Они спали. Лунный свет длинными бледными полосами проникал в комнату, оставляя неясные блики на полу, но белоснежной простыне, на ее руках в кольцах и обворожительно-страстных губах. Воздух был так нагрет теплом июля, что он тяжело дышал во сне.
- Нина, Нина... - глухим шепотом позвал он. Она заворочалась во сне, но ничего не ответила. Он проснулся весь в поту. "Нина, Нина...". Снова этот дурной сон. Он поднялся с кровати и прошел на кухню. Там было еще жарче, чем в комнате, он открыл холодильник, нащупал в темноте бутылку вермута. Достал и дрожащими руками налил в стакан, выпил залпом. Вермут несколько взбодрил его, так что ночной кошмар практически выветрился из головы. Он поставил вермут обратно и вернулся в комнату.
Катя внимательно смотрела на него из темноты. Он присел на край дивана. Она слегка приподнялась и сказала с упреком:
- Ты назвал меня Ниной.
- Извини, - глухо пробормотал он.
- Кого ты имел в виду?
- Неважно.
- Кого?
- Неважно, Катя! - он сделал ударение на слове "Катя", видимо предполагая, что назвав ее ее же именем, он загладит неприятный осадок.
- Кто она, Исмаил?
Он понял, что Катя не отступится. Конечно же, ей нужно было знать правду.
- Нина Вишневская, - нехотя выдавил он.
- Вишневская? Нина Кирш?
Прозвище "Кирш" приклеилось к Нине еще в школе. На уроке немецкого они разбирали названия фруктов, и учительница сказала, что "вишня" по-немецки звучит как "Kirsch". Все тогда посмотрели на Нину.
- Хаха, Нина Кирш, - сказал кто-то из одноклассников.
Катя и теперь по старой привычке называла ее так.
- Да, - подтвердил Исмаил.
- Боже мой, Исмаил, она же такая злючка, - Катя недовольно поморщилась. - И гордячка.
Исмаил тяжело вздохнул.
- Да нет, это вовсе не так. Она неплохая, просто мы ее не понимаем. Она красивая.
- А я что, некрасивая? - с плохо скрываемым раздражением спросила Катя.
- Да нет, конечно же, нет, Катя. Ты тоже красивая. И я тебя люблю.
В этот момент он даже не врал. Да, конечно же, он любил Катю, любил какой-то особой братской любовью, он привык к ней, и ему было бы жаль ее потерять. Он любил ее, как любят своих домашних питомцев, вот и все.
Катя придвинулась к нему и обняла за плечи. Почему-то ему было неудобно и как-то даже противно. И его мучила эта страшная духота. А от этих объятий было еще жарче, ему хотелось поскорее высвободиться из цепкого кольца ее рук.
- Принести тебе вермут?
- Нет, не стоит. Я не хочу. А ты что, пил?
- Да, немного.
- Зачем?
- У меня в горле пересохло, жарко.
Она, наконец, разжала объятия, он задышал свободнее. Катя встала с кровати и вышла на балкон. Он остался в комнате один и с наслаждением растянулся на диване. Приятная летняя тьма убаюкивала его и, казалось, нашептывала одно имя. Сладкое, тягучее имя "Нина", с которым было связано столько надежд и столько тревог. Как же сделать так, чтобы она была с ним? Чтобы она поняла, как он любит ее. В конце концов, как просто увидеться с ней и поговорить? Поговорить как друзья, а не как извечные враги. Почему он должен расплачиваться за ошибки их родителей? Он тут совершенно не причем, но Нина отчего-то упрямо не могла этого понять и продолжала ненавидеть его. А он ее любил.
Прикосновение прохладных влажных губ вывело Исмаила из задумчивости. Он открыл глаза, Катя смотрела на него хитроватой добродушной улыбкой.
- О чем ты думал? О ней?!
Его даже передернуло от этих слов, кажется, теперь Катя от своей цели не отступится и будет вечно мучить его вопросами.
- Нет, - кратко ответил он.
- Скажи правду!
Она уселась на кровать напротив него и теперь настойчиво смотрела ему в глаза. И хотя было темно, он ясно видел ее сверкающие расширенные зрачки. Он не мог ей лгать.
- Да.
- Что да?
Он думал, что она поможет ему наводящими вопросами, но она лишь запутывала его. Она хотела знать правду, но когда достигала, наконец, своей цели, казалось, не хотела в это поверить и шла на попятный. Но ему уже было все равно.
- Я не знаю, что делать. Ты же знаешь, какая она, что она меня ненавидит, что она нас всех ненавидит. Да ты и сама сказала, что она злючка. Но я тут ничего не могу поделать, меня тянет к ней как магнитом, как к запретному плоду, тянет еще с детства, с первой нашей встречи. И чем больше она меня презирает и смешивает с грязью, чем больше я оправдываю ее. И самое сложное, я даже не могу понять, как разрушить эту стену, эту ледяную преграду между нами. Как растопить этот лед в ее сердце?
- У тебя есть я, - на всю эту тираду, которой она так долго добивалась, она ответила одной единственной фразой.
Исмаила как будто ударило обухом по голове. Да она же вообще его не понимает. Ей интересна только она сама, только ее будущее, и их отношения ее волнуют. А что до чувств самого Исмаила - ей до них все равно. Исмаил волнует ее не как Исмаил, а просто как партнер, как неплохой любовник, который сейчас ускользает от нее, потому что неизвестно от чего он испытывает тягу к другой женщине. Все это бесполезно.
- Все это неважно, - вслух закончил он свои размышления.
- Как неважно? Я тебе неважна? - черные зрачки все больше расширяются и смотрят на него с плохо скрываемым раздражением.
Она опять все переводит на свой счет. Этот ее эгоизм ужасает его. Пожалуй, это даже хуже его братской любви. И к чему все это?
Он устало вздохнул.
- Прости, ты не так все поняла.
Она как будто бы смягчилась. Медленно как кошка подползает к нему, и снова он чувствует соленый вкус ее губ. Ну да, конечно же, еще одно проявление ее эгоизма. Она может утешить его только собой. И он не в силах этому противиться.
- 2 -
Исмаил отпер квартиру матери своим ключом и на цыпочках прошел на кухню. Мать мыла посуду. Он подошел к ней сзади и нежно приобнял. От неожиданности она выронила тарелку.
- О Боже мой, Исми, как ты меня напугал!
- Прости, дорогая, я не хотел. Хотел сделать тебе сюрприз. Отчим дома?
- Дома, в комнате.
Мать вытерла тарелки и поставила их на место. Хотя ей было уже далеко за 40, она была по-прежнему красива. Черные густые волосы, заплетенные в косу, аккуратные руки с безукоризненными ногтями, ласковое и немного усталое выражение лица.
Исмаил очень любил ее, пожалуй, она была единственной, кому он мог доверить свои секреты и пожаловаться, не боясь, что его осудят. Он бесконечно ценил мать за то, что она воспитывала его одна: отец умер, когда мальчику не было и года. Мать дала ему все, что было в ее силах - хорошее образование, ласку, любовь, научила выбирать верных друзей. Она знала выход из любых сложных ситуаций, и с ней, несмотря на всю ее кажущуюся хрупкость, Исмаил чувствовал себя как за каменной стеной.
