Итак, что мы имеем в сухом остатке? Наш несравненный ВП оказался предводителем банды убийц, теоретические беседы о ликвидации вселенской дисгармонии обернулись четырьмя реальными трупами в покореженной машине... А уж я-то как хороша! Какой черт меня дернул расспрашивать, куда отправились Валик с Любой и какую работу они собирались выполнять? Многие знания - не только многие печали, но и лишняя ответственность. В данном случае - уголовная. Не приходилось даже сомневаться, можно ли классифицировать меня как соучастницу вчерашнего преступления - особенно если учесть, что о целях и возможных последствиях предстоящей операции Ролдугин заранее поведал мне открытым текстом...

- Ты зачем телевизор гипнотизируешь? - донесся до меня его насмешливый голос.

Я очнулась и обнаружила, что стою нагишом перед телеящиком и тупо смотрю на внушительных размеров дикторшу, очерчивающую указкой атмосферный фронт на севере страны и пифийствующую о надвигающихся на нас грозах.

- Вы новости смотрели? - спросила на всякий случай, в безумной надежде, что самозваные ликвидаторы превысили свои полномочия, и ВП будет шокирован случившимся не меньше меня.

- Мне что, делать больше нечего?! - возмутился Ролдугин и похлопал ладонью по дивану, призывая меня обратно: - Я сам себе ньюсмейкер. Выключай эту гадость и иди сюда.

- А про охранников Гусева знаете? - мрачно осведомилась я, не трогаясь с места.

- Про каких охранников? - равнодушно поморщился он. - А... ты про джип, что ли? Не бери в голову - они сами нарвались.

Надежда жалобно пискнула и испустила дух. Он не только все знал и ничуть не впечатлился гибелью нескольких человек - у него хватило наглости после всего случившегося нарядиться в белые одежды и явиться меня соблазнять!

- Значит, это все-таки вы? И с наездом милиции и налоговой на наш концерн - тоже?

- Естественно. И милиция, и налоговая, и джипы с троллейбусами, и землетрясение в Японии, и глобальное потепление - это все я. И шестирукий Шива - тоже я.

- По-вашему, это смешно?!

- Да что уж тут смешного, - Ролдугин продолжал развлекаться. - Работать приходится, не покладая рук. Пора уже и тебе подключаться, а то я замаялся всем в одиночку управлять.

- Благодарю покорно, но подключаться к вам я не собираюсь! - вспыхнула я. - И вообще: ничего общего с убийцами иметь не хочу!

- Я тебе уже объяснял, что мы не убийцы, - посерьезнел ВП, поднимаясь с дивана.

- Ах, простите, как же я могла забыть: вы благородные ликвидаторы! - я принялась судорожно натягивать на себя одежду. - Сами себя уполномочили, сами себе мандаты выдали. Понатыкали повсюду точки бифуркации, как на минном поле, понаставили возле каждой по киллеру с пистолетом и ждете, пока кто-нибудь в ловушку попадется - это называется работой по гармонизации Вселенной?! Вершителями судеб себя вообразили?

Владислав Петрович обернулся в простыню, как в римскую тогу, и посмотрел на меня сверху вниз:

- А ты себя кем воображаешь?

- Это к делу не относится! - я одернула футболку и направилась в коридор.

- Еще как относится. Ты ведь - такой же нелюдь, как и мы, а корчишь из себя общественного обвинителя.

Фраза заставила меня застыть в дверях:

- Я - кто?!

- Разве не ты жаловалась, что с детства страдаешь от своей нелюдимости?

- Не передергивайте. Необщительность - это одно, а нелюди - совсем другое!

- Да ну? - ухмыльнулся Ролдугин, проходя мимо меня на кухню. Я услышала, как клацнула зажигалка, и мягко зашипел газ: не иначе как глава вселенских ликвидаторов решил по обыкновению испить утреннего чаю. - А что такое нелюди, по твоему?

- А то вы сами не знаете! - я прошла следом за ВП, но порог кухни демонстративно не переступила. - Выродки, которым чуждо все человеческое. Маньяки, серийные убийцы, моральные уроды и так далее.

- Мда. До серийного убийцы ты, пожалуй, еще не доросла, - задумчиво проговорил Ролдугин, набивая и раскуривая трубку, - но что касается морального уродства...

- Владислав Петрович!

- И, пожалуй, ментальной инвалидности, - продолжил он, невозмутимо глядя в мою возмущенную физиономию, - факты на лицо.

- Да как вы смеете?!

- Учишь тебя, учишь, - он сокрушенно покачал головой, - а ты по-прежнему рассуждаешь на уровне старушек, сидящих на лавочке у подъезда.

- Можете оскорблять меня сколько угодно, - усилием воли я взяла себя в руки и ответила ему почти спокойно. - Сути дела это не меняет.

- Никто тебя не собирался оскорблять, - отмахнулся он и, упреждая мою ответную фразу, властно потребовал: - Ну-ка, скажи, почему слово "человек" существует только в единственном числе, а слово "люди" - только во множественном?

- Человек, как известно, означает "мыслящий во времени", - слава Богу, память у меня хорошая, и процитировать то, что многократно разбиралось на Играх, не составило труда. - А люди - это некая общность, потому и существуют только во множестве, то есть в социуме.

- Предположим. А чем они друг от друга отличаются?

"Практически ничем", - хотела ответить я, но обвинение в ментальной инвалидности вынудило начать умничать:

- С одной стороны, можно сказать, что человек - носитель индивидуальных качеств, в отличие от людей, которые являются носителями общих для той или иной социальной группы ценностей, правил поведения, языка и так далее. Но с другой стороны, поскольку ученые доказывают, что только в обществе людей человеческий детеныш становится человеком, а не Маугли, то мы приходим к определению слова "человек" как единственного числа от слова "люди".

- Но ты же понимаешь, что это не единственное число от слова люди, и что в языке недаром предусмотрено это различие? - спросил Ролдугин, разливая чай по двум чашкам и жестом приглашая меня к столу.

- Теоретически понимаю, - я незаметно для себя опустилась на стул и взяла чашку: перевод беседы в лингвистическую плоскость испокон веков действовал на меня обезоруживающе. - Но поскольку сталкиваться с человеком вне общества мне не никогда приходилось, очень сложно вычленить, где кончается интерференция качеств людей, рожавших, воспитывавших и обучавших этого человека, и где начинаются его собственные, уникальные качества. Родительского, социального и прочего программирования еще никто не отменял.

- Из того, что ты сказала, следует совершенно очевидный вывод: человек - это форма, а люди - весь тот мусор, который в эту форму засунут социумом, то бишь содержание.

Я отхлебнула чаю, обожглась и снова разозлилась:

- Совершенно не очевидно и ничего не понятно. А можно по-простому, без онтологических сентенций?

- Из чего состоит человеческий организм? - задал ВП встречный вопрос.

- На самом примитивном уровне, если не рассматривать системную организацию? Из клеток.

- И ты, наверное, знаешь, что в теле человека существуют клетки, являющиеся неотъемлемой частью организма, а есть клетки, которые могут присутствовать в организме, а могут и не присутствовать. Эти клетки называются бактериями. Так вот, только на коже человека живет более килограмма таких клеток. Я уж не говорю о клетках, живущих во рту, желудке, кишечнике и прочих частях тела. И человек при этом остается совершенно здоровым. Точно также и в социальном организме: есть неотъемлемые клетки, называющиеся людьми и выполняющие императивные требования организма, а есть клетки, которые живут по иным программам. Людьми их назвать нельзя. Хотя и те, и другие являются клетками, то бишь человеками, условно их можно разделить на людей и нелюдей.

- А нельзя их называть как-нибудь... понаучнее, что ли? - поежилась я.

- Можно. Но зачем? "Нелюди" - термин, очень точно отражающий суть явления. Это существа, которые не относят себя к роду людскому. Они не являются носителями людских ценностей. И так же, как в биологическом организме, среди нелюдей есть патогенные и непатогенные. Клеймить нелюдей и стараться их извести бессмысленно. Если удалить все бактерии из биологического организма, он просто погибнет от дисбактериоза.

- То есть маньяки и уроды - это патогенные бактерии? А кто тогда относится к непатогенным нелюдям?

- Мы, - улыбнулся ВП. - А вообще, патогенность - весьма условное понятие. Скажем, подавляющее большинство депутатов, несмотря на то, что они, безусловно, являются людьми, могут причинить социальному организму непоправимый вред. Другими словами...

- Намек ясен, - перебила я, - бывают плохие люди и хорошие нелюди. Почему же тогда именно у нелюдей в общественном сознании такой, мягко говоря, негативный имидж? Фактически, для большинства людей "нелюдь" - одно из самых страшных ругательств. Хуже предателя или Иуды.

- Потому что они другие. Потому что их нельзя отнести к стандартному "мы". Нелюди для людей - те, кто не разделяет их убеждений, ограничений, функций - всего, без чего люди не мыслят своего существования.

"Так любого человека, не относящего себя к толпе, можно в нелюди записать", - сообразила я и попыталась найти уязвимое место в рассматриваемой конструкции:

- А можно определить, какие функции свойственны только людям и несвойственны нелюдям, и наоборот?

- Рассчитываешь получить описание хвостов и копыт? - проницательно улыбнулся Ролдугин. - Должен тебя разочаровать: никаких внешних отличий нет. Нелюдей от людей отличает единственный глобальный признак: они воспринимают социальный организм извне. Они в этом социальном организме - партизаны.

- То есть нелюди - чужие в любой социальной группе?

- Да, но они могут на какое-то время, ситуативно объединяться между собой - так же, как это делают бактерии для защиты от фагоцитов и лейкоцитов.

- Ну и против кого же вы объединяетесь?

- А кто тебе сказал, что мы объединяемся против кого-то? У нас есть общие интересы, которые значительно легче реализовывать совместно.

- В чем же заключаются ваши общие интересы?

- А почему "ваши", если "наши"? - подмигнул Владислав Петрович.

- Опять вы за свое?! Моя нелюд... некоммуникабельность - давно преодоленная, кстати, - недостаточное основание для того, чтобы причислять меня к этим вашим... внесистемным клеткам.

- У тебя есть множество других качеств, не свойственных обычным людям.

- Это каких же? - ощетинилась я.

- Разнообразных, и по большей части нелепых, - Ролдугин выпустил кольцо ароматного дыма, полюбовался им и перевел взгляд на меня. - Ты решаешь сложные научные задачи и при этом постоянно задаешь глупейшие, очевидные даже для идиота вопросы. Шастаешь по лабиринтам смерти - и боишься произвести недостаточно солидное впечатление на какого-нибудь Васю Пупкина. Вызываешь меня с того света - и делаешь вид, что ты тут совсем не при чем.

Я поперхнулась чаем:

- Но я не...

- Вот видишь! - удовлетворенно констатировал ВП. - "Я - не я, и просьба не моя".

- Не перебивайте, я не то хотела сказать. Я действительно хотела, чтобы вы вернулись. Но я не думала... не знала, что это будет вот так.

- А если бы знала? - усмешка исчезла с его лица, и глаза сквозь стекла очков уставились на меня, прожигая насквозь.

Помолчав, я пожала плечами и опустила голову.

- Ты полагаешь, мне очень хотелось возвращаться? - жестко спросил он. - К твоему сведению, мой контракт с Учителем на момент смерти был полностью завершен. Именно поэтому процесс так легко пошел в сторону аннигиляции. И я освободился бы, если бы ты...

- Простите меня, - прошептала я, но он не услышал:

- ... если бы ты за время обучения у меня успела стать полноценным магом и научилась хотя бы выживать самостоятельно - я уж не говорю о том, чтобы строить собственные реальности.

- Но я умею выживать самостоятельно! Я девять месяцев живу здесь одна, без чьей-либо поддержки...

- Не смеши меня! Ты без чужих указаний шагу ступить не можешь. Даже пустяковое интервью с Кононовым умудрилась превратить в проблему, которую не в состоянии решить. Вот мне и пришлось вмешаться.

Ах, вот оно что! Оказывается, я не просто соучастница - я вообще главный виновник всего, что уже случилось, и что еще случится. Красиво, ничего не скажешь!

- Ты - абсолютно безответственное и беспомощное существо, - Ролдугин по-своему истолковал мое молчание. - Причем таковым тебя делают твои же собственные идиотские моральные принципы и ограничивающие убеждения. И пока ты от них не избавишься...

