В просторном кабинете, богато украшенном всевозможными художественными излишествами, было необычайно тихо, только шелест переворачиваемых страниц нарушал напряженную тишину. Два человека, расположившиеся один напротив другого, не издавали ни единого звука, казалось, они даже не дышат. Первый склонился над бумагами, его глаза живо бегали по исписанным страницам, брови то взметались вверх, то собирались в не предвещающую ничего хорошего кучу у переносицы. Второй стоял, выпрямившись как на параде, и поедал глазами того, кому был обязан всем, что только имел. Если первый сосредоточенно читал, то второй жадно ловил каждое движение, малейший намек на неудовольствие или удивление. Слишком многое в жизни Генриха Вадера зависело от скорого разговора.
Ровно бьющееся сердце авантюриста дало сбой, когда император поднял глаза, ладони вспотели. Вадер шел ва-банк.
- Как это понимать, Генрих? - голос повелителя дряхлеющей империи был спокоен, но нервно теребящая роскошный ус рука выдавала недовольство. - Эти два твои донесения похожи друг на друга не больше чем вода и пламя, - Франц Иосиф раздраженно отодвинул бумаги от себя.
Стоящий навытяжку перед своим императором, начальник разведки Австрийской Империи твердо и с достоинством выдержал вопрошающий взгляд, после чего вежливо опустил глаза. Вознесенный волею случая к самому трону, он был далеко не робкого десятка, скорей напротив являлся отчаянным смельчаком и авантюристом. С малых лет зубами прогрызая себе дорогу наверх, Вадер не гнушался никакой подлостью, если она была необходима для его планов. Он не имел друзей, его немногочисленные враги не засиживались рядом с ним, он всегда был на хорошем счету у начальства и производил самое благоприятное впечатление на любого, если считал это необходимым.
Своим стремительным продвижением по иерархической лестнице в недрах австрийской разведки Генрих был обязан исключительно собственно беспринципности. Так уж получилось, что до работы на австрийскую разведку, он немало поработал на прусскую. Вечная нехватка денег и непреодолимая тяга к красивой жизни, вкупе с гибкими моральными принципами и жаждой приключений не позволили ему отказать в маленькой услуге за неплохое вознаграждение. Потом была ещё одна услуга, потом ещё одна. Переписывая приказы и копируя карты из штаба полка за звонкую монету, Генрих не испытывал ни малейшего страха. В армии ему ничего не светило, ждать продвижения по службе долгие годы было не в его порывистом характере. Если бы потребовалось, он был готов покинуть Родину в считанные дни. Америка и Новый Свет манили его - вот где человек с его хваткой и деньгами мог бы развернуться! И, скорее всего, так бы и случилось, если бы все шло своим чередом. Однако, испытывающая финансовые трудности прусская разведка, решила сократить расходы на своих агентов. В один прекрасный день, честно украденные документы остались без оплаты, а прусский агент, через которого работал Генрих, ступил на шаткую дорожку шантажа и угроз (потеряв своего главу Штибера*, прусская разведка наделала немало ошибок). Спустя несколько месяцев, неоплачиваемого труда на благо Пруссии в армии Австрии, Вадер уже всерьез собрался бежать из страны, разумеется, предварительно позаимствовав фамильные драгоценности одной веселой и любвеобильной вдовушки, как в одночасье его планы претерпели самые кардинальные изменения. Неожиданно для самого авантюриста, Вадера, как исключительно верного короне офицера, отрекомендовал родной разведке командир полка. Был ли этому причиной легкий флирт с юной дочерью старого вояки, души не чаявшего в своем единственном ребенке, осталось тайной, но данная рекомендация стала свершившимся фактом.
Попав в австрийскую разведку, Генрих первым делом жестоко расправился со своим бывшим прусским контактом, предварительно пыткой выдавив из него список лиц так же как и он, снабжавших соседнее государство ценной информацией. Этот список, презентованный новому руководству, вызвал грандиозный скандал, разразившийся в Австрии при обнаружении огромного числа прусских агентов и осведомителей среди офицерского состава армии, едва не привел к немедленной войне к соседом, котоую остановило лишь вмешательство России и Франции. Тем не менее, скандал этот возымел самые положительные последствия на судьбу Генриха. Вадер, скромно умалчивая о предпосылках своего ошеломительного успеха, быстро рос в чинах. Его успех в борьбе с прусской разведкой был замечен, вытащен на свет божий и освещен в газетах под самым выгодным углом, как образцово-показательный. На австрийскую разведку и контрразведку денег решено было не жалеть. Попытки опомнившихся было от сокрушительного разгрома пруссаков вбросить компромат, что, дескать, сам Вадер является прусским агентом, с треском разбились о новую репутацию Генриха - как грозы шпионов.
Неделю назад, получив от своих агентов ныне лежавшее на столе императора донесение, он испытал сильнейший удар по своему возросшему самомнению. Дело было в том, что из разных источников Генрих получил сразу два экземпляра новых военных планов Пруссии, хотя сам Вадер неоднократно заявлял своему сюзерену, что после разгрома сети осведомителей Бисмарка внутри страны, Пруссия не осмелится напасть на них. Это подтверждала и другая информация, полученная от его агентов. А сейчас новые прусские военные планы, попавшие в руки австрийцев, прямо говорили о том, что Пруссия планирует нападение в самое ближайшее время, и при этом полученные от агентов сведения существенно отличались как в определении направления основных ударов, так и в численности вражеских войск. Это грозило обернуться для начальника разведки большой бедой, однако скрывать новые сведения от монарха было бы ещё более опасно.
Сначала у Генриха мелькнула мысль, что кто-то из его сотрудников мог пойти на такую масштабную авантюру позарившись на его кресло, Вадер быстро отбросил эту идею как невозможную. Генрих сильно напугал своих подчиненных несколькими показательными и изощренными расправами над недовольными, но все же не настолько, чтобы они вели себя как загнанные в угол крысы. К тому же, пытаться подставлять его подобным образом, было бы слишком глупо. Разработать такой сложный план, оперирующий реальными данными прусской армии, военной промышленности и транспортной системы, где как минимум большую часть сведений не составляло труда проверить, ради того чтобы подсадить начальника? Бред.
Попытки подтвердить или опровергнуть информацию о новых военных планах Пруссии успеха не принесли. Времени на размышление было в обрез и, не видя способа избежать ответственности за предоставление или сокрытие информации от своего благодетеля, он начал готовиться к разговору. Генрих насколько мог хорошо изучил своего императора и понимал, что отвечать на неудобные вопросы, ему все-таки придется вне зависимости от недостатка времени. Государь не примет оправданий и таким трудом доставшийся пост, а вместе с ним будущее влияние и богатство могут пройти мимо. Вадер был человеком не робкого десятка, он не единожды ставил на кон все что имел, но сейчас размер ставки был невыносим, даже для такого азартного игрока, как он.
- Дезинформация, Ваше Величество, - с легким поклоном уверенно ответил начальник австрийской разведки. - Совершенно точно установлено, что прусаки использовала Блейхредера* в своих целях. План, переданный нам через старого еврейского банкира, устарел и не отвечает текущим условиям. Пруссия непременно нападет по новому плану разработанному Мольтке и Бисмарком, - Генрих расправил плечи и посмотрел в глаза императору.
За долгие годы его мастерство обмана для достижения собственной выгоды достигло немыслимых высот. Ни один мускул не дрогнул на лице Вадера. В этот момент он сам искренне верил в то, что сказал. Как известно, действительно великим лгуном становится лишь тот, кто сам верит в то, что говорит.
Когда долгие дни поисков дополнительной информации ни к чему не привели, да и не могли привести в такие сроки, Генриху снова пришлось полагаться только на свой острый ум и невероятное чутье, позволявшее ему выбрать выигрышную сторону или хотя бы вовремя покинуть проигравшую. То что дело с двумя планами нечисто он понял сразу. Получить один план войны из прусского генштаба грандиозный успех. Получить почти сразу же второй, совершенно иной план, да ещё и с комментариями Бисмарка, успех вызывающий лишь недоверие. К тому же обычный переписчик, пусть и на службе Вильгельма никогда не мог получить доступ к такой информации и тут же утонуть пьяным в канаве.
Сразу уверенно заявить, что полученный ранее план единственно верный, помешала лишь интуиция, не без труда, но задвинувшая раздражение и недовольство в дальний угол. Первый план полностью ложился в концепцию все более устаревающих Наполеоновских войн и если второй был предназначен для дезинформации, то более нелепого сценария для этой цели придумать было тяжело. Второй вариант учитывал как внутренние противоречия Пруссии, так и всю тяжесть внешней ситуации, в том случае, если бы она предстала перед европейским и немецким обществом агрессором. Изначальный же доклад эти моменты вовсе не принимал во внимание. А ведь нет ничего страшнее внутренних волнений во время братоубийственной войны. Генрих отлично представлял, какую бурю возмущения вызовет нападение на Австрию даже в исконно прусских землях. Что уж говорить о возмущении в стане возможных союзников Пруссии! Шаткость положения правительства Бисмарка опять лила воду на мельницу второго плана, где недовольство внутри страны будет скомпенсировано агрессивными действиями Австрии. Ко всему прочему, Вадер сразу заметил одну неприятную для Австрии особенность нового плана Мольтке-Бисмарка. Пруссия в полной мере использует преимущество в скорости мобилизации по сравнению с Австрией, причем, обойти это обстоятельство не представлялось возможным. Да и вообще, если первый план практически не учитывал изменившиеся обстоятельства внутри Австрии, то второй ставил это едва ли не во главу угла. Введение цензуры на сообщения в прессе о любых военных перемещениях позволяло выставить Австрию в дурном свете, но как же невозможен второй план компании с военной точки зрения...
Начав службу в армии, Генрих понимал, что никто из полководцев в здравом уме не решится настолько отойти от общепринятой доктрины генерального сражения. Но чем труднее было поверить в смелый план Мольтке, тем более реальным тот казался Вадеру и тем больше ему хотелось расстроить этот гениальный замысел. На восьмой день он принял решение.
- Мой дорогой Генрих, - с сомненьем в голосе прервал молчанье император. - План этой компании нелеп до безобразия. Вам как разведчику простительно этого не знать, но наши генералы никогда не будут всерьез рассматривать возможность противодействия такому сценарию.
Генрих видел, как взволновало императора последнее донесение, видел, как государь нуждался в твердом и уверенном ответе обуреваемый сомнениями. Что ж, Вадер снова оказался прав, точно просчитав своего высокого покровителя. Тщеславная жилка едва ощутимо, но все же приятно дрогнула внутри главы разведки.
Франц Иосиф отчаянно нуждался в победе. Империя трещала по швам, Венгрия вот-вот готова была отделиться, нарастало недовольство в давно покоренных славянских землях. Любой промах для императора был непростителен, поэтому сомнений кого выставят в роли козла отпущения, в случае неблагоприятного исхода, у Вадера не возникало. Ведь даже в самой критической ситуации, публичное заклание паршивой овцы здорово успокаивает общество. Русский император это хорошо показал и продолжает показывать с завидным постоянством. В Австрии такие выкрутасы давно обернулись бы всеобщим дворянским восстанием, но Николай как-то выкручивается, попеременно опираясь то на одних, то на других. Русские вообще слишком многое прощают своим правителям.
