- Я Альбин Спурий, храбрый рыцарь, готовый вступить в честный поединок со всяким, кто тронет хотя бы волос с головы моей матери.
Несмотря на ребяческий вид, который придавал белокурому юноше маленький вздернутый нос, выражение лица было подчеркнуто серьезным, а широко расправленные плечи выражали высшую степень решимости, что вкупе доказывало его неспособность шутить в сложившихся условиях. И все-таки инквизитор не смог подавить пряный смешок, скорчив такую во всех отношениях отвратительную физиономию, что зрители невольно фыркнули от презрительного неудовольствия.
- Опомнись, отчаянный мальчишка! Если уйдешь прямо сейчас, тебя никто не тронет. Посмеешь задержаться хотя бы на секунду - пострадаешь.
- Ни за что! Никто из вас не сможет вывести меня отсюда! - Альбин решительно выхватил острый меч, но вдруг явившийся Туллий перехватил его руку, обезоружив обворожительной насмешкой непреодолимой ненависти. Альбин, не сознавая последствий приближающегося к точке отсчета проступка, плюнул Туллию в лицо. Тот, не отпуская руки с плеча разгоряченного юноши, смахнул плевок рукавом, но спиной почувствовал легкое нерасположение хлебозрелищной публики к собственной уважаемой персоне. Пытаясь отвоевать право на реванш у этих бестолковых блюстителей пошлой нравственности, Туллий хрипло, надрываясь от гнева, выкрикнул:
- Требую немедленно покончить с ведьмой, а мальчишку уберите с глаз моих долой! - развернулся, чтобы эффектно ударить пару раз каблуками, но Альбин вновь его превзошел:
- И пусть я никогда в жизни не смогу назвать тебя отцом, но ты... неужели ты позабыл, чья кровь, обрекающая меня на вечное проклятие, течет в моих жилах?
Туллий замер, не в силах растворить в неответе справедливый упрек. Он повернулся, уже не скрывая то бешенство, которое охватило вдруг его трясущуюся челюсть.
- Да как ты посмел!.. Ты - Спурий, сирота! Ведьма родила тебя от раба! Приведите сюда эту сумасшедшую, живее!
- Моя мать возненавидела тебя с тех пор, как ты возомнил, что твоя звонкая монета может купить сердце другого человека. Ты обесчестил - весталку, требуя если не любви, то сына, который стал бы твоей правой рукой. Моя мать не хотела, чтобы ты с корнем вырвал лучшие стремления ее ребенка, она велела солгать, потому что знала: дочь тебе не нужна. Ты выгнал нас за порог дома, который по праву принадлежал моей матери, заставил жить вдалеке от Родины в нужде и нищете. Я - сын своей матери и, к нашему обоюдному несчастью, ты - мой отец, - рыцарь сверкнул глазами, вырывая из глубин недоказанной правды кипящее страстной ненавистью признание. Туллий заметно побледнел и выглядел так жалко, как будто у него закончились аргументы. Публика засуетилась и зашумела, и уже с заметным неодобрением поглядывала на поверженного правителя.
- Это не может быть правдой, - наконец выдавил Туллий, - вы задумали сыграть спектакль, заведомо обреченный на провал, - его голос приобретал уверенность, - ведьма могла меня обмануть, но только не мои люди. Не знаю, где она тебя достала, но такой клоун, как ты, не может быть моим сыном.
Юноша дернулся, охваченный бешенством, но инквизитор слишком туго связал его руки, собственная беспомощность мучала даже больше, чем ядовитые слова патриция.
Под руки ввели обреченную женщину с отцветшими глазами, которая уже не сопротивлялась, но умоляюще взглядывала на родного сына, как бы призывая смириться. Альбин что-то кричал матери, но ветер и шквалы разбуженных реплик заглушали его стон и не доносили ни слога - лишь месиво звуков.
- Это твой сын, Туллий, - заговорила женщина, не отводя печального взгляда от Альбина - в том, что ты об этом не узнал, виновата только я. Пожалуйста, помилуй его, а со мной делай все, что пожелаешь.
- Мама! - воскликнул Альбин, предпринимая очередную попытку вырваться из тяжелых объятий тугих веревок.
Туллий сжал зубы, его проницательный взгляд не внушал ничего хорошего, римляне затихли, ожидая развязки и, возможно, немного катарсиса.
- Лгунья! Ты всегда была такой, как и твой отец! Мне следовало вырвать тебе язык в нашу первую брачную ночь. Закопайте ее в землю заживо, как поступают со всеми неблагочестивыми весталками.