- Что нового, милый мой?
- Да, всё хорошо мама...
Он сидел за обеденным столом и задумчиво чертил узоры на синей полинявшей скатерти.
- Нет, милый, что-то здесь не так, - мать тоже села за стол напротив него и пристально посмотрела ему в глаза. Он не мог ей врать.
- Может быть, чаю, Исми? - мягко спросила она. Он кивнул. Мать поставила чайник на плиту и бросила заварку в чашки. Чайник медленно вскипал, а они все сидели и молчали.
- Что отчим делает? - наконец спросил он.
- Читает, должно быть. Или смотрит свой матч.
- Понятно, как всегда. Не делает ничего. Сколько ты можешь это терпеть, мама?
Мать как-то виновато улыбнулась, но промолчала. Все в доме всегда держалось на ней, и она так к этому привыкла, что не могла себе представить, что могло быть по-другому.
Чайник загудел, она сняла его с плиты и налила чай Исмаилу. Тот слегка пригубил его из кружки. Чай был очень горячим и обжигал горло. Он пил медленными глотками, а мать все сидела и ласково смотрела на него. Он больше не мог. Желание сказать правду жгло его изнутри, так же сильно, как только что выпитый чай.
- Я влюбился... - неожиданно сказал он, поставил чашку на стол и стал сосредоточенно изучать ее дно.
- Это же прекрасно, милый, - мать взяла его за руку.
- Не знаю... - задумчиво протянул он. Как ему хотелось сейчас крикнуть: "Мама, я не знаю, что делать, помоги мне, я так запутался". Но он не мог, он не знал, как мать отнесется к новости, что он влюбился в дочку своего отчима.
Мать не пыталась допытываться, она лишь улыбалась, и уже одна эта улыбка несколько успокаивала его и вселяла уверенность, как тогда, в детстве.
- Ох, ладно, - он встал и направился в комнату.
- Ты куда?
- Отчима проведаю, - Исмаил вышел.
"Слишком часто сегодня он говорил об отчиме, с чего бы это вдруг", - подумала мать, но ничего не сказала.
- 3 -
Исмаил прошел в комнату, отчим и в самом деле читал газету. Небольшого роста, щупленький человечек с подрагивающей челюстью и нервными глазками, он появился в жизни Исмаила лет пятнадцать назад. Он зачастил в их дом, когда Исмаилу было семь лет. Мальчик понимал, что между ним и матерью что-то происходит, но какие перемены всё это внесет в его жизнь, он не догадывался. Будущий отчим никогда не приходил с пустыми руками, он приносил матери цветы, Исмаилу - конфеты и машинки. У отчима всегда был вид нашкодившего ребенка, который понимает, что натворил, но сознаваться не спешит. Он нервничал, поминутно смотрел на часы, вздрагивал от телефонных звонков и никогда не бывал у них в выходные. Случалось Исмаилу подслушивать его долгие и тяжелые разговоры с матерью, из которых он улавливал лишь то, что отчим никак не может принять какое-то важное решение, и вся эта неопределенность изматывает, и его, и мать. Наконец решение было принято, однажды отчим остался праздновать у них Новый год, да так, и не ушел ни на следующий день, ни через неделю. А еще недели через две отчим появился у них в квартире с двумя увесистыми чемоданами. Мама тогда объявила маленькому Исми, что дядя будет теперь жить с ними. Исмаил был не против, наоборот, перспектива получать вкусные конфеты и играть в новые машинки каждый день лишь радовала его.
Но всё оказалось не столь просто, с момента переселения в их квартиру подарки прекратились. С отчима как будто сняли огромный груз ответственности, и он теперь чувствовал себя в своей тарелке. Целыми днями он с блаженным видом лежал под теплым пледом в гостиной и читал какой-нибудь детектив, ближе к обеду и ужину неизменно появлялся на кухне, он готов был часами следить за тем, как мать гремела кастрюльками, чистила картошку, варила курицу, он восхищался ее умением сделать из самых обыкновенных продуктов вкуснейшее блюдо. Ел всегда с аппетитом, томно улыбаясь и нахваливая кулинарные таланты матери. По утрам он долго валялся в постели, ближе к 12 неспешно вставал, и, нацепив их маленького пуделя Феньку на поводок, шел с ним прогуливаться вокруг дома. Никаких видимых изменений после появления отчима в доме не произошло, мать все так же работала пять дней в неделю, возвращалась поздно, ходила за продуктами, готовила, стирала, гладила, словом, делала все домашние дела. Стоит лишь отметить, что все ее механические действия были отмечены любовью. Исмаил замечал, как мать подолгу гладила рубашки отчима (которые он, впрочем, надевал лишь для прогулок с пуделем), как старательно отыскивала в кулинарных книгах замысловатые рецепты новых блюд и особенно радовалась, когда отчим вознаграждал ее хорошим аппетитом и комплиментами типа: "Мм, вкуснота, золотце мое". Словом, она его любила. Отчим тоже любил ее, он беспрестанно называл ее ласковыми именами, ездил с ней по магазинам выбирать платья, пытался принимать участие в воспитании маленького Исми (которому как раз "не хватало отцовского авторитета"). Единственное, в чем отчим не пытался помочь своей новой жене, была ее работа и хозяйство. Он воспринимал как должное, то, что каждый день она отправлялась на работу и приходила совершенно измотанная, что по воскресениям она тащила с рынка тяжелые сумки с продуктами, что она выбивалась из сил, стирая на руках, так как не могла позволить себе купить стиральную машину. Любая мысль о работе и о принятии решений прямо-таки болезненно действовала на отчима. Стоило Исмаилу заикнуться о том, чтобы тот помог матери, как отчим сразу же начинал нервничать и прибегать к различного рода уверткам или кричать о том, что на улице Бог весть какой холод, а таскать тяжелые сумки вредно для его больных суставов. После подобного рода вспышек отчим долго лежал на своем излюбленном диване под пледом, закупоривал все окна, и не допускал к себе даже пуделя, уверяя, что тот вносит в комнату ледяной воздух. Даже простая просьба Исмаила помочь решить задачку по математике способна была вывести отчима из равновесия. Он добросовестно пытался помочь, делал сложные расчеты, зачеркивал, начинал снова, несколько раз читал условие задачи, сверялся с ответом, пересчитывал, и, наконец, осознав свое бессилие перед гранитом науки, в сердцах захлопывал книжку и патетическим тоном говорил Исмаилу, что должно быть что-то перепутано в условии задачи, и она не имеет решений. Кончилось все это тем, что отчим однажды подарил Исмаилу решебник. Позднее, когда Исмаил подрос, он понял, что его отчим просто-напросто слабохарактерный тюфяк. Но что самое удивительное подобное его поведение полностью устраивало мать, ей как будто доставляло удовольствие самой решать все проблемы и всеми силами создавать в доме тепличную атмосферу для благоприятной и беззаботной жизни своего экзотического цветка. И отчим любил ее. И за одно это Исмаил также любил его, по-своему, какой-то детской всепрощающей и снисходительной любовью.