- Прошу вас простить меня, Ваше Величество, но я достаточно служил в армии, чтобы понимать кажущуюся абсурдность нового плана, - выдержав основательную паузу твердо ответил Генрих. - Как понимать и то, что этот нелепый план может удаться благодаря своей неожиданности и кажущейся глупости. Благо мои сомнения развеяли последние донесения, которые точно указывают, что план кампании, переданный через Блейхредера не более чем гнусная провокация призванная опорочить наше державу перед лицом общественности и, при всем этом, не дать нам захватить инициативу в грядущей войне.
- Вы уверены, что едва мы примемся за скрытную мобилизацию, как собираемся по разработанному Крисманичем плану, нас спровоцируют на объявление войны? - наклонив голову набок, в лоб спросил Франц Иосиф.
- Да, совершенно уверен, - отчеканил Вадер. - Готов оставить в залог свою душу, - позволил добавить он полушутя, попутно ставя на кон своё благополучие и карьеру.
- Такого нам не потребуется, а вот ваша уверенность очень пригодится для обсуждения оборонительной войны с Пруссией на совете. Особенно с учетом вскрывшихся фактов.
- Как будет угодно Вашему Величеству, - поклонился разведчик, пряча раздражение, и, увидев отпускающий взмах монаршей руки, покинул кабинет.
Вадер покидал дворец, пребывая едва ли не в бешенстве. Кроме роли громоотвода и выскочки у трона на него еще повесят задачу переспорить этого упертого барана профессора Крисманича. От злости Генрих даже на время перестал думать о том, каким же невероятным образом новый план Мольтке попал к нему в руки.
* Штибер был убит в результате операции русской разведки, когда налаживал агентурную сеть в России (в реале убит не был).
* Блейхредер - немецкий банкир, еврей по национальности через которого прошлогодний, устаревший план войны попал на стол к императору Австрии.
Глава 1. За месяц до войны.
Начало июня 1868 года
Мерным гулом отдавался в ушах размеренный топот сотен ног. Желто-серым столбом вздымалась из-под ног дорожная пыль, затеняя жаркое солнце. Неизменный спутник войны, пыль оседала на солдат, на одежду, забивалась в любые щели и противно скрипела песком на зубах. Иван Медведев снял с головы фуражку, хлопнул ею по ноге, выбив небольшое облачко пыли, и вытер мокрое от пота лицо, размазывая грязь.
- Меньше пей, - неодобрительно бросил идущий рядом солдат-односельчанин Андрей Овечкин. - Мало ли чаво эти баре говорят, - он аккуратно утер потный лоб чистой внутренней стороной рукава. - Удумали тоже, больше пить, чтоб не сомлели на марше. А за грязную морду, так сразу лаяться лезут. Водицу беречь надобно.
- Не мели чепухи, Андрейка, - добродушно ответил Иван. - Что ни час, то ручей, а то и речушка. Куда воду хоронить почем зря?
- От дурак человек! Учишь тебя учишь, а все без толку! - сокрушался односельчанин. - Ты как на привале разойтись скомандуют, так сразу ополоснись из фляги. А то пока ещё воды набрать успеешь да умоешься. Офицер радение твое увидит, всяко-разно случиться может. Припомнит опосля так и ифрейтором сделает, - менторским тоном, подслушанным у заезжего землемера, с удовольствием поучал более старшего сослуживца Андрей.
- Ефрейтором, - машинально поправил Иван.
- Чаво? - не понял солдат.
- Чаво, да чаво. Ефрейтором, говорю, сделает.
- Так, я и говорю ифрейтором, - не понял претензии Андрей.
- Говори как по уставу положено. Выслуживаться он тут собрался, балабол, - улыбаясь в густые пшеничные усы, добродушно проворчал Иван.
Андрейка обижено замолчал, но скоро отошел и принялся крутить головой, с интересом осматривая местность. Медведеву оставалось только подивиться - шел уже второй месяц марша, а пареньку все любопытно. Самому Ивану плодородные земли с тучными полями и яркими пейзажами Южной Украйны уже давно успели примелькаться.
25-ый Смоленский пехотный полк нового образца, сформированный по призыву, выдвинулся с места расположения ещё в мае. Недолгие, но очень интенсивные сборы и новый полк отправился в путь. Чернигов, Киев, Житомир и вот уже виднеется приграничный Подволочиск.
Ещё больше поднимая пыль вдоль марширующей роты, лихо проскакал вестовой.
- Тьфу, ну что ты скажешь, - зашедшись в кашле, зло сказал Андрейка.
- Да, вон уже река виднеется. Хлебни ты уже из фляги. Вот хоть из моей, - Иван протянул молодому свою воду. Тот жадно припал к горлышку.
- Теплая, - посетовал односельчанин.
- Зато не своя, - хмыкнул Иван, вызвав смешки идущих рядом солдат.
- А все равно, по-моему будет. Вот посмотрите, - насупился опять обидевшийся Андрейка, чем только подзадорил однополчан. Со всех сторон раздавался смех, сослуживцы принялись давать шутейные советы как ещё можно выслужиться. Близость скорого привала мигом подняло настроение.
- А ну цыц там все! - не сбивая шагу, рыкнул сержант.
Смешки затихли как по волшебству. Своего седого старшего сержанта, уважительно именуемого не иначе как Степаном Сергеевичем, к чьему мнению прислушивались даже офицеры, бывшие крестьяне откровенно побаивались. Среди них ходили слухи что он давал прикурить не только армии Наполеона Третьего, но и пролил немало французской кровушки во времена Наполеона Первого. Изуродовавший правую половину лица пороховой ожог, тяжелый взгляд темно-серых глаз и пудовые кулаки, не давали усомниться в том, что сержантом Степан Сергеевич стал прямо с пеленок.
Не заходя в Подволочиск рота получила приказ остановиться. Солдаты расселись вдоль дороги, с наслаждением вытягивая натруженные долгим маршем ноги. Как только пыль немного улеглась, выждав появление в зоне видимости офицера, торжествующе улыбающийся Андрейка принялся за водные процедуры. Обильно смачивая ладонь водой из фляги, он протирал лицо и громко фыркал, наблюдая за прогуливающимся вдоль расположившихся на отдых солдат прапорщиком. Наконец, усилия деревенского карьериста увенчались успехом. Офицер заметил отчаянно фыркающего солдата и устремился к нему. Сидящие на земле солдаты, было, подобрались, но Николай Волков, их взводный, жестом остановил их.
- Похвально видеть такое рвение, - важно сказал этот ещё совсем молоденький офицер. - Однако воду желательно поберечь.
- Ништо! У меня её полная фляга, - брякнул лучащийся от удовольствия Андрейка, преданно глядя на избавителя от насмешек.
- А, тогда ладно, - благодушно махнул рукой Николай и осекся. - Как это целая фляга? А ну дай сюда, - он требовательно протянул руку, но, видя, что испугавшийся солдат не спешит расставаться с водой, вырвал флягу у него прямо из рук. - Полная фляга? Ты что на марше не пил?! - ноздри прапорщика гневно раздулись. - Болван! Идиот! Кому было сказано больше пить? В роте восемь отставших! Ух, как дал бы! - офицер замахнулся, но не ударил. - А ну пей! Все, все пей. Живо!
Проследив чтобы вся вода была выпита прапорщик поцокал языком явно кому-то подражая и отошел. Над, как в воду опущенным, Андрейкой принялись потешаться пуще прежнего.
- В ворогов не стреляй, патрон береги!
- Штыком не коли - кровью замажешь. Казенная весч!
- Што на земле расселся, курва! Штаны замажешь!
В довесок ко всему улыбающийся своей жуткой улыбкой, похожей на оскал, сержант погрозил кулаком своему втянувшему голову в плечи подопечному.
- Ну, будет вам, мужики! - Встал на защиту ставшего за сотни верст от дома таким родным односельчанина Иван. - Пошутили и хватит. Не ча парня зря стращать, чай не дурак, исправится, - расстроенный Андрейка с благодарностью закивал.
- Ладно, побалагурили и баста, - благодушно поддержал Ваню живописно развалившийся на боку сержант.
- Как скажешь, Степан Сергеич, - покладисто согласился один из весельчаков. - Не забижай парня мужики, - всего на несколько лет старшие сослуживцы Андрейки заулыбались. Иван пересел поближе к грустному Андрейке и ободряюще потрепал того по плечу.
* * *
В небольшое село Степанчиково, затерявшееся в лесах Епишевской волости Рославльского уезда, что в Смоленской губернии, воинский призыв добрался поздней осенью 1865 года. Когда был оглашен указ, вой встал по всей деревне. Крестьяне до дрожи в коленях боялись, что их всех хотят забрать в рекруты - память о Николаевских деревнях, воинских поселениях с казарменным бытом для всех крестьян, была ещё свежа. Хуже этого могла быть только казнь. Даже ссылка в Сибирь многими воспринималась легче проклятой рекрутчины.
Когда пришедшие в деревню солдаты стали уводить мужиков силой, община все же сумели собраться и, не кидая жребия, выдали солдатам двоих подходящего возраста, по их мнению, лишних - Ивана, да сельского дурачка Андрейку. Вступившийся за племяша Ивана (единственная родная кровь на село) богатырь Федор был дружно скручен и заперт в сарае. За дурачка на образовавшемся стихийном сходе родня вступилась ещё более нерешительно. Подрали глотку, конечно, пару раз махнули кулаками, не без этого, но в большую драку не полезли. Куда там со всем селом тягаться, да и без того у Овечкиных сыновей хватало. Солдаты посмотрели на озлобленных мужиков, потом на семнадцатилетнего Андрейку, покумекали и решили, что если не сильно присматриваться, то за двадцатилетнего парнишка сойдет и приняли предложенных деревней призывников.
Как по умершему голосила жена уводимого, бледного как смерть Ивана, с плачем шла за папкой, отпихиваемая солдатами детвора. Жуткими проклятьями провожало село пришедших солдат.
Дорога до волостного центра не заняла много времени. Передав призывников, солдаты снова ушли 'выдавать повестки', с мясом выдирая молодых отцов из семей. Ивана и Андрейку как преступников посадили под замок к нескольким таким же бедолагам. На следующий день вместе с остальными будущими русскими солдатами, наши герои были отправлены под Рославль. По прибытию к уездному центру Иван в первый раз удивился, хотя заявлениям, что это конечная точка службы и служить им всего три месяца, после чего их отправят домой, конечно же, никто не поверил. В этот же день Ивану пришлось удивиться ещё раз - их разместили в специально выстроенных за городом грубых деревянных казармах, а не определили на постой, как это бывало обычно.
Первым делом новоявленных солдат накормили. Многие призывники не ели к этому времени уже пару дней. О такой малости как кормить будущего солдата в период его следования к месту службы в суматохе первого призыва как-то совсем забылось. Сразу после сытного обеда всем выдали зимнюю форму, разрешив оставить себе на хранение старую одежду. Подпоясав широким ремнем штаны из добротной ткани и заправив их в черные кожаные сапоги, застегнув грубую, но крепкую шинель из серого сукна, поверх серой шерстяной гимнастерки и наудивлявшись на чудную шапку-ушанку, согревшийся Иван затосковал по дому. Но долго предаваться грустным мыслям Медведеву не пришлось, злые как цепные кобели сержанты выгнали всех из казарм. С немалым трудом бывших крестьян выстроили на плацу с помощью кулаков и такой-то матери. Под присмотром офицеров, срывающие голоса и отбивающие кулаки сержанты распихали призывников по ротам и взводам второго батальона Смоленского полка. Тут Ивану повезло, Андрейка, следовавший за ним как привязанный, тоже был захвачен в то же отделение страшнолицым, уже поседевшим от старости, сержантом - Степаном Сергеевичем.
