Когда я шел на встречу, мою голову занимала не только мысль о том, что я буду брать интервью у убийцы, возможно даже, серийного. Возможно даже, у законченного психопата. Я хотел задать вопрос. Я хотел получить что-нибудь хоть издали напоминающее ответ. И это, скорее всего, было настоящей причиной, почему я полтора месяца делал все возможное, чтобы встретиться с ним. Если уж на чистоту, то мне было плевать и на него и на его жертв.
Когда я узнал об этой истории, Федорович, главный редактор газеты "Срыв", в которой я работаю, не разделил мой оптимизм. А ведь из всего этого должна была получиться хорошая статья. Действительно хорошая.
Виталий Кажан. Лейтенант в отставке. Воевал во вторую Чеченскую кампанию в девяносто девятом. Потом был уволен в запас, вернулся в родной Ростов. Затем куда-то пропал. И вот появился. Само собой, что я собрал намного больше информации, но тут она ничем полезна не будет... в этой истории.
Боевой офицер. А сейчас серийный убийца. Забавно и грустно. Я не был на войне. Я не служил. Я не имею никакого понятия, что такого видит человек на войне, что может превратить его из героя в маньяка. Конечно, многие убийцы никогда не служили в армии. Но Кажан в письме сказал, что все это началось там.
Дежурный проверил мои карманы, осмотрел портфель, дал подписать пару бумаг и по внутреннему телефону вызвал охранника, который провел меня в комнату для свиданий. Комната для свиданий разделена решеткой на две половины - и тут и там стол и стул, только с моей стороны в столешницу не были ввинчены кольца с наручниками. Охранник сказал, чтобы я немного подождал, а сам он будет за дверью.
Кажан выглядел ужасно. По-настоящему ужасно. Так выглядит человек, у которого последняя стадия рака. Он еле-еле держался на ногах, когда его вводили. Охранники пристегнули его наручниками к столу и вышли.
Кажан молча и долго смотрел на меня, облизывая пересохшие губы. Кожа на его исхудавшем лице и костлявых руках шелушилась, впалые глаза были красными, а дыхание неровным и хриплым.
- Вы будете записывать наш разговор? - его голос оказался намного мягче и увереннее, чем я себе представлял.
Я достал из портфеля диктофон.
- У вас есть сигареты? - он все так же не сводил с меня глаз.
Я достал из кармана пачку "Плачущего ангела" и передал через прутья решетки. И зажигалку. Кажан закурил, неуклюже, насколько ему позволяли наручники, и с наслаждением закрыл глаза.
- Я хотел бы узнать... - начал было я.
- Почему так вышло? - перебил он.
Я кивнул. В тот момент я подумал, что мне не удастся получить от него ответ на мой вопрос, задай я его прямо. Возможно, он бы просто не понял меня. Мне оставалось надеяться на то, что в его рассказе я сам найду ответ.
Кажан еще раз глубоко затянулся и выпустил огромный клуб дыма.
- Считаете вы меня психом или не считаете... И, может быть, вы, все-таки, включите диктофон?
Его рассказ был сбивчивым. Иногда он делал длинные паузы и смотрел в никуда, потом приходил в себя и продолжал.
- В октябре девяносто девятого ичкерские ублюдки в первый раз, наверное, по-настоящему почувствовали жопой, что их идут выносить вперед ногами. Деньги из России слать перестали, границы на замке, да и людьми и наркотой торговать стало куда сложнее.
У меня брат в девяносто шестом в Грозном погиб. Чурки ему "Советское шампанское" устроили... Я знаю. Одноклассник это видел своими глазами.
Девчонке было лет семнадцать. Как же ее звали? ...может быть даже шестнадцать. Она из нашей роты троих пацанов угробила. Хорошо била сука. Хорошо била... Там поселок небольшой был, в километрах двадцати от Шатоя. Стукачок там нашелся. Девочку эту с сестричкой младшей взяли, когда она на речке воду брала. У нее синяк на правом плече был. Кусалась сука. Дом перерыли - ничего. Тогда старлей Федоров берет младшую левой рукой, а пистолет - в правую, и говорит матери: "Либо выкладывай, где старшая оптику прячет, либо начну с малой". Уговаривать долго не пришлось. Пошла, показала... Черт, как же ее звали?
Что я несу?...
