Жил-был Мефистофель. Когда-то у него была фамилия, имя и даже отчество, но об этом давно никто не помнил, включая его самого. Мефистофелем же на самом деле звался не он сам, а должность, которую он занял в незапамятные времена - да так на ней и находился, поскольку сверху все никак не присылали замену. Но об этом тоже давно никто не помнил. Люди, впрочем, в большинстве своем даже не догадывались, что Мефистофель - это Мефистофель. Наиболее интуитивные из них ухитрялись прокладывать свои жизненные тропинки так, чтобы они никогда не пересекались с дорогами этого странного субъекта. Менее осторожные или влекомые легкомысленным любопытством порой встречались с ним лицом к лицу. Чем заканчивались эти встречи, история по большей части умалчивает.
Длинная плеяда его предшественников не оставила после себя практически никаких следов, если не считать толстого фолианта немецкого поэта, широко известного в узких кругах своим путаным учением о природе цвета, да нескольких загадочных событий с явными нарушениями причинно-следственных связей, в которых немногие оставшиеся в живых сведущие люди угадывали следы сверхъестественного вмешательства. Герой нашего повествования знал, что на каждой населенной живыми существами планете в любой момент времени работает восемь Мефистофелей, и это число никогда не меняется, поскольку таинственным образом связано с равновесием проявленного мира. Небесное тело, на котором он находился, не было исключением из этого всеобъемлющего правила. Но ни один из "сослуживцев" ни разу не попадался ему глаза - к счастью, поскольку такое столкновение означало бы немедленную аннигиляцию не только его самого вместе с визави, но и крупного фрактала окружающей их материи. Мефистофели не прилагали никаких усилий для того чтобы не встречаться друг с другом: срабатывал модифицированный принцип Паули, запрещавший существам такого рода совместно находиться в одной точке пространства-времени. Так и получилось, что Мефистофель, о котором пойдет речь (номер тысяча сто девятнадцатый, если это о чем-нибудь говорит), был, с одной стороны, представителем и носителем древней, как мир, Традиции, а с другой - одиночкой, почти изгоем, если можно, конечно, назвать изгоем того, кто сам предпочел обществу людей общение с миром идей. Мефистофеля, однако, это кажущееся противоречие ничуть не интересовало, как не интересовали его внешние обстоятельства его так называемой жизни и мнения случайных людей о его так называемой личности. Он был загружен работой, и это не только заполняло собой вечность, которая была в его распоряжении, но и наполняло ее нечеловечески величественным смыслом.
Описать суть работы Мефистофеля в привычных терминах достаточно сложно. Можно сказать, например, что он работал двигателем прогресса (что в некотором смысле так и было), но при этом сразу возникает вопрос, что именно считать прогрессом и нужно ли его вообще куда-либо двигать. Отчасти правы были и те, кто считали основным назначением Мефистофеля искушение, и звали его соответственно - Искусителем. Здесь нельзя не заметить, что справедливо это определение было лишь в том только случае, если подразумевало устаревшее ныне значение слова "искус", а именно - суровое испытание, продолжительную проверку на деле чьих-либо качеств. Скорее всего, именно этому аспекту своей деятельности Мефистофель был обязан подозрениями в дьявольских кознях, которые не раз осложняли ему жизнь. Испытывать на прочность нечто, созданное Им (тут говорящие обычно возводили очи в гору, предпочитая не озвучивать имени Создателя в присутствии его предполагаемого антагониста) - в этом несведущему профану и впрямь несложно было увидеть нечто весьма непристойное и потому достойное осуждения. Продолжая в том же духе, можно было бы назвать Мефистофеля Испытателем, но попытки разобраться в этимологии этого слова могут завести нас в слишком глубокие ассоциативные дебри, поэтому мы удержимся от столь очевидного соблазна. Наконец, было несколько человек, называвших Мефистофеля Учителем - и что имели в виду эти отверженные толпой искатели, остается только догадываться. В дневниковых записях одного из них сохранилось несколько странных формул, из комментариев к которым можно сделать вывод, что Мефистофель пытался приобщить своих учеников к тайнам мироздания. По непроверенным данным, один из властителей южной страны, сделавший головокружительную карьеру за каких-нибудь пару лет, был обязан своему бурному взлету именно обучению у нашего героя. Говорили также, что люди, проведшие всего несколько дней рядом с Мефистофелем, овладевали навыками какой-то древней сексуальной магии, но эти россказни слишком нелепы, чтобы можно было счесть их правдой...
