Аннотация: СПб.: "Геликон Плюс": сборник "Признание-2", 25/10/2007, ISBN:978-5-93682-433-3
ПРИЗНАНИЕ
Второй литературный альманах города Кириши
Содержание:
Поэзия и проза
Виктор Антипин
Светлана Вишнякова
Тамара Вяжевич
Лидия Гонт
Игорь Денисов
Петр Дроздецкий
Александр Евницкий
Игорь Иванов
Денис Изгарев
Ирина Ишимская
Сергей Колосов
Наталья Колосова
Татьяна Котович
Наталья Куликова
Дарья Лекомцева
Александр Леонтьев
Любовь Лец
Виталий Лобачев
Иван Марков
Николай Минаев
Ирина Минаева
Виктор Наумов
Александр Неуймин
Александр Неуймин & Александра Полторацкая
Александр Никифоров
Константин Пищулин
Валентина Седлова
Николай Сергеев
Михаил Соцков
Вера Соцкова
Адольф Судариков
Евгений Харченко
Олег Юдин
Дебют
Софья Абрамова
Илона Аникеева
Ольга Иванова
Алёна Пажаева
Анастасия Прилипчан
Екатерина Якушева
Наши гости
Леданика
Лифантьева Евгения
Шимберев Василий
Поэзия и проза
ВИКТОР АНТИПИН
ТОЛЬКО ОТОБРАЛИ ТЕНЬ...
(Пассакалья)
По лицу твоему бегут струйки дождя. Их шороховатого прикосновения ты не слышишь. И глаза твои запотели. Тебе не хочется уходить с улицы. Так - и ночь терпима. Пока ты там - некуда деться от дождя и холода...
Отсюда - с пятого этажа - хорошо видно, как щупальца теней сопровождают редких ночных прохожих: одно щупальце перехватывает другое и некоторое время человек идет как бы в прицеле из теней. Потом одна из них ослабевает и растворяется в серой пористости разбухшего от вязкой влажности асфальта. А там, где фонари скрадываются за пологим углом, одно щупальце цепляется за человека и уводит его за собой в глухую и безжизненную мглу тьмы...
... Почти под ногами - лоснятся неоновой зеленью обвисшие лохмы зажиревших за лето тополей. И вдоль поребриков, матово отблескивая, ртутно соскальзывают в жаберные щели дренажных колодцев круто завинченные потоки воды...
...Редкие автомобили взбивают в усатые брызги липкую пелену, расплющенную об асфальт дождя. А сбоку - поодаль - хмуро раскачиваясь и сонно прихрамывая - тащатся глухо-немые жуки раздутых пустотой трамваев.
... Так бы и и не отлипал от вжившегося в лоб стекла, если бы не капало за шиворот с подвешенной к форточке рубахи.
... Но это еще терпимо, потому что там - за спиной - выжженная бессонницей постель. И простыни на ней скорчились в восковые складки, в которых затаились прожилки теней - настораживающие, чужые тебе, - будто там только что кто-то умер, и ёжится там не твое выстывшее тепло, а еще не отошел холод от окоченевшего Его тела... Тут уж Нечего сказать себе в помощь. Все, что можно было сказать - уже сказано. И чего-то мне сейчас никак не понять. Сейчас бы хоть подсказкой наития ухватиться хотя бы за краешек своего смысла...
Да тут еще - назойливо - как муха о стекло - бьется где-то рядом и вокруг тикание часов - и от него мне никак не избавиться...
* * *
- Если нет у тебя опоры ни в чем, кроме службы, а она вдруг потеряла смысл, - сосредоточенно, с передышками выговаривал он, дожевывая уже совсем холодный и сморщившийся кусок мяса, - то можно сказать, что тебе здорово не повезло... - Он шумно передохнул, выпил свою рюмку, и в сторону - будто в пустоту - заключил: - В таких случаях выручает только состояние духа твоего...
