Каждый из нас переживает однажды свою ночь в Гефсиманском саду. Альбер Камю
С горбатым носом твой Христос,
А мой, как я, слегка курнос.
Уильям Блейк
Не помню, как очутился на маскараде. Я не спал уже девятый день, и, на мой взгляд, превратился в чистый дух. Я просто шел на звук музыки, вот и всё. Нет, я не считаю, что оскорбил общественную мораль. Я ничего не призывал разрушить. Просто так вышло. Я не знаю, зачем было столько витрин в том месте, где решили устроить маскарад или карнавал. Что нет? Ну, это мне не известно, кто завел людей. Там все плясали, пели, веселились, одним словом. Знаю ли я законы? В общих чертах. Дайте-ка посмотрю.
Читает вслух.
58. Никто из состоящих в разряде мирян да не преподает себе Божественные тайны.
64. Не подобает мирянину пред народом произносить слово, или учить, и брать на себя учительское достоинство.
Судя по всему их даже два. Хм. Да, не знал. Что не освобождает от ответственности; конечно, понятно. Но всё же - мы просто играли. Никто не ожидал, что такое случится! Да, я осознаю, что никто кроме меня этого не видел. Я не сумасшедший. Хотя был буйным. Зачем я надел эту маску? Я сам не вполне... Не спрашивайте, мне очень больно. Да, я узнаю лицо, изображенное на маске. Отдаю себе отчет. Нет, не помню, когда её сделал. Думаю ли я, что это кощунственно? Нет, я уверен в том, что кощунственна сама смерть моего отца, а не моя маска, на которой он воплотился. Я не понимаю - зачем, повторяю вам. Может, я снова хотел обрести с ним связь? Я многое не успел ему сказать. И даже похоронить по-человечески не вышло - всё на кого-то переложил. И побежал, куда позвали. Нет, я не жалоблю. Я очень хочу спать, отпустите меня. Вы меня держите здесь, но я же пошел с вами, думая, что арестован! Сейчас я уже не знаю, кто вы.
.
Нет, я не совсем актер. Я иногда играю, и мне за это платят. Создаю образы, понимаете? Ну как будто во мне несколько людей разом. Нет, я не шизофреник. Да, у меня часто болит голова, но это от передозировки людьми, сидящими во мне. Нет, я не употребляю наркотики - на карнавале я их попробовал впервые. Это не была магия! Что вы! Я ничего не умею. Так получилось. Да, я видел то, что никто не видел. Может, я спал, а? и вы меня отпустите? Хорошо, хорошо, я могу рассказать всё это заново. Что это за бумага? Карта. Карта города умерших.
Не советую по ней идти. Там слишком много. Слишком для человека. Не могу лучше выразить свою мысль. Я? Да я был там, но я же знал, куда иду. Что здесь страшного? А вот сейчас, когда я не понимаю - кто вы? - я немного волнуюсь. Нет, этот город недалеко, тут дело не в географии. Он...тут. И везде. По порядку? О, господа судья... Ну тогда слушайте.
Я был среди этих красивых людей, и они здоровались с морщинистым "лицом" моего отца, будто он ёще жив. Один подошел ко мне и сказал: о, старик, ты изображаешь смерть? А я подумал, ну да, я же сделал маску по лицу отца в последние дни его жизни, каким запомнил. Он, господа, тяжело болел, раком легких, и выглядел действительно страшно. Безжизненно, что ли. Я как-то привык к тому, что он умирает и несколько даже мертв. Не хочу показаться малодушным, но всё было слишком ясно.
Никогда не представлял, что в таком случае должен делать второй человек. То есть любимая, жена, в данном случае. Ну, хорошо - в моем случае. Мне казалось, - _________________________________________________________________всё.
Для нее жизнь оборвалась, и она сама живет в нашем мире, только постольку не завершены ёще земные ритуалы. Речь, конечно, о погребении. Когда я увидел моего отца невозвратно мертвым, я понял по его лицу, что чем дольше его тело проведет на земле, тем большим это будет кощунством. Человек в таком состоянии не предназначен для этого мира, и если хотите, земля вопиет о его принятии. Он здесь неловок, беспомощен, иногда, не скрою, отвратителен. Но там, там! О, вы не знаете, как преображается он в своем "городе" - ему кажется, что откуда он был отлучен и потому несчастлив. Земная жизнь представляется ему суетным сном, пошлым и тривиальным. И никогда не знаешь, чью жизнь ты прожил, так они в итоге похожи и безлики.
