Неуймин Александр Леонидович : другие произведения.

Признание 4 раздел *наши гости*

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Здесь представлены произведения ( авторов СИ и других сетевых ресурсов) отобранные для печати в сборнике "Признание 4" ( дата выхода октябрь-ноябрь 2009г.) Ракитина Ника, Виктор Мишкин, Санди САБА (Александр Бажанов), Максим Колпачёв

  
  
   Ракитина Ника

Служба доставки

     
     

На рассвете приказ епископом дан,

И слуги торопятся в порт,

И уже через час ни один капитан

Не посмеет нас взять на борт.

("Башня Рован")

И белые письма, как голуби, будут биться в твое окно...

      Первая суббота июля 14... года выдалась на удивление жаркой. Солнце почти укатилось за остроконечные крыши маленького приморского городка, но жестяная кровля над камерами на верху тюремной башни накалилась так, что под ней невозможно было дышать. Не Пломба, конечно, но что-то вроде. И оттого тюремщик, одержимый всеми недугами приближающейся старости, а кроме того, переевший и принявший на грудь не один жбан пива, клевал носом, и думать не думая стеречь своего, как он выражался, "постояльца". Тем более что последнему, еще месяц назад почтенному негоцианту и видному мужчине Юргену Гессе, а ныне осужденному еретику, оставалось жить одну ночь. И мало ли, что он, этот Юрген, кричал в запале, будто сбежит из тюрьмы. Разве что у него отрастут крылья, как у нетопырей или той совы, что поселилась на чердаке и лопает тюремных мышей и крыс. Или он уплощится так, что сумеет пролезть в окошко -- оно без решетки, конечно, так насквозь и руку-то просунуть трудновато... А потом еще нужно спустится с шестидесятифутовой высоты... Связав веревку из простыней? Будто узникам положены те простыни! Тюремщик ухмыльнулся сквозь дрему. Или парень вымолит у дьявола, своего хозяина, пилку, чтобы перепилить сначала кандалы, а потом засов? Мысль была неуютная, тюремщик поежился и, нащупав ключи у пояса, вздохнул облегченно. Долго смертнику придется в таком случае мучаться, за ночь не управится, пожалуй. Кроме засовов и навесных замков есть еще и решетки, и стража на каждом ярусе и у выхода. А еще холодное железо противится колдовству.
      Словом, ерунда все это. "Постояльцы" перед казнью или молятся, или впадают в прострацию, или буйствуют, но за всю тюремщика долгую жизнь из башни не сбежал ни один. Этот Юрген так вовсе помешался, променял последний обильный ужин -- поросенка с хреном и бутыль недурного мозельского -- на кисть и плошку вапы, которая, признаться, тюремщику ничего не стоила. Пришел да и одолжился у соседского мазилы без возврата... И зачем господину, гм, Гессе эта краска? Малевать на стене свой предсмертный портрет? Или писать прощальное письмо? Тюремщик, случалось, читал такие, выцарапанные на стене, намазюканные куском известки, а то и собственной кровью. Иногда и впрямь всплакнешь, вдумавшись. Самые-самые он просил мальчишку, тюремного писца, заносить в особенную книжицу, и не даром, между прочим.
      Не будь столь одолеваем ленью да загляни в дверной глазок, тюремщик и впрямь бы вообразил, что смертник сошел с ума. Вместо чтобы рыдать или молиться, господин Гессе, гремя кандалами и волоча за собой звякающую цепь, очистил часть пола от мышиного помета, гнилой соломы и прочего мусора. И теперь рисовал на нем торопливыми -- чтобы успеть до захода солнца, пока еще что-то видно, -- но четкими линиями парусник. Рисовал с немалым знанием дела, и как живая, под кистью возникала крутобокая северная карака: взятые на гитовы прямоугольные паруса на фок и грот-мачтах и латинский на наклонной бизани.
      Густая сеть такелажа с утолщениями-блоками...
      Корзинки -- "вороньи гнезда" -- для впередсмотрящих на клотиках первых двух мачт...
      Длинные вымпела...
      Два якоря по бортам и третий на бушприте, служащий для торможения и разворота при швартовке...
      Полубак, поднимавшийся вдоль форштевня и украшенный статуей-галеоном...
      ...Известный всей Европе гномон на ратуше после захода сделался бесполезным, но колокола на колокольнях многочисленных церквей исправно отбили сперва девять, потом четверть десятого... Все земные звуки сделались далеки и приглушенны, и только отчетливо слышалось щебетанье ласточек, режущих острыми крыльями вечернее небо. Заключенный ждал, обмирая, чувствуя, как с каждым ударом колокола истончается надежда.
      Вот уже десять...
      Вот половина одиннадцатого...
      Юрген пожалел, что даже масляной плошки не имеет, чтобы взглянуть: вдруг крыса, пробегая, стерла или размазала рисунок. А когда камеру под крышей осветило призрачное сияние, узник подумал, было, что это всходит луна. Только света оказалось слишком много, чтобы пробиться в узкое окно. Юрген потер глаза. Зеленоватое призрачное сияние всплыло из пола, залило стены, добралось до стропил и изнанки шатровой крыши. Тени перечеркнули пространство, которое сделалось четко видимым, но колеблющимся и неприятным. А потом узник с удивившей себя же прытью метнулся в сторону от острого клотика, вспоровшего пол.
      ...Источенные шашелем реи...
      Лоскутья парусов...
      Черный, точно грех, бегучий и стоячий такелаж...
      Смертник дергался во всем этом, как мотылек в паутине, насколько позволяла цепь, пока не сдался, дав насадить себя на булавку смертного холода. И очухался, стоя на коленях; будто в патоке, до середины бедер увязнув в призрачной палубе. Весь корабль в камеру не вместился. Но криков за стенами не раздавалось, значит, видение было явлено одному Юргену. Звякнув кандалами, осужденный вытер со лба холодный пот, разбив глухое молчание. Он теперь уже сомневался, что лучше -- отдаться воле призрачного корабля или сгореть на костре на рассвете воскресенья.
      -- Там тепло, по крайней мере... -- пробормотал он.
      -- Служба доставки. Четвертая слушает. Письмо? Посылка? Устное сообщение? Оплата наложенным платежом, наличными, карточкой, электронными деньгами, банковским переводом?
      -- Вытащи меня отсюда!
      Крепкая рука выдернула его из липких объятий палубы. Доски оставались гнилыми и скользкими, но уже не засасывали. Узник стоял все еще на коленях, тяжело дыша, пробуя руками оттянуть железный обруч на поясе.
      -- Да не отсюда! То есть... я хочу, чтобы меня вообще отсюда вытащили! Из тюрьмы. И из города. Черт!.. Спасибо.
      -- Пожалуйста. Подобные услуги мы не оказываем.
      При свете болотного огня, испускаемого кораблем, Юрген во все глаза уставился на гостя. Вернее, гостью.
      Была она внешности самой заурядной; пожалуй, в дни своей славы господин Гессе не удостоил бы такую взглядом. Лицо плоское, нос длинный, глаза темные, волосы черные и жесткие, спереди взбиты надо лбом, сзади собраны в косу. И тело как стиральная доска, запрятанная в глянцевый черный мешок.
      -- Тебя как зовут?
      -- Четвертая.
      -- Человеческое имя у тебя есть? Данное при крещении?
      -- Нам не рекомендовано... Жанна. Ван Страатен.
      Юрген перевел дыхание. Хоть фамилии совпадают, на том спасибо. Хотя, какое ему дело до фамилии, вытащила бы только!
      -- Ну так что, Жанна ван Страатен, давай отсюда уматывать?
      -- Подобные услуги мы не оказываем. Так будете передавать корреспонденцию?
      -- Погоди, -- Юрген уселся, насколько вышло, удобнее, мрачно громыхнул кандалами. -- А как же насчет мыса Бурь? И одного старого сквернавца и богохульника, поклявшегося не спать и не помирать, пока не обогнет этот мыс? И, черт меня дери! Впервые слышу, чтобы Летучий Голландец развозил почту!
      -- Существуют три версии данной легенды, -- сообщила девица, глядя себе в ладонь. -- Если вам интересно.
      -- Клянусь небесами голубыми и черными!
      "Да чтоб ты сдохла, -- подумал про себя Юрген. -- Меньше часа до полуночи, после третьих петухов призраки тают, а ты разводишь... турусы на колесах. Связать бы тебя! Да поди ж пойми, как управлять бесовской лоханью"...
      -- Начальную версию вы сами изложили только что. Летучий Голландец лишился возможности умереть и с дьявольским упорством гонит и гонит свое судно вокруг африканских берегов. Но, пока стоит свет, мыс Бурь ему обогнуть не дано. Лицезрение Голландца, кроме того, предрекает смерть всем встречным кораблям.
      -- Ага. Вот только если они все погибли, то кто же об этом рассказал?
      Девушка улыбнулась, став вдруг почти хорошенькой -- портил ее теперь лишь гнилушечный мертвенный свет.
      -- Раз в семь лет Летучему Голландцу и его экипажу дозволяется сходить на берег. Ровно на сутки, с полуночи до полуночи. И если он найдет женщину, которая сохранит ему верность последующие семь лет, то проклятие спадет.
      Тут она почему-то покраснела.
      -- Ну, и последнее. Время от времени, подплывая к встречному судну, с борта Летучего Голландца перебрасывают мешок с письмами с просьбой доставить его на берег. Тех, кто из страха и суеверия швыряет мешок в воду, ждет гибель; для тех же, кто соглашается -- плавание проходит благоприятно и при попутном ветре. Правда, по факту выходит, что все адресаты давно мертвы...
      Жанна засмотрелась поверх палубных надстроек, сквозь тюремные стены, и Юргену отчего-то стало ее жаль. Хотя прежде всего стоило жалеть себя.
      -- И ты такой вот почтальон?
      Четвертая вскинула голову:
      -- Да, я почтальон. Мы передаем вести родным от тех, кто оказался на самом краю, кому грозит гибель. Мой корабль настроен на таких, и мы всегда оказываемся в нужное время в нужном месте, чтобы забрать последнее письмо, или посылку, или что-нибудь еще, что они пожелают передать. А плата соразмерна поручению. Что в этом плохого?
      -- Да ничего.
      Юрген вздохнул.
      Опять стало тихо-тихо, только где-то далеко внизу выла собака. Если воет, голову опустив к земле -- значит, на покойника, если задрала вверх -- к пожару. А у Гессе с утра сразу и то, и другое. Ну, бедный песик, хоть ты разорвись...
      Похоже, Жанна заметила его улыбку.
      -- А вы... за что вы сюда попали?
      -- Угораздило брякнуть спьяну, что Земля круглая.
      -- А она что, квадратная?
      -- Ты... это умникам из магистрата скажи. И святошам. Хотя лучше не надо, -- Гессе яростно почесал сгиб локтя. -- Чревато. Хочешь, я расскажу тебе еще одну легенду?
      Жанна кивнула.
      -- Однажды я встретил гадалку в портовом кабаке, лет сто назад, -- усмехнулся, видя расширившиеся глаза собеседницы, -- ну, может быть, десять. Время в тюрьме идет вовсе не так, как на воле. Так вот, это была совершенно мерзостная старуха. И воняло от нее похуже, чем вот сейчас от меня... или твоего коры... судна. Гнилой рыбой и еще чем-то отвратительным, может быть, старостью. И ее все гнали от своих столов и засыпали оскорблениями. А я заглянул ей в глаза... и угостил вином. Не самым лучшим, конечно, но в том кабаке лучшего-то и не было.
      Юрген с сожалением вспомнил о той бутылке, которую пришлось пожертвовать тюремщику. Поросятина, хрен с ней, жесткая, а вот выпить бы сейчас не помешало. Интересно, ему позволено последнее желание, или отделались прощальным ужином?
      Девушка слушала, затаив дыхание, что узника несколько взбодрило.
      -- В общем, старуха мне рассказала одну легенду. Когда тебя должны казнить, когда наступает самый край, когда спасения уже нет, нужно нарисовать на полу тюремной камеры лодку, корабль. Тогда он обратится в настоящий и увезет тебя к свободе. Для него не препятствие ни стены, ни цепи, ни стражники. Главное, успеть до полуночи... Я думал, она мне солгала. Посмеялся и забыл. А сегодня вспомнил.
      -- Тебя... вас должны казнить?
      -- На рассвете. Отличная приправа к воскресенью. Я бы предложил вам глянуть в окно, чтобы увидеть помост с дровами... Но оно слишком высоко. А на плечах я вас не удержу... сейчас.
      Юрген замолчал. Жанна подошла и села рядом. Пахло от нее не затхлой водой и плесенью, а цветами.
      -- Я не могу, -- с безнадежностью в голосе проговорила она. -- Существуют правила...
      -- И исключения из них. Вот что! -- осененный мыслью, он ухмыльнулся во весь рот, притянув Жанну за плечи. -- Пересылают же свежую малину к королевскому столу... Живую рыбу... и даже лошадей. Давай пошлем по почте меня!
      Гостья икнула. Глаза у нее сделались совсем круглыми -- как у совы, что жила на стропилах и всю прошлую ночь громким уханьем мешала Юргену спать.
      -- А об оплате потом договоримся. За мной не пропадет! Хочешь, векселем, а хочешь, этими... тронными деньгами, -- он сжал в руке ее теплые, податливые пальцы.
      -- Но адресат!
      -- А где живешь ты? Вот и пошлем туда. Давай договор, -- напирал Гессе деловито, пока Четвертая не передумала. -- Подписывать кровью?
      -- Не-а, -- она, словно сонная, повертела головой. -- Введу в корабельный компьютер.
     