В начале ноября, как Кадыров сдал Гудермес, наша рота зачищала селение у реки Шардоран. Разведка донесла, что там сидит один из отрядов Алихаджиева. Сначала прошлась авиация, потом зашли мы. Сразу началась пальба. Как потом выяснили, чурок... боевиков там не оказалось. Но по нам стреляли... Десятка два гражданских погибло, как раз на окраинных улицах.
Я перебил его:
- Как в Новых Алдах?
Он вглядывался в меня:
- Я не знаю, что произошло в Новых Алдах. Меня там не было.
Был у нас такой Ветров - парень без намека на здравый смысл, на все было плевать, под пули лез. У него граната была на "самый крайний случай", никогда не снимал с разгрузки. Сам сибиряк, из Омска, здоровый такой. Так в тот день я впервые увидел, как он плакал.
...И там была старуха. Она рыдала, прижимая к груди, наверное, внучку, и орала. У нее был страшный взгляд. Готов поклясться - она выкрикивала самые страшные проклятья, которые знала. Потом я серьезно даже думал, что это все из-за нее.
Все началось через три дня.
Я проснулся оттого, что горло горело. Так хотелось пить... Солнце еще толком не появилось, и стоял полумрак. Мы засели в нескольких домах на холме возле маленькой деревни, и через окно было видно небо и гряду. В моей фляге было пусто, и я попросил у Денченко воды. Он зачерпнул кружкой из кувшина и дал.
Я глотнул крови. Меня чуть не вырвало. Этот соленый вкус разбитых губ. А если уж пьешь чужую кровь... Я чуть ему морду не начистил, а он смотрел на меня, как на сумасшедшего. В кувшине тоже была кровь. Но еще несколько часов назад его наполнили из колодца в деревне, и я пил из него. Я думал, что это идиотская шутка, но у всех во флягах была кровь. Они без проблем пили из своих фляг, пили из кувшина, а я не мог. И снег на земле был алым.
Старлей Федоров отвел меня в сторону, поговорил. Он зачерпнул снег в ладонь, принюхался, пожевал, проглотил. Сказал, что это просто снег и что он белый. Обычный. Каким всегда бывает снег. А мне просто кажется. Он сказал, что у меня нервный срыв, и мой мозг рисует всякую чушь. Он сказал, что мне нужно расслабиться и отдохнуть, достал травку, забил косяк, и мы его раскурили. Мне стало легче, и я отправился отсыпаться.
Но на утро снег за окном оставался алым, а во флягах пацанов была кровь. Жажда просто выжигала изнутри. Я помню, у меня началась истерика: я начал смеяться, потом хохотать. Потом взял себя в руки - старлей Федоров саданул по челюсти.
Следующие два дня мы двигались пешком по горной проселочной дороге, мимо оставленных поселений. Пару раз перестреливались с чурками... это... с боевиками. Меня там один раз зажало, и Ветров мне тогда жизнь спас... вытащил.
Жажда превратилась в ноющую тупую боль в горле и желудке. Я ходил как в полудреме. Я только ждал, когда мы дойдем до нашего блокпоста. Я ждал, когда доберусь до врача.
Озарение настало в первом же населенном пункте. Овчар резал барана. Я остановился и не мог отвести глаз.
Из перерезанного горла лилась вода. Чистая прозрачная. Я бросился что было сил, впился зубами и стал пить. Еще никогда я так жадно не пил, еще никогда я не пил такую холодную воду. Вкус у нее был, как у сточной воды, но мне в тот момент было плевать. Когда напился и вытер губы, увидел, что вокруг меня столпился народ - и местные и пацаны из моей роты. У них у всех был ошалевший взгляд. Теперь-то я понимаю, как это выглядело со стороны.
На блокпосту я узнал, что это случилось не только со мной. Врач вспомнил с десяток случаев среди наших. И, как минимум, одного боевика. Я спросил у него, что это такое может быть, но он не знал. Он с любопытством рассматривал меня, расспрашивал, записывал в свою тетрадку. Когда он поставил на стол два стакана, и предложил выбрать и выпить один, я сломал ему нос.
Меня комиссовали через четыре дня. По здоровью. На самом деле они считали меня сумасшедшим.
Кажан замолк и уставился в столешницу. Сигарета дымилась в его руке. Я взял пачку и достал одну.
- Для вас они поменялись местами? - спросил я его.
Кажан словно очнулся от дремы:
- Кто?
- Кровь и вода.
Он еле заметно кивнул.
- Вы задаете тупой вопрос. Я только что вам это рассказал.
Я подкурил:
- А что было потом?