Первое время призыв занимался исключительно хозяйственными работами, приводя военную часть к должному, по мнению офицеров, виду. Благодаря сержантским заботам, не забывали и про личный быт, про утепление казарм, бани, сушилки, караулки, различные мелкие, но важные пристройки. Даже для хранения личных вещей построили отдельный склад, запиравшийся на большой амбарный замок. Когда солдатский быт боле менее наладился, а часть преобразилась к угодному господам офицерам виду, началась муштра. Дотошное изучение кажущихся бесконечными уставов и многочисленные физические упражнения. Многокилометровые марши по глубокому снегу, пробежки вокруг воинской части, переноска бревен из какого-нибудь медвежьего угла в лесу в часть на дрова. Лишь одно оставалось неизменным - утренняя побудка, приемы пищи, отбой и проклятый сержант.
За изнуряющей работой и учебой совершенно потерялся счет дней, поэтому, когда на вечернем построении было объявлено, что завтра, после благодарственного молебна, всех распустят по домам, солдаты ни разу не державшие в руках оружия поначалу не поняли о чем речь. Однако нежданную новость тугоухим быстро растолковали более чуткие товарищи и строй радостно всколыхнулся. Не меньше обрадовала солдат и оставленная им добротная одежда, в которой они должны будут прибыть на службу в следующем году. Подарком одежды Иван восхитился едва ли не больше чем окончанем службы. Тулупчик старый совсем прохудился, а деньжат справить не накопил - так бы и мерз все оставшиеся холода, если б не подаренная шинель.
Утренний молебен прошел как никогда торжественно, солдаты истово крестились, громко повторяя слова службы. Потом, получив положенное за три месяца жалование в три рубля, солдаты как-то неожиданно оказались предоставлены сами себе.
- Благодарю за службу! - Гаркнул перед строем майор, перед тем как отправиться по своим делам и только.
- Ну что встали остолопами? Живо марш за ворота! - рыкнул на недоумевающих подчиненных Степан Сергеевич.
Солдаты, тайком оглядываясь и стараясь казаться незаметнее, набирая ход, направились к выходу. До самого выхода из части, до тех самых пор пока она не скрылась за поворотом, едва не бегущий Иван не мог поверить, что его и вправду отпустили домой...
* * *
Местечко, расположенное на левом берегу притока Днестра реки Збруч, было буквально заполонено войсками. Раскинувшийся на несколько верст, вытянутый вдоль реки огромный лагерь с центром в Подволочинске, казался одним огромным муравейником. Стучали топоры, с треском валились деревья, возводились полевые укрепления, собирались секции и запасались материалы для будущих понтонных переправ. Третья армия, вобравшая в себя все полки нового строя, готовилась к вторжению в Австрию.
- Черт-те что, а не подготовка к войне! - сидя за столом, ни к кому не обращаясь, в сердцах бросил генерал-майор. - Сидим и ждем у моря погоды, позволяя австрийцам принять все необходимые меры. Не дураки же они. Давно догадались, что вводить в польские и западно-русские губернии незачем. Какие волнения могут здесь сейчас происходить? - Лорис-Меликов помолчал, задумчиво оглядывая собравшихся полковников, ненадолго задержав взгляд на прикомандированном из генштаба разведчике. - Однако, оставим вопросы политики, господа офицеры. Наше дело вопросы тактики. Как идет подготовка к переправе?
Один за другим командиры пехотных полков заверили его, что понтонные мосты через реку могут быть возведены в считанные часы, как только поступит приказ. Водная преграда на этом участке границы составляла сомнительное препятствие для русских войск, но Австрийцы решили попробовать разыграть эту карту, не догадываясь, что именно этого и добивается неприятель. Штурмовать города с засевшими в нем войсками сомнительное удовольствие. Генштаба рассчитывал на выманивание противника в поле питая его иллюзию о возможности создания крупных проблем нашей армии.
- Вот только наша заминка позволила неприятелю сконцентрировать под Волочиском несколько полков и артиллерию...
- Всего два полка и десять пушек, - перебил начальник армейской разведки.
- Но сколько прибудет, если наше стояние на реке затянется? - тут же спросил прерванный. - Это делает возведение понтонной переправы здесь опрометчивым, - не дождавшись от разведчика ответа, продолжил Андрей Васильевич Шульман, командир Тамбовского полка. - Таким образом, нам следует рассчитывать, что сооружать понтоны и форсировать реку придется под огнем неприятеля. Если австрийцы не глупцы, то они прижмут первые переправившиеся войска к реке.
- Не стоит утруждать себя, озвучивая очевидные вещи, Андрей Васильевич, - раздраженно бросил генерал. - У вас есть какие-то соображения по этому поводу? - выдержав паузу, спросил командующий третьей армией.
На полковника с интересом воззрилась пара десятков глаз. Мнение Шульмана разделяли все собравшиеся, однако не будет ли сомневающийся в необходимости форсирование реки под огнем неприятеля обвинен в трусости? Такого обвинения большинство собравшихся боялось больше смерти и уж тем более переправы под артиллерийским и винтовочным огнем.
- Я предлагаю скрытно совершить ночной марш на двадцать верст... эээ километров, - поправился полковник, - вниз по реке силами своего и казачьего полков, - Шульман поклонился в сторону казачьего офицера сидевшего на стуле, положив руку на саблю. - Не мешало бы усилить наш отряд несколькими саперными ротами для более быстрого возведения переправы и всеми тремя скорострельными пушками системы Барановского. Остальные полки, выдвинутся к месту переправы немедленно, как только она будет готова. Мой полк, при поддержке казаков и артиллерии, удержит переправу в случае подхода к ней неприятеля, столько сколько потребуется.
- Смею вас спросить, почему на обходной маневр пойдет только Смоленский пехотный полк? Почему бы не усилить обходной маневр силами Псковского полка?
- А чем Орловский полк хуже Псковского?
- Господа, я прошу у вас тишины! - поднял руку генерал.
Дождавшись пока жаждавшие ранних медалей офицеры угомонятся, Михаил Тариэлович продолжил.
- Хм, мысль весьма неплоха. А если... Господа, а сколько у нас саперных рот?
- Двенадцать. По одной в каждом полку нового строя и по одной дивизионной, - с готовностью ответил командир Орловского полка. - Старые полки таковых не имеют, - уточнил он.
- Недостаточно... - ответил своим мыслям генерал. Нахмурив брови Лорис-Мельников думал, время от времени шевеля губами. Внезапно его лицо просветлело.
- Раз война у нас ожидается такая странная, сделаем вот как. Соберем весь шанцевый инструмент из новых полков для усиления саперных рот. Сколько топоров хватит столько солдат и возьмем, - на ходу отметая вопрос, отмахнулся он. - После чего начнем готовить бревна для возведения переправ на удобных местах на протяжении сорока километров вниз и вверх по течению пограничной реки. К тому же, имея практически десятикратное превосходство в числе, мы можем имитировать переправу несколькими полками в одном месте, в то время как переправим бОльшую часть армии в другом.
Отправив казачьего полковника реквизировать топоры, генерал на карте указал каждому полку его участок, на котором должны были быть выполнены необходимые работы.
- Везде сильным не будешь, - прокомментировал он. - Когда получим приказ, то переправимся основными силами на одной из переправ. Австрийцы не смогут нам помешать.
* * *
Во второй призыв Иван с Андрейкой уходили куда легче, чем в первый. Деревенские провожали их даже с легкой завистью - многим захотелось поправить одежду за казенный счет, отъесться, да ещё и какую-никакую деньгу получить за 'службу' в блажившей армии. Вот только пришедший с повесткой сержант, кроме уже служивших Ивана и Андрейки, взял из многочисленных желающих послужить лишь двоих. Уведомив, что в этот раз служба продлится полных четыре месяца, сержант заставил Ивана с Андрейкой поставить крестики напротив своих фамилий в списке и, велев отвести новичков к месту службы в указанный срок, отправился выдавать повестки дальше.
Прибыв на место службы, Иван довольно крякнул. Из труб батальонной столовой столбом поднимался дым. Узнав у выходившего из неё солдата, что прибывших заранее, было приказано накормить, односельчане уверенно двинулись в сторону кухни. Подавая пример новичкам, Иван с Андрейкой на входе сняли головные уборы и, расстегнув ворот шинели, прошли на раздачу. Повар, не задавая лишних вопросов, выдал им полные миски каши и хлеб.
- Хорошая у нас служба-то, - не удержался от довольного комментария односельчанин Савелий, облизывая ложку и пряча её за пазуху.
- Придет сержант - посмотрим, как запоешь, - буркнул Иван, вставая из-за стола, непонятно почему уязвленный таким пренебрежением.
Но попасть к Степану Сергеевичу, в первый раз призванным односельчанам, было не суждено. Их определили в другой взвод. Хотя сказать, что Савелию повезло, было сложно - сержанты были как на подбор редкостные изверги.
Снова начались бесконечные физические упражнения и монотонные тренировки. Оружия будущим солдатам по прежнему никто не давал. Возвращаясь домой сытыми и окрепшими односельчане радостно балагурили, не понимая отчего им свалилось такое счастье. Только Иван время от времени хмурил брови сердцем чуя недоброе. И ведь оказался прав - следующей осенью их забрали сразу на три года, обещая потом уволить в запас и призывать только в случае войны.
* * *
Отзвуки происходившей в армии реформы раскатистым эхом отдавалась по огромной империи. Сказанная императором в сердцах, сразу после польского покушения, фраза 'У России только два союзника - это армия и флот' немедленно стала крылатой, с удовольствием цитируемая офицерством. Слова императора незамедлительно стали подтверждаться его делами.
Начавшееся ещё в конце 1864 года публичное обсуждение необходимых преобразований, вызвавшее ожесточенные дискуссии по целому ряду вопросов, вскрыло огромные пробелы в боевой подготовке и низкую боеспособность воинских частей. Критиковалось и подвергалось сомнению решительно все: подготовка офицеров и солдат; тактика боя, роль кавалерии и ставка на таранный штыковой удар; устаревшие винтовки, переделанные из ещё более устаревших; огромное число способных пугать только своим видом пушек, столь грозное на бумаге и ничего не стоящее на деле; никчемная связь и взаимодействие между воинскими частями и прочее, прочее, прочее. Доброго слова заслуживала разве что перевернутая верх дном ведомством Игнатьева интендантская служба. Драконовские меры к проворовавшимся, вместе с высочайшими окладами и общественным признанием дали самый положительный эффект. Кнут и пряник - ничего нового. Многочисленные статьи о важности работающего как швейцарские часы бесперебойного снабжения, печатаемые в 'Метле' и 'Вестнике', значительно повысили престижность традиционно неуважаемой работы тыловиков. Если раньше туда шли, по большей части, с намерением разбогатеть, разумеется, отнюдь не честными путями, то теперь служба давала достойный доход и, что не менее важно для того времени - уважение. Была поколеблена ещё суворовская крылатая фраза о том, что любого интенданта после пяти лет службы можно вешать без всякого суда. Побывав полевым интендантом, гениальный русский полководец, заслуживший высочайшую похвалу на этом неблагодарном поприще, хорошо знал что говорил.
В 1865 году, для обер-офицерского состава, в рамках реформы, начали спешно создаваться военные училища, программу для которых составляли лично Барятинский с Милютиным, а утверждал сам государь. Авторитет Барятинского в армии был непререкаем (сравним с авторитетом Румянцева), Милютин же являлся блестящим организатором и штабистом, проявляя незаурядное упорство и предприимчивость. Только этими причинами и горячей поддержкой императора могли объясниться столь быстро проходившие в армии перемены в подготовке младших офицеров. Хотя для полноты картины нужно добавить, что вызвавшая бурную реакцию вопиющая некомпетентность огромного числа командиров, выявленная в ряде показательных учений, отнюдь не была бесспорно принята в армии. Офицерский состав отнесся к реформе более чем настороженно, от открытого проявления недовольства их удерживало лишь имя главного инициатора реформы - Барятинского, сомневаться в храбрости и компетентности которого не приходилось.
