В.Никитин

ТАТЬЯНА

 

Посвящается Татьяне

Все лица, выведенные в этой книге, являются целиком вымышленными. Совпадениям имен и отдельных фактов их жизни с именами и обстоятельствами жизни реально существующих мужчин и женщин, которые в разное время были знакомы с автором, не следует придавать какого бы то ни было значения.

 

С мужем Татьяны мы до сих пор изредка встречаемся. Ни ему ни мне эти встречи не приносят удовольствия, но мы, что называется, держим марку: вежливо здороваемся и по паре минут болтаем о каких-нибудь пустяках, прежде чем кто-то из нас выдумает предлог для того, чтобы исчезнуть в бесконечных коридорах нашей шарашки, ставших еще более непонятными в последние два года. Я не имею никаких дел с его то ли отделом, то ли департаментом, черт сломит голову в нынешних названиях, и до меня почти не доходят слухи или какая иная информация о нем. Правда в последнее время я стал часто встречать его в компании высокой шатенки с полными губами и какое-то чутье подсказывает мне, что это не просто совпадения, и что Татьяна, которую я тоже иногда вижу, но только издали, сидящей на правом сиденье его "девятки", заимела соперницу. Это не дает мне облегчения, воспоминания начинают мучить меня снова, хотя что от меня зависит?

Но мало того, меня иногда начинает мучить куда как более безжалостный палач - надежда. И это самое страшное. Ибо очень легко жить, когда ты не надеешься ни на что. И очень страшно жить, когда появляется надежда. Ибо тогда тебе уже не все равно, возникает страх, что то, что тебе необходимо как хлеб, как воздух, просочится в конце концов между пальцев, растает как дым, не наступит никогда. А я очень не люблю страха. Терпеть не могу. На войне меня считали очень смелым, но это было, наверное, не совсем правдой. Просто я всегда шел навстречу тому, чего боялся, чтобы уничтожить источник своего страха. Страх переплавлялся в ненависть и ярость. Но такое возможно только на войне. Вне ее страх приходится терпеть - и нет ничего хуже. Ибо в глубине души ты всегда знаешь, что наступит момент, когда ты снова поймешь, что от тебя в этом мире не зависит ровным счетом ничего, и ты так и покинешь его, не получив то, что считал своим по естественному праву. Что жизнь опять сломает все, и ты остаешься с пустыми руками, только легкий блеск влаги на пальцах, между которыми ушла безвозвратно вода, а ты будешь обречен умирать от жажды посреди пустыни. И пока не умрет надежда, ты все еще думаешь, что может быть, этого не будет. И в то же время знаешь, что будет, и будет наверняка. И когда в начале дня, прорвавшись через все пробки, я ползу на второй передаче вдоль длинного ряда машин, ища место для парковки, мое сердце бьется о ребра в надежде и в страхе, вдруг я столкнусь глазами с ней, когда она будет закрывать за собой дверцу серой "девятки", и что тогда я прочту в ее глазах? Страх? Ненависть? Желание? Тоску? Надежду? Когда-нибудь это случится. И я и хочу этого, и боюсь. И надеюсь. И нет пытки страшнее надежды.

1.

Началось все вполне невинно. Во время обычного летнего вояжа на юг я оказался в городе Симферополе один, вынужденный отправить жену, ныне уже бывшую, домой из-за болезни ее мамы. Теща всегда выбирала время для своих болезней с удивительной точностью, как раз тогда, когда это всерьез что-нибудь рушило в наших семейных планах. Однажды мне это просто надоело и я отказался от готовившегося пару лет обмена квартиры на съезд. Рука не поднялась подписать собственный смертный приговор, ибо в одной квартире с тещей я прожил бы недолго. Вот и тогда, стоя возле здания аэропорта города Симферополь, я раздумывал над тем, как бы потоньше склепать очередную цепочку обмена, чтобы она порвалась раньше, чем наступит момент выписывания ордеров. Я уже понимал, что упорство тещи в разрушении нашего семейного счастья превзошло мои самые пессимистические ожидания.

Когда ИЛ-86 тяжело оторвался от полосы и растворился в жарком мареве безоблачного крымского неба, я повернулся и медленно побрел к машине, всячески отодвигая неизбежный момент принятия решения. Надо было выбирать: то ли отказываться от путевок в пансионат совсем, то ли менять там двухместный номер на одноместный (неизвестно еще, есть ли там одноместные номера вообще), ибо жить в обществе совсем чужого человека мне не хотелось совершенно - общежитиями я сыт по горло еще со студенческих лет. Путевки не были еще оплачены, как сами по себе, так и уже оговоренный "налог" в пользу той мафии, которая устраивала их приобретение. Так что они меня не связывали. Достаточно было просто не появиться в Ялте до 14 часов следующего дня.

Пока я, раздумывал над этим и покупал черешню на маленьком рынке, что прямо за автостоянкой в Симферопольском аэропорту, я уже стал склоняться к мысли, что в пансионат не поеду. Вылизанная, как яйца у кота, "трешка" (бывший "шестой" движок распилен до 83 мм, облегченный коленвал, отполированный канал впуска, пятискоростная коробка, "Солекс", 8-е зажигание, диски от ВИЛС и шины от Goodyear - в общем нормальный родстер а' ля рюс, продукт какого-то ростовского умельца, доставшийся мне за долги ростовского же неумельца) стояла на площадке перед аэропортом, готовая к приключениям. 76-й бензин, на котором она бегала, можно было достать без особых проблем, и я имел возможность первый (а как выяснилось теперь, может быть и последний) раз в жизни насладиться природой Крыма в полной мере, не ограничивая себя ничем, кроме запрета на посещение Севастополя и Балаклавы.

Это решение почти созрело у меня в голове, когда я неожиданно наткнулся на сослуживца. Тот растерянно протирал очки и озирался вокруг в поисках то ли такси, то ли еще чего. Сослуживец был обременен парой чемоданов и женой, невысокой шатенкой, ничем на первый взгляд не замечательной, с любопытством озиравшейся по сторонам, она, как выяснилось, первый раз была в Крыму. Полный тоски в предчувствии одиноких скитаний, я от души обрадовался, увидев знакомое лицо, и даже вспомнил, что его зовут Игорем. Память на имена у меня просто ужасная и подобный подвиг удается мне далеко не всегда. После радостного узнавания и взаимных представлений: "Вадим", "Татьяна" я предложил подвезти их до города. Татьяна с непосредственностью ребенка тут же завладела пакетом с черешней, и уже в машине выяснилось, что он приехал в командировку в местный университет (какие дела там могли быть в конце июня, ума не приложу) сроком на две недели, что ее родственники оставили в их распоряжение квартиру в Симферополе, и что они совершенно не представляют, что делать дальше, тем более, что дел особых в университете нет, туда надо появиться раза три за все время, ибо тут тоже никто в это время работать не работает, не дураки же они, в самом деле.

Мгновенно родился план совместного обследования Крыма на моей тачке с базой в Симферополе, с детским восторгом воспринятый Татьяной и сдержанно одобренный нами обоими. К несчастью (или к счастью) я не сообразил сразу, что мне следовало бы немедленно проявить активность и поискать попутчицу и себе. Впрочем, это было для меня достаточно нереально. Я всегда был скромником, каких мало. Тогда, возможно, все могло сложиться как-то по другому, хотя вряд ли. Между мной и Татьяной с самого начала пробежала какая-то искра еще в тот момент, когда я протянул ей черешню. Что-то совершенно неощутимое и столь же реальное и неотвратимое. Я постарался об этом тут же забыть и вспомнил только тогда, когда после окончания наспех приготовленной трапезы Игорь побежал отмечать свою командировку в университет. Совершенно неожиданно мы с Татьяной остались в квартире вдвоем. Через пару минут я открыл дверь в ванную и обнаружил ее в трусиках и лифчике перед зеркалом. Я извинился и закрыл дверь, она же прореагировала на это совершенно спокойно, просто и естественно улыбнувшись мне через зеркало. Улыбка эта была лишена какого-то бы то ни было кокетства, и мне даже в голову не пришло задержаться хотя бы на секунду под каким-нибудь предлогом или без оного. Но, наверное, ей уже тогда тоже было все ясно, и кокетство было просто излишним.

Через пятнадцать минут после этого инцидента мы сошлись в комнате с телевизором. Татьяна взяла какую-то книгу и села у открытой двери на балкон. Я включил телевизор, но все передачи, которые я мог найти, не вызвали у меня энтузиазма. Тогда я наугад сунул в видик первую попавшуюся кассету, решив, что название "Морские разбойники" достаточно невинное. Поначалу так и казалось: яхта с одетой в лохмотья публикой на палубе и океанский лайнер на горизонте, в который публика тыкала перстами, выражая общую радость. Но тут же оказалось, что это конец, и пришлось перемотать назад. Ждать, пока лента перемотается на самое начало, было лень, и я остановил пленку где-то на середине. Но когда я включил воспроизведение, по глазам ударило полуобнаженное женское тело, потом камера отъехала и мы увидели девицу, исполняющую стриптиз перед двумя мужиками. Я хотел было выключить, но неожиданно услышал:
- Оставь.
Я удивленно обернулся на Татьяну. Она положила книгу на колени и смотрела на экран, не говоря больше ни слова. Когда я снова повернулся к экрану, девица, оставшись в одних трусиках поверх пояса с чулками, опустилась на колени перед креслом, в котором вальяжно развалился один из мужиков. Я снова обернулся. Вопреки тайным ожиданиям моего подсознания Татьяна не показывала стриптиза, а продолжала сидеть в той же позе и молча смотреть на экран. Выключать эту муть вопреки желанию дамы было глупо, я продолжал смотреть дальше и не пожалел. Это оказалась довольно забавная порнографическая комедия - редкий случай в советском и постсоветском прокате. В основном попадаются тупые немецкие фильмы, перед которыми и "Эммануэль" покажется шедевром. Да вы сами знаете.

События на экране разворачивались по естественной канве. От сосания члена сначала одному, а потом и второму мужику девица перешла к одновременному удовлетворению обоих по схеме "раком в рот, а потом наоборот", но далее действие несколько оживилось, ибо в момент, когда из обоих мужиков хлынули потоки спермы, открылась дверь и появилась жена одного из них.

Со словами "Милый, где же ты?" она вошла в дверь и застыла в столбняке, наблюдая, как девица хватает ртом щедрое выражение чувств ее благоверного. Далее последовала энергичная сцена изгнания девицы на улицу. Причем дама не дала ей одеться, а швырнула ее причиндалы за ней следом. Вылетевшая аж на середину улицы девица начала одеваться, вызвав при этом столкновение двух автомобилей и серию сцен с участием прохожих, полиции и пр. В конце концов девицу увезли двое мужиков в открытом "Кадиллаке", причем один из них, сидевший за рулем, был негром. Девицу посадили на переднее сиденье и белый сразу же стал ее трахать при посильном участии негра, который вынужден был ноги держать на педалях все время, а руки на руле - хотя бы изредка. Мне почему-то показалось, что очень уж далеко они так не уедут. Перед домом расцвел грандиозный скандал, а авторы вернулись к проблемам семьи и брака.

К этому моменту мы с Татьяной уже от всей души хохотали. Она отбросила в сторону свою книжку, залезла с ногами на диван и, когда я на нее обернулся, держа в руках пульт и спрашивая всем своим видом, выключать или нет, только азартно крутанула рукой, показывая, что мол, давай дальше. Я пожал плечами и отложил пульт в сторону. Ну а на ниве семейных отношений расцвел скандал не менее пышный, но более интимного характера. Начав с битья морды, дама перешла к посуде, загнала своего благоверного в угол, и в конце концов спутала член сотоварища с бутылкой из-под молока, которую хотела ухватить по исчерпанию запаса тарелок.

В общем, действие ширилось и разрасталось. Поскольку в Америке, судя по всему, не принято запирать двери во время занятий сексом, то публика прибывала и прибывала. Вслед за дамой появился ейный хахаль с громадным букетом роз. От изумления он выронил букет на пол и позже шипы от этих роз втыкались в задницы действующим лицам в самые веселые моменты. Потом вернулась девица с негром и вторым попутчиком и тут наступил почти полный бардак, ибо они с дамой стремились навстречу друг другу и вряд ли от большой любви, а мужики их не пускали, ибо любовь их интересовала явно больше, чем война. В общем, если кого в этой компании не хватало для полного бардака, так это поручика Ржевского.

Последний, завершающий, штрих был внесен появлением на поле боя худенькой мулатки в полицейской форме из тамошнего ГАИ. На поясе у нее болтался громадный "Смит-энд-Вессон .44 Магнум", мощнейшая пушка, которой действительно, иногда вооружают в Штатах дорожную полицию, но отнюдь не женский персонал. Помимо веса под два килограмма у этой железки еще и чудовищная отдача. Вздумай девица из него палить, она, скорее всего, делала бы заднее сальто после каждого выстрела, дульная энергия у Магнум .44 немногим меньше, чем у флотской шестидюймовой универсалки. Я так понял, что в Америке поручики Ржевские не водятся, зато водятся мулатки. А Магнум заменял тот предмет, на который поручик Ржевский ворон усаживал. Как вы помните, там их помещалось семнадцать в ряд, а восемнадцатая уже нет, у нее коготок сосклизывал.

Похоже, что мулатка искала свидетелей образования автомобильной свалки под окнами. Нашла же совсем другое. Впрочем, свидетелей она нашла тоже, но чуть походя. Не выпуская из рук блокнота и авторучки, она сделала три шага, переступая через тела павших и не совсем, и растерянно озираясь по сторонам. В этот момент ее с нужного ракурса узрел лежащий на полу негр. Он широко улыбнулся ей снизу вверх, встал на колени и задрал ее коротенькую форменную юбку, под которой оказались черные, в тон форме, чулки на кружевных резинках и весьма символические трусики.

Бедняжка еще повторяла, что она "On the duty now" пока с нее сдирали юбку, форменную рубашку, лифчик и трусики, а также пояс с револьвером и целовали негр во влагалище, а жертва семейного счастья в грудь. (Жена уже вернулась в лоно семьи и сосала ему член.) Правда от револьвера девица избавляться не пожелала. Выразила она это свое нежелание все тем же: "I am on the duty now", но произнесенным уже значительно более безапелляционно, и, избавив ее от трусиков, на нее снова одели пояс с револьвером поверх кружевного пояса, поддерживающего чулки, и только тогда приступили к основным процедурам. Тем не менее смотрелась она в таком одеянии вполне пикантно. Я, правда, все ждал, когда эта штука выпалит, но авторы решили, что шипы от роз на полу создают вполне достаточный элемент неожиданности. А может в бюджет фильма не вписался вызов "Скорой" для расклещивания парочек, что наверняка бы понадобилось при таком повороте событий. В конце концов негр поставил ее раком и всадил ей уже свой Магнум, который калибром тянул на противотанковую пушку времен второй мировой, хотя до поручика Ржевского негру было, судя по всему, далеко. Больше трех ворон у него точно бы не поместилось. Ну разве что еще одна, у которой коготок ... Но не буду повторяться. И так все знают, что Россия - родина слонов.

После этого мулаточка-ГАИшница еще пару раз произнесла, все более растягивая слова по слогам в такт движениям негра свое "I-am-on-the-duty ...", и успокоилась только тогда, когда товарищ негра по похищению первой сабиянки (а может лесбиянки? - я не силен в древней мифологии) поднес к ее лицу свой член. Она повторила свою молитву только раз, пока тянулась губами к головке члена и ее "du..." перешло в протяжное чмоканье. Наблюдая за этой сценой я впервые понял, что надпись "I love ГАИ", которую в различных исполнениях иногда можно увидеть на некоторых тачках, может иметь смысл. И еще подумал, что за дивная страна Америка, где можно полноценно выразить свое отношение к дорожной полиции, даже если ты и не страдаешь половыми извращениями.

Все остальное было совершенно в том же духе, разве что под конец мулатка-гаишница воспользовалась моментом, когда в ней был только один член, достала свой блокнот, который, оказывается, успела спрятать во вторую кобуру на том же поясе, что и револьвер, и добилась свидетельских показаний не только от мужиков, но даже от дам, которым для выполнения своего гражданского долга приходилось на время вынимать изо рта известные предметы. Последним она опросила хозяина квартиры, на котором в этот момент сидела задом наперед. Спереди в это время ее делал в рот негр, ей то и дело приходилось вынимать его член изо рта, чтобы оборачиваться назад и задавать вопросы. Под конец допроса они все трое стали кончать и последние записи в блокноте она делала дергаясь в оргазме и наощупь, ибо негр удерживал ее голову обоими руками, всаживая ей в рот чуть ли не на всю глубину. В заключение он еще и вылил на блокнот ту часть спермы, которую она не смогла проглотить. Единственное, чего она не сделала, так это не заставила мужиков класть члены на Библию. То ли по недосмотру ихнего ГАИ на поясе не поместилась третья кобура для Библии, то ли сценаристы упустили этот момент, не знаю. Этот штрих придал бы окончательную завершенность всей истории.

В конце фильма вся эта честная компания, вволю натрахавшись в четырех стенах, решила продолжить занятие на свежем воздухе, погрузилась в яхту и отправилась заниматься сексуальным пиратством на морях. В этой компании оказалась даже мулатка со своим Смит-энд-Вессоном, они, похоже, так вместе и подали в отставку из полиции Сан-Франциско. Смит-энд-Вессон использовался в качестве корабельного орудия. В рамках фильма они только-только начали разворачиваться: трахнули пару подобранных с водяного велосипеда девок и изнасиловали парочку, отправившуюся в свадебное путешествие на другой яхте.

Этот эпизод заслуживает отдельного внимания. Ни до ни после мне не приходилось видеть столь эффектно поставленной сцены соблазнения лиц обоего полу, которые сопротивлялись естественному ходу вещей до последнего и даже немножко потом. Так что слово "изнасиловали" даже не совсем и к месту. То есть к месту по отношению к мужику.

Его и невесту подняли на борт яхты и привязали к стульям вполоборота друг к другу на расстоянии трех - четырех метров. Невесту даже раздевать не стали и она так и осталась в свадебном платье, которое разве что задралось немного - надо же было показать какое замечательное у нее белье. Ей даже не стали связывать руки. Мужика же, который был в плавках и футболке, упаковали капитально. Ему не только связали руки, но и заклеили рот лейкопластырем. Затем за него немедленно принялись мулатка и та героиня, с которой начался для нас просмотр фильма. Они, кажется, отличались особенно великолепной техникой выполнения процедуры под названием "Минет". Хотя остальные дамы если и отставали от них в этом искусстве, происхождение которого почему-то приписывают Франции, хотя лично мне кажется, что корни его следует искать в истории цивилизации задолго до начала строительства египетских пирамид, то не намного.

Разрезав на мужике футболку устрашающего вида кинжалом, дамы ласкали его некоторое время со всей возможной страстью, но без непристойностей. Никакой необходимости в непристойных действиях не было - через несколько минут член у него стоял прочно и надежно, как часовые у мавзолея Ленина. По своим ТТХ он, кстати, практически не уступал члену того негра, о котором уже упоминалось. Так что когда негритяночка при помощи того же кинжала удалила плавки за очевидной ненадобностью и даже вредностью для организма насилуемого, там было на что посмотреть и все дамы, за исключением невесты, зааплодировали и немедленно выстроились в очередь. Невеста все это время что-то кричала и пыталась высвободиться, но на нее никто не обращал внимания, только негр, лаково потрепав ее по голове, что-то сказал. Как я понимаю, нечто вроде: "Ты еще успеешь". Мулатка достала откуда-то громадный секундомер, помахав им, завопила: "One round three minutes " и дала отмашку.

Вообще-то порнофильмы редко отличаются качеством игры актеров. Приятно было, что в этот раз мы наткнулись на исключение. И на жениха и на невесту стоило посмотреть. Вначале мужик рвался из пут и временами казалось, что еще немного и все веревки к чертовой матери лопнут и тут-то они им всем и покажет. Понемногу его энергия явно стала переходить в другое качество и когда по окончанию своего раунда первая из дам страстно поцеловала его в губы, отодрав пластырь, он даже ничего не стал кричать. Впрочем, пластырь тут же вернули на место.

На третьей даме он стал закатывать глаза, а когда очередь дошла до мулатки, которая была замыкающей, он кончил. Невеста, уже притихшая к тому времени, что-то завопила, он изо всех сил оправдывался (рот ему уже перестали заклеивать уже на третьей даме), но она от этого разъярилась еще больше, тем более, что часовой у мавзолея и не думал покидать пост и дамы взялись за него уже по второму кругу и с некоторыми нововведениями. Теперь около минуты каждая из них сосала, а остальное время залазила на него и с наслаждением прыгала до конца сеанса. Завершила дело опять мулатка. И тут-то невеста не выдержала.

В ее отношении никто из мужиков настойчивости не проявлял. Но как-то ненавязчиво стояли рядом и видно было, что она с трудом отводит глаза от членов, которые в количестве от трех до пяти постоянно находились в непосредственной близости от ее губок. Что называется только руку протяни. И когда ее мужичок кончил во второй раз, она это, наконец, сделала. Прокричав что-то совсем, видимо, отчаянное, она обернулась к стоящему рядом негру , с видимым наслаждением схватилась за его член, затем на мгновение подняла голову, посмотрев в его наглые глаза и стала сосать с еще большей энергией, чем мулаточка его мужу. Вторая ее рука с уверенностью лунатика нашла член у другого мужичка и через некоторое время она перешла на него, а затем завопила: "Развяжите меня" (или что-то вроде этого, я не силен в восприятии английского на слух и иногда могу различать слова, иногда нет). Когда ее просьбу выполнили при помощи того же кинжала, она яростно содрала с себя платье, затем повернулась попкой к благоверному и медленно освободилась от трусиков.

Дальше описание действа можно не продолжать. Невесту трахали все мужики, а жениха все дамы. В конце концов мужика развязали и он вступил в обладание своим сокровищем единолично и под аплодисменты всех участвующих кончил, не помню уже в какой раз. Затем ихнюю яхту в качестве приза прицепили на буксир, а молодожены присоединилась к честной компании на общих основаниях. Фильм закончился появлением на горизонте океанского лайнера, который, судя по всему, должен был стать очередной жертвой.

Все то, что вы прочли выше, составляет только некоторую часть комментариев, которые мы с Татьяной выдавали по ходу действия. Причем вряд ли самую остроумную, но, к сожалению, мы не стенографировали свои выступления. Так что к моменту окончания пленки и я и она были в состоянии глубокой истерики, слезы хлестали у обоих из глаз, а я от смеха охрип так, что мог говорить только шепотом. Правда где-то на середине сцены соблазнения молодоженов Татьяна неожиданно затихла и когда я оглянулся на нее, я увидел, что она побледнела и прикусила губу. Что-то подсказало мне, что искусство создателей фильма добралось-таки до ее натуры и до сих пор мне кажется, что если бы я в этот момент с достаточной наглостью стал бы к ней приставать, она бы не стала сопротивляться. Но это было бы слишком пошло. Увы.

Остановив магнитофон на титрах и волю нахохотавшись, мы успокоились настолько, чтобы вспомнить об исчезнувшем Игоре. Естественно, что возможные причины его исчезновения рассматривались исключительно в свете только что просмотренной истории. Я высказался в том духе, что исчезни таким образом сама Татьяна, то причину легко было бы проследить по нижнему белью. Татьяна не то чтобы поддержала эту идею, но задала провокационный вопрос относительно непонятной мужской любви к затейливым предметам женского туалета, что дало мне возможность с ученым видом прочесть ей лекцию об основных принципах функционирования мужского подсознания. В качестве примера я привел недавнюю сцену в ванной, сказав, что если бы она была одета не в прозаические трикотажные трусики и в лифчик телесного цвета, а во что-нибудь эдакое, то я извинялся бы куда дольше и церемоннее. В общем было выражено сожаление относительно невозможности определить причину задержки Игоря по столь легко читаемым признакам, а тут как раз он и вернулся.

После ужина мы стали устраиваться кто где и кто как. Все неожиданно почувствовали усталость. Я еще некоторое время читал подвернувшуюся книжку, потом попытался найти кассету с чем-нибудь поприличнее, поскольку и этой порнушки с меня оказалось достаточно, чтобы пожалеть об отъезде жены. Последний контакт с ней у меня был где-то в Запарижье, как, называют Запорожье сами запорожцы. Произошло это на берегу водохранилища среди ивовых кустов. За полтора часа до того на хорошей дороге я умудрился правой рукой довести ее до оргазма на скорости километров сто двадцать. Из-за жары плавать в поту не хотелось, да и сильно уединенного места найти так и не удалось, и в Запарижье она вернула свою благодарность, ограничившись классическим орально-автомобильным актом, то есть минетом с правого сиденья на левое. Опять-таки по причине жары глотать сперму она не стала и я щедро облил внутренности своей "трешки", но особого удовлетворения не получил и сейчас не хотел себя распалять.

Часов в десять с минутами пошла вода (в Симферополе летом раньше она не всегда бывает) и мы по очереди стали принимать водные процедуры. Татьяна пропустила нас вперед, и когда вышла из ванной, я сидел в кухне за той же книжкой, название которой уже забыл. И неудивительно, потому что заглянув за угол, и убедившись, что Игорь далеко, она тихо позвала меня, и когда я поднял голову, неожиданно показала мне язык и распахнула халат. Под халатом у нее оказался приблизительно такой же комплект, как и на верной (в смысле безотказной) жене главного героя. После чего мгновенно ретировалась. Похоже, что этим жестом она как бы ставила точку в нашем разговоре относительно тонкостей мужского подсознания. Минут через пять я догадался закрыть рот, но до часу ночи ворочался и думал, что бы это могло означать и как мне себя дальше вести.

Ночью мне приснилась мулатка, которая тщетно пыталась поднять мой член, а когда отчаялась, вставила в рот дуло своего Магнума, который выстрелил спермой, после чего она стала бодро рекламировать новый вид боеприпасов для импотентов, сказав, что есть варианты и для Макарова и даже для АКСУ. Неожиданно мулатка превратилась в Татьяну, не изменив, правда, цвета кожи, и участливо протянула мне пару скрепленных изолентой магазинов для АКСУ, я же ей стал объяснять, что он и так встанет и этот суррогат мне не понадобятся, а мой АКСУ остался у Инги. (При чем тут Инга? На самом деле я выронил его, бросаясь под камень, когда увидел дымки под крыльями СУ-25-го, и больше мы не встречались.) Татьяна кокетливо поправила резинки: на ней был все тот же продемонстрированный мне комплект под названием "верная жена", и на этом я проснулся. Никакой Татьяны не было, правда оказалось что импотентом я тоже не стал, но это меня почему-то не очень обрадовало. Минут пять я поворочался, пытаясь как-то пристроить не к месту проснувшееся мужское достоинство, чтобы не очень мешало, и снова уснул, уже без сновидений.

Окончательно проснулся я поздно. Повалялся в постели минут двадцать, прислушиваясь к голосам Игоря и Татьяны и с тоской вспоминая про Ингу, как она в смотрела на меня аэропорту из машины, как позвонила в Москву и сказала, что выходит замуж, как меня притащили в ГРУ и уговаривали ехать в Стокгольм и расстроить их свадьбу, похоже, что у них как раз погорела очередная нелегальная резидентура в Швеции и им срочно надо было заткнуть дыру и плевать было на то, что я сразу попал бы под колпак и имел бы через годик только два выхода: сесть в шведскую тюрьму или перейти на работу в ЦРУ. Я же не хотел ни того ни другого и меньше всего хотел втягивать Ингу в это дерьмо. Правда сейчас я дальним уголком подсознания понимал и другое: что Ингу я не любил, иначе и ЦРУ не показалось бы мне столь страшным, плевал я на всех, что касается секретов, и без меня половина личного состава резидентур стояла небось в очередь на перебежчиков, а я вообще не профессионал, нужен я им. Позвонил бы Дику в Штаты, объяснил бы что и как, он бы нашел кого поприличнее из этой публики. Допросить меня, конечно, допросили бы, но без пристрастия. Они убедились бы еще раз, что мало какие тайны датского королевства остаются им неведомы, и получил бы я иммиграционную визу и жил бы себе счастливо в Штатах с красавицей женой скандинавского происхождения. Да люби я Ингу, я просто не уехал бы из Швеции еще тогда, и не нужно было бы ни ГРУ ни, следовательно, ЦРУ. Нет, просто моей испорченной славянской натуре баба без блядцы не мила, а лучшие бляди в России, я к ним и вернулся, спутав тоску по блядям с тоской по Родине. В общем дура я дура, а кругом дерьмо. C этой мыслью я вылез из постели, нехотя натянул штаны, и тут в дверь постучала Татьяна и, стараясь быть максимально вежливой, стала говорить, что уже почти девять, что хотелось бы искупаться в Черном море у Евпатории, и что не стоит приезжать на место поздно, ибо надо еще устроиться и т.д.

Через два часа мы выползли из забитого машинами Симферополя и пошли на Керчь. И я не пожалел, что мы выехали достаточно рано. Мы вволю налюбовались на Крымские горы, и искупались в холодном еще Черном море. Хорошее настроение возвращалось ко мне понемногу, что горевать, что жалеть, и я отдался дороге, действительно не гнал, сдерживая себя, сколь это было возможно, и досдерживался. В конце концов сдерживающий фактор исчерпался и я выскочил на горку по левой полосе, обгоняя какую-то развалину, и до сих пор вспоминаю тот ледяной пот, который прошиб меня, когда я вернулся на правую полосу в полутора метрах от капота встречного "Зила". Не перейди я на третью передачу еще до обгона, наш отпуск, похоже, никогда бы не кончился. На мое счастье ни Игорь ни Татьяна не поняли, что произошло. У меня же сухость во рту не проходила до самой ночи, пока не началось это дурацкое представление на пляже, после чего она еще и усилилась, но все по порядку.

Устроились мы довольно быстро. Нам удалось найти какую-то будку с тремя кроватями в ста метрах от моря во дворе у древней бабки, которая сама жила в покосившейся хатке. Наспех перекусив, мы ринулись к морю. Уже стемнело, Татьяна разделась в стороне и мы купались голыми. В воде мы сошлись и никто, кажется, не обращал внимания на то, что было не так темно, чтобы не видеть крупные Татьянины соски, бодро вылетавшие наружу после того, как проходила очередная волна. Мы даже затеяли какие-то догонялки, но я избегал приближаться к Татьяне, ровно как и к Игорю, чтобы не особенно было заметно, что товарищ маузер неизвестно зачем, хоть и понятно, почему встал на боевой взвод.

К этому времени я постарался забыть про совершенно непонятный Татьянин жест с демонстрацией галантерейных изделий, но намерения намерениями, а биохимия биохимией и к концу купания я с трудом мог оторвать взгляд от ее попки и прочих частей тела, когда наше общение постепенно переместилось на мелководье. Мне приходилось приседать при откатах волны. Игорь таких предосторожностей не соблюдал и было заметно, что он реагировал на обстановку куда спокойнее. Татьяна же быстро поняла причину моей скованности и вволю поиздевалась надо мной, пытаясь выманить меня на мелкое место под всяческими причинами. В конце концов мне вообще пришлось поплыть прочь от берега. Там я довольно долго кувыркался и вроде даже успокоился, но когда меня таки прибило к берегу, я обнаружил целующихся Татьяну и Игоря и немедленно вернулся в прежнее состояние. Мне начинало надоедать мое трагикомическое положение и даже пришла в голову здоровая, но уж больно наглая мысль не играть дальше в прятки и вести себя так, будто я одет и ничего у меня не торчит. Тем более, что Игорь по близорукости мог и не увидеть, а Татьяна и без того догадывалась.

Все кончается и мы, наконец, замерзли и пошли из воды, я поотстал и как-то добрался бочком до своей простыни. Они, обмотанные полотенцами, сели возле опрокинутой шлюпки метрах в тридцати от воды. Татьяна объявила, что она замерзла и заставила нас поместить ее между собой и греть. Игорь не возражал, и мне это показалось почти естественным. Зачем, правда, заострять внимание на том, чего быть не должно? Я прислонился к Татьяне с правой стороны, даже поделившись с ней моей громадной махровой простыней. Уходить от моря не хотелось, мы довольно быстро согрелись и вполголоса болтали о какой-то чепухе.

Минут через пятнадцать мы услышали голоса. Метрах в двадцати перед нами остановились и стали раздеваться две девицы с двумя молодыми людьми. Вели они себя довольно развязно, нас не замечали и, раздевшись догола, ринулись купаться. Поначалу особого внимания на них мы не обратили, уходить нам еще не хотелось, и мы сидели и продолжали болтать, пока двое из них не вернулись и не уселись возле своей одежды. Некоторое время они о чем-то шептались и вдруг я увидел, что девица наклонилась к парню и стала делать ему минет. Татьяна заметила это чуть позже и осеклась на полуслове. Игорь промычал что-то и тоже замолк, но потом вдруг обернулся и потянулся за очками, оставленными им на шлюпке. Прямо перед нами росли невысокие, сантиметров сорок, кустики, луна и несколько фонарей светили нам в спину и нас не было видно в тени шлюпки, но стоило нам встать, мы неизбежно были бы замечены. Я шепотом сказал, что неудобно открывать себя в столь пикантной ситуации. При моих словах Татьяна сделала какое-то движение и вдруг прильнула попкой к моему бедру. Я, а точнее некоторая часть моего тела, прореагировала на весь этот комплекс ощущений мгновенно. Похоже, что реакция Игоря была совершенно равнозначной. Некоторое время мы сидели молча. Сердце у меня билось столь сильно, что я всерьез боялся, что Игорь это услышит. Неудобно как-то было показывать свою столь непосредственную реакцию.

Тем временем девица сменила позу. Опустившись на колени, она совершенно явно приникла к сидевшему прямо на песке, раскинув ноги, счастливчику, и старалась, как могла. Когда первая реакция чуть поутихла, по крайне мере у меня, я стал понемногу разрабатывать план эвакуации и решил было предложить его всеобщему вниманию. Но не успел я открыть рот, как вдруг события приняли куда более крутой оборот. Парочка столь увлеклась своим занятием, что не заметила вышедшей из воды второй девицы, которая, приблизившись, завопила:
- Ты что делаешь, сука? - Похоже, что молодежь слегка запуталась в извечном вопросе "Кто с кем?".