И все было прекрасно в их маленькой семье, если бы не одно "но". Брошенная семья отчима.
Отчим женился, когда ему было восемнадцать на очаровательной первокурснице театрального вуза. Однако актрисой ей не суждено было стать, после нескольких неудачных попыток сыграть вторые роли во второсортных пьесах, она решила стать декоратором. Эта профессия пришлась ей по вкусу. Однако театр не выходил у нее из головы. Она решила устраивать сцены дома. То она играла роль юной Джульетты и бросалась на шею к своему Ромео, когда он приходил с работы, то пробовала себя в амплуа няни и начинала давать советы ни к месту своему подопечному, то выступала в роли коварной злодейки и поднимала все слова мужа на смех. Он не мог к этому привыкнуть. Он приходил с работы совершенно замотанный и жаждал только одного - вкусного ужина и здорового сна. Вместо этого ему приходилось гадать, в какой роли на сей раз перед ним предстанет супруга. Он думал, что после рождения детей всё должно измениться. Но он ошибался. С их появлением обстановка в доме стала еще более тягостной. Жена постоянно упрекала его, что он не занимается детьми, что он целыми днями пропадает на работе, что он забыл о ее существовании, что он бездушный эгоист, которому в этой жизни нужны только деньги. Он пробовал измениться, добросовестно ходил гулять во двор со старшей Ниной и пел колыбельные младшему Гене. Но все его действия упирались в стену глухого непонимания. Он стал понемногу выпивать и, в конце концов, бросил работу. Казалось бы, теперь сбылась мечта его женушки, он целыми днями сидел с детьми и помогал ей по хозяйству. Но нет. Теперь она корила его в том, что он стал домохозяйкой, сидит на ее шее, и не хочет зарабатывать. Казалось, этим претензиям не будет конца. И вот тут-то, он встретил ее, скромную миловидную женщину с густой черной косой и ласковыми глазами. Она никогда не упрекала его, всем его действиям она находила оправдания, она могла часами сидеть и слушать с тихой улыбкой его бесхитростные истории. Она воплощала собой уют, покой и довольство, одним словом, счастливую семейную жизнь. Она была готова терпеть даже унизительную роль любовницы, так она любила его. Она была его идеальной женщиной. Конечно, жена догадалась о ее существовании. Семейная жизнь трещала по швам. Он так больше не мог. В один прекрасный день он собрал свои вещи и ушел. Что тут началось! Жена (теперь уже бывшая) оказалась в своей родной стихии. Патетическим тоном она пересказывала всем подругам душераздирающую историю о вероломном супруге, который бросил ее с двумя маленькими детьми и ушел жить к какой-то татарке, пленившей его своей черной косой! И с каждым рассказом история обрастала все более грустными подробностями. Да, она умела играть!
... - Привет, дядя, опять бездельничаешь? - пожурил Исмаил отчима. Тот вздрогнул от неожиданности.
- Исми, а я и не знал, что ты приехал. Нет, вовсе не бездельничаю, - отчим виновато закрыл газету и положил ее на стол.
- А я хотел спросить у тебя кое-что, - начал Исмаил. Отчим как-то весь съежился и вжался в кресло, видно было, что любые расспросы представляли угрозу его спокойной жизни.
- Про Нину, - уточнил Исмаил.
Отчим неприятно поморщился.
- Расскажите мне про свою дочку.
- Да что про нее рассказывать, ты итак все знаешь, - вздохнул отчим.
- Нет, я почти ничего не знаю, - упорствовал Исмаил.
- Нина выросла нелюдимой и жестокой, наверно в этом и моя вина. Но я всеми силами старался, чтобы она подружилась и с тобой, и с твоей мамой, ты уж извини, если что не так, - по старой привычке отчим начал оправдываться еще до того, как услышал упреки.
- Я ее ни в чем не виню, а тем более Вас, - успокоил его Исмаил, - Расскажите мне о ней просто, что вы помните, какую-нибудь запоминающуюся историю из ее детства.
- Когда Нине было двенадцать, я как-то приезжал их навестить, - нехотя начал отчим. Когда я приехал, Нина кинулась мне на шею с радостными криками: "Папа! Папочка приехал!", потом выбежал Генка. Обычно она встречала меня не так, просто выходила из своей комнаты с насупленным видом и подставляла щеку для поцелуя. Она не могла смириться с тем, что мне приходится делить свою любовь на вас троих. Но в тот вечер она была сама скромность и послушание, наливала мне чай, расспрашивала о моей жизни и даже осведомилась про тебя. А потом пришла ее мать, и началось. "Папочка, ты вернешься к нам? Я же так скучаю". Я говорил, что я никуда и не уходил вовсе, что я всегда с ними, что их люблю и поддерживаю. "Нет, папа, - она села ко мне на коленки и обвила тонкими ручонками меня за шею - Я хочу, чтобы ты жил снова с нами. Всегда с нами". Трогательная детская наивность. Как тут было устоять. Но я не умел врать: "Нет, я не могу...". Она соскочила с моих коленок, и ее хорошенькое личико исказилось гримасой презрения. Я чувствовал себя последним подлецом. Да еще жена, которая уже была готова разразиться новой партией упреков.
Мы обсуждали с ней вопрос об алиментах, когда вдруг услышали истошный крик, доносящийся из ванной: "Если папа не вернется, я порежу себе вены!!". Я с трудом узнал голос моей Ниночки... Я не помнил себя, я опрометью выбежал из кухни и подбежал к ванной комнате. Дверь была закрыта изнутри. "Если папа не вернется, я порежу себе вены!!" Я было подумал, что это очередной их спектакль, но взглянув на обескровленное лицо жены, понял, что она здесь не причем. Из детской с ошалевшими глазами выбежал Генка, он заикался от страха. А она все кричала исступленным голосом, как будто ее резали на куски: "Ты не вернешься?!" Я чувствовал себя последним идиотом, я готов был все бросить, лишь бы с моей миленькой дочуркой было все хорошо. Я стал ломать дверь, она не поддавалась, каждая секунда была на счету. Крики, похожие рев раненного зверя, будто полосовали мне сердце. Но мне в голову почему-то не пришло крикнуть: "Я вернусь, малышка моя", я думал только об одном - выломать дверь и спасти ее. Только бы не было поздно. Она уже не кричала отдельные фразы, это были просто нечленораздельные вопли. Ей было плохо из-за меня... Казалось, я тогда постарел лет на десять. Жена сидела на полу, все ее тело сотряслось в беззвучной истерике. Генка не мог пошевелиться. И я, я был всему этому виной!
Дверь, наконец, поддалась, я ворвался в ванную. И что же? Что же я там увидел?! Нина жива и невредима, сидит, положив ногу на ногу на бортике ванной. Ни единой слезинки на ее лице. Ни единого признака волнения. Я бросился к ней. Она лишь отодвинулась и промолвила скептическим тоном: "Вот как значит, папочка, даже если я сдохну, ты останешься с татаркой и ее сыночком! Теперь-то я все поняла. И не появляйся здесь больше. Не нужен нам такой отец, который родное дитя, предпочел чужой женщине".