      ***
      Укладываясь в длинный, обитый мягким ящик для перевозки животных, почти погрузившись в благодатный сон, Юрген спросил, не сдержав прирожденного любопытства:
      -- А ты Летучему Голландцу кто? Дочь?
      -- Внучка.
      -- А он сам?
      -- Дедушка разводит тюльпаны в Антверпене.
      Рука Жанны отдернулась от его щеки. Крышка поехала, закрывая от бывшего узника залитый призрачным светом трюм. И тут же колокола на колокольнях многочисленных церквей стали торжественно и мрачно отбивать полночь.
     
     
       
      Пломба -- искаженное plumbum -- знаменитая венецианская тюрьма под свинцовой крышей, где заключенные задыхались от жары и ядовитых испарений.
      Мазила -- старинное название художника.
      Взятые на гитовы -- свернутые и привязанные к реям.
      Латинский -- косой парус.
      Клотик -- верхушка мачты.
      Гномон -- солнечные часы.
  
  
  
   Виктор Мишкин
  
   КРУГЛОСУТОЧНАЯ БИБЛИОТЕКА
  
  
   Поздно вечером я возвращался домой.
  
   Моросил мелкий дождь, было промозгло и ветрено, но я не ускорял шага, чтобы попасть домой быстрее. Там было тепло и сухо, это верно, но одновременно - пусто, пыльно, тускло. Безнадежно. Поэтому, помедлив несколько секунд на перекрестке, я решительно свернул направо - туда, где мерцала призывными огнями круглосуточная библиотека.
  
   Массивная железная дверь. Восемь крутых ступеней вниз. Полутемный вестибюль, где на стене косо висела табличка: "Приносить книги с собой воспрещается. Штраф 100 рублей". И ярко освещенный зал. Несмотря на позднее время, было людно, почти все столы были заняты.
  
   Я подошел к стойке. У нее уже было два человека. Крутоплечий, короткостриженный амбал в кожаной куртке и щуплый мужчина в очках и при галстуке. Я ожидал, что крутоплечий закажет какой-нибудь боевик, но он - к моему удивлению - мягко сказал:
  
   - Мне, пожалуйста, 50 страниц Чехова...
  
   Библиотекарь снял с полки синий томик, но амбал остановил его:
  
   - Нет-нет. Это у вас ранние рассказы, а мне, пожалуйста, что-нибудь из позднего...
  
   Библиотекарь поставил книгу на место и взял другую. Раскрыл ее, наклонил над стаканом, и со страниц тонкой струйкой потекли буквы, которые еще на лету сливались в слова; слова, бурля и искрясь, превращались на дне стакана в предложения, а предложения становились абзацами.
  
   - Благодарю вас, - учтиво произнес крутоплечий.
  
   Расплатился и отошел. Я проводил его взглядом. Мало того, что амбал оказался гурманом, так он еще знал, что Чехова нельзя употреблять в больших количествах. Только медленно и смакуя. Это мне понравилось. И каково же было мое разочарование, когда мужчина в очках (и при галстуке) сипло сказал:
  
   - Сорокина 500 страниц налей...
  
   Библиотекарь выполнил его просьбу. Налил. Из тома, мерзко булькая, хлынула мутная, вязкая струя бурого цвета. Я с презрением отвернулся, раздумывая о том, что сегодня выбрать.
  
   Гашека, с его острым пряным вкусом, - чтобы взбодриться? Или, напротив, чтобы развеять хмарь этого вечера, взять Булгакова с его неподражаемым вкусом, где смешались мягкий юмор и терпкая печаль, изысканная фантазия и грубая реальность? Или, чтобы отвлечься, заказать, что-нибудь легкое? Дюма, например, - с мятным, позабытым еще с детства ароматом... Нет. Все не то. И я сказал:
  
   - Мне 100 страниц Ремарка... - только он, только Ремарк идеально подходил для этого хмурого вечера.
  
   Со стаканом в руке я отошел от стойки. Огляделся в поисках свободного места.
  
   За ближайшим столом сидел мужчина. Его глаза были широко раскрыты, губы судорожно искривились. Я бросил беглый взгляд на книгу, лежащую перед ним, и быстро сделал шаг в сторону. Мужчина пил Стивена Кинга, от него можно было ждать чего угодно. Впрочем,
   мужчина пока выпил немного, страниц двести, не больше. Он еще даже не успел ни разу сблевать или обмочить штаны, что при употреблении Кинга практически неизбежно...
  
   Рядом находилась целая компания. Сразу было видно, что там пьют Веничку Ерофеева. Эти были неопасны, но слишком уж шумны. В иное время я бы подсел к ним, чтобы порассуждать и про Кремль, и про Курский вокзал, и про ангелов над Курским вокзалом, и про ангелов в Кремле, и про тучи в сердце, и про блох в воротнике, и про святой Грааль, в который налили портвейн, и про что угодно прочее... Но не сегодня...
  
   - Простите, у вас веточки жимолости не найдется? - томно спросила меня красивая белокурая женщина с двумя выбитыми передними зубами.
  
   Я отрицательно покачал головой, проходя мимо.
  
   За следующим столом три мужика пили Хемингуэя. Это можно было понять по тому, как они разговаривают. Так и мерещилось, что во рту у каждого из них спрятано по топору, которым они рубят фразы.
  
   Стол у окна оказался свободен. Я сел. Посмотрел сначала налево, потом направо.
  
   Справа сидела женщина средних лет. Она быстро-быстро прихлебывала из стакана, а время от времени, пригнувшись к столу, с таинственным видом оглядывалась по сторонам. Было ясно, что она пьет какую-то гадость из тех, что ныне называют, то "женским детективом", то "ироническим детективом", то еще как-то... Их варят сейчас в неимоверных количествах. Причем в них нет даже намека на благородный вкус старой доброй Агаты Кристи, зато в избытке приторной сентиментальности, слащавой сексуальности, юмора, отдающего жженой резиной, а детективная интрига в этих текстах вызывает непреодолимую изжогу...
  
   Слева был худой, изможденный мужчина, который изрядно набрался Достоевским. В лежащем перед ним томе оставалось на донышке, главы две, не больше... Мужчина то заламывал руки, то хватался за свои жидкие волосы и дергал их в разные стороны... Страдальчески кривясь, он выкрикивал отрывисто и отчаянно:
  
   - Пропадай, моя натура! Знаете ли вы, милостивые государи, какой восторг может испытывать человек, в черную бездну летящий? И ведь знает, знает он, вверх тормашками во мраке летя, что вот сейчас рухнет он и падет, да так, что и костей не собрать вовеки веков, а - восторг! Отчего же сие?
  
   Я не хотел знать отчего. Оттого. Я отвернулся. Посмотрел на стакан в руке. Поднес его к губам.
  
   Аромат сирени и роз, смешанный с запахами пороха и бензина, кальвадоса и рома. Невыразимая горечь и соленый привкус безнадежной нежности.
  
   Я смотрел в окно. Капли дождя медленно сползали по стеклу, словно это плакала сама ночь. Плакала не так, как плачут, получив страшное известие, а тихо, без всхлипов и стонов, - так плачет холодными одинокими вечерами женщина, которая давным-давно потеряла свою любовь и с отчаянной ясностью понимает, что новой любви уже не будет никогда, и все, что ей осталось в жизни, - это холод, одиночество и слезы...
  
   В библиотеке было тихо. Даже читатель Достоевского за соседним столом примолк - смотрел перед собой застывшим взглядом. Видел бездну, надо полагать... Даже читательница детективов притихла - видимо, даже в этом нехитро закрученном сюжете ей попался поворот, который с трудом укладывался в ее мозговые извилины...
  
   И вдруг тишина была смята, разбита, растерзана.
  
   В библиотеку ворвалась толпа шумных подростков. Они заказали, конечно же, фэнтази, - что же еще?! - они завалили этими неестественно пестрыми книгами весь стол, они размахивали руками, и гордо расправляли плечи, и выпячивали грудь, и вскидывали героически подбородки...
  
   Милые, глупые щенята...
  
   Я сам был таким, и грезил о подвигах, и мечтал о невероятно чистой любви, и считал, что есть фантастические страны, в которых добро побеждает зло. Я тоже был милым, глупым щенком, но потом я внезапно узнал, что никаких фантастических стран не существует, а есть только реальные, а в них царит - ложь, страх, смерть. Но даже тогда я цеплялся за остатки своих иллюзий, и еще пытался верить в силу искусства, пока сражение под Верденом...
  
   Погодите-ка... я же не был в сражении под Верденом... Я понял, что несколько перебрал Ремарка. Оторвав взгляд от стакана, я внезапно обнаружил, что передо мной сидит читатель Достоевского и пристально смотрит на меня.
  
   - Что такое, по-вашему, красота, сударь? - без обиняков, сурово, спросил он меня.
  
   - Добрая порция горячей свинины с тушеной капустой, - сказал я, чтобы отвязаться. Но не так-то это было просто.
  