Тут же на месте наслаждения оказался второй пострадавший от измены и разыгрался короткий скандал, причем мужики между собой не ссорились, а в основном растаскивали девиц. Правда какие-то претензии у пострадавшего были, что мы поняли из донесшейся до нас фразы: "Вот сука, мне хуй сосать не хотела". Скандальчик кончился тем, что обманутая и не соблазненная гордо покинула компанию со своими шмотками в охапку, а оставшиеся окунулись в проблемы геометрии на плоскости, а именно в тот ее раздел, который изучает треугольники. Мы все надеялись, что они переместятся для окончательного выяснения отношений в другое место и мы сможем тихо удалиться. Но оказалось, что наши надежды были напрасны и главное представление еще впереди.

Я не сразу понял, что произошло, когда возгласы понемногу сошли на нет, но в конце концов стало понятно, что девица решила доказать своему законному обладателю, что она не собирается подвергать его дискриминации. Второй (или первый?) стоял рядом, вполголоса отпуская какие-то реплики. Девица изредка ему отвечала, вынимая для этого первый (или второй?) член изо рта, потом вдруг хихикнула, и, повернувшись в сторону первого соблазнителя, что-то сделала с его аппаратом. Можно было догадаться, что, хотя подробностей мы не видели, он как раз стоял задницей к нам. Но и без подробностей было ясно, что треугольник превратился в равнобедренный, девица понемногу стала уделять внимание обоим, а потом вдруг подняла попку, сдвинула одного из мальчиков за себя и далее все пошло как во вчерашнем фильме с той только разницей, что мне было не до смеха. Фильм он есть фильм, а происходящее перед глазами не принять всерьез было как-то нельзя.

При переходе событий в неравновесную фазу Татьяна тихо застонала и вдруг наклонилась к Игорю. Игорь, который еще на середине представления стыдливо снял очки, повернул на меня полубезумные глаза, я же не мог оторвать своего взгляда от повернутой ко мне Татьяниной попки. Не помню, каким усилием я выполз из простыни, бросил свое тело в сторону и оказался за шлюпкой. В горле опять пересохло, сердце колотилось незнамо как, предатель маузер целился в ночную тьму на манер береговой батареи и жаждал открыть огонь. Я вынужден был облегчить себя сам, понимая, что иначе я буду обречен на боль в яйцах еще дня три. Впрочем, трудиться мне особо не пришлось. Беда была в том, что настоящего удовлетворения без контакта с женским телом все равно не получишь, и морального облегчения не наступило. К тому же злое любопытство теперь уже гнало меня досмотреть оба представления, что я и сделал. Приподнявшись, я увидел, что молодежь продолжает трудиться, хотя, судя по взвизгиваниям девицы, задание на вечер было близко к завершению. Когда же я с еще большей осторожностью, заглянул за шлюпку, я увидел, что Татьяна выпрямилась и как раз оглядывается в поисках меня. Заметив край моей физиономии, она махнула мне рукой и я почему-то понял, что сексуальное напряжение они сняли и меня зовут не присоединиться. Я вполз на старое место, причем Татьяна мельком взглянула на мой торчащий аппарат и дернулась, но тут же взяла себя в руки и зашептала на ухо:
- Ты куда удрал? Мы не собирались любовью заниматься, а то бы и тебя пригласили.

Я оценил ее чувство юмора, ибо было совершенно очевидно, что любовью они занимались. Даже если не брать во внимание густой запах спермы изо рта Татьяны. Сам не понимаю, почему, я наклонился и прошептал в ответ:
- Попытайся сообразить, чем у тебя изо рта пахнет. Ладно. Забыли.
В ответ Татьяна снова дернулась и отвернулась от меня. Тут же на нас обрушились победные крики молодежи и под них Татьяна вполголоса сказала:
- Срочно уходим, а то сейчас вторая вернется и тогда я точно изнасилую вас обоих.

Мне пришлось сделать вид, что эта перспектива меня не устраивает, и я, схватив шмотки, пополз за шлюпку. Игорь воспринял заявление супруги молча. Но не все было кончено. За шлюпкой оказалось, что наши шмотки здорово попутаны, и когда мы, стоя на коленях, стали рассортировывать, где чье, мы с Игорем как-то перестали прикрываться, занятые только тем, чтобы скорее разобраться в этой мешанине из джинсов и трусиков. В результате Татьяна, наклонившись, вдруг оказалась аккурат между нашими двумя торчащими членами. Отпрянув, она выпрямилась и, окончательно выйдя из себя, зашипела:
- Да прикроетесь вы наконец или нет? Я же не из дерева. Я сейчас вам обоим их к ебаной матери пооткусываю !
В этой нервной неразберихе мы восприняли ее слова почти что всерьез и прянули в стороны. Я продолжал поиск одной рукой, а Игорь вообще переложил это на Татьяну, молча принимая из ее рук те предметы, которые она сочла принадлежавшими ему.

Правда в результате мы чуть успокоились. Пробравшись перебежками от кустика к кустику подальше от продолжавшей свое занятие в какой-то уже не совсем понятной конфигурации группки, мы в конце концов выпрямились и побрели к своей будке. Когда мы оказались во дворе, и я, закрыв калитку, догнал слегка отставшую от мужа Татьяну, она покачала головой и сказала:
- Кажется, ты здесь здорово отдохнешь.
- Не сомневаюсь. Осталось только решить, отрезать его сегодня или до завтра подождать.
- Подожди.
Это было сказано каким-то спокойным тоном, и могло означать что угодно, в том числе и ее личное мнение, что сей неугомонный предмет понадобится мне в самом ближайшем будущем. Вместе с демонстрацией комплекта "верная жена" прошлым вечером это давало даже какую-то надежду. Осталось только избавиться от мужа. Или, может быть, я зря не воспользовался повернутой в мою сторону попкой? Тем более, что демонстрация такого варианта лишенной комплексов молодежью не была явным образом осуждена? Такие мысли бродили у меня в голове, но я не осмеливался принимать этот вариант в качестве рабочего. Больно скользкая дорожка и были, пусть не очень свежие, воспоминания о пресловутом вечере встреч, который как раз мог закончиться таким образом, но не закончился, хотя потом опрос участников показал, что внутренне все были "За", но никто не решился первый сделать шаг в эту сладкую трясину. Кроме Леночки, которая шагнула туда по ошибке. Ах, Леночка, гений Handjob. Негодяи мы, мужики, негодяи. Нет, чтобы доставить тебе удовольствие. По нашей дури запоздалым оказалось твое откровение, когда, провожая меня, ты вдруг, покраснев, утвердительно ответила на заданный в шутку за час до того вопрос: "Хотела бы ты так?". Хорошо, что хоть потом ... Впрочем, что это я? Это ведь совсем другая история.

Наспех закончив туалет, мы стали размещать шмотки и устраиваться на ночь. Я заявил, что буду спать в машине с целью ее охраны. Подразумевалось, конечно, что на самом деле для того, чтобы не мешать им окончательно воспользоваться плодами представления на пляже. Татьяна шутливо запела
- Мы за лодочкой скрывались, золотистой, золотой. Не гребли, а целовались. - На что я в сердцах сказал, что грести они точно не гребли, но вот про все остальное сказать ничего не могу, не смотрел, на что Татьяна ответила, что мол, зря не смотрел. Тут возмутился Игорь:
- Ну, знаешь ..., - После чего я пожелал им спокойной ночи и опять пошел купаться, ибо понимал, что в ближайший час я точно не засну.

На пляже уже никого не было и я спокойно проплыл миль тридцать до Керченского пролива, там полежал на спине и поплыл назад. Вернувшись, с трудом нашел свои шмотки, не торопясь оделся и пошел обратно.

Ключи от машины я предусмотрительно сунул под крыльцо, чтобы не входить в будку и не прервать ненароком оргазма. Но в будке было тихо. Я открыл машину, распахнул обе правые дверцы и принялся устраиваться. Когда я закончил это дело и докуривал сигарету, сидя на переднем сиденье и свесив ноги наружу, я вдруг услышал шорох и, обернувшись, с удивлением увидел Татьяну, огибавшую машину со стороны багажника. На плечи она набросила халат, который запахивала одной рукой. В другой руке был зажат какой-то бесформенный комок. Приблизившись ко мне, она шепотом попросила сигарету. Я молча протянул ей пачку, дал прикурить от автомобильной зажигалки и пригласил сесть на заднее сиденье. Она отрицательно мотнула головой, выпрямилась, стоя передо мной, и протянула мне то, что держала в руке.
- Что это?
- Твои тпрусики. Вы их, как водится, попутали.
- Спасибо. - С этими словами я взял комок из ее руки, он действительно оказался моими трусами. Я машинально подумал, что, слава Богу, всегда моюсь начисто, и зашвырнул их на полочку под задним стеклом.

Когда я повернулся к Татьяне, она по-прежнему стояла передо мной, придерживая халат одной рукой, а вторую с сигаретой отставив в сторону. Я, неизвестно зачем, встал, и в этот момент наши тела соприкоснулись. Все последующее напоминало разряд молнии. Не помню, сколько продолжался наш поцелуй и каким образом я избавил ее от халатика, и она оказалась в моих объятиях в одних трусиках. Никаких мыслей о возможности появления Игоря и вообще обо всем окружающем мире мне в голову не приходило. Существовало только бесконечно податливое и в то же время упругое тело Татьяны, ее губы, попка, трусики с которой уже были сдернуты и мешались где-то на бедрах, и оказавшаяся неожиданно полной грудь. И только когда я, совершенно неосознанно, потянул ее трусики дальше вниз, намереваясь снять их совсем, ее тело вдруг напряглось и она отпрянула назад. Потом молниеносным движением нагнулась, подняла халатик и, путаясь и не попадая в рукава, кое-как натянула его, настороженно смотря на меня. Стоило мне сделать какое-то движение, она тут же отскочила еще на метр. С минуту мы молча смотрели друг на друга, потом она осторожно попятилась и только метрах в пяти повернулась ко мне спиной и, оглядываясь через каждые два шага, пошла по направлению к огороду, судя по всему к "удобствам во дворе".

Когда она скрылась за покосившейся стенкой хозяйкиной хаты, я обессилено опустился на кресло и, с трудом шевеля пальцами, достал сигарету. Больше всего мне хотелось ринуться за ней вслед и изнасиловать ее, пусть это даже придется делать в деревенском туалете. Подробности меня уже не интересовали. Совсем.

Когда я прикуривал следующую сигарету прямо от этой, она прошла обратно, обходя мою машину метров за пять. Я проводил ее глазами, откинул переднее сиденье и улегся. На стоящий член я просто не обращал внимания. Ну надо ему, пусть стоит. Я тупо смотрел направо, где в проеме дверцы видны были крупные звезды. В голове у меня прокручивались подробности нашего недолгого общения, я же совершенно безуспешно пытался пресечь сей процесс.

Занятый борьбой с собственным воображением, я слишком поздно заметил, как справа от меня вдруг мелькнула светлая тень, я ощутил нежные женские руки у себя на лице и, повернувшись, встретился с ее губами. Я попытался дернуться, но она, оторвавшись от меня, прошептала:
- Молчи ! Лежи смирно ! - и я замолк и лежал смирно, пока она целовала меня в губы. Потом ее рука нашла мой член и даровала ему свободу. С замершим сердцем я наблюдал в неверном свете звезд ее голову, которая стала склоняться над моим пахом, и в этот момент мой потерявший всякую управляемость любвеобильный орган задергался и открыл огонь по многострадальным внутренностям "трешки", родив к жизни дурацкую мысль о том, что если так будет продолжаться и дальше, мне в скором будущем грозит прибавление в семействе в виде какой-нибудь "таврии", о чем давно мечтала сдуру моя жена.

Моя столь мгновенная реакция вызвала тихий смех Татьяны. Отпрянув в сторону, она переждала артобстрел, несколько раз чуть не до боли сжав террориста неожиданно сильными пальцами, а затем поднялась на ноги и потрепала меня по волосам, прошептав:
- Это не любовь, не надейся. Просто акт милосердия. - И, предупреждая мой ответ, поцеловала меня в лоб и растворилась в темноте.

Я даже не попытался проследить за ней. Я в полном изнеможении откинулся назад и снова уставился на звезды в правой дверце. На душе было пусто и смутно. Возбуждение еще не ушло из меня, мне было ох как мало, тем более, если учесть все просмотренные порнушки, в квартире и на пляже, и, самое основное, ее общество, которое оказалось для меня куда более приятным, чем можно было вытерпеть. В результате я вынужден был еще с час мастурбировать, и, только кончив еще раза три, смог, наконец, завернулся в простыню и уснуть.

Под утро мне опять приснилась Татьяна, но на сей раз в более приличной обстановке и я сквозь сон подумал, что начинаю испытывать к ней нешуточную тягу, и как бы все это не кончилось для меня слишком серьезно. Я еще не чувствовал ревности к Игорю, но весь этот замечательный комплекс душевных мук был на подходе. Особенно если учесть, что по настоящему мы с ней еще не общались, и мне уже хотелось не безумных скачек с океанами спермы, излитыми в ее прекрасные губки, а нормального романа, чего со мной не было ох как давно. Снилось как раз что-то возвышенное, и я проснулся с ощущением глубокой тоски.

Удалось поговорить нам только часа через полтора после того, как мы пришли на пляж, когда Татьяна изобразила такую расслабленность, что мол даже купаться ей было лень, а я только что вышел из моря. В результате Игорь поплелся к воде один. Решив, что обгорать для первого раза достаточно, мы лежали в тени от простыни, натянутой на предусмотрительно захваченных мною толстых бамбуковых палках. Татьяна приподнялась на локте и, проводив Игоря взглядом, опять рухнула головой на песок. Потом, не поворачивая ко мне головы, сказала:
- Вадим. Продолжения не будет.
- Как так? Мне так понравилось. - Я покосился на нее одним слегка приоткрытым глазом.
- Я рада. Только на третий или четвертый раз он нас накроет, а я не хочу разводиться. Вчера я просто тебя пожалела. После такого представления ты бы до сих пор не спал.
- Спасибо. А может надо было воспользоваться твоей попкой там за лодочкой?
- Может. - Татьяна повернула ко мне голову и посмотрела в глаза. Особо зовущим ее взгляд не был.
- Вы часто такое практикуете?
- Если честно, то пока не получалось.
- А собирались?
- Нет, конечно.
- Но, конечно, говорили за пять секунд перед тем как кончить. Я прав?
- Настолько прав, что надо бы тебе по морде дать, да уж очень жарко. - И с этими словами она опять рухнула головой на песок.
- Ладно, прости. - Я нежно провел ладонью по ее боку. - Спасибо, что помогла. Только не пойму, зачем ты мне свое белье тогда демонстрировала.
- Сама не пойму. Завел ты меня своими учеными рассуждениями, вот и захотелось тебе по носу щелкнуть. Удалось?
- Безусловно. Только, наверное, не совсем по носу. Скорее ...
- Ну, знаешь. - Она возмущенно подняла голову, но в глазах ее стоял смех.
- Не буду, не буду. Хотя на глазах у мужа меня наказать все равно не сможешь.
- Твое счастье. - Она села и посмотрела по сторонам, прикрыв глаза ладонью от солнца. Затем другой рукой показала куда-то к морю.
- Смотри, вон там лежит, по моему, та самая девица, которую вчера отвергли. Кажется, она вполне ничего. Советую тебе воспользоваться, потому что я тебе медицинской помощи больше не окажу.
- Как скажете, сестра. Больной из восьмой палаты еще не помер. Но только ты вчера обещала по ее возвращению изнасиловать нас обоих. Как я понял, ты еще не отказалась от этой мысли?
- Я имела в виду в другом контексте.
- Ну смотри. Контекст штука тонкая. - Я тоже приподнялся и посмотрел на девицу. Она была действительно ничего, разве что слишком молода для старого дурака вроде меня. Впрочем, как сказал один мой дружок, сорок лет - возраст универсальный, - можно трахать кого хошь, от семнадцати до пятидесяти. Девица была ближе к семнадцати, чем к пятидесяти, и это радовало. Я еще раз окинул ее оценивающим взглядом от пяток до черных коротких волос.
 - Пожалуй я не прочь, но только с целью содействия ее возвращению в том самом контексте. Как Игорь вернется, пригласи ее поиграть в карты.
- Насчет контекста ты уж больно размечтался.
- Посмотрим.

Так все и началось. И контекст оказался и взаправду штукой хитрой. Но это уже потом. Всему, что называется, свой черед.

2.

Девица оказалась ни рыба ни мясо, но вполне пригодная к употреблению. Она отличалась правильной и весьма сексапильной (так, кажется, принято говорить), хотя и заметно склонной к полноте фигурой, но именно "склонной" - до самой полноты было еще далеко. Минимум лет пять или двое детей. Самым забавным же оказалось то, что она сразу не поняла, для кого ее пригласили. Мы с час играли в кинга и, наконец, решили отправиться обедать. В этом захолустье было что-то вроде гриль-бара, в котором даже не было особенно большой очереди. Как раз за обедом, поняв по нашему разговору, что мы приехали на машине, и решив, что с нами можно связываться, она стала демонстрировать Игорю свое внимание, чем здорово позабавила нас с Татьяной. Не исключаю, что причиной ее заблуждения послужила та самая не поддающаяся определению, но, по видимому, вполне ощутимая на интуитивном уровне связь, возникшая между мной и Татьяной еще с момента встречи в аэропорту. Для нас с Татьяной она была совершенно очевидна, для Игоря - кто знает? Светлана, - так звали наше новое приобретение, - вряд ли с самого начала восприняла эту связь как факт, скорее просто следовала своим инстинктам, не очень задумываясь. Игорь тоже не спешил наводить ясность, - кто же упустит такую возможность подзадорить собственную супругу, так что Светлана, не получая от нас никаких стоп-сигналов, решила, что она на правильном пути. Все ничего, но когда мы вернулись на пляж, дело пошло слишком быстро и, наблюдая, как она обдает Игоря брызгами, Татьяна сказала:
- Ты бы перехватил инициативу, а то когда она начнет хватать его за яйца, мне придется сделать то же самое с тобой.
- Можешь не дожидаться этого исторического момента и начинать прямо сейчас, - ответил я, наблюдая картину бесхитростного обольщения, на что Татьяна хмыкнула и отправилась вызволять свою собственность. После того, как она за руку бесцеремонно утянула Игоря на глубину, и там, похоже, действительно схватила его за яйца, причем совсем не нежно, обескураженная девица вернулась на пляж, шлепнулась рядом со мной и с сомнением посмотрела на мою ухмыляющуюся рожу. Она не могла так вот сразу сменить объект атаки, а я не спешил заполнить паузу. Слава Богу, она была слишком проста, чтобы обидеться, и мы мирно побеседовали, в процессе чего я выяснил, что она учится в Киевском университете на иностранном, сюда приехала с подругой, которой срочно пришлось уехать домой. Истинную причину своего одиночества она, естественно, не раскрыла. Мое приглашение попутешествовать с нами она приняла без колебаний и тут же принялась строить мне глазки. К вечеру она узнала, что и машина, оказывается, моя, и ее радости вообще не было предела. И когда после совместного ужина мы снова отправились на пляж, она без всяких там условностей утащила меня за руку в сторону и мгновенно скинула с себя платье, оставшись в крохотных трусиках и кружевном лифчике.

Я не стал подвергать ее скромность совсем уж жесткому испытанию, дожидаясь, пока она предложит купаться в голом виде и взял инициативу на себя. Жеманно пожав плечами, она устроила микростриптиз, картинным жестом, претендовавшим, впрочем, на некоторую стыдливость, стянула лифчик, но от трусиков избавляться не стала и мне пришлось ее уговаривать, то есть попросту снять с нее трусики самому. Для приличия она немного посопротивлялась и военные действия закончились поцелуем, после которого освобождение от трусиков прошло достаточно гладко. Я избавился от плавок, но поскольку член так и не встал, мне пришлось прикрываться, изображая стыдливость, я не хотел обижать Светлану таким явным отсутствием внимания. Я искренне надеялся, что еще наверстаю упущенное.

В процессе купания мы приблизились к Игорю и Татьяне и некоторое время болтали, играли в догонялки, опять болтали, брызгались и т.д. Голых сисек дамы не стеснялись, в особенности Светлана, благо ее грудь даже выигрывала в сравнении с Татьяниной, хотя это ей сильно не помогало: Татьяна обладала куда большим шармом, и тут уж Светлану никакие сиськи не спасали. В процессе вполне невинного группового общения мой инструмент пришел во вполне боевое состояние, так что надежды сбылись, но Светлана тут была ни при чем.

Одеваться мы опять расползлись по сторонам. Никого кроме нас на этом участке пляжа не было и можно было переходить к делу. Но зависть - великое чувство. Татьянин шарм начисто лишил Светлану каких-либо шансов в моем привередливом подсознании. Я что-то там делал с ее сиськами и попкой, но вполне механически, не вкладывая в это никакого чувства. Я не настолько извращен, чтобы представлять желанную и недоступную в качестве средства самовзвода для удовлетворения доступной. Но на мое счастье Светлана оказалась достаточно кокетливой, чтобы снова влезть в трусики и это вдруг на меня подействовало: после долгого поцелуя я почувствовал неожиданный прилив сил, ее сопротивление тоже помогло и кончилось все тем, что я таки завалил ее на простынь и трахнул безо всяких ухищрений. Кажется, я даже не довел ее до оргазма. Вылив сперму на ее живот, я сразу же успокоился и с трудом заставил себя поласкать ее, изображая начисто отсутствовавшую нежность. Слов мне не приходило в голову ну совершенно никаких и все происходило в полном молчании.

Потом мы степенно ополоснулись и побрели по пляжу к местоположению Игоря и Татьяны. Но там мы их не нашли и решили, что они отправились заканчивать водные процедуры в будку. Тем неожиданнее оказалась картина, открывшаяся нам, когда мы обогнули кабинку для переодевания, первую в группе из трех, расположенных метрах в тридцати дальше по пляжу. Игорь, совершенно голый, даже без очков, стоял, прислонившись к стенке другой кабинки спиной, Татьяна же, одетая только в трусики и спущенный лифчик (похоже, Игорю тоже нужен был катализатор), стояла перед ним на коленях и сосала ему член. Они были настолько поглощены этим занятием, что не заметили нас. Мы прянули назад, за первую кабинку, но она была не настолько высокой, чтобы заслонить от меня картину семейной идиллии. Светлане же для того, чтобы увидеть подробности, надо было встать на цыпочки. Что она и сделала.

Татьяна страстно одевалась ртом на торчащий предмет любви, Игорь стонал, глаза его были закрыты. На счастье он был почти что лицом к нам - боковое зрение куда более чувствительное, - и без очков, иначе он наверняка бы рано или поздно нас заметил. Но пока он закидывал голову и выжимал сок из Татьяниных грудей, и, наконец, задергался. Я наклонил голову Светланы вниз и опустился на корточки, увлекая ее за собой. Ее рука нашла мой член сквозь джинсы. Верный друг демонстрировал свою верность как мог. Мы поцеловались, но когда я стал расстегивать молнию, Светлана остановила меня со словами:
- Я тебе так делать не буду.
Я промолчал и прекратил операцию по высвобождению пленника. В этот момент мы услышали тихий разговор:
- Где эти голубки? - голос Игоря едва сохранял остатки любовной одышки, но зато был полон иронии.
- Трахаются где-нибудь.
- Что-то долго.
- Вадим, бедный, никак не кончит.
- Ага. Для него Светлана слишком проста. Он все больше на тебя пялится.
- Радуйся. Значит есть на что пялиться.
- Да у нее тоже есть на что. Сиськи дай Боже.
- Дурачок. Разве в сиськах дело. Коли так нравится, так попроси. Только не у Бога а прямо у нее. Не сомневаюсь, что даст.
В этот момент Светлана высвободила руку и, пригибаясь, кинулась от меня назад, к той самой шлюпке, сидя в тени которой мы наблюдали вчерашнее представление. Я даже не стал ее догонять, мне вдруг стала до предела противна вся эта игра в прятки. Но вставать во весь рост было бы слишком, и я прополз метров тридцать по направлению к морю и сел на песок, прислонившись к кабинке. Небо сияло звездами и я вдруг подумал, как бездарно трачу те недолгие дни отдыха, которые мне выпали. Что Светлана, что Татьяна нужны были мне как прошлогодний снег. В особенности Татьяна, в которую я мог не на шутку влюбиться. Не то чтобы я в своем нежном возрасте под сорок не обладал достаточной волей, чтобы справиться с этой напастью, но, поскольку мой роман с нынешней женой явно шел к концу, во мне зрело даже не желание, необходимость этой самой влюбленности. А если ее объектом будет Татьяна, то ее придется тут же душить за явной бесперспективностью (влюбленность, конечно, а не Татьяну). И мне совсем не хотелось совершать такое насилие над собой. С отстраненностью человека, переносящего операцию под местным наркозом я вспомнил, как весь день любовался на ее движения, которые казались мне невероятно женственными и изящными своей простотой, как с полуслова понимал, что она захочет сказать или сделать в следующее мгновение, и как мне самому казалось, что каждый раз она говорила именно то, что надо. Да. Диагноз не оставлял сомнений. Надо было немедленно рвать когти, чтобы не вляпаться по уши не только в Татьяну, но и в какое-либо дерьмо. Вульгарная мысль отбить ее у Игоря даже не приходила мне в голову, я прекрасно понимал, что двойной развод, осложненный общим ребенком Татьяны и Игоря, к тому же мальчиком, несет в себе такой заряд оптимизма, что его хватит и на следующий развод - уже наш с Татьяной. Да и сумма всего того, что я знал ранее о нем и узнал о них обоих сейчас, включая какие-то неуловимые оттенки взаимоотношений, позволяла полагать, что не только нежные чувства связывают их, что есть нечто еще более прочное, по-видимому связь карьеры Игоря с тестем или с тещей, а такие вещи прочнее цемента. Но мне совсем не хотелось над этим думать. Хотелось мне только одного, погрузить Татьяну в тачку и рвануть на край света. А там, на фоне вечно голубого неба под пальмами, "где тиха и нежна розовеет волна на рассветный вползая песок ..." до конца дней своих наслаждаться игрой на этом великолепном музыкальном инструменте, который называется любимой женщиной. О господи ! Готов. Прямое попадание. А на первый взгляд такая была серенькая мышка. Ну и шутку подкинула мне благоверная вместе с тещей. Ч-черт!

С этой более чем определенной мыслью я оторвал спину от кабинки и оглянулся. Мое поле зрения было ограничено шлюпкой, двумя кабинками и совершенно пустым участком пляжа. С другой стороны негромко шумело прибоем море. Ни одной живой души не было видно, но очевидно, что все действующие лица этой дурацкой трагикомедии были неподалеку. Но меньше всего я хотел видеть кого-либо из них. В том числе и Татьяну. Я снова откинулся на спину и задрал голову. Звезды неслись на меня с черного неба, в десяти шагах бился в песчаный берег слабый прибой и ничего больше в мире не существовало. Все эти мелочные страсти, надуманные игры вокруг вечной, как мир, проблемы размножения, которую род человеческий то ли по сытости, то ли по какой другой причине решал самыми сомнительными способами, вдруг стали противны, и даже не до тошноты, а до полного равнодушия. Мне никто не был нужен. Истина, сколько уже раз упущенная мной, сияла тысячами глаз, откровением вечности, перед которой все прочее было ничем. Какая-то музыка, скорее ритмы слов бродили в моей голове, я попытался вспомнить что-либо, подходящее к случаю, но даже Киплинг с его "И глянул Томплисон назад и смутно различил звезды замученной в аду кровавые лучи." вдруг показался надуманным. Сколько прошло времени, не знаю. Довольно много, пока вдруг я не обнаружил, что читаю вслух Омара Хайяма:

Нет ни ада ни рая, о сердце мое.
     Нет из мрака возврата, о сердце мое.
     И не надо надеяться, о мое сердце.
     И не надо бояться, о сердце мое...

И когда я произнес эти четыре строчки и замолк, ибо что еще можно было добавить, я почувствовал слева какое-то движение, повернул голову и обнаружил, что рядом сидит на корточках Татьяна, за которой маячит ее благоверный, и еще дальше стоит, ничего не понимая, Светлана, примитивное дите проклятого века, убивающего души, достойные лучшей участи. И когда мой сожалеющий взгляд скользнул по ним и остановился на Татьяне, сосуде печальном своей глубиной, не наполненной достойным содержимым, я увидел распахнутые мне навстречу глаза, полные ожидания. Ожидания Истины, но о, Боже, разве был я способен дать ее? А если не я, то кто же еще? Мгновение мы смотрели друг другу в глаза и тогда она сказала:
- Еще.

И что я мог рассказать еще? Мало было написано людьми слов, достойных той Истины, которой она от меня ждала. И не она, скорее, а я сам. Что? И после долгой паузы, необходимой мне, чтобы забыть те величайшие из великих строки, которые ну совершенно ничем нельзя было опошлять, я стал читать "Плаванье" Бодлера, понимая, что и оно не к месту, что и оно не передаст этого чувства тоски по вечности и презрения к бессмысленности нашей мышиной возни. Не передаст полностью. Ну так пусть хоть частично:

Для отрока, в ночи глядящего эстампы,
     За каждым валом - даль, за каждой далью - вал.
     Как этот мир велик в лучах настольной лампы,
     А в памяти очах так бесконечно мал.

В один ненастный день в тоске нечеловечьей,
     Не вынеся тягот, под грохот якорей ...

Я, к сожалению, не помню "Плаванье" целиком. Принадлежавшая мне когда-то книга, где были эти стихи, была утеряна еще лет пятнадцать до того, причем не мною, а мужем некоей лихой шлюхи, влюбленной в него и доказывавшей свою к нему любовь многочисленными изменами. Очередная измена и привела к тому, что книга была при поспешном и гордом отъезде брошена им в сельской школе, в которой жил наш стройотряд. Давно это было. По этой причине я закончил строчками, слишком уж подходящими к текущему моменту:

Ее, рабу одра, с ребячливостью самки
     Встающую пятой на мыслящие лбы.
     Его, всегда, везде - и в хижине, и в замке, -
     Всегда, везде, во всем раба рабы ...

Некоторое время мы все, рабыни койки и рабы рабынь койки, молча сидели и лежали, наблюдая круговерть звезд, потом Татьяна так же молча поднялась и пошла в море. Поступь ее была столь неуклонна, что мне показалось, что она, шествуя по воде аки по суху, не остановится до самого Керченского пролива, а там пойдет дальше, на все еще не отвоеванные у турков проливы, искать те самые даль за валом и вал за далью, и я ее окликнул первым возгласом, который пришел в голову:
- В Черном море вода холодная, простудишься ! - На что она среагировала весьма интересным образом: прямо на ходу избавилась от лифчика и трусиков, бросив их на песок и так же неуклонно пошла дальше. Мне очень хотелось ее догнать, причем не столько мне, сколько моему бдительному орудию, которое опять вообразило, что оно - пограничная береговая батарея и жаждало исполнить долг перед Родиной. По этой причине я не стал раздеваться и кидаться вслед, а снова лег на песок, предоставив это Игорю. Светлана молча сидела рядом. Судя по всему, она давно все поняла. Дальнейшие события это показали со всей очевидностью. А также и то, что она не захотела смириться с ролью мебели в нашем с Татьяной платоническом романе.

Проявилось это на следующий же день, когда поутру мы стали собираться в поездку на пустынные пляжи за соседний мыс. Светлана спала со мной в машине, заставив меня вспомнить известную эпиграмму Бернса. Напомню тем, кто не помнит сам:

Степенная, внушительная дама
     Расположилась на ложе Авраама.
     Ей хорошо на ложе у него,
     А Аврааму каково?
          (Перевод, конечно, Маршака).

Эпиграмма мне эта всегда нравилась, но до той поры я и не подозревал, насколько она верна. Когда после завтрака (приготовленного Татьяной) мы с Игорем пошли купаться, предоставив дамам собирать шмотки и грузить их в машину, мы не знали о комедии, разыгравшейся за нашими спинами. Позже Татьяна в лицах покажет мне, как самозабвенно Светлана играла роль "подруги хозяина машины", командуя, где Татьяне разместить тот или иной предмет и с какой стороны сесть самой, с какой сесть Игорю и пр. и пр. Хотя Татьяна и имела здоровое чувство юмора, но у женщины оно в принципе не может быть столь глубоким, чтобы стерпеть такое, и в конце концов она что-то там Светлане сказала. Что именно, - не знаю до сих пор, - Светлана так и не призналась, а Татьяна на все вопросы относительно имевшей место формулировки только загадочно улыбалась. Но характер улыбки был достаточно откровенным, впрочем как и поведение Светланы после нашего с Игорем возвращения.

Светлана ринулась мне навстречу и заявила, что никуда она с этой сучкой не поедет. На ее счастье кроме меня этого никто не слышал. Я в ответ с сожалением на нее посмотрел и сказал, что мне очень жаль, что, мол, ты, Светочка, не побываешь в таких прекрасных местах, которые нам обещали за тем мысом. Пойти на принцип означало для Светланы полное поражение, и она, как потом выяснилось, решила отомстить по другому. Поэтому тут же обида была забыта, и мы мирно погрузились в мою "трешку" и, действительно с удовольствием провели день, загорая голыми на уютном пляжике, спрятанном между двумя буграми, да еще и имевшем посредине громадный живописный камень, разделивший наши пары и позволивший нам не делать вид, что мы очень уж стесняемся друг друга.

Конечно, дамы не устояли и дело не обошлось без некоего подобия стриптиза - вначале Светлана пару раз сходила зачем-то на ту сторону, прикрывая сиськи одной ручонкой, а другой удерживая полотенце, которое все время норовило соскользнуть с попки, и соскальзывало, подхватываемое в последний момент, чтобы закрыться хотя бы формально. После второго раза Татьяна, придумав в качестве повода необходимость поменяться со мной книжками, пришла на нашу сторону вообще ничем не прикрываясь. Игорь воспринял это не то чтобы равнодушно, но по крайне мере тут же затих, когда на его попытку призвать супругу к порядку та внятно (настолько внятно, что и нам это было отчетливо слышно) объяснила, что Светланина жопа (прямая цитата), едва прикрытая полотенцем, куда более игрива, чем ее, Татьянина, нагота. Как оно на самом деле и было. Хотя степень игривости особой роли не играла. Обоими заинтересованными сторонами был зафиксирован тот неоспоримый факт, что появление "чужой" дамы вызывало мощную и неотвратимую реакцию одинаково как у меня, так и у Игоря. Куда более мощную и куда более неотвратимую, чем нарочито игривое поведение дамы "своей".

