Апрель в самом разгаре. Теплое весеннее солнце. Она идет в легкой ветровке, теребя в руке сумочку и растерянно улыбаясь. В руке ветка сирени. Это он, Леша, подарил. Сам Леша идет рядом с ней, счастливый, держит ее за руку и что-то увлеченно рассказывает про экономику. Экономика -- любимая тема для разговоров. Он готов говорить о ней часами. Она его практически не слушает, голос, радостно повествующий об особенностях экономики развивающихся стран, звучит как сквозь пелену. Она едва улавливает смысл того, что он говорит. Она вспоминает первую встречу с этим молодым человеком, к которому она была совершенно равнодушна. Впрочем почему была? И сейчас тоже равнодушна.
В тот день, как только их кто-то познакомил , он сразу сказал ей, что она красивая. Она улыбнулась, промолчала, внутренне поморщилась, сколько раз она уже слышала этот поднадоевший эпитет... Он купил ей конфеты, ее любимые, в кокосовой глазури. В тот же день, за бешеные деньги в жутко дорогой университетской столовой. Она вновь улыбнулась, поблагодарила, съела одну, скорее из вежливости (любимая конфета показалась совсем не вкусной), но жаль было расстраивать его, она съела еще две. Они сели за столик. Леша стал с упоением что-то рассказывать, шутил. Она изо всех сил делала вид, что слушает его, на лице была нацеплена самая милая дружеская улыбка, которую она стерла лишь по окончанию разговора. Взгляд ее был устремлен на крайний столик в углу, свет не доходил до него, и в душном полумраке она едва различала знакомый силуэт. Он что-то машинально чертил пальцем на столе. Каблуки ее туфель вдавливались в кафельный пол, руки она сжала в замок, чтобы не разрыдаться прямо сейчас, чтобы не выскочить из-за столика, не бросить всё и не побежать туда, к угловому, к Никите. Но она никогда этого не сделает. Никогда. Поэтому и приходится играть роль, делать вид, что ей очень интересно с Лешей. Наконец пора уходить, кажется, пытка подходит к концу. Они с Лешей обмениваются телефонами (он попросил), он берет с нее слово, что они еще встретятся, наконец уходит.
Потом она брела, сама не зная куда, в конце концов оказалась на какой-то аллее, рухнула на лавочку и зарыдала так сильно и с такой болью, что проходящий мимо мужчина спросил, не приступ ли у нее астмы. Ей стоило больших трудов успокоиться и сказать этому сердобольному прохожему с нервным смехом: "Просто в глаз соринка попала". И у этой соринки было имя. Шесть букв. Шесть священных букв...
Они встретились с Лешей на следующий день, точнее это он сам наконец отыскал ее сидящую за тем самым мрачным столиком, за которым вчера сидел Никита. Прибежал с огромным букетом роз (должно быть, тоже дико дорогих), положил перед ней, сказал, что скучал. Она улыбалась все той же дежурной улыбкой. Она знала, что потом нужно сказать: "Спасибо, мне очень приятно, розы -- мои любимые цветы. О как изумительно пахнут! (сделать блаженное выражение лица и представить, что розы пахнут на самом деле). Ты такой внимательный! (чмокнуть в щеку все с той же неизменной улыбкой)". Она сделала все по схеме. Леша расплылся в наивной улыбке. А потом опять болтал с ней об экономике и чем-то еще. Когда наконец он собрался уходить, он позвал ее с собой, но она вежливо отказалась, сказав, что ей надо задержаться.
- Ну ладно, я не так уж и тороплюсь, давай еще посидим, - задумчиво тогда произнес он.
- Нет-нет, дела превыше всего. Мы спокойно можем встретиться и завтра, - заботливо сказала она с неизменной улыбкой. А про себя только и повторяла: "Когда же ты уйдешь, когда оставишь меня одну?". Он сдался и покинул ее. В розах она нашла записку, написанную аккуратным округлым почерком: "Я тебя люблю. Твой Леша". Она вложила записку обратно.
Она шла по коридору, печальная, с огромным букетом роз. Навстречу шел он... Никита. Ее руки похолодели, в глазах читался неподдельный страх. Ей казалось, что сейчас она упадет. Несколько неуверенных шагов. Они наконец поравнялись. Она почувствовала, как бешено колотится сердце. Большого усилия ей стоило все же кое-как нацепить ту самую фирменную дружескую улыбку.
- Кто это тебе подарил? - раздался наконец его голос. Сердце будто трепыхалось в груди. Она судорожно облизнула губы, прижала розы к себе, чтобы не уронить (так дрожали ее руки). Губы вытянулись в мучительное, долгое и некрасивое имя:
- Леша...