Отчим закрыл лицо руками, воспоминания причиняли ему невыносимую боль. Исмаил потрясенно молчал. Да, эта девочка всегда отличалась характером!
Исмаил хотел было спросить еще что-нибудь о Нине у отчима, но в этот момент раздался телефонный звонок. Из кухни послышался голос мамы:
- Исми, это тебя, Паша.
Паша был его лучшим другом с самого детства. Казалось, не было ни одной вещи, которую бы Паша не знал об Исмаиле или которую Исмаил не знал о Паше. К Паше можно было всегда обратиться за поддержкой, и можно было не опасаться слов осуждения в свой адрес, в какой бы переплет ты ни попал. Исмаил крепко любил Пашу и готов был бы отдать за него жизнь, если бы понадобилось.
Исмаил прошел на кухню и взял трубку.
- Привет, Паш!
- Привет, Исми, а я вот по какому вопросу. Завтра Анюта празднует день рождения, мы тебя приглашаем. (Аня была девушкой Паши наверно столько же времени, сколько Исмаил был его другом).
- Да я приду, как я могу упустить такое событие, - усмехнулся Исмаил.
- Вот и отлично, старина, завтра в шесть вечера у Ани дома, адрес ты, конечно же, помнишь.
Еще бы, как не помнить! Сколько веселых вечеров они провели в Аниной квартире! И вот ее очередной день рождения. И тут Исмаилу пришла в голову необычная мысль.
- Слушай, Паш, а Нину вы не приглашали?
- Нину? В смысле Кирш? - не понял Паша, - Нет, я даже как-то об этом не подумал. А зачем ее звать? Аня с ней не общается, я тоже, а если она явится, она только всем праздник испортит. Извини, конечно, но ты лучше меня знаешь нрав этой Кирш.
Исмаил потупился. Кирш... Да, для Паши это божественное имя "Нина" ровным счетом ничего не значит, он по-прежнему называет ее "вишней" по старой школьной привычке. Но нет, возможно, этот день рождения - единственный шанс увидеться с ней. Он не должен его упускать.
- Паш, а ты бы не мог Аню попросить, чтобы она Нину позвала?
- Зачем? Сдалась тебе эта Кирш. И без нее будет весело.
- Ну, все-таки, она, можно сказать, мне сестра, - запнулся Исмаил, - А ее почему-то никто никуда не зовет. Мне за нее даже обидно как-то...
Мда, выглядела вся эта речь не очень убедительно.
- Э нет, брат, меня не проведешь, - засмеялся на другом конце провода Паша, - Ты влюбился в нее что ли?
- С чего ты взял? - сделал вид, что удивился Исмаил.
- Это, друг, не мудрено, только и говоришь о ней уже какую неделю.
И не успел Исмаил придумать какое-нибудь оправдание, как Паша продолжил:
- Ладно, пригласим твою Кирш, все будет отлично!
За это он и любил Пашу! За то, что тот всегда его понимал.
- Спасибо, Пашка, вовек не забуду, - улыбнулся Исмаил. Он весь сиял. Еще бы, ведь завтра он, возможно, увидит ее, героиню своих грез, Нину.
Инь
- 1-
Основополагающим чувством в жизни Нины Вишневской была ненависть. Она ненавидела отца, мать, брата, подруг, поклонников, татарку-мачеху. Но больше всех она ненавидела его, своего так называемого братца, Исмаила!
Но обо всем по порядку.
Нина ненавидела своего отца. Ненавидела эту пародию на мужчину, который испортил жизнь всей их семье. Который был настолько слаб и неприспособлен к жизни, что предпочел яркой и импульсивной жене-актрисе с двумя детьми мещанский покой с клетчатым пледом и покорной домохозяйкой-татаркой! За это Нина не могла его простить. Она даже не хотела пытаться.
А началось все просто и банально. Однажды папа задержался после работы и вместо семи часов пришел домой в одиннадцать. Нина не спала, она слышала из детской, как мама устраивает очередную сцену папе, как трагически она укоряет его, что не предупредил, как он мотает ей нервы, и что она не может выдержать такой жизни. Нина встала с кровати и прошлепала босиком на кухню.
- Где ты был, пап?
- Нина! Ты все не спишь. Я был на работе, детка, нас задержали.
- Задержали! - воскликнула мать, - Задержали его! А я должна не спать по ночам и думать, где же он! Нет, это просто невыносимо! Даже дети не спят из-за твоей халатности и безалаберности. Ты бы мог хотя бы предупредить нас. Боже мой, да с таким муженьком с ума сойдешь! На работе! Ладно бы он еще хорошо зарабатывал. А то приносит домой копейки, да еще всем нервы мотает. В гроб меня загонишь, изверг проклятый! - мама закатила глаза и схватилась за сердце.
- Мамочка! - подбежала к ней Нина, - Что с тобой?
- Ничего, родная, пройдет, это все из-за отца, - жалобно всхлипнула мама.
"Это все из-за отца". Эту фразу она надолго запомнила. Из-за отца маме плохо, это он "изверг проклятый". И совсем он их не любит, раз приходит так поздно.
- Папа! - Нина бросилась к отцу, - Не ходи больше на работу, видишь как маме плохо из-за нее, ты про нас совсем забываешь.
Если уж кто кого в гроб загонит, то это скорее вся эта семейка меня, чем я их, - злобно подумал тогда отец.
И вскоре он действительно прекратил ходить на работу, теперь он сидел с ними, с Ниной и Генкой. Впрочем, Генку он любил больше. Это Нина знала точно. Во-первых, Генка был младше ее на четыре года, во-вторых, он был мальчик, а ведь отцы всегда любят сыновей больше, а в-третьих, папа всегда дарил ему подарки. Нина все время чувствовала себя лишней между ними. Ей надо было идти в школу, а Генка в это время премило спал в своей кроватке. Когда она возвращалась домой, папа никогда не встречал ее, он играл с Генкой. И угораздило же меня родиться девочкой, - с горечью думала Нина. Была бы я мальчиком, папа любил бы меня больше.
Но потом папа перестал любить и Генку. Все чаще его не было дома, а когда возвращался, выглядел он несколько уставшим, но необыкновенно счастливым. Что-то здесь не так, - думала Нина. И она оказалась права. Однажды на Новый год они остались одни. Папа ушел с утра и так и не возвращался.
- Где папа? - спросила Нина у мамы. Та не знала. Часы показывали без пятнадцати двенадцать, а папы все не было. У Нины не укладывалось в голове. Как так может быть, а как же подарки, а кто же будет открывать шампанское, да и вообще как они без папы?!
Утром Нина подумала, что все это сон, что, конечно же, папа с ними, куда он может уйти в такой праздник. Она заглянула под елку. Там лежал только один подарок. Только один. От мамы. На кухне пила шампанское заплаканная мама.