... В тот вечер я изрядно утомился на службе, и - как всегда - зашел в этот обжитый маленький ресторанчик, где всегда было тихо и опрятно, и на мизерном подобии сцены - как всегда - органола мягко вела мелодию грустной, но выздоравливающей песни без слов, а ударник и обе гитары были в полном согласии с ней, и это умиротворяющее
состояние распространялось на все пространство этого помещения, оно ничем никак не нарушало покоя и тишины, и я там часто, слишком часто - почти хронически - приходил в себя. И на сей раз уже входил в состояние той звериной простоты, когда хочется вдруг просто полаять, или повыть: просто, совсем просто, и - непозволительно от души...
Мне не раз и не два хотелось хоть как-нибудь поблагодарить их, но меня смущала именно та девушка, которая играла на органоле, и я даже опасливо и тайно подозревал - уж не влюбился ли я в нее...
...А его я узнал сразу, хотя он был спиной ко мне - тоже лицом к эстраде. Обычно он сидел где-нибудь в стороне, будто в тени, и медлительно, словно совершая ритуал, занимался едой, потом не спеша тянул кофе, а иногда даже почитывал какую-нибудь книжку, а теперь - с чего бы? - он приземлился почти у самого оркестра...
Невольно я начал припоминать, как он читал лекции по диамату, и что аудитория была всегда полна. По тому, как он говорил о своем предмете, казалось, что ни на что другое, кроме сухого сосредоточенного мышления просто-напросто неспособен. И еще - он умудрялся оставлять до перерыва сколько-нибудь времени на произвольные вопросы, и
ответы на них всегда были очень ясными и красиво исчерпывающими...
... Теперь же было очевидно, что он уже не мало пьян, а на столе громоздились еще бутылки с коньяком и шампанским, и с набором замысловатых закусок, с которыми очень даже элегантно справлялся.
И - вдруг - он встал, не совсем уверенной походкой подошел к органистке и стал что-то наговаривать ей на ухо. Она с чем-то долго не соглашалась, но в конце концов мягко отмахнулась от него, сказала что-то ребятам, они тут же ушли на перерыв, а он по-домашнему уселся на ее место...
За кафедрой, на лестничной площадке - с неизменной трубкой в зубах, или в деканате - всегда в одном кресле - в самом углу за стеллажами - он всегда бывал обособленно сдержанным, и - даже скованно неловким - будто ему было некуда деться, будто он не на своем месте.
А тут - он - чуть-чуть покачиваясь на винтовом стуле перед органолой - будто утрамбовывая сидение или втираясь в него - внимательно установил регистры, осторожно попробовал, помолчал, и - внезапно мощно - выдохнул густым и гармоничным аккордом...
Равномерный вязкий гомон всколыхнулся, дернулся и настороженно затих, готовый вот-вот сорваться до ропота, - но он будто перестал существовать, и казалось - никто, ничего не понимал, никто ничего не чувствовал, кроме ощущения, что ими завладела какая-то неведомая воля, она и меня прихватила - это была одна из моих любимых прелюдий Баха - до-минорная, N 546 по BWV, и я боялся - не собьется ли ее главная тема, она мне так же дорога и близка - как и Пассакалья...
...Там должна быть ищущая выхода, до предела нагнетенная Боль, стиснутая силками своей земной плоти, она старается выпутаться из них, чтобы вырваться - вырваться на Свободу, в совсем по-иному мучительное и сладостное - как экстаз - предощущение просветленного памятства. Но ей никак не заступить на какую-нибудь твердь, ее раскачивает, сносит в какой-то густо просветленный мрак, и - и когда
воображению удается ухватиться за гриву восходящего аккорда, когда - еще немного! - и она сможет осуществиться в своем страстном исступлении, где-то - на самом краю вожделенной Свободы - едва обнесет ее холодом неживой беспространственной бездны - Душа шарахается назад, и рухнуть бы ей в тартарары - но ее мягко подхватывают теплые руки хаоса Бытия, снова укачивают ее, убаюкивают, - и она уступает Земной Воле: куда ей там - в Свободе - без своих земных страстей: без глаз, губ, осязания и плоти - без этого она в плену, а потому - из всех доступных ей свобод, она - Душа - предпочитает свободу выбора своего Земного рабства...