- Я вернулся в Ростов. Жил у сестры первое время. Мать умерла за неделю до моего приезда. Сказали - инфаркт. Устроился на работу в пожарную часть. Поставил матери памятник. Потом снял себе квартиру - не хотел, чтобы Маша узнала. Я ведь даже не умывался. Обтирался спиртом, пил куриную кровь, телячью. Сырое мясо помогало. На улицу, если было пасмурно или любой намек на дождь, не выходил без зонта или плаща. Водопроводный кран в ванной или на кухне вызывал у меня рвотный позыв, стоило мне на него взглянуть.
Меня постоянно тошнило, рвало от ощущения гнили во рту. Кровь животных, может, и спасала от жажды и уменьшала боль, но... на вкус была, как помои.
Я подобрал одну малолетку на улице, привел домой. У нее были длинные грязные светлые волосы. Помню, на ней была болоньевая зеленая куртка и потертые джинсы. Она неумело накрасила губы... Мы выпили, покурили, поговорили о том о сем... Она думала, что я хочу ее трахнуть. Сидела такая ухмылялась, болтала ногой, строила глазки... а я смотрел на нее и, если на чистоту, в тот момент, я боролся с демоном в моей голове, который шептал и шептал: "Возьми ее, выпей ее и тебе не будет больно. Что ты ждешь? Зачем ты ждешь? Что она и что твоя боль?"... И в том же духе, как будто я отчетливо слышал этот шепот у самого уха. Я сжимал кулаки, и лоб покрыла испарина. Она заметила это и еще больше начала усмехаться, видимо, ей показалось, что я нервничаю из-за нее. Но этот голос, которого не было... Я хотел то, о чем он мне говорил. Я включил музыку, снял с нее одежду, отвел в ванную и всадил ей между ребер кухонный нож.
И я не ошибся. В человеке течет самая чистая и холодная вода. В ту ночь я пил и никак не мог напиться.
Мне снились ведьмины шабаши по всему городу, горящие костры, женщины с птичьими крыльями вместо рук, и говорящие бездомные собаки...
Наутро я проснулся, и мне было хорошо. Даже лицо изменилось - румянец на щечках, глазки блестят. Я чувствовал себя чемпионом. Это несравненное ощущение. Это... Это бессмысленно объяснять. Не было боли, слабости, тошноты, вкуса дерьма на языке... И я знал, что мне нужно будет еще. Просто знал. Не могло быть иначе.
Вы знаете, как делается "красный тюльпан"? Нет? Берется человек, накачивается до отключки наркотой или обезболивающими. Потом с него сдирается кожа - аккуратно, чтобы раньше времени не истек, и выставляется на солнце. Через время действие уколов проходит. Летом сразу слетаются мухи, оводы, слепни...
В Ростове я убил еще несколько человек... Была девушка с грустными глазами, она продавала цветы на перекрестке Кировского и Максима Горького. Был парень, таксист, все плел про то, что у него жена в роддоме и только-только родилась дочка... Еще были две девчонки-беспризорницы, как они сами мне сказали, хотя, скорее всего, они были из неблагополучных семей... их одежда была такая грязная, что казалось, будто они ночуют с собаками, и голодные глаза... такие голодные и тоскливые... я пообещал их накормить. Я не помню всех.
Знаете, я стал по-другому смотреть на людей. Теперь они для меня уже не были людьми, они были стадом овец, которых я мог закалывать, когда мне вздумается. Лица на улице стали одинаковыми, пустыми, ничтожными. Я казался себе Богом, наверное... больным богом. А в них текло лекарство.
И еще что забавно - за все время, пока я работал в пожарной охране, я ни разу никого не спас. Мне даже возможности такой не попадалось.
В один прекрасный осенний день я облажался. Маша принесла мне мои постиранные и выглаженные вещи - она всегда мне стирала и гладила белье. Звонка в квартире не было, так что она постучала, подождала и открыла дверь теми ключами, что я ей дал. Она не стала меня будить, а положила пакет на диван и зашла в ванную... А там со вчерашней ночи валялся соседский мальчишка.
Она долго пялилась в окно, молча, выкурила штук пять сигарет. Потом повернулась... У нее были покрасневшие глаза и губы чуть-чуть подергивались. Она сказала, чтобы я убирался из города, и если когда-нибудь попадусь ей на глаза, она сдаст меня.
Кажан умолк, затянулся сигаретой и снова уставился в столешницу.
- Что вы с ней сделали? - спросил я.