- Мама, где папа? - задала ей тот же вопрос Нина. Мать промолчала и лишь притянула Нину к себе. Это было невыносимо. Нина подумала сначала, что папа решил праздновать вдвоем с Генкой, и они куда-нибудь уехали. Но нет, Генка был дома и также недоумевал.
Папа вернулся лишь второго января. Вид у него был счастливый и цветущий. Дома разразился скандал, который окончился истерикой мамы и сбором чемоданов папы.
Роковую новость Нина узнала от мамы. Папа уехал. Навсегда. Он больше не будет с ними жить. Он их бросил. Куда уехал? К другой женщине. Нет, мы ее не знаем. Мало того, теперь у папы есть еще один сын. Нет, не Гена. Другой сын. От той, другой женщины.
Нина никак не могла осознать случившегося. Так значит и Генку отец не любил! Променял его, нет, променял их всех на нового сына и новую жену!
Мама упивалась несчастьем. Теперь у них в доме собирались ее подружки, из разговоров с которыми Нина узнавала все новые и новые подробности драмы. Новая женщина появилась у отца два года назад. И все это время он обманывал их. Когда по вечерам он не бывал дома, он был у нее! И на Новый год он был у нее! На маму больно было смотреть. Она перестала следить за собой, располнела, вечерами сидела, уткнувшись в экран телевизора и потягивая шампанское из бутылки. Генка, итак воспитанный изнеженным и избалованным, стал еще более капризен и привередлив. И все из-за кого? Из-за отца! Из-за него их семья распадалась на куски.
Нет, так более не могло продолжаться. Нина должна была вернуть папу обратно. Хотя он, конечно, не совсем забыл их, и время от времени приезжал и навещал, этого было мало. Отец должен всегда жить с ними и заботиться о них. И в данной ситуации надо было действовать жестко и проявить характер. Возможно, если его дочка чуть не погибнет из-за него, он одумается. И Нина решилась действовать. Но ничего не помогло. Отец не вернулся. Это холодный и бесчувственный человек выбрал не ее, выбрал не их... И тут Нина поняла, что она его ненавидит. Что он всю жизнь ее разрушил, что она теперь безотцовщина. И все страдают из-за его мимолетной прихоти.
А еще Нина ненавидела мать. Казалось бы, что мать, брошенную отцом, оставалось только жалеть. Вначале Нина так делала, но потом она поняла правду. Что все это было одной сплошной комедией. Ну или трагедией, в общем-то это неважно. Важно лишь то, что мать продолжала жить в своем ограниченном театральном мирке, ничего не имеющим общего с реальной жизнью. Каждый вечер, несмотря на то, что ее главный зритель -- отец, уже давно покинул зрительный зал, она продолжала упрямо и старательно разыгрывать свою роль. Она сыпала упреками, разражалась рыданиями, призывала в свидетели детей, всеми силами пытаясь доказать, каким плохим был ее муж. Однако спустя годы это прошло, она как будто бы начала забывать эту обиду, в ее жизни появлялись другие мужчины. Но уходили они столь же стремительно, как и появлялись. Последний год ее личная жизнь как будто бы наладилась, но ни разу она не приводила своего нового ухажера домой и не знакомила его с детьми. Нина как-то решила спросить ее о причине.
Мать сидела перед зеркалом и прихорашивалась, собираясь на свидание.
--
Мам, а почему ты никогда не зовешь дядю Тему домой? Пусть приходит, хотела бы я с ним познакомиться, - начала Нина.
Мать как будто змея ужалила, черты лица перекосились в уродливой гримасе, с досады она бросила со всего размаха расческу на столик.
--
Что, мерзавка, и ты вздумала моего мужчину увести? Не пройдет у тебя, поняла! Костьми лягу, а ты его не получишь!
Нина даже замерла от этого чудовищного обвинения, брошенного ей в лицо родной матерью. Как ей такое могло в голову прийти... Она только и сумела произнести:
--
Мама...
А по щекам уже непроизвольно текли слезы. Мать как будто опомнилась, увидев плачущую Нину, она и сама расплакалась.
--
Прости, Нина, сама не знаю, что творю... Ты же знаешь, что после ухода твоего отца к этой татарке, мне везде одни враги мерещатся. А ты же у меня такая красивая, и без мальчика... Я то уж и подумала...
Нина в ответ только качала головой, а потом ничего не объясняя, молча вышла из комнаты, хлопнув дверью. Мать выбежала за ней, догнала ее в коридоре, она рыдала. И тут начался этот уродливый, искусственный спектакль. Как только это можно выдержать! Мать запричитала трагическим голосом, точь-в-точь как будто играя роль какой-нибудь Медеи, только что убившей своих детей, и теперь сокрушающейся по этому поводу:
--
Ниночка, прости, дурочку маму твою, это все отец виноват. Я одна всю жизнь двоих детей тяну, помощи ждать неоткуда, а мужчины все такие, все одинаковые, только встретят молоденькую, тут-то их видели, а я вечно одна у разбитого корыта, никому не нужная, и всю жизнь я такая никому не нужная...
Нет, это больше невозможно слушать, эти покаянные речи, это показное отчаяние и вечное притворство. Конечно, с одной стороны ее можно было понять... Но ревновать к собственной дочери...Это превосходило все границы. И эта маска вечно угнетенной и обиженной уже изрядно начала надоедать Нине. И в эту минуту она поняла, как она ее ненавидит. Эту слабую женщину, не сумевшую устроить свою жизнь, жившую чужими жизнями, и полностью опутанную театральной мишурой.
--
Хорошо, мама, я все понимаю, - только и сказала она, и хлопнула дверью.
Брата Нина тоже ненавидела. Когда он был маленький, он вечно путался под ногами, разбрасывал ее вещи и хныкал. Теперь же он вырос, ему было 16 лет, но по характеру он ничем не отличался от прежнего маленького и изнеженного Генки. Ему явно не хватало отцовского воспитания, он все воспринимал крайне болезненно и обижался по мелочам. Кроме того, он был страшно мнительным, всюду мерещились ему опасные заболевания, достаточно было ему слегка простудиться, как он уже воображал себя смертельно больным, не ходил в школу, требовал докторов и полнейшего спокойствия. Мать и сестра должны были всячески заботиться о нем, а если про него забывали, он тут же устраивал спектакль, разыгрывая из себя покинутого всеми умирающего. Подобная тяга к сценам была у него от матери. Нину он безумно этим раздражал.
Конечно, Нина ненавидела татарку, новую жену отца, да и как было ее не ненавидеть, ведь именно она была причиной всех несчастий.
И наконец, Нина ненавидела Исмаила. Больше всех на свете. Ведь это именно он занял в жизни ее отца то место, которое должны были занимать они! Нина прекрасно помнит их первую встречу-знакомство с новым "братцем".
Окончательно решив жить с татаркой, отец подумал, что познакомить Нину с его новой семьей будет хорошей идеей. Возможно тогда, поняв, что ничего плохого они ей не желают, Нина успокоится.