В общем мы неспешно (или поспешно - это кому как) приближались к тому, чтобы день эдак на третий (или на третью ночь) добровольно и к взаимному удовольствию обменяться дамами или же к тому, чтобы еще раньше разбежаться в разные стороны, ибо только это могло предотвратить неотвратимое. Скорее всего мы и разбежались бы, ибо Светлана женой мне не была и в социальном смысле обмен был бы неравноценным. По мне он также был бы неравноценен, но уже с другой точки зрения. Уверен, что эту сторону обмена Игорь оценил бы точно также, но с точностью до наоборот, - для него величина Светланиных сисек явно была решающим фактором. Ход событий нарушила поездка в Керчь на рынок.

Собственно, виновата во всем оказалась местная сметана. Еще в Москве я наслушался о ее необыкновенном вкусе. В первый же вечер нам продала пол-литровую баночку соседка, и мы неосмотрительно уничтожили всю банку прямо на месте покупки, вообразив, что тут этой сметаны столько, что есть ее можно чем угодно, хошь ртом, хошь остальными отверстиями разного назначения. Но к нашему разочарованию выдать немедленно следующую порцию соседка (точнее - ее корова) не смогла. Вкусовые же качества этой сметаны превзошли все наши ожидания и поэтому ее безуспешные поиски по окрестным деревенькам заняли у меня весь вечер следующего дня. И вот утром, перед тем, как мы всей компанией собрались отправиться в Керчь на рынок за овощами и той же сметаной, вдруг подала голос из-за плетня соседка и предложила товарообмен: я везу ее с сыном в Керчь на рынок, а она нас снабжает сметаной. Поначалу мы думали отказаться, но к сметане присоединились яйца и хозяйка, у которой мы снимали свою конуру. Такого натиска мы не выдержали и вопрос со сметаной и яйцами был решен. Оставалась одна подробность - кому из дам ехать на рынок.

Ответ был совершенно однозначным: кому угодно, только не Светлане. Мы как раз в этот момент плевались завтраком ее приготовления, а купленные ей вчера на местном рынке огурцы даже хозяйкина коза есть отказалась. (По моему Светлана в этом смысле оказалась уникальна. В России найти бабу, которая не умеет готовить и ходить на рынок, раз плюнуть. На Украине же, как я думал до этой истории, такую в принципе найти невозможно. Оказалось - можно. Вот я и нашел.) Я же не стал уточнять, что в вопросах закупки продуктов прекрасно могу обойтись сам. Я сразу сообразил, что и соседка с сыном и наша хозяйка возвращаться с нами не будут, а мысль о том, чтобы остаться с Татьяной наедине, хотя бы на обратном пути, могла подвигнуть меня на что угодно. Соседка, ейный сын и наша хозяйка оставляли свободным только одно место и ни Светлана, ни Игорь увязаться за нами не могли.

Больше всего возражала против поездки в таком составе сама Татьяна. Не то чтобы она всерьез ревновала Игоря к Светлане, но где-то на уровне спинного мозга у нее, похоже, зрела мысль, что ни к чему хорошему это не приведет. Но когда Светлана вдруг заявила, что собирается навестить подругу (никто не понял, какую) в пансионате в следующей деревеньке налево по побережью, это всех успокоило, по крайне мере формально. Я, правда, подозревал, что это не более чем отвлекающий маневр, но мне это было на руку. Возможно, что у Татьяны были аналогичные подозрения, но вот так прямо заявить, что она не доверяет Светлане и/или своему благоверному, она, понятное дело, не могла.

Мне пришло было в голову, что закинуть Светлану в пансионат и вернуться было бы для меня делом пятнадцати минут, но, по зрелому размышлению, я не предал эту мысль гласности. Собственно, эта мысль могла возникнуть у каждого, и понятно, почему ее не обнародовали Игорь, Светлана и я. Непонятно, почему ее не высказала Татьяна. Ее реакция на последующие события была совершенно непритворной, поди сымитируй состояние аффекта. Но, похоже, мысль о том, что мои транспортные услуги были бы для Светланы чересчур большой роскошью пересилила все. В том числе и ревность.

В результате я через двадцать минут наблюдал в зеркало заднего вида Светлану, одиноко стоявшую на остановке автобуса и Игоря, проводившего нас взором и повернувшегося, чтобы вернуться во двор. У меня острое зрение, и когда мы въехали на пригорок, с которого в последний раз можно было увидеть остановку автобуса, я успел оглянуться и заметить, что Светлана по-прежнему торчит там, что в полукилометре виден автобус, и значит ждать ей осталось недолго, и что кто-то, кто вполне мог быть Игорем, идет в сторону моря. Если это действительно был Игорь, то это означало, что он на остановку и не заворачивал, а в лучшем случае помахал Светлане издали рукой. Позже оказалось, что это был не Игорь, и что в автобус Светлана не села. Но всему свой черед.

Мы резво неслись по разбитой и пыльной дороге. С болью в душе за подвеску я обгонял редкие попутные машины, чтобы не глотать пыль из-под их колес, соседка с правого сиденья, которое ей пришлось уступить ввиду ее необъятности, неодобрительно ворчала, что машина такая хорошая, а я ее не берегу, притиснутая к правой дверце столь же необъятным сыном соседки Татьяна молча морщилась то ли от ухабов, то ли от пыли, то ли еще от чего, а сын - тридцатипятилетний здоровенный мужик, отчаявшись найти во мне собеседника на темы местной политики и засилья крымских татар, бубнил нашей хозяйке на ухо про какого-то Николая и про его непонятные взаиморасчеты с еще более непонятными родственниками.

По дороге я стал присматривать какой-нибудь лесок, в который можно было бы завернуть на обратном пути, но тщетно. Лесков не было. Никаких. Попадались чахлые лесополосы, но в тех немногих местах, где они ныряли в балки, создавая хоть какую-то иллюзию возможной приватности, подъезда к этим иллюзорно-приватным местам не было даже иллюзорного.

Через пяток километров дорога стала получше и тут я увидел на обочине старую "двойку" с поднятым капотом и голосующего мужика. Обычно я не оставляю без внимания просьбы о помощи, памятуя о тех моментах, когда сам оказывался в похожем положении - только полгода назад я со слезами на глазах расстался с чуть менее утраханой "шестеркой", которая была первой моей машиной и честно отвозила меня три года, каким-то чудом ни разу не развалившись прямо под задницей. И в этот раз я притормозил и остановился. Мужик наклонился к опущенному стеклу и открыл было рот, но был прерван густым басом сына хозяйки:
- Николай, ты че, опять сломался?

Я так и не понял, тот ли это Николай, который смертельно запутался в расчетах с коварными зятьями из Донецка. Мне, собственно, было все равно. У него разлетелась крышка трамблера. На его счастье у меня валялась в багажнике слегка побитая, но вполне боевая крышка, "двойка" заурчала, немилосердно стуча клапанами, но мои пассажиры уже вылезли и о чем-то оживленно судачили с Николаем. Минут через пять я стал проявлять признаки нетерпения. Никакая сметана не стоила того, чтобы торчать на обочине, глотая пыль и изнывая от жары. Но когда я подал голос, это привело только к тому, что Николай стал настойчиво совать мне десятку в порядке компенсации за крышку.

В те времена новая крышка трамблера стоила четыре рубля с чем-то и особым дефицитом не была. Поэтому я сопротивлялся как мог, и только когда понял, что никакими силами не смогу от него отделаться, полез за бумажником, чтобы хотя бы вернуть ему рублей восемь сдачи.

Бумажника не было. Моя рука ткнулась в пустой карман и секунд через пять я вспомнил, что он как лежал в пляжной сумке, так и лежит. Все мудревые хлопоты с этой поездкой вышибли из моей головы простую истину, что на рынке надо еще и платить. Я обошел машину, тронул за плечо Татьяну, уныло прислонившуюся к задней стойке и спросил на ухо:
- У тебя деньги есть? Я бумажник забыл. Мне сейчас восемь рублей нужно, чтобы сдачу отдать этому старому дурню. Потом все, что на рынке истратим, я верну.

Татьяна секунд десять молча смотрела мне в глаза, потом так же молча открыла сумочку и, покопавшись, выудила со дна кошелек и раскрыла его перед моими глазами. В нем оказалось ровным счетом семь рублей восемнадцать копеек.

Так же молча я секунд десять смотрел в глаза ей, потом достал эти семь рублей и пошел обменивать их на десятку у страдальца Николая. Тот с минуту отнекивался, потом таки взял сдачу. Тогда я повернулся к соседке, собираясь вступить с ней в переговоры относительно займа хотя бы рублей в пятьдесят. С десяткой даже при тогдашних ценах на рынке было делать нечего. Но прежде чем я открыл рот, в моем мозгу молнией пронеслась короткая, но не менее роковая мысль: "Права и техпаспорт". Я явственно вспомнил, как перекладывал техпаспорт и права из нагрудного кармана в бумажник. На всякий случай я заглянул в бардачок и ничего там не обнаружил. Так что через пять минут соседка уже грузилась в "двойку" сама, а ейный сын переносил остальную поклажу. Выяснилось, что Николаю туда же, куда и им. Соседка даже обещала, что сметана не пострадает. Вместе с яйцами. Насчет яиц я, правда, усомнился. Впрочем мы имели в виду разные яйца.

Повернув назад, мы не проехали и полкилометра, как нырнули в особенно густой хвост пыли, поднятой каким-то грузовиком, и лишивший меня последней надежды усмотреть возможный подъезд к одному из псевдо-укромных мест, примеченных мной ранее. Руководствуясь известным принципом: "На безрыбье и рак рыба" я надеялся рискнуть и заехать в какое-то сочетание чахлых кустиков с ямкой. Но даже этого мне не было суждено. Следующая вариация этого принципа, которая, как известно, звучит: "На безрыбье и сам раком станешь", не то чтобы становилась актуальной, но призраком маячила на горизонте. Трудно было предсказать, каких ухищрений будет стоить мне следующая попытка уединения.

За пару километров до того пригорка, с которого я в последний раз наблюдал Светлану, я наудачу попытался свернуть на отходящий влево проселок. Но моя попытка привести в жизнь политику левого уклона была в корне пресечена Татьяной. Как только она поняла, что я не объезжаю очередную яму, а сворачиваю с дороги, она твердо заявила:
- Нет.

В ответ я молча притормозил, и проехав еще метров двадцать, остановился. Некоторое время мы сидели, не говоря ни слова и не смотря друг на друга, потом я повернулся и положил левую руку ей на бедро, а правой слегка обнял ее за плечи.

Она даже не сделала попытки избавиться от тяжести моей лапы. Более того, я почувствовал, как по ее коже прошла легкая судорога и она инстинктивно сжала мою руку ногами. И снова застыла. Мы не двигались с минуту или около того, потом по ее бедрам снова прошла легкая судорога, она сжала мою руку сильнее и тогда я, рывком запрокинув ее голову, поцеловал ее в губы.

Мы не могли оторваться друг от друга несколько минут. В конце поцелуя моя рука уже окунулась во влажный оазис в ее трусиках, по ее телу опять прошла судорога, потом следующая, чуть сильнее, и когда я легонько прикусил ей язык, она дернулась и вдруг обмякла. Как раз в этот момент нас обдал натужный рев двигателя и я увидел через зеркало заднего вида переполненный автобус, который прополз по направлению к морю. Мне показалось, что все пассажиры смотрят на нас. Но тут же нас накрыло облако пыли. Впору было закрывать окна, я оторвался от Татьяны, а когда прочихался, она уже отодвинулась, натянула платье на колени и сказала:
- Хватит.

Я не нашел действенных аргументов в пользу продолжения этого сомнительного уединения, и через пять минут мы тихо подкатили к покосившимся воротам, за которыми стояла наша будка.

Роковую роль сыграл тот факт, что для того, чтобы не вертеться в ограниченном пространстве перед двором, я остановился метров за двадцать от ворот. Татьяна тоже решила пополнить свои финансы и мы вместе прошли сквозь открытую калитку и тут я вспомнил, что ключей от будки у меня с самого начала не было. Я хотел обернуться к Татьяне, чтобы спросить насчет ключей, но неожиданно увидел, что замка на двери нет. По нашим расчетам Игорь давно должен был быть на пляже. Я пожал плечами но не успел протянуть руку к двери, как из-за нее донесся мужской стон, характер которого не оставлял никаких сомнений. Я застыл на месте с открытым ртом. Татьяна наткнулась на меня и тоже застыла, схватившись рукой за мой локоть. Несколько секунд мы так и стояли двумя столбами. Обернувшись к Татьяне, я увидел, что она открыла рот, собираясь что-то сказать, но в этот момент из-за двери донеслась целая серия стонов. Все они совершенно определенно принадлежали Игорю и я несколько удивился, почему я не слышу звуков Светланиного происхождения. Но в момент, когда стоны достигли своего апогея, Татьяна изменилась в лице, сделала шаг вперед, отшвырнула мою руку и дернула на себя дверь будки. Я человек бывалый, знаю, какие резервы содержит человеческий организм, но все равно удивился, когда выдранная с мясом задвижка просвистела возле моего уха и вдребезги разбила банку из-под знаменитой сметаны, сушившуюся на заборе.

Загадка молчания Светланы прояснилась, когда я вслед за Татьяной вошел в будку. Светлана стояла на коленях перед кроватью, на которой сидел еще дергавшийся Игорь и обоими руками держалась за его член, совершенно очевидно только что вынутый ею изо рта. Наше появление совпало с заключительным выбросом остатков спермы, которая залепила ей в щеку. Светлана машинально вытерла щеку тыльной стороной ладони, член при этом из рук она не выпустила и ей пришлось наклониться. Она так и застыла в этом положении, глядя на нас широко открытыми глазами. Ее роскошные сиськи вызывающе торчали в разные стороны из-под сдернутого вверх лифчика, и я почувствовал прилив желания, но уже направленного на нее. Вот уж - потерявши плачем. Игорь дернулся еще пару раз и тоже застыл с открытым ртом, близоруко щурясь на свет. Его очки лежали на тумбочке возле кровати.

Несколько секунд в будке царило глубокое молчание. Затем Татьяна шевельнулась, но я уже знал о величине ее резервов и мгновенно схватил ее за локти, предотвращая попытку перехода в рукопашную. Игорь тоже как-то странно дернулся, Светлана выпустила заветный предмет и рука ее метнулась к сиськам в попытке прикрыться. Я не видел лица Татьяны, но по глазам Светланы понял, что ничего хорошего там написано не было. Светлана смогла, наконец оторвать взгляд от лика ангела-мстителя и посмотрела на меня с такой очевидной мольбой о защите, что когда до меня дошел весь маразм положения, я, совершенно для себя неожиданно, произнес заветное:
- Ага, сука, а мне хуй сосать не хотела. - Но тут же вспомнил, что авторство сей гениальной фразы принадлежит не мне, после чего удержаться от смеха не было никакой возможности. Чувствуя, что уже не смогу удержать Татьяну, рванись она с той силой, с какой пыталась запустить на орбиту задвижку, я обхватил ее и буквально вынес из будки, поставив на траву и загородив спиной дверь, и только тогда позволил себе задергаться в судорогах смеха, схожих с оргазмом по своей неотвратимости.

Окончательно положение было спасено бабкой из соседнего двора, подружкой нашей хозяйки. Та появилась из-за угла в сопровождении кривоногого малорослого пса, кормившегося в обоих дворах, - нашем и соседнем. По бедности все бабки в этой деревне держали собак размером чуть больше хорошей кошки. Независимо от пола они все имели кличку "Кузя" и в основном занимались попрошайничеством. Вот и сейчас Кузя тут же встал на задние лапки перед Татьяной. Он уже успел оценить ее щедрость за истекшие два дня. Бабка же, неодобрительно кивая головой, стала выковыривать из травы останки жертвы неприцельной стрельбы задвижками. Видя, с каким трудом она наклоняется за каждым осколком, я бросился ей помогать, и когда я выковыривал из травы последние стеклышки, мимо стрелой прошмыгнула Светлана, вылетела за ворота, и только там, оглянувшись и убедившись в отсутствии погони, поправила волосы и исчезла. Затем из будки вышел Игорь, встретил мой откровенно ухмыляющийся взгляд, воздел очи горе, поправил очки и завернул за угол, где в кухоньке Татьяна искала чем ублажить Кузю, все еще стоявшего на задних лапах. Увидев конкурента, Кузя жалобно заскулил и поджал хвост, но позу не сменил. Я же аккуратно высыпал осколки в мусорное ведро, заглянул в будку за пляжной сумкой и отправился купаться. С полдороги я, правда, вернулся, чтобы запереть машину, сиротливо стоявшую с дверцами нараспашку.

3.

Приблизительно через час, когда я уже второй раз вылез на берег, я увидел Татьяну, сидевшую на корточках возле моей сумки. Она на меня даже не посмотрела, продолжая что-то рисовать палочкой на песке. Я не посмел прервать ее творческие муки, молча растянулся на животе, и, полузажмурившись, посматривал на нее сквозь ресницы в ожидании дальнейших действий. Но поскольку экстаз созидания никак не хотел ее отпускать, мне это надоело и я чуть ли не задремал. Затем Татьяна стала рисовать что-то у меня на спине. Я удивился, что пляж так быстро кончился и, с трудом подняв голову, осведомился, что она там рисует. Ответа не получил и снова рухнул, соображая, не пора ли мне переворачиваться, и стоит ли Татьянин талант того, чтобы запечатлеть ее произведения на моей спине путем неравномерного обгорания оной. К счастью, Татьяна решительным движением обмела мою спину, давая знать, что творческий процесс окончен, и я сел на песке, щурясь от солнца.

Татьяна по-прежнему сидела на корточках, но смотрела уже вдаль. Выдержав паузу, она указала на редкие облачка на горизонте и сказала:
- Погода портится.
- Ты хочешь сказать, что пора сматываться?
- Ага.
- А Игорь того же мнения?
- Не знаю
- То есть пора сматываться без него? Или может от него?
- Он уже смотался.
- Понятно. - Я встал и сделал несколько наклонов. Потом снова сел. Мне все стало ясно. Игорь умотал немедленно, дабы исключить подозрения о сговоре с Светланой, а Татьяна хотела, чтобы я отвез ее в Симферополь тоже немедленно, дабы не было подозрений о том, что она спелась со мной на почве ревности. Я не стал ничего спрашивать, молча собрал шмотки, сбегал и окунулся, чтобы смыть песок, подхватил сумку и пошел прочь от берега, даже не посмотрев, пойдет Татьяна за мной или нет.

Она, запыхавшись, догнала меня почти у дороги, сразу за которой уныло подняла разгруженную задницу моя "трешка". Несколько шагов прошла рядом, заглядывая мне в лицо, но ничего не сказала и молча стояла в стороне, пока я открывал багажник, опускал в него сумку, заводил движок и подгонял машину к воротам, чтобы ближе было таскать все остальное.

Через час мы выбрались с проселка, отчихались от пыли и опустили все стекла. Я не гнал, за сотню не вскакивал, чтобы только-только тянула пятая передача, меньше всего мне хотелось попасть в Симферополь и плавать там в собственном поту. Правда бабке было заплачено еще за десять дней и я сказал ей, что вернусь самое позднее послезавтра, но подсознательно я понимал, что в загашнике у судьбы еще много неожиданностей и что обещание это может и не исполнится.

Татьяна как села назад, так и сидела там, не издавая не звука. Я тоже не обращал на нее внимания. Один раз я остановился, чтобы купить черешни и огурцов, вымыл черешню, но Татьяна в ответ на протянутый ей кулек отрицательно покачала головой, и я всю черешню сожрал сам. Так мы и ехали до Евпатории в полном молчании.

К Евпатории мы подъехали в самую жару. Я выбрал более или менее свободный участок пляжа, съехал на левую обочину и заглушил движок. Народу на пляже было не то чтобы мало, но была надежда, что два наших тела там разместятся. Я молча достал из сумки плавки и полотенце, разделся, залез в машину и заменил трусы на плавки, особенно не стесняясь Татьяны, затем вышел из машины и извлек из багажника старое одеяло, которое использовал в качестве пляжной подстилки. Все это время Татьяна сидела не двигаясь и не издавая ни слова. Только когда мои приготовления были закончены, и я уже примерялся в какой бы наиболее язвительной форме спросить ее, собирается она вариться в машине или все-таки пойдет на пляж, она, по прежнему не открывая рта, вышла из машины, молча стянула через голову сарафан, чем на мгновение заставила мое сердце бешено забиться. Но под сарафаном оказался всего лишь купальник. Она бросила сарафан на сиденье, я закрыл машину и мы побрели к пляжу. Я все это время с неудовольствием размышлял, как же мне удалось так по глупому влюбиться, и что же мне теперь делать.

Самое дурное в этой ситуации состояло в том, что бросить ее прямо тут или хотя бы на вокзале в Симферополе у меня не хватало решительности. Для меня это было бы лучше всего, но дурацкая офицерская честь намертво держала круговую оборону пакостной щелочки под названием "нельзя бросать человека в беде", и хотя разумом я понимал, что в беде оказался как раз я, почти сорокалетний мужик, ни к селу ни к городу влюбившийся в даму, которой ни с какой стороны не нужен, разве что для удовлетворения ее женского самолюбия, но трогательно-беззащитная линия спины передо мной начисто парализовала мою волю, которую я до сих пор полагал весьма стойкой.

Так мы и приползли к пляжу - впереди Татьяна с гордо поднятой головой и с очевидной обидой и беззащитностью в линии спины, а сзади я, безуспешно пытавшийся выгнать из головы одну-единственную мысль. Мысль эта состояла в том, насколько спина Татьяны была бы очаровательней, если бы ее хозяйка, подняв попку, стояла бы передо мной в той самой позе от которой умерла тетя Сара. Очаровательной, невзирая на эту самую беззащитность, а может быть и благодаря оной.

От этих мыслей я совсем одурел и сел на песок, с трудом соображая, что же мне делать со своим воображением. Татьяна же, ничуть не сломав горестную линию спины, прошла до кромки берега и там стала осторожно пробовать ногой воду. Я же сделал несколько вдохов и выдохов, снова встал и поплелся к воде.

Я терпеть не могу холодной воды. В 1973-м году я сдуру выкопал на складе в Балашихе УТ-2К, - один из первых отечественных планирующих куполов, самой характерной чертой которого был жуткий динамический удар, - и сделал на этом уродце прыжков десять. Падать я более-менее умел, но именно более-менее, и однажды это "менее" здорово меня подвело. Подменивший нашего летчик вопреки всем моим указаниям сбросил газ аккурат в момент моего отделения на последнем заходе. Я приготовился сделать, как обычно, мощный толчок, с тем чтобы сразу оказаться в потоке, который мгновенно выровнял бы меня вдоль оси самолета, но ... Но когда взвыла сирена, я вдруг услышал, как резко стих мотор. Я запнулся и отделился вообще не поймешь как. Крутить меня начало тут же, и сколько я ни пытался за отпущенные мне секунд восемь сжиматься и распрямляться, это не помогало, и земля мелькала перед глазами все быстрее и быстрее.

В тот момент я с запозданием понял, почему в клубе УТ-2К не ушел дальше сборной, - я так и не стабилизировался и "КАП" сработал в совсем неподходящий момент. Полукилограммовый замок уделал мне в лицо, разбив скулу. Частично меня спас шлем, который, на счастье, несколько дней назад принес мне Васька. Если бы я прыгал как раньше, в танковом шлеме, морда была бы у меня кривая до сих пор. Но, самое дурное, мой позвоночник принял удар совершенно не в том положении, в каком надо, и после приземления я сгоряча прошел метра три и тут же рухнул от боли в спине. В медсанчасти врач объяснил мне, что у меня произошло сдавливание межпозвоночных дисков и хотел было вообще отстранить меня от прыжков. Ситуация, однако, была не совсем та. Приближался октябрь 73-го (хотя мы ничего об этом, понятное дело, не знали) и "питомник" не мог себе позволить лишиться лучшего инструктора (учил я лучше, чем падал). Кроме того, через неделю начиналась давно задуманная отработка методики скрытного десантирования с больших высот, проведение которой без автора оной методики никто не мыслил. Потому меня свозили, первый и последний раз в жизни, на специально выделенном самолете в Кобеляки (Украина), где какой-то знаменитый костоправ поколдовал надо мной пару часов, и я стал хотя бы ходить без боли. Моя авантюра со скрытным десантированием увенчалась полным успехом, начальство заработало на этом полный мешок пряников, и по этому случаю меня свозили на Украину еще разок, на сей раз на обычном транспортном борту. Но полностью мой позвоночник в исходное состояние так и не вернулся. Так что до сих пор, стоит мне, будучи разгоряченным, окунуться в холодную воду или принять холодный душ, как люмбаго мне обеспечено.

По этой причине я не стал бросаться в холодные еще воды Черного моря с разбегу, дабы охладить свою страсть до переносимых пределов. а зашел в воду потихоньку. При этом я опередил Татьяну, все еще чертившую большим пальцем правой ноги какие-то фигуры, то ли треугольники, то ли квадраты, на кромке песка. Когда вода дошла до середины бедер, я остановился и с тоской посмотрел на горизонт в легких кучевых облаках. Присутствие Татьяны я ощущал кожей, боковым зрением, обонянием и всем прочим набором шестых, седьмых и остальных чувств, которые на войне помогают спасти шкуру, а в мирной жизни осложняют ее в такие вот моменты до полной невыносимости. Зайдя в воду по пояс и поеживаясь от холодной воды, я совершенно отчетливо представлял, как Татьяна за моей спиной осторожно входит в воду, слегка оттягивая носки, как бы пробуя ее пальцами, как наклоняется, чтобы взять пригоршню воды и окатить себя ...

Я ошибся в одном, водой из этой пригоршни она окатила меня. Я непроизвольно выматерился и тут же нырнул. Вода оказалась не такой уж холодной, так что мое настроение улучшилось. Но нужно было не терять бдительность и удерживаться от непосредственного общения с Татьяной. Мне казалось, что я не выдержу и завалю ее прямо на пляже. И в этом я был совершенно прав. Чуть позже моя бдительность ослабла и я непроизвольно обнял ее во время разговора, а затем абсолютно естественным движением ласково повалил на спину рядом с собой, и остановил себя только тогда, когда моя левая рука совершенно очевидно собралась взять ее за грудь. Я с удивлением воззрился на манипуляции своей конечности, которая вдруг обрела свободу воли, но на счастье Татьяна успела перехватить мою руку на ближнем рубеже обороны. С пару секунд мы смотрели друг на друга, потом я отодвинулся от Татьяны метра на два и до конца нашего пребывания на пляже как мог удерживал себя на этой дистанции, полагая ее минимально безопасной. О том, как мы будем ехать, в особенности если она сядет рядом, я даже не думал. Я старался на нее не смотреть, но мое воображение уже нельзя было остановить, и оно с точностью невероятной вырисовывало каждый сантиметр очерчивающих ее тело линий, какую бы позу она не принимала и куда бы в этот момент не смотрел я сам.

Случившаяся рядом парочка суммарным возрастом далеко за сто лет наблюдала за нами с нескрываемым умилением, и когда уже в конце нашего пребывания на пляже Татьяна пошла в последний раз окунуться, а я чуть замешкался, и затем застыл, смотря, с какой женственной грацией она ступает по пляжу, женская половина этой парочки, изящная интеллигентная бабулька, покачала головой и прокомментировала:
- Какая ваша жена счастливая. Вы такими глазами на нее смотрите...

Как говорят в таких случаях наши бывшие противники в холодной войне, No Comments.

Когда солнце стало опускаться, мы лениво собрались и погрузились в машину. Километра через два мы нашли какую-то забегаловку, где смогли купить жареную курицу и минеральной воды. Вместе с огурцами это составило воистину королевский ужин в лучах заходящего солнца. Но после ужина стало еще тяжелее. Мы немножко замешкались, и когда тронулись с места, уже было темно. Поскольку ужинали мы, расположившись спереди, и при этом завалили чем можно задние сиденья, Татьяна не стала пересаживаться назад, и ее бедро оказывалось в волнующей близости от моей руки каждый раз, когда я переключал передачи. И когда фары встречных машин выхватывали из темноты Татьянино лицо, я тщетно пытался найти в ее глазах нечто, что позволило бы мне, сняв руку с рычага коробки передач положить ее не на руль, а ей на бедро. В то же время я лихорадочно пытался вспомнить, есть ли по дороге место, где можно было бы остановиться. Во мне набирало силу желание везти даму на край света, а не в Симферополь к мужу. Понемногу эта дурь вышибала из головы все разумные соображения.

Не нужно и уточнять, что мои мучения тайной для Татьяны не были, и иногда, когда фары встречных машин выхватывали из темноты ее лицо в тот момент, когда моя рука тянулась к рычагу передач, я видел краем глаза, как она вздрагивала, инстинктивно сжимаясь в ожидании, что моя лапа ляжет на ее колено. Профиль дороги был достаточно сложным, я то и дело переключал передачи, и таких моментов было предостаточно.

Понемногу во мне росло глухое раздражение. Вся эта дурацкая ситуация начинала мне надоедать, и прежде всего собственное мое состояние. Я сам казался себе марионеткой, причем даже не Татьяна, которая, очевидно, была далека от того, чтобы как-то контролировать не то что мое, а и свое собственное поведение, нет, неизвестно кто дергал меня за ниточки, заставляя сердце то проваливаться вниз, когда неверный свет встречных фар, скользнув по ее лицу, создавал у меня впечатление, что она вот-вот готова сама сделать первое движение навстречу, то, наоборот, сжиматься в горестной обиде, когда в свете фар следующей машины ее лицо уже казалось мне мертвой отчужденной маской и я злился на себя за то, что мучаю себя непонятными надеждами, в то время, как эта равнодушная сука на правом сиденье только играет со мной, забавляясь моей очевидной от нее зависимостью.

При этом у меня совершенно не хватало здравого смысла сообразить, что никакой игры с ее стороны в принципе нет, что на самом деле она испытывает ко мне не меньшую тягу, чем я к ней. Более того, ее собственное состояние куда хуже моего, потому что, в отличие от меня, она не может бросится в мои объятия без того, чтобы не поставить под угрозу существование того мирка, в котором она более или менее счастливо и спокойно жила до того самого момента, когда я протянул ей пакет с черешней там, в аэропорту. Мира, который она до сих пор строила, и которым дорожила. Мне ведь терять было гораздо меньше, чем ей. И не злиться мне надо было на нее, а жалеть.

Но эта мысль если и была в моем сознании, то в самой его глубине, и оставалась совершенно недоступной под многометровой толщей, взбаламученной куда более примитивными страстями.

Так я и играл в прятки с самим собой, пытаясь в игре мелькающих полос света и тьмы разглядеть ее лицо и понять, готова она свалиться в мои объятия или нет, и испытывая соответствующие перепады настроения, - от надежды к отчаянию и наоборот. Понемногу дурацкая эта игра отвлекла меня от дороги и это чуть было не закончилось трагически. Смотря больше направо, чем вперед, и не очень контролируя соотношение между скоростью и профилем дороги, я не совсем чисто прошел один из поворотов и зацепил правым задним колесом гравий на обочине. Все ничего, но поскольку мои кровеносные сосуды были переполнены адреналином и прочей гадостью через меру, я вел машину в весьма активной манере, энергично, с пригазовкой, проходя повороты. Никакого другого способа хоть как-то удовлетворить рвущуюся наружу жажду действий у меня в тот момент не было.

Я неожиданно почувствовал, что машина перестала слушаться руля и увидел, как на меня надвигаются столбики ограждения на правой обочине. Инстинктивно убрав ногу с газа и повернув руль по заносу, я нашел сцепление с дорогой, и успел уйти налево, разойдясь с ограждением в считанных миллиметрах. Но для этого мне пришлось довольно круто вывернуть руль, я вывалился на встречную полосу, и в этот самый момент выскочили из-за поворота и ослепили меня в упор фары встречного грузовика.

До сих пор не понимаю, как я успел вернуться на свою полосу. КАМАЗ промелькнул, казалось, возле самой моей щеки, обдав меня волной теплого воздуха и возмущенно загудев клаксоном. Ослепленный его фарами, я какое-то мгновение ничего не видел и едва вписался в следующий поворот. На счастье дальше был прямой участок дороги и я смог более или менее спокойно остановиться. Я вывернул на обочину и выключил зажигание.

В висках гулко стучала кровь, во рту была противная сухость. Несколько секунд я тупо смотрел, как мимо проскакивают машины, идущие следом за тем КАМАЗом. Несколько грузовиков и с полдесятка легковушек, теснившихся сзади в ожидании подходящего момента для обгона. Затем рев двигателей смолк за поворотом, но вместо тишины по ушам ударили резкие трели цикад.

Некоторое время я неподвижно смотрел перед собой, ожидая, пока кровь перестанет колотиться в виски, затем молча потянулся в бардачок за сигаретами.

События последних мгновений начисто вышибли из моей головы все переживания на тему "Любит - Не любит" (или "Даст - не даст", - это кому как больше нравится), и для меня совершенно неожиданными оказались Татьянины слова.
- Нет, только не здесь, не на дороге.

Я на мгновение застыл, не дотянувшись до крышки бардачка, затем все-таки достал сигареты, молча прикурил и только после этого посмотрел на Татьяну.

Встречных машин не было, освещение приборов не горело, и в почти полной темноте я мог видеть в лучшем случае ее силуэт. Только что сказанные ей слова еще не дошли до моего сознания, болтались где-то в прозрачной глубине, все еще заполненной вязкой оторопью страха. Я снова посмотрел на дорогу, сделал несколько затяжек, ощущая безвкусный дым, и где-то на заднем плане промелькнула мысль, что она, наверное, сидела с закрытыми глазами, если не может сейчас понять, что мы с ней чудом остались живы. Но именно на заднем плане. На переднем я все еще видел надвигающиеся на меня слепящие фары КАМАЗа и ощущал тупое недоумение по поводу того, каким таким чудом мы опять оказались на правой полосе.

Но страх рассасывался, прозрачная глубина понемногу теряла свою вязкость и оттуда с нарастающей скоростью ринулось вверх, навстречу, понимание того, ЧТО сказала мне Татьяна. Что ее фраза уже не содержала отрицания, что дурацкий вопрос "Даст - не даст" остался где-то далеко позади, что ...