... Может быть тогда - пять лет назад - я мог думать как-то иначе, но он выдержал тему и даже раскачал ее, и раскачал до того, что вот-вот - и произойдет чудо: все вокруг станет сплошным нерасклавишенным звуком, которым зайдутся сейчас же эти стены, этот каменно-бесстрастный пол... Инструмента не хватало, а - а надо было еще, еще... вот-вот, и - измученная сдержанность звучания сорвется в нечленораздельный вопль... Тут бы чуда!- а чуда не произошло: еще чуть-чуть - и полетела бы пайка в усилителях, рассыпались бы звуковые колонки...
За что он истязает этот - не приспособленный к такому инструмент?...
... А мелодия, взлетев с аккорда и на секунду захлебнувшись падением - затихла, но затихла так, что все ждали ее появления откуда-то вновь.
Качка постепенно прекратилась, где-то звякнул фужер, кто-то уронил номерок на пол, послышались покашливания - и включился гул.
А он, разогнувшись спиной, медленно поднялся и сутуло пошел к своему столику.
Уже взявшись за спинку стула - он увидел меня, чуть-чуть огрузло сел, потом вдруг обернулся и жестом пригласил к себе.
Я его не понял - ведь при встречах мы лишь почтительно раскланиваемся, и все! Но он обернулся снова и более решительно повторил жест, и мне ничего не оставалось, как исполнить его желание. Когда я перебрался к столу он суетливо задвигал локтями, просматривая на свет фужеры и рюмки - чистые ли они, потом сутуло разлил шампанское и коньяк.
- Ну, друг мой, за Дьявола, что ли?
Выпили, помолчали, - я ведь не знал, к чему все это.
- Видишь ли, люди живут по неизлеченным до сих пор законам - суетятся, дергаются - будто у них забот невпроворот. И - так и будут жить дальше. Особенно с определенного возраста. А ведь многое уходит вовсе не от возраста, а от смутного предощущения неминуемой старости... Счастливы те, кто умеет не суетиться и не спешить...- он налил еще и - пристально глянув на меня - провозгласил: - Ну, а теперь за Баха. Он умел не спешить...
Мне не терпелось узнать - к чему все это, но спросил:
- Вы давно играете?
- Лет двадцать, не больше. Друг у меня был. Отменный, настоящий врач. А я сердцем прихварывал. Вот он и надоумил лечиться музыкой, - потом встревожился: - Что-нибудь не так?
- Нет. Вы отлично сработали Баха.
Он почти улыбнулся:
- У Баха я почти как дома. Умеет выжимать все соки. Иногда сделает таким бесплотным - аж невмоготу. А когда одичаешь от этакого высвобождения - то тут уж как угодно - да лишь бы обратно, во свою плоть, во свое естество, чтобы хоть еще покорчиться в себе. От этого и счастлив донельзя...
Мне было интересно его философическое настроение, а он будто уловил мое любопытство, кратко обсказал ситуацию в институте и внезапно заговорил о каком-то своем побочном интересе:
- Вот большинство счастливых - в кавычках! - людей чуть ли не смакуют пресловутый тезис, что бытие определяет сознание. Здесь есть какая-то недомолвка - если, конечно, вдуматься: или бытие рулит сознанием, или же сознание хоть в какой-то мере в силах регулировать бытие? Или перевод этого классического перла не точен?... Тут главное в ударении, в акценте. В грамматике говорится, что есть тема - как предмет сообщения, есть рема - означает предикат - содержание сообщения. Во-первых - что из них важнее: предмет, или его содержание? А во-вторых - по грамматике - тема-предмет ставится на первое место в предложении, а рема-содержание - на второе... А что если этот предмет - замкнут наглухо, и внутри у него или бяка какая-то утаена, или он лишь видимость, скорлупа - а внутри абсолютная пустота? Да что тут говорить - тебе, небось, знакома такая оверкилья?...