Они жили в небольшой уютной квартирке на окраине города, куда и пригласили Нину. Ей было тогда лет десять. Татарка встретила ее у порога, ласково улыбаясь, помогла снять куртку и ботинки, и пригласила на кухню. Стол уже был уставлен четырьмя блюдами с дымящейся картошкой, весело свистел чайник. На табуретке у окна сидел долговязый худой подросток с черными, сверкающими как уголь, глазами. Увидев Нину, он поднялся и протянул ей руку: "Исмаил". "Так вот он какой значит" - подумала она и, не ответив на рукопожатие, уселась за стол. Закипел чай, татарка разлила его по чашкам и пригласила всех начать ужин. Отец с мачехой сидели рядом, Нина на углу со стороны отца, а Исмаил -- на углу со стороны своей матери. В течение ужина Нине предоставилась возможность повнимательнее разглядеть его. Он не принимал участие в общем разговоре, сидел сосредоточенный и сердито насупленный. Он как-то странно держал вилку, и потому беспрестанно ронял маленькие кусочки картошки, не донося их до рта. Уже одно это раздражало Нину. Он казался ей маленьким дикарем, неким Маугли, выросшим среди зверей, который сегодня впервые оказался в человеческом обществе. И это он теперь получает все внимание отца вместо нее! Да это просто немыслимо.
--
Мы приняли решение перевести Исми в твою школу, она гораздо лучше и ближе к дому, я думаю, что в ней он полностью реализует свои возможности. Со следующего года он будет учиться в твоем классе, Нина, - вывел ее из задумчивости голос отца.
--
Что? - в ужасе произнесла она. Только этого еще не хватало! Видеть эту мерзкую физиономию каждый день!! Да нет уж, это выше ее сил. Отец как будто нарочно делает все против нее.
Тем временем, ужин был окончен, и мачеха положила всем на блюдца по куску пирога:
--
Сама делала, угощайтесь, дорогие, - с улыбкой произнесла она.
--
Я не буду это есть, - сердито сказала Нина и в знак протеста отодвинула свою тарелку.
--
Ну как хочешь, детка, раньше ты вроде всегда любила сладости, - пожал плечами отец.
Исмаил кропотливо отколупывал вилкой кусочки от своей части пирога, пристально рассматривал их, и лишь затем отправлял в рот, по пути роняя крошки на стол. "Ну и дурак, - думала Нина, - мало того, что ест пирог вилкой, так еще и роняет половину на пол".
Когда, наконец, пришло время прощаться, отец обратился к Исмаилу: "Иди, милый, поцелуй свою новую сестричку, попрощайся с ней, ей пора домой". "Ну это уж слишком, - подумала Нина, - Чтобы этот дикарь и дурак еще и приближался ко мне!" Она схватила свою тарелку с оставшимся куском пирога и со всей силы кинула им в "братца". "Не подходи ко мне!" - истерически заорала она. Пирог угодил Исмаилу прямо в лицо, он был весь в сладком креме и торопливо тер глаза. "Нина! Да что ты наделала!" - закричал на нее отец, - "Он же теперь тебе брат". "Не будет он мне братом никогда. У меня только один брат -- Генка!" - бросила Нина. Исмаил наконец протер глаза, вид у него был крайне комичный, но он молчал. "Ну и дикарь, даже разговаривать не умеет, - зло подумала Нина, - И теперь это существо будет со мной вместе учиться!".
--
2 -
И они стали вместе учиться. Нет, с этим фактом Нина не могла примириться так просто! Раз уж этот "братец" сломал ее жизнь, она постарается испортить ее и ему. Ни одного урока не проходило без колких шуточек Нины в адрес Исмаила, она высмеивала его едва заметный акцент, начинала во всеуслышание подсказывать, стоило лишь Исмаилу задуматься у доски, настраивала против него мальчиков и рассказывала про него выдуманные сплетни девочкам. Вначале он держался дружелюбно и старался не обращать внимания, но после того как сделался козлом отпущения всего класса, терпение его кончилось.
Нина прекрасно помнит тот случай, когда Исмаил продемонстрировал ей всю силу своего южного темперамента. Это было в девятом классе, им было тогда по пятнадцать лет. Он подкараулил ее у ворот школы, больно схватил за запястье и зашептал на ухо: "Слушай меня внимательно, сестричка, сейчас ты мне за все ответишь!" - и потащил ее за собой. Она упиралась и отнекивалась, стараясь обратить все в шутку. Он как будто не слышал ее, они вышли со школьного двора и направились по узенькой тропинке по направлению к его дому. Он жил в десяти минутах от школы. Вначале она было подумала, что он вздумал пожаловаться на нее своей матери, но когда они миновали его дом и пошли дальше, ей пришла на ум страшная догадка: они идут в лес! "Куда мы идем?" - спросила она, стараясь сохранять спокойствие. "Немного терпения, и все узнаешь", - зло пробормотал он. "Эй, я не пойду в лес", - заявила она и остановилась. "Еще как пойдешь", - рявкнул он и потащил ее за собой. Она попыталась вырваться, но он крепко держал ее за руку. "Эй, Исми, - она впервые так обратилась к нему, втайне надеясь, что это подействует, - Ну что ты, ты всерьез что ли? Отпусти меня сейчас же, а то я отцу пожалуюсь". "Хоть президенту жалуйся, мне все равно". Тем временем они уже шли по лесу. От страха у нее бешено колотилось сердце и дрожали коленки. Никогда раньше она не чувствовала себя столь маленькой и беспомощной. "Вот и доигралась, - думала она, - От этих татар всего что угодно можно ведь ожидать". Ей стоило больших трудов не расплакаться сейчас.
Наконец они вышли на небольшую полянку, и он отпустил ее руку. "Ну и куда ты меня привел?" - спросила она, оглядываясь вокруг себя, и потирая онемевшее запястье. Он ничего не ответил, а лишь расстегнул свой рюкзак. Она на всякий случай отошла подальше и с опаской наблюдала за ним. Он вытащил из рюкзака три ножа, холодное лезвие ослепительно блеснуло на солнце. Она закрыла глаза ладонями и пронзительно завизжала. Когда она открыла их, Исмаил стоял на том же месте и играл ножами, подбрасывая их вверх и ловя. "Ну иди сюда, что стоишь?" - крикнул он ей. Еще никогда в жизни ей не было так страшно. Она не двигалась с места. "Да иди ты сюда, Кирш (впервые он называл ее эти школьным прозвищем!). Не бойся, не трону я тебя", - и видя, что она по-прежнему стоит на том же месте, он даже положил ножи обратно на рюкзак. "Ну иди!" Медленно она подошла к нему. "Слушай, Кирш, предлагаю тебе условие: ты становишься вон у того дуба (он махнул рукой в сторону огромного дуба напротив), я отхожу на двадцать шагов и метаю ножи. Три раза. Если я ни разу не задеваю тебя -- ты прекращаешь издеваться надо мной в школе. Если же задеваю -- я вообще исчезну из твоей жизни и уеду из этого города. Я с пяти лет ножи метаю, еще в Нурлате я в особую школу ходил, и отец мой ножи метал. Ну что, согласна?" "Ты ненормальный что ли? Нет, конечно!" - воскликнула она и развернулась уже готовая уйти. Но он снова схватил ее за руку: "Да постой ты. Ты струсила что ли? Вот уж не думал, что ты такая трусиха. Не попаду я в тебя, не бойся". "Отпусти меня" - истерически заорала она, словно он уже прямо сейчас грозился бросить в нее ножом. Он отпустил ее и даже поднял руки вверх в знак того, что она полностью свободна: "Да все, все, отпустил. Никого я не держу, я же не маньяк какой-нибудь". Она отошла подальше, стараясь сохранять спокойствие. "Вот уж не думал, что ты такая трусиха. Обзывать меня перед всем классом тебе не страшно. А за свою жизнь дрожишь как осиновый лист". "А если попадешь?" - тихо спросила она. "Тогда согласно правилам, я уезжаю из города и больше никогда не нарушу твоего спокойствия", - невозмутимо ответил он. "Ладно, куда там вставать?" - как можно более непринужденно спросила она. "К дубу".