- А что ты с ними таскаешься? - тут же раздался вопрос. Смотря куда-то в сторону, она не задумываясь ответила:
- Ну а что, выкинуть что ли? - краем глаза посмотрела на него, и в испуге тут же отвела взгляд. Она знала, что сейчас он улыбается той самой лукавой улыбкой, которая всегда сводила ее с ума.
- Ну выкинь, - то ли шутя, то ли всерьез произносит он. Она молча, без малейшего сожаления, кидает роскошный букет в мусорку. "Боже, я бы отдала миллионы таких букетов, только за то, чтобы ты улыбнулся мне...". Он, кажется, удивлен. С недоумением посмотрел, пожал плечами и ушел.
В тот вечер ей пришла смска от Леши: "Ты прочла мою записку?" "Да", - написала она и поняла, что этого мало, что надо написать еще что-то, и написала не колеблясь: "Я тебя тоже люблю". Как просто! Просто нажать на кнопки и всё! И не надо ни той самой улыбки, ни поддельного счастья в глазах. "Ты уверена?" - шепнул голос из глубины души. "Какая разница?" - мысленно ответила она ему, - "Это решительно все равно" и нажала кнопку "отправить". Через минуту ей пришла куча смайликов и слова: "Неужели это правда? Я так счастлив, встретимся завтра, любимая?". Вот так просто сделать человека счастливым. "Да", - написала она, и вспомнив, что нужно еще что-нибудь прибавить, прибавила "любимый". "Да, любимый!" - какая изумительная ложь, но какая простая, ни к чему не обязывающая. Она нажала "отправить". С этого дня они стали встречаться. Она решила свою судьбу...
За полгода, что они были вместе, она успела ко многому привыкнуть. И к его красивым интеллигентным очкам в тонкой оправе, и к черным вихрастым коротким волосам, и к добрым карим глазам... Привыкла и к тому, что он постоянно рассказывал что-нибудь интересное, чаще всего про экономику (он учится на экономиста). К тому, что он приносил ей розы почти каждый день, к тому, что позволял обнимать и целовать ее, когда они гуляли где-нибудь в безлюдном парке. Привыкла даже к тому, что на людях его следует назвать "мой парень". Но привыкла только к тому, чтобы искренне говорить "Я люблю тебя". Поэтому в ответ на его многочисленные признания, лишь улыбалась фирменной улыбкой и иногда говорила: "Я тоже", а как известно, "тоже" всю жизнь было слабой отговоркой для тех, кто вас не любит, но изо всех сил делает вид, что это не так. Но он , Леша, видимо, к несчастью, или, к счастью, не знал этого правила.
Он проводил ее до дома, долго не хотел расставаться (но, к ее радости, вынужден был уйти, потому что спешил), в конце концов вытребовал завтрашней встречи, чмокнул в щеку и ушел.
Она зашла в квартиру, зажгла свет, сняла туфли на шпильках, прошла в комнату, и села на диван, чувствуя себя невероятно усталой. Голова будто раскалывалась на куски, ей ничего не хотелось. Она легла не раздеваясь, закрыла глаза. Перед глазами крутились какие-то разрозненные картинки из прошлого, блеклые, неотчетливые... На них мелькало лицо Никиты, его пронзительно серые глаза, рот, искривившийся в усмешке. Целая череда картинок, когда она в первый раз подошла к нему, призналась в любви; когда они встречались пару раз, но он всегда был холоден и чаще всего либо старался делать вид, что не заметил ее, либо заговаривал из вежливости на какие-то посторонние темы, будто и не было того нелепого признания. И вот последний аккорд их "романа". Она, совершенно измученная его странным поведением, наконец спросила напрямик: "Почему ты так себя ведешь? Я не понимаю тебя". Она навсегда запомнила его искаженное от злости лицо, сузившиеся глаза, он подошел к ней совсем близко, схватил за руки и легонько встряхнул: "Ну не люблю я тебя! Ну как ты можешь не понять! Не бегай больше за мной, мне надоело уже...". Она не дослушала его, вырвалась, убежала, проплакала целый день, даже уже надумала отравиться и достала мышьяк, как вошла мама, и она, страшно испугавшись, спрятала мышьяк обратно... Потом, правда, он просил прощения за свою резкость, она делала вид, что ничего страшного и не произошло, и для его успокоения говорила, что уже все забыла и давным-давно простила его.
Она провалилась в тяжелый мутный сон...