...Мне стало трудно представить себе, как он послезавтра войдет в аудиторию, с чего начнет, как и о чем заговорит сначала - для разминки, как будет отвечать на вольные вопросы, как будет сидеть в полутьме за стеллажом, как будет раскуривать безвылазную изо рта свою кривую трубку...
* * *
... По лицу твоему бегут струйки дождя. Их шороховатого прикосновения ты не слышишь. И глаза твои запотели. Надо бы отстраниться и протереть окно. Только вот между тобой и улицей тут же встанет решётка отсвечивающих в стекле твоих морщин. Ты потребуешь с них ответа - почему такое с тобой происходит, что ты не знаешь, что тебе делать и куда деться - а сам забыл их язык, совсем потерялся и запамятовал - чего же те-
бе не хватает.
Правда - сегодня вечером тебе хотели помочь:
- Я-то все помню и кое-что понимаю, - сказала она, - но что от этого толку...
- Разве этого мало?..
- Не знаю... Но неужели ты не понимаешь разницы между тем, что помнишь, и тем - чего не забыть?...
Ты старательно искал что-нибудь под пепельницу, чтобы сосредоточиться хотя бы на сигарете.
-Ты похож на эмигранта. Тебе некуда вернуться... И честно-то говоря - я тоже чего-то важного не могу понять...
И ты пошел.
Пошел, стараясь поскорее скрыться от подслеповатой пристальности ее окон и твердил:
- Иди и не оглядывайся...
Отодвинув штору, она, как всегда, смотрит и чего-то ждет от тебя. Ей больно, но тебе от этого не легче. Стоит только выйти из этой походки - будет уже невозможно не обернуться. А она завалится на диван и начнет реветь. Хотя - нет: ревут уже от облегчения...
...И - как всегда - все начнется сначала. А тебе все никак не понять чего-то...
Да тут еще - назойливо, как муха о стекло - о у тебя не получится даже этого - прихлопнуть ее...
* * *
... А потом он стал катастрофически пьянеть.
- Ты ничего не видишь, ничего не слышишь и ничего не чуешь, - мотал он головой, - секи за ней, недотепа, - он попытался похлопать меня по плечу, но тут же уронил солонку и фужеры.
Медлительно восстанавливая порядок, он искоса, будто прикидывая что-то в уме, поглядывал на меня, а когда все встало на свои места, решительно поднялся, почти армейской походкой дошел до оркестра и говорил довольно долго о чем-то девушке, которая играла на органоле, и когда - наконец-то - она кивнула ему в мою сторону - он, вроде бы воодушевленный чем-то, вернулся и стал шарить по столу, приговаривая: - Третья пара посуды нужна, третья нужна, нужна самая чистая - для самого нечистого духа, но чистого уже ничего не было...
Рюмку и фужер пришлось выпросить у официанта, и когда оркестр снова пошел на перерыв - она подошла к нам и спокойно села.
Меня поразили ее прямой грановитый нос и крутые, терпкие - как застывший - крепчайший черный чай - глаза.
- Ну, и зачем вы это придумали? - кивнула она в сторону сцены.
- Так это я для себя, и только лишь для себя... Ведь не каждый же день случаются пятьдесят лет! - он почти возмущенно посмотрел на нее. - А это мой старый друг, можешь познакомиться.
Она чуть отстранилась и оглядела меня.
От ее взгляда во рту стало жарко и горько, и глаза заело - как от дыма у костра.
- Завтрашнее прошлое мы сотворили уже позавчера, - чуть запинаясь забубнил он, - и тут уже ничего не поделаешь: такова уж Теория Относительности человеческого Бытия... Так что - давайте, выпьем за это, - и он тут же наполнил посуду.
