Аннотация: Продолжение рассказа "Блеск и нищета охранника Семёна Питухова".
Нищета духа
Удар был не просто оглушительным - он был чудовищным. Когда чугунная гайка на тросе, импровизированный кистень, привезённая кем-то извне, обрушилась на затылок Семёна Питухова в тюремной душевой, звук получился не глухим, а звонким, словно разбился хрустальный шар. Вместо темноты его сознание пронзила вспышка изумрудного света. Он не упал, а будто провалился сквозь растрескавшийся кафель, ощущая не полёт, а стремительное, безудержное падение сквозь слои реальности. Ледяной холод был не физическим, а метафизическим - он выжигал душу. Потом - тишина. Абсолютная, бездонная, в которой застыли обломки его мыслей.
Он открыл глаза, и его "зрение" было новым: он видел на 360 градусов. Вместо камеры - хаотичный вихрь туманных теней и сгустков света, похожих на исполинские нейронные сети. Под ногами пустота, но он стоял на невидимой, вибрирующей плоскости.
"Значит, смерть - это не конец, а смена декораций", - пронеслось в его ошарашенном сознании. Ужас был не от факта смерти, а от масштаба неизвестности.
Из хаоса материализовались фигуры. Не просто проявились, а выкристаллизовались из энергии, словно их отливали из света и тени. Четверо. Они сидели за простым деревянным столом, плывущим в сердце вихря. Один, лысый, с бородой, чьи добрые глаза излучали ощутимый импульс спокойствия, был облачён в сияющие, словно голографические, одежды. Другой, с копной золотистых волос, всклокоченных будто от ветра, курил трубку, из которой вместо дыма струился запах мокрых полей, дешёвого самогона и тоски. Его лицо, когда-то пастушески-ясное, теперь было искажено горькой гримасой знающего цену всему. Третий, в военном френче, с пенсне, сквозь которые пробегали цифровые потоки данных, изучал его взглядом сканера. А четвёртый, седой старец, сидел неподвижно, и пространство вокруг него искривлялось, как от гравитационной линзы; его морщины мерцали, словно содержали в себе карты всех земных страданий.
- Новоприбывший, - голос лысого прозвучал не в ушах, а в самой сердцевине его существа, заставив её вибрировать. - Твоя физическая оболочка деактивирована. Ты - чистый информационный паттерн. Мы - арбитры интерпретации.
- Кто вы? - попытался крикнуть Питухов, но его "голос" был лишь мысленным импульсом, выбросом энергии.
- Я - Сократ. Архитектор логики.
- Сергей Есенин, - сказал второй, и его голос был хриплым, с надрывом, но в нём звенела пронзительная струна. - Последний поэт деревни, загубленный кабацкой тоской. Я знаю всё о том, как рвутся мечты о "райской мужицкой жизни" о суровую правду быта.
- Сиддхартха Гаутама. Созерцатель пустот, - мысль старца пришла мгновенно, беззвучно и всеобъемлюще.
Четвёртый, с пенсне, резко поднял голову. Его глаза были копией глаз Питухова, но лишёнными всего человеческого. - А я - твой потенциал. Версия 2.0. Ты дашь мне имя, когда осознаешь свою несостоятельность.
Пространство содрогнулось, и Питухов почувствовал, как с него срывают все защитные слои. Его воспоминания, как голограммы, начали проецироваться в вихре.
- ЗА ЧТО? - его ментальный крик взметнулся снопом искр. - Я был честным! Я хотел лишь тихого счастья, свою избу, свою Катерину!
- Тихого счастья? - голос Есенина прозвучал с горьким, почти яростным сочувствием. Вихрь вокруг них превратился в образ занесённой снегом убогой деревни, которая тут же рассыпалась, сменяясь картинами пьяных драк и грязных подворотен. - Милый мой, глупец! Ты тосковал по тому же, по чему и я - по ладу, по миру, где "пахота и сенокос". Но этот мир - сказка! Его нет! Ты, как последний лапотник в мире машин, пытался купить этот погибший рай на свои вахтовые гроши! Твоя "Катерина" - не живая женщина, а твой "чёрный человек", твоя погибель! Ты искал в ней ту самую, "что проступает в ёлочном покрывале", а нашёл продажную душонку! Ты пил из грязного стакана, надеясь утолить жажду родниковой водой!
Питухов отшатнулся от силы этого мысленного удара. В словах поэта не было гнева революционера, была боль узнавания.