Доподлинно известно, что на счету Мефистофеля числилось несколько сот страдальцев, исцеленных от разнообразных хворей, однако сложно сказать, следует ли отнести этот факт к цели его основной деятельности, к побочным эффектам от таковой или просто к одному из простительных хобби. Оставил он свой неизгладимый след и в душе некоего компьютерного хакера, якобы собственными глазами видевшего, как Мефистофель общался с многочисленными техническими приборами как с одушевленными существами и - самое странное! - в его присутствии они и впрямь начинали демонстрировать некоторые признаки разумности. О неисправностях, которые ремонтировались сами собой, на таком фоне даже неловко упоминать. Эту почти идиллическую картину изрядно портят несколько ярых врагов Мефистофеля, уверяющих, что единственным его предназначением было разрушение всего и вся, и приводящие в качестве доказательства свои собственные будто бы сломанные им судьбы. При ближайшем рассмотрении выясняется, что после знакомства с нашим героем его враги стали гораздо успешнее в социальном плане и даже, похоже, несколько умнее, однако у нас нет никаких оснований подвергать сомнению свидетельства этих людей. Порой башмачнику лучше оставаться башмачником, чем становиться капитаном межгалактического корабля, и, возможно, Мефистофель и впрямь - нечаянно или осознанно - что-то нарушил в монотонном течении их невыразительных судеб...
Так чем же он занимался на самом деле? Скажем так: он жил полной жизнью и делал то, что хотел, при этом находясь на Службе и ощущая свою полезность - не социальную, конечно, а, скорее, общекосмическую. К сожалению, то, что нам нравится, имеет склонность заканчиваться куда быстрее, чем то, что навевает на нас скуку или вызывает раздражение. Не избежал этой участи и Мефистофель. Возможно, смутное чувство, которое в человеческом эквиваленте можно было бы назвать недовольством судьбой, было просто слабым отголоском той личности, которой он был до вступления в должность. Не исключено также, что некоторая рутинность присуща пребыванию на любом посту, и с этим ничего нельзя поделать. Как бы то ни было, с некоторого момента Мефистофель стал замечать, что что-то идет не так, как раньше.
Скорее всего, это произошло вскоре после отпадения последнего ученика (их количество, прежде немалое, редело год от года, пока не свелось наконец к единице). Тот подавал большие надежды, успешно прошел первую, вторую и третью Большую Инициацию, и Мефистофель уже потирал руки, предчувствуя скорую смену декораций и выход на новые просторы бытия. Духовная потенция, которую он видел в этом человеке, заставляла его закрывать глаза на присущие тому человеческие слабости. Мефистофель надеялся, что после четвертой Большой Инициации досадные черты личности ученика, в число которых, как водится, входили трусость и эгоцентризм, останутся за воротами, как башмаки, снимаемые перед входом в храм. Но судьба сыграла с ними обоими злую шутку. Испугавшись происходивших метаморфоз, а заодно вдохновленный возникшими перспективами повышения социального статуса, ученик исчез, не дожидаясь решающей Инициации. То, что должно было смыть грязную человеческую пену с его чела, не случилось - и, по всей видимости, не случится уже никогда. Мефистофель не стал разыскивать отступника и пенять ему за непоследовательность. Он слишком хорошо знал, чем заканчиваются для прозелитов попытки вернуться к обыденной жизни после того, как часть Пути уже пройдена. Но знал он также и то, что каждый волен выбирать свою судьбу сам, - и сколь бы жалкой она ни была, никто на свете не имеет права отнимать у человека эту единственную отпущенную ему свободу.