- Владислав Петрович! - я стиснула кулаки и постаралась придать голосу максимальную холодность и официальность. - Избавляться от своих убеждений и принципов я не собираюсь, нравится вам это или нет. И вливаться в команду ваших... палачей-подручных - тоже. Уходите!

Несколько долгих секунд он молча смотрел на меня, потом поднялся и вышел.

Вот и все. Обошлось без обоюдных претензий, душещипательных бесед и прочих болезненных атрибутов расставания. Я вскочила и принялась убирать со стола остатки ночного пиршества, чтобы не слышать доносившиеся из комнаты шорохи.

Через несколько минут Ролдугин, уже полностью одетый, возник на пороге и небрежно бросил:

- Я пошел. Понадобится помощь - ты знаешь, где меня найти.

- Не надейтесь, не понадобится, - мрачно буркнула я, громыхая тарелками. - Со своей жизнью я как-нибудь справлюсь сама.

- Ну-ну, - хмыкнул он, забрал со стола трубку и кисет и вышел в коридор.

Щелкнул замок, потом другой. Хлопнула входная дверь. Стих звук удаляющихся по лестнице шагов. А издевательское "ну-ну" продолжало звучать у меня в ушах.

Так, значит, я совершенно беспомощное, ни на что не годное существо?! Недоеденные бутерброды и пирожные яростно спланировали в мусорное ведро. Шагу сама не могу ступить? Вилки и ножи с лязгом полетели в мойку. Из любой мухи слона делаю? Отправившиеся вслед за вилками бокалы жалобно тренькнули, и по кухне брызнула россыпь осколков. Ожесточенно сметая на совок злосчастные стекляшки, еще хранившие дурманящий запах муската, я поскользнулась на пролитой лужице чая и грохнулась на усыпанный бывшими бокалами пол, умудрившись по пути основательно въехать головой в угол стола...

На работу вместо меня явилось существо с гигантской шишкой на лбу, забинтованными ладонями и израненными коленками, предусмотрительно замаскированными джинсами. К моему жесткому разочарованию, вчерашних вооруженных гостей, так отлично скрасивших наши скучные будни, не было ни у центрального входа, ни в вестибюле. А ведь я уже размечталась, как стану живописать доблестным сотрудникам правоохранительных органов опасности журналисткой профессии и демонстрировать увечья, полученные в кровопролитных сражениях за доступ к злободневной информации!

Мое появление в редакции также осталось незамеченным: коллектив гудел растревоженным ульем, обсуждая репортаж о рухнувшем на железнодорожные пути джипе.

- Чисто сработано, - с плохо скрытым восхищением вещал Серега собравшимся вокруг него сотрудникам. - Без единого выстрела.

- Что ж они, сами с моста сиганули? - недоверчиво хмыкнул сисадмин Валера. - Добровольно?

- Не сами, конечно, - покровительственно кивнул Серега. - Их одной машиной сзади прижали, а другая в лоб вылетела. И мост узкий, не развернешься. Видно, водила пытался увернуться, но не вышло.

- А насчет двух других машин - это точно или твои предположения? - спросил дизайнер Леха.

- Верняк! - переполненный чувством причастности к ЧП, Серега раздувался от важности. - Там метрах в четырехстах от моста - полустанок. Дачники как раз стояли, электричку ждали. Все это родео у них на глазах развернулось. Так что свидетелей - море.

- Значит, убийц скоро найдут? - пискнула Анечка, студентка-заочница с журфака, которую Антон взял на работу незадолго до начала всей этой катавасии.

Я почувствовала, как кровь предательски приливает к лицу, бочком просочилась к своему рабочему месту, включила компьютер и начала с преувеличенным старанием сортировать бумаги на столе.

- Найдут, - фыркнул наш добровольный политинформатор. - Когда рак на горе свистнет. С такого расстояния ни номеров, ни даже марку как следует не разглядишь. Известно только, что обе тачки были темно-серые. И как сквозь землю провалились. Вроде и в город обратно не возвращались - пост ГАИ ничего не зафиксировал, и в элитный поселок, что в трех километрах дальше по дороге, не заезжали.

- Что за элитный поселок? - спросила Маняша.

- Хороший такой поселочек, - ухмыльнулся он. - Для простых смертных. Самый маленький домик на три-четыре лимона зеленых тянет. Так что если кто хочет дачку прикупить по дешевке - рекомендую. Соседи будут милейшие люди: депутаты, банкиры и прочие сливки общества.

"Не хватало еще, чтобы выяснилось, что Василий Степанович прикупил себе пару-тройку домиков в этом самом поселке", - похолодела я. Мои злоключения с кононовским интервью не были тайной для всей редакции, а соображал Серега быстро, и сопоставить нужные факты мог в два счета. Вопрос лишь в том, рассказал ли кому-нибудь Антон о лаборатории изменении массового сознания, или не успел.

- Ребята, а кто-нибудь знает, что с Антоном? - спросила Маняша, словно подслушав мои мысли.

Все посмотрели на Серегу, но он лишь неопределенно пожал плечами:

- Вроде менты никого из наших не забирали.

- Сбежал, как патрон? - предположил Леха.

Хранить молчание и дальше было подло по отношению к главреду, поэтому мне пришлось обнаружить свое присутствие:

- Официально он в отпуске.

Все взгляды тут же обратились в мою сторону. После мгновенного замешательства (все-таки мой внешний вид производил некоторое впечатление) народ разом загалдел:

- Ника, что случилось?

- Как в отпуске?

- А почему никого не предупредил?

- Кто тебя так?

- Так ты его видела?

- Тебя что, пытали?

Я мужественно пережила минуту славы и ответила всем разом:

- Никто меня не пытал, это я уборку дома сделать пыталась. Антона видела. Он жив, здоров, и...

- Когда? Где?

- Вчера вечером, - от ответа на второй вопрос я решила воздержаться: незачем сотрудникам знать, как усиленно приходится шифроваться нашему сменившему амплуа главному редактору.

- И что он сказал? - подбоченился Валера.

- Передавал всем большой привет.

- И все?!

- Еще просил не поминать лихом, - вздохнула я. - Скорее всего, в редакцию он больше не вернется.

- Почему? - побледнела Маняша. - Нас опять закрывают?

- Пока вроде бы нет, но Антон рекомендовал всем искать работу. Обещал, что за этот месяц зарплату выдадут, а дальше... - я развела руками.

- Черт, - скривился Серега. - И куда же нам теперь? Мда, не ожидал я такого от Антона! Бросить нас в такое время...

- Ты же не знаешь, какие у него обстоятельства, - возразила Маняша.

- Да плевал я на его обстоятельства! - взвился Серега, и следующие минут двадцать обсуждение крутилось вокруг профессиональных и моральных качеств главреда, а также причин, побудивших его так скоропалительно исчезнуть с нашего горизонта. Я конспиративно помалкивала: если бы Антон хотел, чтобы о его отъезде с патроном знал весь город, вряд ли он стал бы назначать мне встречу в заброшенном парке и настороженно реагировать на каждый шорох в окружавших нас кустах.

- Да хватит уже ему косточки перемывать, он же ответить вам ничего не может, - повысила голос Маняша, когда конфронтация между сторонниками и противниками бывшего главреда достигла апогея и грозила перерасти в небольшое, но кровавое побоище. - Давайте лучше подумаем, как нам быть в этой ситуации.

- А что тут думать?! - Леха демонстративно встал и начал, не глядя, сгребать в джинсовый заплечный рюкзак вещи со своего стола. - Валить отсюда надо!

- Так, стоп, ребята, - остановила я. - Сначала номер надо закончить, сдать гусевским замам и получить за него деньги.

- Заплатят нам, жди! - Серега тоже начал складывать свои манатки. - Забыла, как в предыдущем журнале кинули?

Остальные сотрудники редакции замерли в нерешительности, но по их лицам было ясно видно, что последовать примеру Лехи и Сереги готовы почти все.

- Заплатят, Антон пообещал, - твердо сказала я.

- Нашла, кому верить, - фыркнул Леха. - С него теперь взятки гладки. Свои денежки небось выбил - и тю-тю.

- Вот так всегда, - расстроилась Анечка, - стоит мне устроиться куда-нибудь на работу, как все тут же закрывается...

На секунду мне показалось, что я вижу стоящего в дверях Ролдугина, который с нескрываемым удовольствием наблюдает, как рассыпается мой коллектив и превращается в ничто моя работа. Так, значит, я не могу справиться даже с пустяковой проблемой, Владислав Петрович? Это мы еще посмотрим!

- Прекратили панику! - и откуда только у меня такая жесткость в голосе взялась? - Ничего у нас не закрывается. Номер сдадим и зарплату получим. Это я вам обещаю. Лично. А дальше - будет видно. Вопросы есть?

Судя по озадаченным физиономиям, вопросы у народа таки имелись, но задавать их все поостереглись. Только Леха пробурчал, выкладывая из рюкзака на свой стол плеер и сигареты:

- Так бы и сказала, что под твою ответственность. А то: "Антон пообещал, Антон пообещал"...

- Вот именно, под мою ответственность, - подтвердила я, обращаясь не столько к Лехе и остальным сотрудникам, сколько к виртуальному ВП. И, как водится, нарвалась.

Для начала оказалось, что я сильно преувеличила, заверяя Антона, что все материалы практически готовы. В лучших традициях всенародного головотяпства и общенационального пофигизма одни чего-то не дописали, другие - не проиллюстрировали, третьи - не доверстали, а четвертые - не вычитали. Следующие несколько дней я занималась в основном разгребанием обнаруженных завалов, придумыванием, чем затыкать множащиеся дыры, и поддержанием в коллективе подобия боевого духа. Номер, словно понимая свою обреченность, расползался на глазах, и в других обстоятельствах я бы давно опустила руки, но ехидное ролдугинское "ну-ну" подстегивало меня не хуже вожжей нетерпеливого возницы.

Этим неприятности не ограничивались. В кратких промежутках между редактированием материалов, организацией недостающих интервью, сведением номера и руганью с Лехой я тщетно искала в газетах и Интернете хотя бы мимолетное упоминание о погибших гусевских охранниках. А вечерами, добравшись домой, первым делом включала телевизор и с замиранием сердца ждала выпуска криминальных новостей. Но если следствие по делу о вылетевшем с моста джипе и велось, никто почему-то не собирался информировать общественность о сделанных выводах. Спала я плохо, ночами часто просыпалась и прислушивалась, не подходит ли кто-нибудь к входной двери...

Страх разоблачения притупился и отодвинулся на задний план только когда многострадальный номер наконец ушел в типографию, и народ требовательно воззрился на меня в ожидании обещанной зарплаты. Я вздохнула и отправилась в приемную, втайне надеясь если не на теплый прием, то хотя бы на конструктивную беседу. К первому гусевскому заму Симановскому меня пропустили беспрепятственно, но на этом конструктив закончился. Симановский - толстый дядька лет пятидесяти со студенистыми медузообразными глазами, очень похожий на Крупскую, только без косы, - заслышав о сданном в печать номере, побагровел и заорал:

- Как уже в печати?! Кто позволил?

- Позвольте, - опешила я, - отправка пленок в типографию - стандартная технологическая процедура. Разрешение дирекции для этого никогда не требовалось...

- Вы что, не в курсе, какие времена сейчас переживает наш концерн? - рявкнул Семен Алексеевич. - Не понимаете, что только затрат на печать вашего убыточного журнала мне сейчас не хватает?

- Но Антон сказал, что Николай Георгиевич распорядился номер закончить... и оплатить редакции всю выполненную работу...

От упоминания Гусева физиономию Симановского совсем перекосило:

- Вот к Николаю Георгиевичу и обращайтесь!

Я хотела что-нибудь возразить, но тут на столе Симановского запиликал телефон, он схватил трубку и, не меняя тона, закричал на кого-то:

- Да! Нет! А я что могу сделать?! У нас все счета заблокированы, ты же знаешь! Да что мне печень ешь, Гриша?! Нет у меня денег, понимаешь - нету!!!

На этой оптимистичной ноте я покинула кабинет радушного Семена Алексеевича и поплелась обратно в редакцию, лихорадочно соображая, как буду оправдываться перед ребятами. Признать себя самонадеянной бестолочью - полбеды. Но сообщить, что последние дни мы работали как сумасшедшие совершенно напрасно?!