Обмывание тела, вынос гроба и поминки - это пьяная возня на костях, где, в конце концов, кто-то неизбежно совокупляется... Тут я перегнул? Ха, туда же приходят молодые, а потом они покидают Вас, ничего не поняв, и идут тешиться жизнью. И знаете что? Правильно делают. Нечем с ней больше заниматься, с этой самой жизнью.
И потом - так все переживают, что у нас недобор в населении - ёще немного покойников и нас не возьмут в команду жителей Земли. Ну а если мы не хотим?
Если мы наигрались, и воли к жизни у нас нет.
А им там хорошо. И всё потому, что они уже воскресли, обрели вторую жизнь или начали новую. Это иное бытие прекрасно, и никто не скажет противоположного.
Прошло шесть дней. И столько же ночей я не спал. В какую-то из них я сел перед зеркалом, чтобы увидеть свои глаза - видны ли они вообще, есть ли красная сетка. Я выглядел бледно, но очень даже вдохновленно. Как будто посвежевшим, ожившим. На ум даже пришло - одухотворенным, но тут я засмеялся. Я смеялся очень долго, разбудил мать. Она все эти дни только и делала, что лежала и, по-видимому, спала. Любовь на всю жизнь - это очень тяжело, и когда её не стало, пришло время отдохнуть. Этот небольшой бесчувственный отдых до смерти знаком каждому вдовцу и каждой вдове.
В ту ночь я впервые услышал их музыку, с карнавала. Это был "Орфей и Эвридика". Он спускался за ней в землю мертвых, но не вернул её. Хотя от его пения даже Сизиф угомонился и сел на свой камень. Что толку, она не пошла. Ей было хорошо там.
Потом я открыл шкаф, где висела одежда отца. Согнав моль с его галстука, я разломал шкаф и зачем-то начал делать из него деревянный круг. (Тогда уже у них заиграл "Персей"). Потом как-то само собой появились глаза. Открылся рот. Не сам, конечно, я его вырезал. Вы менторски дотошны, господа судьи - такие как вы обмирщаете язык.
Скоро я добился сходства с лицом отца. Я плохо рисую, вырезаю - тем более, всю жизнь играл только фантазией, не ножом. Потому-то у меня на руках все эти порезы, которые вы приняли за моё пристрастие к наркотикам и суициду. Когда я закончил, и надел маску на себя, в этот самый момент я услышал, как зеркальный щит спасает Персея от смертельного взгляда Горгоны. Опера заканчивалась. В зеркало на меня смотрело лицо отца. Сходство было изумительным. Я почувствовал, что готов. К чему? Я не знал тогда.
Боюсь, вскоре исчезло и само зеркало. Остался только я и он. Единое целое.
И тут-то, тут они завели новую музыку! Мне не оставалось ничего, как идти к ним. Это был странный карнавал. Там играли "Страсти по Матфею", и люди веселились под них. Они радовались, как дети. Прикасались друг к другу, будто не веря, и смеялись от счастья. Их голоса разливались в ночной тишине, а босые ноги приплясывали в такт.
Они к чему-то готовились - к чему-то праздничному, о чем они знали, что, быть может, с ними уже было, и случится вновь. А потом они принялись благословлять землю, стоя на коленях гладить её, будто возлюбленного, и о чем-то перешептываться. Они плакали от радости. Я никогда не видел столько нежности.
Я огляделся. Это был переулок, невдалеке от центра. Вокруг только офисные здания, жилых домов нет. Горят фонари, мигают сигнализации. И ни души, кроме нас.
И тут молодая девичья маска закричала мне в "лицо": Баутта, баутта! Он боится смерти! - и засмеялась. "Странно, - подумал я. - Кто её не боится?". Я мельком рассмотрел девушку. Она была, господа судьи, пухлой и, что не удивительно - полногрудой. Она подпрыгивала и словно подбрасывала вверх два круглых кулька. Однако потом, у неё слегка задралась блузка, обнажив низ живота, и тогда я понял, насколько она худа. Ей пышность оказалась такой же маскарадной, как и её лицо. Маска - это белое, словно фарфоровое личико, усеянное множеством рыжих веснушек. Черные остро изогнутые брови и ярко-красные губы. Да, она немного отпугивала. Но стоило лишь опустить глаза вниз, как ей пышность сразу расслабляла свои языческим, плодородным уютом. И тогда амбивалентность искусственной строгости и естественной щедрости...Я сказал амбивалентность? Ну, хорошо, я одновременно почувствовал противоположность в любовании красотой и блаженством обладания. Согласен, мы говорили о другом...
Вот тогда и появилась маска смерти. Она ходила между нами, но никто не обращал на нее внимания. Однако я ясно понимал, что подобное возможно только сегодня - в любой другой день карнавал разбежался бы в страхе.