С той поры он больше не брал никого в обучение - то ли потому, что окончательно разуверился в возможностях человека, то ли из-за отсутствия желающих. Некоторое время его общение с людьми сводилось к тому, что он работал оракулом и исполнителем желаний: как по мановению волшебной палочки, он извлекал из ниоткуда ответы на любые вопросы и алгоритмы достижения любой цели. Несмотря на то, что и ответы, и алгоритмы были стопроцентно точными, ажиотаж вокруг новоявленного пророка и мага быстро пошел на убыль. Сколь бы ни были люди примитивны в восприятии Мефистофеля, они все же смекнули, что бесплатный сыр бывает только в мышеловках, а за любое исполненное желание надо платить, - и хорошо, если только деньгами. Кто-то даже начал распространять навевавшие древний ужас слухи о продаже бессмертной души. Напрасно Мефистофель объяснял немногим имеющим уши, что его задача состоит не в изъятии души, каковой у большинства живущих ныне людей просто нет, а в разрушении эго, которое отделяет человека от мира и Бога. Его никто не слышал, а если и слышали, то не хотели ему верить.
Ответов становилось все больше, а людей, способных задавать вопросы - все меньше. Дошло даже до того, что Мефистофель начал сам формулировать вопросы под добытые им из пустоты ответы, но эта игра ему скоро надоела. Из недр его памяти всплыла подходящая случаю поговорка "Переливать из пустого в порожнее", и он улыбнулся бесконечности вложенных в нее смыслов, ухитрившейся учесть все возможные на этой планете жизненные сюжеты, в том числе и его собственный. В тот же самый миг он неотвратимо понял, что если не предпринимать никаких специальных действий, то находиться на однажды выбравшей его должности придется все отмеренное ему время.
Эта перспектива его - по вполне понятным причинам - не устраивала. Он попытался решить возникшую и заслонившую собой весь горизонт задачу в лоб, то есть просто уйти, но тут его поджидало еще одно разочарование. Магия, неотразимо действовавшая на людей и духов из более низких планов, совершенно не работала для него самого. Во всей вселенной существовал один-единственный вопрос, на который он не знал ответа - вопрос, касавшийся его собственной участи. Информация, которую он смог получить, заключалась в том, что в его Традиции, как и в любой другой, существовала линия прямой передачи. Число Мефистофелей нельзя было уменьшать даже на единицу. Это означало, что оставить свой пост можно было только одним способом - приведя на него другого человека. Где взять этого человека? Как узнать его из миллионов других? Пустота молчала. Если бы поблизости с Мефистофелем находился сторонний наблюдатель, обладающий недюжинным духовным зрением, он сказал бы, что ответы продолжали приходить с той же частотой, что и раньше, просто сам вопрошающий не желал их слышать. По всей видимости, на этот раз они его просто не устраивали. По этой простой причине и сработал присущий всем землянам безукоризненно действующий фильтр, блокирующий получение неприемлемой информации.
Но наблюдателя поблизости не оказалось, и мысли нашего героя приняли странное направление. Ему вдруг почудилось, что где-то произошла чудовищная ошибка, и вместо должности Мефистофеля он заступил на пост Прометея, даже не догадываясь об этом. Принесенный им огонь преображения совершенно не интересовал род людской, и жалкие потомки былых титанов лишь день за днем склевывали печень его познания, умудряясь переваривать ее метафизические клетки без всякого ущерба для своих луженых желудков. А вечность, принадлежностью к которой он когда-то пленился, оказалась всего лишь цепью, приковавшей его к скале Сансары, и разорвать ее было выше даже сверхчеловеческих сил....