Присовокупив к прочим своим недостаткам малодушную надежду на чудо, я вошла в комнату и начала преувеличенно бодро сочинять, что прямо сегодня денег нет, но буквально в ближайшие дни... От продолжения вранья меня спас телефонный звонок. Маняша взяла трубку, пару секунд послушала доносившийся оттуда истеричный голос, и с изменившимся лицом повернулась ко мне:

- Это тебя.

Я с трепетом направилась к телефону. Неужели боги услышали мои отчаянные молитвы, налоговая разблокировала счета концерна, а Симановский решил покаяться и выплатить нам зарплату, причем не только за текущий месяц, но и - с учетом грядущего увольнения - за два последующих?

Увы, звонил по мою душу отнюдь не Семен Алексеевич, а квартирная хозяйка Нина Ивановна. Захлебываясь от возмущения, она верещала, что ей позвонили соседи снизу, которых я якобы заливала кипятком, и требовала немедленно явиться по месту арендуемой жилплощади. Мои заверения, что утром все краны были исправно закручены, на разъяренную женщину произвели скорее бодрящее, нежели умиротворяющее впечатление.

- Ребята, у меня дома проблемы, - извиняющимся тоном произнесла я, кладя на аппарат продолжающую изрыгать проклятия трубку и хватая сумку. Ребята понимающе кивнули - и я понеслась спасать нижележащих соседей от сваривания жильем.

Пока я добралась домой на такси и одним махом взлетела по ступенькам на свой третий этаж, дверь успели взломать. Из квартиры валил густой банный пар, и неспешно струилась горячая вода. На лестничной площадке стояли две любопытные бабки с пятого этажа, встретившие меня осуждающим:

- Явилась, наконец!

Из затуманенных недр коридора доносились причитания Нины Ивановны, обвинявшей во всех смертных грехах нерадивую квартиросъемщицу, и голоса соседей со второго этажа, талдычащих о своих безвременно погибших подвесных потолках и обвалившейся кафельной плитке. Я просочилась в жилище и попыталась выяснить, что происходит. Узнала о себе много нелицеприятного, а заодно уяснила, что в ванной комнате сорвало давно отслуживший свой срок кран горячей воды, и соседей заливало битых два часа. Попытки доказать, что я не имею к сорванному крану ни малейшего отношения, в квартире отсутствую с раннего утра, и вообще невинна как агнец, потерпели фиаско. В клубах оседающего пара материализовался представитель еще одной заинтересованной стороны - пьяненький слесарь из ЖЭКа - и принялся с жаром доказывать, что вода подавалась под обычным напором, способных сорвать кран гидравлических ударов в системе не наблюдалось, так что вся вина лежит на тех, кто допустил неправильную эксплуатацию смесителя (то бишь, опять же, на мне).

Очевидная абсурдность обвинений никого не смущала: соседи, хозяйка и слесарь обступили меня со всех сторон и принялись одновременно надсаживать глотки. Соседи вопили про только что сделанный евроремонт, хозяйка костерила почем зря моих родственников до седьмого колена, а слесарь возмущался изношенностью водопроводной системы, халатностью не учитывающих сей прискорбный факт жильцов и общей несправедливостью мироустройства.

- Хорошо, что вы предлагаете? - сдалась я через некоторое время, понимая, что еще несколько минут этой какофонии - и мои мозги расплавятся безвозвратно.

Осаждавшие меня граждане на секунду заткнулись, после чего принялись с жаром калькулировать размер причиненного ущерба, который мне надлежало возместить (слесарь почему-то принял в обсуждении живейшее участие). Сумму они совместными усилиями родили астрономическую - ее с лихвой хватило бы не только на ремонт хозяйской и соседской квартир, но и на полное переустройство всего подъезда.

- Замечательно, - кивнула я, сделала паузу, дав возможность алчным потерпевшим насладиться воображаемым будущим богатством, а потом безжалостно закончила: - но таких денег у меня нет.

О, бессмертные обитатели Асгарда, что тут началось! Землетрясения и цунами, падения тунгусских метеоритов и затопления Атлантиды, реакции радиоактивного распада и термоядерного синтеза, щедро озвученные пронзительными криками павлинов и брачным ревом орангутангов, а также приправленные - для вящей трехмерности - угрожающими жестами размахиваемых прямо перед моим носом передних конечностей. Пришлось вежливо напомнить Нине Ивановне, что договор об аренде мы заключали устно, поэтому навечно отправить меня на Колыму у нее вряд ли получится.

- Ах, так! - взвизгнула хозяйка. - Тогда... тогда... Пока деньги не вернешь, вещи свои не получишь, ясно?! И документы - тоже!

Не успела я глазом моргнуть, как лихая компания вытолкала меня на лестничную площадку и захлопнула дверь, обдав веером горячих брызг. Любопытные старушки, которых тоже окатило водой, набросились с негодующими возгласами - на кого бы вы думали?! - правильно, снова на меня. Решительно, режиссеру сегодняшнего мероприятия отказало чувство меры. "Зачем же вы так-то, Владислав Петрович? - мысленно обратилась я к Ролдугину, спускаясь по лестнице. - Устраивать в квартире потопы и насылать на меня бешеных сограждан - нечестно, право слово. Неужели сегодняшнего демарша Симановского вам показалось мало?" Но никто мне не ответил.

Оставшись в одночасье без крыши над головой, без вещей, книг и практически всех денег, а главное - без паспорта и веры в людей, зато с подмоченной репутацией и ощущением тотальной безысходности, я вышла из подъезда и побрела к остановке.

На автопилоте села в первый подвернувшийся автобус, следовавший в сторону работы, и только через несколько минут спохватилась: нет, в редакцию возвращаться никак нельзя. Во-первых, там придется снова объясняться с народом по поводу зарплаты. Во-вторых, кто знает, сможет ли мой невидимый антагонист с такой же легкостью устроить потоп или, скажем, пожар в здании концерна? Я настолько явственно вообразила клубы черного дыма, вырывающиеся из окон нашего восьмого этажа, что почти почувствовала запах паленой не то пластмассы, не то резины. Рядом со мной чихнул интеллигентный дедок, до того мирно читавший газету. Пробормотал извинение и чихнул снова. Запах усилился, по воздуху даже поползла сизая дымка. А потом истошно завопила тетка с заднего сидения:

- Водитель, горим!

"Надо прекращать придумывать одну страшилку за другой, - строго сказала я сама собой себе. - Только галлюцинаций среди бела дня мне не хватало!" Внушение не помогло. Тетка продолжала вопить. К ней присоединились еще несколько психически неуравновешенных пассажиров. Один из них даже метнулся к кабине водителя и яростно забарабанил кулаком по прозрачному пластику. Автобус резко затормозил и остановился, словно клюнув носом. Водитель высунулся в салон с криком: "Я тебе ща так стукну...", но, бросив взгляд в сторону задних сидений, переменился в лице, открыл все двери и закричал уже совсем другим голосом: "На выход, быстро!" Немногочисленные пассажиры рванули к дверям, толкаясь и мешая друг другу. Водитель выскочил из автобуса, затем заскочил обратно через переднюю дверь, но уже с огнетушителем в руках и побежал в конец салона. Я смотрела на это, как завороженная: никогда еще мои глюки не достигали такой степени достоверности и такой тщательной деталировки. Тут кто-то грубо схватил меня за руку и выволок на улицу. "Нашла время спать! - заорал мне прямо в ухо этот кто-то, оказавшийся молодым парнем в спортивном костюме. - Угореть хочешь?" Я вдохнула свежий воздух и очнулась. Мы стояли прямо на зеленой траве, возле таблички с надписью "По газонам не ходить!" Интеллигентный дедок надсадно кашлял, прикрываясь газеткой. Голосистая тетка с заднего сидения требовала, чтобы кто-нибудь немедленно вызвал пожарных. На соседнем тротуаре собирались зеваки. А у обочины окутывался самыми что ни на есть настоящими клубами черного дыма нечаянно попавшийся мне под руку автобус...

Я с трудом освободилась от парня, вцепившегося в мою руку как клещами, и пошла прочь по улице, чувствуя себя не то магнитом для притягивания неприятностей, не то динамо-машиной для их генерирования. И куда себя такую девать, было решительно непонятно. О том, чтобы в таком состоянии проситься к кому-нибудь из приятелей или коллег на постой, не могло быть и речи. Возвращаться в родной город, под крыло любящих родственников - тем более. Однако и перспектива бомжовской жизни где-нибудь в парке на скамеечке почему-то не прельщала. Задумавшись, я не заметила идущую навстречу группу цыганок, и вздрогнула от очередного обращенного к себе громкого возгласа:

- Ай, красавица, куда идешь такая печальная?

Я подняла глаза и увидела смуглую пожилую женщину в небрежно повязанном на вьющихся волосах красно-зеленом платке.

- Давай погадаю, всю правду скажу, - тут же подключилась ее более моложавая полная товарка, беря меня за руку и навязчиво заглядывая в лицо.

"Да что ж за день такой сегодня?! Все хватают и орут", - неприязненно подумала я, оглядываясь в поисках путей к отступлению. Но цыганки - даром, что было их всего-то четверо, - умудрились взять меня в плотное кольцо и принялись наперебой рассказывать о моих проблемах с каким-то красивым молодым мужчиной, которые они не сходя с места помогут мне решить, а также о маячащем на моем горизонте большом успехе, которому пытаются помешать подлые завистники.

- Слушайте, ромале, - я попыталась отбиться, - ручку золотить нечем. Хозяйка из квартиры выгнала, все деньги и вещи у нее остались.

- Ай-яй-яй! - запричитала пожилая цыганка. - Я сразу увидела: плохо твое дело. Ой, плохо. Большое горе тебя ждет. Сглазил тебя черный человек. Такую порчу навел... Вот, сама смотри.

Откуда ни возьмись, в руках у нее появилось куриное яйцо, она сунула его мне и велела:

- Покатай!

- Говорю же, нет у меня денег, - возразила я.

- Нет, - и не надо, - почти ласково ответила женщина. - Я не ради денег. Вижу - тебе помощь нужна. Жалко мне тебя - такая молодая, красивая... Пропадешь ведь, ой, пропадешь. Ну-ка, давай сюда, - она быстро вытащила яйцо из моих ладоней и разломила его пополам. От вязкой грязно-желтой массы резко запахло тухлятиной. - Видишь, что тебе сделано! - торжествующе заметила она, суя яйцо мне под нос.

- А гнилые помидоры у вас тоже есть? - уворачиваясь, поинтересовалась я.

- Какие помидоры? - насторожилась цыганка.

- Ну, как же: тухлые яйца, гнилые помидоры - обязательный набор для шоу.

- Что ты, красавица, какое шоу? - она огорченно вздохнула и покачала головой. - Мне не веришь - к врачу сходи, проверься. Не послушаешь меня - жить тебе недолго осталось. А послушаешь... Вот, держи.

В руки мне перекочевало второе яйцо, внешне почти не отличимое от первого, но еще целое. Я не стала отпихивать его, боясь раздавить в суматохе и испачкаться зловонным содержимым.

- Дойдешь до перекрестка пяти дорог, - гипнотизируя меня, проговорила цыганка, - брось его за спину и скажи: "Уйди, беда, от меня, вернись к тому, кто тебя прислал". Потом плюнь три раза через левое плечо и три - через правое. Поняла?

- Поняла, поняла, - кивнула я, лишь бы поскорее отвязаться.

- А чтоб черный тот человек не смог снова зло тебе причинить, дай мне какую-нибудь вещь свою.

Я и ойкнуть не успела, как ловкие пальцы расстегнули браслет на моем запястье, и мои часы, мелькнув в руках цыганки, мгновенно исчезли где-то в ворохе ее пестрых юбок.

- Я все его заклятья накрепко запечатаю. Ты меня век благодарить будешь, - пообещала моя "спасительница", и ромале пошли своей дорогой, оставив меня без часов, зато с яйцом в руках.

Под насмешливыми взглядами прохожих я осторожно, как минер с тикающим часовым механизмом в руках, дошла до ближайшей урны и выбросила туда магический артефакт. Предосторожности оказались напрасными: второе яйцо было свежим, и чистый, как слеза младенца, белок укоризненно потек из раздавленной скорлупы на бутылку из-под пива...

