Вернись! - кричала Лера. Но он уходил, уходил навсегда и в вечерних сумерках лишь неясно маячил его быстро удаляющийся силуэт.
Она не плакала. Не было слез. Была лишь злость. Девушка раздраженно заломила руки. Почему? Как он мог? Ее еще никогда не бросали. Это она всегда пользовалась партнерами в отношениях, она и бросала. А тут...
На выцветшей кушетке психотерапевта уже много полежало клиентов, но есть любимые, дорогие, и Лера была одной из них.
Брошена! Разве я - какой-то цветок, который выбрасывают на помойку, когда завянет?
Да и разве я завяла? Молодая, всего-то шестнадцать лет, красивая: черный волос, лицо белое, кровь с молоком!
А он? Что с него взять-то? Отец говорит: такого, как он, мы тебе запросто купим.
Но его не купил. Ушел. Влюбил, сделал женщиной... и ушел.
Никогда не забуду: "Он вышел, качаясь, искривился мучительно рот..." Я задыхалась. Я кричала: уйдешь - я умру! А он лишь жутко так улыбнулся...
Сама виновата, говорит, верность ему нужна, он это ценит. А как верность хранить? Он всегда в разъездах. А я вкус почувствовала, остановиться не могу. Сам ведь пристрастил!
Возвращалась же к нему всегда.
Что еще надо?
Я ЕГО люблю. Ведь только его...
Полна надежды, живу мечтой,
И вижу солнце сквозь сумрак густой.
Исчезли тени, свет в небесах.
Люблю - читаю в твоих глазах.
Но ты уходишь, любви больше нет,
Осталась одна, померк белый свет.
Как будто лава кипит в мозгу,
Чего боялась, то - наяву.
Душа пуста - тебя в ней нет.
Я уж стара, хоть мало мне лет.
Мечты разбились, надежды пали,
И хочется плакать, от боли кричать.
Затмили солнце мгла и печали,
А мне хотелось бы замертво пасть.
Чтоб боль утихла на небесах,
Уйди! - читаю в твоих глазах...
Доктор! - она подняла на меня заплаканные глаза, - ну разве я не достойна простого человеческого счастья?
Лера изобразила страдание.
Что-то в ее глазах наводило на подозрение о фальшивости этих слез.
Валерия уже два года была моим постоянным клиентом, с тех самых пор, как Аркадий бросил ее после очередной ее измены. Не справившись с утратой, девушка преследовала парня своими чувствами, забрасывала стихами, даже в журнале публиковалась. Но, скорее, мои сеансы ей требовались лишь ввиду отсутствия подруг. Во мне она искала не врача, не помощи, лишь слушателя ее псевдостраданий. За это она щедро платила, и меня вполне устраивала подобная ситуация.
Стихи же ее очень понравились какому-то магнату, и он купил Леру вместе с ее стихами себе в коллекцию. Она стала его пятой женой.
А любовь?..
Прощаясь со мной, Валерия продекламировала:
В разлуке есть высокое значенье:
Как не люби: хоть день, хоть век,
Любовь - есть сон, а сон - мгновенье.
И должен, наконец, проснуться человек...
С юношей же обстояло все гораздо сложнее.
Аркадий, доведенный до истерического состояния поведением девушки, обратился ко мне с тяжелым расстройством в сфере личностного общения. Не ладилась у него личная жизнь. Не мог забыть обид.
Видели ли вы человека, истощенного долгим заболеванием, туберкулезника, например, в тяжелой стадии? По сравнению с тем, кто появился на пороге моего офиса, он бы выглядел здоровым. Его черные глаза сливались с пергаментно серой кожей. Туманный взгляд, обращенный в себя, сжатые губы.
- Воспитанием моим занималась сестра. Она для меня и мать и отец. Я родителей даже не помню, - начал свое повествование Аркадий при первой нашей встрече, - Елена всегда внушала мне, что девушку надо уважать, что любовь - это сокровенное, тайное чувство двоих людей. В него нет допуска никому чужому. В нашей семье всегда ценилась верность, доверие, честность.
А Лера, она надругалась над самым сокровенным. Опорочила наши отношения. Втоптала в грязь мои чувства.