Мефистофель усилием воли погасил быстро наливавшееся красками наваждение. Умение не поддаваться отчаянию и находить выход даже из самых безнадежных ситуаций всегда было его сильной чертой. В мгновение ока он прикинул количество перспективных комбинаций событий, приводивших к нужному результату и, не смущаясь обилием нулей в полученной сумме, принялся реализовывать алгоритмы один за другим. Для перечисления всех перепробованных им средств вряд ли хватит обычной человеческой жизни, поэтому мы ограничимся лишь констатацией того факта, что Мефистофель был настойчив, изобретателен и неутомим. Но тот, кого он искал, так и не появился...
Дабы у читателя ненароком не сложилось ошибочное представление, что Мефистофель занимался исключительно поисками преемника, опишем вкратце другие направления деятельности его беспокойного ума. После одной из техногенных катастроф, случившейся при попытке (без участия Мефистофеля) смоделировать в миниатюре Большой взрыв, наш герой увлекся изучением катаклизмов различного происхождения и даже написал пространный трактат об их влиянии на формирование разумной жизни. Поздние исследователи этого философского труда высказывали предположение, что он был навеян работами известного ученого, посвященными происхождению этносов, однако для таких инсинуаций нет никакой реальной почвы. Мефистофель практически никогда не знакомился с чужими научными теориями, справедливо полагая, что куда более интересно и практично создавать собственные.
Другой сферой его деятельности была активная работа с системами искусственного интеллекта - довольно успешная, если судить по настойчивому вниманию, которое спецслужбы начали проявлять к нашему трудноуловимому герою. По всей видимости, именно активностью спецслужб, а вовсе не тупиковым направлением исследований, как утверждали некоторые недоброжелатели, объясняется то обстоятельство, что комплекс самообучающихся систем так и не увидел свет. Хотя представители разведывательных и контрразведывательных органов были в некотором роде собратьями Мефистофеля по разуму, он питал к ним необъяснимую неприязнь и предпочитал уничтожить плоды своего труда, нежели отдать их в руки "людей в сером".
Параллельно герой нашего повествования исследовал трансформационные возможности живой материи, в частности, при воздействии на нее сверхвысоких и сверхнизких температур, сверхмощных магнитных полей и проникающего электромагнитного излучения. Приблизительно в тот же период распространились невнятные слухи о каких-то странных белковых структурах, самопроизвольно возникавших в зоне упоминавшейся техногенной катастрофы и проводивших загадочные реанимационные мероприятия поврежденной флоры. На наш взгляд, это может служить косвенным свидетельством того, что Мефистофель не изолировал свои увлечения друг от друга и был явным сторонником комплексного подхода к решению интересовавших его задач.
На некоторое время Мефистофеля привлекла математика, точнее, теория групп, апеллировавшая к тем же свойствам симметрии мира, которые он обычно видел вокруг себя вместо изменчивых форм Майи. Однако он быстро понял, что мудреные на первый взгляд преобразования, превращавшие объекты друг в друга, ничем не могут помочь ему в нелегкой задаче поиска того, кто примет на себя его Жребий. Каждый раз, претерпевая отражения под разными углами, инвертируя пространство или обращая время вспять, он превращался лишь сам в себя, и никакие примеси инородных тел и чужеродных идей не могли нарушить этого чудовищного равновесия симметрии высокого порядка.
Другие осколки добытого людьми вселенского знания, высокопарно называемые ими "отраслями науки", тоже ничем не могли помочь. Мефистофель окончательно превратился в отшельника, полностью сконцентрировавшись на параллельных аспектах реальности и не желая отвлекаться на людей. Костер на вершине его вздыбленной к небу скалы, прежде пылавший лишь ночью, теперь нередко горел и днем. Пляшущие в неистовстве тени гигантского пламени отпугивали не только человека, но и всю прочую живность. На километры вокруг простиралась мертвая пустыня. Только ветер неумолчно ревел над этим пристанищем мятежного духа, словно приглашая его вступить в противоборство.
