Дорогой мой, самый близкий друг детства! Ты тоже хочешь спастись от меня, и тебе это удастся, причем без всяких проблем. Меня, как старый дневник, исписанный юношескими признаниями, отчаянными до приторности и приторными до отчаянья, можно задвинуть в стол, подальше, да еще и положить сверху нужные книги и тетрадки. Подальше, чтобы не нарваться как-нибудь и не открыть случайно, потому что потом не захлопнешь в сердцах, а перечтешь все с начала до конца.
А куда ты денешь наши игры, наши сказки и томик Джанни Родари? Никуда. И сегодняшний вечер тоже - никуда, правильно.
- Здравствуй, Лиз... Давно мы с тобой не виделись.
- Привет. Как Марина?
- Все нормально. А Женя?
- Тоже.
- У тебя сессия скоро. Как ты - не очень закрутилась?
- Как всегда.
- Как "талантливая молодежь"?
- Все так же.
- Лиз... Я хочу тебе сказать одну вещь... Словом, мы с Мариной женимся. Летом.
Ты не видел себя в эти мгновенья, а жаль. Ни смущенья, ни волненья, только неловкость от произнесения вслух этих слов. Ты не бойся за себя, все будет хорошо. И за нее не бойся, не надо больше бояться. То, ужасное, позади, а это - новая жизнь.
Она теплая, светлая, как солнышко. Глаза отдыхают, останавливаясь на ней.
Эдик, милый мой, доверчивый рыцарь у ног прекрасной дамы.
Злые стихи рождаются у меня. Что это - бессознательная женская ревность: "Мое! У меня более давние права! Со мной ему будет лучше!" Не знаю, ревность это, или самонадеянность, или затаенная обида: "Теперь каждое событие в твоей жизни первой будет узнавать она". Этих стихов ты не увидишь, а если и увидишь, не догадаешься, что они о тебе.
Полгода назад.
...Сегодня был трудный день, но все-таки наступил вечер, и я к тебе приехала. Что? Голова болит? Ну, тогда ложись на диван, а я посижу рядом. Ты ведь меня не стесняешься?
У нас было много таких вечеров, а могло бы быть больше, если бы я не пропадала с Алешкой. А когда я приезжала - с охапками кленовых листьев в руках, притушив так откровенно сияющие глаза, ты умел быть сдержанно-ласковым со мной. И, помню, звонил все реже: счастье эгоистично, зачем докучать счастливым людям своими депрессиями? Что теперь просить прощения: будь я счастлива сейчас, вела бы себя так же. А ты уже улегся на диване. Мне тепло, не беспокойся. Нет, тапочки не нужны. Давай, я расскажу тебе сказку.
Жил-был на свете нарисованный котенок, у которого одна лапка была короче трех других. Он был грамотным и, более того, талантливым котенком: не только писал, но еще и рисовать умел. А рисовал он своими меловыми лапками, которые делались от этого все короче и короче. Однажды он встретил очень милую домашнюю кошечку. Она сидела на подоконнике и облизывала белую шерстку; шерстка была пушистая, как у всех кошек, а не гладкая, из розового мелка. Кошечку звали... ну, предположим, Габриэлла - такая вот итальянская кошечка. Только он звал ее короче - Риэлла. Так ему больше нравилось. Правда, Габриэлла не знала, что кто-то зовет ее другим именем. Так вот, Риэлла сидела на подоконнике - этаже так на четвертом... Я бы могла поместить ее и повыше, чтобы сделать еще более недоступной, но тогда котенок просто не разглядел бы всей ее прелести.
У него, уличного бродяги, не было денег, чтобы поднести ей миску с розовой форелью. Его меловые лапки не смогли бы удержать букет колючих роз.
И тогда он стал рисовать, прямо на тротуаре, под ее окнами. Риэлла от удивления перестала лизать свою белую шерстку и принялась глядеть на асфальт. Польщенный ее вниманием, Цоппино старался вовсю.
Первая лапка ушла на рисунок миски с форелью.
Вторая - на букет из небывалых цветов.
Третья - на портрет самой Габриэллы.
Четвертая - на огромное розовое сердце.
Цоппино больше не мог стоять на ногах... в смысле, на лапах. Ему оставалось только умереть под окнами прекрасной Риэллы. И тогда он лег на асфальт и так и остался на нем рисунком розового котенка.
Ты спрашиваешь, что было потом? Не знаю. Наверно, Риэллу... то есть Габриэллу позвали ужинать, а на следующий день пошел дождь. У розового котенка не было лапок, чтобы убежать, и вскоре на асфальте не осталось ни цветов, ни форели, ни розовых портретов. А Габриэлла так и не узнала, что кто-то называл ее другим именем...
Я сегодня в мрачном настроении? Возможно. Так сочинилось - сама не знала, куда вывезет. У меня пока нет сил на другую сказку. Хочешь, мы просто посидим?
Грустно мне, Эдик. У всех - свое, все разбегаемся в разные стороны. Вот, Оксанка тоже...