   - Вот-с! Вот-с! - вскричал читатель Достоевского, вскинув указательный палец. - Именно таков наш меркантильнейший век, когда желудок - и царь, и властелин, и падишах персидский! Очень уж жадны сделались нонешние людишки, милостивый государь, жадны и чреволюбивы до последней крайности, причем для насыщения желудков их необъятных мало им пищи сладенькой, хочется им заглотить проворно - обязательно весьма проворно, пока другие не опередили! - и одежды самой наимодной, и мебели мягкой, чтобы зады свои несусветные поуютнее разместить, и дом - да чтоб непременно в три этажа да с бельведером каким-нибудь невероятным! А ведь не в бельведерах красота и не в услаждении взора! Красота - это судорога Вселенной! Прекраснейшая и гибельнейшая судорога Вселенной, милостивый государь!
  
   - Красота тем и прекрасна, что никто не знает, что это такое, - сказал я. - Слова, эти жалкие выцветшие ярлыки, опошленные и поруганные, бессильны описать красоту. И именно потому, что мы не можем описать красоту, мы с трепетом замираем перед ней, на какое-то мгновение вырвавшись за пределы этого безжалостного и бессмысленного мира.
  
   - А в том и самая штука, сударь, что чем больше смысла в подлунном сем и предивном мире, тем оно и хуже выходит, ибо все жесточайшие злодеяния с самым глубоким смыслом совершаются, уж никак не иначе. Только святые да юродивые безо всякого смысла орудуют, за что их и побивают камнями с превеликим азартом. А по нонешним временам, прежде чем возлюбить ближнего своего, надо прежде подумать хорошенько, какой в том смысл имеется, да какая идея, да составить смету, во сколько это обойдется, а там уж и любить потихоньку.
  
   - Любовь бессмысленна, как и все прочее, но именно она придает всему прочему смысл, - сказал я.
  
   Читатель Достоевского хотел что-то возразить, но в этот момент вновь раздался взрыв героических криков у столика, где сидели юнцы, глотающие свое фантастическое пойло, и он, сорвавшись с места, подскочил к ним. Принялся что-то вещать, крича, как целая стая весенних грачей, и размахивая руками, как взбесившийся дирижер. Юнцы вскочили на ноги с самым воинственным видом. В воздухе запахло дракой, что вовсе не редкость для круглосуточной библиотеки, и я огляделся по сторонам, отыскивая что-нибудь тяжелое. Но из-за стойки уже выскочил библиотечный вышибала - огромный краснорожий детина. Ухватив за шиворот читателя Достоевского, который истошно визжал и все кричал что-то о бездне, красоте и любви, вышибала выволок его из зала. Вернувшись, предложил покинуть библиотеку и юнцам, те нехотя потянулись к выходу. Вслед им назидательно, строго и сурово грозила пальцем почтенная пожилая дама. Судя по окладистой седой бороде, выросшей у нее, дама уже не первый день пила запоем Льва Николаевича Толстого.
  
   Последний из молодых людей, проходя мимо, задел меня плечом. Я посмотрел на него в упор.
  
   - Мальчик! Тебе еще "Буратино" пить надо!
  
   Юнец стушевался, пробормотал невнятные извинения и исчез.
  
   Я отхлебнул еще пару страниц Ремарка.
  
   Сгорбленный старик, медленно ковыляя, подошел к стойке и заказал кого-то из советских писателей. Серафимовича, кажется, или что-то в этом роде. Библиотекарь долго рылся на полках, а когда наконец нашел пыльный том, швырнул его на стойку с пренебрежением. Расплачиваясь, старик несколько раз пересчитал мелочь трясущимися руками, взял книгу и поковылял в дальний угол. Я смотрел ему вслед.
  
   Вот этим все и кончается, думал я. Мы идем по жизни полные сил и надежд, веря, что судьба улыбнется нам, но каждый раз вместо улыбки получаем от судьбы оскал. Но даже после этого все равно продолжаем надеяться и ждать, а потом приходит беспощадная старость, и от молодости остается только привязанность к дрянным книгам, потому что других тогда не было. И внезапно выясняется, что вся жизнь свелась к бесцельному существованию, и...
  
   - Здесь свободно? - раздался голос надо мной.
  
   Я поднял глаза. У столика стояла девушка, гибкая, как виноградная лоза, с лицом очаровательным и нежным, как хризантема.
  
   - Да, свободно, - нехотя сказал я, мне хотелось побыть в одиночестве, кроме того, я видел, что у нее в руках один из приторных и слащавых любовных романов, которые я терпеть не могу.
  
   Девушка села, налила себе из книги стакан отвратительно-розового текста и стала пить изящными, как ей несомненно казалось, глотками. Я смотрел мимо нее.
  
   Моя соседка быстро выпила свой стакан - а там было страниц сто, не меньше, - и тут же наполнила его вновь. Повернулась, высматривая что-то в зале. А когда возвращалась в исходное положение, локтем сбила стакан, который опрокинулся мне на колени. На моей штанине медленно расплывались буквы, и я даже успел прочитать одну фразу: "Анжела посмотрела ему прямо в глаза, и ее пухлые губки томно приоткрылись..."
  
   - Ах, простите, я нечаянно! - воскликнула девушка.
  
   Но я был полностью уверен, что она сделала это специально. В чтиве подобного рода герои частенько знакомятся именно таким странным образом: опрокидывают друг на друга стаканы с различными жидкостями, сшибают друг друга машинами, сталкиваются - вплоть до сотрясения мозга! - лбами...
  
   Я даже слышал о романе, где очаровательная героиня (она была дорожным рабочим) познакомилась с мужественным героем (он был директором банка), обварив того горячим битумом...
  
   - Ничего страшного, - сказал я.
  
   - Позвольте, я помогу вам, - она выхватила припасенную заранее салфетку и стала усердно тереть мои брюки, буквы смазались ("...ее тухлые пупки томно распахнулись", - успел я прочитать), потом исчезли, только влажное пятно осталось на штанине.
  
   - Мне, в самом деле, так неудобно, - сокрушенно сказала девушка, глядя мне прямо в глаза.
  
   - Ничего страшного, - повторил я, и поскольку после этой фразы надо было неминуемо и неотвратимо сказать что-то еще, то я спросил (поскольку ничего другого мне не пришло в голову). - Как вас зовут?
  
   - Элен, - очень томно, очень жеманно, очень таинственно и сексуально сказала девушка.
  
   "Элен... - подумал я. - Конечно, Элен... В реальном мире тебя зовут, конечно, Лена... И даже не Лена - Ленка! Тебя все так зовут: родители, подруги, твой друг, от которого так разит пергаром... Но тебе ведь не хочется быть Ленкой. Тебе хочется быть Элен. И эти книги..."
  
   - Вы любите дождь? - неожиданно спросила Элен низким, чуть хрипловатым голосом.
  
   Я посмотрел на нее.
  
   - А почему вы спросили?
  
   Девушка слегка улыбнулась.
  
   - Сначала вы ответьте, а потом я объясню.
  
   - Нет, не люблю, - сказал я. - От дождя у меня насморк, а насморк вызывает меланхолию, что в наше время смертельно опасно. Так почему вы спросили?
  
   - Просто я загадала, что, если вы скажете "да", то у меня все будет хорошо.
  
   Для любовных романов подобные бредовые диалоги - самое обычное дело.
  
   - В наше время хорошо только нефтяным магнатам и русским теннисисткам, - сказал я.
  
   - А мне хорошо именно сейчас именно с вами, - ее ладонь легла на мою руку - ненавязчиво, тихо, скромно.
  
   "Почему бы и нет? - подумал я. - В конце концов...."
  
   - Здесь так душно... - томно произнесла Элен. - Не пойти ли нам покататься на трамвае?
  
   Для любовных романов подобные дикие предложения тоже в порядке вещей. Что же... Почему бы и нет...
  
   - Почему бы и нет? - сказал я. - Пойдемте.
  
   И мы вышли из помещения круглосуточной библиотеки - действительно весьма душноватого, кстати.
  
   Дождь уже кончился. По улице ползли похожие на вату клочья тумана, как будто здесь только что взорвали аптеку. Вечерний город притих и съежился, как щенок, брошенный хозяином.
  
   Элен взяла меня под руку и прижалась ко мне упругим бедром.
  
   Я покосился на нее. Проснуться завтра рядом с этой женщиной... О чем-то, вероятно, разговаривать... Нет, это немыслимо.
  
   - Простите, Элен, - сказал я, - но я должен идти. Важная встреча. Всего доброго!
  
   Я мягко освободился от захвата Элены и зашагал прочь.
  
   - Мудак долбанный! - визгливо крикнула мне вслед Элен-Ленка, неожиданно и внезапно выйдя из своего образа обольстительницы и прелестницы.
  
   Я усмехнулся, поднял воротник и зашагал быстрее. Я уже знал, как проведу этот вечер.
  
   Я поставлю на огонь самогонный аппарат моего воображения, и приготовлю собственный напиток из собственных слов, мыслей и сюжетов.
  
   Вполне возможно - почти наверняка! - это будет невероятная бурда, но я все же попытаюсь. Пусть все мои усилия заведомо обречены на провал, но сама попытка заслуживает уважения...
  
   Все ускоряя и ускоряя шаг, я иду через туман...
  
  

Санди САБА (Александр Бажанов)

История - наука точная

Из цикла "Военные рассказы"

История - не какая-нибудь

   математика, это - наука точная

афоризм

      "История - не какая-нибудь математика, это наука точная. Это в математике все приблизительно-относительно, а в истории не слукавишь, - любит повторять мой отец - к слову, учитель истории. Не без усмешки и здорового юмора. И в его афоризме была доля истины: допустим, если какое-либо историческое событие состоялось в октябре 17-го, так никуда от него не деться... В август 91-го его не запихаешь - история наука точная.
      И только стоя перед небольшим памятником с остроконечной звездой, надпись на котором гласила: "Марк Григорьевич Рейнгольд - 1901-1967", отец признался, что автором этого афоризма был другой человек. Но то-же учитель истории - Марк Григорьевич Рейнгольд.
      - Хороший человек был... Он мне ведь жизнь спас. Как-то зимой заболел у меня живот - да так, хоть ложись и умирай. Местный фельдшер осмотрел, определил аппендицит, нужна срочная операция. А это значит - как минимум, везти в район, ну районный центр, а это почти десять кило-метров. Дорога зимняя, пурга, машины не ходят, так Марк Григорьич свою, ну при школе которую, лошадь запряг и самолично повез, а вьюжина была...
      - И довез? - глупее вопроса я задать не мог.
      - Как видишь.
      Мы бродили среди могил сельского кладбища - пришли "повидаться" с дедом и бабкой по отцовской линии. Отец водил меня по могилам и не-множко рассказывал о каждом похороненном человеке.
      На могиле Марка Григорьевича убиралась какая-то уже немолодая женщина:
      - Ты уж, Марк Григорьич, извини меня, - приговаривала она, - помнишь, как озорничала у тебя на уроках? Ой, а сколько двоек я у тебя понахватала, - она аккуратно влажной тряпицей протерла табличку с надписью и фото, привернутые к памятнику уже проржавевшими шурупами. Мой отец положил на лавку в оградке две карамельки.
      - Родные-то его все разъехались. Кто куда. Жена после его смерти к дочери в Ленинград уехала. Сын, говорят, в Израэле, - она произнесла последнее слово через "э" и с ударением на этом "э". - Почитай, из родни - мы, его ученики, и остались, - не без горькой иронии добавила она.
      - А как он у нас в Трифоновке оказался?
      - Так из эвакуированных, откуда-то из-под Смоленска. А после войны возвращаться не стал - дом разбомбили что ли, так и прижился, - это уже ответил отец.
     