Машинально я сделал еще пару затяжек, по-прежнему не ощущая вкуса сигаретного дыма, затем щелчком выбросил недокуренную сигарету в окно, заметив краем глаза, как она выбросила сноп искр, ударившись об асфальт, в виски снова ударила кровь, и, не чувствуя своего тела, я повернулся к ней и наткнулся на поднятое мне навстречу лицо, на покорные ждущие губы, на плечи, трепетно ожидавшие того мгновения, когда мои руки лягут на них, привлекая к себе...

Секунд через тридцать, когда я смог на мгновение оторваться от нее, чтобы перевести дыхание, она опять попыталась сказать свое
- Нет, только не зде..., - Но я не дал ей договорить, снова прижав ее к себе в поцелуе, я не мог в это мгновение от нее оторваться, мои пальцы с нежной властной силой охватывали ее плечи, затылок, ощупывали каждую клеточку ее кожи, встречавшую мои прикосновения радостным трепетом. Потом я стал целовать ее шею, плечи, выскользнувшие навстречу из-под легкого платья, пальцы рук, которыми она от меня отбивалась, повторяя свое:
- Нет, только не здесь, сверни куда-нибудь... Не на дороге, подожди, я не могу. О, Господи... - когда мои руки легли на ее бедра и я наклонился, чтобы поцеловать ее где-нибудь там, в волнующей близости от ее лона.

Во время всей этой судорожной возни я сам не заметил, как задел рычаг передач, тот вернулся в нейтральное положение и машина начала катиться назад, следуя небольшому уклону дороги. Я почувствовал это движение, мгновенно распрямился и ударил ногой по тормозной педали. Вовремя - нос уже стал задираться, мы понемногу сползали в кювет. Пришлось заводить двигатель.

Двигатель был слегка перегрет, - Крым все-таки, и дорога шла на подъем, - и завелся не сразу. Я вытащил "трешку" на дорогу и пополз вперед, пристально смотря вперед в надежде найти хоть какой-то намек на пригодное для уединения место.

Я полз на третьей скорости, не убирая правую руку с Татьяниного бедра. Я тихо ласкал ее кожу осторожными движениями пальцев, избегая поднимать руку выше, - всему свое время. Она обхватила мою лапу обоими руками и тихо поглаживала мои пальцы, изредка сдавливая то один то другой неожиданно сильными движениями, заставляя меня при этом каждый раз вздрагивать. Ни она, ни я не говорили ни слова.

Но довольно долго ничего похожего не было. Если вдоль дороги и был лес, то рядом светились окна каких-то строений и очевидно было, что уединения мы не найдем. Понемногу разгоняясь, я проехал уже километров пять, и изнутри стала подыматься глухая волна раздражения, накладываясь на состояние возбуждения, выражавшееся в гулком клокотании крови в висках и в перебоях сердечного ритма. Это раздражение заставило меня убрать руку с ее бедра, - я не хотел, чтобы это мое состояние передалось ей. Я вцепился в рычаг передач и снова повел машину в агрессивной манере, сосредоточившись на дороге, тщательно вписываясь в повороты и с надеждой всматриваясь в каждое подобие съезда.

Неожиданно я увидел отходящую вправо дорогу, живописно извивающуюся вдоль опушки леса, довольно лихо тормознул, и съехал с дороги. Татьяна что-то попыталась сказать, оглянулась назад, но потом замолчала, снова откинулась на сиденье и сидела неподвижно все время, пока я медленно полз вдоль опушки и не заехал, наконец в место, показавшееся мне достаточно укромным.

Я погасил фары и выключил двигатель, затем распахнул свою дверцу и некоторое время мы сидели молча, слушая звон цикад и ощущая пьянящий аромат крымской ночи. Я не прикасался к ней, вдруг почувствовав, что длительные поиски укромного места чем-то нарушили тот настрой, в котором мы пребывыли там, на обочине, после того, как чуть не отправились вдвоем в куда более долгое путешествие. Потом я все-таки попробовал снова положить руку на ее бедро, но не ощутил никакого движения навстречу.

Тогда я убрал руку, вышел из машины, вынул из багажника бутылку с водой и стал мыть лобовое стекло - к тому времени оно все уже было в следах столкновений с насекомыми. Заодно я тактично дал ей понять, что она еще может сыграть обратно, что мой правый уклон в принципе можно списать на техническую надобность. После чего я отошел в кусты еще за одной технической надобностью, исполнив которую, тщательно вымыл член остатками воды.

Но Татьяна никуда отыгрывать не хотела. Судя по всему, ее полностью охватило то состояние отрешенного безволия, которое иногда свойственно женщинам в такие моменты. Когда я вернулся к машине, она все так же молча сидела, не проявляя никакой инициативы. И только когда я снова сел на свое место, я вдруг почувствовал, что она просто заледенела в ожидании, и когда цикады на мгновение смолкли, вдруг услышал биение ее сердца, настолько сильное, что для этого не надо было прикладывать ухо к ее груди.

Как ни странно, но на меня вдруг напало то же самое наваждение. Я не то чтобы боялся, но почему-то всячески оттягивал наступление следующего момента, избегал прикасаться к ней до той поры, пока мне самому не станет все ясно внутри, пока меня не охватит то состояние неизбежности, когда каждое движение, слово, становятся единственно верными, когда мы вдруг начинаем играть свои роли в пьесе, поставленной самим Господом Богом, без единой нотки фальши. На мгновение я застыл, потом, так и не найдя, чем заполнить паузу, протянул руку к бардачку и достал сигареты. Неожиданно она мягким движением перехватила мою руку, достала из пачки сигарету для себя и наклонилась слегка в мою сторону в ожидании огня. Я дал ей прикурить от зажигалки, увидев на мгновение ее лицо в колеблющемся свете пламени, достал сигарету и прикурил сам. Но, затянувшись один раз, она уронила руку с сигаретой на бедро и продолжала сидеть, смотря прямо перед собой и сохраняя полную неподвижность.

Я все еще держал сигаретную пачку в руке и снова потянулся к бардачку, чтобы вернуть ее на место. Когда я поднял вверх крышку бардачка, я увидел в счете лампочки, невероятную темную глубину ее глаз, смотрящих куда-то поверх меня в бесконечное пространство. Затем моя рука уже совершенно непроизвольно легла на ее плечо и нас снова как молнией поразило.

Очнулся я от того, что она вскрикнула: выроненная ею сигарета обожгла ее бедро и прожгла дырку в легком платье и в сиденье. Она отпрянула от меня, я же с досадой выкинул за окно свой окурок, поймал тлевший уголек и затушил его голыми пальцами, а затем, наклонившись, поцеловал ее бедро в том месте, где был ожог. При этом я сдвинул вверх подол платья и увидел смутно белевшие в темноте трусики. Во мне будто снова сорвалась какая-то пружина и я совершенно непонятным образом умудрился в одно движение приподнять ее с сиденья и зарылся лицом в ее бедра, прокладывая губами дорогу к тому оазису, в котором уже побывали мои пальцы сегодня утром.

Но она вдруг стала вырываться со словами:
- Нет, не здесь. - И я вдруг понял, что она хотела этим сказать, - она хотела неба над головой, или по крайне мере чего-то более естественного, чем жестяная коробка. Точно того же, оказывается, хотел и я.

Как во сне я вытянул из под лежащей на заднем сиденье сумки все то же старое одеяло, роняя при этом на пол машины какие-то лишние предметы, включил ближний свет, вышел из машины и расстелил одеяло на траве в месте, которое показалось мне достаточно чистым. Затем влез в правую дверцу, перегнувшись через Татьяну, выключил свет, взял ее на руки, вынес из машины и осторожно положил на многострадальное одеяло. Тело ее безвольно обвисло у меня на руках и затем она расслаблено откинулась навзничь, отвернув голову в сторону и слегка согнув в колене правую ногу, отчего платье соскользнуло вниз и я снова увидел беленькую полоску между бедер.

Все в том же сомнамбулическом состоянии я лег рядом и наши тела, наконец сомкнулись в судорожном объятии.

Каждая клеточка моего тела чувствовала ее тепло, а затем наступило нечто, что нельзя уже передать словами. На мгновение я увидел звезды над головой, светившие через редкую листву, и звезды эти кружились вместе со светлыми пятнами листвы,  темным силуэтом капота и закрывавшими нас со всех сторон кустами. Где-то в стороне мелькал свет фар на шоссе, слышался рев двигателей грузовиков, бравших подъем, но все это вдруг осталось далеко-далеко, в другой Вселенной. В том мире, где оказались мы с ней, существовали уже только я и она, только два тела, которые по какому-то досадному недоразумению не представляли еще из себя единого целого, но эта беда была поправимой.

Сознание работало какими-то вспышками и в памяти у меня сохранились только отдельные мгновения, между которыми зияла космическая пустота. Наше состояние было столь же естественным, как звезды над головой. Я вдруг ощутил и ее и себя какими-то божественно гармоничными существами. Позже, когда я много раз вспоминал те мгновения, я вдруг понял совершенно простую истину. В обычной жизни мы воспринимаем себя отчужденными от тех интимных частей своего тела, которые служат нам для воссоединения в любви. И это правильно, иначе можно сойти с ума в том одиночестве, которое для большинства из нас является вполне естественным состоянием на протяжении всей, или, - если кому из нас выпадет однажды удача, - почти всей жизни. В то мгновение я вдруг ощутил свою божественную, - я не преувеличиваю, - целостность. Ибо акт любви по сути своей есть акт созидания и только в нем мужчина может быть подобен создавшему его по своему образу и подобию Творцу. Я говорю именно о любви, а не о том суррогате, которым мы, по нищете духа своего, обычно любовь заменяем.

Не помню, как и я и она оказались совершенно обнаженными. В те мгновения это было для нас не то чтобы естественным - единственно возможным состоянием. И столь же естественными и единственно возможными были наши движения, когда она откинулась на одеяло, чуть раздвинув согнутые в коленях ноги, и в неверном свете звезд я увидел ее зовущую улыбку, с которой она дарила мне свое тело, уверенная в моем перед ней преклонении, а я опустился перед ней на колени и наклонился к ее губам (сами разберетесь, какие из ее губ я в каждом конкретном случае имею в виду), чтобы это преклонение выразить.

Потом опять наступил провал и следующая картинка, - она целует мою рвущуюся к ней плоть, но это на самом деле поцелуй, не дразнящее и порочное по своей природе действие, именуемое многими названиями, среди которых нет приличных. Нет, это было нежное и радостное приветствие, столь же естественное, как и то соединение, которое за этим должно было последовать.

И это естественное почти последовало, мы уже лежали рядом, и я тянулся к ней, и плыло все вокруг нас, перестав существовать, мы были в открытом космосе, только звезды окружали нас, хотя они и были едва видны сквозь листву, и я уже почти вошел в нее и уже почувствовал ее трепетно-искристое лоно, и в это мгновение, которое я ощущал столь полно только два раза в жизни, и которое я и сейчас могу назвать мгновением счастья, так вот, именно в это мгновение она вдруг прянула от меня в сторону и залилась слезами, сжавшись в комок и оставив меня в полном одиночестве наедине с миром, который на самом деле не существовал, ибо существовали только я и она.

Я ничего не понял в первое мгновение. Я встал на колени и повернулся к ней, полный еще даже не обиды, просто недоумения. То, что было в этот момент между нами, не могло не быть Настоящим, тем самым Настоящим, которое всю жизнь можно искать и не найти, и без чего человек и не жил как бы никогда, ибо все остальное - только пародия на жизнь, пародия, после которой разве что только смерть может быть чем-то, стоящим внимания. Я уже говорил, что такое я ощущал только два раза в жизни. И оба раза это кончалось вот так: слезами. Первый раз это было давным-давно и к той женщине я с тех пор не испытываю ничего, кроме презрения. Она в такое же точно мгновение не захотела разрушать мирок, в котором жила, предпочтя эту свою конуру Вселенной. Ее дело. Но сейчас?

И в следующее мгновения я понял, что и сейчас было то же самое. И мне уже не нужны были те слова, которые она произносила, всхлипывая:
- Нет. Нет ! Я потом не смогу без тебя. Это ... слишком ... сильно.

Но я еще попытался подавить волну гнева и горечи, которая рвалась наружу. Я наклонился к ней, оторвал ее руки от лица и посмотрел ей в глаза. Я сказал:
- Но ты не будешь без меня. Никогда. Я никому тебя не отдам. Никому. С Игорем ты потом разберешься, я сам разведусь к чертовой матери, но я не отпущу тебя. Ни сейчас, ни потом. Никогда. Неужели ты это еще не поняла?

Но в ответ она только снова зашлась плачем, закрыв глаза и безуспешно пытаясь вырвать свои руки из моих. При этом она мотала головой из стороны в сторону, а когда могла говорить, повторяла только одно:
- Нет. Нет.

Я выронил ее руки. У меня не было даже ярости. Была глубокая, непередаваемая тоска и горечь. Единственное, что мне хотелось в то мгновение сделать, так это пустить себе пулю в лоб. И, будь у меня тогда какое-либо оружие, я бы так, наверное, и сделал. Но единственное оружие, которым в тот момент я обладал, было для этого совершенно непригодным. Дурак этот торчал по-прежнему, дергаясь от вожделения. Я брезгливо посмотрел на него вниз, но моя телепатия не помогала, и тут Татьяна увидела его потуги, вытерла слезы и, все еще всхлипывая, взялась за него рукой со словами:
- Господи, как тебе плохо, представляю, дай я хоть минет тебе сделаю.

Но она даже близко не представляла КАК мне было плохо на самом деле. И это ее предложение вдруг показалось мне до беспредела пошлым, вызвав мгновенно чувство гадливой брезгливости. Я вырвал свое хозяйство из ее рук и влепил ей пощечину, выдавив сквозь зубы:
- Да пошла ты со своими услугами, тварь. - Потом встал и молча стал одеваться.

После пощечины Татьяна дернулась, закрыла руками губы и с каким-то странным выражением посмотрела на меня. Я, путаясь, влезал в трусы и джинсы, натягивал футболку, а она все еще сидела на коленях, смотря на меня с безмерным удивлением, без тени страха, хотя даже в темноте было видно, как покраснела ее левая щека, крепко я к ней приложился.

Одевшись, я подобрал ее одежду и швырнул ей со словами:
- Одевайся и поехали. Впрочем можешь ехать так. Гаишников по дороге веселить будешь.

Смотреть, как она одевается, я уже не стал. Я сел в машину, достал сигареты и молча курил, пока машина не просела слегка под ее тяжестью. Она бросила на заднее сиденье одеяло, пристегнула ремень и полезла в бардачок за сигаретами. Пачка оказалась пустой, и она некоторое время молча держала ее перед собой, потом скомкала и выбросила в открытую еще дверцу и, вот наглость, молча вынула сигарету из моих губ и затянулась, потом вернула ее мне.

Но я не стал брать сигарету из ее рук, повернулся назад, матерясь сквозь зубы, нашел в глубинах бардака на заднем сиденье блок Кента, достал из него новую пачку, распаковал ее и снова прикурил. Затем включил двигатель, сдал назад, развернулся, ломая кусты, и мы снова поползли вдоль опушки.

Перед тем, как выехать на шоссе я остановился, внимательно смотря налево. Там был довольно крутой поворот и я не хотел увеличивать число неприятностей еще и за счет аварии по моей вине. Но слева не было ни света фар, ни шума мотора, и я хотел было рвануть и уже включил первую передачу решительным толчком руки от себя, но в этот момент она положила ладонь на мою руку и сдвинула ее назад, возвращая рычаг передач в нейтральное положение. Я обернулся к ней. С мгновение мы смотрели друг другу в глаза, потом она сказала:
- Если хочешь, вернемся.

Несколько секунд я смотрел на нее, чувствуя, как изнутри поднимается яростная волна желания. Но это была уже просто похоть, просто стремление кинуться на сидящую рядом сучку и ебать ее до тех пор, пока она не сдохнет или не захлебнется спермой. И в этом черном как деготь океане похоти, который готов был хлынуть наружу, не было уже ничего общего с тем, что я чувствовал еще несколько минут назад. Я смотрел ей в глаза и понимал, что мы думаем об одном и том же. То, что пережил я, пережила и она в эти минуты, и точно также и из нее сейчас поднимается темная волна, которой она не хочет противостоять. Не хочет только потому, что надеется, что в этой темной волне навсегда исчезнет сожаление о том, что могло быть, и что она отвергла. О том, что мы все называем счастьем. Но я-то знал, что этого не будет. Что память останется, но кроме нее будет еще и ощущение того, что ты выменял золото на дерьмо. А раз так, лучше не производить такого сомнительного обмена. Проще просто выбросить то, чем ты боишься владеть по недоверию к собственной силе. И я усмехнулся кривой усмешкой и покачал отрицательно головой:
- Нет. Туда нам лучше не возвращаться. Проще в нужнике утопиться.

Она молчала. Я снова повернулся к ней и несколько мгновений смотрел в ее глаза. Я снова было открыл рот, чтобы сказать ей, что вернуться можно, но не туда, что десять часов, - и мы будем в Ростове, где заночуем у моей тетки, а завтра к вечеру будем на Кавказском побережье. В Гандиади. Или в Лукоморье. Что есть там такое место, которое, как ни странно, заслуживает своего названия. Что нам оно вполне заменит край света. Что... Но она отвернулась, смотрела несколько мгновений в сторону, а когда опять повернулась ко мне, я не увидел в ее глазах ничего. Даже похоти, которая была в них еще несколько секунд назад. Совсем ничего.

И тогда я включил первую передачу и, посмотрев налево, аккуратно выехал на шоссе. Конечно, мне хотелось рвануть с места с визгом проскальзывающих покрышек, благо мотор у меня был что надо, сбалансированный как для гонок, тщательно обкатанный, да и все остальное в полном порядке. Сорваться и идти в бешенном темпе на перекрученном движке, обгоняя всех подряд и расходясь в паре соплей со встречными КАМАЗ'ами, гнать так, чтобы обороты не падали ниже четырех тысяч, топя в реве двигателя все мысли, которые не заслуживали ничего кроме того, чтобы их утопили. Но такая гонка чревата тем, что я могу ошибиться на эту пару соплей и тогда мы окажемся упакованными в искореженной груде металла где-нибудь в кювете. А вероятность такой ошибки была ох как велика, ярость, возникшая от безнадежности, не способствует точности реакции. Так что я аккуратно вписывался в повороты на скорости не более восьмидесяти километров в час, четко и осторожно выполнял обгоны и вообще вел себя паинькой. Вот только выпить хотелось. И чем дальше, тем больше. Ибо никакого другого способа  хоть чуть разбавить переполнявшую меня горечь уже не было. Такова уж русская судьба: "Вот вам крест, что я завтра повешусь, а сегодня я точно напьюсь" - так, кажется пел какой-то бард. Вешаться не позволяла офицерская гордость, оставалось только напиться. Но сначала надо было доехать до Симферополя. Я и ехал, не получая никакого удовольствия от дороги и напоминанием о моей дурацкой судьбе белел на правом сиденье силуэт женщины, которая могла бы дать и мне и себе счастье, но по каким-то в причинам отказалась от этого. И не то чтобы эти причины были мне непонятны, - нет, я просто НЕ ХОТЕЛ их понимать, как нормальный человек не хочет понимать другого человека, может быть не менее нормального, но совершившего под давлением обстоятельств какое-то преступление. Убийство, например.

Я ехал и с горечью думал о том, как же по дурацки мне не повезло. Угораздил же черт Татьяну встретиться мне на пути как раз тогда, когда меня переполняла жажда любви, неудержимый напор зрелой мужской страсти, способной утопить любую женщину в океане нежности и властной силы. Жажда, до сих пор пока не удовлетворенная. И не могла удовлетворить ее первая попавшаяся женщина, в том числе и моя теперешняя жена, лишенная той простоты, которая является обязательным признаком истинной силы характера. И именно это свойство души было, оказывается, необходимо мне для того, чтобы выделить его обладательницу из прочих и сделать объектом дурацкого своего вожделения. И первая, кто за несколько лет подошла по этому критерию, оказалась Татьяна. И на тебе. Ни себе, ни людям. И это при всем при том, что она, я был уверен в этом, точно также нуждалась во мне, как и я в ней. И не мог я понять, что ее останавливает. Ребенок? Разве что. Но удрать-то на пару недель она все равно могла. Ведь один раз живем. А этот дурацкий инцидент с Светланой давал ей достаточно оснований для того, чтобы исчезнуть до конца отпуска и наглухо отказаться от ответов на любые вопросы по возвращении. Хотя верно, смогла бы она без еще большей боли оторваться от меня по истечению этих двух недель? Вот в чем вопрос. Права она в чем-то была, права. И я с горечью смотрел вперед, на фары встречных машин, и не поворачивал головы направо, где думала о своей судьбе женщина, которая чуть было не стала самой любимой из всех, что были у меня когда-либо.

Я специально поехал не через город, а по кольцевой дороге (хотя она там может и не совсем кольцевая, не помню уже). И, не доехав метров пятидесяти до съезда на московскую трассу, я остановился на обочине, заглушил движок, и потянулся за сигаретой. Татьяна сигарету не взяла, отрицательно качнув головой в ответ на протянутую ей пачку, и продолжала молча сидеть, смотря прямо перед собой. Я сделал несколько затяжек, потом положил руку на ее бедро. Она не отодвинулась и не сделала попытки убрать ее. Не поворачиваясь к ней, я сказал:
- Прости.
- За что? - Она удивленно повернулась ко мне.
- За оплеуху.
- Ах это ... Не стоит. Удивляюсь, как ты вообще меня не убил. Было за что.
- Все равно прости. Влюбился я в тебя. И добро бы как мальчишка. Хуже. Как мужик. Всю бы сжег. Плакала бы от счастья.
- Я знаю.
- И то хорошо. Вот дурь-то какая свалилась.
- Дурь?
- Конечно. Слушай, - я оживился и повернулся к ней, - если не дурь, то подумай еще раз. Вон дорога на север. Через семь часов ...
- Не надо, - она прервала меня.
- Да брось ты, - я оживился, - не посмеет твой благоверный приставать с вопросами, где, мол, шлялась, после этой дурацкой истории с Светланой. Вернешься в конце отпуска, повымаливает он у тебя прощения, простишь, как водится.
- Прощу!? А пива ему, холодненького, бочку, а ей соку ананасного бочонок, сперму запивать. Фиг ему, а не прощение! - И она нервно откинулась на спинку кресла, посмотрев вперед с такой яростью, что я было испугался, не вспыхнет ли ненароком под этим взглядом какая-нибудь из машин, то и дело объезжавших нас и уносящих красные габаритные огни налево по кольцу или направо, к московской трассе. Я с некоторой опаской посмотрел направо, потом уставился перед собой и замолк, не зная, что еще сказать. Некоторое время она молчала, потом перевела дыхание, схваченное приступом ярости и спросила, уже более спокойным тоном, в котором, правда, слышны еще были остатки беспощадной страсти.
- А ты этого хочешь?
- Я вообще не хочу тебя отпускать. - Я снова повернулся к ней. - Но, черт с ним, согласен на две недели. Один раз живем и, честно, у меня никогда в жизни так не было.
- Нет.
- Почему?
- Я тогда сама не смогу тебя отпустить. У меня тоже так не было. Никогда.
- Так в чем дело!?
- Именно в этом и дело. - Она вдруг усмехнулась неожиданно зло. - Где ты раньше был, а?
- А где ТЫ раньше была? - спросил я в ответ с не меньшей злостью.

Она ничего не ответила, пожав плечами. Несколько мгновений мы молчали.
- Ну и черт с тобой. - Я выбросил догоревшую до фильтра сигарету и потянулся к ключу зажигания. Но она остановила меня.
- Я тебя попрошу об одной вещи.
- О какой?
- Обещай, что не откажешь.
- Смотря что ты имеешь в виду. - Я с сомнением посмотрел направо.
- Ну обещай, хорошо? - Она вдруг приникла к моему плечу, ласково поглаживая мою руку и прижимаясь ко мне каждой клеточкой своего тела.
- Ну, знаешь! - Я резким движением высвободился и прислонился спиной к дверце.
- Не оставляй меня с ним вдвоем.
- Это как так!? - От удивления я задел рычажок управления светом, сдвинул его вниз и включил дальний. Сворачивавшая перед нами направо на московскую трассу машина дернулась, чуть не врезавшись в ограждение, водителю показалось, что я догоняю его и подрезаю справа. Я лихорадочно дернул рычажок снова вверх и повернулся к ней.
- Останься с нами.
- В каком таком качестве?
- Не знаю. Все равно. Если хочешь, я с ним не буду.
- Ты хочешь сказать, что он это вытерпит?
- Он все вытерпит, что я скажу. В особенности теперь. После Светланы. Мне эту сучку благодарить надо. Хотя и не хочется.
- Не понял? - Мое удивление все возрастало. - Я же от тебя с ума схожу. Ты хоть представляешь какое мучение быть с тобой рядом и ...
- Представляю. - Она вдруг прижалась к моему плечу и я увидел в свете фонарей и фар встречных машин, что ее глаза блестят от слез. - Очень хорошо представляю. Но я прошу тебя. Я сделаю все, что ты захочешь. Я буду приходить к тебе. Каждую ночь. И днем, если хочешь. Я понимаю, это блядьство, тебе противно, мне тоже, но ты не пожалеешь. Я буду замечательной блядью. Я очень тебя хочу, очень. - И она взяла мою руку и прижалась мокрым от слез лицом к моей ладони, целуя ее и всхлипывая.
- Не понимаю.
- И не надо. Ты поверь мне. Все равно я не могу быть целиком твоей. И я не могу сейчас с тобой уехать. Поверь, я очень хочу. Я ничего в жизни так не хочу, как уехать, и чтобы никого кругом, только ты и я. И навсегда. Но не могу. Ты знаешь, почему. Останься, прошу тебя.

Я молчал, сидя в неудобной позе и ощущая ее мокрое лицо своей ладонью. Жалость и горечь переполняли меня. Я вдруг подумал, что в этот вечер мне уж точно не хочется никуда ехать, мне хочется только ужраться до полного отруба, а там будь что будет. Машинально я повторил вслух те самые строчки:
- Вот вам крест, что я завтра повешусь, а сегодня я точно напьюсь.
- Ну и напейся, я тоже напьюсь. А потом ты меня трахнешь. Если хочешь. Вот увидишь, тебе понравится. Того, что было не будет, но его уже никогда не будет. Да и не решай сейчас. Хорошо? Поехали. А то ключи у меня, а я не хочу оставлять его на улице. У него и денег почти нет, я оставила ему только на дорогу до Симферополя.

Я молчал. Перспектива трахать Татьяну почти на глазах у ее мужа казалась мне совершенно чудовищной. С другой стороны мой организм претерпел за последние дни столько мучений па почве сексуальной неудовлетворенности, что она вдруг не показалась очень уж неприятной. Неудовлетворенное желание продолжало нарастать и я на самом деле был готов трахать ее где угодно и при любых обстоятельствах. А то чувство, что охватило нас обоих два часа назад, она в этом была права, уже вряд ли имело шанс на возвращение. И в любом случае пора было устраиваться на ночлег. Татьяна чувствовала, что я колеблюсь и решилась на примитивную женскую хитрость.
- Я, может, еще и уеду с тобой, только не сегодня.

Я только хмыкнул в ответ, не таким уж я был дураком, чтобы поверить ей, слава Богу общался с женщинами предостаточно. Эта ложь, правда, давала надежду на то, что хоть остальные обещания ложью не окажутся. Так что я врубил двигатель и поехал, но на душе все равно было гадко, как во рту наутро после хорошей пьянки.

4.

Игорь появился, когда мы сели за стол. На звонок пошел открывать я, опередив Татьяну. У меня не было ни малейшего желания с ходу переходить к усмирению семейных скандалов. Но Татьяна среагировала на удивление спокойно: молча поставила на стол еще одну тарелку и швырнула на сковородку еще один кусок вырезки. Когда Игорь переоделся и вымыл руки, он также молча присоединился к нам и до конца трапезы никто не вымолвил ни слова.

По окончанию ужина я предался самоотравлению на балконе и затянул процесс как мог, в тщетной надежде, что супруги закончат разборку.

Однако разборка даже не началась. Очевидно, обе стороны отложили ее до ночи. Меня это устроило - я боялся, что накал событий заставит меня на ночь глядя отбыть неизвестно куда. Я вымотался за этот дурацкий день настолько, что с отвращением думал о перспективе снова сесть за руль. Да и куда мне было ехать?

Татьяна молча сидела на диване и краем глаза посматривала на телевизор, который зациклился на очередных новостях. Я примостился в кресле слева от дивана и листал какой-то том "Английского детектива", тщетно пытаясь вспомнить, читал я роман Дика Фрэнсиса с названием "Роковая попона" или нет. С точно таким названием не читал, как пить дать, но поскольку конвенция о едином переводе названий бестселлеров вряд ли будет когда-либо заключена, мне оставалось только углубиться в сюжет в надежде определить это до того, как дойду до последней страницы. Как всегда со второй главы возникло прочное ощущение, что читаешь это не в первый раз. Герои у Дика Френсиса всегда на одно лицо. Различаются только главные героини. Здесь таковых оказалось две: дочь владельца конюшни (молодая шлюшонка) и жена брата владельца конюшни (старая шлюха). Озадаченный отсутствием положительной героини, что для Дика Френсиса не характерно, я так увлекся ее поисками, что даже не заметил что новости кончились. Наверное ничего хорошего их не сменило, и Игорь стал копаться в кассетах и в конце концов извлек на свет божий тех самых "Морских разбойников", с которых началась наша с Татьяной культурная жизнь в городе Симферополе.

Узнать эту кассету было легко: надпись на лейбле была сделана двухсантиметровыми буквами. Так что когда Татьяна  незаметно толкнула меня ногой, и я оторвался от поисков положительной героини, ей в ответ на мой вопрошающий взгляд достаточно было показать глазами в сторону Игоря, который пока еще рассеянно вертел кассету в руках, думая ставить ее или нет. Я с тяжелым вздохом констатировал про себя факт, что поиски героини, похоже, закончились и приготовился к продолжению спектакля. Игорь же вставил кассету в видик и развалился в кресле, надеясь расслабиться. Ну-ну...

Титры шли на нейтральном фоне - залив Сан-Франциско блистал своей красотой, тачками на мосту, яхтами под мостом и лакированным козырьком полицейской фуражки на очаровательной головке той самой мулатки. "Магнум" болтался на ее очаровательной попке, которой она вертела перед хозяевами "Линкольнов", "Мерседесов" и прочих "Кадиллаков" и таки заработала шлепок от того самого негра (смотри первую главу). Некоторое время после конца титров действие было вполне приличным - главная героиня приходит в гости к подруге, они весело болтают с ней и ее мужем, затем хозяева дома оставляют ее, предупредив о своем возвращении минут через пять. Героиня рассеянно пьет кофе, но когда она решает развеяться и заглянуть на секундочку в туалет, она обнаруживает там не только хозяина, но и хозяйку, сидящую перед ним с задранной юбкой на унитазе и самозабвенно исполняющую супружеский долг в его французской интерпретации. Как сказал один малоизвестный переводчик Шекспира: "Нет повести печальнее на свете, чем повесть о минете в туалете".

Еще когда герои сидели за столом, подружки немного потискались. Когда минуты за три до того хозяйка дома положила руку героини на свое бедро под столом, продемонстрировав при этом хороший вкус в подборе белья, Игорь вроде дернулся и напрягся в кресле. Но авторы ненавязчиво увели камеру в сторону и поэтому сцена в туалете в полной мере использовала эффект внезапности.

Поскольку Татьяна уже была готова к такому повороту событий, она также до конца использовала эффект внезапности (точнее все три из них - стратегический, оперативный и тактический) и опередила Игоря на значительно большее число соплей, чем фаворит аутсайдера в романе из жизни лошадей, лежащем у меня на коленях. Игорь еще только ронял свою челюсть, как Татьяна язвительно заметила:
- Дорогой, ты хочешь научить меня чему-то новому? Я так плохо делаю тебе минет, что ты второй раз за день показываешь мне каких-то шлюх за занятием, которому я могла бы учить не то что их, а их мамаш, если бы они были еще живы. Уверяю тебя,  у меня это куда лучше получается и выглядит не менее эффектно.

Когда Игорь закончил дергать челюстью в бесплодной попытке подобрать подходящий ответ, вскочил и собрался было выключить видик, забыв про пульт, который держал в руке. Татьяна остановила его словами:
- Теперь уж оставь, дорогой. Вдруг я чего новое увижу. Наверное мне действительно надо чему-то научиться, чтобы ты не сбегал к первым попавшимся сиськам, стоит оставить тебя одного на двадцать минут.

Поскольку Игорь не внял ее словам и выключил магнитофон, Татьяна встала, вырвала у него пульт, толкнула его обратно в кресло и голосом, в котором зазвенел металл, произнесла:
- Сядь. Раз уж тебе так нравится эта гадость, - смотри. Нечего мне тут из себя святую невинность строить. И не надо мне мозги полоскать, что не знал, что ставишь.

Игорь беспомощно посмотрел на меня, ища поддержки. Я пожал плечами, показав, как мог, что меня это не касается, и что я больше занят Диком Френсисом, и мне все равно смотреть или нет, а что именно смотреть - тем более, затем откинулся в кресле и прикрылся книгой, окончательно дистанцировав себя от семейных сцен. Татьяна же забралась на диван с ногами, устроилась поудобнее и снова включила видик.

Вообще-то местами этот фильм явно удался авторам. Если вторая часть, которую мы уже смотрели, породила гомерический хохот, то первая дала полномасштабное оглушение, будто по голове шарахнули чем-то таким, не меньшим, чем у того негра. Я думаю, что так и надо. Если публика настолько сдержана, что не переебет друг друга при просмотре первой части, то потом хохот снимет излишнее напряжение и зрители имеют шанс остаться в рамках приличий и отложить излияние накопленного до семейных спален.

В нашем случае было опасение, что поскольку мы с Татьяной вторую часть уже смотрели, то ее действие могло быть ослаблено. Но мы до нее вообще не дошли..

Итак, повторяю, фильм местами был очень удачным. Я ощутил это всеми членами своего тела, а одним в особенности,  наблюдая прекрасно снятые кадры той повести, печальнее которой на свете нет. Актеры играли великолепно. На лице гостьи можно было прочесть всю гамму переживаний: ошеломление, стыд, похоть, зависть - а взрывные качества смеси с такими ингредиентами таковы, что сам Нобель в гробу перевернется. Причем не только от зависти.