Ей снилось, что они с Лешей шли по улице, он о чем-то болтал. Им нужно было перейти на другую сторону, они дождались зеленого сигнала и пошли. Почему-то переход был длинный-предлинный. Она не смотрела на Лешу, а смотрела на лужи под ногами, в которых, как в зеркалах отражалось высокое небо... Когда она подняла глаза, она вдруг увидела, что им навстречу идут Никита и Марина (та самая девушка, с которой он сейчас встречался). Сердце в ужасе подпрыгнуло и чуть ли не остановилось в груди, ноги стали ватными и еле шли. Они наконец поравнялись, и не поздоровавшись, пошли в разные стороны. Никита наступал большими тяжелыми ботинками прямо в лужи. Вдруг страшно завизжал где-то гудок автомобиля, раздался вскрик, она обернулась, увидела, как страшно почернела лужа, в которой уже не было видно неба, как забулькала грязная вода и мгновенно стала красной. Перед глазами у нее зарябили белые полосы пешеходной зебры. Она подбежала к Никите, лежавшему на дороге, опустилась на коленки. Его смуглое лицо стало как будто мраморным, в полуоткрытых глазах отражалось высокое синее небо, а на виске зловеще поблескивали капли свежей крови.
- Нет, нет, нет! - в ужасе закричала она, прижалась к его груди, показавшейся ей будто полой внутри, будто перед ней лежала какая-то статуя, а не человек. Она судорожно прислушалась. Тук -- быстро стучало в его сердце. Тук... Тишина. Кончено. Нет, этого не может быть -- пронеслось в голове.
- Нет! - закричала она и проснулась в холодном поту. Проснувшись, она сразу же кинулась к телефону. На память набрала заученные цифры. Долго не соединяли. Показалось, что прошла вечность. Наконец, послышались длинные гудки. Сердце бешено колотилось. На четвертом трубку наконец-то взяли. Она услышала приятный женский голос:
- Я слушаю.
- Никита дома? - с замиранием сердца спросила она.
Молчание в трубке. За эти пять секунд в голове успевает пронестись куча мыслей. Наконец, ей отвечают:
- Дома. Только он спит. Вы бы еще в пять утра позвонили.
Она посмотрела на часы. Ах да, действительно, еще только семь, она как-то даже не подумала о времени.
- Разбудите его, пожалуйста. Пусть он приедет прямо сейчас, на улицу Н**, дом 14, он знает. Это срочно, умоляю Вас.
- Девушка, да Вы в своем уме?
- Это срочно, пожалуйста, разбудите его.
- Да что у вас случилось?
- Я прошу Вас, скажите ему, чтобы он приехал.
Не дожидаясь, пока ей ответят, она положила трубку. Она знала, что сейчас его все-таки разбудят, и он приедет. Точно знала, оставалось только ждать. Она заперла квартиру и вышла в двор.
Предчувствие не обмануло ее. Он приехал...
На улице было пасмурно и холодно. Она сидела на металлических качелях, держала в руке нераскрытый зонтик и теребила его болоньевую шершавую кожу. Она сидела так наверно час, и вот, наконец, вдалеке показалась его фигура. Она узнала его и помахала рукой. Быстрыми шагами он шел по направлению к качелям. И зачем я попросила его приехать? Что я ему скажу? Ей хотелось повернуть время вспять, начиная с самого утра, чтобы не звонить ему и не умолять его мать так глупо и так странно разбудить его и просить, чтобы он приехал. Или лучше даже вернуть тот день тот проклятый день, когда они встретились, и сделать так, чтобы никогда не произошло этой встречи. А лучше было вернуть обратно всю жизнь и пережить все совсем по-другому...
Но, увы, это невозможно...
Он наконец подошел к ней. Она, задумавшись, не заметила его. Из забытья вывел ее его встревоженный голос:
- Ну что у тебя случилось, рассказывай. Меня мама разбудила, говорит, звонила какая-то странная девушка, просила, чтобы я срочно приехал, и твой адрес назвала. Я так перепугался за тебя, что сразу приехал.
- За кого ты испугался: за меня или за себя? - спросила она и посмотрела ему в глаза.
Он нахмурился и с недоумением взглянул на нее.
- Ты, должно быть, испугался, что я какое-нибудь самоубийство совершу, окончательно помешавшись, испугался, что вина будет преследовать тебя всю жизнь... - принялась разъяснять она.
- Что? Какое самоубийство? О чем ты вообще? И потом... У тебя же есть Леша...
- Ах Леша! - закричала она надломанным голосом, крепко схватившись за прутья качелей, - Причем тут вообще Леша. Ты прекрасно знаешь, что я всегда любила только тебя... - она смело посмотрела на него. Что-то вроде слабой недоумевающей улыбки проскользнуло на его губах. Ему видимо было неловко за столь откровенный разговор, и он попытался как-то уладить назревающую ситуацию.