Несколько рыцарей подхватили ослабевшую женщину, которая даже не сопротивлялась и только шевелила губами, вознося молитву богам и беспрестанно повторяя имя своего сына: Альбин.
- Постойте! - из груди белокурого юноши вырвался нечеловеческий вопль. - Давай сразимся, Туллий, как подобает настоящим рыцарям! Если я смогу тебя победить, ты оставишь мою мать в покое. В противном случае тебе представится замечательная возможность убить меня, и тогда все закончится.
Из толпы послышался гул изумления: возможно ли это, что какой-то бедный мальчишка просит поединка не с рыцарем, подобным себе, а самим императором? По губам Туллия проскочила змеиная насмешка.
- Бросьте его на съедение той голодной волчице, что рыскает каждую ночь неподалеку от моего дома в поисках пищи, - без доли сожаления обратился он к слугам, - а ты, наглый Спурий, - Туллий показал пальцем на Альбина, - довольствуйся своим поединком... сможешь ли ты выжить в борьбе со зверем? Рискую предположить...
Толпа ликовала, раздавливая звуки голосов топотом человеческих ног. Все жаждали увидеть, как длинные клыки дикого зверя разрывают мягкую кожу высокомерного юноши. Только одна единственная женщина громко закричала, выражая свой бесполезный протест и досаду на прослушавших ее горячую молитву богов. Альбина повалили на землю, и тысячи тяжелых человеческих копыт пробежали по и без того раздавленному душевной мукой телу. Волчица явилась на его стон, чтобы разорвать на куски.
- Альбин! - капельки пота выступили на лбу директора. Мальчик без имени затрясся в приступе безудержной дрожи. Директор приподнялся на локтях, не узнавая ни времени, ни пространства, ни себя, затерянного в нем. Мальчик без имени схватил протянутую ламой руку и хотел встать на ноги, но его тело как будто не поддавалось, силы иссякли. Директор обнял колени руками, пытаясь защитить себя от вины, его длинные пальцы дрожали. Мальчик без имени пошатнулся от головокружения, одноклассники вышли из медитации и с недоумением, смешанным со страхом, поглядывали на юношу. Наконец он обрел равновесие и, откашлявшись, обвел взглядом всех присутствующих на занятии:
- Альбин. Меня зовут... Я должен сказать...
Мысли путались, одна, вдруг приходящая, сбивала с ног другую, еще не ушедшую.
Директор ничего не видел перед собой, кроме сплошной темноты, но отчетливо слышал каждый звук этого имени:
- Альбин.
- Ты слишком впечатлен, мальчик. Я рад, что ты наконец-то обрел свое имя, но все же тебе нужно успокоиться, - почти ласково заговорил лама.
- Я должен сказать... - упрямо повторял Альбин, не слушая тихие слова учителя. Внезапно он вскочил на ноги и быстрым, уверенным шагом направился к двери. Дверную ручку они повернули одновременно.
- Я знаю, как тебя зовут, - сказал директор, заметив встревоженное выражение лица ученика и застывший в полуоткрытом положении рот.
- Следуй за мной, Альбин.
Мальчик, обретший имя, охваченный внезапной тревогой, оглянулся: миллионы огоньков, отдаленно напоминавших звезды, разом зажглись над головой. Альбин услышал только резкий щелчок, глаза невольно закрылись, не ожидая нападения яркого света. Директор никак не отреагировал и только едва заметно улыбнулся; открыл скрипучую дверь своего кабинета, который появился как бы вдруг, из воздуха, и жестом пригласил юношу зайти. Альбин невольно поморщился и зажал нос: густой запах табака защекотал ноздри, и мальчику показалось, что все предметы утратили привычные очертания, растаяв в дыме.
- Садись, Альбин, - любезно предложил директор, - извини, здесь немного накурено.
- Кто вы такой? - выпалил юноша, так и застыв на пороге. - Почему вы убили меня?
Директор облокотился на стол, на губах заиграла насмешка избалованного хулигана.
- Это серьезное обвинение, мой дорогой. Это не я тебя убил: это проекция моего "я" убила твою несколько веков назад.
Правая бровь Альбина недоверчиво изогнулась.
- Я не понимаю... Что значит "проекция?"
- Если тебе так будет легче, речь идет о прошлой жизни. Разве можно взять за нее ответственность? И все-таки я беру и хочу, чтобы ты простил меня, - директор потянулся было за сигарой, но, перехватив взгляд мальчика, остановился. По всей видимости, у ученика была аллергия на табак, и мужчине стало немного стыдно.