      * * *
      Все пошло наперекосяк с самого начала - они опоздали на поезд. А опоздали, потому что по пути сломалась машина, которую Марку Григорьевичу дали в школе. Что оставалось делать? Остаться в Смоленске и ждать прихода немцев? Они - евреи, их не пощадят. Хотя война воевала всего лишь три недели, и никто еще не знал кровавого слова "гетто", но слухи уже шли. И было бы их хотя бы трое - а их было пятеро: он сам, жена Роза и трое детей - две дочки-близняшки и сын. Дочкам - по де-вять лет, сыну - всего четыре годика... Глазенки у всех испуганные, непонимающие - зачем их куда-то тащат из родного дома по пыльной дороге?
      - Я говорила тебе: давай уедем, еще в июне говорила, а ты заладил - немцы сюда не дойдут, немцы сюда не дойдут, вот и не дошли. Они до Свердловска до зимы дойдут, если так наступать будут, а наши драпать, - ворчала Роза. За их долгую - в дюжину лет - совместную жизнь он привык к ее сварливости и зачастую воспринимал ее ворча-нье как фон, однако поступал всегда так, как считал нужным. На что жена ворчала еще больше, но и только... Но сейчас она была права: из Смоленска надо было уезжать раньше. К армии Марк Григорьевич был непригоден: еще в детстве порезал жестянкой ногу, задел сухожилие и остался на всю жизнь хромым.
      - Кто же знал?! - разводил руками муж. Действительно, никто не ожидал, что фашисты за каких-то три недели дойдут до Смоленска, как нож сквозь масло. Наполеон так в 1812-ом не наступал.
      Уезжали в последний момент: взяли только самое необходимое - доку-менты, кое-что из одежды, немного денег. Для детей - одну игрушку на всех: любимую куклу Ангелины и Элеоноры.
      - До зимы вернемся, - уверенно произнес Марк, запирая дверь го-родской квартиры.
      - Если бы через год вернуться, - вздохнула Роза.
      Опоздав на поезд, они растерянно стояли на пустом перроне. Но мир не без добрых людей. Водитель сломавшейся машины, его хороший знакомый, пристроил семью Рейнгольдов на полуторку в автоколонне эвакуировавшихся смолян.
      - Доберетесь до Юхновки, там живет агроном Алексей Алексеевич Ру-чьев. Найдите его, он обязательно вам поможет, - напутствовал добрый человек.
      ... "Мессеры" налетели так же неожиданно и стремительно, как гро-зовая туча в ясный летний день. Дальше был кошмар - горящие машины, в том числе и их полуторка, стоны раненых, убитые - паника.
      - Ой, мама, а тетенька не шевелится, у нее дырочка в голове, - маленькая Ангелина стояла с широко открытыми глазами рядом с телом мертвой молодой женщины и никак не могла взять в толк, почему та, минуту назад веселая и бодрая, сейчас остекленевшим взглядом смотрит в страшное смоленское небо. Как ее любимая кукла... Как кукла...
      - Пойдем, - отец взял дочку за руку и потащил почти силком прочь, а девочка все время оглядывалась и не понимала, почему тетенька не встает с хо-лодной земли, ведь самолеты немецкие уже улетели. И лежит... Смотрит... Как кукла...
      Плелись еле-еле. Детей то одного, то другого все время приходи-лось брать на руки. В результате от колонны они отстали и до Юхновки добрались только под вечер. Дом Ручьевых нашли почти сразу, но и тут их ожидал неприятный сюрприз: Алексей Алексеевич еще утром уехал в райцентр, обещал вернуться к вечеру, но так и не вер-нулся.
      Его жена, Мария, видя, что люди валятся с ног от усталости, приютила нежданных гостей, даже накормила (если, конечно, горбушку хле-ба с молоком можно считать за полноценный ужин, но в их положении это был пир горой) и оставила на ночь. У нее у самой на печке тараканами шевелились двое детишек. Старшей Гале - восемь, младшему Юрке - пять.
      Беда не приходит одна - она, как снайпер, выискивает самую уяз-вимую цель, а выискав, старается добить ее. Ночью у младшего из Рейнгольдов - Вити - открылся сильнейший жар. К утру стало ясно, что о дальнейшей дороге надо на время забыть.
      Алексей Алексеевич так и не появился - правда, днем от него с небольшой писулькой заявился человек. Мария прочитала, побледнела, с силой скомкала:
      - Алексей не приедет... - больше она ничего не сказала. Почему ее муж не приедет, Рейнгольды поняли на следующий день. Когда, проснувшись, они обнаружили на улице танки со свастикой.
      - Дождались.
     
      * * *
      - Тетя Маша, тетя Маша, - соседский мальчишка Вовка стрелой примчался к дому Ручьевых, - к вам фашисты идут. Офицер ихний. Они всех жидов и коммунистов переписывают.
      - А что они у меня забыли - я не партийная и не еврейка? - расте-рялась Мария.
      - На знай, их дядя Федя Юдин водит, все про всех говорит...
      - Как же так? - Мария так и обмерла. - С Федькой мы вместе учи-лись, как же так? Иудин он, а не Юдин.
      Оторопев, Мария позадевала все углы, которые можно было задеть. Однако оцепенение быстро прошло.
      - Значит так. Марк с девчонками - в подпол! А ты Роза моя сестра Антонина, приехала с сыном погостить с Украины, ясно? - Мария чуть ли не кричала на Рейнгольдов. - Детишек на руки и пусть не "пишшат"! - она совершенно не дружила с буквой "щ" и у нее выходило двойное "ш" - "не пишшат".
      - Роза, ты моя сестра Тоня, Витя - мой племяш, запомни! Витя и Антонина Морозейко, Мо-ро-зей-ко, запомнила! Приехали погостить ко мне на лето. И пусть эта паскуда Федор только рыпнется!
      Когда Марк с девочками спрятались, Мария позвала старшую дочку:
      - Галя, Галиночка, иди сюда! Говорят, немцы - все чистюли, нос от говна воротят. Будет им говно на лопате, - Галя нерешительно подошла к матери, крутя в руках какую-то тря-почку, изображавшую, на ее взгляд, куклу. - Ты какать хочешь?
      - Не-а.
      - Все равно - попробуй, дочка, - мать почти что насильно усади-ла дочку на крышку подпола. - Дочка, хоть чуть-чуть.
      - Прямо здеся? - округлились глаза девочки. Ее мама не терпела грязи под ногтями, а тут заставляет какать посреди избы - на чистый пол. Вчера только взбучку дала - после того как мать вымыла пол, а она с улицы грязными ногами прошла.
      - Витя - твой братик братик с Украины! А это не тетя Роза, тетя Тоня, тетя Тоня! Запомнила? Слово скажете не так - убью! - пригро-зила она детям. - Божья Матерь, помоги, - обратилась к иконе Богородицы.
      Только помолилась, как заявились "гости". Трое: офицер с парой молний в петлице ("3ондеркоманда СС", - это уже после объяснили знающие люди) - высокий, поэтому слегка горбящийся, с обветренными губами, которые он все время облизывал. Заходя в избу он неосторожно ударился затылком о низкую притолоку - выругался, путая русские и немецкие слова. Вслед за ним скользким обмылком вкатился Федор - невысокий коренастый мужичонка с "долгоиграющими" глазками, которыми он заискивающе смотрел на офицера, словно парень, добивающийся благосклонности у своей избранницы. Федор время от времени поправлял свою повязку "Полицей", хотя поправлять ее не было никакого резона. Последним зашел и осторожно встал в дверях пожилой мужчина в штатском. Где-то Мария его уже видела - ах да, это же врач из района - Николай Аркадьевич. И он в иуды подался. Николай Аркадьевич переминался с ноги на ногу, не решаясь сесть без приглашения - он не поднимал глаз на хозяев, а смотрел куда-то в сторону: на иконы в "красном углу", на печку, на потолок. Как будто ему было за что-то стыдно.
      - Вот, хер офицер (Федор так и говорил - "хер офицер", совершенно не задумываясь о двусмысленности обращения), Мария Ручьева. Жена колхозного активиста, кандидата в члены ВКП (б) Алексея Ручьева. Он бежал накануне прихода освободительной и победоносной немецкой армии. К ней приехали какие-то подозрительные родственники о носопырками, как у жидов.
      - Ты чего, Федор, офанарел? - взвилась коршуном Мария. - С каких это пор мы жидами стали? Ко мне сестра приехала - Антонина, по мужу Морозейко, из-под Харькова. С каких это пор хохлов стали жидами называть?
      Федор немного опешил от такого напора: такой реакции от тихой Марии он никак не ожидал. Он спрятал глаза и тоскливо посмотрел в окно:
      - Маш, дык это, не жиды и хорошо, хер офицер проверит и все.
      - Фрау женщина, - офицер так и обратился к Марии "фрау женщина". - Вер... Кто есть жить твой дом?
      - Я, двое моих деток - Галка да Юрок, вон они на печке, моя сестра с сыном Витюшей, - хозяйка кивнула на Розу, тихо сидевшую рядом. - А муж мой бросил меня, бежал куда гла-за его бесстыжие глядели.
      - Во ист... - эсэсовец все время сбивался на немецкий. - Где есть твой неффе?
      - Витюша болеет, - вставила наконец слово Роза.
      - Проверить! - офицер даже не пошевелился, а только повелительно махнул рукой одиноко стоящему у двери Николаю Аркадьевичу.
      Доктор - третий из незваных гостей - робко, мелкими шажками - будто по минному полю - прошел вслед за Марией и Розой в закуток, где спал мальчик. Одернул занавеску. Малыш безмятежно спал, совершенно не подозревая, какие события творятся вокруг него. Он уже шел на поправку: болезнь выбросила белый флаг капитуляции и отступала.
      Доктор под тревожными взглядами женщин подошел к кроватке, где спал мальчик, дотронулся до него, ребенок проснулся, закапризничал, закричал привычное "мама". Николай Аркадьевич, не поднимая ребенка из кроватки, стянул с него штанишки... Мария невольно попятилась назад - как же она забыла, как не вспомнила об этой детали. Ведь это не просто мальчик, это еврейский мальчик. Роза побледнела и шептала: "Божья матерь, помоги". Еврейская женщина творила христианскую молитву.
      - Нет, в любом случае это не жиденок, крайняя плоть не обрезана, - доктор натянул штанишки мальчику и сделал два шага назад, ожидая указаний от эсэсовца.
      - Вер... кто есть еще хауз, дом? - офицер встал, решив, видимо, проверить это самолично. И тут же вляпался в галкино "изделие", испачкав свои начищенные до блеска сапоги. О, какая ругань сопроводила это событие:
      - Швайн, швайн, швайн!!!
      - Ах, Галя, - всплеснула руками Мария. - Опять ты накакала где попало! - она взяла половник, намереваясь ударить им дочь. Та юркнула за дверь. - Только приди! Я тебе задам! Опозорила меня перед... - она никак не могла подобрать слово для немца, еще скажешь не так.
      Гости быстро ретировались. Федор на прощание дружелюбно сказал:
      - А ты, Маш, переживала. Видишь, ничего страшного не случилось - проверили, все в порядке. Ты уж на меня зла не держи - работа у меня такая.
      - Да пошел ты, - совсем беззлобно прошептала Мария.
      Дверь - хлоп, Мария устало опустилась на кровать рядом с Витей. Галя вернулась в избу и прижалась к ней с другого бока. Юрок выглядывал с печки - оба не понимали, почему мама плачет. Женщину била нервная дрожь, вдруг она резко встала, притопнула ногой и заорала что есть мочи на всю Ивановскую:
      - Окрасился месяц багрянцем, где волны бушуют у скал, поедем, красотка, кататься, давно я тебя не встречал, - у нее оказался на ре-дкость красивый высокий голос.. <
      - А ведь ребенок обрезанный, почему врач это скрыл? - рядом села Роза, сказала и разрыдалась.
      - Видно, ему тоже не сахар людей на смерть посылать, - ответила Мария.
      Этой же ночью семья Рейнгольдов спешно покинула деревню.
      - Спасибо тебе, Мария, - Марк Григорьевич плакал.
      - Вы свечки тому врачу ставьте, - вздохнула Мария.
      - На, это твоей дочке, - Рейнгольд тайком от дочерей подарил их куклу Галке.
     