Что теперь я?
Я- призрак, парящий везде и негде,
Я - тень самого себя,
Я - мгла на исходе дня,
Луны холодной я свет,
Я- есть, и меня все же нет...
Мне, кажется, что все девушки такие: порочные, им нужно только одно: секс. А о том, что они, может, делают больно, предают, рушат жизни...
Нет! Это не подвластно пониманию их очерствевшим душонкам! За прошедшие полтора года я не заинтересовался ни одной девушкой, они для меня умерли!
Но сестра считает, что это неправильно, она не хочет для меня судьбы монаха. А я бы ушел в монахи, наверное. Чтобы жить там, в уединении и лелеять свою мечту, боль свою:
"... и как святой идеал,
Образ рисует того,
Кто это сердце терзал,
Кто так измучил его!.."
Поэтому я у вас. Сомневаюсь, конечно, что вы сможете меня отговорить от строго пострига.
ДЕЛО БЫЛО ОЧЕНЬ ТРУДНЫМ. И вот спустя полгода, мы, наконец, сдвинулись с мертвой точки.
- Закройте, пожалуйста, глаза и вспомните самое яркое, самое плохое событие, происшедшее между вами. Представьте Леру в самом жутком свете, - на одном из последних одиночных встреч предложил я Аркадию.
- Теперь, как можно больше сгустите краски, выплесните всю боль, обиду, ненависть на это изображение! - продолжил я.
Лицо семнадцатилетнего мальчишки перекосилось от боли, из-под ресниц показались слезы. Он вцепился в края кушетки с такой силой, что костяшки пальцев побелели.
- И снова, представьте самую ярку, самую сладостную минуту, проведенную с этой девушкой, - я улыбнулся, заметив, как лицо парня мгновенно расслабилось. Еще месяц назад, он упорно отказывался вспоминать минуты счастья. В его сердце был только мрак.
- Надо поставить обе картины рядом, - послушно отозвался пациент.
- Да, - заученным за много лет монотонным голосом продолжал я, - и картинку с плохими воспоминаниями теперь сделайте черно-белой, а с хорошими - более яркой.
Аркадий отпустил края кушетки и принял расслабленную позу. Действует!
- Та-а-ак! А теперь - медленно уменьшаем черно-белую картинку, как бы уводя ее вдаль, в то же время увеличиваем и приближаем цветную до тех пор, пока останется только одна.
Я с надеждой посмотрел на юношу: только бы не сорвалось!
Шесть месяцев упорной работы, сегодня критический день. Или пан,или он утонет в своей боли. Иногда мне казалось, что Аркадий смакует свою тоску, цепляется за свои страдания, боится избавиться от иллюзий. Появись сейчас на пороге Лера, он бы сломался, стал рабом своей любви, кем он и был все эти месяцы. С одной лишь разницей - тогда у него была воля, воля уйти, порвать узы, переступить через свою боль. Сейчас, он словно пластилин - куда направишь, туда и пойдет. Поэтому для меня был так важен его успех.
- Получилось, доктор! - юноша спрыгнул с кушетки и воззрился на меня восторженным взглядом, - получилось, она осталась одна.
Такое ощущение, что я все это время шел по темной, обрывистой тропе. И не было никакого просвета, и надежды не было. Страх мерзкими липкими лапами сковал мое сердце, забрался в мою душу. Я сжался всем телом, мышцы, казалось, готовы были взорваться. И тут свет! Яркий, слепящий. И душа моя, оторвавшись от телесной оболочки, медленно поплыла на свечение. Туда, где любовь, где Лера. Не та, от которой мне пришлось уйти, а та, другая, которую я так любил...
На меня снизошло озарение: она меня никогда не любила, она играла мной. Она сама страдает от самой себя, от одиночества. И я простил ее...
Да! Я чувствую, я простил Леру!
Может Вы и правы, доктор, и сестра права, может, жизнь еще не закончена, и у меня все впереди?!
И он, не прощаясь, выскочил за дверь.
Меня немного смутил его такой яростный энтузиазм, рановато...
Ну, что ж, думаю, пришло время для групповой терапии, - заключил я,- и там должна присутствовать его сестра.