Она медленно направилась к огромному старому дубу. Осока была такой острой, что пару раз обрезала ей лодыжки. "В конце концов, это просто небольшая авантюра, что-то вроде катания на чертовом колесе, ну или русская рулетка", - думала она. Весеннее солнце ласкало ее обнаженные руки. Откуда-то издалека доносились ритмичные постукивания дятла.
Дуб был перед ней. "Сюда?" - крикнула она Исмаилу, будто уточняя, будто речь шла не о ее жизни, а о чем-то обыденном, вроде как спрашивает у него, куда палатку ставить. "Да", - сказал он. Она подошла к дубу вплотную и провела рукой по шершавой коре, нагретой солнцем. По морщинистой коже дуба деловито ползали рыжие муравьи. Они и не подозревали о том, что через несколько минут, возможно, она будет лежать под этим дубом вся в крови. Она даже поежилась от этих мыслей. "Зато он уедет навсегда" - утешила она себя. "Игра стоит свеч". Она прислонилась спиной к дубу и обхватила ладонями его могучий ствол. Исмаил быстро подбежал к ней, а затем медленно пошел обратно, отмеряя шаги. "Двадцать!" - крикнул он ей. Его фигурка маячила где-то вдали, она увидела, как он наклонился, взял с рюкзака нож и зажал его в руке. Она зажмурилась от страха и лишь крепче схватилась за ствол. "Один" - раздался издалека голос Исмаила. "Главное не смотреть, это как на американских горках, главное не бояться" - успокаивала себя Нина. Нож просвистел в нескольких сантиметрах от ее щеки. Она на секунду открыла глаза и скосила их вбок. Деревянная рукоятка ножа торчала из коры. "Мимо!" - констатировал Измаил. "Два!" - снова выкрикнул он. Она даже опомниться не успела, только зажмурила глаза еще крепче. "Мимо" - донесся до нее его голос. Нина открыла глаза, ножа нигде не было видно. "Где он?" - крикнула она. "Над твоей головой". Она побоялась отходить от дуба, она ощущала, как нервно дрожат ее пальцы. "На сей раз я должна посмотреть", - подумала она. "Три!" Ей казалось, что она смотрит кино в замедленной съемке. Нож летел по воздуху, несколько раз переворачиваясь. Перед глазами замелькали кадры из жизни. "Говорят, так перед смертью бывает", - как-то машинально подумала она. Где-то рядом клекотал дрозд. А сверкающее лезвие было прямо перед ней. "Нина!" - донесся голос Исмаила. Нож ударился рукояткой о дуб где-то справа от нее и отскочил в траву. "Вот и все!"
Она медленно отошла от дерева, колени подкашивались. В зеленой осоке поблескивало лезвие. Она неспешно подняла нож и обернулась. Кора дуба была пробита в двух местах, сбоку и над тем местом, где несколько секунд назад стояла она. "Одно неверное движение, и..." - подумала она. Исмаил вытаскивал ножи из дуба: "Первый, второй". "Но все позади", - закончила она свою мысль и облегченно вздохнула, подавая ему только что найденный нож: "Третий". "Спасибо", - сказал он. Как будто они собирали грибы. А между тем речь шла о ее жизни! Главное не разрыдаться сейчас.
Исмаил укладывал ножи в рюкзак, а она сидела на примятой осоке и задумчиво грызла травинку. Полосатый толстый шмель с громким жужжанием пытался усесться на цветок репейника рядом с ней. Крона дуба тихо шелестела от ветра. А до нее никому и дела и не было! Исмаил застегнул рюкзак и подошел к ней: "Ну что, Нина, уговор есть уговор?" - и протянул ей руку. "Уговор есть уговор", - согласилась она, робко пожимая его руку.
С этого дня она прекратила высмеивать его в школе. Но кроме этого, ничего ровным счетом не изменилось. Она возненавидела его еще больше.
--
3 -
Сейчас, сидя за туалетным столиком у зеркала и попивая горячий кофе, она с улыбкой вспоминала об этом происшествии. Да уж, скучным ее детство трудно назвать. Из раздумий ее вывел телефонный звонок.
--
Да.
--
Алло, Нина?
--
Да.
--
Это Аня, твоя бывшая одноклассница.
--
Кольцова, ты что ль? - непритворно удивилась Нина.
--
Да я.
Нина только подумала спросить: "и чего тебе надо", но Аня на другом конце провода перебила ее:
--
Слушай, у меня завтра день рождения, я тебе приглашаю, приходи. Некоторые будут из нашего бывшего класса, Паша будет...
Кольцова приглашает ее на день рождения! И это при том, что в школе они вовсе не общались, да и вообще никто из одноклассников никуда и никогда Нину не звал. Что-то здесь явно не так, но завтра ей как раз нечего делать, так что, почему бы и нет.
--
Почему бы и нет? - продолжила она вслух свою мысль, - Приду, если зовешь.
--
Ну вот и отлично, - обрадовалась Аня, - завтра в шесть вечера, у меня дома, адрес знаешь?
--
Вообще-то нет.
--
Ну тогда запиши.
Аня продиктовала.
--
Ну значит до завтра?
--
Да, до завтра, - попрощалась Нина и положила трубку.
Что ж, почему бы и не встретиться со своими одноклассниками, в конце концов, она уже пять лет их не видела.
Инь и Янь
--
1 -
Старинные золотые часы пробили шесть раз. Исмаил даже вздрогнул от этого звука.
--
Ну что ж, как будто бы все собрались, - улыбнулась Аня, окидывая взглядом гостей, сидящих за праздничным столом.
--
Еще Леша, - напомнил Паша.
--
И... Нина, - робко промолвил Исмаил.
--
Нина?! И ее пригласили? - удивленно поинтересовалась Катя, сидевшая рядом с Исмаилом.
--
Ах, да, Нина, - как-то несколько обреченно вздохнула Аня. "И зачем только я ее пригласила, понятно же, что весь вечер испортит", - подумала она.
Как раз в этот момент раздался звонок в дверь. Аня бросилась открывать. Сердце Исмаила дрогнуло. "Неужели?" Но это была не она. Сияя улыбкой, на кухню вбежал запыхавшийся Леша с огромным букетом цветов.