Уяснив таким дорогостоящим образом, что по улицам мне шляться тоже опасно, я зашла в первое попавшееся кафе, заказала чай с булочкой и решительно настроилась на конструктив. Предстояло решить, что делать и как жить дальше, а подобные судьбоносные размышления не терпят суеты.

Но силы тьмы и тут не пожелали оставить меня в покое. Не успела я приступить к рассмотрению наименее травматичных вариантов грядущей жизни, как за столик подсел молодящийся субчик в светло-голубом джинсовом костюме, с собранными в кокетливый хвостик слегка вьющимися волосами. Но, судя по обильной седине и прорезавшей лоб глубокой морщине, было ему хорошо за сорок, если не за пятьдесят.

- Неприятности? - покровительственно осведомился субчик.

Я чуть не подавилась булочкой и одарила мужчину самым неприветливым из своих взглядов:

- У меня на лбу написано?!

- Нет, что вы, - улыбнулся он. - Просто я парапсихолог. Чувствую ауру на расстоянии...

- Угу. И у меня она черная в крапинку, - фыркнула я, снова вгрызаясь в булку.

Он тут же подхватил мой ироничный тон:

- Крапинки - это мелочи. Меня больше беспокоят явно выраженные турбулентные завихрения биополя, свидетельствующие о надвигающемся катаклизме событийного потока и требующие немедленной коррекции... Я доступно изъясняюсь?

Пришлось отложить свою немудреную трапезу и поставить субчика на место:

- Я ведь тоже много чего могу о вас рассказать. О проблемах с корневой чакрой, к примеру, или о зажиме в области поясницы...

Он усмехнулся - скорее удивленно, чем обиженно:

- Так-так-так. Тоже, стало быть, считыванием информации балуетесь? Ну что ж, приятно встретить, так сказать, коллегу. Кстати, меня зовут Эдуард. Для своих - можно просто Эдик. А вы, наверное, Наташа?

- Не угадали. Ника.

- Точно. Я почувствовал, что имя на "Н", но немного поторопился. Ника, Ника... Победительница, стало быть, и воительница? Очень приятно. Выпьем чего-нибудь?

- А разве есть повод?

- А как же? Мы с вами встретились, а любые встречи, как известно, не случайны. Я-то все утро удивлялся, почему меня ни с того, ни с сего в это кафе потянуло. А оказывается, вы меня здесь ждали...

Я не выдержала и улыбнулась:

- Фантастическая самоуверенность!

Он снисходительно улыбнулся в ответ, подозвал официанта, заказал две порции коньяка, затем достал пачку тонких сигарет, закурил и принялся философствовать:

- Видите ли, Ника, будь на нашем месте два обывателя, им пришлось бы долго ходить вокруг да около, держать дистанцию и делать вид, будто они встретились случайно. Но мы-то с вами понимаем, что судьба свела нас, так сказать, здесь и сейчас преднамеренно. Я бы даже сказал - с абсолютно очевидной целью.

- Интересно. С какой же?

- Это же ясно, как бином Ньютона. Когда на Пути встречаются два человека знания или два, если хотите, два воина света, то их задача - помочь друг другу решить насущные проблемы, повысить уровень осознанности и, если повезет, развязать определенные кармические узлы.

Я проигнорировала пододвинутую к себе рюмку коньяку, наклонилась к собеседнику и доверительным полушепотом сообщила:

- По секрету: я приношу неприятности.

Эдик вопросительно приподнял бровь. Пришлось пояснить:

- Одно наводнение, один пожар и одно ограбление с применением НЛП-технологий - только за последние два часа. Не боитесь?

- Так я же об этом с самого начала сказал, - оживился он, - если срочно не выровнять ауру - а я как раз на этом специализируюсь, - ваш событийный поток полностью выйдет из-под контроля.

- Порчу с меня сегодня уже снимали, - насмешливо произнесла я. - Вместе с часами.

- Я, собственно, не навязываюсь, - пожал плечами Эдик. - Могу вообще уйти.

Я собралась облегченно вздохнуть и допить остывший чай, но мой незваный визави не тронулся с места. Докурил сигарету, взял рюмку коньяка, повертел ее задумчиво в руках и вдруг резко вскинул на меня глаза:

- Это ведь вам жить негде, а не мне...

Удар достиг цели. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы взять себя в руки и язвительно уточнить:

- Надеюсь, это не предложение кармического сожительства?

- Всего лишь приглашение в гости, - не менее сардонически ответил Эдик.

Я задумалась. С одной стороны, податься мне было действительно некуда. А переждать опасный период в гостях, даже сомнительных - всяко лучше, чем жить прямо на улице. С другой стороны - мужчинка меня откровенно клеил. С третьей стороны - делал он это как-то уж слишком откровенно, что вызывало закономерное подозрение: уж не Владислав ли свет Петрович подослал этого чудо-диагноста? Я бросила изучающий взгляд на Эдика, но он на него не отреагировал, как и положено хорошо проинструктированному засланцу. "Точно, от Ролдугина, - решила я. - Какой-нибудь свеже-завербованный сотрудник лаборатории изменения массового сознания". И отважно кивнула:

- В гости, так в гости!

Прятаться от ВП все равно бесполезно, а приставать ко мне его порученец точно не станет.

Жилище Эдика находилось на самой окраине города, и мы долго тряслись на сонном троллейбусе, прежде чем добрались до места. Вопреки моим ожиданиям, за это время мы не попали ни в одно ДТП, не загорелись и не взорвались, троллейбусные "рожки" не искрили и не спадали с проводов, и вообще путешествие прошло относительно мирно. Если не считать того, что Эдик нагло перешел с "вы" на "ты", и то и дело как бы ненароком норовил коснуться моей руки. "Снимаю с тебя избыточный флуктуационный заряд", - объяснил он, когда я насмешливо покосилась на его ладонь. "Ну-ну, - думала я. - Чего не сделаешь, чтобы выслужиться перед ВП!"

Старый одноэтажный дом стоял последним в ряду таких же пережитков прошлого, невесть как затесавшихся среди недостроенных многоэтажек. "У нас тут места совершенно необыкновенные, - хвастался Эдик, заводя меня в заросший бурьянами двор. - Лес в пяти минутах ходьбы, белки по ночам по крыше бегают. Энергетика оттуда прет - куда там Байкалу! Окультуренные растения не выдерживают, сохнут на корню. Зато хвощи с папоротниками прут, как в триасовом периоде. Бабка с соседней улицы однажды экстрасенса привозила, чтоб порчу с огорода снял. Так этот "спец" походил с лозой, потом с маятником долго колдовал и руками развел: "Ничем не могу помочь, у вас тут сплошная геопатогенная зона". Ну, мы-то с тобой понимаем: кому - аномалия, а кому - место силы..."

Судя по обстановке внутри дома, нормальная мебель местной энергетики тоже не выдерживала, зато рассохшийся дубовый буфет, продавленный дореволюционный диван с большой суконной заплатой и такое же ветхое кресло чувствовали себя прекрасно. Приткнувшиеся возле большой печки с пожелтевшими и облупившимися изразцами современный стол с компьютером и стул-вертушка смотрелись здесь инопланетными пришельцами. Видимо, физиономия от созерцания обстановки у меня сделалась слишком уж красноречивая, поэтому Эдик счел необходимым пояснить: "Здесь раньше моя тетка жила. Мощнейшая ведьма была. В девяносто лет с десяток молодых колдунов могла за пояс заткнуть. А ушла как красиво: прошлым летом выбралась на огород в грозу, притянула молнию и сгорела дотла. Я сохранил аутентичную обстановку, чтобы не разрушать энергоинформационные потоки, которые она годами нарабатывала". Я поежилась и подумала, что лучше уж заночую в парке на лавочке, чем в этом склепе. Слишком уж специфическое оказалось у ВП чувство юмора. Мог бы и поприличнее мне гостиницу организовать!

Эдик меж тем прошел на кухню и выглянул оттуда с запыленной бутылкой из-под шампанского, залитой потрескавшимся сургучом. В бутылке булькало что-то темное. "Теткина сливовая наливка, - с гордостью сообщил он. - Эффект - как от пейота, только круче. Трансформироваться можно буквально во что угодно". "Я не пью, - строго сказала я. - И вообще, если мне не изменяет память, кто-то собирался устранять турбулентные завихрения моего биополя?" "Кто ж на голодный желудок берется за такую ответственную работу? - хмыкнул Эдик. - Мне сначала настроиться надо, в состояние войти... Аккумуляторы подзарядить, опять же. Кстати, ты картошечки не начистишь, пока я дров наколю? - И, не дожилась ответа, указал на ящик под кухонным столом. - Картошка вот, вода в ведре, нож и миску сама найдешь. Не скучай, я скоро".

И вышел во двор, оставив меня сражаться с мелкими, с грецкий орех, картофелинами. Похоже, Владислав Петрович считал, что даже с такой плевой работой я справиться не в состоянии. Пришлось доказать обратное. Эдик примерно за то же время победил толстый обрезок тополиного ствола и вернулся в дом с кучей кривых занозистых дровишек. Потом он долго возился с растопкой печи, велев мне настрогать салат "из чего найдется" (нашлась только половинка капусты и одна вялая морковина) и накрыть на стол. Печка наконец занялась, но мои кулинарные свершения еще только начинались. "Слушай, у тебя так классно получается, - фальшиво восхитился Эдик, глядя на рваные капустные полоски и покореженные тупым ножом кружки моркови, - давай ты и картошку пожаришь? А я пока воды из колодца для баньки натаскаю". "Для чего?!" - поперхнулась я. "Ауру-то выравнивать будем или как?" - сразил меня Эдик встречным вопросом и снова испарился. Приключение с каждой минутой нравилось мне все меньше и меньше, на картошку я все же пожарила: голод не тетка. И даже - после настойчивых уговоров вернувшегося парапсихолога - выпила немного ведьмовской наливки, которая неожиданно оказалась довольно вкусной, а магическое воздействие, похоже, оказывала только на Эдика. Он раскраснелся, заблестел глазками и принялся рассказывать о десятках исцеленных и осчастливленных им пациентов, а также о частично унаследованной от тетки, а части изобретенной самолично методике сжигания кармы клиентов. Наконец картошка, мой псведосалат и теткина наливка закончились, и Эдик решил, что готов приступать к решению моих проблем. Стул-вертушка перекочевал в центр комнаты. "Сядь на него, закрой глаза и начинай медитировать", - велел Эдик.

Мне давно хотелось уйти (тем более что солнце уже касалось верхушек видневшихся в окне лесных деревьев, а выбираться по темноте из этой глухомани было сомнительным удовольствием), но кто же покидает спектакль, не дождавшись кульминации?! Я села на стул и прикрыла глаза, но не полностью: очень уж хотелось посмотреть, как герой-целитель и потомственный ведьмак будет расправляться с моей кармой. Эдик достал из комода огарок толстой церковной свечи, поджег ее и принялся расхаживать вокруг меня по кругу, бормоча что-то под нос и совершая замысловатые движения свечой. Свеча коптила и потрескивала. "Тяжелый случай! - торжествующе объявил Эдик. - В ауре такие дыры, что инфернальные сущности туда-сюда так и снуют. Твое счастье, что я сегодня тебя встретил. Еще немного - и было бы поздно". Чтобы не прыснуть от смеха, я изобразила крайнюю степень отчаяния на лице и подумала, что Эдику и сегодняшней цыганке не мешало бы устроить междусобойчик по обмену магическим опытом, а заодно и диагностическим реквизитом.

Потрясенная проблемами моего биополя, свеча мигнула и погасла одновременно с окончанием заката. Получилось очень эффектно. Эдик отложил свечу, энергично потер ладони и продолжил хождение по кругу, параллельно взбивая воздух вокруг меня артистичными пассами. Радиус круга постепенно сжимался, и вскоре парапсихологические ладони замахали в опасной близости от моего лица. Но Эдик не просто ходил, размахивал руками и гонял ветер по комнате - он еще рассказывал мне о происходящем. А происходили, по его словам, совершенно судьбоносные вещи: инфернальные дыры затягивались, паразитарные сущности улетали прочь, черная карма менялась на белую, аура выравнивалась, событийные потоки гармонизировались, макушечная чакра переполнялась космической энергией и вибрировала от восторга, а якобы угнетенный прежде сексуальный центр якобы начал подавать признаки жизни. Но останавливаться на достигнутом Эдик не собирался, и на мои плечи легли его горячие ладони. Полежали-полежали, поделали что-то типа массажных поглаживаний, да и двинулись вниз, к груди.