- Почему я должен вам верить? Я не помню даже, как здесь оказался. Помню только что-то смутное про байк... Но откуда и зачем я бежал? Мне больно...
- Понимаю, - директор вздохнул, на лбу образовалась складка тугих морщин, - не могу тебе всего объяснить, очень скоро ты и сам обо всем узнаешь. Вот только сейчас я не римский патриций, а ты не гладиатор, отданный на съедение голодной волчице. Давай останемся в хороших отношениях, - и он с искренней улыбкой протянул мальчику тяжелую красную ладонь. Альбин, неуверенно откашлявшись, ответил на рукопожатие. Его пальцы слегка подрагивали, а кожа была холодной и влажной, поэтому не вселяла иных чувств, кроме недоверия.
- Молодец, - директор похлопал ученика по плечу, - сейчас я дам тебе очень важное задание, - он открыл ящик стола, - до выпускного каждому из вас следует выполнить небольшое упражнение. Это будет нечто вроде... экзамена.
...Нахальный взгляд усмехающегося - криво и неправдоподобно - мужчины ласкал робко склоненную головку полуспящей девушки. Она доверчиво напевала по-птичьи легкие звуки и даже не замечала ни одной фальшивой ноты, зажатой в слабеющих пальцах глухонемого слушателя.
Роксана никогда не думала о смыслах как о тех абстрактных категориях, которые проворно насаждаются сверху тебе, в тебя - по-наглому тихо и искусственно справедливо. Не связывала между собой тонкие белесые нити, которые все равно держала не у концов, а выгоняла из горла случайные слова. Они без особых усилий складывались в красивые фразы, как будто только для того и были рождены, и с самого начала узрели суть своего повторного воскресения.
- Знаете... знаешь, я думаю, не существует никаких новых поколений. Мы все живем не однажды, в другую эпоху, в другое время мы тоже были и тоже кем-то, но тем не менее всякий раз снова теряем память и делаем в точности такие же ошибки, какие преследовали нас тогда, в прошлой жизни. Мне кажется, ты думаешь: "что за бред она говорит". Но я все-таки не могу остановиться; мне хочется произносить эту бесполезную чушь, хотя и от моего сомнительного открытия нет никому пользы.
- Я тебя понимаю. Говори, - доктор Немов крепко сжал ледяные, слегка подрагивающие от импульсов философской лихорадки пальцы пациентки и поднес к горячим губам, чтобы согреть. У нее зарумянились щеки, но она как будто не обратила внимания на неожиданно приятное прикосновение.
- Знаешь, твоя фамилия... Если ее немного сократить, отбросив всего лишь один звук, можно получить ключи к тайне нашего существования. Я и ты, мы с тобой - немо, то есть никто, и только потому наша жизнь имеет хотя бы какой-то смысл.
- Немо... Мне нравится, как будто в одном слове воплотилась вся наша любовь.
- Ты такой... ты всегда понимаешь, и я, кажется, могу простить тебе бабочек. Это так сложно принять, но я действительно слишком многое вижу. Того, о чем не задумываются другие, того, о чем и не следовало бы... И в то же время я защищена больше остальных: у меня нет гарантии, что завтра я смогу назвать собственное имя. Моя жизнь равна одному дню, и мне не нужно стараться жить так же легко, как мечтают иные люди. Я как крошечный одуванчик в нежных детских ладошках: один вдох - и от меня не останется ни следа. И все-таки что-то каждый день заставляет возрождаться, тянуть руки к уставшему солнцу и просить у неба глоток воды. Я ведь непритязательна, мне ничего не нужно, мне достаточно всего лишь жить...
- Ты прекрасна, - он провел шершавой рукой по её блестящим волосам, девушка встрепенулась, все-таки почувствовав внутреннее напряжение, и легким жестом отодвинула теплого и одновременно чужого человека.
- Извини, я сбиваю твои мысли...
- Мысли? - девушка грустно усмехнулась. - Они как проворные зверьки... как кролики - наскакивают, наскакивают, а потом - щелчок - и клетка закрывается. Это какой-нибудь хитрый фокусник оставляет бедняжек чахнуть в одиночестве для очередного представления... И если они озябнут, если они погибнут, о них ведь никто не вспомнит - и уже новые пушистые лапки печально точат юные коготки о железные прутья в совершенной безнадежности...
Лицо, покрытое красными пятнами, и дергающееся в судорогах тело. Горячий лоб и капли пота, как после дождя на стекле. Бессмысленный повтор имени и искусанные до черной крови губы. Рука, жадно сжимающая другую, и гибкие слова, рокочущие грозным шепотом морских волн.