Елена была моим пациентом всего три дня. История, которая привела ее в мой кабинет, поражала своей необычностью:
Глупое стечение обстоятельств, - начала свою нелегкую повесть девушка.
В древности был обычай: парубки привязывали понравившуюся девку к дереву и трогали ее, ласкали, но не насиловали. Девчонки визжали, сопротивлялись, но о случившемся никому не рассказывали.
Два современных, явно отмороженных на голову парня, решили повторить этот обычай в наше время. И, конечно, под руку им попалась именно я.
В соответствии с этим обычаем, меня привязали к дереву, но один увлекся и ...
У Лены выступили слезы, но девушка тут же взяла себя в руки и продолжила:
Он шептал мне, что не сделает мне больно, что это естественно и, что они с дружком проделывают это друг с другом чуть ли не каждый день...
Подавив новый всхлип, опустив еще ниже голову, Елена произнесла:
Он подробно рассказывал мне, что делает со мной, утешая, что боль скоро пройдет. А второй смотрел на все это и комментировал, давал советы, а после пришел ему на смену...
Лена сжала в кулаки, вдруг затрясшиеся руки, подняла на меня полные ужаса глаза и выплеснула:
А потом они занялись друг другом у меня на глазах. И один прямо во время этого испражнился на своего любовника. Они стали ссориться, и ушли, бросив меня в лесу, обнаженную, привязанную к дереву.
Алена зашлась в рыданиях. Больше я не смог вытянуть из нее и слова. Из отчета детективов, я узнал, что девочку в таком виде нашли студенты, выехавшие в лесок на пикник, только через два дня.
Насильников так и не удалось задержать. Каждый раз, когда ее просят описать преступников, она впадает в ступор.
Она очень любит брата, и есть надежда, что его успехи дадут толчок к восстановлению памяти, и она опишет насильников.
Все были подготовлены к завтрашнему тренингу, но...
Прервавшая было сеансы Валерия, вновь воспылала интересом к нашим встречам.
И вот, спустя два года после их расставания разыгралась эта трагедия.
Я практикую психотерапевтом уже тридцать лет, но впервые стал свидетелем психодрамы подобных масштабов.
Не справедливо было бы не заметить, что Валерия очень изменилась за полгода отсутствия:
Брюнетка стала блондинкой, Валерия - Александрой. Резкая худоба и изменившиеся черты лица выдавали руку профессионального пластического хирурга. Ее было не узнать.
В этом и была моя ошибка - я ее не узнал. Она влетела в мой кабинет ветреной фурией со словами:
Сейчас, когда мужи, увы, на баб похожи,
А женщин мужество сама эпоха множит -
Давно пора учиться молодцам:
Рожать детей, да и кормить их тоже.
Неправда ли, доктор, эти слова очень хорошо отражают проблему наших женщин? И мою тоже...
Я пригласил ее на наш тренинг вместе с тридцатилетним мужчиной, у которого были проблемы в интимной сфере. Он больше не мог. Причину же выяснить никак не удавалось, так как Федор категорически отказывался поведать о стрессе, повлекшем за собой импотенцию.
Эта встреча была роковой.
Оглядываясь назад, я жалею лишь об одном: столько трудов с этими пациентами пошли насмарку! А нужно было лишь собрать их вместе.
Тренинг сразу не получился.
Елена, увидев Федора, зашлась в истерике. Девушка, как разъяренная львица бросилась на него, разбила ему голову, а когда ее оттянули от него, и она уже не могла до него достать, стала рвать на себе волосы. Кричала, пока голос не потеряла. Глаза ее стали белесого цвета, все тело дрожит. И только одно слово повторяет: Он! Он! ОН!
Во время всей этой суматохи Александра и Аркадий куда-то исчезли.
Федор пришел в себя уже в тюремной больнице. Ему и его дружку Алексею было предъявлено обвинение в изнасиловании, и непреднамеренной попытке убийства. Но они даже до суда не дожили...
В тюрьме свои законы...
Однажды утром два окоченевших уже трупа нашли в петле посреди камеры.
