Когда Смерть предъявляет свои права, отступают даже ангелы.
Когда Смерть предъявляет претензии, замолкают даже боги.
Твердой поступью прошла она сквозь райские сады, и лишь тихий шелест крыльев выдавал смятение, охватившее ангелов при ее приближении.
С исполненным решимости челом предстала она перед Божьим престолом, и Он отложил все свои дела, обратив взор на незваную гостью.
- Разве хоть в одном пункте нашего Договора указано, что все должны чураться меня как Чумы? - спросила она вместо приветствия, и Бог ничего не сказал в ответ.
Вообще говоря, Чума довольно долго была верной спутницей Смерти - надо ли удивляться, что присутствие одной до сих пор невольно наводило на воспоминания о другой?
- Или я плохо выполняю свою работу? Или хоть раз отступила от взятых на себя - между нами, не слишком приятных - обязательств?
Он лишь отрицательно покачал головой. По части выполнения взятых на себя обязательств, надо отдать ей должное, она всегда была безукоризненна.
- Отчего же тогда, - возвысила голос Смерть и направила обвиняющий перст в сторону сбившихся в кучу замерших ангелов, - она отворачивают свои светозарные лики, стоит мне приблизиться? Я недостаточно хороша для твоих верных слуг?! Отчего никто из них ни разу не ответил на мое приглашение разделить трапезу и беседу?
Бог вздохнул. Смерть слыла никудышней собеседницей и неприятной сотрапезницей. От нее слишком явственно веяло тленом и могильным холодом, посему никто не желал принимать угрюмую даму у себя - а уж том, чтобы отправиться к ней в гости, и подавно речи не шло.
- Отчего никто ни разу не восхитился той поэтичности, с которой я ставлю последнюю точку во всех твоих пьесах, не отметил ту филигранную точность, с которой я обрываю нити затянувшихся жизней твоих созданий? - обвиняюще продолжила Смерть.
Относительно филигранной точности вполне можно было бы поспорить. Ни для кого из присутствующих не являлось тайной, что порой Смерть пресыщалась своей однообразной и монотонной работой по скрупулезному отмериванию длины каждой отдельно взятой жизни, и призывала на помощь духов войны, чтобы связывать отдельные ниточки в толстые пучки, вить из них канаты и затем наотмашь рубить мечом сразу сотни тысяч волокон. Но Бог почему-то опять промолчал. Он с самого начала знал, к чему клонит мрачная гостья, продолжавшая перечислять свои заслуги и приводить примеры своего безупречного поведения. Знал он и то, что ее претензии в определенном смысле обоснованы: в Договоре действительно не было оговорено, что исполнитель длинного перечня малоприятных работ окажется изгоем, которого станет избегать каждое живое существо в каждом из сотворенных миров. Обратное, впрочем, тоже не было оговорено, но Господь не любил казуистики и не собирался цепляться за Букву закона - тем более что эта самая Буква оказалась одним из наиболее неблагодарных Его созданий, то и дело преподносивших неприятные сюрпризы.
- Не говоря уже о том, - донесся до Него голос Смерти, - что поведение людей в последнее время стало просто несносным. Я давно не жду от них ни молитв, ни священного трепета, ни благодарности за освобождение. Но проклятия, ежесекундно посылаемые в мой адрес, - это слишком. А их постоянные уловки, призванные отсрочить момент моего прихода, их бесстыдные манипуляции с отмеренным временем жизни, их самоуверенные заявления о том, что проблема бессмертия вот-вот будет решена? Мало того, что они все чаще позволяют себе вмешиваться в мои дела и уводить умирающих прямо у меня из под носа. Скоро они вообще сделают вид, что меня нет, и никогда не было!
К Богу люди в последнее тысячелетие относились ничуть не лучше, но Он не стал рассказывать об этом Смерти, справедливо полагая, что ее это вряд ли утешит. По мере того как людей на планете становилось все больше, а плоды их неустанного труда по уплотнению реальности - все выразительнее, духовные искорки в человеческих сердцах вспыхивали все реже и слабее. Работа Смерти стала куда тяжелее и неблагодарнее, чем была еще несколько столетий тому назад. Люди отчаянно цеплялись за Жизнь, которую они умудрились превратить из духовной работы в источник скоротечных телесных наслаждений и пустых эмоциональных развлечений, и готовы были предавать анафеме любого, кто пытался освободить их из этого омута.
Бог прекрасно понимал, что просит Смерть, в сущности, немногого. Возможность общаться, обмениваться энергией и информацией с другими сущностями относилась к числу изначально дарованных всем Его творениям прав и свобод, и коль скоро Смерть была лишена такой возможности в силу специфики своих должностных обязанностей, в ее претензиях на восстановление справедливости был резон.