- Так зачем ты просила меня приехать? - после паузы произнес он.
- Мне приснился страшный сон. Как будто тебя сшибла машина. И ты умер. Мне стало так страшно... Я решила позвонить тебе и убедиться, что все хорошо. Мне нужно было, чтобы ты сам приехал, и я увидела тебя живым... Чтобы я поняла, что все хорошо...., - ее голос дрогнул, - Ведь если тебя не будет, я не знаю, что будет со мной. Мне неважно с кем ты, где ты, главное, чтобы у тебя все было хорошо. Я хочу только изредка видеть тебя, пусть даже наблюдать твое счастье, понимаешь, только видеть... И все... И больше мне ничего не надо....
Она всхлипнула и вдруг заплакала совсем как ребенок, потерявшийся в лесу и внезапно осознавший, что он совершенно один. Он, обезоруженный ее слабостью, бросился утешать, гладя по голове, целуя волосы.
- Обещай, что мы будем иногда видеться. Хотя бы раз в месяц. Я ничего больше не прошу, - шептала она.
- ну хватит. Все будет хорошо. Чего ты так испугалась, глупышка? Все хорошо. Ты, по-моему, совсем замерзла. Тебя отвести домой?
- Нет-нет. Все хорошо, - она вдруг отстранилась от него, встала с мокрых качелей.
- Скажи, а ты любишь Марину?, - спросила она, по-собачьи преданно заглядывая ему в глаза, словно гадая, что сейчас сделает хозяин: отпихнет ногой или даст косточку?
- Нет, - не задумываясь ответил он.
- А зачем ты тогда с ней встречаешься?
- Просто так. Чтобы убить одиночество...
- А меня ты любишь?
Вместо ответа он приподнял ее лицо за подбородок, дотронулся до ее губ своими. Она первая прервала поцелуй. Капал мелкий осенний дождь. Было непохоже, что сейчас апрель.
- Ты меня любишь? - спросила еще раз, опустила голову, будто готовая к тому, что сейчас он одним коротким словом отнимет у нее жизнь. Он молчал. Она и так все знала. Робко взглянула... Онемевшими пальцами поправила выбившийся из прически локон. Он улыбался растерянной улыбкой.
- Не знаю, - вымолвил наконец и внутренне обрадовался, что нашел то самое слово, которое говорится, когда и обидеть, сказав "нет", нехорошо, и солгать, прошептав "да", неудобно. Все было впрочем и так понятно.
- Не любишь, - горько усмехнулась она, схватила оставленную на качелях сумочку и медленно пошла к дому, повторяя: "Не любит. Не любит", как повторяет поэт, наконец подобравший удачное слово в стихотворении, словно боясь его забыть. На середине пути вдруг остановилась, развернулась обратно и быстро подбежала к нему, все также стоящему у качелей.
- Нет уж лучше вообще не видеться. Никогда, - быстро скороговоркой проговорила она и, не оглядываясь, пошла к подъезду, практически не чувствуя холод и дождь.
Все также. Будильник на столе. Желтенькие цветочки, нарисованные на скатерти. Холодильник, утыканный магнитами. Ситцевые занавески. Фотография Красной Площади на стене.
За окном все тоже. Черное мокрое нераспустившееся дерево. Квадратики окон дома напротив. Разбитый фонарь.
Все тоже. Но чего-то не хватает. Сильно. Впрочем она сама этого хотела. И добилась. Он все сказал. Она все услышала. Все кончено.
Она услышала резкий дребезжащий звонок в дверь. В голове промелькнула шальная мысль: вдруг он вернулся, понял, как она его любит, и... Она побежала открывать. На пороге стоял тот, кого она меньше всего хотела видеть. Кого она вообще не хотела видеть... Леша. С букетиком тюльпанов в одной руке и белой коробке в другой.
- Это тебе! - протянул букет, поставил коробку на пол. Взяла, попыталась улыбнуться. Не вышло. Прошла на кухню, взяла вазу, не разворачивая тюльпаны и не набирая воды, сунула туда букет. Забежала в ванную проверить, не растеклась ли тушь. Все было в порядке. Вышла. Леша уже снял куртку и обулся пушистые белые тапочки для гостей. "Как омерзительно", - подумала она. Леша улыбался самой простой и доброй улыбкой.
- А что там? - спросила она, показывая на коробку.