Мы выпили, а она чуть-чуть пригубила шампанского и сквозь него рассеянно и грустно рассматривала то его, то меня. Мы все спокойно молчали, пока она не спросила его:
- Что же это за философия такая?
- Это не моя выдумка, это его изобретение, - кивнул он на меня, - все-таки он уже профессиональный психолог. - Помнишь, - обратился он ко мне, - я балаболил тебе о теме и реме? Я хотел тебя на аллюзию навести... Вот, например, есть лозунг такой: Знание есть Сила! А что, если переместить ударение или интонацию, если поменять местами: тема - Сила, а рема - суть - Знание? Тогда свойства знания станут предметом расследования, и это - уже сама психология человека.... - он обернулся к ней: -Он ведь и сам все это прекрасно знает, я просто этаким маневром хотел узнать - чем он сейчас конкретно занимается, -и снова ко мне: - Помнишь, как чертовски прозорливый Юра Лотман говорил: зависимость от бытия и общественного сознания - это сфера жития мирского обывателя, но как только человек осознает себя и обстоятельства - он уже становится личностью, и его сознание - а не сила обстоятельств - ставит перед ним его индивидуальные, личностные задачи, за которые он иногда и голову готов положить на плаху...
Поднатужившись я припомнил, что моя курсовая была о возможности психофизиологического обосновании прогноза и меня едва не заставили переделать эту работу. Значит он когда-то и как-то читал это. И странно - что он не забыл об этом моем эксперименте. А она снова чуть отстранилась и с любопытством уставилась:
- И что же из этого следует?- с мягкой хрипотцой спросила она.
- Да так, ничего особенного. Просто человек почему-то почти всегда поступает по-своему, именно так - и никак иначе. И вовсе не из-за упрямства, из гонора или просто по глупости он так ведет себя - за этим стоит какая-нибудь индивидуальная установка... Тут главное - надо верно понять психофизиологические доминанты... Вот этим и занимаемся, - ответил я прежде всего ему, - но говорить об этом здесь - вряд ли имеет смысл...
Зачем это он так, спьяну, - подумал я, - ведь видимся же, и если ему это на самом деле интересно, то мог бы найти другое время, место и состояние...
А он, будто отчуждаясь от чего-то, налил всем, выпил свое и снова налил себе.
- Я не знала, что он может так напиваться, - сказала она мне на ухо, - постарайтесь его домой отвести, ладно?
- О чем это вы там шепчетесь? - спросил он исподлобья. - Лучше бы потанцевали.
- Нет, надо идти, я и так задержалась - ради вашего дня рождения: всего-всего доброго вам и крепкого здравия, но уже поздно, вам домой надо.
Только тут я услышал, что оркестр уже играл.
- Выпить надо, ребята!
- Нет, мне пора, - решительно сказала она, - а вам домой надо.
- Не хочу я домой, н-е х-о-ч-у! - чуть ли не с яростью замотал он головой. - Не хочу домой, нечего мне дома делать...
Но она наклонилась к его уху и внушающе повторила:
- Вам домой надо! Я зайду к вам, до свидания!
- Пока!!!
* * *
... - Иди и не оглядывайся.
Отодвинув штору, она, как всегда, смотрит и чего-то ждет. Стоит только выйти из этой походки - и уже будет невозможно не оглянуться. И - как уж повелось - все начнется сначала...
Подумай хотя бы о том, о чем было недосуг или невдомек позаботиться вовремя...
Вон до того угла тебе не скрыться от подслеповатой пристальности ее окон... Так что - иди, иди - не оглядывайся...
... Ну, вот, я и дома, и - что из этого...
Стекло уже наглухо запотело. Или это запотели твои глаза? Неужели подперло поплакаться? Нет - этого у тебя никогда не получалось. Ни слезинки - за всю жизнь. Конечно, бывает, что отпотеет вот так - и все. Да иногда душно случается - до тошноты. А вот выплакаться в собственную жилетку, да еще и каким-нибудь эзоповским языком в виде "неотправленного письма", символических стихов или залихватски лирической прозы - это, хоть и рисково - но все-таки позволительно.