Собственно, с восстановлением этой якобы попранной справедливости не возникло бы никаких проблем. Достаточно было выбрать из затаивших дыхание и старательно хранивших невидимость ангелов одного или двух, и отдать им приказ составить компанию Смерти, которой - учитывая ее вынужденное одиночество, возросшие объемы работы и сильно ухудшившиеся условия труда - и впрямь требовался помощник. Ангелы бы не ослушались: они просто не знали, что это возможно.
Проблема заключалась лишь в том, что отдавать приказы, требующие слепого послушания и тупого исполнения, Господь любил еще меньше, чем заниматься казуистикой. Он предпочитал давать ситуации возможность развиваться самостоятельно, дабы изредка, когда эта реализованная возможность хоть на йоту отличалась от бесчисленного количества продуманных, просчитанных и предначертанных вариантов, получить ни с чем не сравнимое эстетическое удовольствие. И Он все медлил, не желая подталкивать шарик в лузу, по возможности устранившись от всех видов воздействия и влияния, - просто ждал, не случится ли чуда, микровзрыва, превращающего обычное предопределенное мгновение в огненный сгусток мгновения судьбоносного.
И чудо случилось. Один из безымянных ангелов - тех самых мелких клерков Небесной канцелярии, коих столь много, что имен на всех не хватает, а нумеровать ангелов отчего-то издавна считается небогоугодным делом, вот они и пребывают в безымянности и безвестности, почти ничем не отличимые друг от друга, - так вот, один из этих безымянных ангелов вдруг проявил свое присутствие, сбросив личину невидимости, шагнул вперед и сказал, бестрепетно глядя на Смерть:
- Я готов стать твоим спутником.
- Ты готов стать моим спутником?! - переспросила Смерть, в изумлении взглянув на добровольца. - А понимаешь ли ты, что разделить мое общество - значит разделить мою участь?
Тот кивнул, хотя и сам не смог бы объяснить, что подтолкнуло его к столь странному и явно опрометчивому решению. Бог улыбнулся про себя: Он-то знал, чем продиктован безрассудный поступок ангела, и в который раз похвалил себя за идею с введением случайных флуктуаций - именно эти крохотные, незаметные постороннему глазу отклонения от предначертанных величин давали время от времени такие неожиданные, непредсказуемые результаты. Но ангелу знать об этом было совершенно необязательно. Ему достаточно было понять простую истину: любое существо, кем оно ни было и где бы ни находилось, становится Избранным не тогда, когда кто-то выбирает его, а тогда, когда оно само делает выбор, шагнув навстречу своей судьбе ...
И они покинули райские кущи вдвоем - Смерть и ангел, которого отныне все станут именовать не иначе как Ангелом-Спутником-Смерти, а потом, по обыкновению сократив не слишком удобное для произнесения наименование, просто Ангелом Смерти.
Поначалу жизнь Ангела Смерти складывалась вовсе не так плохо, как можно было бы предположить. Смерть, вопреки ожиданиям, оказалась весьма тонкой и остроумной собеседницей, хотя нельзя не отметить, что за тысячелетия вынужденного одиночества она успела накопить немало желчи. Тем не менее, ее язвительные и точные наблюдения за повадками Жизни не раз заставляли Ангела хохотать до слез, а их жаркие диспуты о вечности и бренности, о добре и зле, о сотворении и разрушении никогда не переходили границу взаимного уважения.
Люди, непосредственный предмет работы и попечений Смерти, также показались Ангелу довольно забавными, и он не уставал с изумлением созерцать, как эти диковинные создания, плод случайной прихоти Господа, изо всех сил тщились избежать неизбежного и корчились в бесполезных муках, пытаясь оттянуть встречу со Смертью. Попадались, впрочем, и такие человеки, которые чувствовали приближение Смерти загодя и смотрели ей в глаза до предела расширившимися зрачками, но не делали попытки убежать. И даже такие, которые сами искали встречи со Смертью - но их с каждым годом почему-то становилось все меньше, словно они были последними представителями древней вымирающей расы отважных воинов духа.
Шло время... Ангел и Смерть по-прежнему проводили его бок о бок, и если Смерти это явно шло на пользу (в Небесной канцелярии отметили, что она вновь стала обретать свою исходную легкость и простоту), то об Ангеле можно было сказать скорее обратное. Постоянное общение со Смертью сделало с ним то, что когда-то сделало со Смертью долгое присутствие Чумы: не осталось почти никого, кто мог или хотел замечать различия между ними. Век за веком, неумолимо и неотвратимо, Ангел проникался ужасом того, с чем так легко и беззаботно согласился когда-то: разделить общество Смерти означало разделить ее участь. Не больше и не меньше.