--
Анечка, прости, что опоздал, но теперь полагаю, все в сборе, можем начинать?
--
Вообще-то нет, - призналась Аня, - еще Нина должна подойти.
--
Нина? Кирш что ли? - оторопел Леша, - с каких это пор эта выскочка стала твоей подругой?
Боже мой, как же все ее ненавидят, и за что только? Ведь она ни в чем виновата, виновата только ее судьба, которая так странно сложилась, почему они этого совершенно не могут понять... - крутилось в голове у Исмаила. Не надо было ее приглашать, понятное дело, никто не будет ей рад, лучше бы он встретился с ней наедине... Но теперь уже поздно...
--
Просто мы решили ее пригласить, давайте подождем еще десять минут, - попыталась сгладить неприятный эффект Аня.
И они подождали. Но спустя десять минут Нина так и не пришла. Все за столом явно нервничали.
--
Предлагаю начать празднование прямо сейчас, а Нина сможет присоединиться к нам позднее. Лично я чертовски голоден! - наконец не выдержал Леша.
Его реплика словно дала всем собравшимся сигнал к действию, он высказал то, что хотел сказать в глубине души каждый, но не решался. Исмаил не осмелился протестовать.
Паша открыл шампанское, разлил его по бокалам, и празднование началось.
.... Двадцать минут седьмого. Да, она часто опаздывает, но, может, все-таки, она еще придет. Лишь бы увидеть ее, хоть ненадолго. Он был уверен, что сегодняшним вечером непременно произойдет что-то важное, что коснется и его, и ее, что навсегда изменит их отношения.
Катя, сидевшая рядом с ним, допивала второй бокал шампанского. Она улыбалась, пытаясь всячески продемонстрировать окружающим, свое прекрасное расположение духа и свою уверенность в отношениях с Исмаилом. Но на душе у нее скребли кошки.
--
Это ты ее позвал? - она начала атаку на Исмаила ни с того ни с сего.
--
Кого ее? - попытался изобразить недоумение Исмаил, надеясь так выиграть время.
--
Ты знаешь, о ком я.
--
Здесь полно девушек, я не знаю, о ком ты, - упирался Исмаил, не смотря ей в глаза. Перед глазами его был циферблат, и его позолоченные стрелки неумолимо отсчитывали секунды.
--
Ты дурака-то не строй из себя.
Он молчал. Это чувство, что он ускользает от нее, не покидало ее с самого утра. И сейчас оно еще больше обострилось.
--
Зачем ты позвал Нину? - не выдержала она.
--
Это Анин день рождения, это был ее выбор, кого звать, кого нет, - не сдавался он. С него достаточно выяснений отношений. Когда же она оставит его в покое! Если ей, в конце концов, не нравится отведенная им роль, пусть уходит, он никого не держит. Напротив, он вздохнет с облегчением. Ведь единственное, что ему нужно -- чтобы его оставили в покое. Ну и чтобы она пришла.
--
Хватит, Исмаил, ты кого обмануть хочешь? - Катя не отступает.
Она пытает его, хочет дознаться до правды, пусть она будет горькой, но ей эта горечь нужна, она ее раз и навсегда отрезвит. Хотя она сама ее знает, она всё знает, но ей нужно подтверждение. Пусть он скажет правду, и она уйдет. Конечно же, она не будет мешать. Не будет мешать. Боже мой, но как это больно!
Она тянется за бутылкой шампанского, но Леша опережает ее и услужливо наполняет ее бокал. Она пьет залпом, и во рту остается ощущение неприятного жжения.
.... Половина седьмого. Неужели она не придет? А всем вокруг так весело, они даже не замечают ее отсутствия, а у него такое ощущение, что рушится его жизнь. А еще и вечные допросы Кати. А ведь все считают их идеальной парой! Он, безнадежно влюбленный в другую, и она эгоистка, считающая его чем-то вроде своей ручной собачонки -- вот она идеальная пара нашего времени!
Она улыбается всем и каждому вокруг, а особенно Леше, ее давнему обожателю. Пусть он видит, как она счастлива с Исми, как она купается в его любви. Она наливает себе вино и нацепляет фальшивую улыбку. А затем, окончательно осмелев, теребит Исмаила за рукав рубашки и деланно смеется.
--
Так зачем ты ее позвал? Зачем она тебе нужна? - вкрадчиво спрашивает она, а ее рука ласково поглаживает его спину, будто желая показать этим жестом, что она лучше, намного лучше Нины.
--
Я ее не звал, - он отпирается из последних сил.
--
Но Аня ее терпеть не может, да никто ее не любит, ты же сам знаешь, если бы не ты, никому бы и в голову не пришло ее звать.
Он молчит. Хорошо бы поскорее уйти отсюда. И чтобы это фарс закончился. Но он еще подождет, немного. Он вытерпит. Хотя ему уже кажется, что она не придет.
.... Без двадцати семь. Секундная стрелка трепещет на двенадцати, сорок одна минута. Она не придет, теперь это точно.
А Катя решает поиграть в заботливость.
--
Ты совсем ничего не ешь, милый, - и она накладывает ему салатика и подливает вина.
А потом снова пускается в атаку:
--
Ну скажи мне, зачем она тебе нужна? Она тебе вовсе ни к чему. Да и вообще она твоя сестра, ты забыл, что ли? - угрожающе напоминает она.
А он смертельно устал. И он почти готов сказать правду и уйти.
--
Скажи мне правду, Исми, - словно читает его мысли Катя, шепча ему на ухо, - неужели ты ее любишь?
И он уже готов заорать: "да, люблю", как начинает дребезжать дверной звонок. Стрелки замирают на сорока четырех минутах. И сердце его на мгновение перестает биться, а потом снова начинает, вслед за секундной стрелкой послушно отсчитывать мгновения до ее прихода.
На лицах всех присутствующих застыло удивление, никто как будто бы и не ожидал прихода запоздалой гостьи. Потом удивление сменяется разочарованием, ведь все так удачно складывалось без нее. Но затем, поборов смущение, Аня идет открывать.
Исмаил не в силах ждать, несколько неловко высвобождаясь из-под Катиных объятий, чуть ли не бежит в прихожую. Аня открывает дверь. И на пороге стоит она, лукаво улыбаясь. Она выглядит сногсшибательно. На ней красное открытое платье и черные туфли на высоком каблуке. Яркий макияж и вызывающая красная помада довершают ее образ. В руках у нее большая коробка с бантом. На фоне Нины Аня в своем простеньком сером платье как-то сразу теряется, тускнеет...
--
С днем рождения, - то ли улыбаясь, то ли ухмыляясь, произносит Нина и вручает Ане коробку, - Я немного опоздала, извиняюсь, впрочем я думаю, вы и без меня неплохо проводите время.
--
Спасибо, - робко отвечает Аня и осторожно принимает подарок.
--
О, и мой братец тут, - смеется Нина, наконец заметив Исмаила, - Конечно, куда уж без тебя. Хелло, братец.
Она снимает туфли и проходит вслед за Аней на кухню. Завершает шествие совершенно ослепленный ее красотой и оторопелый Исмаил.