Засланец-порученец явно заигрался. Я сбросила с себя его руки, встала и направилась к двери: "Спасибо, но мне пора". "Подожди! - вскричал Эдик. - Процесс нельзя прерывать на полпути". "Да неужели? - ухмыльнулась я. - А окончательное сжигание кармы по твоей методике происходит, конечно, в постели?" "Не в постели, а в баньке, - обиделся Эдик. - Ритуальное омовение необходимо для правильного завершения магического гештальта. И вообще, за кого ты меня принимаешь?" Но встал при этом спиной к двери, перекрывая мне путь на волю. "Ай-яй-яй! - рассердилась я. - Что скажет Владислав Петрович на такое самоуправство?" "Какой еще Владислав Петрович? - очень натурально наморщил лоб Эдик. - Не знаю такого..." И тут меня пробило: с чего я вообще взяла, что это человек ВП, а не обычный сексуально озабоченный дядька, использующий эзотерические примочки для заманивания в глушь доверчивых девиц вроде меня? И что мне с ним теперь, драться, что ли? Так ведь могу и не совладать, весу в нем раза в два поболе моего, да еще и ведьмина настойка ему кражу прибавила. А на помощь тут звать некого, разве что белки прибегут поглазеть...

"На баньки у меня аллергия, - соврала я. - Совершенно не выношу высоких температур. А натуральных источников в вашем магическом лесу нет?" "Как это нет? - возмутился Эдик. - В получасе ходьбы такое озеро с подземными ключами, что люди заново на свет рождаются, если хоть раз него окунутся". "Хочу на озеро!" - заявила я, прикидывая, что в лесу шансов сбежать от разгоряченного парапсихолога несколько больше, чем в доме или тем более - в баньке. "Это по-нашему! - одобрил Эдик. - Пошли".

И мы пошли - мимо заброшенного соседского дома, мимо замороженной стройки с мертвым остовом многоэтажки, через заросший таким же бурьяном, как Эдиков город, пустырь. "А полотенца?" - у самого леса "спохватилась" я. "Забыл, - огорчился Эдик. - Жди здесь, я сейчас!" И рысцой рванул обратно. Ждать его я, естественно, не стала, и быстро пошла по едва заметной тропинке прямо в лес. Ищи меня, теперь, свищи! Однако через каких-нибудь десять минут целитель-обольститель, которому надлежало рвать на себе волосы и кусать локти из-за упущенных интимных возможностей, неожиданно вынырнул из-за кустов - с какой-то белой тряпкой через плечо и почти не запыхавшийся. "Полотенце не нашел, пришлось взять пододеяльник", - сообщил он. Я только кивнула: когда надежды на побег тают как прошлогодний снег, тут, знаете ли, не до пододеяльников.

Воспользовавшись моим замешательством, Эдик приятельски обнял меня свободной от пододеяльника рукой и повел вглубь леса. Не сопротивляясь для притупления вражеской бдительности, я что-то автоматически отвечала на его шутки и лихорадочно соображала, что теперь делать. По лесу он бегает как горный козел... тьфу ты, как лесной олень, и состязаться с ним в скорости бессмысленно. Надо было срочно что-то придумать, но что? Идея появилась только на берегу маленького, заросшего камышом озера. "Слушая, - "вспомнила" я, когда Эдик остановился на песчаном берегу и предложил раздеваться. - Я же обещала тебе в качестве ответной услуги поясничный зажим разблокировать". "Точно, - оживился Эдик. - Перед купанием - самое то!" Не успела я и глазом моргнуть, как он расстелил на песочке драный пододеяльник, скинул всю одежду и улегся на импровизированное ложе со словами: "Приступай. Я весь твой!" В сгущавшихся сумерках призывно забелели парапсихологические ягодицы.

"Райских наслаждений не обещаю", - предупредила я и, взявшись за складку кожи в районе поясницы, резко дернула ее вверх. Щелчок ставшего на место позвонка покрыл верблюжий рев Эдика. "Больно? - участливо поинтересовалась я, когда рев стих. - Что ж ты, батенька, так себя запустил? При таких блокировках энергопотоков и до импотенции недалеко, не говоря уже о преждевременном семяизвержении. - Эдик напрягся. Я поняла, что попала в точку, и не удержалась от ехидного: - Твое счастье, что я тебя сегодня встретила. Еще немного - и было бы поздно". "А ты все разблокировала?" - спросил он, вместо того чтобы пнуть меня ногой и послать подальше. "С одного раза?! Нет, конечно. С твоей спиной работать и работать. Но раз ты боль терпеть не можешь..." "Да мне вовсе не больно было, - запротестовал он. - Я от неожиданности вскрикнул. Давай, дергай дальше".

Ну, если клиент сам напрашивается... Я прошлась по всему позвоночнику, то сильно нажимая, то резко дергая кожу. Позвонки с хрустом становились на место, но Эдик больше ни пикнул. Даже, к моему изумленному ужасу, начал постанывать от удовольствия. "О-о-о! - стонал он. - Как хорошо. Еще чуть повыше, пожалуйста. Да! А теперь ниже. О-о-о!" Очередной мой план трещал по швам: сексуальный маньяк оказался еще и мазохистом, и получал от моих издевательств наслаждение. Сейчас еще отшлепать по попке потребует... И точно: "Солнце, помассируй ягодицы, они у меня тоже ужасно зажаты", - промурлыкал Эдик, когда я объявила, что его позвоночник освобожден от прошлой кармы и избавлен от турбулентностей.

Ну, я тебе сейчас! Нащупала болевые точки с внешних сторон ягодичных мышц и нажала изо всех сил, ожидая, когда он попросит пощады. "Уф-ф-ф, - довольно выдохнул Эдик, - я прямо чувствую, как напряжение выходит. И вот тут еще надави... Ох, хорошо! Слушай, я сейчас осознал: это позапрошлая клиентка на меня лярву свою навесила. Такая тетка попалась... Знаешь, из этих: или женись, или в гроб ложись". "Знаю", - кивнула я, продолжая зверски щипать и мять его ягодицы.

Кажется, Эдик успел рассказать мне о половине своих сексуально-эзотерических похождений, прежде чем я выдохлась и поняла, что больше и пальцем шевельнуть не могу. Оставалось надеяться, что титанический труд по избавлению знатного целителя от соматических проблем мне зачтется и избавит от изнасилования. "Все, - сказала я, устало присаживаясь на песок. - Сеанс окончен". "Как это все? - возмутился Эдик. - Передняя половина тоже жаждет массажа!" И живо перевернулся на спину. Вздыбленный парапсихологический пенис требовательно уставился мне прямо в физиономию. Усталость мою как ветром сдуло. "Только после ритуальных омовений, - сказала я, вскакивая на ноги. - Ты иди, купайся, а я сейчас". И направилась к ближайшим кустам. "Люблю застенчивых женщин", - засмеялся мне вслед Эдик, поднялся и потопал к воде.

Я затаилась в кустах (оказавшихся терновыми - повезло, так повезло), дождалась, пока он с громким плеском бросится в воду, и бросилась наутек. Ветки предательски трещали под моими ногами - к счастью, Эдик так самодовольно колотил по воде, фыркал и охал от удовольствия, что не расслышал бы и стада бегущих мустангов. Я добежала до развилки тропинки и остановилась, пытаясь сообразить, какая из дорог ведет обратно в город. Кажется, Эдик вел меня по средней. Или все же по левой? И тут до меня долетело: "Ника! Ты где? Иди сюда, скромница моя, я уже замерз!" Я вздрогнула и наугад выбрала среднюю тропинку. "Никуша! - неслось мне вслед. - Выходи, а то я сам к тебе приду..." Под такой аккомпанемент тщательно выбирать дорогу не приходится. Я бежала, сворачивала, снова бежала, и снова сворачивала, стараясь не столько найти нужную тропинку, сколько оказаться как можно дальше от озера и противного Эдика. И это мне в конце концов удалось. Нетерпеливые брачные вопли смолкли вдалеке, лес стал совершенно непроходимым, последний намек на тропинку скрылся в густой траве, и я поняла, что заблудилась.

Великолепное завершение превосходного дня, начавшегося скандалом с Симановским! Побродив еще с час в напрасных поисках дороги, я споткнулась о какую-то корягу, подвернула ногу, доковыляла до поваленного дерева, села на него и чуть не разревелась. Не от страха или боли - от обиды на жизнь. Что, черт возьми, со мной происходит?! Когда я успела превратиться в неудачницу, только и умеющую, что влипать в неприятности? Или я всегда такой была, а осознала это только сейчас? Или дражайший шеф умело срежиссировал этот спектакль, чтобы доказать, что без него я пропаду? Где-то совсем неподалеку журчал ручеек, оттуда тянуло сыростью и холодом, но мне и в голову не пришло, что можно попытаться выбраться из леса, идя вдоль ручья. Волны самосожаления накатывали, отступали и накатывали вновь. Память предательски подсовывала то один, то другой эпизод из прошлого, связанный с несправедливыми ударами судьбы. Я забиралась все глубже в дебри собственной жизни, туда, где явно не ступала нога ВП. Звуки ночного леса, ноющая лодыжка и исхлестанные ветками руки существовали сами по себе, едва заметным фоном - а я, второклассница в плиссированном школьном платьице и черном шерстяном фартушке, стояла на площади давно забытого города детства, у огромной витрины центрального универмага, и на моей щеке пламенела мамина пощечина. Совершенное мной преступление было, конечно, ужасным, и заслуживало как минимум смертной казни: желая похвастаться перед подружкой и ее мамой своей осведомленностью во взрослых делах, я повторила услышанный дома анекдот про "дорогого Леонида Ильича"...

Игрушки в витрине, памятник Ленина и мамино испуганно-злое лицо растаяли прежде, чем я успела с высоты нынешнего понимания объяснить той восьмилетней Нике сложности политического момента. Память мгновенно перенесла меня в родительскую квартиру, оставив лишь горящую пощечину. Теперь надо мной нависал папа, а перед глазами маячила ненавистная тетрадка по математике с бесконечными рядами одинаковых цифр. Обещанный взрослыми праздник под названием "Первый раз в первый класс" обернулся каторжным трудом по каллиграфическому выписыванию никому не нужных закорючек, и я под неусыпным папиным взором в третий раз переписывала страницу с девятками, ненавидя тетрадку, ручку, непослушные пальцы, слипающиеся глаза, поздний вечер за окном, манящую постель с мягкой подушкой, школу, учительницу, себя, папу и отвратительные, вечно клонящиеся не в ту сторону цифры. "Ш-шорх!" - очередной, почти законченный клетчатый лист пал жертвой папиного негодования, и грозное: "Хоть до утра будешь сидеть, пока аккуратно не напишешь!" загромыхало у меня в ушах...

"Дзинь!" - брызнули осколки выскользнувшей из рук любимой маминой вазы для цветов - тонкостенной, прозрачной, с расписными диковинными цветами. Теперь за окном было светло и солнечно, и поблизости никого не было, но я втянула голову в плечи, представляя, что будет, когда придет мама. И не ошиблась. Нет, меня не били и не ставили в угол, но даже слова и взгляды могут почти уничтожить человечка шести лет от роду, и заставить его поверить, что жизнь кончена. И вот я уже сижу в своей комнате, вытирая не желающие иссякать слезы, и гвоздиком царапаю на крышке игрушечного пианино небольшой, но глубокий крест - чтобы никогда не забывать причиненную судьбой несправедливость...