Кем он был теперь в глазах окружающих - верным спутником Смерти, ее тенью, предвестником или олицетворением? Возможно, не тем, не другим, не третьим и уж тем более не четвертым. Возможно, изоляция, в которой оказался Ангел, объяснялась куда более прозаичными причинами. Например, чрезмерной занятостью его белокрылых бывших товарищей, которым недосуг было выяснять, как поживает добровольный приятель одной темной и несимпатичной особы, да чрезмерной озабоченностью людей собственными судьбами, их нежеланием смотреть по сторонам и замечать Ангела, безмолвно стоящего рука об руку со Смертью у изголовий умирающих. Возможно, так оно и было - но какое значение имеет объективная истина для сущности, остро переживающей свою субъективную отверженность?!..
В тот период Ангел осознал, что нуждается в Смерти не меньше, чем она в нем. И даже слегка позавидовал своей безрадостной товарке: у нее, в отличие от него, все же было Дело, требовавшее служения и дарившее осмысленность череде будней. А кем стал он - развлечением? Отвлечением? Спарринг-партнером для интеллектуальных поединков? Наперсником, единственное назначение которого - хранить чужие тайны и помнить чужие мысли? Лекарством от одиночества для Смерти? Полно, разве есть лекарство от смертельного одиночества?!
Ему стало тесно в рамках предназначения, которое он сам для себя выбрал, в рамках миссии, которую он сам вызвался исполнять. И тогда Ангел наконец пришел к тому, что было изначально предусмотрено, но не озвучено Господом: он стал помогать Смерти в ее нелегком и неблагодарном труде.
Присутствовавший теперь при последнем смертельном поединке каждого погибавшего существа, он стремился облегчить телесные и душевные муки, сделать наименее болезненным переход за границу света и тьмы. Вовлеченность в дела Смерти исподволь делала свое дело: мало-помалу отношение Ангела к людям менялось, он начинал интересоваться их судьбами и утрачивал свою изначальную отстраненность от потока земных событий. Тогда же он заметил, что дети - в отличие от взрослых, - прекрасно чувствовали разницу между ним и Смертью. Они все чаще улыбались ему на прощание, а он все сильнее проникался симпатией к этим маленьким безгрешным человечкам.
С большинством взрослых людей дела обстояли иначе. Одержимые паническим страхом перед Смертью, они готовы были употреблять внутрь сильнодействующие яды и позволять кромсать свою плоть скальпелем, пытаясь уничтожить то, что считали смертоносными очагами в своем теле. Они не желали замечать, что Смерть - не проявление тлена, а освобождение от него, что она избавляет от страданий, а не порождает их. Они не хотели видеть в ней проявление Божьего милосердия, и причисляли к героям не тех, кто встретил свою Смерть с радостью, а тех, кто позорно бежал от нее.
Но даже не эта несправедливость потрясла Ангела больше всего. Самым впечатляющим и непоправимым во всем происходящем было то, что усилия Смерти по освобождению людей из оков распадающейся плоти чаще всего оказывались напрасными. Сколько раз Ангел видел одну и ту же картину: Смерть отворяла клетку умирающего тела, чтобы выпустить на волю томившуюся в ней душу - а освобожденная душа, вместо того чтобы лететь в распахнутую для нее дверь в бесконечность, с непостижимым упорством слепца стремилась обратно - в материю, в плотный и темный человеческий мир, навстречу новым страданиям и разочарованиям. Дверь, распахнутая Смертью в бесконечность, так и оставалась невостребованной, а вероятность того, что однажды душа все же вырвется на свободу, уменьшалась с каждой нереализованной попыткой. Ангел уже знал, что однажды такая душа утратит последние силы и задохнется в смирительной рубашке всемогущей плоти. Это было самое страшное, что ему когда-либо приходилось видеть: Смерть отворяла врата тела, а выпускать наружу было уже некого. В пустой оболочке не было хозяина, в лампаде не горел огонь, внутри физического мертвеца обнаруживался мертвец духовный...