Такие вот обстоятельства -"Кесарю - кесарево". ... Где-то, когда-то, кто-то внушал мне, что нормальному человеку должно быть плохо, и избавление от этого плохо - и есть суть жизни...
... Тогда я изумлялся, насколько удивительно смирение людей с тем, что во многом приходится уступать дорогу и раскланиваться перед Ее Превосходительством - Действительностью, и, морщась от унижения и боли - все-таки держать при себе фиговый спасательный жилет иллюзий и надежд...
... В те времена я пробовал следовать заповедям стоиков, которые долдонят, что человек свободен, и если есть возможность жить, можно жить и хорошо. И еще: у человека нет несчастий, кроме тех, которые он сам считает несчастиями, и если тебя что-либо огорчает в твоем настроении, то кто мешает тебе исправить твой образ мыслей...
... Вот эти-то - последние - слова, которые на уровне лукавства рекомендуют смирение и повиновение.
... Нет уж - дудки! - что угодно, но только не это.
* * *
... С официанткой расплачивался уже я, и мы по нюху добирались до его дома. А по пути он невнятно бормотал стихи - потом я увидел их черновики:
... не хочу я ничего до "пока"...
... ждать муторно - когда случится...
... по стенам кельи тишина струится...
... и даже нет для вдоха - ни глотка...
... и нет мне права ревновать тебя...
... ну, а любить-то - я имею право?
... мой след с твоим не состремится там...
... в том мире - где моих следов не снится...
... ночь-в-ночь - на письменном столе...
...не стереть с листа следы от стужи...
... но Кто к Чему меня посмеет ревновать...
... и в сумерках погасла тишина...
... и Кто-то позовет меня на ужин...
Хорошо, что он жил на втором этаже - тащиться недалеко.
Он достал ключи, как снайпер прищурился - и с ходу попал точнехонько в замочную скважину, ногой откинул дверь, пропустил меня вперед, а сам - прямым ходом рухнул на просторнейший старинный диван с массивными, но мягкими валиками и спинкой, и - скомандовал:
- Трепаться хватит. Запирай дверь. Там щеколда есть. Это раз. Ехать тебе некуда. Никто тебя не ждет. Так что спать будешь здесь. Это два. Если захочешь - утром пороешься на этой свалке, - он указал на высокие стеллажи вдоль стен, на которых в полном развале, кое-как цеплялись друг за друга разномастные по размерам и по потрепанности книги и журналы.
В углу - левым боком к окну - стоял шикарный, очень просторный, какого-то теплого дерева наверняка антикварный письменный стол, над ним - трехэтажная полка, на которой книги - не так, как на стеллажах, а в каком-то особом порядке. На второй полке, на жестком паспарту стояла репродукция Ван-Гога - художник идет на этюды. Как-то в начале лекции он говорил, что от палящего солнца - деревья вдоль обочины сельской дороги не отбрасывают от себя ни малейшей тени, а фигура идущего художника - как в зеркале отражается на дорожном песке...
Справа от стола - через венский стул - стояла почти новая органола, над ней нависали мощные звуковые колонки, а рядом - притулилась этажерка, битком загруженная нотными тетрадями и альбомами...
- На что глазеешь? - с угрюмым, изможденным интересом, но - не поднимая головы - догадался: - А-а! Это он... Но помоги раздеться и я пошел к себе спать, а тут тебе - за валиком - есть чистое белье.
Он ловко помогал раздеть себя:
-Вот та-а-ак, - сказал он и завалился на бок, чтобы мне было легче высвободить его руку из рукава, - вот та-а-к, - перевалился он на другой бок, я вытащил из-под него плащ, отнес его на вешалку и разделся сам, а он - опираясь рукой о что попало - скрылся за дверью другой комнаты...