А потом на меня сошла лавина детсадовские воспоминания - крикливая воспитательница, вечно недовольная нянечка, бугристая подушка, несъедобные обеды, задиристый мальчик, заехавший мне в лоб ведерком, - захлестнула, сбила с ног и потащила за собой. И реальность исчезла, растворилась вместе с ночной чернотой, сексуальными маньяками, лабораториями изменения массового сознания, магией, средствами массовой информации и прочей чепухой, - исчезла, оставив маленькую девочку одиноко всхлипывать на крошечном деревянном стульчике от тотальной беспомощности, незащищенности и неприкаянности, от всепоглощающего чувства: мне никогда не справиться с этим жестоким миром. Что бы я ни делала, как бы ни старалась примерно себя вести и быть хорошей - от нечаянно ломающихся игрушек и больно щиплющихся девчонок, от застающих врасплох окриков взрослых и коварных подножек мальчишек, от чужеродности пространства и тоски по дому все равно никуда не деться. Проще сбежать из концлагеря, чем из младшей детсадовской группы (возможно, в какой-то параллельной реальности подобные прецеденты и существовали, но я о них ни разу не слышала), и остается лишь ждать, пока за тобой когда-нибудь придут...

Ба, да ведь в глубине души я до сих пор так себя ощущаю! Не получаю удовольствия от чужих игр и не придумываю своих собственных, бдительно уворачиваюсь от щипков и подножек, сжимаюсь от начальственных окриков и жду - жду, пока эта жизнь, напоминающая отбывание несправедливого наказания в колонии для несовершеннолетних преступников, наконец закончится, и меня заберут домой. А был бы спрос - предложение не заставит себя ждать. Оттого и попадаются мне на пути разные темные личности, готовые за нескромное вознаграждение взять на себя мои проблемы и вывести из мрачного настоящего в светлое будущее. Потому и режиссируют мою жизнь все, кому не лень, - все, кроме меня самой. Безжалостное озарение, по идее, должно было подействовать опустошающее - но вместо этого я вдруг с облегчением засмеялась. Это ведь так просто: надо лишь перестать быть маленькой девочкой, забытой родителями в детском саду. Я - центр принятия решений, альфа и омега, причина и следствие, начало и конец личной вселенной. Я решаю, выиграть или проиграть, сдаться или продолжать бороться, жить или умереть. Я - не папа с мамой, воспитательницы с нянечками, друзья и знакомые, бывшие и будущие возлюбленные, Симановские, квартирные хозяйки, цыганки, Эдики, ВП и даже сам господь Бог!

Понимание этих банальных истин пришло не в виде слов, а в виде пульсирующего ощущения силы, родившегося чуть ниже лопаток и разлившегося по спине. И в этом состоянии распирающего изнутри могущества сидеть на неудобном бревне, скрючившись от ночной прохлады, было просто нелепо. Я нащупала в сумке коробок со спичками и порадовалась, что прошлым вечером забыла выложить его вместе в другими покупками в ставшей недоступной квартире. Лето стояло засушливое, поэтому с дровами проблем не возникло. То, что пламя может привлечь Эдика, меня ни капельки не волновало. Что там жалкий Эдик - мне теперь море было по колено.

Костер - впервые в жизни - вспыхнул с первой спички и разгорелся быстро, как по заказу. Я протянула руку, и пламя лизнуло ее, как доверчивый щенок, но не обожгло. Разулась, стала босыми ногами на траву - и соки земли начали вливаться в меня, как в растущее дерево, а сама планета закачалась и запружинила под ногами, как батут. Потрескивание веток в костре, журчание ручья, шелест листьев - все слилось в единый, обволакивающий, утробный гул. Света, звука, вибрирующей энергии было так много, что у меня закружилась голова. Я примостилась на все том же поваленном дереве - и оно волшебным образом оказалось уютным, как хорошее кресло. Окружающая темнота из тревожно-напряженной стала мягкой, домашней, почти бархатной. Деревья медленно растворились в воздухе, и во все стороны открылось бесконечное пространство - дышащее, живое, глядящее на меня миллиардами невидимых глаз. Звезды дождем сыпались с неба прямо в костер, словно привлеченные керосиновой лампой мотыльки. Мысли исчезли, а вместе с ними исчезло и время. Осталась лишь вечность и я...

Когда я пришла в себя, костер почти догорел, и последние искорки огненными саламандрами скользили по едва тлеющим углям. Решение пришло само собой: я встала, размяла затекшие ноги и пошла по углям, как почти год назад в начале шаманского путешествия. И пусть сейчас не было рядом ни Гены, ни его всесильного бубна - мои ступни не чувствовали жара еще не угасшего пламени. Что-то тяжелое и беспомощное уходило через ноги в тлеющие угли - кажется, это что-то было привычной Никой, тяжелой шкурой, которую я тащила на плечах много лет. А потом в опустевшее тело ринулись снизу вверх огненные потоки, наполняя его энергией быстрых, как молния, саламандр...

Я спрыгнула на траву и закружилась на ней, раскинув руки. Сухие травинки задымилась от моих раскалившихся ступней, и тогда я побежала к ручью. Ручей оказался речушкой, в самом глубоком месте доходившей мне почти до груди. Я разделась донага, вошла в холодную, струящуюся воду и поплыла к противоположному берегу. Нырнула, с наслаждением ощущая бегущие к макушке мурашки, проплыла пару метров под водой, усмиряя огненных саламандр, и повернула обратно. Вышла на берег, прислушиваясь к гуляющим в теле ощущениям: пламя внутри удерживалось холодом снаружи, но для равновесия чего-то не хватало. Взгляд упал на большую, кряжистую иву. Не вытираясь и не одеваясь, я подошла к дереву и прижалась к нему спиной. И через какое-то время поняла, что не знаю, где кончается спина и начинается кора ивы. Кожа больше не отделяла меня от внешних объектов, и какой-то ползущий по стволу жучок ощущался так же отчетливо, как если бы он полз прямо по мне. А колышущаяся над головой листва колыхалась одновременно и в голове, границы которой расширились в несколько раз, истончились и почти исчезли. Этот мир был не просто моим - он был мной. Он втекал и вытекал из меня потоками энергии, он дышал и думал мной, огорчался и радовался, перемещался и покоился сам в себе, общался сам с собой, изучал и трансформировал себя.

Заблудиться в лесу было не более реально, чем заблудиться в себе, и как только я решила, что мне пора возвращаться в город, нужная тропинка нашлась сама собой. Тело было почти невесомым, и лишь одежда и обувь удерживали его у поверхности земли, мешая воспарить воздушным шариком. Между постепенно редеющими деревьями посветлело, потом порозовело, и к засеянному кукурузой полю мы с солнцем вышли одновременно: я - из леса, оно - из-за холма. А потом мы поменялись местами: солнце покатилось освещать лесные закоулки, а я взобралась на холм и долго любовалась на лежащий вдали город - мой город, в котором жили моя квартирная хозяйка, мои сотрудники, мои цыгане и мой Симановский. Оставалось лишь вернуть мои документы, мои вещи, мои деньги и мою работу.

Я решила начать с вещей и документов, и первым делом отправилась на свою - теперь уже бывшую - квартиру. Заспанная Нина Ивановна, в халате и бигудях, открыла дверь, затем открыла рот, собираясь по обыкновению разораться, но поглядела на меня и почему-то передумала. "Я за вещами", - очень спокойно сообщила я и, не дожидаясь приглашения, прошла в комнату. Сегодняшняя, моя Нина Ивановна отличалась от вчерашней, чужой, покладистостью и даже отчасти интеллигентностью. Она не стала топать ногами и грозиться вызвать милицию, лишь спросила обреченно: "А кто же оплатит ремонт?" "Ремонт оплатит ЖЭК", - с железобетонной уверенностью ответила, подняла телефонную трубку и позвонила Сереге. У него, конечно же, оказался опытный знакомый юрист, который, конечно же, взялся вести дело. И уже через два часа счастливая Нина Ивановна беседовала с чуть менее счастливым начальником ЖЭКа, который согласился уладить проблему полюбовно, не доводя ее до независимой экспертизы, жалобы в вышестоящие инстанции и иска в суд. В моем мире водились исключительно покладистые начальники ЖЭКов.

А мы с Серегой беспрепятственно вынесли два чемодана и три сумки с моими вещами, взяли такси и поехали на работу. В офисе что-то неуловимо переменилось: там иначе пахло, иначе выглядело, и люди сновали по холлу совсем не такие угрюмые, как вчера.

Мой Симановский встретил меня почти радостно, когда я нагло материализовалась в его кабинете (естественно, уже без Сереги и без чемоданов).

- О! - сказал он. - А я как раз собирался вас вызывать.

Кто бы мог подумать, что все окажется настолько просто!

- Неужели решили выплатить нам зарплату? - улыбнулась я.

Он нехотя, явно превозмогая себя, кивнул, и тут же добавил, словно стыдясь проявленной слабости:

- Но вы тоже должны пойти на определенные уступки.

Я вопросительно приподняла левую бровь.

- Чтобы хоть как-то окупить затраты, - пояснил Семен Алексеевич, - мы решили не закрывать проект, а продать его.

- Хозяин - барин. Но при чем тут мы?

- Новый владелец хочет получить не только сам журнал, но и редакцию. Собственно, сам по себе журнал почти ничего не стоит, раскрученным брендом он не является - и вряд ли когда-нибудь им станет, так что...

- Семен Алексеевич, - развеселилась я, - вы нас что, как крепостных надеетесь продать? Или как квартиру со старой мебелью?

- Вот только не надо сразу лезть в бутылку! - он явно не рассчитывал на такую тональность беседы и промокнул платком вспотевший лоб. - Это выгодно не только нам, но и вам, поскольку вы сохраняете за собой рабочие места. Даже столы, компьютеры и прочая техника останется в редакции. Будете работать в другом помещении, вот и все.

- Зарплата тоже останется прежней?

- Этот вопрос, - развел руками Симановский, - вам придется обсуждать с новым руководством.

Все разрешалось даже лучше, чем мы с Антоном когда-то предполагали. И если бы формулировочка была хоть немного более толерантной, не грубо-прямолинейной: "Мы продаем редакцию вместе с журналом", а льстящей самолюбию: "Новый владелец журнала оценил ваш рабочий коллектив и хочет сохранить его неизменным" - я бы, пожалуй, на радостях расцеловала лоснящуюся лысину Симановского. Но ввиду того, что гусевский зам не церемонился с выражениями, пришлось с видом оскорбленной добродетели сказать: "Мне нужно посоветоваться с сотрудниками" и удалиться.

Мнения в коллективе, которому я слово в слово процитировала беседу с начальством, разделились. Радикалы предлагали бросить все к черту и даже отказаться от последней зарплаты ("Пускай Симановский подавится!"), конформисты призывали искать плюсы в нашем нынешнем положении и договариваться со всеми, с кем только можно. Победили, естественно, конформисты: горячие головы имеют обыкновение со временем остывать, а вот с трезвыми головами ничего не делается, к тому же снова сидеть без работы никому не хотелось. Один только Серега отчего-то уперся рогом и заявил, что продаваться ни оптом, ни в розницу не желает. И сколько сотоварищи ни убеждали его, что любое трудовое соглашение - это, по сути, сделка о купле-продаже, мой экс-воздыхатель остался при своем мнении. Но даже при отсутствии одного журналиста редакция оставалась редакцией, и три часа спустя я с достоинством сообщила Симановскому, что мы решили проявить добрую волю и пойти навстречу руководству.

Гусевский зам в ответ пообещал, что зарплата коллективу будет выплачена... но не сегодня, а завтра, после моего собеседования с новым владельцем.

- В качестве кого мне нужно присутствовать на собеседовании? - спросила я.

- Разумеется, в качестве главного редактора, - снисходительно ответил Семен Алексеевич: судя по всему, в его табели о рангах главный редактор размещался где-то между уборщицей и личным водителем.

- Но я им не являюсь.

- А придется, - отечески посмотрел на меня Симановский. - Мы же не можем сообщать направо и налево, что Антон убыл... мм... в загранкомандировку на неопределенный срок. А превратить вас из зама в и.о. главреда для отдела кадров - дело пяти минут. Так что радуйтесь повышению.

Наверное, прежняя Ника возмутилась бы, что ее поставили перед фактом, не удосужившись спросить, согласна ли она на подобное "благодеяние". А я лишь мило улыбнулась и с чувством сказала:

- Спасибо большое, Семен Алексеевич!

Кажется, он даже поверил в мою искренность...

Вопрос с ночевкой решился и того проще: завидев чемоданы и услышав трагикомическую историю о потопе, Маняша категорично заявила, что я буду жить у нее, пока не найду новое жилище. Зная, что она живет в крошечной двухкомнатной квартирке с мамой и бабушкой, я долго пыталась протестовать, но победить Маню не смогла.