Сверхусилия могут подорвать даже нечеловеческие силы, поэтому иногда Мефистофель дарил себе отдых. Обычно он принимал вызов ветра и, приняв воздушную форму, бросался в неистовый бой. Поглазеть на редкое зрелище стекались тяжелые грозовые тучи. Когда напряжение схватки достигало апогея, зрители вместо аплодисментов разражались вспышками молний, и Мефистофель мгновенно поглощал эти разряды, чувствуя, как к нему возвращается энергия.
Иногда он, напротив, устремлялся к центру Земли и с забытым наслаждением погружался в трепещущие огненные сгустки внешнего ядра, оставляя расплавленному железу мысли и эмоции, которыми успел пресытиться.
Если же вдруг (очень редко, но такое порой случалось) ему хотелось просто поговорить с кем-то, облеченным в плоть и кровь, Мефистофель надевал тело, прятал дьявольский блеск глаз за толстыми стеклами очков и шел туда, куда его несли ноги. Эта игра очень редко стоила свеч: найти настоящего собеседника в наше время сложнее, чем черную кошку в черной комнате. Навстречу ему то и дело попадались тусклые огоньки, сцепленные друг с другом унылыми думами о деньгах и хлебе насущном. Иногда встречались существа, периодически испускавшие красно-оранжевые облачка похоти, призванные привлечь партнеров по брачным играм. Примерно с той же частотой в разных направлениях лихорадочно проносились подсвеченные багровым заревом бесформенные пятна - "И ведь им даже в голову не приходит, что использовать в качестве движущей силы можно не только ярость и ненависть", - устало думал Мефистофель, чье глубокое синее сияние было надежно спрятано от чужих взглядов плотным, отражающим непрошеное внимание коконом. Собственно говоря, последние пару десятилетий в коконе не было надобности, поскольку люди давно разучились смотреть не только друг на друга, но даже на самих себя. Но Мефистофелю доставляли некоторое удовольствие моменты, когда он внезапно приоткрывал отверстие в коконе, и нестерпимо яркий индиго бил в глаза случайным зевакам, заставляя их в ужасе отшатываться в сторону...
Такие развлечения он позволял себе нечасто, как бы стесняясь собственной не до конца изжитой склонности эпатировать окружающих и считая ее не вполне уместной при нынешнем положении вещей. Куда проще было влезть в дебри Интернета (что было особенно удобно, учитывая, что для таких прогулок надевать тело вовсе не обязательно) и гулять там налегке, подслушивая обрывки чужих разговоров и распутывая хитросплетения чужих мыслей.
Именно там он натолкнулся на книги (библиотеки настолько прочно ассоциировались у него со свалками умерших и успевших разложиться идей, что он не мог заставить себя переступить их порог) и незаметно пристрастился их читать. Это не было чтением в человеческом понимании данного слова. Одного прикосновения к висящему во всемирной паутине тексту Мефистофелю хватало для того, чтобы охватить все содержащиеся в нем умозрительные конструкции, впитать в себя пару-тройку случайно пойманных автором идей и отбросить прочь опустевшую словесную оболочку.
Прошло довольно много времени, прежде чем он понял, что такое скоростное потребление ресурсов очень быстро истощит и этот, один из последних, источник развлечения, и принялся фрагментарно просматривать тексты. Одним из немногих сочинений, удостоенных чести быть прочтенным целиком, был уже упоминавшийся труд немецкого мыслителя - приключения одного из предшественников не только немало повеселили Мефистофеля, но даже натолкнули его на очень важную мысль. Он понял, что есть шанс - пусть мизерный, но все-таки есть! - найти преемника среди авторов разбросанных в Интернете текстов.
