Мать со вздохом закрыла дверь, и последние снежинки упали на половицы сеней. Начала расстегивать обледенелый воротник закоченевшими пальцами. Её лицо было бледным, худым, с тусклыми глазами.
Мать сглотнула, тяжело дыша, посмотрела на него, перевела мутный взгляд куда-то вперед и положила холодную сухую ладонь на голову сына.
- Всё будет... - еле слышно произнесла она. - Всё будет, сыночек... - и, шаркая, направилась в комнату.
Янька подбежал к завалившейся на топчан матери и начал стаскивать с нее валенки.
- Может дать чего? Мамка? - глаза сверкали в скудном свете лучин. - Скажи! Я к дядьке Макару побегу...
- Не надо к дядьке Макару, - сглотнув прошептала мать.
- Может дать чего? - повторил ребенок, сжав в ладошках холодную руку матери, и не без горечи подумал, что дать-то нечего. Дом был пуст, мать продала все, что смогла. От ложек с вилками, до стульев.
- Всё хорошо, сыночек. Всё хорошо, - лежа с закрытыми глазами, шептала мать. - Мама поспит немножко, а потом придумает... что-нибудь приготовит... - Янька слушал ее шумное дыхание, перебивающее вой метели за окном.
- Янык, - Янька взглянул на сестру, что стояла в дверях и терла сонные глаза, - кушать хочу.
- Иди ложись, - пробурчал мальчик. - Мамка спит. И ты спи. Проснется - даст поесть. А пока спи.
- Я кушать хочу, Янык...
Янька грубо взял сестренку за плечо и втолкнул в спальню:
- Спи, я сказал! Мамка спит, и ты спи.
Ночью мать громко стонала, вяло хватая руками воздух, и не слышала Яньку.
На утро мать не просыпалась, так и лежала, тихо хрипя. Даже не ворочалась. Янька накинул отцовский латаный тулуп и побежал к дяде Макару. На улице мело. Янька увидел несколько холмиков на дороге и понял, что это лежит. Дом дяди Макара был пуст, дверь настежь. Внутри уже ничего не осталось, кроме мебели. Дядька Макар лежал на полу, лицом вниз, поджав под себя правую руку, левая его рука со скрюченными пальцами растянулась вдоль досок.
- Ты что, Мила?
Янька хлопал глазами. Его сестренка ползала на коленях, выуживала из-под топчана, на котором лежала мать, что-то невидимое и отправляла в рот.
- Мила! - Янька сбросил безразмерную шубу, выпрыгнул из валенок и кинулся к сестре. - Не надо! Не ешь крошки! Дура! Нельзя! - он схватил ее за руки, большие водянистые глаза смотрели куда-то сквозь него, рот медленно пережевывал пустоту. Прижал к себе. - Нельзя... Дурёха. Терпи. Мамка скоро проснется. Отец воротится... Что ж он скажет, если узнает? Он же вернется к нам. Вернется... - Янька со стыдом почувствовал жгучие полоски на своих щеках.
К вечеру мать умолкла. Янька пытался разбудить ее, но не вышло. Она стала холодной, и ее лицо становилось чужим.
Когда Янька ложился спать, обнимая дрожащее тело сестренки, перед его глазами стояла мать, улыбающаяся и счастливая. И отец. И цветущее поле, полное пчел и стрекоз.