Хозяева продолжали свое занятие еще секунд пятнадцать, не замечая в пылу экстаза, что они не в одиночестве - ровно столько, чтобы вышеописанная смесь могла хорошо перемешаться и взойти, и только тогда хозяйка увидела подружку, ойкнула, выпустила заветный предмет изо рта и отпрянула назад, задрав ноги, чтобы спрятать лицо в коленях. От смущения, конечно. При этом она продемонстрировала свои ножки, задрапированные светлыми чулками и спущенными трусиками. Все это очаровательно обрамляло розовые срамные губки.

Лишенный ее общества хозяин было дернулся за ней, а затем обернулся к гостье, невольно наставив на нее свой главный калибр.

Увидев направленное прямо на нее оружие, гостья дрогнула, сделала пару шагов навстречу и даже начала опускаться на колени, не сводя с него глаз. Было вскинутые к лицу руки опустились и потянулись навстречу, но когда им оставалось еще сантиметров двадцать, она опомнилась и рванула прочь.

Американский туалет (по крайне мере в этом варианте) совмещен с ванной и представляет собой довольно большую комнату с кучей сантехники (унитазов было зачем-то два), расставленной в живописном беспорядке, а также с кушеткой, парой фикусов и двумя десятками пальм и пр. Так что повесть эта, может быть и не была столь печальна, как аналогичные истории из отечественной жизни.

Некоторое время я предавался воспоминаниям и философски размышлял над проблемами любви в окружении сантехники у них и у нас, пытаясь решить, дает ли теснота наших туалетов дополнительную пикантность и не слишком ли эта пикантность велика. И так ли прав вышеупомянутый переводчик Шекспира.

Нельзя сказать, чтобы мой собственный опыт в этом отношении был очень уж обширен, но пара - другая пикантных моментов живо вспомнилась, например Катенька, которую я совершенно случайно застал врасплох, спьяну ввалившись в туалет с уже расстегнутой по русскому обычаю ширинкой. Может она всего лишь курила, но юбочка была задрана и спущенные трусики так прелестно облегали ее плотные бедра, и она так заинтересованно смотрела на мои руки, уже начавшие было процесс извлечения... Пьяны мы были все уже порядочно - ее муж вообще отрубился - но мы это выяснили потом, пока же мы на несколько секунд застыли от неожиданности, но я не убирал рук, а она не отводила глаз, и, когда, наконец, она медленно подняла лицо и ее взгляд встретился с моим, - это было достойно пера Бодлера, - "Мы оба это знали ...". За эти несколько секунд мой член уже встал по стойке "Смирно" как юный лейтенант при первом награждении, и ничего более естественного чем для меня вынуть его, а для нее взять его в рот не было в целом свете. Но я прекрасно понимал, что после полутора часов пьяного топтания в обнимку с той же Катенькой, а также Галочкой и тем более с Оленькой, великолепную попку которой я не упускал случая иногда задеть, да еще пары предшествующих посещений туалета (Надеюсь, вы помните, что народная мудрость гласит: "Сколько членом не тряси, будет капелька в трусы".) сей предмет нуждается в хорошем душе, и достань я его прямо сейчас, я оглушил бы даму тошнотворной смесью запахов мочи и перепревших выделений. Я этого сделать не мог, а шмыгнуть в ванну и вернуться обратно означало бы прервать сие чудное мгновение, а такое не повторяется.

Тогда, на счастье, я сделал правильный ход: шагнув вперед я нагло взял левую Катькину руку (в правой у нее была дымящаяся сигарета и она расслабленно уронила ее вниз) и положил себе на ширинку, дав ей возможность почувствовать стальную твердость моих желаний. Сам же я взял ее за голову обоими руками и слегка приподнял, заставляя глядеть мне в глаза. Таким образом заветный акт во всем его пикантном неприличии стал почти что реальностью: Катька держалась за мой член, расположенный в нескольких сантиметрах от ее губ - если забыть про миллиметровый слой хлопка, то ему достаточно было только распрямиться, чтобы оказаться в жаркой глубине ее уже приоткрытого рта, и в то же время я заставлял ее не отрываясь смотреть мне в глаза, придавая легкий, но совершенно необходимый оттенок насилия всей сцене. Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза, и ее пальчики, пробравшись в расстегнутую ширинку уже начали нежно поглаживать член сквозь тоненькую ткань, но вдруг где-то сзади раздалось: "Ой", - и я прянул назад, чтобы встретиться глазами с Оленькой, и в ее взгляде я прочел, что она ВСЕ видела и ВСЕ поняла и не понимает только одного: почему не она сидит на унитазе с задранной юбочкой и спущенными трусиками, держась ручонкой за мой член ...

В общем этот пиратский рейд принес мне много приключений. Они не кончились в тот вечер, когда Катенька, уложив мужа и проводив гостей сделала мне минет на кухне, а еще раньше Оленька, пока Катенька укладывала своего мужа, а ее собственный тискал в прихожей под предлогом проводов Галочку, сделала мне минет на балконе. Про эту историю можно написать отдельный роман. В нем много чего будет: и жаркие объятия на лестнице рядом с мусорным ведром, взятым Катенькой (Оленькой) с собой в качестве предлога, чтобы покинуть квартиру, которые объятия по обычной канве подъездных романов оканчивались тем же минетом, и побеги с работы и гонка по московским улицам на грани фола до с трудом добытой хаты, чтобы за полчаса - час сбросить хотя бы первый пыл страсти, и с треском провалившееся однажды тщательное планирование, имеющее своей целью не столкнуть Оленьку и Катеньку лицом к лицу в одном подъезде, и последовавший вследствие этого провала их сговор, имевший целью мое совместное изнасилование. Сговор сей, не пойму только к счастью или нет, закончился совсем уж неожиданно и для них и для меня - налетом на конспиративную квартиру обоих мужей. Оленька и Катенька вынуждены были изобразить греческую страсть. Результатом явилась восхитительная оргия, в которой я, увы, не участвовал. Будучи венцом моих титанических усилий, она, как водится, оказалась источником не менее титанических мук. Я был вынужден наблюдать ее из стенного шкафа в позе, не позволявшей толком добраться до собственного члена. Я так и не понял обо что в том шкафу я его так здорово ободрал. В общем - в другой раз. Пока же можно сказать что авторы были правы, отметив прогрессивную роль сантехники в развитии полигамных сексуальных отношений (под полигамией следует понимать и вульгарный адюльтер).

Можно было бы вспомнить еще два - три случая, где в качестве театра военных действий выступала ванная и один с совмещенным санузлом, но тогда мы никогда не вернемся к нашей повести. Случай же с туалетом был, по крайне мере в моей практике, самым крутым. Так что советую попробовать. Вдруг повесть сия окажется не столь печальна, как говорит нам классика. Успехов.

Тем временем на экране события приняли естественный оборот: хозяин и опомнившаяся хозяйка догнали гостью и, правильно оценив ее состояние, стали ее настойчиво успокаивать, причем трусики хозяйка сняла, чтобы не мешались, а член хозяин так и не спрятал. Удалось успокоение или нет, судить трудно, но закончилось оно тем, что усаженная на диван гостья сделала рывок к члену хозяина и всосалась в него с яростью неописуемой. Затем пошли обычные для формулы 2 + 1 (дамы, конечно, первые) кольцевые гонки за оргазмом, которые начались в гостиной, набрали темп в спальне, а достигли апогея и закончились в том же туалете.  Было тут и сладострастно затянутое освобождение гостьи от трусиков, выполненное хозяйкой, пока первая не то что пробовала на вкус, а весьма основательно употребляла член хозяина, нагло проглотив всю первую порцию спермы. Было и вылизывание члена в два язычка, и нежные поцелуи двух дам теми губками в те и этими в эти, наоборот, и раком и в рот (но, понятно, не одновременно). Татьяна только молча качала головой, а мы тоже сидели не дыша и не очень понимая, что нам делать уже с нашими основательно вставшими членами. И если Игорь пусть и заслужил эту муку, черт с ним, то меня, как настоящего русского интеллигента донимал великий вопрос: "А меня-то за что?". Наконец, по окончанию заключительной сцены, когда обе дамы сидели рядышком на унитазах, а хозяин попеременно поворачивался то к одной, то к другой (так вот зачем по два унитаза в ихних туалетах!) и в конце концов залепил мощную струю сразу в обе прижавшиеся друг к другу мордашки, Татьяна сначала нажала на фиксацию изображения, секунд десять полюбовалась на живописные океаны белой пены, а затем выключила видик и обратилась к благоверному с вопросом:
- Что ж, материала для внедрения пока достаточно, с чего начнем, дорогой?
- ... !?!
- Ты хочешь сказать, что вместо Оксаны я привезла с собой Вадима, и это не по сценарию?
- ...
- Ты так не волнуйся, мы подойдем творчески, я одна заменю двоих, а вы двое одного.
- Дорогая! - Игоря наконец прорвало.
- Я уже пять лет тебе дорогая, что не мешает тебе схватить первую попавшуюся шлюху и сунуть ей член в рот, стоит мне только отвернуться. Нет, ты ответь честно, я делаю это хуже?
- Лучше - Игорь бросил в мою сторону быстрый взгляд, в котором сквозило опасение, что услышав сию истину я не замедлю воспользоваться полученной информацией.
- Тебе было мало? Я знаю, ты это любишь, я тоже люблю, и вчера делала столько, что это уже извращение, потому что меня ты всего один раз трахнул и то в пять секунд, а утром у тебя он просто не встал, я как дура будила его тем же самым вместо утреннего кофе, а он уже мечтал об этой корове ...
- Дорогая ! - Игорь указал взглядом на меня, тщетно пытаясь сказать взглядом, что интимные подробности такого рода не для посторонних.
- А на него ты вообще молиться должен. Он морду тебе не набил, раз. А два, так по дороге приставать даже не пытался. - Сказано это было с эдаким оттенком тщательно скрываемого огорчения данным фактом.
- Да? - Игорь с удивлением воззрился на нее, затем на меня. Похоже, ему и в голову не приходило, что я должен был это делать.
- Вот что, - я отбросил в сторону Дика Френсиса и встал с кресла, - я в ваши разборки не лезу и вы меня в них не мешайте. Твоя жена сейчас скажет тебе, что я ее не трогал, завтра, что я ее трахнул, это все ваше дело. Я и сейчас бы к чертовой матери уехал, но как собака устал и никуда отсюда уже не пойду, вот завтра смотаюсь, тогда делайте что хотите. Вцепитесь друг другу в глотки, пригласите Оксану и трахайтесь с ней вместе, а сейчас мне это надоело. Если к слову, - я не смог удержаться, - то Оксана просто кусок мяса (я хотел сказать "дерьма", но природная галантность пересилила) рядом с Татьяной, и мне не надо трахать твою жену, чтобы тебе это сказать, я это и так вижу,  - и с этими словами я повернулся и вышел на балкон, достал сигареты и со злостью щелкнул зажигалкой.

Минуту спустя рядом возник Игорь, неловко кашлянул и попросил сигарету. Пока он при мне ни разу не курил. Я молча протянул ему пачку, затем дал ему прикурить и молча же докурил и вышел. Татьяны не было, я подхватил с кресла Дика Френсиса, завалился в своей комнатенке на кровать поверх покрывала и минут пять пытался читать дальше, но чтобы что-то понять, мне приходилось читать каждую фразу раза два - три, ибо единственное, о чем я думал, так это как увезти отсюда Татьяну. Одновременно я ругал себя за безволие, ибо согласно моим жизненным принципам дважды делать женщине такое роскошное предложение как увезти ее на край света - это уже потеря собственного достоинства. Тем временем за стеной на полминуты опять вспыхнула ожесточенная перепалка, затем стихла и еще минут через пять в дверь тихо постучали. В ответ на мое "Да" дверь приоткрылась, в нее робко заглянула Татьяна, до нее тоже, кажется, уже дошло, что мне столь глубокое вовлечение в их семейные  проблемы как-то излишне, и спросила, не хочу ли я посидеть с ними за столом в знак всеобщего примирения. Я молча смотрел на нее секунд десять, потом пожал плечами и вымолвил еще одно "Да". Татьяна тут же перешла на искусственно-оживленное щебетание, что с моим о ней представлением как-то не вязалось и сообщила, что ей надо минут двадцать, чтобы накрыть на стол, что она меня позовет и растворилась. Я пожал плечами еще раз и снова вперился в Дика Френсиса, с тем же, правда, успехом, что и ранее.

Через двадцать минут меня позвал уже Игорь, я прошел за ним на кухню, где обнаружил достаточно хороший стол на троих, но никаких следов Татьяны. На мой молчаливый вопрос Игорь сказал, что она решила расфуфыриться, и мы сели за стол.

Увидев на столе бутылку коньяка "Белый Аист" я сразу вспомнил, что зверски хочу выпить, ибо все эти проблемы меня затрахали до предела, и запас жизненных сил стоило пополнить аккурат этим способом. Поэтому я молча налил щедрой рукой по сто грамм ему и себе, мы вздрогнули, пошло очень хорошо, появился аппетит, через минуту я перебросился с Игорем взглядом и между нами вдруг пробежала та самая искра взаимного понимания, которой так и не образовалось до того. Ни слова ни говоря мы налили еще по столько же, а выпив, переглянулись, затем одновременно уставились на дверь, из которой все медлила появляться наша дама, после чего Игорь разлил остатки, аккуратно поставил пустую бутылку за шкаф, а из шкафа достал вторую, точно такую же. Так что к следующему явлению нашей трагикомедии мы были уже достаточно хороши.

Татьяна таки не зря столько времени затратила на подготовку. Она вплыла в каком-то немыслимом вечернем платье, состоящем сплошь из лоскутов, из под которых самым неожиданным образом выглядывало голое тело и почему-то не выглядывали иные предметы туалета. Платье это живо напомнило мне линию фронта на Голландских высотах в октябре 73-го. Там тоже были сплошные лоскуты. И все стреляло. Тоже.

Минут десять я пытался удержаться от соответствующего вопроса, но после двукратного повторения фокуса с коньяком мое любопытство возросло настолько, что я не смог дальше терпеть и спросил у Татьяны, как это у нее получается, что никакие галантерейные изделия из-под лоскутов не видны. Получив в ответ загадочную улыбку, я не сменил, однако, тему разговора, меня заинтересовало, почему она надела колготки в такую жару. На что она ответила, что не колготки, а чулки, Игорь, с набитым как раз в этот момент ртом радостно закивал, что мол да, чулки, она колготки редко носит. Я прокомментировал:
- Бесценная женщина.

Последнее замечание неожиданно было расценено Татьяной как недоверие (позже я сообразил, что в тщательно спланированном ей сценарии было все рассчитано: и две бутылки коньяка, которые ОНА достала из чемодана и принесла на кухню, ровно как и вопрос про чулки, вот только недоверия не было высказано, вопреки ее ожиданиям, но она сделала вид, что оно было). Чтобы убить всякие сомнения она встала со стула и невысоко задрала юбочку, продемонстрировав, что да, действительно чулки. Во мне немедленно загорелась дикая ревность. Краем своего пьяного сознания я стал понимать, что сделал большую глупость, не уехав сразу после появления Игоря. Меня ждала очевидная перспектива маскировки под банановое дерево, но она была мне настолько не мила, что я всерьез начал подумывать, как вырубить Игоря настолько, чтобы без помех изнасиловать Татьяну. Когда эти мысли оформились у меня в голове, мне вдруг стало страшно. Я представил себе, чем это все может кончиться, если я не буду держать себя в руках. Я немедленно дал себе слово больше не пить в этот вечер ни капли. Но и того, что было выпито к этому моменту, было более, чем достаточно.

При этом акте стриптиза Игорь дернулся, но, несмотря на набитый рот, не подавился (увы!), а к тому времени, когда он все прожевал, разговор уже вертелся вокруг температуры воды в Черном море и одергивать супругу было поздно. Минут десять или более мы обсуждали, стоит ли ехать в Ялту и пришли к выводу, что стоит сделать это попозже, а следующую неделю лучше на Азове. При упоминании Азова Игорь снова дернулся, но Татьяна никаким намеком не дала понять, что она помнит про Оксану, которая имела место на том же Азове. Разговор же понемногу утих, ибо сколько же можно по погоду, да про погоду. Неожиданно наступило молчание, я воспользовался им, чтобы пойти покурить, а когда я вернулся, Татьяна предложила пойти потанцевать в гостиную. Мы переползли туда, прихватив остатки шампанского и пепси, но поскольку проигрывателя не было, пришлось вставить в видик кассету с клипами. Танцевали с Татьяной мы по очереди, но после второго раза я вдруг сообразил, что Татьяна совершенно трезва, и не веселится, что в данный момент было бы довольно неестественно, семейные скандалы такого рода быстро не утихают, а старательно и умело делает вид, что веселится. Она же почувствовала, что я вдруг стал чем-то встревожен, на мгновение прижалась ко мне и прошептала:
- Все будет хорошо. Угу?

В ответ я пожал плечами. У меня самого было впечатление, что пустых хлопот на мои яйца за последние дни выпало столько, что если они не отвалятся, то это будет восьмым чудом света или признаком скорой импотенции. Причем ничего плохого в импотенции в тот момент я не видел, забыв, что импотент, это человек, который НЕ МОЖЕТ, а отнюдь не человек, который НЕ ХОЧЕТ. С этой точки зрения в данный момент я был фактическим импотентом, ибо не мог трахнуть Татьяну, пусть по причинам не имеющим отношения к моим возможностям, но все равно не мог. Значит - импотент! Во парадокс!

Минуты через три пошел очередной клип Мадонны, в котором она скакала по экрану полуголая, в замечательных панталончиках до середины бедер и коротких чулках. Татьяна стала перед экраном и завопила:
- Я тоже так могу! - При этом она высоко задрала юбку или, точнее те обрывки, которые ее заменяли и стала в подражание Мадонне вертеть задом перед экраном как перед зеркалом.

Игорь воспринял это в первые мгновения как должное и звонко шлепнул ее по заду, затем забеспокоился, что кроме него есть еще зрители в моем лице и стал натягивать платье на Татьянину задницу. Поскольку он был действительно пьян, это привело только к тому, что платье слезло сверху, обнажив лифчик. Татьяна захихикала и сказала:
- Так ты меня раздеваешь? Дурачок, это не так! - и с этими словами она вырвалась из его рук, стащила платье через голову и осталась в чулках, трусиках и лифчике. Отбросив платье в сторону, она сплясала нечто лихое, ускользая от его то ли объятий, то ли попыток остановить раздевание. Ускользнула же она в конце концов в мои объятия и закружила меня в танце, все время ставя меня между собой и Игорем.

В первое мгновение после того, как она попала в мои объятия, моя реакция была сродни той, что заставила однажды соседского дога рвануть за течной сучкой, начисто забыв про раздробленную переднюю лапу. Попытка хозяйки удержать его кончилась тем, что хозяйку впору было сдавать в химчистку вместе с одеждой.

Но нарастающая волна возбуждения сделала неожиданно черное дело. Я начал трезветь. Я вдруг снова вспомнил то чувство, которое охватило меня несколько часов назад, когда звезды кружились вокруг нас нестерпимым хороводом, как кружится мир вокруг ребенка на карусели, так, что сердце проваливается в бесконечную пустоту. Это бесконечное падение порождает страх и, иногда, этот страх становится почти нестерпимым. И нестерпимым он был тогда, когда мы вместе с ней проваливались в Космос, кружась среди звезд на стареньком одеяле. Но тогда нас грело страстное тепло полного, абсолютного единения, мы с ней были друг другу опорой во Вселенной несущейся вокруг нас и готовой нас поглотить в бесконечном нашем падении. Опорой абсолютно необходимой и единственно возможной.

Но этого не было сейчас. Я и увидел вдруг все в нестерпимо ярком, контрастном, слепящем свете всех ламп, которые мы не успели выключить. Передо мной стояла, сверкая почти голым задом, едва прикрытым микроскопических размеров трусиками, ярко накрашенная женщина, стояла и лезла целоваться, не обращая внимания на пьяного в жопу супруга, который и про меня-то наверное, уже забыл и ничего перед собой не видел, кроме этого зада, к которому тянул с пьяным нетерпением одну руку, тогда как второй держался за свое сокровище, явственно проглядывающее через тренировочные брюки, и чуть ли не доставать его уже собрался. А ее рука уже скользила по моему животу, и осталось нам троим совсем ничего до той сцены, которую мы не так давно наблюдали на пляже. И горячо колотилось сердце, каждым толчком унося из моей головы хмель, и чем меньше его оставалось, тем больше картин проносилось в моем воспаленном мозгу, то мне казалось, что мы снова на пляже, и я не ухожу в сторону, когда Татьянина голова наклоняется к паху Игоря, а нежным и властным движением поднимаю ее бедра, а сам падаю на колени, чтобы всосаться в искрящуюся влагой глубину... Или Татьяна снова стоит на коленях перед раскрытой дверью моей тачки, а я никак не могу дотянуться до ее тела, или ...

Но все заполнила и вытеснила прочерченная ветками кустарника звездная глубина и жуткая, бездонная горечь, обида, пронзившие меня, когда она издала свое отчаянное "Нет!" - и стала отталкивать меня, бормоча какие-то несуразные трусливые слова о том, что будет потом, хотя никакого "потом" не было и быть не могло, было одно "сейчас", единственное мгновение, емкое как жизнь, и я знал, и тогда и сейчас, что такое уже не повториться. Никогда.

Я недоуменно помотал головой. Чего я хотел? За каким чертом вернулся я в эту квартиру, вместо того, чтобы бежать к чертовой матери куда глаза глядят? Что от меня хотела эта женщина, и что хотела дать мне взамен того, что по нищете духовной, то ли только ее, то ли моей тоже мы безвозвратно оставили там, среди звезд? Вот это? Сделать из меня реквизит, статиста в порнушке под названием "Супружеская месть", в которой она захотела стать главной героиней? Поставить меня перед собой в качестве членоносителя, чтобы ее муженек в припадке ревнивой похоти вставил ей сильней, чем обычно?

И я опустил руки, повернулся и пошел прочь. В это мгновение я мечтал только об одном, влить в себя еще ведро или два любой гадости, чтобы только забыться, выбить из себя ту глухую тоску и отчаяние, которые затопили меня, как вода трюмы идущего ко дну корабля, и к которым никакого отношения не имела та оргия, что началась под прыжки и гримасы Мадонны, сменившей безоткатных, то бишь безотказных жен предыдущей порнушки.

Как часто спьяну бывает, дурацкий каламбур насчет безоткатной жены показался мне донельзя смешным, и я остановился на полпути к кухне и до слез хохотал, опершись на косяк двери ванной, пока меня не отпихнул в сторону Игорь и я с удивлением воззрился, как он, держась обоими руками за пах, ввалился в ванную, как стал греметь чем-то, разыскивая, видно воду, которую опять отключили, что-ли, как вдруг взвизгнул и забормотал:
- Ну вот, опять мыть. Ну я же мыл его час назад. Или два. Вот Леночка никогда мыть не заставляла, и так был хорош...

Я пожал плечами, семейные дрязги относительно чистоты члена перед употреблением вызвали у меня разве что приступ тошноты, подавив который я вспомнил, зачем и куда шел до того, и я продолжил свой марш-бросок по направлению к бутылке и, действительно, нашел в холодильнике, причем зачем-то в морозилке искрящуюся инеем бутылку "Столичной" экспортного разлива, хохотнул по адресу хозяев, чьи запасы мы разорим начисто, если дело дальше пойдет таким же образом, и стал искать чистый стакан.

Через некоторое время мои поиски закончились успехом, я издал радостный возглас, тщательно прицелившись налил себе с полстакана, выпил, нашел остатки сала, лежащие зачем-то в салатнице и стал поглощать их прямо оттуда, взяв неизвестно чью вилку.

 Но только я собрался повторить, как вдруг обнаружил, что в кухне очень много народа, там почему-то оказались и Татьяна и Игорь. Причем поначалу у меня двоилось в глазах и мне показалось, что их несколько больше. Потом я все-таки сообразил, что что-то не так и усилием воли вернул изображение в фокус.

Некоторое время я тупо смотрел, как Татьяна отбирает у меня стакан и наливает себе со словами:
- Ну вас всех в задницу, я тоже напьюсь.
Подумав, я решил ее поправить:
- В задницу нет! - Я оральный секс с анальным не сочетаю. Если вы практикуете, то б-без меня. А то я брезгую. - А во-вторых, - я попытался отобрать у нее стакан обратно, - тебе и так хватит. Ты у нас и трезвая хороша. М-можно сказать, замечательная...

Но Татьяна стакан не отдала, влепила мне пощечину и, повернувшись к нам попкой, чтобы не мешали, выпила. Потом наклонилась к столу в поисках закуски. При этом привела свою попку в оч-чень волнующую позицию. Я тут же отвесил ей замечательно звонкий шлепок, но затем попкой попытался завладеть Игорь. Я с недоумением посмотрел на него, но не успел предпринять никаких действий, как Татьяна обернулась, отпихнула его, а потом меня, и затравлено посмотрела на нас обоих. В глазах ее стояли слезы.
- Вы, вы..., - она не могла найти слов.
- П-подонки, я согласен. - Я покачался, пожал плечами, затем увидел, что Игорь так и не спрятал свое сокровище после водных процедур, и вспомнил произнесенную ей на пляже угрозу. Я самоотверженно достал собственный аппарат, вывесил его и сказал:
- Ладно. Если мы т-такие п-подонки, то от-ткуси нам обоим. К еб-баной матери. Как обещала. Я с-согласен. Л-лично мне д-давно п-пора. Он мне настоп-пиздел. Т-точнее н-настохуел. М-может влюблять-блядь-ся п-перестану. Н-на хуй он мн-не н-нужен? Откуси. Б-буду говорить, что откусила люб-бимая женщина. Я же т-тебя люб-блю, т-ты разве н-не п-поняла? И н-никогда н-никого т-так не люб-бил. П-поняла? И н-не б-буду. Т-так чт-то д-давай. Т-только об-боим. К-как д-договорились.

В этот момент Игорь сделал какое-то движение и мне пришло в голову, что он хочет избежать экзекуции. Я совсем не нежно схватил его за руку и поставил перед Татьяной.
- Н-начинай с н-него. Чт-тоб не сбежал. Я т-то не сбегу, я оч-чьнь хочу к-кастриров-ваться и я т-тебя люблю, это лучший способ к-кастрации, чт-тобы люб-бимая женщина откусила. А он м-может сб-бежать. Т-так чт-то давай. Н-начинай с н-него.

Но Татьяна не стала приводить приговор в исполнение. Она забилась в угол и сжалась в комок, смотря на нас широко раскрытыми глазами и поводя головой из стороны в сторону в жесте отрицания. Я так и не понял, качалось ли это отрицание предложенной мною экзекуции, или же всей ситуации вообще.

Некоторое время я стоял, пошатываясь и крепко удерживая Игоря за вывернутую руку, потом пожал плечами, отпустил его и разочарованно спрятал приговоренного к казни. Игорь покачался и стал шарить вокруг себя в поисках стула, но найти его не успел, глаза его закатились и он стал тихо валиться на пол. Татьяна мгновенно среагировала и бросилась, чтобы подхватить его. Потом обернулась ко мне:
- Помоги мне дотащить его до постели. Он уже отрубился. Я одна не смогу.

Я тупо посмотрел на нее, затем покорно положил левую руку Игоря себе на плечо и вместе с Татьяной мы оттащили его в спальню, где он рухнул поперек кровати. Я же совершенно отчетливо ощутил, что то же самое не то, чтобы хочу, мечтаю сделать я. Хватаясь за стены, я развернулся, наткнулся на Татьяну, чмокнул ее в лобик со словами:
- П-прости, я г-готов. - И лег на курс в гавань.

Путь до постели показался мне невероятно долгим. Последние остатки силы воли ушли на то, чтобы содрать с себя футболку и тренировочные штаны вместе с трусами. Неверным движением я откинул в сторону покрывало и рухнул. Но вместо того, чтобы отключиться, я с удивлением обнаружил, что в постели я не один. Рядом тянула на себя одеяло Татьяна. Выгонять ее сил не было никаких и я смирился с ее присутствием как смиряются с любым неодолимым природным явлением, с приходом холодов, например, или с возрастной импотенцией. Кое-как мне удалось устроиться, обняв ее и засунув ее голову куда-то под подбородок, чтобы ее волосы не щекотали мне щеку, - я этого терпеть не могу. Сквозь гаснущее сознание я увидел в окне крупные звезды, которые мчались навстречу и кружились вокруг нас вместе с окном, стенами и потолком, и успел еще подумать, что вот опять все кружится, кружится. И никуда мне от этого не деться.

Среди ночи я проснулся, вдруг почувствовав, что я совершенно трезв. Такое бывает иногда при стрессах, - можно упиться до полного отруба и затем совершенно протрезветь после всего лишь нескольких часов сна.

Татьяна, видимо, вообще не спала, или же ее сон был еще более чуток, чем мой. Стоило мне пошевелиться, как я почувствовал, что ее руки обвились вокруг меня и она стала жадно и нежно целовать меня в лицо и в губы. В то мгновение я ничего не помнил из того, что было вечером. Я лишь мгновенно осознал, что рядом лежит та самая женщина, к которой я стремился, единственная и неповторимая, которая зажгла во мне, жаркий, нестерпимый огонь нежности и желания...

Все остальное было неодолимо, как восход Солнца. Я сам не понял, как и когда мы составили с ней одно целое, единое существо, жившее своим собственным, негасимым и неутолимым ритмом, и очнулся только тогда, когда она издала вдруг ясный, чистый как рассветное небо крик, забившись вместе со мной в судорогах трепетного единения и прижимаясь ко мне каждой клеточкой своего тела...

И в это мгновение я вспомнил все-все, от самого начала, от встречи в аэропорту, от моего движения, когда я протянул ей кулек с черешней, до самого конца, до последних картин прошедшего вечера, во всей их пьяной несуразности. И тоска и радость, смешанные воедино в совершенно невообразимый адский коктейль чувств, пронзили меня страшным и внезапным ударом, и я почувствовал, что кончаю, и, вопреки десятилетиями выработанной привычке, не стал из нее выходить. Не стал потому, что не смог. Я подумал об этом, но мне показалось, что я немедленно умру если только попытаюсь это сделать. Причем я понимал, что такая попытка будет совершенно бессмысленной, потому что остановить этот трепетный и одновременно мощный и неодолимый посыл слияния было ну совершенно невозможно. Сама мысль об этом казалась коршунственой, и все равно было что будет потом.

И я только сильнее стиснул ее в объятиях, и мое рычание слилось с ее криком, чистым, как утренняя заря, и это длилось мгновение, или вечность, кто знает, но потом кончилось, и я опять вспомнил все-все, но мои воспоминания уже не были окрашены огнем желания, я увидел прошлое и будущее нашей с ней бессмысленной и потому безнадежной любви в черством откровении трезвого просветления и мне опять захотелось умереть, немедленно исчезнуть, ибо ничего хорошего не было впереди, только тоска и одиночество, только черная пустота и горечь, и это было невыносимо, и я отчаянным усилием воли заставил себя обнять ее еще крепче, чтобы она, не дай Бог не поняла, какие чувства обуревают меня в это мгновение. Но на самом деле мне хотелось только одного, - бежать к чертовой матери от этой тоски, от прозрения, которое меня посетило, бежать, или же просто исчезнуть, потому что я понял, что жизнь уже прожита, что больше не будет ничего, что жуткое и сладостное единение с этой женщиной, единственной в пустом и холодном мире, в котором мы кружились, - это обман, что мой в нее исход не больше, чем акт мастурбации, в котором, правда, участвуют двое вместо одного, но это совсем ничего не меняет, ничего.

Но галантность пересилила и я продолжал сжимать ее в объятиях и благодарил Бога за то, что она не видит моего лица, не видит того, что на нем написано, что волна черной злой тоски не захлестнет ее точно так же, как только что захлестнула меня...

А потом... А потом все кончилось, и она, так и не посмотрев мне в глаза, поникла головой на мое плечо и тихо засопела, и я тоже тихо засопел, и только за какую-то долю секунды перед тем, как окончательно отрубиться, понял вдруг, что с ней творится то же самое, что никакой обман смысла не имеет, как не имеет смысла наше с ней единение, которое не кончится ничем, не даст новую жизнь, не спасет нас от холода одиночества и ужаса смерти.

И нахлынула спасительная черная пустота забытья, и я успел еще поблагодарить Бога за то, что он, в неизмеримой мудрости своей, даровал нам сон, ибо он заменяет смерть ...

 5.

В следующий раз я проснулся уже утром. Несколько минут я лежал недвижно, ощущая прижавшуюся ко мне Татьяну, мирно посапывающую в забвении глубокого сна. Я боялся пошевелиться, чтобы не разбудить ее. Тоска, переполнявшая меня в то мгновение, когда я уснул, не ушла, только ослабла, но продолжала жечь сердце глухой болью. И я лежал недвижно, понимая, что единственное, что я мог еще сберечь, был ее покой. Потом я сообразил, что не ровен час, в комнату заглянет Игорь. Меня это, скорее всего, обрадовало бы, обожаю жечь мосты, но вот ее... Пусть сама решает. И я легонько провел рукой по ее бедру и обнял, прижав к себе.

Татьяна просыпалась медленно. Сначала по ее телу прошла волна легкого трепета, затем она открыла глаза, приподняла голову, узнала меня, и лицо ее осветилось радостной улыбкой, совершенно счастливой и беззаботной, шедшей, казалось, из самой глубины ее существа. Она на мгновение закрыла глаза, затем прижалась щекой к моей груди и с минуту так и лежала, не двигаясь, и изредка только посматривая исподлобья мне в лицо. Потом приподнялась и сильно и нежно поцеловала меня в губы. Затем осторожно прошлась губами по моему подбородку, шее, груди, и ее губы, опускаясь все ниже, закончили свое путешествие на кожице члена, который еще с момента моего пробуждения пребывал зачем-то в состоянии некоторого возбуждения.

Потом она выпрямилась и резким движением села на кровати. На ней все еще были вчерашние чулки, которые уже не поддерживал сбившийся на сторону пояс. Проследив мой взгляд, остановившийся на подробностях ее туалета, она стыдливо улыбнулась, - я почему-то понял, что будь она нагой, ее улыбка не была бы стыдливой, - показала мне язык и встала, поправляя эти остатки одежды. Наклонилась, подобрала с пола свой неизвестно откуда взявшийся здесь халатик, одела его и повертелась из стороны в сторону, оглядывая себя, - все ли в порядке. Затем вслепую, поскольку ни одного зеркала в моей комнате не было, поправила волосы, и, наклонившись ко мне, прошептала:
- Спи. - И, не ожидая моего ответа, одним движением выскользнула из комнаты.