С этого момента несколько часов в день он посвящал сканированию всяческих электронных опусов - по большей части, попадался либо графоманский мусор, либо похожие на перенасыщенный солевой раствор наукообразные размышления обо всем и ни о чем. Но Мефистофель был терпелив, как золотоискатель, готовый перелопатить тонны пустой породы ради россыпи золотых крупинок, и иногда его настойчивость вознаграждалась бисерными строчками, вызывавшими у него искренний смех или наводившими на непривычные мысли. Несколько раз он почти поймал удачу за хвост, но каждый раз оказывалось, что очередной кандидат в преемники уже почил в бозе (причем порой - неоднократно).
Один из кандидатов, в молодости написавший пронзительную повесть о вырвавшейся на свободу птице, был жив по сей день, что весьма воодушевило Мефистофеля. Следующее произведение того же автора, посвященное приключениям неизвестного Мессии, наполнило его душу восторгом узнавания и плеснуло масла в разгоравшийся костер надежды. Однако дальнейшее ознакомление с весьма презентабельным, востребованным читателями, но лишенным необходимой харизмы творчеством писателя показало преждевременность вспыхнувшей радости. На роль преемника, как быстро понял Мефистофель, годился когда-то встреченный писателем Мессия, а вовсе не сам автор произведения. Поиски пришлось продолжить.
Свет забрезжил, как обычно, с той стороны, откуда его никто не ждал. Это случилось в тот день, когда Мефистофель нехотя сканировал построенную по правилам компьютерной игры повесть модного в большой, но недоразвитой стране писателя. Стиль, сюжет, образ главного героя - все говорило о том, что ловить здесь нечего. Однако Мефистофель никогда не отступал от однажды принятых решений, и в данном случае не видел никаких причин для того, чтобы отменять правило тотального сканирования любого попавшегося под руку текста. Его последовательность была вознаграждена: среди нагромождений слов, призванных описать бессмысленные перемещения в пространстве безликого, пунктирно намеченного главного героя, он вдруг обнаружил редкую по красоте притчу. В ней было все, что он искал: история о прямой передаче, таинственность и даже смерть. Особенно обнадежило Мефистофеля то, что в истории фигурировал ритуальный предмет - загадочный молитвенный коврик из Северной Африки.
Но на сей раз он не дал надежде заманить его в очередную ловушку. Все могло оказаться обычным совпадением или очередной игрой случая. Автор мог услышать эту историю от кого-то из знакомых, вычитать в каком-нибудь древнем трактате или просто выдумать - и вставить в свой текст, не особо размышляя о смысле написанного. Так решил для себя Мефистофель, но все же взял модного писателя на заметку.
По параллельным ветвям поиска, который также не прекращался, были "отловлены" еще несколько человек. Под номером один шел набиравший известность скандальный режиссер, чьи пьесы вызывали у публики широкий спектр отрицательных эмоций, но неизменно собирали полные залы. Вторым значился подвергнутый остракизму молодой ученый, предложивший кардинально отличающуюся от общепризнанной парадигмы модель Вселенной. Третьим был звездочет из затерянной в высокогорье страны, потрясающее точные предсказания которого недвусмысленно свидетельствовали о том, что он каким-то образом подключился к глобальной информационной матрице. И, наконец, замыкал сформированную Мефистофелем четверку лидер нового эзотерического учения - мешанины гедонизма, тантры и шаманизма, щедро сдобренной собственными идеями "пророка", - имевший почти мистическое влияние на свою паству.
Скандальный режиссер при ближайшем рассмотрении оказался закомплексованным человечком, так и не простившем миру своих детских обид. Не надо было быть большим провидцем, чтобы понять, как подействует на этого субъекта прикосновение к недоступным для большинства людей знанию и власти, и Мефистофель без колебаний вычеркнул первый номер из списка. Молодой ученый, как быстро выяснилось из его многочисленных интервью, любил не науку в себе, а себя в науке, и также был исключен из списка претендентов. Звездочет, чей моральный облик был безукоризненно светел, а ум - быстр и восприимчив, казался наилучшей кандидатурой - но, увы, он уже был взят на заметку одним из конкурентов Мефистофеля и нагружен жесткими этическими запретами, так что все каналы обращения к этому человеку оказались заблокированными. Лидер эзотерического учения, при всей его несомненной харизматичности, не выдержал первого же устроенного ему Мефистофелем испытания и был с позором изгнан не только из списка возможных преемников, но даже из собственной "Обители Силы".