Огромную проблему в повышении образования младшего командирского звена с самого начала представил собой преподавательский состав, вернее острая его нехватка. Для постепенно открываемых учебных заведений, он собирался реформаторами и их ближайшими сподвижниками с миру по нитке. Для закрытия широких брешей в рядах учителей, из армии в большом числе выдергивали наиболее талантливых и опытных офицеров, что не могло не сказаться на её и без того плачевной боеспособности. Для подчеркивания важность воинского обучения, на первых лекциях, которые поначалу читали Милютин и Барятинский, среди слушателей присутствовал лично император Николай. Параллельно проводилась реформа Генерального Штаба и академии при нем, писалась программа обучения для старшего командного звена.
И если с подготовкой офицерского состава армии дела обстояли просто плохо, то в военном производстве царил тихий ужас. В городе оружейников - Туле ситуация, без преувеличения, была просто критической. Отечественная военная промышленность медленно, но уверенно загибалась. Производство требовалось спасать и реанимировать, причем в пожарном порядке - материальная база, а вместе с ней и качество продукции, выглядели поистине удручающе. Тульский оружейный завод уже давно нуждался в глубокой модернизации. Оснащенный сильно устаревшим оборудованием, он уже давно не мог удовлетворять растущим запросам современной военной машины. Ещё горше обстояли дела в частном производстве, некогда славившемся на всю Европу. Располагая всего несколькими стволосверлильными и токарными станками на десятки мастерских, остальную механизацию труда рабочие мастерских производили зубилом, напильником и коловоротом. Тульское ремесленное оружейное производство застыло на рубеже 40-ых, 50-ых годов девятнадцатого века, не имея возможности продвинуться вперед. Прямо сейчас, в 70-ых годах все того же девятнадцатого века казнозарядные ружья и винтовки практически не выпускались. Зато выпускались дульнозарядные. Надо ли говорить, что при подобной картине тульские мастерские, не могли конкурировать качеством своей продукцией ни с одним серьезным европейским производством? Гравировка и чеканка, где тульские оружейники были традиционно сильны, это конечно хорошо, но оружие должно быть в первую очередь смертоносным.
Сложившаяся ситуация по общему признанию требовала немедленного вмешательства правительства. В Тулу был направлен императорский аудитор ФИО, наделенный широчайшими полномочиями, приказ которого, как обычно, мог быть отменен только монархом. Первым делом им была открыта Тульская оружейная школа и выделен отдельный оружейный факультет из Московского государственного технического университета. Для оружейной школы, за совсем не скромные деньги, были наняты погнавшиеся за длинным рублем европейские и американские мастера и инженеры, из которых ни один не знал русского. Пришлось раскошелиться ещё и на переводчиков. Попутно расширяя завод и обновляя станочный парк, ФИО принимал активное участие в обсуждении и разработке новой винтовки.
Тщательно опекаемый императором, под руководством ФИО, тульский оружейный завод стремительно преображался. Исправно поставлялись, купленные в период кризиса в Британии по цене лома станки, если было необходимо, докупались новые, открывались дополнительные училища и школы, привлекались иностранные инженеры и специалисты. Разумеется, удовлетворить огромные аппетиты русской армии внезапно обретший вторую жизнь завод не мог, хотя и пытался. Быстро разрастаясь, вбирая в себя мастеров полукустарных производств, он обещал выдавать минимально необходимые пятьдесят тысяч винтовок Бердана только в начале 70-ых годов. Пока же недостающие винтовки заказывались на заводах Америки, оголодавшие оружейники которой с удовольствием взялись за русский заказ.
Немногим лучше производства винтовок обстояли дела в области артиллерии. Обухов, успешно справившийся с проблемой негодной для пушек стали, столкнулся с куда более острой и трудно разрешимой проблемой - нехватка нужных рабочих и отсутствие технологии массового производства. Выпуск мелкими сериями ему был по силам, но уже сотня скорострельных пушек системы Барановского в год составляли для завода неразрешимую в ближайшее время задачу. Разработанная же Миевским пушка, копировавшая, с подачи императора, ещё не созданную французами систему Чарльза Рагона де Банжа, но с унитарным заряжанием, на голову превосходившая все имеющиеся в мире аналоги, столкнулась с недостаточным качеством изготовления гильз, впрочем, этим же грешили и орудия системы Барановского. И хотя наладить производство гильз не удавалось, ставку решено было делать именно на эти орудия, совершенно прекращая продолжаемое от безысходности производство негодных бронзовых нарезных орудий.
Однако, далеко не все желаемые и необходимые меры претворялись в жизнь. Из-за резкой реакции, так и не был введен, запрет на повышение в звании выше подполковника без окончания академии Генштаба. Острая нехватка преподавателей не позволяла переобучать необходимое число младших офицеров даже для вновь формируемых на базе старых, полков. Слабая производственная база не давала произвести и половины необходимого для перевооружения вооружения собственными силами. Реформа совершенно не коснулась прореженных после участия в заговоре гвардейских полков и тем более полков, где традиционно служили остзейские немцы. И хотя ситуация остро требовала исправления, Николай не хотел испытывать судьбу, пока не будут готовы верные, проверенные делом полки на случай возможного бунта. Особым образом стоял вопрос с переходом на призывную систему формирования армии. Предупреждая отчаянное сопротивление крестьянства и учитывая нехватку практически всего необходимого для призыва решено было произвести несколько тренировочных и один пробный. Целью тренировочных призывов было обустройство необходимого количества лагерей и оттачивание организационных мероприятий с попутным приучением крестьянина к мысли службы в армии. Цель пробного призыва была гораздо глубже. Николай рассчитывал, что полки нового строя покажут себя с самой лучшей стороны во время будущей войны. Это позволило бы продолжить реформы и поколебало бы позиции реакционеров в армии.
* * *
Третий призыв. Вот где для солдат началась настоящая служба! Всего через месяц солдатам выдали оружие. Они принесли присягу и продолжили муштру, но уже на новом уровне. Марши, стрельбы, отработка ближнего боя, многодневные переходы по пересеченной местности и злой сержант. Теперь Иван понимал, зачем их откармливали - сразу выдержать подобные нагрузки тем, вечно голодным недокормышам, которыми они были пару лет назад, не представлялось возможным.
На второй год службы командованье их взводом состоящем из трех отделений по десять человек принял молоденький прапорщик. Бывший командир, привыкший к старой службе немолодой уже подпоручик, тянул лямку из рук вон плохо, был постоянно ругаем вышестоящими офицерами, иногда даже при солдатах. Ко всему прочему не в меру распускал руки, приходя на службу навеселе. Короче, этот во всех отношениях неприятный, и к новой службе по общему признанию негодный субъект, наконец-то, подал прошение об отставке в связи со служебным несоответствием. Среди солдат ходили слухи, что его грозили выгнать с позором за некое происшествие, но точно, разумеется, никто ничего не знал. Явившийся же для прохождения службы, после полугодичных офицерских курсов, прапорщик Николай Волков тоже избавлением не стал. Молодой офицер рьяно принялся за исполнение своих обязанностей, то и дело, доводя солдат то полного исступления своей прямо-таки не русской придирчивостью даже в быту. То и дело, раздавая непрошенные советы убеленным сединами сержантам-ветеранам, он вызывал недовольство солдат едва ли не больше предыдущего командира. Ситуацию исправил Его Величество случай, впрочем, вполне закономерный.
Выполняя очередной маневр, взводный, получив приказ переправляться через реку, решительно отмел все советы сержантов и вопреки старинной пословице 'Не зная броду, не суйся в воду', начал переправу свято уповая на карту из штаба. Поднявший уровень воды в небольшой речушке, вызванный проливными дождями, превратил проверенный брод в совершенно неподходящее для переправы место. Куда молодой офицер со свойственной молодости горячностью смело ринулся, подавая сомневающимся солдатам пример. Не умевшего плавать Николая, зашедшего в речушку по грудь, но и не думавшего отступать, легко подхватило течением. Выловленный старшим сержантом, наглотавшийся воды, с ног до головы мокрый взводный, не знающий, куда деть глаза от стыда, на этот раз внимательно выслушал совет от своих ветеранов. 'Упрямый, но с разумением - будет толк,' - лаконично бросил своему отделению Степан Сергеевич, волоча к переправе длинное деревце с руку толщиной. Быстро переправившись через короткий, но глубокий участок вплавь, старший сержант, стоя по пояс в воде, принял один конец очищенного от сучьев деревца у своего товарища. Перебирая по сучковатой жерди руками, солдаты и офицер один за другим переправились на другой берег. Лихо затащив держащегося за противоположный конец сучковатой жерди, последнего оставшегося на том берегу, сослуживца на неглубокое место, Степан Сергеевич кинул нехитрое приспособление для переправы в густой подлесок.
До самого привала молодой прапорщик был необычайно молчалив и задумчив. Сержанты делали вид, что ничего не произошло, молниеносно пресекая любое поползновение к обсуждению внепланового купания офицера солдатами. Когда, всего спустя полчаса после переправы сержант предложил встать лагерем на живописной полянке и просушиться, Николай, вопреки обыкновению, спорить не стал. Усевшись на пеньке и делая вид, что изучает карту, он исподтишка наблюдал за обустройством стоянки. Под едва заметным руководством сержантов, солдаты споро запалили большие и длинные костры, развесив промокшие вещи сушиться, и принялись за чистку оружия. Глубоко задумавшись над необходимостью своих приказов и указаний по разбивке лагеря, Волков не заметил подошедшего к нему Степана Сергеевича.
- Кхе-кхе, - покашлял старший сержант, заставляя смотрящего мимо него прапорщика вздрогнуть.
- Вы что-то хотели? - порывисто поднимаясь с места, спросил Николай.
- Разрешите обратиться, ваше благородие?
- Обращайся, - снова опускаясь на облюбованный пенек, жестом приглашая сержанта присесть по соседству, разрешил прапорщик.
- Вы, ваше благородие, дурного в голову не берите, - не стал тянуть старший сержант. - Всяко бывает. Искупались сгоряча - эка невидаль. Солдаты сегодня помнят - завтра забудут. А совет выслушать, да свое решение принять, в этом урона чести нет. Разрешите идти, - не дождавшись реакции на свои слова, уже жалея что осмелился влезть не в свое дело, встал с пня Степан Сергеевич.
- Ступайте, - только и ответил Николай.
Не подав виду, что слышал непрошенный совет молодой прапорщик, все же воспользовался им, правда, по своему усмотрению. Он перестал постоянно вмешиваться в солдатский быт, хотя и менее придирчивым в службе стать даже не подумал. Однако, свое отношение к сержантам изменил на более уважительное. А те все так же строго соблюдали субординацию и требовали того же от солдат.
Глава 2. Дела чиновничьи.
Середина июня 1868 года
Ранее лето. Ещё прохладный, бодрящий воздух, деревья, одетые изумрудную зелень, приятно шумящие под небольшим ветерком и отбрасывающие причудливо изломанные тени. Надо мной мерцало звездное небо, усыпанное миллионами звезд с широкой полосой Млечного Пути уходящего в бесконечность. За раздумьями я не заметил, как наступила ночь.