Люди не боялись её, но и не пытались задеть. Просто не замечали. Было чувство, что есть что-то сильнее смерти, но вряд ли на этом основании стоит её злить. Этого "что-то" они все ждали как праздника.
Я старался не оборачиваться к маске смерти, но она сама заинтересовалась мной.
Я стоял перед девушкой, которая непрестанно прыгала, словно не умела танцевать, когда вдруг она обняла меня и закрыла мне глаза. Я чувствовал спиной, как она смотрит в лицо кому-то, кто оказался позади меня. "Черный жнец, но сегодня не его урожай", - прошептала девушка мне. Тогда внутри меня закричало - "ты не должен быть здесь! Он вправе тебя взять, потому что ты обманом сюда зашел". Внутренний голос подчас бывает пессимистичен.
Маска смерти развернула меня к себе и долго смотрела мне в "лицо".
- Я тебя видел. Ты умер, - сказала она.
О, здесь я во второй раз заново пережил смерть отца. Вы не представляете: оказалось, что я до сих пор не верил в его смерть! А думал - "всё слишком ясно".
- И даже если на тебе его маска, я посчитаю, что ты баутта, - насмешливо продолжила она.
- Баутта, баутта, - закричали вокруг. И я понял, что весь карнавал замер на время, пока смерть испытывала жизнь.
Моя мнимая победа одурманила меня. Я вскричал и, отобрав у кого-то красного вина, пил его, и поливал себя. В сущности, опьянение мне не было нужно. Я и так трясся от возбуждения, словно в экзальтации. Меня стали мазать чем-то жирным, и сейчас я понимаю, что это было растительное масло.
Тогда-то мы и разрушили...
Да, начал я. Я закричал, что демоны смерти вокруг нас, и их надо бы уничтожить, чтобы освободить мертвых. Все восприняли предложение как игру и согласились. Правда, спросили меня, где мы найдем их.
Я сказал - там, где мы установим их обиталище (ясно помню, что употреблял именно такие слова), там они и будут. Мы сделаем их пространство реальным, поверив в него.
Я указал на офисное здание напротив и направил туда людей. Я сказал:
- Мы продолжим поход на стены, вслед за Камю и Сартром. Мы подберем знамя Ростова, спящего в снегу. И заручимся поддержкой улицы, которой в сущности все равно. Власть легко дастся нам, ибо никому от нее нет проку. И будут упрямиться стены, реветь, как Валаамская ослица, лишь бы не сдвинуться с места.
Но мы запоем нашими мощными голосами, и Ерехон рухнет. Только глухой
не знает, как они не прочны стены, и сколь жаждет камень участия в чуде. Лишь привычка камней лежать один на другом создает препятствие.
Здесь маска смерти с любопытством посмотрела на меня.
И свершилось! Наши голоса разбудили камни по одиночке, и они, поняв всю свою беспомощность и раболепие, - рассыпались сами.
За стенами, когда мы сокрушили витрины, наши враги даже не стреляли по нам. Они бросались на нас, точно безумные полудохлые обезьяны, норовя откусить наши языки. Мы связали их понарошку и вскоре отпустили к нам веселиться. В здании сидели такие же ряженные, как мы, только и ожидая нашего штурма. Выяснилось, что люди с карнавала давно поделились на две группы, и сражение было запланировано. Я ничего не изменил, лишь поучаствовал в игре своими призывами.
Помню, я ходил по этажам этого офиса, и на рабочих местах, где скопилась пыль, видел контуры клерков, что работали здесь раньше. Перед одним из компьютеров я увидел пыль и фотографию с черной лентой. Я узнал его и пошел на выход.
Я не говорил людям крушить всё вокруг, я только сказал об абсурдности перехода человека из бытия в небытие, и как нескончаемо скучно жить в данных тебе условиях. А они говорили, что знают об этом, но знают и больше. И на радостях плясали на столах и клавиатурах, и пели вместе с хором из "Страстей".
Я оглядел их, и заметил, что маски смерти среди нас больше нет. Она ушла, не дождавшись чего-то, что предвосхищали люди с карнавала. Когда меня позвали, я обернулся не сразу - реакция у меня почти отсутствовала. Мне казалось, я уже не думал, не мыслил, не был здесь. Обернулся ли я? Не знаю точно, но потом увидел свет, словно за нами приехали машины и осветили все здание. Я пытался отвернуться, но бесполезно. Тогда я опустил глаза, ина мраморном полу увидел отражение... Рассказывать дальше? Что ж, как угодно.
