Плач об утрате
Там, где стояли скалы,
Стены вода воздвигла.
Нашей земли не стало.
Наша земля погибла.
Силясь найти хоть призрак,
В дали глядим до боли;
Там, где была отчизна,
Тризну справляет море.
Вставали волны - их кили резали;
С вершины гребней бросались в бездны мы;
Сиро́ты моря, ища пристанище,
Томились штилем, о ветре грезили.
Стонали мачты - мы зубы скалили;
Трещали реи - мы к звёздам правили;
Четыре бури боролись в парусе
Вдали от дома, что потеряли мы.
Мечи молчали, скрипели палубы;
Мы не вздыхали, глотали жалобы;
Не слёзы - брызги на лицах высохли.
Мы не рыдали. О, мы не стали бы.
Йокуда!.. яркость твоих мозаик снится мне.
Йокуда!.. пенье твоих фонтанов слышу я.
Йокуда!.. ястреб парит над башней в вышине.
Йокуда!.. раной горит в груди тоска моя.
Чайки зовут на берег
Со стороны закатной,
И поднимает Яхуб
Руку в перчатке латной,
Благословляя гавань,
Небо, песок и ветер,
Каждый цветок и камень
Края, что нас приветил.
Края, где раны стянет
Времени швами крепко;
Где мы тенями станем
Наших великих предков.
Песенка о Фе́дрисе Хле́ре
С крутого берега сошла
В прохладный водоём.
И смотрит, смотрит Фе́дрис Хле́р,
И кровь чернеет в нём.
- О, не смотри, мой ассасин,
Не преступи запрет.
- Нет тяжелей на мне греха,
И сладостнее нет.
- О, отступи, мой ассасин,
И опусти глаза.
- Что не дозволено желать,
Не пожелать нельзя.
Она как пламя над водой:
Отточенней ножей,
Подлее яда, горче мук,
Чем смерть во сне нежней.
Она как пламя над водой:
И свет и пекло вся;
Земля не держит, и дрожат,
Качаясь, небеса.
Я каюсь, каюсь, но сейчас -
Хоть миг один ещё...
...И вытек из глазницы глаз.
И по лицу течёт.
Сложенная вдвое записка
У двемерской цитадели,
у медью звенящей башни,
тебе назначаю встречу,
соперник и брат мой старший,
кому по силе и чести
святого Ллотиса посох:
ты первый в ордене, первый,
но я тебе вызов бросил.
Глубины Турейнулала
гудят сапог моих поступью;
перчаткой четырёхпалой
он Храму славу возносит;
на нём я мой тебе вызов
выводил тесаком и кровью,
идя в гремящие залы
по пепельному отродью.
В просвете секущей бури
здесь башни созвездья нижут,
и за белокосой Секундой
гонится Массер рыжий.
Не ложь ли, что прежде были
луны единым телом
бога, который придумал
могилы и колыбели?
С пустою, без сердца, грудью
его разъяли на части,
и серебру Секунды
с красным не слиться Массером.
Шёлком зашил я раны.
Одну пережить не думаю.
Тебя из пасти вулкана
дождаться бы к полнолунию.
Ушли за тобою братья
в ад горящий и гневный;
вырви победу у кратера -
первый в ордене, первый!
В буре и рокоте горном
я шаг твой мерный узнаю;
в своём стекле закалённом
ты словно крепость живая;
колючие шлема отсветы
на щетину щёк твоих бросило,
и вопли душ, будто лозы,
увили навершие посоха;
гроза под твоим нагрудником,
и бьётся в её средоточии
цветок драгоценной коды -
бесстрашный и непорочный.
У двемерской цитадели,
у медью звенящей башни,
мой капитан, мой первый,
соперник и брат мой старший,
любуйся полными лунами,
ведь небо поёт от счастья,
когда красотой Секунда
не уступает Массеру.
Смахнешь ты тёплые звёзды,
и мне на плечо упадут они;
какое чудо, что оба
мы живы в эту минуту.
...
Двое героев уходят к вулкану
Армиге́ры застыли в молчании
Норд белоснежный и угольный данмер
Над жерло́м горы буря крепчает
Мама, мама, они не вернутся!..
Не плачь - с ними боги, родной мой
Буря, в золоте глаз отражаясь, беснуется
Дверь Виве́к затворил за собой
Уву Лларен:
"Мендел Эвес владел Тесаком Святого Фелмса Отважного.
Он был храбрым и благородным Вечным Стражем,
но пал в сражении на северо-восточных склонах Красной Горы
в логове пепельных вампиров, известном как Турейнулал".