Тяжелая телега истории моими усилиями все-таки выскочила из проторенной колеи и понеслась куда-то в ином направлении. Под откос или на ровную дорогу - узнаем только со временем. Пока же не умер Фредерик Седьмой (я взял за правило отслеживать биографии монархов), совсем по-другому прошло польское восстание, иначе завершилась датско-прусская война. Наполеон Третий, давно отодвинувший завоевательные планы на Бельгию и Люксембург всецело погряз во внутренних дрязгах - опора на ультракатоликов с нашей помощью выходила ему боком. До сих пор не состоялась Австро-Прусская война, а датская принцесса Дагмар нашла себе другого мужа, не претендуя боле ни на меня, ни на моего брата. Но все так же правила морями Британия, все также сохой ковырял землю русский мужик, все так же готовились померяться силами за ведущую роль в Германском союзе Австрия с Пруссией. Едва ли не чудо, что мне удалось удерживать Бисмарка от войны столь долгий срок. Рукотворное чудо, которое приятно согревало душу. Все же роль личности в истории, пусть и с таким могучим инструментом которым являлся мой дневник-ноутбук, не стоит преувеличивать. Геополитику и непредсказуемые последствия, которые не просчитаешь на раз, никто не отменял.
Тем временем, из-за моего вмешательства, все сильней нарастал в России глухой ропот недовольства. Исподтишка мутили воду опальные Шереметьевы и Голицыны, исходили злобой обнищавшие потомки-бездельники других древнейших аристократических родов. Деревня вновь и вновь жаждала черного передела, когда землю раздают по количеству едоков. Крестьянские бунты не утихали ни на миг. Кулуарно захлебывалась криком придавленная цензурой так называемая интеллигенция, с пеной у рта отстаивали свою правоту сторонники старой письменности. За глаза меня кроме как Петром Вторым Который Настоящий и не зовут уже. 'Эка напасть на нашу голову!' сокрушались чиновники. 'Царь-реформатор на троне! Бабу бы ему задорную, да фейерверков побольше. Так нет, честным людям проходу не дает. Никакого тебе уважения!'
Я сердито сплюнул на дорожку. Снова вспомнились отчеты Салтыкова из Курска. Как воруют, ах как воруют! Веревку с виселицы перед повешеньем диво, что спереть не успевают! Как же прав был дед, говоривший 'в государстве не ворую только я*'.
'Ничего, я им покажу Кузькину Мать', - подумал я и криво усмехнулся, вспоминая стучащего туфлей по трибуне Хрущева. Посмотрим ещё кто кого.
Отправленные два с половиной года назад в Курскую губернию Ден с Салтыковым разворошили осиное гнездо. Разумеется, поначалу все было хорошо. Даже замечательно. Ведь первым этапом эксперимента по упорядочиванию работы государственного аппарата стало повышение, в среднем пятикратное, денежного довольствия у чиновников. Благодарственные письма просто завалили мою канцелярию. Иные даже подумали, что Ден, став царским любимцем и выпросив столь широкие привилегии для 'своих', перестанет чиниться. Чиновничья братия, сперва робко, а потом уверенно и открыто понесла губернатору положенный процент мзды деньгами и борзыми щенками. Тот лишь улыбался и с благодарностью принимал подарки, неизменно приговаривая 'Ну спасибо, братец, уважил. Хоть за тобой бегать-то не придется!' Совсем по иному заговорили в губернии, когда вышел губернаторский приказ, да ещё скрепленный печатью императора, о переписи имущества не только чиновничьей братии, но и их ближайшей родни. Памятуя о том, каким генерал бывает в гневе, перепись провели в кратчайшие сроки, всемерно помогая все разрастающемуся департаменту Салтыкова. А после грянул гром указа 404, почему-то называемого с легкой руки императора не иначе как, 'Money not found'...
Этим указом, тоже скрепленным печатью императора, предписывалось раз в полгода и перед выходом на пенсию, предоставлять отчет о своем и ближайших родственников материальном положении. Скрывать украденные деньги, не вписывающиеся в картину официальных доходов, стало несоизмеримо труднее. Настал звездный час, непонятно к чему приехавшего полгода назад с губернатором Салтыкова, постоянно совавшего нос не в свои дела. Набранная им с миру по нитке команда неведомо как выживавших на более чем скромный оклад и не запятнавших себя мздоимством чиновников (бывали и такие), ретиво принялась за повторную опись имущества. Градом посыпались отставки и прошения освободить от службы по состоянию здоровья и прочим причинам. Губерния вскипела чиновничьим гневом, на мою канцелярию обрушился ливень прошений и жалоб, наветам на Дена и его наперсника не было числа. А спустя считанные дни, чиновничья телега встала - начался неприкрытый саботаж. Любое решение затягивалось и откладывалось, бумажки передавались из ведомства в ведомство. Недостача одной запятой могла послужить поводом для повторного рассмотрения жалобы мещанина Авоськина на кинувшего телегу перед его воротами соседа и не пожелавшего оную убрать. Тут-то Салтыков и показал, что не зря ел свой хлеб все это время - во все отделения были спущены нормативы, формуляры и предписания. За неисполнение, за срывы сроков рассмотрения были положены внушительные штрафы. Внезапно открывшиеся широкие полномочия личного порученца императора заставили ёкнуть сердца самых прожженных интриганов.
В те самые дни, в губернаторском доме стояла могильная тишина. По одному являлись недавно делившиеся взятками чины к вновь грозному генералу, своим ходом или под стражей. Внезапно приболевших приносили, порой, даже на носилках. 'Ох, выручил ты меня, братец,' - неизменно встречал вновь прибывшего губернатор, дружески хлопая того по плечу. 'Благодарствую тебя, не пришлось мне за тобой бегать.' Бледные лица, обмороки и сердечные приступы проворовавшихся чинуш были частым ответом на шутку Василия Ивановича. Сомлевшего было от переизбытка чувств, очередного не в меру упитанного почтенного главу семейства усаживали в кресло и давали нашатырю. Возврат генералом принесенных взяток, недолгая беседа, с повторяющимися обмороками и хватанием за сердце и очередной приговор. Памятуя мое наставление прощать хоть некоторых, не в конец пропащих, на собственное усмотрение (а то работать станет некому!), Ден изредка назначал многократно превышающие размеры взятки штрафы и оставлял на службе. Но в основном же без всякого сожаления слал по этапу, конфискуя в казну, что только возможно.
'Мне, братец, большого труда стоит не забить тебя, как шелудивого пса, без суда на месте,' - отпихивая целующего сапог коллежского асессора, говорил Ден.' На то есть государева просьба, мне вместно её всячески уважить. Будь моя воля, ты бы по справедливости, до судного дня рабом последним службу нес у того крестьянина, чья жена в поле по твоей вине родила, да ребеночек от весенних холодов помер.' Наученный Делом Интендантов и обличением, давшим чувствительную сдачу оппозиционной аристократии, я заранее озаботился должным освещением идущих процессов в прессе. Не только Курской, но и столичной. Лесков, Салтыков, Достоевский и другие придворные литераторы красочно описывали наиболее беспринципные и отвратительные ходы чиновников Курской губернии по выбиванию денег у бесправного крестьянина. История с выгнанными весной из домов в поле крестьянами, якобы для обыска деревни, не была чем-то незаурядным. Подобное практиковалось с большей или меньшей жестокостью многими. Пока крестьяне не вынесут нужную чиновникам сумму, их с семьями днями заставляли лежать в поле, не давали доить коров, не позволяли распахивать землю весной или собирать урожай осенью.
И снова, все прошло не гладко и совсем не так, как мне бы того хотелось. Почти десятикратно сократилось число чиновников в Курской губернии, зарывались в бумагах редкие счастливчики, пережившие большую чистку, днюя и ночуя в душных кабинетах. И хотя прав был Салтыков и большие оклады, премии и скорый рост в чинах, при отбывших в Сибирь начальниках, делали свое дело, но целыми ведомствами подавали прошения об отставке проворовавшиеся бумажные крысы из других губерний. Чиновничий бунт набирал обороты, расширившись на всю Российскую Империю, и, в преддверии войны с Австрией, мог разрушить все мои планы.
Несмотря на получение горячей общественной поддержки, меня раздирали сомнения. До едва не удавшегося заговора аристократии я тоже уперся рогом, демонстрируя, что мне сам черт не брат. Однако суровая реальность быстро поставила меня на место, показывая, что абсолютная власть совсем не такая уж абсолютная. Сейчас же на носу висела война, в армии вяло бродило недовольство идущей реформой Барятинского-Милютина, а государственная телега почти встала. Я колебался - уступать не хотелось, а как победить чиновничью гидру я не знал. Меня спас Салтыков.
Метод, предложенный срочно прибывшим в столицу императорским аудитом был предельно жесток и включал в себя несколько этапов. Для начала на год вводился запрет на выход в отставку любого чиновника, по любой причине. Уйти со службы можно было только вперед ногами. Пренебрегая скидками на здоровье и другими обстоятельствами, он насильственно прекращал массовый уход в отставку, параллельно оставляя открытым спуск пара во все сильнее кипевшем котле. Был принят ряд жестких, эффективных и не очень мер. Так, например, армии предписывалось контролировать явку чиновников на место службы. Хорошего из этого вышло мало, но нужной меры - по возможности припугнуть чиновников и добавить себе очков со стороны офицеров, Салтыков достиг. Хотя далеко не везде, так как во многих местах контроль оставался пустой формальностью. Офицеры и высшие слои чиновников связанные знакомствами там, где это было возможно, тихо саботировали и этот приказ. Вторым этапом, чиновничье жалование по всей империи поднималось до уровня Курской губернии. Третьим были спущены заготовленные нормативы и сроки прохождения бумаг по образцу Курской губернии. Со штрафами за невыполнение, разумеется. И, наконец, через три месяца после начала войны с чиновничьей братией, было дано разрешение выходить в отставку. Правда, с существенной оговоркой. Тем, кто пожелает выйти в отставку до истечения года, предписывалось выплатить в казну уже повышенное годовое жалование. Самых проворовавшихся это не сильно смутило, но с паршивой овцы хоть шерсти клок. Тем более, что уличить проворовавшихся ранее, часто не представлялось возможным.
Убрав контроль армии над чиновниками, я с радостью констатировал, что за три месяца многие мстившие за свои прошлые обиды офицеры, сделали союз чиновников и армии невозможным на долгие годы. В свете продолжающихся и будущих реформ трещина между армией и чиновничьим аппаратом была мне весьма на руку.
Отрицательным итогом моей 'большой чиновничьей войны', было довольно таки серьезное возрастание бюджетных трат на работу аппарата, полугодовое функционирование всей государственной машины через пень-колоду и периодический полный стопор. Положительный эффект на первый взгляд вышел куда скромнее, но только на первый. Если общая продуктивность работы аппарата из-за несовершенных нормативов Салтыкова, но особенно из-за значительного оттока чиновников с руководящих постов едва ли существенно возросла, то уровень коррумпированности понизился на порядок. Появилась обретающая реальность возможность работать по установленным государством правилам с прозрачными сроками прохождения бумаг, что было особенно важно для промышленников и купцов. Но самым главным было, то что чиновников поставили на место попутно разрушив миф о их незаменимости.