- Роксана, прости меня...
- Забудь. Разве мы ответственны за проступки, которые совершали даже не вполне мы?
- Да. Мы с тобой встретились снова, чтобы залечить вину. Я причинил тебе боль, Роксана.
- Я оставила ее в прошлой жизни и люблю тебя сейчас независимо от нее.
Он оставил отпечаток поцелуя на ее губах.
- Слышал, директор объявил об экзамене... Думаешь, он разрешит мне сдавать? - Немо все еще казался бледным после видения, но уже более спокойным.
- Да, он попросил передать тебе... Нужно выбрать бумажку с заданием. Я решила сделать это с тобой, - она развязала целлофановый пакет и протянула юноше. Они молча вытянули скомканные листы.
- Директор просил сохранить втайне... содержимое, - улыбнулась Роксана и принялась осторожно разворачивать бумагу.
Тонкие губы Немо спрятали прежнюю улыбку, брови на секунду вскинулись вопросительным домиком, а на скулах заходили желваки. Он мельком взглянул на Роксану: она озадаченно перечитывала написанное на бумаге и хмурилась, качая головой, точно ей хотелось думать, что это было подобием какой-нибудь неудачной шутки. Девушка почувствовала на себе взгляд Немо, скомкала бумажку и спешно сунула в карман.
- Ты в порядке? - губы улыбались, а лоб оставался в таком же напряженном состоянии, да и глаза выглядели печально и выдавали задумчивость своей хозяйки.
Немо тоже спрятал полученное задание и сглотнул, зачем-то отряхнув брюки, он как будто немного испуганно взглянул на девушку и тоже улыбнулся. Плотно сжатые зубы придавали его улыбке пугающий вид, она выглядела вырезанной из глянцевого журнала и неаккуратно приклеенной поверх рта.
- Да. Может, прогуляемся? - его голос дрогнул. Роксана кивнула и отвела взгляд.
- Хорошо. Я буду ждать тебя в саду, - руки неуклюже теребили краешек широкой кофты.
Она быстро сбежала по лестнице, даже не спрашивая себя, откуда та здесь появилась, одним толчком локтя открыла дверь и жадно втянула воздух. Запах росы, подожженной солнечным блеском, защекотал ее кожу, оставляя пятна-мурашки. Она вцепилась в перила одной рукой, потому что боялась не устоять, а другую приложила к груди. Ей хотелось знать, владеет ли ее гибкое тело таким же свободным сердцем, как природа, отличается ли той же безмятежностью и той же неуступчивостью, характерной для ветра-эпилептика, качающего в своей колыбели ветви деревьев. Где, в какой части ее самой, существует тот же мир с нежно-зеленой травой, оставляющей капельки крови на нижней губе, с призрачно-синим небом, кусающим диких птиц, с произносимыми шепотом звуками, которыми окутывают воздух, как одеялом, стрекозы и кузнечики. Почему прекрасному отведен целый мир, а ее душе лишь крепость тленного тела? Способна ли она на Поступок, заведомо ограниченная и плененная установленным в природе порядком... Кем он установлен? Говорят, то был Друг.
- Друг. Роксана, я тебе друг? - слабый голос человека с болезненным выражением лица. Якуб ворвался в ее мысли и смотрел устало, скучно, девушка невольно остановила взгляд на его гигантских фиолетовых синяках под нижними веками.
- Якуб, ты вообще не спишь? - не удержалась Роксана.
- Я задал тебе вопрос, - строго проговорил юноша, между бровями осела складка озабоченности.
- Э... - девушка замялась, - понимаешь, я не из тех, кто так просто называет кого-то своим другом... Мы с тобой не очень хорошо знакомы и...
- Значит, остается только мальчик без имени. То есть Альбин... - складка между бровями разгладилась, но блеск в глазах потух окончательно, оставив догорать угрюмые угольки. Роксана почему-то покраснела.
- А как же... Виктория? Мне кажется, она к тебе немного... э... неравнодушна.
- Виктория? - переспросил Якуб совершенно трагически, нижняя челюсть подалась вперед, глаза округлились. - Я ее уже предал. Смотрел, как она горела на костре и ничего не мог сделать... - он опустил глаза и уставился на свои ладони. Несколько круглых мозолей выскочило на подушечках пальцев от работы с садовыми инструментами.
- Я... не понимаю, - Роксана коснулась указательным пальцем лба, на котором выступила испарина. Якуб неестественно улыбнулся и похлопал девушку по плечу.