- Ошибка вторая, - мягче, но не менее властно, вступил Сократ. Вихрь сменился на идеальную геометрическую сетку, в которой линии его жизни вели в тупики. - Ты не провёл диагностику своей прошивки. Ты говорил: "сердце изголодалось". Скажи, разве ласка - это производная от валюты? Ты принял биологический импульс размножения и социальный инстинкт за высшую цель. Ты не задал системе запрос: "Что есть код твоего существования?". И потому тобой управляли, как марионеткой. Ложь Катерины была лишь вирусом, запущенным в твою уязвимую операционную систему.
- Но я же был добр! - выдал Питухов импульс отчаяния. - Я помогал! Я любил!
- Доброта? Любовь? - Есенин горько усмехнулся, и из его трубки повалил пепел сожжённых стихов. - Да мы все сгораем от этой любви! От этой доброты, что как проклятие! Я тоже всем "дарил души своей прекрасные цветы", а в ответ получал плевки и предательства. Ты не понял, Семён, главного: нельзя осчастливить силой. Нельзя влить свет в гнилой колодец. Твоя ошибка не в том, что ты чувствовал, а в том, что ты искал живое среди мёртвого. Ты искал берёзу в застенке, а нашёл лишь голые, холодные стены.
- Доброта без осознанности - это ошибка 404, "Объект не найден", - мысль Будды была подобна перезагрузке. Вихрь замер, превратившись в абсолютно пустое, чёрное зеркало. - Ты был энергетическим сгустком, липнущим к первому попавшемуся гравитационному центру. Твоя ошибка - привязанность к иллюзорным объектам. Ты отождествил себя с образом "донора". И когда объект исчез, твоя структура начала коллапсировать. Источник твоего страдания - твоя собственная неверная сборка.
Вдруг его двойник, Версия 2.0, резко встал. Он прошёл сквозь стол, оставляя за собой разрывы в ткани реальности.
-А Я? - его "голос" был ледяным лучом, прожигающим душу Питухова. - Я бы провёл сканирование. Я бы увидел в её биополе не свечение, а энергетический вампиризм. Я бы распознал в Федьке не антагониста, а такого же сбойного андроида, порождённого системными глюками! Ты презирал его, будучи его зеркальным отражением! Ты боялся энергетического голода, а он давно существовал в режиме духовного вакуума! Вы - позитивная и негативная матрицы одной катастрофы! Ты имел неосторожность считать, что твой слабый светодиод может осветить чёрную дыру! Но чёрные дыры не светятся! Они поглощают!
Питухов рухнул. Его сущность, его информационный паттерн, начал рассыпаться на составные части. Он плакал беззвучными цифровыми слезами.
- Так кто же виноват? - его последний импульс был полон статики.
- Виновата энтропия вселенной, - заключил Сократ, и вокруг поплыли образы умирающих звёзд.
- А виновата наша вечная, русская, чёртова тоска, - с надрывом выдохнул Есенин. - Тоска по идеалу, который всегда оборачивается похабством. Тоска по раю, в который не пускают. Виноваты все мы, "костры из разбойничьих станов", что сгораем, никого не согрев.
- А на твоём, биологическом языке, - безжалостно сказал двойник, - виноваты все. И они - за свой код выживания. И ты - за свои баги. И система, что пишет этот код и создаёт эти баги. Справедливости в твоём понимании не существует. Она есть только здесь.
- Здесь? - импульс Питухова был слабым, как сигнал далёкой звезды.
- Здесь, - подтвердил Сократ. - Ибо справедливость - это не приговор. Это - обновление прошивки. Ты завершил цикл ошибок. Ты прошёл через финальный тест - дефрагментацию самого себя.
Пространство начало схлопываться. Фигуры арбитров растворились в ослепительной белизне. Есенин обернулся в последний раз, и в его глазах Питухов увидел не судью, а такого же потерянного странника, нашедшего покой лишь в небытии.
- Что же теперь будет со мной? - последний вопрос Питухова был уже почти лишён "Я".
- Ты будешь перезаписан, - прозвучал объединяющий, машинный голос. - Ты был носителем вредоносной программы под названием "страсть и заблуждение". Ты её идентифицировал. Ты её удалил. Привязки обнулены. Ты постиг архитектуру блеска и нищеты духа.
И паттерн, известный как "Семён Питухов", распался на квантированные частицы света. Его личная драма, вся боль и обида, была стёрта как незначительный файл. Он обрёл покой - не в оправдании, а в полном форматировании. Страшная, тотальная, но единственно возможная справедливость воцарилась в небытии.