В этом нелегком деле отличилась Гражданская Служба под руководством Победоносцева. Стремительно развивающаяся и зарабатывающая репутацию правительственная организация наподобие кадрового резерва, проводящая распределение и распродажу конфискованных земель в Польше, была брошена в горнило бумажной войны. Служба, состоявшая только из попавшей в опалу, обедневшей, пожелавшей выслужиться молодой, но высокообразованной аристократии и гремучей смеси из лучших представителей флотских и армейских офицеров вышедших в отставку, да ещё разбавленной чиновничеством... Едва ли тысяча человек, но каких! Ожидания чиновников на несостоятельность царского нововведения не оправдались.
Тесно взаимодействуя с департаментом Салтыкова и не стесняясь постоянно спрашивать консультаций, 'граждане' заменяли пришедшие в негодность шестеренки государственного механизма. Не всегда удачно, но в целом весьма успешно. Серьезной опорой стал многочисленный нижний пласт чиновников, которые в основной своей массе послушно выполняли волю вышестоящих, пусть питая надежду в будущем занять хлебные места. Повышение жалования заткнуло рты немногочисленным недовольным сменой начальства - трудно возражать с полным ртом. Одновременно с этим дала свои плоды широкая общественная поддержка, завоеванная блестящей публицистикой ряда лучших мастеров пера в России. Вступая в громкую полемику с противниками и критиками реформы, работая на опережение, 3-е отделение Его Императорского Величества Канцелярии, под руководством Лескова, формировало нужный взгляд на вещи внутри страны. В России во все времена хватало прекраснодушных мечтателей и энтузиастов, а в то время их было много как никогда ранее. Гражданская служба сотнями набирала кандидатов, горевших желанием изменить Россию к лучшему, щедрой рукой нарезая им работу. Многие из них впоследствии пополнили её ряды, оставив службу уже после войны с Австрией. Из-за чиновничьего бунта и острой нехватки кадров реформа во многом получилась половинчатой, но хороший задел был положен.
Много позже, ознакомившись в своем дневнике-ноутбуке с успехами по борьбе с коррупцией в Сингапуре в 1960-1970-ых годах (где был раньше!), я обнаружил много общего между подходом Салтыкова и правительства Ли Куан Ю. Во-первых, было проведено значительное упрощение процедур там где это только было возможно. Не везде и не сразу, но дело быстро шло вперед, не оставляя сомнений в конечном результате через несколько лет. Во-вторых, проводилась титаническая работа по удалению любых двусмысленностей в законах. Всякое место, где могло быть допущено двоякое толкование, решительно исправлялось. Здесь, пробуксовка преобразований стала наиболее заметна. Законы Российской Империи были многочисленны и запутаны, многие имели под собой вековые традиции. Исправлять их без бесчисленных согласований не рисковали даже птенцы гнезда Салтыкова. В-третьих, нормативы, правила и предписания для чиновников были написаны ясно и просто, не скрывая за потоками букв и оговорок сути. В-четвертых, были резко подняты зарплаты чиновников, адвокатов и судей. Особенно сильно денежное довольствие было повышенно у последних - более чем в десять раз. Имея перед глазами пример китайской модели экономики двадцать первого века, можно было не сомневаться в том, что даже расстрелы не удержат чиновников от воровства, если положить им маленькое содержание. В-пятых, шла работа по созданию ведомства для борьбы с коррупцией в высших эшелонах власти. Здесь я пошел до конца и включил членов императорской семьи в список тех, кто подвергается проверке. В конце концов, повысить содержание для своей семьи я могу официально, никого об этом не спросив. Другое дело, что подкупы Великих Князей, когда на вооружение принимались далеко не лучшие образцы таили в себе куда большую опасность. В-шестых, шли самые жестокие кары для проворовавшихся, на волне общего негодования казнокрадством, Салтыкову удалось впихнуть туда даже смертную казнь. После этого, всякое осуждение конфискаций и штрафов почти прекратилось -публике была подкинута куда более интересная тема для слива своего негодования. В-седьмых, был разработан план на дальнюю перспективу - требовалось вбить в головы населения империи, что брать и давать взятки не только чревато проблемами, но в принципе плохо и ненормально. Конечно, по поводу последнего пункта я не питал иллюзий об изменении менталитета в считанные годы, но если справились азиаты-сингапурцы, коррупция у которых заложена в традиции, что мешает нам?
* Фраза принадлежит Николаю Первому, который являлся дедом нашего героя.
Глава 3. Дворянское гнездо.
Май 1868 года
На просторной незастекленной веранде угрюмого, деревянного особняка с облупленной краской, горели праздничные свечи в серебряных подсвечниках - остатки былой роскоши. Большой стол был заставлен едва наполовину, давно минули те дни, когда Волковы давали званые вечера на весь уезд. По нынешним временам большое застолье стало непосильной ношей для обедневшего дворянского рода. Темными провалами взирали на улицу не освещенные окна нежилого крыла дома. Сыновья и дочери, стремительно выросли и выпорхнули из отеческого гнезда. Прежние простор и размах стали не нужны, да и хлопотно было содержать в порядке столько комнат.
Во главе стола, застеленного опрятной белой скатертью, восседал старый, но ещё крепкий мужчина в военном мундире. Горделивая осанка и без формы не позволяла заподозрить в нем кого-то иного кроме отставного офицера. Это был хозяин особняка, Александр Матвеевич Волков. Он степенно поглаживал роскошные седые бакенбарды, за которыми, по всей видимости, очень следил и которыми по праву гордился. Скрывая радость встречи и нетерпение, за маской лица не отражающей ни одной эмоции, он выдавал себя смеющимися глазами, уголки которых постоянно лучились весельем. А причина для праздника и веселья была, и более чем серьезная - давно не навещавшие старика повзрослевшие сыновья, разом прибыли в родной дом. По правую руку от отставного полковника сидели два армейских офицера: Сергей Александрович и Николай Александрович Волковы. Пошедшие по пути отца, они до того были похожи друг на друга, что даже сторонний наблюдатель легко признал бы их родными братьями, коими они, конечно, и являлись. По левую руку от почтенного главы семейства (хотя вернее будет сказать культю - рука осталась в Севастополе оторванная французским ядром), откинувшись на спинку резного стула, сидел морской офицер, лениво покуривавший трубку. Прихрамывающий старик звероватого вида с белоголовым мальчонкой расставляли тарелки с серебряными приборами и наполняли рюмки.
- За род Волковых! - встав с места, поднял рюмку глава семейства.
Как на пружинах поднявшиеся сыновья дружно поддержали тост и опрокинули прозрачную жидкость внутрь.
- Что Николай, не учат нынче в армии честь мундира держать, - ехидно заметил отставной полковник, закашлявшемуся сыну, самому молодому за столом.
- Не в этом честь мундира ныне состоит, чтоб водку пить, а чтоб врагов разбить, - не преминул ответить колкостью молоденький прапорщик*, и, противореча сам себе, подхватил вновь как по волшебству наполнившуюся рюмку на длинной ножке. - У нас после первой не закусывают, - гордо ответил он отцу, под одобрительное ворчание старика и кивки улыбающихся братьев. - За государя!
Повторно опрокинув рюмки, вслед за довольным отцом, расселись и раскрасневшиеся братья. За столом немедленно воцарились звуки обычно сопутствующие быстрому поглощению пищи. Старый слуга, бывший отставной солдат, комиссованный по ранению, аккуратно и точно, выдавая большую сноровку в этом деле, разлил водку, не доливая до краев самой малости. Зорко осматривая быстро пустеющие тарелки, он глазами указывал мальчонке кому и что следует подать. Наконец, первый голод был утолен и глава семейства, отставив в сторону приборы, принялся набивать трубку, с усмешкой поглядывая на расслабленных сыновей.
- Что слышно в Петербурге? - ни к кому конкретно не обращаясь, выпустив струйку дыма, спросил Александр Матвеевич.
Братья переглянулись, не зная как отвечать на столь неопределенный вопрос.
- Много перемен творится, батюшка, - видя, что все молчат, взял слово морской офицер. - Так просто всего и не расскажешь, - осторожно попробовал прощупать интересы непривычно благодушного отца капитан-лейтенант.
- Ты начни, а там посмотрим. Чай не в глуши живем, газетки читываем, - с благожелательно усмешкой ободряюще кивнул Александр Матвеевич.
- Большой корабль на верфях строим, да вы, наверное, из газет знаете, - и, получив подтверждающий кивок, продолжил. - Так вот большая шумиха была, аккурат к моему отъезду. Воровство на верфи вскрылось...
- Ну, ты, Владимир, нашел, чем удивить. Куда не ткни, всюду воровство вскроется, - не дал договорить глава семьи.
- Не в том интерес, что воровство вскрылось, - хмыкнул средний сын. - Главное как! А дело вот как было. Приходит, к нам государь на верфь со свитой, солдат с ним, кабы не рота...
- Сам-то, каков из себя? - снова перебил рассказчика отставной полковник.
- Статью строен, лицом чист. Держит себя по-простому, на людей как на пыль под ногами не смотрит, - немного задумавшись, прибавил Владимир. - Не в том суть, батюшка. Походил государь по верфи, на корабль полюбовался. Поговаривают император сам прожект рисовал.
- Слыхал я весь в Петра Алексеича пошел, - снова вклинился в рассказ отец. - О морях дальних мечтает, англичанке в рот заглядывает, да службу требует крепко.
- Не без того, - покладисто согласился Владимир и тут же продолжил. - Прошелся государь по верфи и начал мастеровых расспрашивать. Остановил двух и спрашивает: 'Жалобы на службу имеются?'
- Какая у мастеровых служба? Знай себе руби да строгай, - в который раз перебил рассказчика Александр Матвеевич.
- То отдельная история. Нынче все мастеровые на военных верфях на службе состоят, - принялся разъяснять капитан-лейтенант. - Закончилось раз, профильное железо на верфи где 'Петра Великого строят'. Андрей Тимофеевич, чтоб работникам зазря не платить, по обыкновению, их рассчитал и по домам отправил. Разбрелись мастера, чтоб без дела не сидеть, кто куда. Один к Путилову на стройку Морского канала, другой к Обухову пошел, а третий и вовсе на Волгу речные суда строить подался. Толковых мастеров нынче с руками отрывают. Приходит новая партия железа - работать некому, а стройка Николай Александровичу огнем горит. Долго ли коротко ли, дело до него самого и дошло. Распорядился царь всех работников вернуть и на службу менее чем на пять лет не принимать, а жалование приказал платить буде и работы не станет вовсе. Даже мундир чудной выдумал - комбинезон рабочий - длинный такой фартук с карманами.
- Чудно! В газетах такого не напишут. Ты про воровство продолжай.
- Все-то вы, батенька, меня перебиваете, - позволил себе выказать неудовольствие сын. - На чем это я... Ах, да! Спрашивает государь у мастеровых про жалобы. А я как раз у них за спиной оказался. Вижу, вице-адмирал Протасов незаметно для государя кулак рабочим показывает, да глаза страшные делает, чтоб не вздумали, значит о жалобах говорить.
- Ха! Это по-нашему! - хлопнул себя по бедру ладонью отец.
- А мастер тот, к кому государь обращался, как будто не видел ничего, возьми да и скажи: 'Имеются жалобы. Как не быть. Сверхурочные не плотют и за работу в праздники как в обычный день считают.'
- Что? Адмирала не побоялся? Ишь ты шельма! - то ли восхищенно то ли осуждающе цокнул языком полковник.
- То-то и оно что не убоялся! 'Я,' - рабочий говорит, 'грамоту разумею да счету обучен. За работу в выходной вдвое обычного дня положено!'
- Каков нахал! Давай не томи, дальше-то что?