- Я пойду, Роксана. Спасибо тебе за все. Я даже очень рад, что ты мне не друг. - и пошел, оставляя следы на мокрой после дождя земле. Роксана застыла, глядя ему вслед, а думала о своем. "Друг. Что значит слово "друг?" Кто вправе называться твоим другом? А кого ты можешь им назвать? Не знаю, не знаю, - девушка затрясла головой, - только предавать друга ни в коем случае нельзя. Я не стану! - она растерянно улыбнулась приближающемуся Немо. Внезапно ее лицо озарила догадка. - Друг... как же я раньше об этом не подумала?" - на щеках даже появился румянец.
- Интересно, что случится, если не сдать экзамены? - шепнул вдруг Немо и крепко обнял подругу.
***
- Я отказался от лица, когда мне было шесть лет. Мать отдала меня в детдом, потому что ей было стыдно за уродство собственного сына. Я отпугивал ее мужчин, и потому она считала себя неудачницей. Впрочем, неудачником был только я, ведь в уродливом лице, доставшемся мне от рождения, нет моей вины. Как назло с первых дней моей жизни во мне росло страстное желание стать актером. В детдоме я даже организовал несколько театральных представлений, правда, местные ребята играли из рук вон плохо. Зато это позволило избежать ненужных насмешек по поводу моего внешнего вида. Я как бы заранее заявил о себе как о лидере и вообще человеке авторитетном, и они меня действительно слушались. Вот только будущее казалось по-прежнему бесцветным. Я не хотел и слышать о других возможных способах заработка. И однажды, одним голодным вечером, я нашел выход, решив мастерить маски: по одной на каждый день. В театре оценили мое мастерство и умение изображать каждую эмоцию. Они пригласили меня играть в комедиях дель-арте, а это было многим лучше того, чем я вообще мог себе представить свою актерскую карьеру, - на лице актера красовалась маска ностальгического недоумения с тонкой паутинкой морщин на лбу.
Директор покачал головой и отряхнул пепел.
- Человек всегда найдет выход, если действительно хочет, - задумчиво изрек он, - иногда приходится отказываться от своих притязаний, если их нельзя претворить в жизнь, но это не значит отказаться вовсе, - на щеках образовались ямочки. Сигарета рухнула в пепельницу недокуренная.
- Альбин пожал тебе руку? - перевел разговор актер, подбирая под себя ноги. Кресло казалось ему таким удобным, что он не хотел уходить на свою скрипучую кровать. Директор кивнул и слегка нахмурился, как будто его грызла тревога о чем-то.
- Нести ответственность за свое поведение в прошлой жизни весьма утомительно, - шумно отхлебнул сладкий чай.
- Значит, скоро все закончится, - актер склонил голову, в голосе звучала легкая грусть, - когда осознаешь себя вполне реальным, сложно принять собственное исчезновение... Впрочем... Какие задания ты предложил детям на экзамене?
Директор вздохнул, застучав пальцами по подбородку.
- Если быть точным, то это задание. У каждого на бумажке написано одно и то же.
Актер подался вперед. - Я почувствовал, что они такие же, как я... Значит, только Альбин... другой? - последнее слово произнес шепотом, как будто его могли подслушать.
Директор отрицательно покачал головой, на губах блуждала странная улыбка.
- На этот раз ты ошибся. Это не Альбин. Ребенок, которого я жду, постучит в эту дверь с минуты на минуту.
- Значит, скоро начнется сращение? - актер сглотнул. - Знаешь, я чувствую... страх.
- Я тоже. Каждый из нас. Из страха рождается истина, ты не знал? - директор встал, сцепив руки в замок, и медленно заходил по комнате.
Актер больше ничего не сказал, он только спрыгнул с кресла, попав в свои лакированные туфли и вышел, оставив дверь приоткрытой. Волнение охватило директора, отзываясь громкой дрожью каждой части тела. Выпачканные пеплом пальцы массировали холодные виски, но тщетно: боль объявляла себя победительницей. От ее торжества танцевала горячая кровь, настороженной кошкой бросающаяся к коже. Директор схватился за ручку, но не потянул, чтобы распахнуть окно, потому что там, под позвонками издерганного поэтами вечера, семенила холодная тишина, а душа просила колокольный звон... Чьи-то шаги за дверью. Сейчас ворвется обнаженным нервом, бросит на стол записанные на бумаге слова (два слова и один знак препинания) и нанесет удар в спину...
Директор облизал пересохшие губы, шаги приближались. Когда тот, кого он ждал, остановился, мужчина позволил себе повернуться.