С этого момента наш герой особенно пристально следил за регулярно появлявшимися на разных сайтах текстами последнего претендента. Костяшки старинных счетов, на мгновение появлявшихся перед его внутренним взором, то добавляли очки новому знакомцу, то отнимали их обратно. Общий баланс был все же в пользу писателя, и после ознакомления с его новым нашумевшим романом о реальности, скрытой за рябью проявленных форм, Мефистофель окончательно понял, что нашел того, кто ему нужен.
Цель, почти отодвинувшаяся за горизонт за время долгих поисков и потерявшая большую часть первоначальной привлекательности, была достигнута, но до вожделенной свободы было еще очень далеко. Найти преемника не означало передать ему ключ. Вопросы множились, ответов Мефистофель по-прежнему не слышал. Тогда он затаился и стал ждать. Он понимал, что любая неосторожная мысль, вызванная долго сдерживаемым нетерпением, может все испортить. Нечто, когда-то выбравшее Мефистофеля на эту должность, должно было подать знак, что кандидатура преемника рассмотрена и одобрена. Некто, управлявший судьбой преемника, должен был вызвать у своего подопечного неистовое желание коренного перелома жизни - никто не становится Мефистофелем помимо своей воли. Оба эти события должны были пересечься во времени и пространстве под таким углом, чтобы порожденные их взаимодействием биения создали нужную расстановку сил. В задачке было слишком переменных и лишь одна константа - стремление самого Мефистофеля завершить затянувшийся виток спирали, несущей его сознание сквозь бесконечность.
Очередной роман, посвященный похождениям средней руки литератора, благодаря странному стечению обстоятельств возглавившего одно из могущественных тайных ведомств, а затем ставшего супругом древней богини, показал Мефистофелю, насколько близок он был к осуществлению намеченного. Преемник двигался навстречу своей судьбе семимильными шагами. Казалось, между ним и Мефистофелем уже не осталось преград. Но популярность писателя набирала обороты, и теперь его имя не только было известно на широких просторах его родной недоразвитой страны, но и трепетало на устах некоторых интеллектуалов из более престижных областей планеты. Много столетий назад толпы алкали кровавых зрелищ - теперь они требовали более гуманных, на их взгляд, развлечений. Им нужны были все новые и новые тексты. Чаша весов начала колебаться. Ожидание многих слабых могло перевесить волю одного сильного. Это был сложный момент. Почти физически ощутимая свобода начала таять и превращаться в фантом. Мефистофель едва удержался от того, чтобы не вмешаться в естественный ход событий.
Тут-то и случилось происшествие, убедившее нашего героя в том, что найден не просто его преемник, но практически - зеркальный двойник. Вместо того чтобы двинуться навстречу славе и позволить увенчать себя лаврами культового писателя, претендент вдруг исчез из поля зрения широкой общественности - на срок, достаточный для того, чтобы о нем почти все забыли. Литературный критик, случись ему анализировать появившийся спустя годы роман писателя, не преминул бы отметить, что тот так и не избавился от пагубной привычки облекать свои мысли в бесконечные ряды слов и изливать их на бумагу витиеватыми фразами. Однако роман не был замечен ни публикой, ни критикой, поэтому отмечать расхожие штампы и критиковать внешне избитый сюжет было некому. Мефистофелю даже казалось, что единственный читатель последнего романа - он сам. С его точки зрения, роман был совершенен - не как литературное произведение, а как послание двойнику. Аллюзии на зеркальные отражения двух главных героев романа были слишком прозрачны, - как, впрочем, и смерть одного из них и уход из мира второго. Мефистофель понял, что преемник готов и ждет его зова...