Ее беззаботное настроение в какой-то мере помогло мне. Все мои переживания показались мне глупыми и неуместными и я вдруг почувствовал, что спокоен. Просто спокоен. Как пульс покойника. И то благо.

Полежав немного и поразмышляв на тему, какую форму примут семейные разборки, а также о том, что увильнуть от роли столба в пьесе "Супружеская месть" мне не удалось, я повернулся на бок и закрыл глаза. Мне стало совершенно безразлично, что там происходит за стеной. Я надеялся, что если Игорь решит мстить по полной программе, он догадается зарезать меня спящим. Просыпаться для того, чтобы снова выходить на сцену, мне совершенно не хотелось. Мне почему-то казалось, что если благодарная публика и будет забрасывать меня чем-то, это будут совсем не цветы. С этой оптимистической мыслью я и уснул.

В очередной раз я проснулся оттого, что Татьяна коснулась губами моей щеки. Ее волосы приятно щекотали кожу. Этот, последний, сон был весьма крепок и я, вопреки обычной своей чуткости, не услышал, как она вошла в комнату. Впрочем, иногда она могла передвигаться совершенно бесшумно.

Увидев, что я открыл глаза, она легко поцеловала меня в уголок губ, и я мысленно поблагодарил ее, - я вдруг почувствовал у себя во рту стойкое ощущение навозной кучи после вчерашнего. Она же, разогнулась и с легкой улыбкой смотрела, как я сажусь на постели, трясу головой, чтобы хоть чуть-чуть наладить кровообращение, и затем обеспокоено оглядываюсь на дверь, а потом на нее.

В ответ на мой вопрошающий взгляд она отрицательно покачала головой:
- Уехал.
- Куда?
- В университет, по работе. Мы договорились, что у нас с тобой два часа, чтобы смотать удочки.
- У нас? - Я недоверчиво посмотрел на нее. Потом, чтобы внести ясность в кое-какие оттенки моего вопроса, переспросил:
- Вы договорились, что у нас?

Татьяна все прекрасно поняла. Ее щеки залил багровый румянец, она закусила губу и, не говоря ни "Да" ни "Нет", посмотрела на меня, не сказав ни слова. Все было ясно. Я отвернулся от нее и посмотрел в окно. Меня переполнила глухая горечь пополам с обидой. Значит они со своим благоверным практически договорилась обо всем. Хотя слов никаких не было сказано. Я в качестве мебели присутствовал за стенкой, и всем все было ясно. И то, что она уедет со мной, и то, что она вернется. Через две недели. Точнее - через десять дней. Затылком я чувствовал, что такая моя реакция была не очень большим подарком для нее. Я понимал, сколько сил ей пришлось потратить, чтобы повернуть все именно в это русло, - временное предоставление свободы в обмен за прощение. Получалось, что один-единственный исполненный Оксаной минет стал эквивалентом нашего с Татьяной чувства. Вполне адекватной единицей обмена. И дело было, конечно, не в товарной ценности, с этой точки зрения Татьяна совершила более чем выгодный обмен. За десять дней она успеет сделать мне значительно большее число минетов. Нет. Сам факт обмена привносил такой оттенок во всю эту историю, что никакая коммерция не спасала. Насколько все было бы лучше, проще и чище, если бы мы просто не приехали сюда вчера. Но это возвращение, вчерашняя пьянка, сегодняшний разговор с супругом и все остальное были ей зачем-то нужны, а я был не более, чем пешкой в этой игре, пешкой, которую двинули на восьмую горизонталь только затем, чтобы через десяток ходов принести в жертву ради эффектного мата, пусть уже в качестве ферзя. Но это качество совершенно ничего не меняло.

И самым лучшим для меня сейчас было бы просто встать, собрать шмотки, бросить их в багажник и рвануть к чертовой матери вообще из Крыма, чтобы не встретить их ненароком на пляже или еще где. Но ... Но руки Татьяны обвили мою могучую грудь, я почувствовал прильнувшее ко мне женское тело, вчерашняя тоска снова болью в сердце напомнила о том, как страшно возвращаться в одиночество, когда ты только-что выбрался, казалось из этой тюрьмы... И я провел по спине Татьяны ласковым движением, как бы сгоняя напрочь все эти ясные нам обоим, но совершенно неуместные мысли, встал, по-прежнему не глядя на нее, потом нашел, наконец, силы повернуться и встретил ее взгляд, полный мольбы. И мне стало невыносимо стыдно. Ведь только вчера я сам уговаривал ее на эту авантюру, а сегодня... И какое мне, к черту дело до ее отношений с супругом. Сами без меня разберутся, в конце-то концов. И я решительно шагнул ей навстречу и она прянула в мои объятия и прижалась ко мне, ни слова не говоря, только горячие слезы капали на мою грудь, да и сам я чуть было слезу не пустил. Чудны дела твои, Господи. Что только нам, рабам твоим, сердешный, терпеть приходится, чтобы взять хоть малую толику того, ради чего мы мучения терпим в юдоли той скорбной, куда ты нас поместить изволил. Нас-то простишь ты, а вот кто тебе прощать будет, Господи? Ты об этом подумал, а?

И в этом настроении, скорее в печали, чем в радости, да естественно, - с такого-то перепоя, мы с Татьяной собрались, наспех выпили кофе и снова оказались на той же дороге, оглядываясь на лавандовые поля и подставляя лица под теплый ветер, хлеставший во все раскрытые окна.

Но в этот раз я все-таки сделал то, что хотел сделать еще тогда, когда мы впервые ехали по этой дороге несколько дней назад, да не стал, как-то, застеснялся чужих людей. Увидев на дороге бабку, продававшую розы, я скупил у нее весь урожай. (Естественно, со значительной скидкой. В отличие от героя, которого Вы, наверное, вот-вот вспомните, я страсть люблю торговаться.) Увидев меня, возвращавшегося с громадным букетом, Татьяна радостно завопила:
- Да ты сумасшедший! Это все - мне?! - В ответ я вывалил букет ей на подол, поцеловал ее, и не стал ничего разъяснять. Татьяна посмотрела на мою загадочную физиономию и пожала плечами. Но всю дорогу то и дело опускала лицо в облако белых и розовых лепестков, искоса посматривая на меня совершенно счастливым взором.

Когда я свернул с основной дороги, она удивленно оглянулась назад, на развилку, но промолчала. И только когда я остановился у ограды кладбища, спросила:
- Кто? - Но я не стал ничего ей говорить. Я молча поднял все стекла, отстегнул ремень, вышел и закрыл свою дверцу, потом подал ей руку. Выбравшись из машины, она растерянно держала букет перед собой, пока я закрывал ее дверцу на ключ. Но она даже не попыталась оставить букет в машине, что-то начиная соображать.

Могилу я нашел не сразу, черт знает, сколько лет прошло с тех пор, как Женька затащил меня. Когда это было? В августе кажется. Я имею в виду август 73-го. Год-то я помню и никогда уже не забуду. Нас неожиданно отпустили в отпуск, мы как раз отрабатывали скрытное десантирование на здешнем полигоне и по большей части все в Крыму и остались. А может это было в начале сентября? Нет, наверное все-таки в конце августа. Числа 17-го. Мы с ним, помню, закадрили каких-то девок еще в Симферополе, но договорились с ними встретиться в Ялте, а он выпросил на полдня машину и потащил меня сюда. И до последнего момента не говорил мне, куда это мы едем, сжигая казенный бензин. Девочки, кстати, дождались нас, неплохие были девочки. А Женька предчувствовал что-то. И когда кончились наши две недели, и мы на прощание махали руками этим девочкам на вокзале в Симферополе, я вдруг заметил на его физиономии совершенно неподдельную, горькую тоску, и когда мимо прошел последний вагон, он вдруг сказал:
- Ч-черт, права она была, зря я... - а потом махнул рукой, повернулся и молча пошел по перрону, вдруг сгорбившись, что для него вообще не было характерно. Когда я догнал его и спросил, о чем это он, он зло отмахнулся от меня, а вечером нажрался до полной отключки. Молча пил и молча же выпал в осадок. Мне еще пришлось на себе волочь его в часть, а там объясняться на проходной, пока не появился Васька, который все нюхом чуял, и не провел нас через все рогатки. Но это было позже, а тем летом, то ли в августе, то ли в начале сентября мы договорились с девками, а черненькая, кажется, уже тогда влюбилась в Женьку, с первого взгляда, так вот, мы с ними уже договорились, и рванули сюда, и я тоже ничего не понимал, чего это Женька меня сюда тащит, может только догадывался где-то в подсознании, ибо когда-то где-то читал, краткую биографию на полстраницы в одной из книг, да и то забыл...

Наконец я нашел тот камень, прочел надпись и стал рядом. Меня опять удивила скромность этой могилы. Мне всегда казалось, что здесь толпы должны ходить и цветы валяться охапками. Ну не как у Володи Высоцкого, но все-таки. Но там была только пара полузавявших каких-то, - не знаю как называются, и я бережно поправил их, и тут подошла Татьяна. Я обернулся на нее, увидел, как она прочла надпись на камне, понимающе подняла на меня глаза. Потом стала аккуратно соединять розы в букет, но я отрицательно покачал головой, и вынул из букета только один, едва распустившийся розовый бутон безупречной формы, и положил на камень. Она вскинула на меня вопрошающий взгляд, я же наклонился к ней и шепотом сказал:
- Ты знаешь, он заслужил ОДНУ розу с КАЖДОГО букета. И эта одна - его. По праву. - И она замерла на мгновение, представляя, наверное, как и я, какой океан цветов был бы на этой могиле, если бы тому, кто лежал под этим камнем, действительно отдавали бы то, что должны. Хотя бы изредка. А я вспомнил, как та, черненькая, бросилась на шею Женьке на вокзале. Как она прижималась к нему с отчаянной силой, и слезы текли по ее лицу, и она стыдливо вытерла их, махнула рукой и полезла в вагон. Он, кажется, так ни разу и не увиделся с ней в Москве. Не успел. Впрочем, - не знаю. Он не распространялся особенно о своей личной жизни. И я вдруг понял, что плачу, что слезы градом катятся у меня по лицу. Каюсь, у меня на кладбищах глаза слабые. Помню, когда первого тестя хоронил, я тоже не сдержался, когда рассказывал Бог знает кому, сослуживцам его трахнутым по министерству, что тот всю войну прошел, Москву, Сталинград и все остальное. И сейчас я не сдержался, стоял, молча, боясь руку поднять, чтобы утереть водопад, на который мой организм расщедрился вдруг. И если бы просто со вчерашнего перепоя...

Татьяна удивленно воззрилась на меня. Я помотал головой, сказал негромко:
- С другом я тут был однажды. За месяц до того, как... Или за два, не помню. А от него и могилы не осталось. - И я замолчал, пытаясь согнать наваждение и остановить дурацкий этот поток. Надо ведь. Сорок лет мужику, а как маленький. Я вытер слезы тыльной стороной ладони, а Татьяна, кажется, все поняла, прижалась ко мне на мгновение, а потом наклонилась и вывалила весь свой роскошный букет на камень, поправила тщательно отдельные стебли, разогнулась и снова прижалась к моему боку, взяв меня под руку. Я хотел было остановить ее, сказать, что кладбищенские воры все равно этот букет стащат не далее как часа через два, но махнул рукой. Какое это имело значение?

И мы постояли немного, потом повернулись, я подтолкнул ее вперед и за ее спиной кое-как привел себя в порядок. Когда мы сели в машину, она продолжала удивленно на меня смотреть изредка, но я молчал, что ей объяснять. Потом-таки выдавил из себя:
- Давно это было. В 73-м. То ли в августе, то ли в сентябре. Не помню даже.

Татьяна молчала некоторое время, потом покачала головой.
- А я и не помню, что со мной было в 73-м. В третий класс ходила, что ли. Девочка с косичками. Вдруг, вспомнив, повернулась ко мне и коснулась моего плеча, где еще были следы того шрама.
- Это тогда? - Я утвердительно кивнул головой:
- Ага. Он, кстати, меня и перевязывал. Но не надо, а? Не люблю я это вспоминать. - И она замолчала и прижалась к моему плечу, тихо поглаживая мою руку и слегка отстраняясь, когда мне приходилось переключать передачи. А я ехал, не очень торопясь и не создавая аварийных ситуаций, и думал о том, как погано устроена жизнь.

Еще в Симферополе Татьяна сказала, что по договоренности с Игорем он останется у той самой бабки, а мы поищем себе местечко неподалеку. Неподалеку потому, что ей очень уж понравилось на тех пустынных пляжах. Я не стал возражать. Конечно, мне не доставляла удовольствия мысль, что Игорь будет под боком, но не от ревности, - к нему я не испытывал никакой ревности, скорее мне было перед ним стыдно, я ведь невольно послужил орудием его унижения, а никакого желания унижать ни его, ни кого бы то ни было еще у меня не было. Нет. Я сразу подумал почему-то, что инициатива такой дислокации исходит от Татьяны, что она хочет оставить за собой возможность понаблюдать за его поведением. Я не собирался ей помогать, но поскольку она своих намерений вслух не высказывала, то я не стал говорить на эту тему сам. В общем, мне это не нравилось. Но ехать в более людное место, например в район Ялты, не хотели ни я, ни она. И те пляжи манили меня не меньше, чем ее, так что я махнул рукой. Я, правда, уточнил, договаривалась ли она с Игорем о том, что МЫ с ней будем неподалеку, на что она, помявшись, ответила, что она говорила только про себя. Я усмехнулся. Бедный Игорь. Слава Богу, хоть приличия были соблюдены. Но всем все было ясно. Интересно, чем же она так его скрутила, что может себе позволить такое. За один-единственный минет.

Так что мы устроились в конце-концов в том самом пансионате, до которого так и не добралась Оксана во время нашего исторического рейда за сметаной. Сезон Азовского моря кончался, в это время все норовили уже податься на Черное, в ожидании, что вода станет теплее пусть не сразу, но хотя бы дней через пять. Мы без труда договорились о комнатенке на двоих. Трудностей с регистрацией не возникло, оказалось, что предусмотрительная Татьяна прихватила с собой паспорт супруга, который и подсунула вместо моего. Я подивился ее способностям к стратегическому планированию, но тут же забыл про это. И остаток дня мы провалялись на пляже, тихо разговаривая обо всем на свете, а чаще молча смотря вдаль и привыкая постепенно к нашему уединению, все еще для нас обоих неожиданному.

Признаться, я опасался, что переход в новое квантовое состояние вкупе с посещением могил, существующих и несуществующих, может ослабить нашу тягу друг к другу. Но оказалось, что нет, не ослабил, и я почти что с ужасом стал осознавать, что да, прав я был в своих подозрениях, весьма похоже, что Татьяна и есть та самая половинка, которую Господь отделил от меня, когда лепил души людям в Начале Всех Начал. С ужасом потому, что понимал уже окончательно, что через десять дней мы расстанемся, и другому не быть. Независимо от того, что будет между нами за эти десять дней.

Ее присутствие создавало во мне чувство какого-то вселенского спокойствия, проникающего в каждую клеточку тела, в каждый закоулок сознания. А ужас неизбежного расставания трепыхался где-то далеко и был мыслью, а не чувством. Я вдруг ощутил прилив властной мужской силы, которая, как на дрожжах росла в присутствии этой женщины. А ведь неделю назад я и представления не имел, что она существует на белом свете. И что это ощущение спокойной уверенности может прийти само по себе, а не оттого, что только с его помощью можно выбраться из очередной передряги, в которую сдуру или по какой другой причине залез.

Что интересно, в первый день я совсем не думал про надвигающуюся ночь, про то, что мы с ней окажемся в одной постели, и ее тело прижмется ко мне каждой своей клеточкой... Нет, не было ни малейшей необходимости думать об этом. Я просто знал, что это будет, только вселенских масштабов катастрофа могла разъединить нас сегодня, а таких вроде бы не намечалось.

Но если у меня и были какие-то сомнения насчет того, что наше чувство может заглохнуть, то они исчезли совершенно, когда в первый вечер мы с ней оказались в комнате вдвоем и после того, как мы проглотили грамм по тридцать коньяка под любимый мой тост, ей также, оказывается известный: "За успех нашего безнадежного дела", она встала, отошла к стене, и там, не выключая настольной лампы, в свете которой мы сидели до сих пор, молча разделась.

Это ее действие не было стриптизом в прямом смысле этого слова. Она никого не дразнила. (Стриптиз в дословном переводе с английского - дразнить раздеванием.) Она пришла ко мне и раздевалась для меня, уделяя внимание только тому, чтобы я разглядел каждый сантиметр ее тела, которое она подносила мне в дар. Без особой спешки, ибо спешка в данном случае совершенно неуместна.

На ней и одето не было практически ничего. Сарафанчик, трусики, лифчик. Самые простые, никаких затейливых кружевных оторочек, ничего. Но это немногое она снимала с себя с королевской простотой, не затягивая и не комкая свои движения и давая мне возможность налюбоваться скупыми и изящными движениями своего тела.

Избавившись от всего, она некоторое время стояла и смотрела мне в глаза, потом подошла ко мне, села мне на колени и прижалась ко мне всем телом. Тут только я по настоящему понял, что любовь между нами еще даже и не начиналась. Если, конечно, не считать того путешествия среди звезд на старом одеяле. Но туда возврата уже не было, да я об этом и не жалел уже. Ибо сходить с ума у меня не было ни малейшего желания. А ничего другого на этом пути мне не грозило.

6.

Следующие пять дней нашего уединения можно описывать бесконечно или же можно не описывать вообще. Только однажды в жизни я был так же счастлив и спокоен как в эти пять дней. Тогда я отправил жену на море отдыхать после родов и почти на месяц остался один с дочкой, которой только-только стукнуло одиннадцать месяцев. Ничего в мире не нужно было мне кроме очаровательного маленького существа. И точно также маячила впереди неизвестность, ибо с возвращением жены мы семимильными шагами покатились к разводу и очень скоро я на долгое время расстался с единственным существом, которое по настоящему любил. Хотя, конечно, что сравнивать - это совсем другое.

Завтра исчезло для нас. Было только настоящее и ничто другое не существовало. Мы плескались в плоской волне Азовского моря под лучами восходящего солнца или в темноте, дремали, обнявшись, на пляже, а по ночам я сам себя изумлял той божественной силой и любовной яростью, которая изливалась из меня на стонущую и кусавшую губы, чтобы сдержать крик, Татьяну - стенки в пансионате были тоненькими и надо же было заботиться об окружающих. Ничего подобного в моей жизни не было и, наверное, уже никогда не будет.

Но все кончается, а такие мгновения жизни кончаются куда быстрее, чем все остальное.

На пятый день я взглянул на часы и сообразил, что именно сегодня мне надо звонить в Москву. Речь шла о моей новой работе и я не мог себе позволить остаться в неведении и тем более не сказать слово "Да", которое от меня требовалось при удаче предприятия. Надо было ехать в Керчь, ибо отсюда дозвониться было невозможно - я уже это выяснил.

К моему удивлению Татьяна отказалась составить мне компанию. Я даже не стал особенно возражать. Я был весь переполнен ею, и мне казалось, что несколько часов разлуки ничего не изменят. Мы были одним существом и такая мелочь, как несколько десятков километров физического расстояния между нашими телами не значили ну совершенно ничего. Я поцеловал ее в щеку и подтолкнул к пляжу - по какой-то дурацкой повадке я пытаюсь, по возможности, избегать сентиментальных прощаний. Но когда перед первым поворотом я посмотрел в левое зеркало и не увидел ее на дороге, сердце больно резанула тоска - я все-таки ждал, что она будет смотреть мне вслед вопреки моим наставлениям.

До Керчи я доехал, как во сне, и только когда оказался на переполненных автомашинами центральных улицах, понемногу пришел в себя. Зевать не стоило, водилы здесь, как и везде в бренной памяти Союзе, вели себя в основном нагло и совсем не думали об окружающих. Это в Швеции можно спать на дорогах, не опасаясь, что тебя разбудит святой Петр.

Дозвонился я быстро, ничего нового не узнал, как всегда все затягивалось на бесконечное время, и после почтамта я отправился на базар, предвкушая, каких накуплю деликатесов и как будет радоваться Татьяна тщательно отобранным мною плодам благословенного Юга. Я знаю в них толк и выбирать умею.

Уже несколько дней над Крымом собирался дождь. Кучевые облака набирали силу, но потом вдруг рассеивались неизвестно отчего и снова наступала вязкая удушливая жара, слегка смягченная дневным бризом. По мелкости Азова бриз там не бог весть, но если в любой момент можно залезть в воду, жара не вызывает особого дискомфорта. В Керчи же я настрадался от нее порядочно и с надеждой посматривал на небо, пока чуть ли не два часа шатался по базару, аж чертыхаясь от сожаления, что не могу показать весь этот щедрый праздник Татьяне и, следовательно, не смогу покрутить перед ней хвостом, рассказывая что и как, и радостно отвечая щедрым согласием на ее "Хочу вот это!". Набрав две корзины, одна у меня была, вторую я купил тут же, я оттащил их к машине и, когда уже закрывал багажник, с облегчением ощутил на коже первые капли дождя.

Радостный от мысли, как здорово я успел выполнить программу до наступления разгула стихии и, к тому же, в преддверии этого разгула выторговать кое-что у боязливо поглядывавших на небо бабок, я прыгнул в тачку, вырулил на дорогу, и тут, наконец, хлынуло и дикая, первобытная радость переполнила меня. Улыбаясь, как после первого прыжка с парашютом, я ехал по пузырившимся мостовым, внимательно вглядываясь в лобовое стекло, ибо дворники не успевали сгребать воду в стороны. Лило по настоящему, но это только радовало меня. Праздник стихии резонировал с праздником в моей душе и не было человека, счастливее меня.

Именно это дурацкое состояние меня и подвело. Уже на выезде из города я вдруг увидел одинокую фигуру, скорчившуюся под протекающей крышей автобусной остановки. Это была остановка того самого автобуса, который ходил в наши края, и я, естественно, остановился и открыл дверь, собираясь обрадовать бедолагу нежданной оказией, и даже рот открыл, чтобы спросить: "Вам не в Отрадное", - так по-моему, называлась та деревенька, и тут только увидел, что скорчившийся под дождем бедолага не кто иной, как Игорь.

Несколько секунд мы пялились друг на друга с отвисшими челюстями, но тут ливень ударил с новой силой, он прянул в сторону от внезапно ударившей ему в лицо водяной струи и я заорал:
- Да садись ты в конце концов, пока насквозь не промок, мне тут сто лет стоять, что ли?

Игорь еще несколько секунд смотрел на меня, пока в него не стукнула еще одна струя воды, и тогда он решился и ринулся к машине, держа перед собой пластиковый пакет переполненный теми же самыми плодами Юга.

Когда он оказался внутри, он несколько секунд настороженно смотрел на меня, но в конце концов чувство облегчения взяло свое вместе с переполнявшей меня и невольно передавшейся и ему радостью, и он даже улыбнулся и протянул мне руку с сакраментальным "Спасибо", и пожал я эту руку, загнав подальше мысль о нечестной своей роли, о растущих на его лбу рогах моего производства, усмехнувшись только той мысли, что не за ту ли работу он меня благодарит, от которой по ночам не спали наши с Татьяной соседи по пансионату, как ни кусала она до крови губы, давя рвущиеся наружу крики.

Но кто кроме него был еще виноват в этой истории? Попался, так не жалуйся, и подмигнув ему, я, совершенно для себя неожиданно, спросил:
- Как Светлана?

Несколько мгновений он растерянно молчал, и я понял вдруг, что зря спросил его, что не общался он со Светланой эти дни. Не нашел ее, либо ждал возвращения жены в любой момент, надеясь еще, что это просто она испытать его решила. И желание сохранить семейный мир, пусть на основе столь сомнительного статус-кво, было куда сильнее, чем та дурь, что стимулировала его благоверную на баллистические упражнения.

Все это я прочел за несколько мгновений по менявшейся на его лице гамме чувств, и успел пожалеть о дурацкой своей выходке, ибо следующая мысль, которая, очевидно, пришла в его голову, была уверенность относительно того, что его благоверная пребывает в моем обществе. То есть, конечно, он догадывался об этом с самого начала, с того момента, когда наутро после той пьянки благоверная подняла его с постели и вытолкала из квартиры, ни слова не говоря относительно того, куда она сама денется на эти десять дней, вытолкала, едва дав одеться и, может быть, даже не дав вычистить зубы. Но этому не было совсем уже очевидных доказательств, зато теперь мое появление в непосредственной близости от предполагаемого места отдыха Татьяны, и мой наглый вопрос, - они не только ставили все на свои места, но и придавали совсем уже очевидное направление моим мыслям, пошленький Wife swapping, - а ведь на самом деле не было подобных намерений, ни у него, ни у меня.

В мгновение понял я все это, смотря на его растерянное лицо, и уже растерянность сменилась саркастической улыбкой, но в этот момент сверкнули мне навстречу фары из-за пелены дождя и я едва разошелся с сумасшедшей "восьмеркой", скользнувшей мне навстречу чуть ли не по левому крылу, объезжая притулившийся на краю дороги армейский "Урал".

Инстинктивно я нажал на сигнал, выразив свое негодование длинным и злым гудком, который никто, конечно, уже не слышал, кроме солдатика, выглядывавшего из-под тента в белесую муть. И мы оба, я и Игорь, я через зеркало заднего вида, а он оглянувшись через заднее стекло, одновременно увидели эту донельзя унылую и донельзя комичную мальчишескую мордашку, удивленно смотрящую нам вслед и одновременно рассмеялись.

И этот смех разрушил вдруг все стены, выросшие между нами, что делить, жизнь была одна, она хлестала в лобовое стекло и уносилась назад вместе с мощными струями субтропического ливня. И я опустил стекло, благо ветер бил справа и свежий, перенасыщенный озоном воздух ворвался в салон вместе с отдельными каплями дождя, и снова меня охватило то самое состояние безмятежного счастья, в котором пребывал я до сих пор, и я осторожно вел машину, улыбаясь навстречу водяным потокам и не оборачиваясь направо, - смех смехом, но не стоило развивать этот контакт, ибо ничего конкретно хорошего мы с ним сказать друг другу не могли, не договариваться же о том, когда и как я сдам ему Татьяну в целости и сохранности, и какова будет степень этой сохранности(!).

Так мы и ехали минут пятнадцать, до поворота на грунтовку, и я с ужасом подумал, а что же меня ждет дальше, но ничего, под смытой пылью оказался гравий, и я пополз вперед на третьей передаче, объезжая ямы и прочие подозрительные места, правда стекло пришлось поднять, потому что лило теперь точно сзади и изредка солидные порции воды залетали в салон.

Километров через пять попалась очередная остановка. Под слабо спасающим от дождя навесом стояла облепленная насквозь промокшим платьем фигурка столь несомненных достоинств, что оба мы, не сговариваясь выдохнули вопрос:
- Подвезем?, - и одновременно рассмеялись. Я плавно сбросил скорость и мягко подкатил к остановке, а Игорь раскрыл дверь, приготовившись к проведению спасательной операции.

Фигурка стояла спиной к дождю и к нам, и мы еще полюбовались на все подробности, великолепно различимые сквозь основательно пропитанную водой и от этого совершенно прозрачную ткань. Выдержав паузу, достаточную для удовлетворения наших эстетических чувств, я просигналил, фигурка в испуге обернулась, а потом бросилась нам навстречу, прикрывая лицо от дождя сумочкой. Но когда она, отводя рукой в сторону облепившие лицо пряди, наклонилась к раскрытой двери, мы все трое на несколько секунд застыли в немой сцене. Это была Светлана.

Оказывается, у Игоря была неплохая реакция. Этих секунд ему хватило, чтобы найти самое верное решение. Он опустил руку и, подняв рычаг регулировки положения кресла, сдвинулся назад до упора. Я мгновенно понял его, оценил заботу о моей машине и завопил, перекрывая шум дождя:
- Садись ему на колени, а то сиденья промокнут, ты же вся насквозь ! - И Светлана, выдержав еще несколько секунд паузы, скользнула внутрь и уселась Игорю на колени, заставив его поморщиться от мокрого компресса. Что, однако, не помешало ему основательно ухватить ее за бока. Я едва удержался, чтобы не посоветовать ему хватать сразу за сиськи, чего уж там, надежнее будет, перегнулся через нее, не менее основательно утопив в этих самых сиськах собственную физиономию, и закрыл дверцу, - Игорь почему-то сам этого сделать не мог, - наверное руки были заняты.

Трепет ее тела, от которого шел уже мокрый пар, сразу же передался в самые глубины моего организма, вызвав приступ ревнивой зависти, сильно поддержанный прочими разновидностями ощущений эстетического характера - спереди Светочка была еще более очаровательна. Сквозь платье, облепившее ее щедрое тело, прекрасно было видно белье и чуть хуже то, что под ним. Эта картина настолько овладела моим сознанием и подсознанием, что я так и тронулся с места, глядя не на дорогу, а на кружевные оторочки Светкиного лифчика, и только ее вопль:
- Осторожно ! - вернул меня к действительности.

Но было поздно. За пеленой дождя я просмотрел поворот дороги, и когда попытался в последний момент вывернуть руль влево и газанул, чтобы хотя бы с заносом, но пройти поворот, это привело только к тому, что мою многострадальную "трешку" крутануло на все 180 градусов и мы задом сползли в кювет.

Двигатель заглох, я не стал его заводить молча снял сандалеты, закинул их за сиденье, закатал джинсы и полез под дождь. На Светку я старался больше не смотреть.

Положение оказалось не таким уж и страшным. Под лужей на дне кювета оказалась довольно твердая почва и, в принципе, по ней можно было разогнаться, чтобы попытаться влететь на поросший чахлой травой склон кювета, в одном месте более пологий, чем в остальных. Можно было даже сдать назад метра на два, чтобы увеличить пространство для разгона и посмотреть, что за почва между передними и задними колесами. Я решил для начала так и сделать.

Когда я обошел машину кругом и собрался было снова нырнуть внутрь, то обнаружил на водительском сиденье Светку, которая преданно смотрела мне в глаза и всем своим видом показывала пионерскую готовность к чему угодно, к тому, чтобы выбираться из кювета, ровно как и к тому, чтобы тут же, не сходя с места, сделать что-нибудь еще. Минет, например. Ничего другого мне в голову в тот момент не пришло. Открыв дверь и собрав все силы, чтобы смотреть куда-нибудь мимо Светкиных сисек, я спросил у нее, чего это она сюда уселась. Она же в ответ стала что-то плести, что мы с Игорем можем толкать, а она вполне может рулить, она, мол, умеет, чем ввела меня в состояние полного недоумения. В те два дня нашего существования вчетвером она ни разу не упомянула об этом своем умении, и я не без оснований подозревал, что если бы это умение имело место хотя бы в зачаточном состоянии, у меня тогда жизни бы не было от ее просьб пустить ее за руль на страх местным курам, которые в большинстве своем не делали разницы между обочиной и проезжей частью. В доказательство своих слов Светка выжала сцепление, при этом я понял, что она и кресло уже успела сдвинуть вперед под свой рост, и вполне грамотно завела двигатель с одного толчка стартера, только самую малость дав газу. После чего перевела коробку на нейтраль и отпустила сцепление. И все с таким видом, будто всю жизнь только этим и занималась. А совсем не тем, за чем мы с Татьяной застали ее в тот незабываемый день.

Я ничего не смог возразить ей, тем более, что мои попытки смотреть мимо ее сисек успехом не увенчались, я мог запросто повернуться в противоположную сторону, - все равно перед глазами обречены были маячить два обтянутых кружевами предмета волнующей формы с совершенно очевидно проглядывавшими через два слоя мокрой насквозь ткани сосками. Вызванные этой картиной эмоции рвались наружу через соответствующее место, и я уже и вниз боялся смотреть. Ну увижу, что встал, а что дальше делать? Лучше не видеть.

И я буркнул ей, чтобы сидела смирно, что надо сначала сдать назад, но я еще мол посмотрю, что там под колесами сзади. И опять отправился разыскивать в луже под колесами что угодно, что дало бы мне возможность ссадить ее снова на колени Игорю.

Но как только в процессе этих совершенно не нужных поисков я опустил босую ногу в подозрительное место в луже в тридцати сантиметрах за правым колесом, думая нащупать там яму или что еще неприятное, как послышался скрежет коробки передач, затем короткая перегазовка, меня обдало сизым дымом из глушителя, и еще через половину секунды бедная моя тачка, чуть присев, рванула от меня с резвостью застигнутого посреди кухни матерого таракана, молнией взлетела до середины склона в самом для этого непригодном месте, там ее занесло, она боком съехала назад и намертво застряла поперек кювета. У меня возникло впечатление, что теперь ее можно достать оттуда только краном или вертолетом.

Секунд десять я вообще не мог сказать ни слова. Затем ярость хлынула из меня через все дырки, я, скользя по склону и чуть не упав, обогнул машину и рванул на себя дверцу, намереваясь выкинуть Светку из машины к чертовой матери вообще. Из уст моих рванулась в эфир бесконечная череда идиоматических выражений, характеризовавших Светку, ее близких родственников, ее способности к вождению вообще и к удовлетворению мужчин в частности. Именно тогда я нашел три или четыре особенно удачных оборота, касающихся способностей дам к участию в дорожном движении. Они оказались настолько хороши, что года через полтора одна из слушательниц, попытавшаяся не совсем корректно сменить ряд у меня под носом на выезде с набережной Яузы, догнала меня на следующем перекрестке и попросила списать слова, ибо, если ей верить, она за три года за рулем много чего слышала, но такого, - никогда.

Но Светки на водительском месте не оказалось. Она уже снова сидела у Игоря на коленях, забившись в угол, сколь можно и смотря на меня все тем же выражающим готовность на все взором пары глаз и пары сосков, направленных, казалось, мне в самое лицо.

В это мгновение дождь хлынул с новой силой, я прыгнул внутрь, продолжая материться, отодвинул назад сиденье, и замолк, чтобы перевести дыхание. Воспользовавшись паузой, Светка попыталась оправдаться:
- Я хотела назад, как ты сказал, но задняя почему-то не включилась...