Мама и бабушка оказались почти точными копиями Маняши, только постарше. Первая шила очень забавных большеглазых леших, водяных и кикимор для кукольного театра, вторая занималась переводами с французского и писала книгу о Мата Хари. Обе леди не стали приставать ко мне с расспросами и не пытались накормить, как обычные мамобабушки, поэтому я сразу прониклась к ним симпатией.

Маня же, постелив мне на своем узеньком диванчике и сама устроившись на полу, потребовала рассказа о происшедших за последние сутки событиях, ибо ее наметанный глаз сразу отметил, что во мне что-то изменилось. Пришлось расколоться и поведать о пожаре, цыганках, парапсихологах и ночных переживаниях у костра - умолчала я лишь о Ролдугине и его причастности к разбившемуся джипу. Как и следовало ожидать, больше всего Маняше понравилась история про укрощение Эдика: она так заливисто хохотала и требовала дополнительных подробностей, что заснули мы только в начале третьего. И почему я считала раньше, что этот мир скучен, враждебен и несимпатичен?..

К утру ощущения всемогущества притупилось, но едва заметное тепло в центре спины осталось - то ли как напоминание, то ли как обещание новых чудес.

Днем Симановский лично повез меня на встречу с новым владельцем журнала и всю дорогу не уставал наставлять, как следует себя вести. Я его почти не слушала: надо быть полным идиотом, чтобы предполагать, будто новоявленный главный редактор первым делом станет выбалтывать стратегические секреты. Идиотом Семен Алексеевич не был, однако отчего-то изрядно нервничал, вот и нес всякую чушь:

- Юрий Леонидович - человек весьма своеобразный. Постарайтесь произвести на него благоприятное впечатление.

А я-то собиралась с порога крушить мебель и ругаться матом! Лучше бы рассказал о будущем собеседнике что-нибудь конкретное: что любит, чего не любит, чем интересуется, где у него кнопка... Но подобной информацией Симановский не обладал. Только и сообщил, что Юрий Леонидович - из молодых, да ранних.

- Боитесь? - спросил он, когда мы уже поднимались в лифте, оставив машину на парковке.

- Нет, - честно ответила я. - А нужно?

Семен Алексеевич ничего не ответил, лишь посмотрел на меня с тяжелым недоверием. И я вдруг почувствовала, что сам-то он боится. Нет, от него не исходило никаких "волн страха", о которых так любят писать начинающие авторы мистических триллеров, его не сотрясала плохо сдерживаемая паническая дрожь, и пахло от Симановского не кислым потом перепуганного человека, а хорошим одеколоном. Но у меня словно невесть откуда появилось дополнительное зрение, позволявшее заглянуть вглубь этого тучного тела, упакованного в темно-синий костюм, и увидеть там - вместо скелета, мышц, сосудов и прочей внутренней требухи - грязно-пегое, напряженно сжавшееся пространство с двумя темными сгустками напряжения в районе горла и солнечного сплетения.

Подивиться увиденному или как следует его рассмотреть я не успела: дверцы лифта распахнулись с мелодичным звоном, и мы направились вглубь шестого этажа. Открывшийся пейзаж впечатлял. Помещений с пафосным, кричащим о богатстве дизайном я за последние полгода успела повидать немало, но здесь было совсем другое. Неоштукатуренные стены с неровно выступавшими кирпичами покрывал безупречный слой светло-серой краски. Под высоким потолком змеились разноцветные провода и серебристые трубы, не упрятанные за слои пластика или гипсокартона, а лишь отделенные от основного пространства тонкими пластинами плексиглаза, поблескивавшими на стыках металлической окантовкой - получался такой себе технократический террариум с неживыми обитателями. Впрочем, проползи над моей головой настоящий питон - я бы не слишком удивилась.

Слева и справа от нас располагались уже аквариумы: выходящие в коридор стены комнат заменяли стеклянные панели, и можно было беспрепятственно наблюдать жизнь обитателей этих кабинетов. Двое мужчин о чем-то спорили, беззвучно открывая рты, девушка в соседнем аквариуме сосредоточенно печатала текст, а ее соседка по стеклянному боксу меланхолично смотрела в окно, как живущая в трехлитровой банке рыба, напрасно мечтающая о море. Слегка колышущиеся от ветерка из кондиционера длинные плети офисных растений подозрительно напоминали водоросли. Для полноты картины не хватало лишь поднимавшихся кверху пузырьков воздуха и какой-нибудь ползающей по стеклу улитки.

Улитка обнаружилась сразу, стоило мне об этом подумать: молодая, но уже утомленная жизнью секретарша в вынырнувшей из-за поворота приемной так лениво выслушивала Симановского, так медлительно плелась в кабинет начальника сообщать о нашем приходе и так неспешно возвращалась обратно, что нормальный человек за это время успел бы обежать половину здания.

- Юрий Леонидович примет вас через десять минут, - манерным голоском сообщила она и, совершив героическое сверхусилие, томно указала рукой на серый кожаный диванчик в приемной. О том, что это приглашение располагаться поудобнее, мы догадались сами.

"И где только находят таких уникумов? - подумала я, разглядывая анемичное длинноногое создание с длинным хвостом каштановых волос. - Специально дают объявления: требуется секретарша в состоянии, близком к анабиозу?" Пара секунд созерцания девушки - и я провалилась в ее блеклое внутреннее пространство, снизу доверху заполненное тягучей скукой. Скука медленно вращалась вокруг центральной оси, образуя сгущения, в которых сознание тонуло, как в пучине дурного сна. На периферии этого безобразия разморенными медузами проплывали мыслеобразы пляжных зонтиков, полуголых мужских тел, ярких купальников, плещущихся на волнах солнечных бликов, модных босоножек на прозрачной платформе и разноцветных шариков мороженого, щедро политого шоколадной глазурью. Мы с Симановским в грезы секретарши никак не вписывались.

Я сместила часть внимания на нервничающего гусевского зама, пока нудная серость секретарши не засосала меня в свой омут, и некоторое время чувствовала себя как гурман, одновременно вкушающий два экзотических, но одинаково невкусных блюда. Наконец десять минут истекли, и нас пригласили войти.

Юрий Леонидович обманул сразу несколько моих подсознательных ожиданий. Во-первых, кабинет у него был совсем не аквариумный - просторный, двухуровневый, но по старинке отгороженный от любопытных глаз надежными стенами. Во-вторых, сам новый владелец журнала был строен и даже, пожалуй, спортивен, а я-то успела уверовать, что настоящий начальник - толстый начальник, ибо других мне давно не попадалось. Наконец, недавнее замечание Семена Алексеевича о "молодых, да ранних" я благополучно пропустила мимо ушей, поэтому неподдельно удивилась, узрев совсем молодого - пожалуй, младше меня - парня.

При этом ни у кого язык не повернулся бы назвать хозяина сидящего в стильном хай-тековском кресле человека сопливым мальчишкой. И дело было вовсе не в дорогом костюме, безукоризненной прическе, замашках хозяина жизни или внушающей трепет обстановке - этим меня давно не удивишь. Но то, как он посмотрел на нас - с холодным любопытством естествоиспытателя, разглядывающего под микроскопом очередную амебу...

- Вот, Юрий Леонидович, - сообщил Симановский, после того как мы обменялись приветствиями, представились и расселись по указанным креслам, - привел к вам нашего главного редактора.

- Стало быть, вы и есть главный редактор? - на меня устремился внимательный взгляд. Слишком внимательный для поверхностно-ознакомительного.

Я посмотрела в глаза "молодому, да раннему" - и внезапно поняла, что вся устроенная Семеном Алексеевичем суета с внесением изменений в мою трудовую книжку, с изданием приказов задним числом и прочим очковтирательством совершенно напрасна. Юрий Леонидович уже знал практически обо всем, что произошло в нашем концерне и вокруг него за последние несколько дней - а если чего и не знал, то намеревался получить информацию в ближайшее время. Собирался ли он ловить нас на лжи или просто выяснял, что к чему - оставалось только гадать, но играть в игры гусевского зама мне резко расхотелось.

- И. о. главного редактора, - поправила я, и сразу почувствовала, как сжался в тугой комок желудок Симановского.

Хозяин кабинета чуть заметно улыбнулся и не то попросил, не то велел:

- Ну, расскажите мне о вашем журнале.

Свежие номера нашего коллективного творчества лежали у него на столе прямо перед моим носом, но это обстоятельство Юрия Леонидовича совершенно не смущало. Похоже, он вообще не привык заботиться о том, чтобы не поставить людей в неловкое положение.

- Это сравнительно новый, но уже достаточно популярный журнал общественно-политического направления, - начал было Симановский, но был резко оборван:

- Я хочу услышать мнение главного редактора. Кто ваша целевая аудитория, какова концепция журнала, его ближайшие и долговременные перспективы?

На секунду проснулась прежняя Ника и мысленно ужаснулась: "Мама дорогая, на эти вопросы даже Антон толком бы не ответил!", но паника взметнулась и тут же опала, как вертикальная струя фонтана. Рядом изнемогал от тревоги и бессилия Семен Алексеевич, передо мной сидел сконцентрированный, целеустремленный и почти бесстрастный Юрий Леонидович - а я могла продолжать разговор на волне любого из них, защищаясь как первый или атакуя как второй, либо перейти на свою собственную.

- Концепция любого общественно-политического средства массовой информации, - забавляясь ситуацией, ответила я, - заключается в освещении происходящих в стране и мире событий с позиции определенной идеологии. Носителем этой идеологии обычно является владелец или группа владельцев издания, представляющих определенную политическую силу...

- В демократическом обществе, - запротестовал Семен Алексеевич, пытаясь вырулить в безопасное русло, - такой идеологией является пропаганда общечеловеческих ценностей.

- Пропагандой общечеловеческих ценностей занимаются религиозные издания, да и то нечасто, - усмехнулся Юрий Леонидович и снова перевел взгляд на меня: - Продолжайте.

- Во всяком случае, концепция нашего журнала разрабатывалась под вполне определенный заказ "сверху", поэтому изучение "клиентов снизу", то есть целевой аудитории, не проводилось. Существует стихийно сложившаяся читательская аудитория - и на том спасибо. Что касается долговременных перспектив, то об этом лучше спросить у вас. В нашей структуре главный редактор - тактическая фигура, а стратегические решения принимают большие боссы, - я позволила себе иронично улыбнуться, мимоходом отметив, что Симановскому отчетливо хочется вцепиться мне в глотку, но - вот незадача! - приходится держать себя в руках.

- Чем вы занимались до того, как пришли в журналистику? - неожиданно спросил Юрий Леонидович.

- Теоретической физикой. И тренинговыми технологиями.

В холодном, равнодушном любопытстве промелькнула искорка живого интереса - словно среди тысячи одинаковых амеб нашему высокопоставленному юному натуралисту вдруг попалась одна странная особь с нестандартной формой ядра.

- Тренингами - тоже теоретически?

- Нет, как раз практически. И в достаточно широком диапазоне: от бизнес-стратегий до решения проблем личной жизни и повышения общего эволюционного уровня человека.

В глазах хозяина кабинета я превратилась из амебы в инфузорию-туфельку. А Семена Алексеевич мысленно пообещал себе по возвращении в концерн убить начальника отдела кадров, просмотревшего во мне темную лошадку.

- Энергетическими практиками тоже увлекаетесь? - голос Юрия Леонидовича стал на пол градуса теплее. Мне в голову вдруг свалилась информация, что он уже много лет занимается тай-чи, а в юности получил зеленый пояс по карате, и я совсем расслабилась:

- Время от времени. То айкидо практикую, то кундалини поднимаю, то по раскаленным углям хожу.

Инфузория-туфелька стремительно росла, трансформируясь в многоклеточную гидру, а затем, перепрыгивая через эволюционные ступени и целые этажи, направилась к рыбам и птеродактилям. Огнехождение неожиданно воодушевило Юрия Леонидовича, и мы увлеченно побеседовали о шаманских путешествиях, Верхнем и Нижнем мире, измененных состояниях сознания и путях к просветлению, чем едва не довели Симановского до инфаркта.

- А политикой давно заинтересовались? - неожиданно сменил тему хозяин кабинета.