      * * *
      ...Шли медленно - на гул войны, дети быстро уставали и все вре-мя хныкали. Приходилось делать привалы через каждый час. Уже под утро в лесу на одной из привалов Ангелина обнаружила пропажу ее любимой куклы.
      - Надо вернуться, без куклы не пойду! - заупрямилась дочка. Роза пыталась урезонить ее, но та села на пенек и стояла на сво-ем: "Без куклы не пойду никуда!". И никакие уговоры, в том числе и сестры Норы, которая пережила пропажу куклы на редкость спокойно, не помогали.
      Марк держал на руках спящего сына, боясь неловким движением раз-будить. Непослушная дочь никак не хотела успокаиваться - ее кри-ки могли привлечь внимание, кто знает кого.
      - Ну и оставайся здесь! - закричала вдруг мать. - Пошли, Марк! И пусть фашисты тебя поймают и убьют!
      Они, не оглядываясь на плачущую девочку, зашагали прочь. Пройдя метров пятьдесят, Марк обернулся: дочь все так же бездвижно сидела на пеньке. Он посмотрел на жену. Та не выдержала укоризненного взгля-да и сорвалась:
      - А что делать? Она нас всех своими капризами в могилу сведет!
      Муж, ничего не говоря, передал ей на руки спящего Витю и пошел назад широкими быстрыми шагами. Попал ногой в лужу - чертыхнулся.
      - Марк! - закричала жена. Он не оглянулся, подошел к дочери, сел перед ней на корточки и тихо сказал:
      - Линочка, я тебе куплю куклу во много раз лучше. Вот война кончится, честное слово, - он взял дочку на руки. И понес, как совсем маленькую. По дороге с ее ноги соскочила сандалета, он осторожно, чтобы не уронить ребенка, поднял ее, бережно надел.
     
      * * *
      - И что: купил он ей куклу? - спросил я у отца.
      - Купил - шикарная кукла была, только Линка ее сдуру в колодце утопила. - ответил отец. - И где теперь его дети?
      - Линка где-то в Питере живет. Норка в вышла замуж в соседнее село. Витюша в Израиле. В Землю обетованной. А дли его отца два аршина русской земли стали землей обетованной, - грустно покачал головой отец. - История - наука точная, если что-то произошло, не деться от этого никуда.
  