... Зато одевать его в последний раз было не совсем просто, хотя служительница морга была и приветлива и сноровиста:
- Вот так! Еще чуть-чуть! А теперь - вот-вот - вот так! - и все это - переваливая его с боку на бок. - Ну, вот и обрядили хорошего человека - выглядит просто как академик, а?...
Накануне я был в морге и видел - как его основательно распотрошили: со вспоротым животом - и внутренности в эмалированном тазу рядом, со вскрытым черепом, задранным почти на самое лицо скальпом - он был похож на разбитую куклу. Кто-то объяснял мне что-то - почему так - ведь умер-то он от сердечной недостаточности! - но я ничего не понимал и уже не припомню. И, помогая одевать его, я удивлялся - как умело придали ему изначальный вид, хотя грудь и голова все равно чудились неуловимо выпуклыми...
Насмотревшись всего этого, я решил не идти на похороны - лучше пойду к нему домой, а она - может быть - потом мне все расскажет...
Да я и сам знаю, что сначала гроб будет стоять в актовом зале, будут пышные венки и веники разномастных цветов, потом - на кладбище - запоют свои лукавые песни те, кому было с ним тесно и неуютно, кто помог двум инфарктам прихватить его, чтобы он не очень-то вольничал с Диалектическим Материализмом, ну - и так далее. И эти хвалебные псалмы будут исполняться не от уважения к нему - а от чувства облегчения. А потом - ... ну, и - так далее, по каноническому у нас сценарию...
* * *
... Сейчас так не трудно усомниться в своем пребывании здесь: стоит только отойти от окна - за которым стелется молочный туман рассвета - тут же тебя насквозь прошибет холодным безразличным светом зажженной с вечера люстры, и распялит твои хилые тени на отчужденные плоскости стен.
... А - может быть - и нет...
Здесь ли ты - или тебя уже нет? Будто без малейшего всплеска выпал отсюда, и то,
что еще осталось здесь - это всего лишь четыре воображаемые, вертушкой разбегающиеся из-под ног тени, которые схлестываются где-то над головой, а внутри этого пустого пространства - абстрактно чистое твое сознание: неприкаянное, вроде бы и мыслящее, но до ужаса нелепое - как погремушка! - невозмутимое в своем бесплодии...
Как землепашец различает соль земли - так ты различаешь миражи бессонниц.
Однажды я ехал в деревню, дорога пошла по вспаханному полю, накануне ты насмотрелся Ван-Гога и восхитился вслух:
- Какая она красивая!
А сидящий рядом мужик так криво ухмыльнулся и процедил сквозь зубы:
- Толку-то, что красивая, бесплодная она...
Ты присмотрелся к суровому своему соседу и изобрел слету этакую "диалектическую" философему: или она потому и красуется - что бесплодная, или же бесплодна потому - что красуется?..
То была забава, а теперь подперло как-то выкарабкиваться из натуральной относительности. Где-то непременно должно быть начало, и ради этого надо как следует постараться и отыскать - где, когда и чем приморозило тебя бесплодием...
* * *
... С того утра - после его полувека - мы частенько встречались у него дома. Нередко заходила к нам и она - мы ее обозвали весьма безобидной кличкой - Нота, его нарекли Профи, а меня - как рядового - Студент.