Тут он меня поймал: политикой я не интересовалась никогда. Но не рассказывать же, что в гусевский журнал меня привела банальная необходимость заработать на жизнь!

- Политика - часть жизни, как же ею не интересоваться? - звучало, конечно, фальшиво, но ничего другого мне в голову не пришло.

Искорки в глазах Юрия Леонидовича сразу погасли. У птеродактиля начали отваливаться только что выращенные крылья. Надо было срочно спасать положение, то есть прекращать врать и выкручиваться:

- Честно говоря, я бы с большим удовольствием делала журнал о скрытых возможностях человека, а не о политике, - вздохнула я, и Симановский возмущенно закашлялся. - Но общественные потребности диктуют...

- Общественные потребности формируем мы сами, - перебил "молодой, да ранний", и повернулся к покрасневшему гусевскому заму, словно только сейчас вспомнил о его присутствии в своем кабинете. - Семен Алексеевич, я вас больше не задерживаю. Полагаю, мы с Никой найдем общий язык. Спасибо, что зашли.

Симановский бросил на меня испепеляющий взгляд, в котором явственно читалось, что за срыв переговоров по продаже редакции меня следует не только лишь обещанной зарплаты, но и четвертовать, тяжело поднялся из кресла, попрощался и вышел. Но злился Семен Алексеевич совершенно напрасно: мы с Юрием Леонидовичем действительно договорились, причем так, как мне даже и не мечталось. Я получила добро на создание холистического журнала и задание приступать к разработке концепции немедленно. Оставалась лишь одна неувязочка:

- А что будем делать с гусевским проектом? Вы ведь именно его покупаете...

Юрий Леонидович цинично усмехнулся:

- Покупаю?! Мне его отдают за долги. Не думаю, что ваших бывших боссов интересует, что мы с ним сделаем. Когда сможете подготовить новую концепцию?

- Через неделю, - прикинула я.

- Жду вас через три дня, - постановил он. Мда, начальственным манерам мне еще учиться и учиться...

Видимо, к моему возвращению в концерн Юрий Леонидович успел созвониться с Симановским, так как зарплату нам выдали без промедления и в полном объеме. А уж когда я порылась в Интернете и выяснила, что наш сегодняшний собеседник - владелец одного из крупнейших медиа-холдингов страны, нескольких журналов, десятка рекламных газет и одной радиостанции, стало ясно, что перспективы открываются почти безграничные. Жизнь налаживалась такими рекордными темпами, что хотелось ущипнуть себя: уж не сплю ли?

Очумевшая от денег и хороших новостей пишущая братия немедленно свалила кутить в соседнее кафе, а я удержалась от соблазна и заперлась в кабинете Антона - думать концептуальные думы. И думала целых два часа так интенсивно и напряженно, что голова чуть не задымилась. От приближавшегося самовозгорания меня спас знакомый голос.

- Ау! - сказал голос из соседней комнаты. - Есть кто живой, или вас уже разогнали?

Светка вернулась! Я обрадовано выглянула из кабинета и обнаружила расхаживающее по редакции крупное, но довольно симпатичное создание женского полу в обтягивающих черных джинсах, ярко-оранжевой футболке, белых кроссовках и сдвинутых на лоб солнцезащитных очках. К комплекту прилагались небольшой рюкзак и улыбка до ушей. От прежней Светки остался только голос.

- Тебя никак подменили на Байкале? - спросила я, бросаясь к ней с объятиями.

- Ага, - довольно подтвердила Светка. - А прежнюю клушу прямо там и утопили.

Я посмотрела на нее вблизи: изменилось даже лицо. Сгладились и обрели женственность грубоватые черты, глаза увеличились, на похудевших щеках, откуда ни возьмись, появились обаятельные ямочки. А внутри, где-то между горлом и диафрагмой, словно прыгали солнечные зайчики...

- Ну, мать, ты даешь, - восхитилась я. - Над тобой явно волшебные феи поколдовали. Или... Ты не влюбилась часом?

Фурия слегка покраснела и призналась:

- Не просто влюбилась. Я, Ника, замуж выхожу...

- Рассказывай, - потребовала я. - Или нет, пойдем ребят поищем, чтоб тебе два раза вещать не пришлось.

Она помотала головой:

- Я спешу, меня Калле внизу ждет. У нас через час собеседование в посольстве, а я еще фотки не сделала. А вечером - поезд. На минутку забежала, попрощаться.

- Какой Калле? В каком посольстве? Какой поезд?

- Пошли, познакомлю, - улыбнулась Фурия и потащила меня к лифту.

По дороге она скороговоркой сообщила, что Калле - это ее жених, он из Финляндии, и собеседование у них, естественно, в финском посольстве. Фотографии требовались для визы. Поезд же был почему-то до Симферополя, так что я совсем запуталась.

- Да что ж тут непонятного! - возмутилась Света. - Пока визу будут оформлять, я Калику культурную экскурсию по Крыму устрою. А потом сразу к нему поедем.

- Говорят, визу полгода ждать надо... - с сомнением протянула я.

Она отмахнулась:

- Это обычным людям, а у моего в посольстве двоюродный брат работает.

Пока мы пересекали вестибюль, Света успела вкратце поведать, что разминулась в Иркутском аэропорту с тургруппой, в которую должна была попасть, и ее подобрали финны, тоже направлявшиеся в сторону Ольхона. Так она и встретилась с Калле, который тоже осуществлял давнюю мечту побывать на "озере номер один". Расспросить о бурном романе я не успела: мы вышли на улицу, и Фурия познакомила меня со своим избранником. Боги лепили их из одной глины: Калле был такой же крупный и кряжистый, как наш теперь уже бывший ответсек, с такими же приглушенно-пшеничным цветом волос и светло-голубыми глазами, и даже носы у них были почти одинаковой формы. А еще он был улыбчивый и какой-то очень надежный. Казалось, от него веет смолистым запахом сосен, горьковато-медовым вереском, полынью и ветром - но это я, конечно, напридумывала, услышав о том, что Калле сам построил трехэтажный деревянный дом в двадцати милях от Тампере, на берегу живописного озера. "Представляешь, он каждое утро перед работой проплывает три километра, - с гордостью сообщила Фурия. - Круглый год! Настоящий морж".

Пузатый "морж" работал каким-то профсоюзным деятелем, а также рыбачил, сам коптил рыбу, умел печь пироги и вообще был нереально положительным. По-русски Калле говорил мало и коряво, поэтому изъяснялись мы в основном по-английски, который я после сдачи кандминимума в аспирантуре успела основательно подзабыть. Света выступала в роли переводчика, пока я провожала их сначала до фотоателье, а потом - до посольства, и трещала как сорока. В конце концов, ее возбуждение передалось и мне: захотелось все бросить, взять билеты на поезд, уехать куда глаза глядят и начать жизнь с чистого листа.

У ворот посольства Фурия спохватилась, сняла рюкзак, долго рылась в нем, вытащила связку ключей и протянула мне:

- Держи, это от моей квартиры. Держи, говорю, у меня второй комплект есть!

- И что мне с ними делать?

- Как что? Жить будешь! Зачем на съемные хаты деньги тратить, если моя все равно будет пустой стоять?

- Свет, - запротестовала я, - это неудобно.

- Удобно, - отрезала она. - Заодно присмотришь за ней. Ну все, нам пора.

Они обняли меня с двух сторон - два гигантских колобка, лучившихся счастьем, - и ушли. А я себя все-таки ущипнула на всякий случай. Но ключи никуда не делись.

Во второй раз мы встретились через две недели - уже основательно. Посидели дома у Фурии (вернее, теперь уже у меня), умяли под водочку три каллевских рыбных пирога, попели русские и финские песни и договорились, что осенью я обязательно выкрою недельку и приеду к ним в гости. Если, конечно, все будет в порядке с пилотным выпуском нового журнала, над которым мы усиленно корпели всей редакцией, и Юрий Леонидович не будет возражать против заслуженного непосильными трудами мини-отпуска.

А потом Света с помощью верного Калле собрала вещи (включая ажурные салфеточки и прочие шедевры вязального искусства Клавдии Сергеевны - на память), и оставила меня в сразу опустевшей квартире. Дабы избавиться от нахлынувшего занозливого ощущения одиночества, я принялась разбирать свои чемоданы и сумки, часть из которых так и стояла нераспакованной в спальне после переезда. И вскоре наткнулась на подаренный Ролдугиным мобильник - эвакуируясь от Нины Ивановны, я сунула его вместе с зимними вещами в большой чемодан, и благополучно забыла за ненадобностью.

Первым побуждением было пойти на кухню и выкинуть напоминание о прошлом в мусорное ведро. Но я не решилась: чужая вещь, да еще баснословно дорогая. Однако оставить ее у себя - значит оставить зацепочку, дать ему повод думать, что он может позвонить мне в любое время дня и ночи, материализоваться здесь вслед за своим подарком, опять начать кроить и перекраивать мою жизнь под себя... Надо вернуть телефон, и как можно скорее, вот что. Ехать к Владиславу Петровичу отчаянно не хотелось, и я принялась придумывать альтернативные методы доставки: отправить с бандеролью, послать с курьером, наконец, созвониться с Ириной, встретиться с ней в городе, и... Пришлось одернуть себя: чего я, собственно, боюсь? У меня все отлично - лучше не придумаешь. Я доказала, что могу справиться с чем угодно без его помощи. Я теперь не просто выживаю - творю свой мир. Научилась превращать начальников в союзников. На "ты" с руководителем медиа-холдинга. Успешно руковожу обновленной редакцией, к которой добавились трое новых людей. Делаю журнал, о котором давно мечтала. А трусливо прятаться от какого-то там Ролдугина - значит снова вызывать из небытия маленькую девочку, вздрагивающую от каждого шороха. Похвалив себя за смелость и последовательность, я включила мобильный: ни смс-ок, ни сообщений о пропущенных вызовах. "Может, и не стоить будить лихо, пока оно тихо? - вмешался малодушный внутренний голос. - Может, он вообще забыл о твоем существовании?" "Тем лучше, - ответила я, - отдам телефон, и тоже забуду о его существовании". Набрала побольше воздуха, выдохнула и набрала номер ВП.

- Привет, - ровный голос, ни радости, ни обиды.

- Владислав Петрович, я хочу вернуть ваш мобильник, - так же сухо и по-деловому. - Как это удобнее сделать?

Пауза, совсем коротенькая.

- Приезжай.

И короткие гудки, без всяких прощальных церемоний. Все-таки обиделся. Ну и черт с ним! Я теперь тоже могу сделать вид, что обиделась, приехать без предварительного звонка, не застать Ролдугина в офисе, сунуть мобильник Ирине и уйти.

Так я и сделала. Но отделаться встречей с Ириной не получилось.

- Здравствуйте, Ника, - мягко улыбнулась она. - Проходите, Владислав Петрович у себя.

Я прошла. Из-за двери доносился ролдугинский баритон:

- Купить канал - это, конечно, отличная идея. Но зачем он тебе, ты определился?

Он у себя, и он не один. Я запнулась лишь на мгновение: если бы встреча была конфиденциальной, Ира попросила бы меня подождать. Значит, кто-то из своих. Неужели Валик дозрел до приобретения телеканалов?! И распахнула дверь.

Напротив ВП сидел вовсе не Валик, и даже не Кононов, а Юрий Леонидович собственной персоной.

- Расширяю арсенал инструментов влияния, - усмехнулся он в ответ на вопрос шефа, заметил меня и приветливо кивнул, - А, Ника, привет.

- Привет, - ошеломленно ответила я, переводя взгляд с "молодого да раннего" на Ролдугина и обратно. - А вы... давно знакомы?

- Месяцев семь, - сказал Юрий Леонидович. - Влад помогал мне с реструктуризацией холдинга. А что?

Если бы Владислав Петрович - он же, надо понимать, Влад - подкрался ко мне сзади с большим топором и шарахнул обухом по темечку, вряд ли он произвел бы больший эффект. Все мои достижения и свершения, трансформации и озарения, преодоления трудностей и победы над собой разом обесценились, как казначейские бумаги объявившей о дефолте страны.

- Ирочка, - крикнул Ролдугин в открытую дверь, около которой я застыла столбом. - Принеси Нике воды, пожалуйста. А нам с Юрой - чаю...