Однажды Ангел понял, что больше не в силах быть безмолвным свидетелем непрекращающегося самоуничтожения рода людского. Это случилось, когда целый месяц кряду (не забывая переправлять в мир иной прочих страждущих) они со Смертью провели у постели умирающего ребенка - мальчика лет одиннадцати с прозрачной от долгой болезни кожей и огромными глазищами в пол лица. Мальчику давно пора было умереть - но его мать, почерневшая, иссушенная горем женщина с лихорадочно горящими глазами, неотступно сидевшая у постели единственного сына бок о бок с Ангелом и Смертью, с исступлением обреченного держала в своих руках нить жизни ребенка, не отпуская ее ни на миг.
Ангела поразила сумасшедшая одержимость слабого женского существа, эта невероятная помраченность сознания: мальчик был уже наполовину там, перед ним чередой проходили панорамы горних миров, - а мать видела лишь тающее тело, не желая приобщаться к тому, что переживала душа ее сына. Смерть была милосердна как никогда: она из всех сил тянула время, оставляя несчастной женщине шанс хотя бы на мгновение выглянуть из окутавшего ее плотного кокона горя и увидеть свет, осиявший ребенка. Они оба, Смерть и ее Ангел, впервые отказавшийся от неуязвимой позиции беспристрастного наблюдателя, ждали чуда. Того самого микровзрыва, превращающего обычное предопределенное мгновение в огненный сгусток мгновения судьбоносного.
Но чуда не случилось. Последние минуты жизни мальчика истекли - и женщина, истратившая эти драгоценные мгновения на метания от отчаяния к надежде обратно, разразилась проклятиями - она проклинала и жестокосердную Смерть, и безмолвного Ангела, и даже беспристрастного Бога, не откликнувшегося на ее отчаянные молитвы.
Сердце Ангела, в ушах которого набатом звучали вопли обезумевшей матери, переполнилось требующим немедленных действий состраданием, и он тихо спросил у Смерти:
- Мы ничем не можем ей помочь?
- Теперь - уже нет, - хладнокровно ответила Смерть. - Если бы я забрала ее сейчас, охваченную такой ненавистью, она попала бы в пространства, из которых уже не выбраться. И никогда не встретилась бы со своим сыном - у мальчика была на редкость чистая душа. А так у нее все же сохраняется мизерный шанс. Кроме того, ты же знаешь: я не забираю тех, чье время еще не пришло.
- А если попробовать рассказать ей правду?
- Ты думаешь, я никогда не пробовала? - усмехнулась она. - Моих попыток рассказать людям правду, достучаться до них можно насчитать больше, чем звезд на небе. Когда-то я тоже думала: ведь все так очевидно и просто, все так легко исправить... Только им не нужна правда - ни моя, ни твоя, ни Его. Их уши так огрубели за последние столетия, что они слышат только себя. Иногда еще друг друга. Но не нас.
В это самое мгновение у Ангела созрело решение.
- Если для того, чтобы быть услышанным ими, непременно нужно находиться в человеческом теле, я готов попробовать, - сказал он.
Смерть изучающе посмотрела на него, как будто видела впервые. И подумала, что почти ничего не знает о своем друге, спутнике, помощнике и наперснике. Это был уже второй безрассудный поступок за сравнительно небольшой промежуток времени, и одному только Богу ведомо, что заставляло ангела, внешне практически неотличимого от всех остальных, раз за разом приносить себя в жертву, когда никто его об этом не просил. Она даже не стала спрашивать, понимает ли он, на что идет. Опыт показывал, что от своего решения он все равно не откажется.
Он истолковал ее молчание по-своему.
- Ничего же не изменится, правда? - улыбнулся он, заглянув ей в глаза. - Мы все равно будем вместе. И по-прежнему будем работать в паре. Только ты с этой стороны, а я - с той. И у нас обязательно все получится!
Смерть опустила глаза и ничего не сказала в ответ. Что-то мешало ей поверить, что все будет так светло и безоблачно, как мечталось Ангелу. И предчувствия ее не обманули.
Он сложил крылья и нырнул в человеческое тело с бесстрашием существа, не понимающего, что ему предстоит. Он горел желанием рассказать людям правду о Смерти и о том, что их ждет за Порогом. Но его правда, как и предсказывала Смерть, оказалась совершенно ненужной людям - он начали с насмешек и издевательств над новоявленным пророком, а закончили помещением его в лечебницу для душевнобольных. В арсенале местных эскулапов оказался обширный набор средств, способных заставить человека забыть что угодно, даже свою ангельскую природу. А Смерть была вынуждена лишь наблюдать издалека за издевательствами, которым подвергался ее друг, не имея возможности прийти ему на помощь, не имея права вызволить его из ловушки бренной плоти. Обреченная на ожидание, показавшееся ей нестерпимо долгим, она ждала и надеялась что, проведя несколько десятилетий в плену тяжелой, темной, неповоротливой, обремененной болезнями, опоенной ядами и подверженной разложению плоти, Ангел больше никогда повторит этот безумный эксперимент.