Несколько мгновений до меня доходило, что именно она сказала, наконец, дошло и я представил, что бы со мной было, если бы она с той же прытью дернула бы машину назад. Я как воочию увидел свои разорванные мышцы и перемолотые кости в грязной луже и меня чуть не стошнило. Силы мгновенно меня покинули, я сник в кресле и только через пару десятков секунд смог потянуться за сигаретами в бардачок. При этом я опять вошел в контакт со Светкиными сиськами, это меня окончательно доконало, я сверкнул на нее испепеляющим взором, встретил в ответ все тот же покорный взгляд и тут только понял, что у меня давно и надежно стоит, причем хорошо так стоит, что называется "до звона". Светка за все свою дурь заслуживала только одной кары, и мой чудом спасшийся организм готов был ее покарать по самой полной программе. Здесь же, не сходя с места.

С минуту я тупо смотрел перед собой, в несколько затяжек докурив сигарету до фильтра, точнее до мокрого пятна, оставленного над фильтром моими пальцами, выплюнул окурок в окно, даже подумал было, а может, действительно выгнать Игоря и отодрать Светку, констатировал невыполнимость такой идеи, ибо я не в состоянии выгнать невинного человека под такой дождь, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, а потом повернулся к этим голубкам и не допускающим возражений тоном, сказал:
- Пригрелись? Замечательно. А теперь вылезайте и толкайте, как скажу. Вдвоем. Живо.

 Как мы выбрались, не понимаю до сих пор. В один из моментов мне удалось-таки нащупать твердую почву одним из передних колес и, выкрутив движок до предела, я смог развернуть машину на месте, обдав их обоих фонтаном грязи. Как я оказался на дороге, не помню. Игорь и Светка вылезли следом, перемазанные с ног до головы, я заорал им, чтобы они разделись, они недоуменно воззрились на меня, тогда я выскочил из машины, содрал со Светки платье, скомкал его грязью внутрь, обтер этим комком самые большие потеки на Светкиных телесах и запихнул комок в багажник. При выполнении этой процедуры я нечаянно коснулся Светкиного бедра орудием несостоявшейся экзекуции, до сих пор пребывавшем в состоянии яростной готовности. Светка недоуменно опустила глаза, увидела скульптурно обрисованные мокрыми джинсами контуры и тихо застонала, обмякнув в моих руках. Игорь, слава Богу, сам стащил грязные донельзя джинсы и рубашку и отправил их туда же. Потом они снова уселись на переднее сиденье и я медленно повел машину сквозь дождь, всеми силами стараясь не смотреть направо. Второй раз влететь в кювет я хотел меньше всего на свете.

Этот путь сквозь дождь на второй скорости продолжался незнамо долго. Ярость моя в какой-то мере прошла, и снова вернулось то замечательное настроение, в котором я пребывал с того мгновения, когда первые капли дождя прочертили косые трассы по лобовому стеклу. Вернулось, но не совсем то, что было. Ярость растворилась в струях дождя и в неуемном жаре Светкиного тела, излучавшего тепло и покорное желание с интенсивностью раскаленной докрасна печки. Думаю, направлено это было на меня, но Игорь не мог остаться в стороне и нещадно тискал Светку. Деться ей было некуда, и хотя ее рука почти сразу прочно легла на мое бедро, ее тело не могло не ответить на жадные движения его рук и на все прочее. Насчет "прочего" никаких сомнений у меня не было. Она наверняка чувствовала это "прочее" своей попкой. И моя ярость полностью перешла в желание, дополнительно подпитанное ревностью к Игорю. Я уже ничего не мог поделать со своей правой рукой, которая сама собой передвинулась с рычага передач на Светкино бедро, а когда Светка стала целоваться с Игорем, рука моя, уже совершенно неподвластная моей воле, двинулась дальше и указательный палец погрузился во влажное тепло Светкиного лона. Она застонала, на мгновение оторвалась от Игоря и взглянула на меня широко раскрытыми глазами, а потом еще более страстно впилась в его губы, а ее рука добралась до моего члена и судорожно сжала его сквозь джинсы. После этого мне почему-то стало куда как легче манипулировать педалью газа. И все это казалось совершенно естественным. Но то, что естественно, ведь не безобразно?

Спроси меня кто-нибудь в тот момент, что изменилось в моем отношении к Татьяне, почему я вдруг забыл про нее, я вряд ли бы смог ответить на этот вопрос. Но, на счастье, никто мне его не задал.

Светка стонала все громче и громче, и я, совершенно уже неосознанно, стал подыскивать место, куда бы приткнуться, чтобы перейти к более активным действиям, но тут мимо прополз магазин на въезде в Отрадное, а еще через две минуты долгожданная будка перед покосившейся хаткой и Кузя, который, невзирая на дождь, радостно кинулся нам навстречу, виляя хвостом, но, покрутившись вокруг и поняв, что кормить его мы не собираемся, разочаровано вернулся в некое подобие конуры, в котором, недовольно ворча, свернулся в комок, вздрагивая от водяных струй, то и дело попадавших на него сквозь дырявый кусок фанеры, служивший этому сооружению крышей.

Опять-таки не стоит спрашивать, зачем я вообще вылез из машины. Мне бы сделать Игорю и Светке ручкой и двинуть дальше, где в десяти минутах езды давным-давно ждала меня Татьяна. И уж там бы я вылил на нее все, что накопилось за эти полчаса или час общения со Светкой в столь экстремальных обстоятельствах, и вряд ли бы она стала даже спрашивать, чего это я так распалился и, тем более, возражать. Но вылез я хотя бы для того, чтобы отдать им их одежду. И требовалось, наверное, совсем малое усилие воли, чтобы после того, как я достал из багажника эти грязные комки, положить их на крыльцо и вернуться в машину, но когда я открыл багажник, Светка обернулась ко мне из двери и замахала рукой:
- Скорее, а то совсем промокнешь. - И тогда я, не соображая уже, что делаю, достал из багажника еще и бутылку водки, которую держал в качестве НЗ на непредвиденные обстоятельства, и рванул под крышу.

Светка стояла уже совершенно голая, а Игорь растирая ее полотенцем. Светка радостно замахала руками то ли при виде меня, то ли бутылки. Игорь же, увидев меня, слегка смутился, бросил свое занятие и ринулся доставать стаканы. Светка стыдливо завернулась в полотенце, но на сиськи полотенца не хватило, и когда она это осознала, она смущенно улыбнулась мне и попыталась прикрыться руками. Эта ее стыдливость только добавила мне жару, я на несколько секунд застыл, не соображая, что же делать, сразу наброситься на нее, или немного подождать, но тут послышалось бульканье разливаемой водки, мы с ней обратили свои взоры к столу и напряжение на некоторое время спало. Я, по крайне мере, не стал немедленно ее заваливать. Она же деловито подоткнула полотенце, чтобы оно не свалилось и, забыв, казалось, про свои вызывающе торчащие сиськи, стала доставать помидоры из брошенного Игорем на стул пакета. Потом открыла дверь и вымыла их прямо под хлеставшей с крыши струей, стала искать соль, нашла и в считанные секунды создала некое подобие стола.

Я, тем временем, решил, что стесняться уже нечего и с трудом освободился от мокрых насквозь джинсов и рубашки. Вниз я по-прежнему старался не смотреть. И так все было ясно. Светка, тем не менее, вниз посмотрела и чуть было не выронила помидоры.

Игорь, не мудрствуя лукаво, разлил водку поровну. Мы разобрали стаканы и, встали наконец, вокруг стола, ибо садиться было практически не на что, единственный стул мы уступили Светке, а она его использовать не захотела, и посмотрели друг на друга. Наши взоры заставили Светку покраснеть и она опять попробовала прикрыть рукой свои торчащие сиськи, тут же поняла глупость этой затеи, махнула рукой и, подняв стакан, провозгласила:

- За любовь, мальчики.

И мы выпили за любовь, водка мгновенно ударила мне в голову, я еще сумел запихнуть в рот пару ломтей сала и наспех прожевать вместе с роскошным помидором, - Игорь, оказывается, понимал, что покупать, немногим хуже меня. Но как только первый физический голод был утолен, взор мой снова обратился на Светку, точнее на ее сиськи. В этом я оказался не одинок, Игорь пялился туда же.

Заметив, что мы оторвались от стола, Светка с пьяным смешком сказала: закусывайте, мальчики, закусывайте, а то сил не хватит, хлопнулась на стул, потянулась за помидором, но поскольку ее глаза оказались на одном уровне с известными торчащими предметами, взгляд ее на мгновение остановился на моих плавках, потом она повернулась к Игорю, судорожно сглотнула, после чего все-таки взяла помидор, надкусила его и стала высасывать мякоть, глядя при этом поочередно нам в глаза.

После таких провокационных действий и у меня и у Игоря аппетит совершенно пропал, и мы застыли, наблюдая за этой мизансценой. На несколько десятков секунд установилась совершенно мертвая тишина, потом мы одновременно сделали шаг к ней. Она бросила помидор, снова судорожно сглотнула, пробормотала:

- Мальчики, а..., - и встала, смотря на нас испуганными расширившимися глазами. При этом полотенце упало, но она даже не сделала попытки его удержать, глаза ее закрылись, она пошатнулась и мне пришлось ее подхватить, - мне показалось, что она вот-вот упадет.

Контакт с ее распаренным, ждущим, полным неги телом оказался последним камушком, после которого начался сход лавины. Помню, что я незнамо долго целовался с ней, а она одной рукой судорожно прижимала мою голову. Второй ее руки я не ощущал, легко было догадаться, где она пропадала. Потом она безвольно опустилась на стул, а потом...

Нельзя сказать, что эта ситуация была для меня совсем уж необычной. Нет, можно было вспомнить пару приключений, одно из которых лучше не вспоминать, ибо на кой черт сдалась мне та старая шлюха, которую я хотел было подсунуть вместо себя случайно встреченному нами другу моей юности, вечно одинокому и в то время понемногу спивавшемуся после ухода жены. И подсунул было, но после того, как она стала целоваться с ним на брудершафт очень уж рьяно, не выдержал почему-то и присоединился. Поскольку ее верхние губы были заняты, пришлось заняться нижними, а остальное вы не сможете увидеть ни в одном из порнофильмов, посвященных изрядно изъеженной теме "2+1" (или "1+2" если соблюдать общепринятые нормы галантности). Исключительность ситуации состояла в том, что по непонятной мне причине у друга юности не встал и мне пришлось оддуваться одному, сколько ни чмокала упомянутая девушка неизвестного возраста, пытаясь вернуть ситуацию в общеизвестный сценарий "раком-в рот, а потом наоборот". Наоборот так и не получилось. На этом фоне куда как более интересным был второй случай, когда одна моя интеллигентная и совсем вроде бы не озабоченная знакомая совершенно неожиданно отреагировала на неприличное предложение, ненароком высказанное одним из моих близких приятелей больше в шутку, чем всерьез. До сих пор помню ее искреннее возмущение, когда она вскочила, как ошпаренная, расслышав сказанное мне на ухо: "Вадим, а может мы ее выебем, а?", - этот мой приятель не отличается особой сдержанностью после того, как принятая им доза переваливает за четыреста грамм. И еще лучше помню ее дальнейшую реакцию. Когда я поймал ее у выходной двери в попытке успокоить, она несколько секунд дергалась в моих руках, потом вдруг обернулась и впилась мне в губы страстным поцелуем. Ее руки при этом занялись поиском молнии на моих брюках, а еще через десять секунд, отчаявшись справиться с непослушной железкой, она одним махом сдернула с себя платье, чего-то там порвав, и осталась в замечательном неглиже (ничего особенного на самом деле, - всего лишь короткая белая кружевная рубашечка, под которой были телесного цвета лифчик и трусики и телесного же цвета чулочки на черном поясе). Но мы с тем самым приятелем, мгновенно протрезвевшие, в полной мере оценили все очарование этого незатейливого наряда в последующие четыре часа, терзая ее сначала в коридоре, потом в спальне, потом в ванной, потом в кухне, потом опять в спальне и т.д. Такого я тоже ни в одном из порнофильмов не видел, поскольку ни одна из тех поделок, что мне удалось просмотреть, не шла ни в какое сравнение со спектаклем, разыгранном скромной интеллигентной женщиной тридцати с небольшим (тридцати семи, если точно) лет в скромной же московской квартире, где она случайно оказалась наедине с двумя в меру голодными и не в меру пьяными мужиками. Ни в одной из них не показана столь неподдельная страсть, в основу которой положена титаническая битва страха (скромности, скованности, предрассудков, - подставьте что хотите) с похотью.

Так что ситуация со Светочкой не была для мня особенно новой, но разве дело в новизне? Разве за новизной мы охотимся в перманентных попытках заглянуть под каждую юбку? Никто не станет утверждать, что там можно найти что-то новое в любой из разов после первого. Разве что трусики могут быть не розового, а, например, сиреневого цвета, - но их можно и на прилавке галантерейного магазина рассмотреть куда как более подробно, чем в тот момент, когда их с кого-то снимаешь.

Самое неприличное или гадкое, или, - сами подберите определение, - состояло в том, что в тот момент, когда я вел Светку к постели и усаживал ее на матрац, пристраиваясь перед ней вместе с Игорем для предварительной феллации, я нечеловечески хотел не ее, а Татьяну. Если точнее, то хотел все-таки Светку, но Татьяна присутствовала в этой конуре четвертой и вместе со Светкой сидела на краю кровати, крепко зажмурив глаза и держа в каждой ручонке по напряженному, рвущемуся навстречу полным губкам и шаловливому язычку, члену. И по взгляду, мельком брошенному Игорем, я понимал, что так оно и есть не только для меня, но и для него тоже. Но остановиться я уже не мог. Волна похоти влекла меня неудержимо, сметая все на своем пути, как цунами. И краем сознания я понимал, что эта волна была вызвана Татьяной прежде всего, а Светка была ее продолжением, замещением, второй ипостасью, - чем угодно, - но существовала как объект нашей похоти не сама по себе а как продолжение сущности другой женщины, которая в этот момент наверняка места не находила себе от тревоги, не зная, куда пропал один из нас и, - и испытывала что-то мне совсем уж непонятное по отношению ко второму.

Но эта теневая, а точнее, - основная движущая сила нашей похоти могла только усилить ее, довести до животной ярости, в которой мы и потонули на ближайшие несколько часов, терзая пышную Светкину плоть до тех пор, пока Светка не взмолилась и не запросила пощады, забившись в угол кровати и с ужасом и вожделением одновременно смотря на два яростных, уставившихся на нее предмета.

И тогда мы с Игорем посмотрели друг на друга и поняли в одно мгновение, что на самом деле перед нами должны была бы стоять на коленях не Светка, а совсем другая женщина, истинная виновница всей этой истории, и именно она была достойна того, чтобы над ней надругались, стерли в порошок ее гордость и целомудрие, превратили бы ее в жалкий покорный инструмент удовлетворения похоти, той самой похоти, которая была вызвана ей и только ей и которая превратила нас с ним в животных.

И мы одновременно усмехнулись и я увидел в глазах Игоря огонек понимания и доверия, и ответил ему дружеской усмешкой, - мол все ясно, прости, если было за что, но если кто и сделает тебе гадость, только не я, - и мы пошли к столу, он выкопал откуда-то бутылку, мы снова разлили по стаканам, и к нам присоединилась, приползла стонущая Светка, и мы снова выпили, и Светка, сидя на стуле, доверчиво прислонилась к моему животу, заглядывая снизу в глаза умоляющим взором, полным прошения о пощаде, и я снисходительно потрепал ее по волосам, - живи пока, и она, полная благодарности, приникла губами в нежном поцелуе к моей плоти, но я мягко отстранил ее, толкнул к Игорю и вышел вон, - я прожил это все, пусть они тешатся, если могут. Меня ждала Татьяна, меня ждала кара за мою измену, ровно как и ее ждала кара за все, за первый жест доверия и близости, когда там, в аэропорту она взяла из моей руки пакет с черешней, за взгляд, поднятый мне навстречу, когда она стояла в ванной в незатейливом неглиже, улыбаясь мне улыбкой, в которой было больше чем обещание, - простота неизбежности, за все остальное, за сжавшееся в комок тревожное ожидание, когда лучи фар встречных машин выхватывали ее бледное лицо из темноты и швыряли мне в глаза ее напряженный профиль, полный неизвестности, полный страха перед Несбывшимся, перед тем, что оно так и останется несбывшимся, как оно в действительности и осталось, когда мы кружились между звезд на стареньком одеяле, и она отвергла мою вселенскую, божественную силу, с которой я стремился в ее влажное, ждущее лоно, и я нес ей эту кару, сколь ни мала была эта кара по сравнению с тем преступлением, которое она совершила тогда, когда мы кружились между звезд, и сколь ни жестока была эта кара, если вспомнить тот беззаветный порыв, в котором она отдавалась мне эти пять ночей, которые жили во мне в это мгновение, ровно как и в те три часа или около того, когда мы с Игорем терзали жадную Светкину плоть в судорожном приступе страха, именуемого похотью или любовью, - все равно.

И я вышел наружу, готовый встретить разгул стихии, бешенные струи тропического дождя, или на худой конец ненастную тьму, через которую мне надо было нести свою любовь и кару, - все одно, - к тонкой фигурке в чулках и кружевных трусиках, как я ее представлял в это мгновение, переполненный воображением неудовлетворенной похоти, но...

Но за дверью меня ждал тихий, умирающий день, рваные плети облаков на горизонте и солнце, выглядывающее из-за остатков туч и готовое обрушить на промокший берег радостное, примиряющее тепло. И никакого разгула стихии, в который я готовился окунуться, полный напряженного ожидания борьбы все равно с чем, лишь бы борьбы, ибо то, что я нес в себе, можно было донести только преодолевая препятствия и за счет этого сохраняя в себе ту животную ярость, без которой никакая кара не была бы естественной и вообще возможной.

Все то настроение, которое переполняло меня только что, кончилось мгновенно, настолько оно было несовместимо с той мирной, идиллической картиной, что ожидала меня за порогом. Тачка стояла с дверями нараспашку и я с тоской посмотрел на все то, что творилось внутри. Нужно было несколько дней хорошей погоды, чтобы выветрилась вся вода, впитанная сиденьями и проникшая под резиновые коврики. Я открыл багажник и бросил туда мокрый комок своей одежды. В этот момент сзади заскулил в своей будке Кузя. Я оглянулся, увидел его молящий взор и, будучи в том состоянии, когда разум совершенно беззащитен перед муками совести, в единое мгновение представил, какова на самом деле его вечно голодная, воистину собачья жизнь. Матерясь, я залез в заветную корзинку, отломил чуть не половину от копченой курицы, прихватив случайно и так любимый мною копчик, хотел было отломать его обратно, но устыдился и бросил Кузе весь кусок.

Секунды полторы Кузя недоверчиво принюхивался, не веря в свалившееся на него счастье, а затем ринулся вперед, накрыл нежданную добычу обоими лапами и, оскалившись, зарычал на меня, не забывая, впрочем, усиленно махать хвостом.

В ответ я рассмеялся, еще раз выматерился, уже в свой адрес, потому что не подумал купить две курицы, захлопнул багажник и сел в кресло, содрогнувшись, когда почувствовал холодный компресс мокрого сиденья. На несчастье в машине не было ничего, что можно было подложить под спину и я еще подумал, что приступ радикулита мне обеспечен (и, увы, оказался прав). Затем включил движок, с минуту зачем-то прогревал его, смотря на солнце, уже расцветившее облака слабыми оттенками розового, и мягко выехал сквозь все еще раскрытые ворота, чуть не задавив двух Кузиных коллег, которые, роняя слюну, наблюдали за его роскошным пиршеством, и в самый последний момент брызнули из под колес в разные стороны, после чего тут же уселись на задние лапы и снова устремили завистливые взоры в сторону Кузиной будки.

Перед тем, как выехать на дорогу, я тщательно посмотрел налево и направо, ибо, хотя хмель уже выветрился от тех упражнений, на которые меня вместе с Игорем вдохновляла Светка последние несколько часов, условный рефлекс к повышенной осмотрительности в датом состоянии у меня въелся уже в мозг костей. И в тот момент, когда я отвел взор от пустой дороги, меня вдруг пронзил острый, как вспышка молнии, приступ желания, я вспомнил вздрагивающие Светкины ягодицы, яростно бьющиеся о мои бедра ...

На мгновение я закрыл глаза и позволил прокрутиться в моем мозгу воображаемой картине моего немедленного возвращения в будку: Светку, радостно оглянувшуюся на меня, оторвавшись от того занятия, за которым я их оставил с Игорем, недовольный и в то же время радостно-насмешливый взор Игоря, безропотно уступившего мне на несколько часов роль доминанта в стае, но не более, чем на несколько часов, ибо все будущее было за ним, Светка в ближайшие несколько дней и Татьяна на все оставшееся время. И плевать было на то, что Татьяна сбежала со мной, а Светка безропотно подчинялась эти несколько часов моим, а не его, желаниям, оставляя ему только роль статиста. Моя доминантность была временной, завтра я буду ее лишен и снова буду выть на луну от тоски и одиночества, тогда как он не будет один, нет. Именно в этот момент я окончательно понял, что не было никакой игры, в которой я мог оказаться победителем, что карты были сданы тысячу лет назад, а мне осталось только то, что было сброшено в прикуп, - две не в масть, пусть даже тузы. И мысль эта отозвалась вдруг бешенной злобой, я вывернул на дорогу, выкрутив движок до визга, стрелка тахометра рванулась в красный сектор, я резким толчком переключил передачу и понесся по узкой извилистой дороге и рвались навстречу два ряда чахлых деревьев неизвестной породы, потом они кончились и распахнулось море, пусть не настоящее, "детское", как в шутку назвала его когда-то моя теперешняя жена, и я вдруг вспомнил ее, ощутил неизбежность расставания, ожидающего нас, и то одиночество, которое будет ее уделом не меньше чем моим через какую-то пару лет, и щемящая нотка жалости к ней сжала сердце и отрезвила меня. Я увидел какую-то колею, ведущую к морю, свернул на нее и остановился на самой кромке полосы песка, на которую с виноватой покорностью набегал медленный мелкий прибой, словно море каялось за тот разгул, в который пустилось еще несколько часов назад, когда оно яростно кипело короткими злыми волнами.

Остановившись, я содрал плавки, - благо никого не было вокруг, - и окунулся в теплую, как показалось поначалу, воду. Машина была не заперта, далеко от берега я уплывать не стал и поплавал минут пять, не больше, пока не почувствовал вдруг, что замерз. Пришлось вылезти и отыскивать в багажнике полотенце. Потом я завернулся в него и еще минут двадцать сидел на берегу, курил и пытался согреться, и вместе с солнцем, которое медленно и неизбежно опускалось в дымку над морем, я точно так же опускался в покой. Я перестал думать о Светке, о Татьяне, о жене, вообще о ком бы то ни было. Я думал о том, удастся ли мне еще раз вернуться на этот берег, об одиночестве, на которое был обречен в самом ближайшем будущем и в котором, на самом деле, пребывал и сейчас, ибо невозможно прятать голову в песок бесконечно, и когда я отсмаковал свое одиночество как следует, я ощутил вдруг, неизвестно почему, прилив энергии, ну совсем как тот грузин из анекдота, похоронивший жену и исполнявший арию на слова: "Одын, совсэм одын" сначала в миноре, а затем, полностью осознав ситуацию, уже в мажоре. Татьяна уходила в прошлое, стремительно и неизбежно, вместе со Светкой, с этим берегом, на который я вряд ли уже когда вернусь, и мелькнула в памяти строчка: "И стайкою, наискосок, уходят запахи и звуки ...", я тряхнул головой, отгоняя эту дурь, почувствовал, что согреться мне не удалось, и пошел к машине.

7.

Татьяна встретила меня совершенно спокойно. Она не проливала слез, воображая меня, растерзанного лапами стихии, на ней были прозаические джинсы и рубашка, а совсем не романтические кружева под распахнутым халатиком, и вообще она валялась на прибранной постели, лениво перелистывая "Театр" Моэма и даже не спросила у меня, где я пропадал так долго. Только подняла удивленно брови, почуяв перегар, но я тут же выдумал какую-то историю о том как застрял, как вытаскивал машину трактором и пил с трактористом. Она понимающе кивнула, сказала: "Бедный ты мой", - и стала рассортировывать привезенные мною дары природы. Потом мы отправились на море, и я окончательно смыл хмель, гоняясь в наступившей темноте за парой дельфинов, ловивших рыбку в мутной после дождя воде. Догнать я их, конечно, не догнал, но здорово умотался и после всех треволнений заснул, как убитый, едва коснувшись подушки.

Следующие два дня я боролся с радикулитом. Татьяна помогала мне, как могла, массируя спину, хотя на самом деле это не давало мне особого облегчения. Облегчение пришло позже, когда мы выпросили у соседей по пансионату какую-то жутко едкую мазь. Причем поначалу ее применение особых результатов не дало, пока в середине дня мы с Татьяной не почувствовали внезапное (если можно назвать внезапным то, что сваливается на тебя с регулярностью железнодорожного расписания) влечение и не уединились в своей комнатенке. И когда я как следует вспотел, вбивая в распростертое подо мной тело всю переполнявшую меня тоску и щемящую боль неспокойной совести, коварная мазь сделала свое дело. Выплеснув сгусток ярости на налитые кровью Татьянины губы, я вместо опустошающего облегчения почувствовал нарастающей силы жжение на спине и чуть не взвыл, настолько мощным и неожиданным оказался терапевтический эффект злосчастной мази. Татьяна поначалу ничего не поняла и попыталась успокоить мое очевидное волнение доступными ей способами. Какое-то облегчение я, видимо, получил, но нельзя же вечно предаваться столь приятным занятиям, и когда она, высосав меня, казалось, до самого донышка, вытянулась рядом и подставила губы для поцелуя, я объяснил ей, какие именно ощущения не только волновали меня в прошлом, но и продолжают волновать до сих пор. Татьяна зашлась смехом, сама же заглушила его, приникнув к моим губам долгим поцелуем, а затем заботливо укутала меня в простынь, приказала лежать смирно ближайшие два часа и отправилась на пляж.

Не помню теперь, выдержал я означенный срок, или выполз наружу чуть раньше, - это уже не играло никакой роли. Ибо первое, что я увидел, были Татьяна и Светочка, стоящие рядом на ступеньках пансионата. Светка что-то говорила Татьяне, а та молча слушала, прикусив губу и вперив взгляд в облака, собирающиеся на горизонте с очевидным намерением перерасти в очередной ливень. Я не стал продолжать метеорологические наблюдения, резонно решив, что Татьяна сможет сделать это ничуть не хуже и наверняка поставит меня в известность о результатах. Я вернулся в комнату и сел на кровать в тоскливом ожидании неизбежного.

Неизбежное наступило минут через двадцать. Она вошла, неслышно отворив дверь, и никак не дала понять, что видит меня, тоскливо согнувшегося на кровати в ожидании, что она скажет. Она не сказала ничего и молча стала собирать вещи. Упаковав почти до конца обе сумки, она разделась догола и, не торопясь, одела на себя тот самый наряд, в котором я представлял ее во время своего долгого и полного приключений пути к ней через все стихии. Наряд этот состоял из матово-белых чулок на кружевных резинках, привезенных ей из Берлина какой-то подругой и белых же высоких штанишек, отороченных кружевами. Он великолепно оттенял ее загорелое тело и был, по моему (и не только моему, наверное) заключению самым блядьским из всего, что она могла на себя надеть. По крайне мере таким я ощущал его в тот момент, когда не выдержал, наблюдая, как она оправляет его перед зеркалом, сбросил с себя все и пошел к ней, держа наперевес свое несчастное оружие, источник моих адских мук. Я был готов в тот момент на любое насилие, чем бы оно мне не грозило, десятью годами лагерей или откушенным в приступе ревности членом.

Но насилия не потребовалось. Она ждала меня и совершенно покорно дала увести себя на постель, где без малейшего сопротивления приняла все, что я с ней не делал, начиная с позы "69", когда я подмял ее под себя, содрал вышеупомянутые штанишки на бедра и впился губами в ее лоно, чувствуя, как ее губы покорно приняли в себя мой член, и заканчивая прозаичной классикой, в которой я накачивал ее незнамо долго, пока не понял, что все это бесполезно и что никто из нас кончить не сможет, ни она, ни я. И когда я это понял, я молча сел на кровати, она же секунд десять пролежала без движения, потом тоже села, пошарила вокруг, нашла штанишки, одела их и снова стала перед зеркалом и стала приводить себя в порядок, будто вот так, не одевая больше ничего, собралась немедленно отправиться к мужу. По крайне мере именно так были проинтерпретированы ее действия моим распаленным от ревности воображением.

Ревность, как и следовало ожидать, придала мне новые силы, и хотя я и чувствовал, что терзать ее дальше будет невообразимо пошло, я снова подошел к ней и снова она покорно дала мне увлечь себя к постели и снова стянуть штанишки на бедра, придав тем самым окончательную законченность ее наряду (определения смотри выше). Опустившись в этом виде на край постели она покорно раскрыла губы, за мгновение перед этим посмотрев мне в глаза ничего вроде бы не значащим и в то же время полным похоти взглядом и некоторое время я яростно накачивал ее в покорный и безвольный рот. Когда через несколько минут мне опять стала ясна полная бесперспективность продолжения, я, в попытке хоть как-то переломить безысходность наших обоюдных попыток пробудить чувственность поставил ее на четвереньки на постель и собрался было взять ее сзади, но перед этим снова дал ей в рот и одновременно стал ласкать ее лоно пальцами. И тут она словно проснулась, чтобы не сказать больше. Судорожный импульс прошел через все ее тело, она выгнула попку вверх так, как никогда до того ни делала, даже в самые страстные моменты совокупления в этой позе, и, продолжая опираться на левую руку она правой взялась за мой член и принялась яростно его облизывать и сосать. Через мгновение до меня дошло, что она изображает двойное совокупление, точно так же вела себя тогда, на пляже, Светкина подруга в последние моменты перед оргазмом, а мы, Татьяна, я и Игорь, затаив дыхание наблюдали за этой троицей, как в зеркало смотрелись, ибо мы все, - про себя я просто знал, а про них был уверен, представили себя на их месте и нам всем хотелось одного, - тут же воплотить этот мираж в реальность. И с той поры эта картина преследовал всех нас, пусть не все время и однажды была уже воплощена, но со Светкой на ее месте, хотя на самом деле биться между мной и Игорем должна была Татьяна, что она и изображала сейчас передо мной, когда ей стало уже все известно. И она и я понимали, что мы с ней изображаем и слепая, похотливая чувственность захлестнула нас обоих и в какие-то секунды мы почти одновременно дошли до оргазма, и ее попка выгнулась вверх еще сильнее и она судорожно сжала мою руку бедрами, содрогаясь в неудержимых спазмах и мой член, дернувшись несколько раз, выплюнул в ее губы накопившуюся за пару часов безуспешных мучений сперму, и я рухнул рядом с ней на постель, повалив ее на бок и не убирая левой руки из ее лона.

Несколько минут мы так и лежали, обессиленные, в неудобной позе, а когда я, наконец, пошевелился, она подняла голову и спросила хриплым голосом, смотря на меня через разделявшие нас километры:
- Вы так ее и ебали, да?

До сих пор она никогда не использовала лексикон такого рода в постели. Несколько раз, просыпаясь среди ночи в состоянии зыбкого полусна я, не сознавая отчетливо где я и с кем, говорил ей шепотом сладкие гадости на тему, что я с ней буду сейчас делать, называя вещи своими настоящими именами, и ей в те моменты это нравилось, я знал, но она сама так не говорила никогда. Но сейчас она сказала это именно так и тем поставила все точки над всеми "i": - она сказала, что она знает, что мы делали со Светкой, сказала, как она к этому относится, сказала, что она хочет чтобы мы делали то же самое с ней, и сказала, что она к этому относится точно так же.

И секунд десять я молчал, чувствуя, как во мне опять нарастает темная, злая волна похоти, как она затопляет меня всего, как вода затопляет трюмы идущего на дно судна со всей неумолимой жестокостью стихии. Как там, у Киплинга в "Балладе о Мэри Глостер": 

...Журча, клокоча, качая, спокойна, темна и зла,

Врывается в люки... Все выше...

И когда эта волна подкатила к горлу, я яростным движением снова поднял ее на четвереньки, поставил попкой к себе в ту же позу, в которой она стояла только что и опять стал накачивать ее, но уже с другой стороны, и не было недостатка в похоти, которая рвалась из нас обоих через все дырки, и через несколько секунд, когда она уже начала стонать, я сказал, почти крикнул:
- Да, так, именно так! - И она еще сильнее застонала в ответ, но я не оставил ее в покое и спросил:
- А ты хотела бы, чтобы тебя тоже, да? - И она дернулась и попыталась вырваться, но я не отпустил ее, я накачивал ее все сильнее и сильнее, каждый раз с яростью всаживая свое орудие в ее плоть и она вдруг крикнула:
- Да, да! - И задергалась то ли в оргазме, то ли в рыданиях, а точнее и в том и в другом.

Потом мы, обессиленные, лежали рядом, и я целовал ее заплаканное лицо, а она его все отворачивала, но никто из нас не сказал ни слова. А потом она встала и начала одеваться. А когда оделась сама, то подошла к шкафу  и молча бросила оттуда мне мою одежду. И молча же стала собирать и распихивать по сумкам мои вещи. И так мы молчали, как два преступника, пока собирались, пока несли вещи к машине, и пока ехали сквозь сырую тьму к мерцающим огонькам прибрежной деревни, где в жалкой конуре на три кровати две из которых до сих пор наверное, были составлены вместе, - я вспомнил, как мы с Игорем стаскивали их, а Светка стояла и смотрела на нашу деятельность, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения, а когда мы, наконец, закончили обустройство, она с неудержимым стоном:
- О, Господи, наконец..., - рухнула на эту конструкцию, ухватилась за член стоящего с другой стороны Игоря и, перед тем, как взять его в рот, обернулась и посмотрела на меня радостно-похотливым взором, отставив в мою сторону попку.

И, вспомнив это, сказал "О, Господи...", я чуть не слетел с дороги, срулил на обочину, мои руки нашли тело Татьяны и на мгновение мы слились в жадном, сладострастном поцелуе, ее руки мгновенно нашли мой член, снова не высказывавший никаких признаков утомления, но через несколько секунд она оторвалась от меня и сказала:
- Потерпи, совсем немного осталось. - И мы снова тронулись в путь через влажную тьму, наполненную нашей похотью.