Максим Колпачёв Высшее предназначение Концепция современного естествознания. Самый мерзкий предмет из всех, что я встречал. Да еще и препод под стать - старая ведьма, считающая, что её лекции самое нужное из того, что может узнать человек в двадцать лет. И неустанно это проверяющая ежемесячными коллоквиумами. Вот и сейчас ходит по кабинету, смотрит во все стороны. Списать с тетради вариантов нет, а получить заветное 'зачтено' ой как надо! И так последний тест завалил. Я скосил глаза на Наташу. Она старательно морщила лоб над своим листочком, но, заметив мой взгляд, улыбнулась и подмигнула. Я, незаметно от других, помахал ей ладонью. Да, жизнь хорошая штука - если уметь ею наслаждаться. Но проблема остается открытой - что мне делать с тестом? Долбанная концепция! Еще экзамен по ней сдавать в конце семестра... Я уставился на Андрея Мерташова - самого главного ботаника в нашей группе. Он был очень странным, ни с кем никогда не общался, все свободное время проводил за книжками и компьютером и всегда знал любой предмет на 'пять'. Узкие плечи, детское личико - самый настоящий ботаник, разве что без очков. Но при всём при этом Андрей был неплохим парнем и всегда подсказывал, если попросить. Немало ребят из нашей группы получили 'зачёт' благодаря ему. Да и мне он помогал пару раз. Через минуту произошло то, что неизбежно должно было - Андрей чуть повернулся и встретился со мной глазами. Я быстро поднял растопыренную пятерню и левую руку, на которой сжал в кулак все пальцы, кроме указательного и среднего. Андрей как-то странно дернулся, и отвел взгляд. Что не так? Ответ на седьмой вопрос, ну же! Как будто в первый раз видит такую жестикуляцию, ботан несчастный! Но я зря волновался. Через мгновение Андрей повернулся ко мне и просемафорил: три. Отлично! Теперь восьмой вопрос... К моменту сдачи тестов у меня были проставлены все тридцать ответов. Насчет большинства из них я не сомневался, ведь мне их дал списать самый эрудированный человек в нашей группе. А, значит, я получу 'зачёт' и всё будет отлично! - Спасибо, Андрюх, - я пожал руку своему спасителю и побежал догонять друзей, уже вышедших из аудитории. Через минуту мы все уже стояли в туалете, обсуждая только что прошедший тест. Ну и курили, само собой - что еще делать уважающему себя студенту между пар? - Задолбала она меня в конец, - говорил Сергей, высокий и худой парень, - что тесты эти проводить все время? Какой толк? Для этого существует экзамен. Там проверяют твои знания. Знаешь - получи свою оценку, нет - отправляйся на пересдачу. Все честно. Через это все равно придется проходить всем, так зачем раньше-то проблемы устраивать? Тесты какие-то, аттестации. Сергей был явным сторонником того, что лучше побегать месяц на сессии и отдыхать весь семестр, чем наоборот. И жутко бесился, когда ему навязывали необходимость заниматься в течение учебного года. Тем более дома, когда вокруг было столько соблазнов. Да что греха таить - мы все такими были. - Базара нет, - согласился другой член нашей компании, Вовчик, - это все тупо. Ты как думаешь, на сколько написал? - Хрен его знает. Вопросы дебильные какие-то были. Штук пять я точно ответил, остальные уже так, от балды писал. - Та же фигня. - А я у Мерташова почти все содрал, - улыбнулся я, - точнее, он мне сам подсказывал. Мы с ним одного варианта были. - Везет кому-то! А у меня ни одного ботана в пределах видимости. - Да уж, теперь стопудово зачет получишь. Я затянул сигарету. - Ну, там видно будет. Что загадывать? - Вот так и паразитируют некоторые - на горбу ответственных людей общества, - Серёга демонстративно помахал ладонью возле лица, хотя у самого в руке тлела сигарета, - ладно, короче. Вечером в 'Кросбах' пойдем? Кросбах - недавно открывшийся пивняк в центре города. Место неплохое и вполне по карману обычному студенту. Мы туда частенько наведываемся пропустить бокальчик-другой. Кайф, конечно, но только не сегодня. На этот вечер у меня планы поинтересней... - Не, пацаны, без меня, - я произнес это одновременно с Вовкиными 'Да можно', и оба моих друга уставились на меня словно на живого динозавра. - А что так, Лех? - Да, есть тут вариант один. Потом расскажу, не люблю загадывать. - Что, с подругой какой познакомился? - Ну типа того. - Рассказывай! Что за девка? - Пацаны, завтра. Не хочу говорить раньше времени. Вот завтра всё расскажу, по факту так сказать. Скажу лишь, что она очень даже ничего. - Ну ладно, - Вовчик ловко выкинул бычок в открытую форточку, - завтра так завтра. Причина у тебя уважительная, так что сходим сегодня втроем - Диму с собой еще прихватим. А сейчас пошли на пару, пока не опоздали. - Пошли. Вслед за Вовой мы выкинули окурки и вышли из туалета. * * * Итак, долгожданный вечер. Друзья давно уже пьют пиво, а я стою на улице и жду. Можно конечно было бы успеть заскочить к ним, посидеть полчасика, но с пивным запахом идти на свидание нельзя - это закон. К тому же, так даже лучше - слишком часто в последнее время я злоупотребляю этим напитком. Я посмотрел на часы. Пять минут восьмого. Пора бы ей уже прийти. И точно! Из-за угла показалась Наташа. В короткой мини юбке и облегающем топике, она шла как настоящая фотомодель. Одна из самых красивых девчонок в нашей группе, Наташа, тем не менее, относилась к тем, кто редко опаздывает надолго и всегда держит однажды данное слово. И это делало её ещё привлекательней. Я улыбнулся и шагнул навстречу. Наши губы соприкоснулись в легком поцелуе. - Привет. Извини, что опоздала. - Ничего страшного. У меня для тебя есть сюрприз. - Да? Какой же? Я обнял её за талию, притянул к себе: - Моего соседа сегодня не будет дома до поздней ночи... * * * И снова концепция современного естествознания. Какой дурак составлял расписание? Ставить КСЕ два дня подряд это полная хрень. Я отвернулся к окошку и потянулся. В голове, одна за другой, плыли картины вчерашнего вечера. Мы сидим с Наташей у меня дома, пьем вино, болтаем. С количеством выпитого мир становится все отдаленней, глуше - и все ближе, ярче её лицо. Мы ласкаем друг друга... Нет, не подумайте ничего плохого - вчера между нами секса не было - я вообще не сторонник половых связей до установления более-менее прочных отношений. А с Наташей у нас всего лишь приятный флирт. Любовью здесь и не пахнет - ни с моей, ни с её стороны. Да у нас было-то всего четыре встречи! Причем, что интересно, о наших отношения никто из группы не знает, включая и моих друзей. Как-то так у нас с ней сразу получилось, что мы оба не хотели, чтобы об этом кто-нибудь знал. Зачем лишние разговоры, пересуды за спиной? На самом деле так даже интересней, романтичней как-то... Сидящая впереди одногруппница повернулась и передала мне листок со вчерашним тестом. Почти все ответы на нем были перечёркнуты, а внизу красовалось, написанное красным, 'Незачт'. Я в полном ступоре уставился на листок. Как так? Как это может быть? Ведь эти ответы мне надиктовал Мерташов, неужели наш 'золотой' ботаник не подготовился? Хм. А что, может он нашел себе наконец-то девушку и теперь у него есть занятия поинтересней, чем зубрить концепцию? Мысль о том, что Андрей теперь с подругой настолько развеселила меня, что я даже не очень расстроился из-за не полученного зачёта. - В целом группа сдала тест плохо. Мы снова и снова убеждаемся в том, что необходимо уделять больше внимания занятиям дома, - тем временем гундела вечно недовольная Вера Петровна, - на отлично справились всего лишь два человека из группы. Это Лена Белянцева, написавшая тест всего с одной ошибкой, и Андрей Мерташов - с двумя. Что? Мерташов - с двумя ошибками? Я не ослышался? Почему же мой листок тогда весь перечёркан и исправлен? Я посмотрел на Андрея. Он улыбался, но как только заметил мой взгляд, сразу как-то съежился и отвернулся. Таааак. Значит, он нарочно надиктовал мне неправильные ответы? Очень даже интересно получается. После этой пары у нас с ним определенно будет серьезный разговор... Нельзя было сказать что я разозлился, или взбесился, или ещё что-нибудь в этом духе. Мной завладело недоумение. Зачем было подсказывать мне неправильно? Ведь не дурак же он, в самом деле. Прекрасно понимал, что очень скоро это станет известно. Причем Андрей, как я уже говорил, был в принципе неплохим парнем и не раз помогал мне или кому-нибудь еще. По нормальному помогал, само собой разумеется. А тут на тебе! И обидеть я его не мог никак, самое смешное. Ведь мы абсолютно с ним нигде, кроме учебы, не пересекались. И общение наше за уровень 'привет - пока' редко когда заходило. Так в чем же дело? Тут определенно что-то не так! До конца пары я сидел как на иголках. И как только нас отпустили, первым выскочил за дверь - ждать Мерташова. Он, как и полагается настоящему ботанику, подошел к преподавателю что-то спрашивать. - Андрей! От моего окрика он сразу дернулся и попытался было ускорить шаг, но не тут-то было. Через мгновение моя рука легла на его плечо. - Ну-ка пошли отойдем. Я направился в конец коридора, подталкивая Андрея впереди себя. Он не сопротивлялся. Когда мы оказались в полутёмном тупике за лестницей, я медленно потянулся, потом положил обе руки ему на плечи и спокойно, почти что ласково спросил: - Ну и что это за дела? Андрей побелел и затрясся. - Что это за хрень я тебя спрашиваю?! Что ты мне вчера надиктовал?! А? - Лех, я перепутал наверное, извини! Ошибся. - А себе ты ни хрена не перепутал, я смотрю? Пятерку получил, как всегда? - Да это случайно получилось, я ведь говорю! Зачем мне тебя обманывать? - А вот это ты мне и объяснишь сейчас, урод! И хватит гнать про случайность, я ж видел, ты еще на паре трясся! Или мне с тобой по-другому разговаривать? Вдруг глаза Андрея скользнули куда-то в бок, и в них, на секунду преодолев выражение страха, мелькнуло что-то другое. Впрочем, он тут же опустил взгляд вниз и затрясся еще сильнее. Я повернулся посмотреть, что его отвлекло. Недалеко от нас спускалась по лестнице Наташа. Нас она, похоже, просто не заметила. Ну и хорошо, сейчас не до неё совсем... - Мерташов! В последний раз говорю - или объясняешь какого хрена ты меня завалил вчера, или... - Ты всё равно не поверишь, - неожиданно перебил он меня. - А ты попробуй. Секундная тишина. - Я люблю её. - Любишь? Кого? - понимание пришло на мгновение позже - Наташку что ли? - Да. - Ну и? Нельзя сказать, что сказанное не произвело на меня впечатления, но и ничего удивительного в это не было. Наташа девушка красивая, а такой как Мерташов небось и за ручку с девчонкой никогда не держался. Но я то здесь причём?! Последнюю фразу я повторил вслух. Андрей молчал, внимательно разглядывая пол под ногами. - Ну? - Ты встречаешься с ней. - Что-что? Он не может знать об этом! Никто не знает - даже своим друзьям я не рассказывал, говорил, что гулял с девчонкой с которой познакомился в парке. И Наташка не могла сказать никому, а ему уж тем более! Конечно, можно предположить, что он увидел нас где-нибудь в городе, но почему мы тогда не видели его? И даже если так - откуда он знает, что мы именно встречаемся, а не просто случайно столкнулись? - Ты встречаешься с Наташей. - Бред! - я уже взял себя в руки, - с чего ты так решил вообще? - Я видел вас вместе. А, всё понятно. Углядел нас все-таки где-то в городе, а дальше влюбленное сердце дорисовало картину. Сейчас мы его быстро разубедим... - И где же, если не секрет? - Вчера - у тебя дома. Два дня назад - у неё. Пятнадцатого у неё. И тринадцатого вы гуляли в парке. Шок. Снег на голову. Целый сугроб снега. Как будто находишься в темной комнате, и вдруг включают яркий электрический свет. Как будто ты пропустил удар самого Майка Тайсона. Ошарашенный, я глядел на Андрея. А он на меня. И уже не трясся. - Откуда... ты... знаешь? - Я видел это собственными глазами. - Что? - Я видел это. - Как - видел? Что за бред ты несешь?! Ты что, следишь за ней что ли? - Ни за кем я не слежу, - тёмные зрачки Андрея вперлись прямо в мои, - но я всё это видел сам так же, как вижу тебя сейчас. - Как такое возможно? Пауза. Долгая, секунд десять наверное. - Я могу летать во сне. Мне показалось, что я ослышался. - Летаешь во сне? А тебе у психиатра провериться не надо случаем? А, Андрей? - Я же говорил, что ты не поверишь. - А какой нормальный человек поверит, скажи-ка мне? Хотя подожди... Удивление от услышанного било через край. Я уже и забыл, с чего начинался этот разговор. Как же! Он, оказывается, любит мою девушку и летает во сне! Если первое вполне даже понятно и правдоподобно, то второе... но откуда он тогда все это знает? Причем так точно, по датам... - А давай проверим? - мысль пришла неожиданно, - если сможешь доказать, что это действительно так, что ты умеешь летать во сне, то никаких проблем между нами нет. Идет? Андрей пожал плечами. - Идет. - Отлично. Давай... давай... Придумал! Сегодня, в полночь, я кое-что сделаю. А ты, если такой умный, расскажешь завтра что именно. Ну как? - Хорошо. - Ровно в ноль часов ноль минут. - Да, я понял. - Ну что, тогда до завтра. Пока, Андрей. - Пока. Я развернулся и быстрым шагом направился в курилку, где наверняка стояли Вовчик, Серый и Дима. От перемены оставалось всего ничего, а покурить успеть надо было. Само собой, пацанам я ничего рассказывать не собирался. * * * На часах 23-55. Пора собираться. Почему я сказал именно в полночь? Как будто в фильме ужасов каком-то, которые я на самом деле на дух не перевариваю. И вообще идея бредовая, как я повелся - сам не понимаю. Мерташов летает во сне. Как же! Но теперь отступать уже в любом случае поздно. Я взял блокнот и карандаш, одел кроссовки и вышел на лестничную площадку. И хоть я скорее поверил бы в то, что Андрей действительно умеет летать чем в то, что он поставил в мою квартиру невидимую камеру наблюдения, делать надо было все до конца. А поэтому я поднялся на два пролета, уселся на ступеньки и закурил. 