- Я долго думал, что тебе купить. И решил, что сервиз будет лучшим подарком. На двенадцать человек, серебряный... Там чашки, ложки, блюдца, - просиял Леша, чрезвычайно довольный собой. Она взяла коробку, но поскольку та была тяжелой, не рассчитала и случайно уронила. Внутри что-то зловеще звякнуло. Леша с выражением полнейшего ужаса на лице встал перед коробкой, развязал дрожащими руками белую шелковую ленточку, открыл крышку. Она заглянула внутрь и с идиотской улыбкой констатировала:
- Чашка разбилась.
Леша минуты две осознавал, что случилось, потом наконец нашел в себе силы вымолвить:
- ну ладно, не расстраивайся, с кем не бывает. Жалко, конечно... Ну ладно.
Она вовсе и не расстроилась, наоборот, от чего-то ей было смешно... Разве можно сравнить какую-то разбитую чашку в сервизе и ее разбитую жизнь? Леша не знал, как сгладить неприятный эффект. Она сама должна была что-нибудь сказать, но она молчала, будто проверяя его реакцию. Он, наконец, закрыл коробку. Она предложила пойти в комнату. Он сел на диван, включил телевизор, шел какой-то футбольный матч.
- Ну ладно, не расстраивайся. Сервиз, это все поправимо... Ничего страшного... - он пытался утешить ее, словно не видя, что ей совершенно безразлично, разбился ли сервиз или нет... Его волнение выдавала только слегка подрагивающая нижняя губа.
Он слегка приобнял ее за плечи и спросил:
- Как дела?
- Нормально, - как-то механически ответила она.
- А я тут, когда шел, видел Никиту, - продолжил он.
- И что? - как можно более равнодушно спросила она.
- Я спросил у него, какими судьбами он здесь, он сказал, что ты попросила его приехать.
- Ну и?
- Интересно, зачем он тебе с утра понадобился? - спросил Леша, нервно покусывая нижнюю губу. Ей вдруг стало так неприятно видеть его здесь, как будто бы он залез ей в душу, в самое сокровенное и чистое... Ей захотелось, чтобы ему стало больно больше, чем ей сейчас.
- Что здесь непонятного? Он приехал, я сказала ему, что люблю его. Мне просто нужно было точно узнать, что он меня не любит. Что ж, я это узнала.
Леша вдруг встал с дивана и растерянно произнес:
- Прости, что ты ему сказала?
- Что люблю его, - спокойно ответила она, будто говорила о погоде, - Люблю с первой встречи, что не могу без него жить.
Ей отчего-то было так приятно сейчас издеваться над этим добрым и наивным Лешей.
- А... Как же я... Как же мы... Мы же... Любим... - растерянно пробормотал Леша.
- Дурак ты, Леша. Никогда я тебя не любила, - жестко вымолвила она.
- А что же тогда... - он не успел договорить, а она уже закончила:
- Мне было скучно, я убивала одиночество. Ты хотя бы скучать не давал, к тому же цветочками снабжал, - она поняла, что последняя фраза была лишней. Лешино лицо исказилось злобой и разочарованием. Ей казалось, что он сейчас набросится на нее с кулаками, так что она даже испугалась. Он в бешенстве схватил коробку с сервизом, открыл дверь из квартиры и бросил коробку на лестницу. Чашки, блюдца -- все вылетело оттуда и разбилось на мелкие кусочки:
- Ненавижу, ненавижу, - кричал он. Ей вдруг стало стыдно, очень стыдно. Она подошла к нему и тихо сказала:
- Да, ты прав. Я достойна твоей ненависти. Я последняя сволочь.
Он пристально посмотрел на нее. В его взгляде не было уже бешенства, карие его глаза спокойно и печально смотрели из-под толстых стекол очков. Ей вдруг стало его безумно жаль. Он тихо сказал:
- Я не тебя ненавижу, а себя. За то, что таким дураком был, верил в сказки про любовь. Ты, конечно, права. Истинная цель любви не убивать одиночество, а, должно быть, что-то большее...
Он развернулся, вышел, захлопнув дверь. Она вдруг поняла, что вот он, человек, по-настоящему любящий ее. А она так жестоко с ним обошлась, не оценила его любви. Ей захотелось выбежать сейчас за ним, закричать: "Леша!", попросить прощения... Она ведь теряет такую любовь. Она открыла дверь, вышла на лестничную клетку и увидела в окно Лешу в черном длинном дождевом плаще, странно сгорбившегося, уходящего от ее дома. На лестнице валялись черепки от разбитых чашек. Нет, так будет лучше, - подумала она, - Игра в любовь причиняет еще больше боли...
Она стояла у окна и плакала, прижавшись лбом к стеклу. От нее уходила любовь...