Кузя встретил меня издалека, от соседнего двора, виляя хвостом и, наверное, так и бежал рядом с машиной. Я боялся его задавить и, не делая резких эволюций, плавно остановился возле закрытых ворот. И тут, наконец, мне пришла в голову очевидная мысль: а что же мы скажем Игорю. В будке горел свет, Татьяна легко чмокнула меня в щеку, выскользнула из машины и отправилась к будке, предоставив мне самому выгружать вещи. Ее и свои. Свои? Как только я остался один, пресс ее присутствия рядом, буквально сводившего меня с ума, вдруг исчез. Свежий ветер с моря самым натуральным образом охладил мне голову. Я вынул две ее сумки из багажника, немного еще постоял, вдыхая влажный ветер и вдруг сообразил, что не то чтобы не хочу, просто боюсь идти в будку. Но я уже говорил, что терпеть не могу страха в любом его проявлении. Что-то теплое ткнулось мне в ноги. Я опустил глаза и увидел Кузю, махавшего хвостом с такой энергией, что, казалось, он вот-вот взлетит в воздух. Я повернулся и пошел к будке. На пороге я остановился, почему-то мне даже не пришло в голову постучать, дверь осталась чуть приоткрытой, я последний раз вдохнул пьянящую свежесть морского ветра, слабым толчком ноги открыл дверь и вошел внутрь.

Не знаю, снилась ли мне впоследствии та картина, которую я застал, открыв дверь. Я давно перестал помнить сны дольше тех зыбких мгновений, что отделяют их от яви. Но наяву я от этого стоп-кадра долго не мог отделаться. Через пару лет  мне попалась компьютерная картинка на которой был изображен аналогичный эпизод. И хотя сам по себе он ничего оригинального из себя не представлял, а у девицы с Татьяной было общее только то, что обе они делали, девица на этой несчастной картинке, а Татьяна стоя на коленях перед Игорем в той будке, в моем воображении произошло короткое замыкание и образ Татьяны наглухо был вытеснен из памяти этим несчастным компьютерным эрзацем. Причем настолько наглухо, что когда еще через несколько лет я столкнулся с Татьяной нос к носу на последнем из знаменитых приемов Свен-Эрика в ресторане "Прага", я ее не то чтобы не узнал, узнал, и сердце мое молниеносно ушло в пятки, но в первое мгновение я почувствовал разочарование от того, что она на себя не похожа. Хотя на самом деле она не была похожа на изображенную на картинке девицу. Хотя я не прав, общее было. На этой картинке девица смотрела в объектив, и ясно было, что ее высунутый язык дразнит не того мужика центральная часть тела которого попала в кадр, а то ли фотографа, то ли всех тех, для кого эта картинка была предназначена. Татьяна же тогда дразнила меня. И получилось это у нее куда лучше, чем ранее у Светки. Или так мне показалось в то мгновение и именно так казалось впоследствии, когда я пялился на этот несчастный эрзац-образ в белых чулках и с дразняще высунутым языком. Хотя как раз чулки фигурировали на предшествующих картинках серии, где у девицы с Татьяной ничего общего, кроме цвета чулок, не было, а на этой картинке в кадр не вошли. И когда, я все-таки встретился с Татьяной наяву, меня в первое мгновение поразило именно то, что ничего почти общего с девицей с картинки у нее не было. Впрочем еще один момент объединяет обе картинки, компьютерную и реальную: ни у мужика на картинке, ни у Игоря член толком не стоит. Так, собирается это сделать. И вопрос, соберется ли еще.

Но нежданная встреча с Татьяной была много-много лет спустя, это вообще совсем другая история, а в то мгновение, о котором я сейчас рассказываю, и которое с той поры длится для меня как бы бесконечно, вся восхитительно-вопиющая непристойность этой картины волновала меня не более двух-трех секунд. А потом накатило...

Вынужден Вас огорчить, хотя ряд ли кто-либо из Вас будет столь огорчен, сколь был огорчен я. То что накатило, ну совершенно никакого отношения к взаимоотношениям полов не имело. Это была чистая физиология. И еще, может быть химия или там экология. Короче - помидоры. Да, да, именно помидоры, сдуру купленные мною еще когда я ехал в Керчь за продуктами где-то на полпути. Я к тому моменту соскучился по настоящим помидорам, которых до Москвы никто до сих пор не в состоянии довезти, не знаю уж, почему, и которые растут только на глубоком Юге, в лучшем случае в хорошее лето их еще можно вырастить в северной части Ростовской области и уж никак нельзя в Воронежской. И потому, когда увидел у стоящей на обочине бабки вроде бы настоящее "Бычье сердце", я немедленно купил пару килограмм, не смутившись ни высокой ценой, ни, самое главное, не совсем натуральным цветом. Неуловимая разница в оттенке слишком уж спелых помидор не смутила меня. А зря. И когда на базаре в Керчи мною были в два раза дешевле куплены другие, как сейчас помню и "Бычье сердце" и "Черный Принц", я хотя и пожалел о переплаченных деньгах, но не выкинул к чертовой матери купленные на большой дороге помидоры, хотя при сравнении с настоящими их цвет показался мне еще более подозрительным. Я решил, что в салат пойдут и даже сказал об этом Татьяне, но не добавил, что лучше их много в салат не класть, ибо голова моя была занята сами помните чем. А она, как видно, сделала салат только из них, причем сама есть его практически не стала, а я на ночь сожрал этого салата полную миску, не придав значения какому-то неприятному ощущению, которое при этом испытывал. Мне казалось, что это муки нечистой совести или побочное следствие разыгравшегося радикулита. Оказалось же - предчувствие жесточайшего поноса.

Легкие колики начались у меня еще в те часы, когда мы с Татьяной переживали глубокие душевные страдания по поводу будущего (т.е. группового секса с Игорем), которое валилось на нас столь неотвратимо и беспощадно, что мало что можно было придумать, чтобы остановить неизбежное. Но Природа неистощима на выдумки. Пока мы ехали, колики прекратились. Но только затем, чтобы навалиться на меня именно тогда, когда Татьяна скрылась за хлипкой дверью будки. Я по инерции не придал этому значения и еще успел насладиться свежим морским ветром и несколько секунд был в состоянии воспринять всю глубокую и волнующую непристойность картины, открывшейся моему взору, той самой, которую я уже описал. Но не более, чем несколько секунд. Они закончились, когда волна жаркой боли ринулась в нижнюю часть живота, судорога исказила мое лицо и я неожиданно понял, что если я немедленно не найду, где присесть, последствия будут самыми печальными и непристойными, но совсем в другом смысле. Я выронил Татьянины сумки, которые до сих пор держал в руках и ринулся вон. Бежать к "удобствам на дворе" было слишком пошло, к тому же я вспомнил, что у меня нет воды, чтобы потом вымыться как следует и не делать же это под краном, который кому-то еще надо было качать и единственным выходом было немедленно ехать к морю на машине, ибо те пятьсот метров, что отделяли меня от береговой линии я точно не успел бы преодолеть на своих двоих. И я грубо отшвырнул ногой Кузю, который в надежде на очередное щедрое подношение не преминул броситься мне под ноги, с разбегу прыгнул в тачку, дверцу которой не успел ранее закрыть, включил зажигание (ключи, оказывается были в замке) и в бешенном темпе дал задний ход и вылетел со двора. С Кузей, конечно, нельзя было так грубо, но я очень боялся, что он попадет под колеса.

За воротами я развернулся и погнал к морю. Не помню, как я остановился, как успел сдернуть футболку, тренировочные штаны и плавки и бросить их на сиденье и как пробежал те пятьдесят метров до достаточно глубокой воды, чтобы можно было бы хотя бы присесть.

Дальнейшие пятьдесят - шестьдесят минут лучше не описывать. Но все кончается и они кончились и я обнаружил себя в воде, совершенно опустошенного во всех смыслах. В левой руке я все еще сжимал ключи от машины, которые не рискнул оставить в замке зажигания. Я побрел к берегу, но там меня снова скрутило, хотя и не так сильно. И прошло еще минимум час, пока я не очнулся в своей многострадальной тачке

После этого я поехал по направлению к пансионату. Возвращаться к Татьяне и Игорю было, как минимум, бессмысленно. Хотя точного слова для обозначения несоответствия этой идеи природе вещей я найти не могу до сих пор.

8.

На следующий день я спал до 11, потом проснулся и некоторое время пялился в потолок. Еще вечером я заглянул в свою аптечку и наглотался левомицитина, так что колик больше не было. Завтрак я проспал, до обеда было еще далеко. В конце концов я поплелся в грязную кафешку неподалеку, там съел не помню что и отправился на пляж. Растянувшись на одеяле, я опять заснул и проснулся оттого, что кто-то тихонько сыпал мне песок на шею. Я открыл глаза и увидел Светлану, которая рассеянно смотрела на небо - ну точь-в-точь Татьяна вечность назад, перед нашим отъездом в Симферополь. И меня мгновенно пронзило странное чувство узнавания, Татьяна и Светлана невероятным образом объединились в моем воображении и мне по большому счету стало все равно, кого из них двоих ебать. Несколько секунд я осознавал эту истину, затем молча поднялся, взял Светлану за локоть и молча же повел ее к пансионату. Да и что было говорить? Также молча мы прошли мимо дежурной на входе, которая хотела было открыть рот, но не смогла, видимо, без слов поняв, куда и, главное, зачем мы идем и такова была сила переходящего в неизбежность желания, сквозившего в каждом нашем движении, в выражении лиц и еще черт знает в чем, что она только открыла рот и так и проводила нас глазами, забыв его закрыть и я еще краем сознания подумал, что мог бы кивком головы позвать с нами и ее и она бы пошла...

Не помню, сколько прошло времени, прежде, чем мы со Светланой пришли в себя. Я лежал на спине, уставившись в неряшливо покрашенный потолок, а Светка лежала головой на моих бедрах в неудобной, как мне показалось, позе. Я хотел было уложить ее удобнее, но ни на какое движение у меня не было ни малейших сил и я только чуть повернул голову к стенным часам. Они показывали, что обед я тоже пропустил. Я пожал плечами и снова перевел взгляд на Светку. Она почувствовала, что жизнь ко мне возвращается, тоже слегка повернула голову и сказала: "Они уехали". Это были первые слова сказанные ей с момента, когда я открыл глаза на пляже, и фраза эта оказалась настолько емкой, что я переваривал ее еще минут пять. Полный упадок сил, в котором я находился, сделал бессмысленным обсуждение всего остального. Я ограничился тем, что минут через пять спросил: "Где твои вещи?"

Оказалось, что Светлана остановилась в деревеньке на горе приблизительно между пансионатом и Отрадным и забрать ее вещи будет делом нескольких минут. Поразмышляв еще какое-то время, я понял, что оставаться в пансионате со всех точек зрения бессмысленно и стал собираться. Через два часа мы в который раз вселились в уже знакомую конуру, где, действительно, две кровати из трех все еще были составлены вместе.

Оставшиеся дни мы прожили в бессловесном то ли раю, то ли кошмаре. Похоже Светлане удалось-таки высосать из меня через хуй последние остатки мозгов. Кроме непрерывного трахания я помню один-единственный образ, влетевший в мою голову вместе с "МиГом", одним из тех, что летали с расположенного в десятке километров от нас аэродрома. В тот день ветер был таким, что створ полосы выводил взлетающие машины почти на Отрадное. Мы лежали на спинах, и я увидел, как один из МиГ'ов (по-видимому это был "МиГ-21бис") на пару секунд лег на крыло в девяностоградусном крене, не меняя направления полета, и я вдруг явственно, будто сам сидел в кабине, представил, как легкое движение пальцев поворачивает мир вокруг машины на четверть оборота, и можно во всех подробностях разглядеть берег, пляж, ныряющих в паре сотен метров от берега дельфинов и, наверняка, девичьи фигурки в купальниках (а может и без оных, хватало на том берегу укромных уголков). Чтобы через пару секунд с сожалением вернуть этот мир на место другим легким движением руки. И вместо залитого летним солнцем рая вновь окунуться в прозрачный холод неба, наполненного совсем другими вещами, совершенно чуждыми человеку по своей природе. Всякими там метками на ИЛС*, искаженными голосами руководителя полетов и других пилотов и необходимостью еще сорок минут совмещать эти метки между собой, только изредка наблюдая все великолепие мира за броневым стеклом и то краем глаза, не более. И я мгновенно ощутил и безграничную радость пилота по поводу собственного могущества, возможностью вертеть мир вокруг себя легчайшим движением руки и, одновременно, бесконечную тоску по поводу того, что все это не более, чем иллюзия, что мир все равно остался там, внизу, а ты с немыслимой скоростью падаешь в холодную, быстро темнеющую глубину, и непрерывный взрыв сгорающего за твоей спиной керосина с каждым мгновением уносит тебя все дальше и дальше от того настоящего, что осталось внизу...

* Индикатор на лобовом стекле, на который в "Миг-21бис", как и во многих других машинах достаточно поздней разработки, выводится практически вся информация, необходимая пилоту для принятия решений.

Я скосил глаза на Светку. Она смотрела туда же, куда и я, тень любопытства скользнула по ее лицу, а потом она оглянулась на меня и, как мне показалось, все поняла по выражению моего лица в одном, пронзительно ясном и чистом моменте истины... И я снова уснул.

Все остальное потонуло в непрерывном, как мне казалось тогда и кажется сейчас, совокуплении, которое только изредка прерывалось сном, едой и иными физиологическими отправлениями. Первый день мы вообще не выходили наружу, питаясь исключительно помидорами и хлебом, который, благо еще оставался. На второй день я сообразил, что можно заниматься этим на открытом воздухе, а заодно по дороге купить что-нибудь поесть, и мы плавно переместились на тот самый укромный пляж, на котором Светлана и Татьяна мерялись попками в последний день несостоявшейся идиллии. По дороге я смог купить хлеб и какую-то колбасу, как оказалось совершенно несъедобную, от нее отказался даже Кузя (хотя ее в два счета сожрали его тезки из соседних дворов).  Вечером нам, правда, повезло: мы таки купили аж две литровых банки той самой сметаны, и их нам хватило на целых полтора дня, но только потому, что утром и вечером я жарил яичницу минимум из десяти яиц. Яйца были деревенские, так что можно было надеяться, что никакая сыпь нам не страшна. Потом кончились помидоры и мы потащились на рынок в Керчь. По дороге туда было еще ничего, я пару раз отъезжал метров на пятьдесят от дороги, на большее терпения у меня не хватало, и мы со стоном сливались в объятиях. Хуже нам пришлось, когда накатило прямо посреди рынка. На счастье процесс этот в принципе носит циклический характер и когда мы со Светкой добрались до тачки, нас слегка отпустило и мы не стали трахаться в машине посреди славного города Керчь и даже смогли вернуться на рынок, иначе у нас опять не осталось бы ничего, кроме помидор. Но уже на выезде из Керчи наше терпение было исчерпано полностью и Светка на последнем светофоре уже влезла мне в штаны левой рукой, я же свернул направо и оказавшись в каких-то кустах в полутора десятков метров от трассы, сразу же приступил к делу. Когда мы очнулись, я увидел сопливые носы двух мальчишек и одной девчонки, прилипшие к стеклам на задних дверцах. На вид им было лет по шесть - семь. Я даже не стал их гнать, молча откинулся на сиденье и включил зажигание. Светка тем временем привела себя в порядок и мы выбрались на дорогу (детки мгновенно исчезли и я даже не знаю, видела ли их Светка, а спрашивать у нее не стал) и тронулись дальше. Следующий раз я остановился уже у магазина промтоваров на въезде в Отрадное с тем, чтобы купить мыло, которое то ли кончилось, то ли куда-то пропало.

По странному капризу Природы в ее ипостаси советской торговой сети, мы неожиданно обнаружили в отделе "галантерея" не только мыло, но и вполне приличное белье прибалтийского производства. Радости Светки не было предела и, начиная с этого вечера, она высасывала остатки моих мозгов, одетая по всем правилам жанра: в черных чулках на кружевном черном поясе и с сиськами, вывешенными наружу из черного же кружевного лифчика. Мне особенно нравились штанишки с рукавчиками (тоже черного цвета), которые то ли напоминали мне аналогичные у Татьяны, то ли просто были хороши сами по себе. Их точно так же можно было наполовину свернуть на бедра для того, чтобы обнажить влажное Светкино лоно и впиться в него губами...

В этом полусне-полукошмаре и прошли остальные дни (до сих пор не могу сосчитать, сколько же их на самом деле было). Кроме упомянутого эпизода с "МиГ-21" могу вспомнить только парочку, появившуюся однажды на нашем пляжике. Они решили, видимо, что мы со Светкой одни из первых советских нудистов и тактично расположились на другом конце пятидесятиметрового свободного пространства, Причем мужик разделся совсем, а дама оставила трусики. Мы практически не обращали на них внимания, и когда минут через тридцать на нас опять накатило, мы всего лишь сместились за камень, чтобы не трахаться в прямой видимости. Когда по окончанию приступа мы выползли из-за вышеупомянутого камушка, их уже не было. Светка смущенно сказала: "Я наверное, слишком громко кричала...". Я в ответ пожал плечами, мне было совершенно все равно, хотя кричала она действительно громко. Во время следующего приступа мы уже стали развивать мысль, стоило ли нам предлагать той парочке присоединиться. Не то чтобы мы этого очень хотели, но надо же было говорить о чем-то возбуждающем, а тут такой повод... Так что если если бы эта парочка осталась, думаю предложение с нашей стороны не заставило бы себя ждать. Правда, не уверен, что они бы согласились. Но по большому счету мне уже было абсолютно все равно кого, где, как и с кем, и совершенно аналогично, думаю, чувствовала себя Светлана. То, что на нас навалилось, больше всего мне напоминало (и до сих пор напоминает) тот самый роковой приступ поноса, который предотвратил совместное с Игорем употребление Татьяны, казалось, неизбежное. Одна ипостась Природы оказалась сильнее другой. Всего лишь.

А еще через день наступил конец. Утром, после завтрака и обязательной утренней гимнастики в тех же штанишках и лифчике (на этот раз для разнообразия без чулок) Светлана, как только пришла в себя, объявила, что вечером у нее поезд в Киев. Причем из Симферополя. Мы тщательно посчитали время, выяснили, что на пляж нам лучше не ехать и еще несколько часов плавали в поту в той самой конуре в непрерывных почти судорогах. Светка бессчетное число раз одевала и затем снимала пояс с чулками. Снимать после вхождения в раж его приходилось из-за жары, а снова одевать потому, что на меня в тот день этот наряд действовал особенно безотказно.

Наконец, зазвонил заранее поставленный на час "Ч" будильник, и мне показалось, что это произошло более, чем вовремя, ибо я, как мне кажется, был на грани того, чтобы попросту помереть в ее объятиях. Но до вершины мужского счастья как всегда, не хватило нескольких минут. Мы собрались, погрузили шмотки и единственное, что мне не удалось, так это проститься с Кузей. Он бесследно пропал. Приготовленные для него объедки пришлось отдать соседским собачкам. Появившаяся из ниоткуда хозяйка молча взяла деньги, которые, по моему разумению, я был ей еще должен, и закрыла за нами ворота. В последний раз я видел Отрадное с бугорка, того самого, с которого я когда-то наблюдал Светку, торчащую на остановке в ожидании, пока мы скроемся за горизонтом, с тем, чтобы ринуться затем на соблазнение Игоря. Светка тоже посмотрела назад, но мы не стали делиться друг с другом романтическими воспоминаниями, и надолго потонули в невыносимой жаре. Даже Феодосия, где я с трудом приткнулся у переполненного пляжа, не принесла облегчения и уже через десять километров мы снова пропотели настолько, что, казалось, никакого пляжа не было в нашей жизни никогда. Небольшое облегчение принесли горы, перед Симферополем жара уже немного спала и когда за пятнадцать минут до отхода поезда мы оказались на вокзале, было уже почти хорошо.

Ни я ни Светлана не обмолвились ни словом о том, что можно было бы обменяться телефонами и адресами и прощание тоже прошло как-то холодно, мне не хотелось ее смущать объятиями, но я стоял у окна и мы о чем-то несущественном больше молчали чем говорили до самого момента отправления и только когда поезд тронулся, я вдруг увидел слезы на ее лице, она хотела что-то сказать, но прикусила губу и исчезла в глубине вагона. Вместо нее выглянула ее подруга, та самая, которую я не видел с момента представления, устроенного ей на пляже, и с откровенно похотливым любопытством посмотрела на меня. Грешен, но в эти мгновения я больше всего думал о том, что неплохо было бы трахнуть и подругу тоже, и только через полгода, когда я был в самом разгаре долгой и мучительной процедуры окончательного развала своей второй семьи, я вдруг вспомнил о Светлане с жуткой тоской и прочно и навсегда пожалел, что так и не взял ее адреса и не оставил ей своего, хотя бы до востребования. И хотя в принципе найти ее не составляло никакого труда еще года полтора после этого (я знал факультет на котором она училась и достаточно было приехать в Киев и вся процедура поисков не заняла бы больше одного дня, в худшем случае двух), я на это так и не решился. Слишком большой груз вины влюбленности в другую женщину, как мне тогда казалось, висел на моих плечах, и только много позже я стал понимать, что для Светки это не стало бы препятствием. Но это было препятствием для меня...

Тут можно было бы и закончить историю со Светланой, если бы я не встретил ее в Москве, уже после кризиса 98-го года, точно не помню когда. Помню только, что было лето. А может быть ранняя осень? По крайне мере было тепло. Это произошло недалеко от метро "Третьяковская". Я приехал покупать блоки памяти в микроскопическую контору, которая торговала (и до сих пор, наверное, торгует) сертифицированными для бренднеймов (т.е. всяких там Тошиб, Компаков и прочих) модулями памяти чуть дешевле, чем все их московские конкуренты. Во дворе фирмы была какая-то стройка, и я слегка поплутал между обычным в таких случаях строительным мусором, прежде чем нашел-таки проход к заветной двери. А когда шел обратно, чуть было не налетел на достаточно толстую тетку, перегородившую мне дорогу. Я поднял глаза, извинился, отметив про себя, что полнота этой тридцатипятилетней женщине в общем, к лицу, невзирая на перепачканный краской комбинезон, хотя на мой вкус ее (женщины, а не краски) слишком уж много, и хотел было идти дальше, как вдруг она со странной улыбкой спросила:
- Вы меня не узнаете?

На мгновение я опешил. Потом хотел было еще раз извиниться, но вдруг на меня как нахлынула картина, привидевшаяся мне на пляже в один из этих бредовых дней: полукруг бухты, вставший слева стеной, повинуясь легкому движению руки неизвестного мне летчика в кабине "МиГ-21бис", затем прозрачный лед несущегося навстречу неба в абракадабре символов на ИЛС и сквозь это уже проявилось Светкино лицо, задумчиво смотрящее в небо вместе со мной и тут же, следом, все остальное: струящийся по нашим телам пот, закинутое кверху лицо Игоря, полное сладкой боли, когда он кончал ей в рот, Светка, наигранно плотоядно облизывающаяся, держа перед собой оба наших члена (это было уже где-то в середине спектакля), ее попка, невыразимо прекрасно вздрагивающая в такт толчкам моих бедер и Татьяна на коленях перед Игорем, а точнее - та эрзац-Татьяна с порнографической картинки...

Мгновение я переживал все это и затем почувствовал, как краска заливает мое лицо. И добро бы только это. Что-то зашевелилось в глубинах моего организма и я вдруг понял, что еще немного, и у меня встанет и сильно пополневшая Светка сможет повторить некоторые примечательные моменты нашего тогдашнего общения, встав на колени прямо здесь, среди строительного мусора и любопытных взглядов своих подруг...

Моя реакция и последовавшая за ней растерянность не стали для Светланы секретом. Она усмехнулась:
- Вижу, помните. А я, вот, приехала к вам в Москву на заработки. Ну, идите, а то мой муж появится и опять ревностью замучает. Идите, идите. Рада была Вас видеть в добром здравии.
- Я тоже, - только и смог выдавить из себя я в ответ и стал, как мог аккуратно, выбираться из дебрей то ли стройки, то ли ремонта, опасаясь больше всего одного: споткнуться и набить шишку прямо здесь, на глазах у нее и ее ревнивого мужа.

Вот, собственно и все об этом человеке. На счастье мои собственные дела не блистали тогда особыми финансовыми успехами и это избавило меня от мук совести по поводу того, что любимая некогда женщина совсем рядом копается если не в грязи, то по крайне мере в водоэмульсионной краске или там штукатурке, зарабатывая на хлеб себе и детям. Что любимая, на этот счет можно было уже не лукавить, неисповедимы пути Господни во всех его промыслах, в том числе и в том, который мы называем любовью...

8.

Когда поезд вместе со Светланой, ее похотливой подругой и черным бельем прибалтийского производства скрылся за станционными постройками и вагонами другого состава, и тем самым мгновенно и прочно исчез из моей жизни, я повернулся и побрел к машине. В принципе, я мог немедленно уезжать. Семью сотнями километров севернее меня давно уже ждали достаточно важные дела с украинскими партнерами. И самое время было вывернуть на московскую трассу, переночевать на каком-нибудь посту ГАИ и появиться во второй половине следующего дня в гостинице города Комсомольск-на-Днепре, где меня уже должен был ждать забронированный номер. Беда была только в одном. Завтра, в 11-25 в аэропорту города Симферополя начиналась регистрация билетов на рейс, которым улетала в Москву Татьяна. Вместе с Игорем, конечно.

На что я надеялся, как собирался переговорить с ней и что я хотел ей сказать - не знаю. Но зато я твердо знал одно: ни за что на свете я не тронусь в свой далекий путь на Север (через три дня еще тысяча километров до Москвы) до того, как попытаюсь ее увидеть. Хотя бы издалека. Так что на деле вопрос у меня был только один: где переночевать. Не заявляться же в самом деле в ту самую квартиру. Хотя эта идея, надо сказать у меня в голове бродила. Напоминаю, что в те времена устроиться в гостиницу в городе Симферополе в разгар лета было совершенно невозможно. Ни за какие деньги, которых, кстати, у меня оставалось тоже в обрез. Слава Богу, что с 76-м бензином проблемы если и были, то вполне решаемые. Про это, впрочем, я уже говорил.

Чтобы не терять время, я отправился в стороны рынка, однако тот оказался уже закрыт и я едва-едва успел купить буханку хлеба и пару банок шпрот в каком-то магазине, предварительно отъехав подальше от вокзала, чтобы не подвергать себя риску пищевого отравления. Затем не нашел ничего лучшего, кроме как поехать к тому самому дому, ввиду которого и поел, как мог, не сводя глаз с подъезда.

Впрочем, это оказалось бесполезным, Игорь и Татьяна не появились. В конце концов я переехал на другое место, откуда видны были уже окна. Они светились, но в них я не увидел ничего кроме совершенно неопределенных теней. В конце концов я так и уснул в машине, и был среди ночи разбужен ГАИ'шниками. Они даже спрашивать не стали, чего я тут сплю, только проверили документы и посоветовали переехать из темного двора на улицу, что я и сделал, снова став в виду подъезда.

Проснувшись ранним утром, я отъехал подальше и продолжил наблюдение, позавтракав остатками хлеба и второй банкой шпрот. Около девяти утра к подъезду подъехало такси и через несколько минут в него погрузились Татьяна и Игорь. Никаких следов ссоры между ними внешне не наблюдалось. Такси могло ехать только в аэропорт, так что особого труда следовать за ним, оставаясь незамеченным, не составляло. Труд составило совсем другое: понять, на кой черт я тащился за ними в аэропорт вообще. Я запер машину и застыл в растерянности посреди стоянки, наблюдая, как Игорь и Татьяна тащат свои вещи к залу регистрации. Я осознал вдруг, что совершенно не хочу попадаться на глаза ни ей ни, тем более, ему. Что я скажу Татьяне? Что у меня заболел животик? Так что, потоптавшись на стоянке и почувствовав себя полным идиотом, я снова залез в свою "трешку", несколько минут просидел, не двигаясь, затем аккуратно включил двигатель и порулил прочь из города Симферополя и прочь из Крыма. Все стало прошлым.

До Комсомольска-на-Днепре я добирался в этот раз то ли десять, то ли двенадцать часов, уже и не помню. Настроения не было никакого, дороги на Украине тогда были не лучше, чем теперь, сплошная двухрядка (один ряд туда, другой обратно), частые обгоны, и я ехал, как во сне, особенно не гнал, и казалось мне, что нет ничего позади и нет ничего впереди и вся жизнь - это выщербленный асфальт, вереницы грузовиков и тупые чайники, не умеющие обгонять. Потом пошел дождь, и хотя он был слабым, но ветер дул справа и обгоны приходилось совершать почти вслепую, поднятая колесами грузовиков водяная пыль совершенно застилала обзор, и во время одного из таких обгонов меня занесло, но я выправился, не помню уже как, и проскочил в миллиметре от встречного КАМАЗа, и в это мгновение между жизнью и смертью я как никогда ощутил свое одиночество. Если бы меня растерло между двумя грузовиками на этой несчастной дороге, я бы так и растворился в пустой степи, для меня не было бы уже ничего, все послесмертные хлопоты были бы уделом моих родственников, не моим. И на мгновение мне невыносимо захотелось на самом деле пропасть, раствориться в украинской степи, где пропал, растворился когда-то Нестор Махно, непризнанный и забытый военный гений 20-го века. Ведь на самом деле в Париже доживал свой век уже не он, только его телесная оболочка. Истинный Батька Махно не мог существовать вне своей земли, несчастной своим богатством. И точно также моя телесная оболочка, а совсем не я, крутила руль и всматривалась в водяную марь, стелившуюся за каждым грузовиком. А я сам витал в самому мне непонятных небесных сферах между тремя женщинами (включая мою тогдашнюю жену), каждая из которых на самом деле была нужна мне как хлеб или воздух и каждой из которых нужен был я. И с каждой из которых я в тот момент уже расстался, по крайне мере в своей душе.

Но все заканчивается. И закончилась эта дорога и я уже в сумерках въехал в Комсомольск-на-Днепре, покрутился на задах горно-обогатительного комбината и остановился в конце концов у гостиницы. Еще через полтора года кончилась история и с моей тогдашней женой. Кончилась совсем для меня неожиданно, в том же духе, что и Крымская опупея. Мы уже давно к тому времени развелись, но иногда все-таки общались, благо жили в соседних подъездах. Мы сохранили хорошие отношения, но до постели не доходило по целому ряду причин, хотя это и не совсем типично для супругов, расставшихся без особого скандала. И вот однажды она зашла ко мне в тот момент, когда в гостях у меня был один из школьных еще товарищей, не буду называть его имени. Некоторое время мы бездумно потребляли спиртные напитки и когда уже порядочно "расслабились", я от нечего делать принялся настраивать разговор на непристойный лад. (Впрочем, в тот вечер я не блистал оригинальностью, это у меня "общее место". В очень давние времена лаборантка Танечка как-то отметила, что я с неописуемой элегантностью могу перевести любой разговор в совершенно непристойное русло максимум тремя словами, формально вполне невинными. В предельном случае это было вообще одно слово, например: "Да?", сказанное с соответствующей интонацией.) И как-то само собой получилось, что когда мною был не то чтобы задан задан не совсем невинный вопрос, а не завязать ли девушке глаза, а просто упомянуто, уж не помню в каком контексте, насчет повязки на глаза, девушка неожиданно не то чтобы согласилась, а высказалась в том смысле, что это самая хорошая идея, которая была ей услышана во время всего разговора. Фокус был в том, что в то самое лето, перед поездкой в Крым, мы вместе с ней смотрели порнофильм, в котором девушке как раз завязали глаза для того, чтобы не смущать ее одновременным общением с двумя мужчинами. Все мы конечно, понимаем, что слово "смущать" в данном контексте по меньшей мере двусмысленно. Классической черной повязки у меня не нашлось, пришлось обойтись куском эластичного бинта, который, как выяснилось, защищал скромность девушки ничуть не хуже, но когда повязка оказалась на своем месте, нам с товарищем ничего не оставалось делать, как приступить к действиям. Причем и его и, не скрою, мое смущение, оказались столь велики, что в этом вопросе возникла даже некоторая задержка и дама была вынуждена задать вопрос, начнем ли мы когда-нибудь что-нибудь делать. Такой вопрос со всей очевидностью ставил под вопрос нашу мужскую состоятельность и мне пришлось немедленно и сразу задрать на бывшей жене юбку, на что она заявила, что ее лучше бы вообще снять и она надеется, что я не забыл, как это делается.

Остальное, опять-таки, вы наверняка видели в каком-либо порнофильме, так что описывать это подробно не имеет ни малейшего смысла. Лучше всего на эту тему высказались оторванные советские актеры в якобы детском фильме (с названием, по-моему, "Король-олень"). Там в качестве считалочки использовалось слегка замаскированное скороговоркой "Раком в рот, а потом наоборот" (как вы наверняка поняли, именно эту считалку я вспоминал постоянно, когда упоминал об общении по формуле "2+1"). Общий сюжет фильма соответствовал: история о подмене короля (или принца, уже не помню) во время охоты на "злого конкурента". Из актеров помню только Яковлева. Но да Бог с ним. Приятно, что я в своих сексуальных бредятинах не одинок. И только. Но Ирину мы, тем не менее, терзали несколько часов. Естественно повязку с глаз она сняла не о чтобы немедленно, но в сравнении с общим сроком... Потом, как водится, сразу уснули, и когда проснулись, процесс был повторен. Потом ... Но это совсем другая история.

. . .

С мужем Татьяны мы до сих пор изредка встречаемся. Ни ему ни мне эти встречи не приносят удовольствия, но мы, что называется, держим марку: вежливо здороваемся и по паре минут болтаем о каких-нибудь пустяках, прежде чем кто-то из нас выдумает предлог для того, чтобы исчезнуть в бесконечных коридорах нашей шарашки, ставших еще более непонятными в последние два года. Я не имею никаких дел с его то ли отделом, то ли департаментом, черт сломит голову в нынешних названиях, и до меня почти не доходят слухи или какая иная информация о нем. Правда в последнее время я стал часто встречать его в компании высокой шатенки с полными губами и какое-то чутье подсказывает мне, что это не просто совпадения, и что Татьяна, которую я тоже иногда вижу, но только издали, сидящей на правом сиденье его "девятки", заимела соперницу. Это не дает мне облегчения, воспоминания начинают мучить меня снова, хотя что от меня зависит?

Но мало того, меня иногда начинает мучить куда как более безжалостный палач - надежда. И это самое страшное...