23-59. Я расположил на колене блокнот и стал рисовать. У меня еще со школы это неплохо, в общем-то, получалось. Но потом я это дело забросил. А зря, наверное. Шли минуты. На листке все четче проступали контуры огромного дракона. Он был в ярости - выпяченная грудь, лапы скребут землю, пасть разинулась, обнажая целый ряд острых зубов. И тонкие, как у кошки зрачки. Почему-то мне кажется, что если бы драконы действительно существовали, то у них были бы именно такие. Я посмотрел на часы. Семь минут первого. Побесились и хватит. Я вырвал листок из блокнота, поднял его над головой, покрутил в разные стороны... и разорвал на мелкие части. ...На следующие день занятия начинались поздно, уже во второй половине дня. Я забегался и пропустил первую пару и приехал только на вторую, с опозданием. Когда я вошел в аудиторию, все уже сидели. Первый взгляд - на Мерташова. Он смотрел на меня чересчур уверенно и спокойно. Неужели и правда расскажет? Ладно, разберемся. - Вот. Как только нас отпустили, Андрей подошел ко мне и положил передо мной листок. На нем был изображен дракон, почти такой же, какого вчера создал я. Нарисован похуже, конечно, но в целом видно, что списан с моего. Та же поза, пропорции, мелкие детали. - Ты рисовал его на лестнице, на два пролета выше своей квартиры. * * * Вечером после пар мы ехали к Андрею. Честно говоря, я сам не до конца понимал, почему так получилось. Почему я отменил встречу с Наташей, чтобы поехать к нему в гости. Почему на фразу Андрея 'если хочешь, я покажу тебе свой полёт' я сразу согласился и во мне зажглась искра жгучего интереса. Наверное, всё дело в том, что я все-таки поверил ему. Поверил, потому что других объяснений его знаний я просто не мог найти. И потому что читал много фэнтези, мистики в своё время. И логика - предательница логика - встала на его сторону. Но такие слова можно принять на веру, конечно, но пока не убедишься, не посмотришь сам, своими собственными глазами, то внутри тебя, где-то в глубине, будет ворочаться червяк недоверия и здравого смысла. И я решил покончить с ним. Переступая порог его квартиры, я почувствовал себя неловко, не знаю уж почему. - Слушай, ты же говорил что это получается у тебя во сне? Ты что, собираешься сейчас спать? - Раньше я летал только во сне. Теперь могу и без этого. Лишь бы на улице было темно, не было солнца. Так сложнее конечно, но... я становлюсь сильнее год от года. Умение растёт во мне. - А... - я хотел спросить, почему только в ночное время, но Андрей неожиданно перебил меня: - Молчи! Надо сосредоточиться. Сейчас ты увидишь, что такое Полёт. Он как-то странно произнес это словно, 'Полёт'. С почтением и гордостью одновременно. Будто говорил о чем-то святом. Я послушно замолчал. Квартира располагалась на восьмом этаже, и посторонних звуков сюда почти не доносилось. На улице уже давно было темно, а Андрей включил лишь лампу в коридоре, когда мы входили. Её свет сюда почти не пробивался, мы сидели практически в полной темноте. Я с трудом различал силуэт Андрея на диване в метре от меня. Тишина, темнота вокруг... Мне стало даже немного жутко, сразу вспомнились все виденные фильмы про вампиров, как они заманивают свои жертвы. И в этот момент Андрей нарушил давящую на меня обстановку. Его тело изогнулось дугой, пальцы сжались, и он издал глубокий вздох, совершенно не соотносящийся со всей его позой. И я увидел Полёт. Я взлетел. Не знаю, как описать это словами. Да это и невозможно, наверное. Что-то Великое, непостижимое разумом случилось с нами. И мы стали частью этого. Мы летели. Действительно, по настоящему. Мы мчались над городом, над всеми его бесчисленными огнями и творение рук человеческих казалось чем-то мелким, несущественным. Мы поднимались высоко вверх, туда, куда не залетит ни одна птица, туда, где самые огромные небоскребы становились едва различимы глазу - и падали вниз со скоростью камня. Я не видел своего тела - оно осталось там, далеко, в той темной квартирке, лишь слабое мерцание очерчивало контуры моих рук и ног. Тугие струи воздуха крутились вокруг нас. Вверху, внизу, справа, слева. И мы катались на них. Воздух был нашим другом. Он даже как-то по-другому бил в глаза, когда мы разгонялись - мягко, несильно, словно предупреждая. Мы падали вниз, почти до самого асфальта и, невидимые, летели над тротуарами, между снующих машин и людей. Невидимые и бестелесные - можно было пролететь сквозь стену или сквозь человека, или вообще где угодно. Мы не жили по законам этого мира. Я видел, как внутри каждого человека пылает что-то круглое и яркое. У всех разного цвета - у кого-то почти что ослепительно белое, у многих разной расцветки серого, а пару раз попадалось и вовсе черное. Я пролетел мимо пары - девушка шла, неся в руке длинную розу, её обнимал высокий парень. Они улыбались - и я даже отвернулся - такой от них бил нестерпимо яркий белый свет... ...А потом сильный удар вернул меня обратно. Я снова был в своем теле, в квартире на восьмом этаже. Сил не было совершенно, я лежал на полу и не хотел вставать. Через мгновение вспыхнул свет - это Андрей включил лампы и плюхнулся обратно на диван. Я заметил крупные капли пота на его лице. - Тяжело держать двоих сразу, - он потряс головой, - один я могу летать хоть всю ночь напролет. - Андрей... что это было? Там, в людях... Души? - Да, это людские души. - Так значит это... - Да, это правда. У каждого из нас есть душа. Я лежал на полу с закрытыми глазами. Ощущение Полета - то, что никогда не испытать в обычной жизни - ещё жило во мне. Не хотелось говорить, думать. У каждого из нас есть душа? Что ж, в этом я не сомневался никогда. - И я могу вынуть душу из любого из них. Из любого человека. - И он умрёт? - Да. Но и я вместе с ним. Этот дар я могу использовать только один раз. Я чувствую это. Если я выну чью-то душу, то и моя душа отправиться следом. - Покажи это ей. - Кому ей? - Наташе. Покажи, как показал мне. И у вас тогда с ней всё получиться. Андрей как-то бледно улыбнулся: - Разве она согласиться хотя бы прийти ко мне домой? Я сел на полу. - Предоставь это мне. * * * - Ииии, падла? Ты чё, савсэм афигел? Телефона нэт у нэго! В горы поедэм с табой! Я вышел из-за угла. Так и есть, я не ошибся. Голос с акцентом принадлежал Арсену - вечно небритому кавказцу из параллельной группы. Он всегда ходил в спортивном костюме и всегда наезжал на тех, кто не мог за себя постоять. И был единственным с нашего факультета, с кем я никогда не здоровался за руку. На этот раз он прижал к стенке... Андрея Мерташова! Ну нет, так дело не пойдет. - Проблемы, Андрюх? - Я оказался рядом всего за секунду, и оттеснив кавказца, положил руку на плечо Андрею. - Ну... вот, - Мерташов кивнул в сторону Арсена, - телефон мой хочет... - Тэбэ чэго надо, а? - пришел в себя Арсен. - Свалил отсюда, урод. Я развернулся на девяносто градусов и оказался нос к носу с кавказцем. - Ииии! Ты чэго, проблем ищешь? - Я второй раз повторять не буду. С шипением и угрозами, Арсен отошел назад. Он боялся связываться со мной один на один. Три года бокса дали нужный для этого авторитет. - Ты что, Андрюх? Не бойся его. Он ничего из себя не представляет и трогает только тех, кто сам этого боится. - Да я знаю... - Вот и отлично. Поехали сейчас по пивку, обсудим наши дела заодно? - Поехали... Мы направились к остановке. Андрей всё еще косился в сторону, куда ушёл Арсен. - Урод, - прошептал он наконец. Я поймал маршрутку. Через 15 минут мы были в 'Кросбахе'. - Ну что, - сказал я, когда передо мной поставили наконец-то бокал разливного пива, - все в порядке! Я обо все позаботился. Андрей, как и полагается нормальному ботанику, пива не пил. Перед ним стояла кружка с чаем и это смешило меня, но я сдерживался. - Короче так. У нас сегодня с ней стрелка. Я под благовидным предлогом приведу её к тебе, а там уже твоя работа! - Лёш, только у меня к тебе просьба. Ты не мог бы... не мог бы сам уйти, после того как вы ко мне придете? - Ни хрена ж себе! - Просто я не хочу, чтобы кто-то видел, когда мы... когда... ну ты понимаешь! - Да ладно шучу я! Шучу. Так на самом деле даже лучше будет. - Тогда договорились, - он отхлебнул чай из кружки. - Послушай, Андрюх. У меня к тебе вопрос. Я вот тут думал вчера... Помнишь, ты говорил, что можешь вынуть человеческую душу? Но если ты это сделаешь, то умрешь сам? - Помню. - Зачем тогда это нужно? Зачем нужная такая поистине феноменальная способность - если её практически нельзя использовать? Вот, например, этот Арсен - предположим, он тебя достанет когда-нибудь, и ты захочешь ему отомстить. Но ведь тогда ты и сам отправишься вслед за ним! Тебе придется мстить обычными, людскими методами, чтобы выжить самому - и какой тогда смысл в этом твоём умении? Андрей как-то странно посмотрел на меня. Прежде чем ответить, размешал ложечкой чай, сделал глоток. И заговорил. - Да, ты прав. Так не отомстишь и не накажешь никакого ублюдка. Но смысл есть. Дело в том, что таких как я больше нет. А Полёт... это нечто, что дается человечеству раз в сто, а то и больше лет. И он дается не для мести, пусть даже справедливой, не для обычного убийства. Его нельзя растрачивать впустую. Это - Высшее Предназначение. У меня есть всего одна возможность. Моё Предназначение. То, для чего мне были даны эти силы. - И-и-и... для чего? - несколько оторопело спросил я. - Скажи, Леш, я странный? Даже для ботаника? - проигнорировав мой вопрос, спросил Андрей. - Ну... да, в общем есть немного. - Вот. Человек не может быть хорош во всём. Я выпадаю из ритма обычной жизни и я не такой как все. Это плата за мои способности. А для чего они, спрашиваешь ты? Я не знаю еще. Не знаю точно. Может, мне предстоит убить какого-нибудь диктатора, готового окунуть Россию в кровавый кошмар, может предотвратить новую мировую войну - представь только, что было бы, если б Гитлер умер в 1930 году, например? А я могу! Могу добраться до абсолютно любого человека на Земле - даже больше того, до его окружения тоже. У меня будет несколько минут, я успею вынуть не одну душу прежде чем моя покинет тело. Может, во время Полёта я узнаю нечто очень важное, то, что скрыто от остальных. И смогу помочь или, наоборот, предотвратить. Понимаешь, о чем я говорю? Высшее Предназначение. Не знаю ещё как, но я совершу нечто очень важное для России, а то и всего мира. А сейчас я должен ждать. - А ты уверен в этом? - Да. Мои сородичи, те, что владели Полётом раньше, до меня, говорят порой со мной. За всю историю их было совсем немного, но если бы не они, мир сейчас был бы хуже, намного хуже. Полёт не даётся просто так. У каждого из нас есть цель, предназначение. - Да, солидный ты парень, - я старался шутить, но настроение стало донельзя противно-серьезное, - будущая известная историческая личность! А я тебя знаю. Может и про меня потомки пару строк прочтут? - Это началось в семь лет. - Андрей не принял моего шутейного тона, - я был тогда совсем ещё маленький. Когда во время сна моя душа оторвалась и взлетела - совсем тогда немножко, до потолка комнаты - я совершенно не испугался. Я видел внизу себя спящего, видел мать с отцом на соседней кровати - и думал, что эта такая игра. Я не мог еще свободно двигаться - только взлететь до потолка и всё. На утро я рассказал об этом родителям, но они лишь посмеялись. Да и кто бы на их месте поверил, услышав такое от семилетнего ребёнка? Второй раз я сумел сделать это только два года спустя - и получил гораздо больше свободы в своих действиях. Я пронёсся по квартире и вылетел через балкон на улицу. И лишь увидев внизу город, маленькие коробки машин и точки людей, я испугался. И сразу же - проснулся в своей кровати. Мне было страшно, но в то же время интересно. Через месяц я смог еще. И ещё. Чем старше я становился, тем чаще я мог летать во сне. В подростковом возрасте я уже делал это каждую ночь. И именно тогда я познал Полёт. Не просто перемещение в воздухе, как раньше - а именно Полёт, высокий и безграничный. Когда для тебя не существует стен и расстояний, когда ты видишь цвет души каждого человека и когда осознаешь что такое Предназначение. В том возрасте я часто использовал это в своих целях. Узнавал секреты и сплетни, подглядывал за девчонками. Мне многие говорили, что я хорошо разбираюсь в людях - еще бы! Ведь душа каждого из них была для меня как на ладони. Ты и сам видел. Но я так и не мог научиться летать вне сна. Это умение пришло ко мне, когда мне было уже 17 - после нескольких лет упорных, целенаправленных тренировок. Мои сородичи иногда помогали, подсказывали мне, но очень редко. В основном я дошёл до всего сам. Теперь я могу входить в Полёт по собственному желанию. Но лишь в тёмное время суток - этот запрет вечен и нерушим. Никто и никогда не мог взлететь под солнцем. Андрей замолчал. Передо мной сидел уникум, возможно даже и вовсе не человек, а у меня на языке вертелся эгоистический вопрос: 'А моя душа какого цвета?'