Когда он наконец вернулся и улыбнулся ей своей светлой улыбкой, она обнаружила, что на дне его глаз поселилась печаль, а сияние слегка померкло. Изменение было едва уловимым, но Смерть обладала слишком тонким зрением, чтобы ничего не заметить. Хуже всего было то, что первая попытка, которую никак нельзя было назвать успешной, не отбила у Ангела стремления нести людям свет истины и любви, а Смерть слишком уважала друга, чтобы силой заставлять его изменить мнение.
Едва вдохнувшие свободы крылья были вновь плотно сложены, и Ангел вновь понесся в глубины океана Жизни. Теперь он стал осторожнее и не кричал о милосердии Смерти на каждом углу, но это не очень помогло: знание, которое так не нравилось людям, прорвалось из него в самый неподходящий момент, и вторая земная жизнь Ангела закончилась под градом камней, которыми его забросали религиозные фанатики.
Возможно, на следующей неудаче он бы все-таки остановился, но тут ему повезло: в середине третьей жизни Ангел оказался у постели умирающего старика, и несколько вовремя сказанных слов помогли тому собрать силы для правильной встречи со Смертью. Друзья, разделенные невидимой границей между тем и этим миром, улыбнулись друг другу ("Вот видишь, я же говорил, что все получится", - говорили глаза Ангела; "Сколько их будет, таких удачных попыток?" - пессимистично откликнулась Смерть) и разошлись до следующей встречи.
Теперь они встречались нечасто: в короткие промежутки между жизнями Ангела и в те редкие моменты, когда ему удавалось разбудить искорку души в умиравших людях. На одну удачу приходились десятки, а порой и сотни осечек, но Ангел не терял присутствия духа и не собирался отказываться от этой новой миссии, к исполнению которой он сам себя приговорил. Только печаль в его глазах становилась все заметнее, да сияние продолжало меркнуть.
Смерть забила тревогу только тогда, когда осознала, что силы притяжения Жизни оказались куда более мощными, чем можно было предположить. С каждой новой жизнью Ангел обретал все больше человеческого, с той же скоростью утрачивая ангельское. Его память гасла вместе со свечением, и только упорство, с которым он устремлялся в следующее тело, едва утратив предыдущее, оставалось неизменным.
Однажды - кажется, счет его человеческих жизней перевалил к тому времени за третью сотню - он забылся настолько, что обратился с мольбой к Смерти: просил оставить в живых любимое существо, к которому успел болезненно привязаться. Смерть поняла, что дело совсем плохо. Ее просил уже не Ангел Смерти, не друг, наперсник и помощник, с которым она провела столько времени бок о бок. Ее униженно и страстно умолял человек - обычный человек, в котором стремительно умирал ангел. Этого зрелища она, созерцавшая последние минуты миллионов людей, вынести не могла. Пытаясь оказать другу посильную (и, возможно, запоздавшую) помощь, Смерть совершило немыслимое: нарушила закон и выполнила просьбу Ангела. А потом выполняла их еще и еще, в других его жизнях, с другими его любимыми, стараясь докричаться до Ангела сквозь окутывавшую его пелену, напомнить ему, кто он такой, дать ему понять, что пора возвращаться...
Но он не возвращался. Не потому, что все еще что-то хотел доказать или изменить - Смерть ясно видела, что он давно не помнит ни ее, ни обстоятельств их знакомства, ни времени, проведенного вместе, ни принятого когда-то решения нести людям свет истины, - а потому, что просто не мог. Он увяз в Жизни, как в трясине, и уже давно не нырял в человеческие тела самостоятельно - плоть сама втягивала его ослабевшую душу, как воронка, и сил на сопротивление у него не осталось. И лишь боль в плечах, необъяснимая и неизлечимая боль, сопровождавшая его из жизни в жизнь, напоминала о томившихся в неволе, смятых и сдавленных грубой материей крыльях.
Смерть с ужасом поняла, что она тоже бессильна. Что бы она ни делала, притяжение Жизни оказывалось сильнее, и тот, кто когда-то был Ангелом Смерти, все глубже и необратимее погружался в глубины океана бытия. И тогда она бросила зов во все сотворенные миры. Она поклялась щедро вознаградить того, кто сумеет спасти ее Ангела от пут, которыми привязывает к себе бессмертные души бренная плоть. Награда была не просто щедрой - доселе невиданной: обещание никогда не приходить к тому, кто освободит Ангела. Бессмертие.