Кажан пожал плечами:
- Ничего. Она ведь моя сестра. В тот же вечер я уехал в Питер. У меня там были друзья.
Сережа Файтер... "Файтер" - это школьное прозвище. Он с пятого класса ходил на кикбоксинг. КМС. Сережа Файтер держал несколько охранных фирм. Он быстро нашел мне работу, дал жилье. У меня завелись деньги.
Я продолжал убивать.
Нева, на которую я смотрел с Троицкого моста, не просто река, не та, на которую смотрите вы. Я познакомился с двумя людьми, такими же, как и я. То есть с двумя упырями. Я понял, увидел, что я действительно такой не один. Они были знакомыми Сережи Файтера. Оба серьезные бизнесмены - Данил Рогов и Павел Цукерман. Они устроили оргию в сауне с тремя проститутками. - Кажан тут странно улыбнулся. - В сухой сауне.
- Он знал про вас?
- Кто?
- Ваш друг, этот Сережа Файтер. Он знал про вас и тех двух бизнесменов?
- Нет. Он познакомил нас, но о наших пристрастиях понятия не имел.
Так вот. Так меня приняли в свой маленький клуб. И вот после этой... после этого я стоял на мосту и смотрел на кровавую реку, и я вспомнил фильм с Аленом Делоном, где он рисовал мультфильмы, а Смерть забрала его, чтобы он ей придумал красивый конец света. И он нарисовал ей конец света. И заканчивался тот кровавым потопом. И... И я подумал тогда - а, может, я никакой не избранный, не особенный? Просто я один из первых. Чем вам не конец света?
Через пару недель мне позвонил Цукерман. Он сказал, что Рогова убили. Кто-то завалил его в загородном доме. Его и троих охранников. И не просто завалил, а вонзил в сердце кол и сжег. Недвусмысленно, правда? Через несколько дней за городом нашли и Цукермана, тоже сожженного и с колом в груди.
А вскоре он пришел и за мной. - Кажан улыбнулся. - Ветров. Он был мрачный, да и вообще выглядел не очень. Он сказал, что был в Ростове у моей сестры. - Тут Кажан рассмеялся.- Этот идиот решил, что может на что-то повлиять. Он терпел, мучился, не притрагивался к человеческой крови. Посвятил себя истреблению нечисти. Настоящий мученик. Начал мне рассказывать о грехе, о Библии, о человечности ... Идиот. - Кажан перестал улыбаться. - Я ему завидую.
- Почему?
- Неужели вы не понимаете? Он смог быть сильнее этого.
Он не стал меня убивать. Он сказал: "Я хочу, чтобы ты сдох от голода, Виталик. Медленно и мучительно. Это тебе будет в самый раз". И он сдал меня ментам - у него было достаточно доказательств по нескольким из совершенных мною убийств, и он их отослал в прокуратуру. Сами понимаете, никто бы не стал заморачиваться на мою диету, посмотрите на меня.
Когда Сережа Файтер узнал, что я такое, он пытался меня пристрелить... но так, как носил с собой травмат, то только успел сломать мне ребро и выбить плечо. И добил бы, если бы не менты.
Я не могу сказать, сколько человек я убил. Я как-то пытался считать, но потом сбился.
И, знаете, у меня нет никакого чувства вины.
Кажан поднял глаза и уставился на меня:
- Я ведь знаю, что этой заразы все больше и больше. И у нас и за рубежом. Я новости получаю. Как вы думаете, сколько времени у нас всех осталось? И упыри могут жрать упырей. Вполне.
Чем вам не конец света?
Когда его уводили, Кажан попросил пачку, и я отдал ему ее.
Я все больше убеждаюсь, что разговаривал в тюремной комнате для свиданий уже не с человеком.
Я не уверен в том, получил я ответ на свой незаданный вопрос или нет. Наверное, частично все-таки да. Наверное, он прав. Я тоже вижу кровавую реку с Троицкого моста. Уже несколько месяцев. И каждый день боль все сильнее.
А еще родилась глупая и омерзительная мысль. Из Евангелия. Иисус превращал воду в вино. Вино - кровь Христа.
Просто глупая мысль.
Я пытаюсь смириться с тем, что превращаюсь в вурдалака. Чувствую, пройдет еще немного времени, и я не смогу уже терпеть. Но... но я не хочу становиться такой мразью.
Как по мне, все это даже логично. Человек всегда хотел крови ближнего. Раз хотел - держи. Вот и воздалось по заслугам.