Сложная система электромагнитных отражателей и ловушек, окружающих висящее в пространстве огромное черное зеркало, была готова через неделю. Костер на скале был погашен, чтобы не вносить искажений в точно рассчитанную схему преобразователя. В этом был и глубокий мистический смысл: задувая пламя, сопровождавшее его в течение многих столетий, Мефистофель подводил итог своему пребыванию на посту и манифестировал готовность принять новую судьбу. Он знал, что стоит преемнику занять его место, и метафизический огонь вспыхнет вновь, чтобы верой и правдой служить новому избраннику.
Ночь была безлунной, беззвездной и безветренной - как на заказ. Преемник появился на горизонте, когда тьма сгустилась в чернильный мрак, и даже вечный шорох осыпающихся с барханов песчинок смолк, уступив место холодной влажной тишине. Движущийся к скале факел света был слаб и едва замен - но Мефистофель знал, что недостаточная личная энергия того, кто шел ему на смену, уже не имела никакого значения. Как только он вступит в должность, его слабые человеческие силы будут многократно перекрыты бесконечными вибрациями сущего.
Час спустя они стояли друг напротив друга, разделенные полупрозрачной стеной черного зеркала. Не было сказано ни слова, не было сделано ни одного лишнего жеста - только ювелирная филигранность и медицинская точность в сочетании с ледяной невозмутимостью и страстной одержимостью могли обеспечить успех предприятия. Мефистофель окинул последним взглядом фигуру преемника и отметил бисеринки пота, выступившие на его отчаянно-белом лице. Затем он поймал его зрачки в объектив своих глаз - и вибрирующее пространство начало медленно втягивать два мерцающих тела в себя, закручиваясь спиральными ветвями галактик. До решающего момента оставалось совсем немного, когда Мефистофель не услышал, а скорее почувствовал какой-то посторонний звук. Неожиданная помеха увеличивалась в размерах, обрастала обертонами и наконец превратилась в человеческий голос. Мефистофель силился удерживать концентрацию на превратившихся в острые точки зрачках преемника, но тот с каждой секундой все отчетливее ускользал от него. Голос тем временем становился все громче, отражался от затянутого черными тучами неба над безлюдной пустыней и рикошетом впивался в скалу. Тембр голоса был явно женский, он неумолчно звал кого-то - и сила этого призыва была такова, что Мефистофель невольно вспомнил легенду о сиренах, поразившую его воображение еще в бытность человеком. Именно эта легенда наложила свой незримый отпечаток на его отношение к женщинам как к существам более низкого порядка, с одной стороны, и как к источнику мощной, неконтролируемой, а потому опасной силы - с другой.
Дальнейшие события происходили в вязкой паутине многократно замедлившегося времени. Вибрации женского голоса разорвали связь между Мефистофелем и преемником. Последний медленно, как во сне, повернул голову к источнику манящих звуков, потом развернул в том же направлении тело и пошел вдаль, медленно ступая по проседающему под его тяжестью песку. Черное зеркало, не выполнившее своего предназначения, пошло зияющими трещинами и ссыпалось на темный базальт звонкой капелью мелких осколков. Сзади что-то ухнуло, и ночь озарилась ярким пламенем вновь вспыхнувшего за спиной Мефистофеля костра. Первые же его отблески поглотили слабое сияние несостоявшегося преемника. Сверкнувшая в небе молния озарила темный силуэт обычного человеческого тела, которое с трудом передвигалось по пустыне к бесконечно далекой линии горизонта.
В ту же секунду знание, до сих пор скрытое от него пеленой невежества, открылось Мефистофелю во всей своей ослепительной простоте. Преемника нельзя было найти, его можно было только создать, причем определенная роль в алхимическом синтезе отводилась женскому началу. Гештальт схлопнулся. Картина мира обрела цельность и ясность. Эра поисков была завершена, начиналась эра сотворения. Шел тысячу шестьсот тридцать шестой год от рождества Мефистофеля номер девятьсот девяносто девять...