. Но я почему-то стеснялся его задать. Наверное, всё-таки не чёрного, раз он сидит и разговаривает со мной. Хотя цвет может меняться, я сам это наблюдал... В этот момент зазвонил мой мобильный. - О! Это Наташка, - я подмигнул Андрею, - Привет! Да, конечно, всё в силе. Давай через сорок минут там же... ага...конечно! Ну давай, я уже еду. - Ну что? - с нетерпением спросил Андрей, - все ок? - Ещё бы не ок, - я улыбнулся, - давай, допивай свой чай, езжай домой и жди нас! Я положил на стол пятьдесят рублей и вышел из бара. * * * - Ну и что же нас такое ожидает? - засмеялась Наташа и попыталась нажать кнопку 'стоп' в лифте. Я перехватил её руку. - Не сейчас! Мы уже почти на месте. Потерпи немного. - Жизнь слишком коротка, чтобы всё время терпеть... А, Алешка? Наташа выпила немного вина и была в отличном настроении. Раскрылись дверцы лифта. - Вот мы и тут, - провозгласил я, выходя на лестничную площадку. - Очень мило, - прыснула Наташка, - замечательный такой коридорчик... Я вдавил кнопку дверного звонка. Прошло несколько секунд, и Андрей открыл дверь. - Мерташов?! - похоже, моя подруга ожидала увидеть здесь кого угодно, но только не одногруппника, - он-то здесь что делает? Она посмотрела на меня. - Живёт, - коротко ответил я, - привет, Андрюх. - Привет. Проходите, не стойте. * * * И вот я снова сижу в 'Кросбахе'. На этот раз с Вовчиком и Серым. Каждый из нас выпил по две кружки пива и перед нами уже стоят третьи. Хорошо! Наташка осталась у Андрея дома - собственно, не так уж это было и сложно. Мы посидели чуток втроем, выпили принесенного с собою вина, а потом я, сославшись на неожиданные дела, ушёл. Поначалу Наташка хотела было со мной, но Андрей оказался на удивление хорошим рассказчиком, у нас получилась такая комфортная обстановка... Ну и плюс мой жесткий отказ, само собой - дела очень срочные, должен идти один, т.д. В общем, она осталась. И сейчас, по идее, Андрей претворяет в жизнь самую главную часть нашего плана - удивить, заинтересовать её. Показать ей Полёт. Я не представляю себе человека, который не был бы шокирован и очень удивлен, увидев это. Тем более, такой эмоциональный как Наташка. После этого у них будут все шансы сойтись. Еще бы, ведь такие как Мерташов появляются раз в столетие. Она своего не упустит. Кажется - ну а мне-то зачем это надо? Ведь это я вроде как встречался с Наташкой, а сейчас добровольно отдаю её другому, даже помогаю. Любовь - вот он, ответ. Для меня отношения с Наташей - чистой воды баловство, флирт, к тому же и очень короткий вдобавок. А Андрей любит. Я слишком хорошо помню себя три года назад, чтобы понять, что это такое. Я изменился и теперь могу запросто найти себе другую, а для него-то это совсем не так... В общем, можно сказать что во мне проснулась тяга сделать что-то хорошее - хоть раз в жизни. Интересно, стала ли от этого хотя бы чуточку светлее моя душа? Я улыбнулся от того, каким белым и пушистым предстал в собственных мыслях. - Вовчик, как думаешь, я белый и пушистый? В ответ раздался хохот. - Оранжевый и грязный! Ты что, с дубу рухнул, Леха? Пацанам я так ничего и не рассказал. По-моему, в последнее время это уже вошло в привычку - ничего им не рассказывать... На часах было уже пол двенадцатого, когда зазвонил мой телефон. Это была Наташка. Я вышел на улицу и только тогда взял трубку. - Лёша! Это необыкновенно! - казалось, она сейчас захлебнётся от восторга, - Это... это... Я думала раньше, такое невозможно! Этот Полёт... Это нечто! Я никогда такого не испытывала! Это самое лучшее, что... - Хватит, хватит, - перебил я её, - я знаю, что это такое. Разве Андрей не говорил тебе? - Да, говорил. Лёш, спасибо, что привел меня туда! - Всегда пожалуйста. Ты сейчас где? - Андрей проводил меня, я уже почти что дома. Послушай, это просто неверо... - Вот и ладненько. Увидимся завтра в универе! Я прервал соединение. Наташа делилась бы своими эмоциями до самого утра, дай ей волю. Через десять минут позвонил Андрей. И тоже принялся изливать свои восторги - но уже по поводу общения с Наташей... В два часа ночи 'Кросбах' закрылся. Волей - неволей, а пора было расходиться по домам. Поддатый, но отнюдь не пьяный, я неспеша шёл по ночным улицам, протрезвлялся. Всё было хорошо. ...Я уже почти подошёл к своему подъезду, как с лавочки неподалеку поднялись пять человек и направились в мою сторону. - Э, Лёша! Стой, э! Под действием пива и приятной прохлады ночного города я чересчур расслабился. И я сделал ошибку. Остановился, хоть сразу узнал голос Арсена. А ему этого хватило - четверо его дружков обступили меня по кругу. Всё в спортивных костюмах, тёмные и давно небритые. Сам Арсен встал напротив меня. - Ну что, Лёша? Ты попал. Нэ нада было в институте борзэть! - А ты тогда зассал со мной один на один связываться? Теперь с дружками пришел? Конечно, мне было страшно. Но я не собирался показывать это перед этим уродом. Такого отпора Армен, наверно, не ожидал. Его отморозки выжидающе смотрели на него, и он решил перейти от слов к действию. - Ииииии, падла! Он размахнулся и ударил меня по лицу. Точнее, почти ударил - я легко уклонился, его кулак поцарапал мне щёку, и я двинул в ответ. Попал чётко, красиво, как учили на боксе - кавказец потерял равновесие, сделал три шага назад и схватился за разбитое лицо. На ногах он устоял, но по зажимающим лицо пальцам потекла кровь. И тут на меня набросились его дружки. Я успел ударить ещё дважды, причем один раз хорошо - кто-то дико завизжал - но потом меня повалили на землю и начали избивать ногами. Я обхватил голову руками, сжался в комок, стараясь защитить самые важные органы. Удары посыпались со всех сторон. Было чертовски больно, я заорал. Через пол минуты где-то пришёл в себя и Армен. Он был в бешенстве. Его лицо было залито кровью, стремительно распухал поломанный нос. - Я... тэбя... сука... убью... нахрэн... Каждое слово он сопровождал сильным ударом ноги. Наконец он, тяжело дыша, остановился. В его руке блеснуло лезвие ножа. Всё, конец. Этот урод в таком состоянии, что не остановится даже перед убийством, даже если и не хотел этого с самого начала. И тут произошло неожиданное. Уже приготовившийся к удару, Арсен неожиданно выгнулся дугой, захрипел, уронил нож. На уголках его губ появилась кровь. Грудь выгибалось всё больше и неестественней, было слышно, как что-то хрустит внутри. И - не знаю, может мне показалось - но словно легкий дымок вырвался из его тела и тут же развеялся в воздухе. Мёртвое тело упало на землю. Дружки Арсена, не двигаясь, смотрели на гибель своего предводителя. А через несколько секунд двое из них точно так же захрипели и начали выгибаться. Двое оставшихся бросились наутек. Андрей, подумал я. Это ты. Ты забираешь их души. Ты спасаешь меня. Ты сейчас здесь, рядом. Я закрыл глаза. Ушла боль, всё тело наполнилось приятным теплом, стало легко и хорошо. Андрей! Я почувствовал, увидел его - мерцающее сияние парящего, презирающего законы физики человеческого тела. И пять источающих мглу комков, чёрных, как сама ночь. Он гнал их куда-то вверх. Выше полета птиц, выше облаков, выше чем способен залететь любой самый современный самолет и намного, неизмеримо выше чем дано постичь человеческому разуму. Туда, откуда они никогда не вернутся обратно. И где навечно останется он сам. Там, в немыслимых высотах, он повернул голову. Посмотрел на меня, протянул руку. Теплый ветер обдул все мои ушибы и кровоподтёки. А он уже несся дальше, взлетал всё выше и выше - пока не превратился в едва заметную точку и не исчез вовсе. Я открыл глаза. Возле меня валялись три мёртвых тела. Чуть подальше - еще два. Все следы побоев на мне исчезли, словно их никогда и не было. Ушла боль. Я встал на ноги, достал мобильный, набрал номер Андрея. Целую минуту шли длинные гудки, а потом оборвались и они. Никто не брал трубку. Я закричал. * * * Шла вторая пара. Мы с Наташей сидели за одной партой, одинаково молчаливые, одинаково безразличные к окружающему миру. Я рассказал ей всё, что произошло ночью. Я сказал, что Андрей умер. Не знаю, о чем думала сейчас она, а я вновь и вновь возвращался мыслями к нашему тогдашнему разговору: 'Понимаешь, о чем я говорю? Высшее Предназначение. Не знаю ещё как, но я совершу нечто очень важное для России, а то и всего мира. А сейчас я должен ждать'. Не дождался, Андрюш. Не вытерпел. Пожалел меня. Вот тебе и Высшее Предназначение... Если это действительно всё так, если такие как ты приходят раз в сотню лет для свершения чего-то действительно важного, то это страшно. Ибо наш ангел хранитель ушел, так и не выполнив свою миссию. Оставил нас одних. Наш мир слишком привык втаптывать в грязь всё светлое и доброе, отличающееся от серой массы вечных потребителей. Тебя втоптали, не дав по-настоящему расцвести. Я чувствовал себя виноватым в произошедшем. Тем более, Андрей ушел из жизни, так и не познав её во всей красе. Но спас меня, хоть мы и подружились всего несколько дней назад. Он меня спас. Хотелось выть. Затяжно, по волчьи. А я сидел и молчал. Дико бесили лица одногруппников, все разные, смеющиеся, ухмыляющиеся, грустные или скучающие, но одинаковые в одном - они ничего, абсолютно ничего не знали про Андрея, про его смерть. Хотелось вскочить и бить по ним что есть силы, до кровавых брызг и сбитых костяшек. И - выть, выть, выть! Я держался. Всю первую пару я еще теплил надежду, что сейчас откроется дверь и войдет Андрей. Даже когда уже прошло больше половины. Надеялся, несмотря на то, что он никогда не опаздывал и не пропускал занятий. Сейчас заканчивалась вторая пара. Когда стала открываться входная дверь, я уже чисто по инерции повернул голову, ожидая увидеть какую-нибудь лаборантку. Но на пороге стоял Андрей. Его лицо опухло, под глазами были глубокие синяки - но он был живой! И улыбаясь, смотрел на нас с Наташей. - Мерташов! - наш преподаватель был явно удивлен, - что случилось? Ты же никогда не опаздывал! - Извините, Антон Валерьевич. Неожиданные дела. Можно я сяду? - Да, конечно, Андрей, проходи. И вот мы стоим втроем за зданием университета. Я, Андрей и Наташа. Мы не пошли на следующую пару - что нам в ней? У нас были дела явно посерьезнее... - Так неужели это всё неправда? - спросил я, когда прошли первые восторги и благодарности, - и можно летать, забирать души - сколько влезет? - Отпускать души. Неправильно говорить 'забирать', правильно - отпускать. Теперь я знаю это точно. - Андрей как-то грустно вздохнул, помолчал секунду и добавил - я больше не смог взлететь этой ночью. Впервые за последние семь лет. В его голосе мне послышались тщательно скрытые слезы. * * * Андрей не смог взлететь ни через день, ни через два, ни даже через неделю. Волшебная сущность покинула его, он стал самым обычным человеком. Он просыпался каждую ночь от того, что ему снилось, что он снова летит - но, в отличии от настоящего Полёта, это была лишь иллюзия. Чтобы убедиться в этом, достаточно было посмотреть в окошко. Реальность разительно отличалась от увиденного во сне. Он осунулся и похудел. Он часто повторял, что 'внутри пусто, безлико, чего-то не хватает, как будто вынули что-то и ничего не поставили взамен'. Но на самом деле взамен он кое-что получил. Точнее, кое-кого. Наташу. Они стали встречаться, проводили много времени вместе. И, как мне кажется, именно радость разделенной наконец-то любви помогла ему не скатиться в бездну отчаянья человека, утратившего смысл своей жизни. Ну и моя дружеская поддержка, надеюсь, тоже внесла какую-то лепту. Что касается меня, то я был искренне рад за них. Тем более, что для себя я уже приглядел новую подругу... Но в последнее время меня всё чаще и чаще мучает один вопрос, которым я пока ни с кем не поделился, даже с Андреем: Если он мог освобождать души только единожды, и сделал это ради моего спасения, то, может, в этом и состояло его Высшее Предназначение? В том, чтобы я жил? Может тот человек, который совершит нечто чрезвычайно важное в истории - это я? Ведь ничего не происходит просто так. Тем более в делах сущностей, которые появляются на земле раз в сотню лет...

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"