- Послал государь за расчетными листами. Приносят - все сходится. И давай тогда царь прилюдно разбираться. В получении роспись стоит? Стоит. Роспись сам ставил? Сам. Денег столько получил? Нет. Почему расписывался? Грозили роспись подделать да вовсе ни с чем оставить. Почему не жаловался? Некому говорит, все и так все знают. Это только для тебя государь новость.
- Ишь ты! Прямо так и сказал? Совсем страх Божий потерял!
- Смотрю - самодержец наш посуровел, задумался. Я ещё поначалу подумал, что не сносить языкастому головы. Его слово ничто против адмиральского. Тут царь к Протасову поворачивается. 'Крал?'. Тот, с лица сошел, но разумеется: 'Никак нет, Ваше Величество! И в мыслях не держал. Как можно!' Николай постоял, вот так, - Владимир встал с места и засунул руки в карманы, посмотрев на сидящего отца исподлобья. - Покачался с носка на пятку и говорит 'А если найду?' Адмирал молчит, совсем с лица сошел, потом покрылся. Знает ведь, как искать могут. 'Так мне Игнатьеву приказать?' - у Протасова спрашивает. Не выдержал тут адмирал, губы затряслись. Припал он к руке государевой, прощенья запросил. Царь руку выдернул, точно брезгует, на адмирала как на пустое место посмотрел, у мастерового фамилию спросил и пошел. И все за ним ушли, только Протасов на месте стоять остался. Мимо него прохожу, слышу шепчет 'Лучше б ударил.'
- Не знаю. Я на следующий день в отпуск отбыл, да из столицы домой уехал.
- Ах, ты! Такая история недосказана. Гришка, наливай! - скомандовал старому слуге, раздосадованный отец.
- Так налито уже, - подал голос, молчавший весь вечер старший брат.
- Выпьем за службу верную, да чтоб ни на кого из вас государь как на того адмирала не посмотрел.
Братья поспешно поднялись и звонко чокнувшись, выпили холодную водку из запотевших рюмок. Закусив соленьями, Александр Матвеевич принялся раскуривать потухшую трубку.
- А поведай-ка нам, Николай, про службу свою, - обратился отец к младшему сыну. - Много у нас в губернии про полки нового строя говорят, да врут безбожно поди. А где правда и не разберешь. В газетах про военную реформу хоть и печатают, да все больше с высот генеральских. Где тут поймешь. Правда ли что офицеров в полках новых только после аттестации да особых курсов берут?
- Правда, батюшка. Сам я полугодичный курс заканчивал, звание свое подтверждал, - кивнул головой Николай и закашлялся от табачного дыма.
- Рода одного, значит одной нынче мало стало, - постукивая пальцами по столу задумчиво протянул отец. - Быть войне.
- Какой войне батюшка? Полков таких раз-два и обчелся, служба новая едва налажена. Да и с кем воевать?
- С кем воевать всегда найдется, - не согласился отставной полковник. - Да ты лучше скажи, чему тебя на курсе твоем учили, да как.
- Учили, батюшка, крепко. Спрашивали строго. Кто заартачится или загуляет, а то и вовсе дурак, наук никаких не знает, обратно в старые полки гнали. Иных и вовсе со службы попросили. Тяжко ученье давалось, не до первопрестольной с её красотами было. Жили как обычные солдаты в отдельных казармах, утром разминка и бег трусцой. Слышал я, государь его очень полюбил, сам бегает и других заставляет, - кивнув недоверчиво хмыкнувшему отцу, пыхтевшему трубкой, Николай продолжил. - Потом короткая служба в нашей церквушке, завтрак и сразу за парты. Учили тактике, как солдат в ежовых рукавицах держать, как карту читать, да много чему учили. Через полгода экзаменовали нас со всей строгостью. Присягу у выпуска сам государь принимал.
- А муштра как же? - изумился Александр Матвеевич.
- А не было муштры почти что, батюшка, разве что с полчаса по плацу каждый день ходили, дабы строй держать уметь.
- Точно к войне, - помрачнел отец. - Если муштрой не нагружают, да к парадам не готовят - значит война близко. Примета верная.
- Да с кем воевать батюшка? - не выдержал второй сын.
- То не нашего ума дело! С кем прикажут воевать с тем и станем. Хоть бы и с турком.
- Опять англичане и французы вступятся, если наша брать будет, - не согласился Владимир.
Отец, ветеран крымской войны, только скривился. Полученное на той войне увечье, сделало его заклятым врагом и французов, и англичан.
- Читал я, в новых полках службу медицинскую устраивают, - перевел разговор на более нейтральную тему отставной полковник. - Каждому полку врачей придают да солдат учат врачевать, да раненых уносить. Правда, Николай?
- Полевые госпитали делают - правда. А вот что солдат лечить учат - врут. Со взвода двоих покрепче фельдшерами назначают, чтоб раненых выносили. Да кровь остановить учат и только. Какой там лечить! Вот полевые госпитали - это да, сила!
- Про полевые госпитали читал. Пирогов чин главы военно-медицинской службы заслужил. Его работа, - поднимая калеченую руку, прокомментировал отец. - С таким не пропадешь. Сам мне рану чистил, все кисть спасти пытался. До последнего не отступал. Эх! Не контузило бы меня, да в себя раньше бы пришел - руку бы точно спас.
Захмелевший отец ещё долго рассказывал, как его ранило в том злополучном жарком бою, как он кромсал французские мундиры весь черный от порохового дыма. Как враги пугались его страшного вида, как Бог миловал и, потеряв половину солдат, сам он до ночи оставался невредим...
Спустя три дня прибывшие на побывку офицеры, отбыли на службу, оставляя старика предаваться воспоминаниям своей бурной молодости в пустом доме. А уехавший Николай все никак не мог выкинуть из головы суворовский завет полученный от отца, уверенного, что провожает сыновей на войну. 'Кто напуган, тот наполовину побит'.
Глава 4. Дела минувшые.
30 июня 1868 года
Я прогуливался по парку, ставшему моим излюбленным местом для раздумий, практически в одиночестве. Не считать же за компанию охрану, которая взяла меня в широкое кольцо? Причем кольцо настолько широкое, что их почти не было видно и слышно. Только изредка я мог разглядеть мелькавшие в отдалении спины и расслышать приглушенный топот за спиной. Наверняка, были ещё сопровождающие, идущие вдоль дорожки и проверяющие каждый куст и овражек на моем пути, но они ничем не выдавали себя.
За время прошедшее с едва не удавшегося покушения 65-го года, было совершено ещё четыре попытки моего устранения. Пусть и остановленные на дальних подступах они вселили в Рихтера просто маниакальную подозрительность. Некоторые попытки были не более чем забавными казусами, но были и другие, весьма, на мой взгляд, трагичные. Вот как можно было надеяться на успешный исход уговоров казака, героя Иканского дела, пырнуть меня в ухо шилом во время сна, имея хоть каплю разума? А некий ретивый родственничек ныне здорово обедневших Шереметьевых попытался. Даже задаток дал - сто рублей. Наученный Оттоном Борисовичем охранник, обещал исполнить все в лучшем виде и хотел, распрощавшись с нанимателем, бежать на доклад к начальству, как злоумышленник решил заставить казака целовать крест. Тот этому решительно воспротивился и был забит насмерть слугами, подоспевшими на предсмертные хрипы несостоявшегося нанимателя. После этого события начальник моей разведки не реже раза в неделю заставлял повторять 'Царевы предписания' и озаботился включением в ряды моей охраны сразу двух священников должных отпускать подобные грехи и исповедовать моих стражей.
Вообще за последнее время благодаря, пусть нелепым и глупым, а порой даже смешным, но вполне реальным злоумышленникам и изнурительным тренировкам, моя охрана по праву должна была носить наименование лучшей в мире. Тяжело в учении - легко в бою*, не забывал перефразировку ещё суворовской мудрости Рихтер. Хотя, будучи откровенным, надо заметить, что Оттон Борисович резонно полагал, что лучшей защиты, чем упрятать меня как можно дальше от подданных быть просто не может. Смирившись с категорическим отказом строить Запретный Город по образцу китайских императоров, он приложил недюжинные усилия в доведении до минимума моего появление на публике и устраивал всевозможные препоны любому посетителю. Попасть в место императорского обитания уже давно стало задачей нетривиальной. Сначала требовалось подать прошение на моё имя с указанием причин посещения, затем требовалось удовлетворить просьбу и назначить дату, после чего изготавливались фотографии посетителя и только после этого проситель, даже самого высокого положения, мог предстать перед государевыми очами. Надо прибавить ко всему выше сказанному, что увидеть меня без обыска могло считанное количество людей, за каждого из которых, за исключением только близкой родни, я выдержал длительный бой с Рихтером. Эти обыски, так не соответствующие эпохе, добавили мне немало седых волос. Не только мои ближайшие сподвижники и родня, порой и я сам ловил себя на недоумении по поводу их неукоснительного соблюдения. Зато были во всем этом и положительные моменты - количество бездельников и высокопоставленных просителей во дворце резко уменьшилось.
Я вынырнул из воспоминаний и снова ощутил то самое, легкое волнение и азарт которые выгнали меня на прогулку. Завтра начнется моя первая война. Завтра две сотни тысяч солдат придут в движение, послушные моей воле. Завтра русский посол в Вене передаст мое послание Францу. Все, что мыслимо, учтено, все, что возможно, подготовлено.
Пытаясь унять снова охватившее меня волнение, я начал перебирать предпринятые шаги подготовки к войне. Воспоминания о том, сколько всего было сделано, для того чтобы война оказалась как можно более благоприятна для нас, успокаивало лучше, чем прогулки на свежем воздухе.
Крымская война выявила множество проблем русской армии, среди которых одной из главных являлась отсталость в вооружении. Это касалось как длинноствольного оружия, так и личного короткоствольного оружия офицеров. В русской армии продолжали стоять на вооружении 17,5-мм одноствольные дульнозарядные ударно-капсюльные пистолеты образца 1854 года: солдатская модель - гладкоствольная, офицерская модель - с нарезным стволом, обладавшие низкой кучностью боя и малой скорострельностью. Из-за невысоких боевых качеств этого оружия русские офицеры неохотно пользовались им, в то время как на Западе уже полным ходом применялись новейшие, по тем временам, револьверы.
В 1859 году военное министерство распорядилось о проведении испытаний нарезных револьверов наиболее авторитетных на тот момент производителей: Лефоше, Галана, Кольта, Ремингтона, Гулье-Бланшара, Лепажа и Пидо-Кордье. По результатам было решено произвести заказы небольших партий револьверов иностранного производства для кавалерии и корпуса жандармов. Первая партия была заказана в 1860 году: Отдельный корпус жандармов, первым из всех, получил револьверы конструкции Лефоше. Однако масштабного перевооружения армии надежным короткоствольным оружием так и не произошло. Нехватка средств, постоянно испытываемая военным ведомством, не позволяла единовременно произвести достаточно крупный заказ иностранного оружия, что приводило к ситуации, когда новое оружие закупалось бездумно и бессистемно. Доходило до того, что в виду отсутствия необходимых финансовых средств, офицерам было рекомендовано покупать подходящее оружие за свой счет.
Ситуация изменилась в 1866 году, когда Генеральным Штабом был принят Единый План Перевооружения. Он предполагал, помимо всего прочего, приобретение порядка 500 тысяч единиц современного короткоствольного оружия для нужд полиции, армии и флота. Вопрос выбора поставщика, учитывая объем заказа, привлек огромнейшее внимание оружейных компаний как Старого, так и Нового Света.