Елена долго пролежала в психиатрической лечебнице, выписали ее лишь на похороны брата. Хорошо помню лишь ее последнюю фразу над могилой брата: я прощаю тебя за то, что ты бросил меня тогда, ты сам себя наказал и мне очень за тебя больно. После я больше ее не видел и не знаю, что с ней было дальше.
Прошло три года.
Я уже вышел на пенсию.
Точнее, меня ушли. После того случая, мои пациенты разбежались, и я решил уйти на покой и писать мемуары. Благо историй было предостаточно. Одну из них мне поведала ярко рыжая красавица с колдовскими зелеными глазами по имени Александра:
Увидев Аркадия, я поняла, что все пропала! Что люблю его сильнее прежнего! И была просто счастлива, когда поняла, что он меня не узнал. Вот он шанс отомстить, ой, то есть, вернуть его!
- Послушай, Валерия или как там тебя, Александра! Ведь ты сейчас не на приеме у врача, - строго отчитал я завравшуюся девицу, - правду и только правду, иначе, что это будет: история или сказка?
Ладно, - цинично процедила Лера и продолжила:
На самом деле, он так изменился. Эти его вечные слезы... они куда-то испарились. Он без меня не страдал! Это меня возмутило до глубины души! Месть! Теперь я должна была его бросить, и только я!
Очаровать его не стоило труда, он сам как спелая груша пал к моим ногам.
Я играла, я ослепляла, я глумилась. Он любил. Беззащитно и предано, как щенок. Я смеялась, он - рыдал. Рыдал громко, как девчонка. Он уходил, я не пускала. Манила пальчиком, звала глазами, он возвращался как пес побитый. Я сказала, чтобы он не виделся с сестрой. Он - перестал. Запретила выходить на улицу без меня - он сидел один, ждал меня. А я гуляла. Душу его топтала, ноги об него вытирала, била его - он терпел.
Смешно, но я прогнать его решила, бросить.
Сказала: уходи, и он пошел к двери. На пороге посмотрел на меня, прощаясь, и шагнул в дверь. Он не просил, не умолял, просто ушел, бросил меня! ОПЯТЬ!!!
Этого я не могла ему простить.
У меня всегда с собой пистолет...
Три пули в спину...
Он не смотрел, когда я подошла. Писал. Сестре. Не мне. Стихи. А внизу - прости! И это ей!
Три пули в спину! Больше он не бросит меня, не уйдет. А прости-то, я оторвала, чтобы ей не досталось. Он всегда сестру любил больше меня...
А я скоро уже к нему пойду...
Я посмотрел на девушку со смесью ужаса и удивления, а она улыбнулась:
СПИД! Есть такое сладко-горькое слово. Сладкое - потому, что получается он от любви, а горькое - потому, что оно - смерть...
В элитной больнице в одиночной палате умирает девушка без волос. В комнате пахнет разложением и испражнениями. Смерть витает вокруг.
Полное одиночество. Все отвернулись. Сладковатый запах гниения. Медленно шаркающая по коридору медсестра, страстно желающая, поскорее вернуться домой к своим растоптанным тапочкам и облезлому коту. Полная палата цветов от убитого горем мужа, который сейчас обнимает, наверное, очередную красавицу, уже давно похоронив ее.
Она улыбается вымученной горькой улыбкой и шепчет:
"... он в шесть по утру был казнен
И в семь во рву похоронен, -
А уж к восьми она плясала,
Пила вино и хохотала..."
В зеленых глазах отражается боль и на последнем выдохе, девушка разжимает руку и на пол как почерневший осенний листок, плавно качаясь в воздухе, падает последнее ПРОСТИ! Аркадия...
А в тихом, малоизвестном белорусском городишке Ждановичи в скудной монашеской келье сестра Агнесса читала залитый кровью листок:
Я уходил. Она молчала.
А мне хотелось закричать:
Постой! Давай начнем сначала!..
И все-таки не закричал.
Я уходил. Она молчала.
Я оглянулся у порога,
Свою ранительность сменя,
Хотел ей крикнуть: Ради бога!
Прости меня! Верни меня!
Не крикнул и не подошел,
Она молчала, я ушел...
И только скупая горькая слеза медленно катилась по щеке сестры Агнессы, в миру Елены...