Когда мы бывали вместе - втроем - все мысли и эмоции располагались там, где и как им положено быть. Но, как только мы с ней оставались наедине - внутри меня начинались или какая-то бешеная кутерьма, или заморочная опустошенность, или же меня нечто дистанциировало от нее на расстояние недосягаемости. Может потому, что мне
мнилось, будто они связаны чем-то личным? И каково же было мне узнать, что она ему всего лишь племянница? - целую неделю ходил глухонемым полудурком... У Профи была тяжелая задача: прекрасно зная историю и онтологию философии, он хотел спасти истинную суть Гегелевской Диалектики и утверждал, что в основе основ лежат не три закона - а два: отрицание отрицания и единство и борьба противоположностей, а переход количества в качество - это уже закономерность иного порядка. А матрица истинной триады - вовсе не силологизм, а "нулевой цикл" диалектического познания Природы Мира: Бытие и Ничто - как отрицаеие отрицания, и Становление - как процесс единства и борьбы, в результате чего и является Наличное Бытие, из которого и следуют и количество-качество, и форма-содержание, и - т.д. и т.п. Но - Гегель ведь не материалист, а всего лишь объективный идеалист, а потому его непременно необходимо переоборудовать под материализм...
Меня же интересовало не понятие, а сущность и плоть Самосознания на почве психофизиологии. И то и другое - вопросы дискуссионные, а всякие попытки дискуссии приводило к таким разборкам, что пух и перья забивали глотки спорящих "во имя истины".
Мы с Профи тоже иногда спорили до хрипоты, но как только Нота возлагала свои ладошки на клавиши органолы - все пребывали в состоянии согласия. Потом на винтовой стульчик усаживался он и уже с ней о чем-то спорил или соглашался, потому что по природе своей он был заядлый Забияка. Мы с ней знали, что он втихомолочку еще и "стишки пописывает", но даже нам он их не показывал.
Несколько раз я заходил на его лекции и поражался его интеллектуальной маневренности - чтобы и овцы были целы, и волки сыты. Я вглядывался в лица студентов, и о некоторых думал: этот-то - не пропадет, а тому - все до лампочки, то есть - как всегда, и слава Богу.
Но каждый раз, уходя от него - мне казалось, что я там что-то забыл, чего-то не осилил понять, в чем-то не посмел признаться, потому что с некоторых пор стал терять уверенность в себе: осилю ли то мое желание, которое живо лишь во мне, которому нет выхода на свет, да и случится ли когда-нибудь этакая счастливая возможность, даже если меня за глаза "величают" идеалистом или фантазером?..
Зато по отношению к ней - я сам себя клял этим словом:
- Тоже мне - фантазер нашелся.
В этом не было ни трусости, ни робости - тут между нами стояла преграда, которая как клеймо - "неудачник". Моя же работенка на хлеб насущный - мне же самому казалась совершенно никчемной, пустопорожней, или - как говорится - из пустого в порожнее...
* * *
... Часы уже устали насиловать твои уши. Свет люстры уже растворился в свете с улицы. Хорошо быть одному, когда ничто и никто не раздражает и ты не обязан обдумывать - о чем и как сказать или ответить.
В этом мире есть некий полюс отчуждения. Физически - это точка максимальной концентрации твоего сосредоточенного внимания во всей пространственно-временной бесконечности и безмолвии. И это единственное, что не уйдет от тебя. Все остальное - "суета сует и томление духа".
Все это - то являет себя, а то - уходит. Заявляясь - не приветствует, уходя - не прощается. Иногда кажется - уходит навсегда. Ну и пусть уходит. Значит, так Этому надо - чтобы уйти. А полюс отчуждения можно перенести на другую точку сосредоточения, одев в тепло воображаемой ее плоти.
А если связался с суетой - то знай: в ней всегда и обязательно что-то должно уходить, что-то должно кончаться.
И считается - это для того, чтобы продолжаться.
Конечно, будет больно и непонятно до тех пор, пока не потратишься на осмысление того, что кончилось.
Когда осмысленное отчуждается - становится легко, будто освободился от бремени вины перед чем-то. Значит, суетному человеку должно быть плохо, и это извечное избавление от плохо - вероятно и есть то, что называется жизнью.
Все-таки есть различные ипостаси Бытия - от существования до исчезновения.
Хорошо это или плохо - ты пока еще не знаешь.
Хорошо или плохо - если она с кладбища придет туда. Ведь она знает, что ты там один - уже без него.
Вот ты и иди, иди туда - куда так часто хотелось вернуться...