Однако, как оказалось, все не так просто. Технические условия конкурса были, даже на взгляд взыскательных европейцев, чрезмерно усложнены. В новом револьвере предполагалось использовать практически все патентные новинки. В частности, в техзадании значилось, что необходимый комиссии револьвер должен иметь ударно-спусковой механизм двойного действия, переломную рамку и возможность одновременного экстрактирования стреляных гильз. Так же обговаривалось, что в револьвере будут использованы унитарные патроны центрального воспламенения с металлической гильзой.
Подобные требования были абсолютно нетипичны для русской армии, традиционно экономившей патроны, во многом благодаря вырванному из контекста и преподносимому за суворовский принципу 'пуля дура - штык молодец'. Требования армии же вытекали из общей концепцией 'шквального заградительного огня', недавно принятой, несмотря на активное сопротивление генералитета, русским Генеральным Штабом. В рамках этой концепции делалась ставка на скорострельное, нарезное, казнозарядное вооружение, обеспечить которым предполагалось все виды войск от пехоты до артиллерии.
При этом планировалось не ограничиваться закупкой иностранных образцов, а активно развивать собственное производство. Увы, но все попытки военного ведомства создать, после катастрофы Крымской Войны, достойные отечественные модели современного оружия продемонстрировали, что русское оружейное дело настолько отстало от мирового уровня, что производить внутри страны передовое, высокотехнологичное оружие оставалось возможным лишь в виде штучных, экспериментальных образцов. Поэтому условия конкурса, в добавок к вышеперечисленному, учитывали, что первые 150 тыс. образцов нового оружия и патронов к нему предполагалось изготовить на заводах поставщика, а все последующие - по лицензии на Тульском и Сестрорецком Императорских оружейных заводах, на которых поставщик должен будет в течении 3 лет после заключения контракта организовать независимое производство.
Несмотря на жесткие условия, интерес к конкурсу среди ведущих оружейных компаний оставался крайне высоким. Это объяснялось не только внушительными объемами заказа и солидной конкурсной премией в размере 200 тыс. рублей. Сверхсложное техническое задание, вкупе с нешуточной шумихой, поднятой по этому поводу в прессе, сделало 'Русский Заказ' своеобразным вызовом для производителей оружия, состязанием за право быть первым в своей отрасли. Все это привело к тому, что на рассмотрение комиссии было предложено более сорока различных моделей от всех ведущих европейских и американских оружейников. После многомесячных испытаний в финальную тройку, представленную для вынесения окончательного решения Его Императорскому Величеству, вошли револьверы бельгийца Шарля Галана и двух североамериканских компаний: 'Смит & Вессон' и 'Кольт'. Причем инициативу захватили именно оружейники из Нового Света.
Недавно отшумевшая Гражданская война в Америке стала настоящей манной небесной для производителей оружия, их продукция шла нарасхват. Но все войны имеют свойство рано или поздно заканчиватсья, и тогда для оружейников наступает черная полоса. Этой участи не избежало и предприятие Смита и Вессона: в первые мирные годы партнерам удавалось продавать всего по нескольку револьверов в год. Решив изменить стратегию, Смит и Вессон предприняли усилия по продвижению своей продукции на новом для американских оружейников европейском рынке и открыли агентства по продажам в Англии, Германии и Франции. Однако дела шли не слишком хорошо.
У компании 'Кольт' ситуация была ещё хуже, в последние годы её буквально преследовали неудачи. В 1862 году скончался её основатель, полковник Сэмюель Кольт. В феврале 1864 года на фабрике случился крупный пожар, уничтоживший половину завода и офисные строения, вынудив 'Кольт' временно прекратить производство. На 1866 год, ещё не оправившись от постигших её несчастий, компания была в крайне тяжёлом положении и 'русский заказ' был великолепным шансом не только получить необходимые для восстановления средства, но и вернуть утраченные ею позиции.
По итогам промежуточных испытаний комиссия склонялась к принятию револьвера конструкции 'Смит & Вессон'. Объяснялось просто: несмотря на значительные недостатки конструкции (револьвер получился чересчур громоздким, тяжелым и плохо сбалансированным, с неудобной рукоятью) североамериканская компания предлагала наилучшие финансовые условия. Это было не удивительно, ведь еще в 1855 г. Хорас Смит и Дэниэл Б. Вессон выкупили патент на револьверный барабан, просверленный насквозь, под патрон с металлической гильзой. С тех пор создание полноценных револьверов под унитарный патрон было невозможным без предварительной уплаты этой компании огромных лицензионных отчислений. Таким образом себестоимость продукции 'Смит & Вессон' была значительно ниже, чем у их менее предприимчивых коллег.
Однако представленная ими модель вызвала под конец конкурса резкие нарекания. Несмотря на то, что компании было указано на недостатки их конструкции и предложен ряд замечаний по доработке, серьезных изменений в итоговую модель Вессоном внесено не было. Кроме того, представители компании, видимо уже уверившись, благодаря благожелательным отзывам генералов, польстившихся на дешевизну их оружия, в своей близкой победе на конкурсе, настаивали на пересмотре условий контракта в части организации производства своего оружия в России.
В отличии от своих соотечественников, компания 'Кольт' предельно внимательно отнеслась к пожеланиям русских приемщиков. Это было обусловлено огромным желанием оружейников 'Кольт' добиться победы. Последние несколько лет компания постоянно балансировала на грани банкротства. Продажи в САСШ в последние годы резко упали, но даже если бы спрос и поднялся, 'Кольт' не мог бы состязаться на равных с 'Смит & Вессон', практически монополизировавших, за счет патентов, североамериканский рынок короткоствольного оружия. Русский заказ оставался единственной надеждой компании в скором времени восстановить прежние объемы производства.
Оружейники 'Кольт' приложили все усилия, чтобы именно их модель револьвера удовлетворяла всем условиям, предъявленным русским военным ведомством. Ими было предложено сразу не одна, а несколько моделей револьверов, отличавшихся калибром и длиной ствола. Кроме того компания 'Кольт', по собственной инициативе, выполнила дополнительное требования приемной комиссии, предъявленное к компании 'Смит & Вессон'. Изучив предложенную 'Смит & Вессон' модель калибра 0.44, комиссия предложила увеличить диаметр пули, в результате чего улучшилась бы обтюрация, а следовательно, возросли убойная сила и кучность стрельбы. Применив нововведение на своём патроне 0.45 оружейники 'Кольт' убедились, что результатом подобных улучшений являются возросшая масса пули нового патрона, увеличенная начальная скорость (с 650 до 750 футов в секунду) и точность боя оружия.
Были внедрены и другие предложения русских инженеров. Так для удобства верховой стрельбы револьвер приобрел 'пятку' - специальный выступ в верхней части заднего торца рукоятки, который не позволял последней смещаться в ладони под действием отдачи. Предохранительная скоба была смещена относительно рукояти, чтобы улучшить положение револьвера в ладони, изменено крепление ствола, а его длина уменьшена с 8 до 7 дюймов. Именно эта, последняя, доработанная модель, названная Colt M1867 Cavalry, с длиной ствола 7 дюймов, под патрон 0.45 Russian и выиграла в итоге конкурс на новый револьвер для русской армии, не оставив ни одного шанса своим конкурентам.
Помимо вышеизложенной, существовала так же и неофициальная версия, объяснявшая выигрыш оружейников 'Кольт' не столько их усердием, сколько личными предпочтениями Императора Николая II. По слухам, ходившим в офицерской среде, взяв на стрельбах в руки Кольт, Его Величество и не отпустил его до конца стендовых испытаний, чем и обеспечил ему победу, впрочем совершенно заслуженную - револьвер был действительно хорош. Шестизарядный, он был первым оружием калибра .45, с самого начала сконструированным под унитарный патрон с металлической гильзой центрального боя.
В этом револьвере впервые были применены одновременно патенты Уайта, Доджа и Кинга, позволявшие соединить высверленный барабан с переломной рамкой и экстрактором стреляных гильз. В сочетании с устройством быстрой перезарядки, запатентованным в 1866 году русским военным министерством, он мог производить до 90 выстрелов в минуту, что было абсолютным рекордом для короткоствольного оружия. Единственными недостатками нового револьвера были высокая цена (более 20 долларов за штуку) и масса оружия, которая достигала более полутора килограмма. Впрочем, данный вес был признан не чрезмерным для кавалерийской модели - предполагалось, что револьвер будет возиться в кобуре, притороченной к седлу, а благодаря продуманной форме рукояти и удачной балансировки, тяжесть оружия ничуть не мешала вести прицельную стрельбу. Первая партия новых револьверов, числом в 8 000 штук, прибыла в Россию уже летом 1867 года и почти сразу же была передана в войска, в первую очередь в Туркестан.
Армия буквально влюбилась в своё новое оружие. Оно позволяло прицельно, на полном скаку, выбивать из седел сарбозов и аскеров на дистанции до 50 метров. Быстрая экстракция гильз и одномоментная перезарядка всех шести патронов, благодаря устройству быстрой перезарядки, позволяли даже одиночному стрелку отбиться от целой банды, при условии наличия достаточного количества патронов. Наиболее известным случаем такого рода стал подвиг есаула Манилова, который, попав со своим отрядом казаков в засаду, где погиб его командир и большая часть сослуживцев, смог практически в одиночку отбиться от крупной банды кокандцев, отстреливаясь из двух Кольтов: своего и командирского. Когда к есаулу и остаткам его отряда подоспела подмога, банда уже постыдно бежала, оставив на поле боя с полсотни трупов из которых три десятка были убиты револьверными пулями. За проявленную отвагу есаул был представлен к Георгию четвертой степени и награжден именным оружием, на рукояти которого, на вставке из слоновой кости, было выбито: 'Воевать не числом, а умением!', а в кавалерии вместо одного табельного кольта было положено два, носимых парами, в кобурах с двух сторон седла.
К началу австрийской кампании компания 'Кольт' успела изготовить и передать русской армии дополнительно порядка 20 000 револьверов модели Colt M1867 Cavalry, изготовленных на своих заводах и даже успела выпустить опытную партию в 3 000 револьверов на 'Площадке ?1' Тульского Императорского Оружейного завода.
Там, согласно подписанному между компанией 'Кольт' и Военным Министерством Российской Империи контракту, была запущена производственная линия по производству револьверов. Сам Тульский Оружейный завод был подвергнут существенной реконструкции проведённой специально приехавшим для этой цели из штатов бывшим инженером армии Союза, генерал-майором в отставке, Вильямом Б. Франклином. К тому времени генерал Франклин, профессиональный военный, инженер и архитектор, первоначально нанятый вдовой Сэмюеля Кольта Элизабет для восстановления сгоревшего в пожаре 1864 года здания фабрики, уже занимал должность вице-президента и главного управляющего компанией 'Кольт', что фактически означало его полное главенство во всем, что не касалось денежных вопросов (в последнем вдова полковника была крайне консервативна). Прибыв в Россию генерал с энтузиазмом принялся за работу, сумев всего за полтора года ввести в строй на Тульском заводе несколько новых цехов и достигнув уровня производства в полсотни револьверов в день.
Параллельно с этим шли аналогичные работы и по длинноствольному оружию и артиллерии. Увы, но несмотря на все усилия, зарубежные закупки и объемы внутреннего производства не позволяли произвести масштабное перевооружение армии. В предверии Австрийской кампании полностью оснастить новым оружием удалось лишь полки нового строя и старые гвардейские - Преображенский, Измайловский и т.д. Предстоящяя война должна была стать полигоном для испытания нового вооружения, новых тактик, усовершенствованной системы снабжения тыла и военных госпиталей. Оставалось лишь надеяться, что эти изменения оправдают себя.