Однажды декабрьским утром ты проснулся, напевая чуть слышно. Это была мелодия вечности и гармонии, рождения и покоя, - жаль, что виолончель куда-то запропастилась. С тех пор в нас стала скапливаться вера.
Пар из носика чайника, снежинки за окном, скрип полозьев... Глаза псов, рычащих у черного входа, становились добрее с каждым кусочком зефира. Ты умело ловил эти блики рычажком диктофона, а вечерами, отражаясь друг в друге, мы лепили фигурки ангелочков из теплого воска, втирая в крылышки волшебные нотки. Потом я бережно складывала их в синюю с серебряными звездочками коробку, а ты тем временем взбивал нашу перину.
Спутавшись и засыпая, мы вдыхали воздух из легких друг друга. Нам было необыкновенно радостно, так по-детски, ведь мы верили уже целую неделю и купались, купались в счастье!
Но как-то вдруг капелька пота, стекая по внутренней стороне бедра, намекнула на безнадежность, отразила в себе развязку, и внезапно мне стало горько. Глупо было бы сказать тебе об этом.
- Милый, подай салфетку.
С тех пор все пошло иначе. Весной псов сменили цыганские дети, пришлось наглухо зашторить все окна. Нашлась виолончель, но ты не желал больше верить. Все уходил куда-то вечерами, а я ждала твоего возвращения, наматывая обрывки тишины на пленку.
Теперь во мне отражался лишь колкий хохот, когда кончики твоих пальцев белели от неприязни к резным ручкам кресла. В нашем доме витали чужие ароматы, кактусы тосковали в унисон со мною, и после твоих поцелуев я регулярно принимала антидепрессанты, так уж на меня действовала слякоть.
Мне все чаще вспоминалась та капелька пота на бархате кожи, но впереди было лето, и я снова молчала, теперь уже о многом.
Лето началось с туманного утра. Я сразу поняла, это значит, что конец близок, но как я могла сказать тебе об этом, ты наверняка счел бы меня сумасшедшей...
А вскоре полыхало пламя, съедая остатки былого, трепетали лепестки фиалок на занавесках, и слезы, испаряясь, сливались с облаками; ты бы видел, как красиво это выглядело сверху.