"Бывший капитан Вечной Стражи, Воруз Бетримо,
сражался с ужасными созданиями Дагот Ура, но погиб,
защищая тех, кто находился под его командованием.
При нем был Епископский посох святого Ллотиса,
священный артефакт, который ныне находится в руках врагов.
Вы можете подождать, пока почувствуете в себе силы
выполнить это последнее поручение, но я прошу вас спуститься
в глубины Красной Горы и вернуть
Епископский посох святого Ллотиса".
Двустишия рыбаков Хуула
В традиционных двустишиях, которые по случаю
складывают рыбаки Хуула, вторая строка всегда
контрастирует с тем, о чём говорится в первой.
Небо противопоставляется морю, богатство бедности,
далёкое близкому, меры - животным или явлениям природы и т.п.
Темы этих бесхитростных стихов в основном бытовые.
***
Думала: с неба упал скальника крик.
Ан нет - нордлинг-сосед песню завёл.
***
Яркие, луны бегут в промельках туч.
Во тьме спят рыбаки в глуби морской.
***
Громкая, жёнина брань мучает слух.
Тишком мацт в животе дух веселит.
***
Вечно мне сети бросать, сети тянуть.
Раз в год мытарь пришёл, мытарь ушёл.
***
Толстое, треснет вот-вот гузно твоё.
Я ж тощ - врос уж давно в спину живот.
***
Гневаясь, гонишь меня - стал целовать.
Нежна, к себе зовёшь - целую вновь.
***
"Flyyyin'... flyyin' in the skyyyy..."
К реке сбегает дорога
С холма, от графского замка;
Поросший зеленью берег
Вечерней влагою заткан;
Круглится мостик дощатый;
Полощут волосы ивы;
Вода часовню Аркея
Колышет неторопливо.
До локтя куртка промокла,
И белый лотоса веер
В ладони иссиня-серой
Себя стократно белее.
Изранясь о черепицы,
Заря спустилась на город;
Сцепился с бранью имперской
Разбойный орочий говор;
Но длинное ловит ухо
Сквозь ругань пьяную песню,
Где взмыл высоко клиффрейсер -
До самого поднебесья...
И исчезает город -
Сиродский город восточный.
Качаясь, бредут гуары
По брюхо в травах полночных,
И дремлет глухое ворчанье
Под их языком лиловым.
Несут они сон на спинах
К пустошам отдалённым,
Где сухо сердечко кочевья
Стучит, у юрты пристроясь,
И эхо несёт, содрогаясь,
Тягостный страйдера голос.
...Не глядя, ерошит венчик.
И как - и когда? - осталась
От лотоса на ладони
Одна лишь чашечки завязь?
Дрожит на ряби часовня,
Трепещут ивы тишайше;
Пунктир лепестков уносит
Река за мостик - и дальше.
И алым в алое смотрит
Заря - до звона немая...
- О чём печалишься, парень?
- Да сам, приятель, не знаю.
Пепельная колыбельная / Ashlulluby
"Тай тяжело задышал и ответил,
хотя и не хотел этого делать:
'Порой я слышу Песнь'".
"Песнь яда", книга III.
Пепельному гулю
скучно под горою,
в Маар Ган идёт он
сумрачной порою.
Маревом лиловым
тучка луны застит,
звёздочки - как зубы
в фуражирьей пасти.
Минул гуль ворота,
а в лачуге рядом
мать качать устала
плачущее чадо.
"Спи, сынок, и маме
дай поспать немного".
Скрипнул гуль когтями
прямо за порогом.
"Спи, сынок, не то я
от тебя избавлюсь".
Под окном зелёным
гуль стоит, горбатясь.
"Мать, отдай мне чадо,
чтобы вместо серы
сладкий детский запах
был в моей пещере;
чтобы голый камень
с горя не глодал я,
мягкого младенца
навсегда отдай мне".
"Сгинь, отродье пепла,
в горькие болота;
берегут нас боги
моего народа!".
"Громко ты грозишься,
да что в этом толку?
Я богов фальшивых
не боюсь нисколько".
"Сгинь, отродье пепла,
сгинь за три фояды;
охраняют предки
и меня, и чадо!".
"Много вас пропало
с проклятого года;
предки твои рады
моему приходу".
Чёрен и огромен
вырос он у двери,
тянет острый коготь
прямо к колыбели.
"Слушай, слушай, чадо,
голос мой скрипящий,
не найти на свете
этой песни слаще".
Корчится отросток
на лице увечном:
"Ты её отныне
будешь слушать вечно".
...Пепельные гули
под горою Красной
бросили в корыто
корпрусное мясо.
Две луны за тучку
прянули в испуге.
Хлопает от ветра
дверь пустой лачуги.