Их было двое, и они шли мимо всех. Однако совершенно ясно, что любой из нас ощущал, как связано их движение с нами. Первый сказал, проходя близь меня:
- Они закрываются руками от себя, ведь люди - свет мира. И не в первородном грехе суть искупления, не столько уже. В конце концов, кто не верит в свое воскресение, как в мое, вряд ли должен расплачиваться за то, что содеял Адам. Ни меда, ни жала, разве не так? Чувство вины, что преследует людей, исходя от меня - вот новый первый грех. Потому что тот, кто был Вторым человеком, чувствует свою вину.
- За что, Боже?
- Видишь этого человека, Павел? Он оставил своего отца в день похорон. Когда-то я призвал другого человека сделать так. Сегодня я покаюсь перед ним.
- Ты, Боже?
- Да, Павел. Я же был человеком, когда это случилось. Он попросил день, чтобы похоронить отца, и я сказал ему - мертвые позаботятся о мертвых. И он последовал за мной. Когда я так ответил, во мне говорил не человек и милосердие, но Бог и его воля.
Но это не все, Павел. Далеко не все. Я принес мир, а меч дал, чтобы отделять добро от зла. Ибо если я говорю - блаженны миротворцы, то сам должен стать первым из них. Матери и сыновья, братья и сестры - не я их разделю, а сами они разойдутся, если одни злы, а другие добры. И всяк, кто не узнал свою мать, также покаяться должен перед ней, значит, и я, Павел. В первую очередь я. Почитай родителей своих, - сказано, а я матери своей не признал. Не в отречении от злого человека, а в борьбе за душу его и свет в нем - истина есть. Я распекал лицемеров, а сам говорил в двух лицах. И стращал маловеров адом, которого, безусловно, нет, как и самих маловеров. И покаюсь пред городами Хоразин, Вифсаида и Капернаум - не будет им горя, не низвергнуться они в ад, не столько потому что нет его нигде, а потому что не каяться во вретище и пепле, но добровольно и свободно, будто ты есть Бог - и всё равно каешься.
Всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые. Тогда зачем я оставил после себя засохшую смоковницу без плодов?
По плодам моим узнают меня. И воскрешу я это дерево, как невинно убиенное мною.
Так если у смоковницы взять подобие, когда ветви её становятся уже мягки и распускают листья, то близко лето. А если она засушена, то, значит, и я не близко, не при дверях.
Нельзя говорить доброе, будучи злым. Так за что я тогда ругал фарисеев? Какое право было во мне, кроме божественного?
- Но разве этого не хватит, Боже?
- Нет, природа моя человеческая, другая моя природа - говорила: не хватит. И не плох книжник своими знаниями, а даже хорош, но плох тот, кто обмирщает в мыслях своих Святой Дух, не веря истинно, но зная букву писания. И покаюсь перед людьми, коих пугал адской печью не веря в их верубез страха - пусть знают, что плач и скрежет зубов - дела только мирские, и творится сиё между людей. Иначе уподоблюсь слепому, ведущему слепых. А те, кто не напоили меня, не накормили, не дали приют и не посетили в болезни - те не напоили меня, не накормили, не дали приют и не посетили в болезни. И всё, и более ничего.
- Но Боже, что разрешено на земле, то и на небе. Неужто церковь Твоя не может покаяться за Тебя?
- О нет, Павел. Я сказал - создам церковь на камне: то есть там, где двое или трое собраны во имя Моё - там Я посреди них. Если двое согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы не попросили, будем им от Отца Моего Небесного. О большем, Павел, я не говорил. И не гоже этим людям каяться за меня, когда я должен это сделать перед ними.
И жаль мне, Павел, что не содеял я чудес для всех людей только из-за неверия некоторых.
...Смерть уже ушла, Павел. Сегодня воскреснут мертвые во плоти, но явлены живым они будут в конце времен. И пребудут они в воскресении, как Ангелы в Царстве Небесном.
И отец этого человека непременно восстанет среди них, как малое дитя. И пусть наш гость уже покинет праздник воскресения - бессмертие не возможно без смерти.
Так я очутился на улице, где меня вскоре арестовали. Я видел разбитые витрины, слышал шум сирен, и, поняв, что один, начал рисовать карту "города" мертвых, чтобы мне поверили. Да, топография напоминает то самое место, откуда вы меня увезли. Но это кажущееся сходство.
Я вам всё рассказал. И требую, чтобы меня отпустили. Отдайте мне мою маску. И скажите, кто вы? Вы похожи на лицемеров, которые бесконечно толкуют закон, не исполняя его. А впрочем, ладно. Не моё дело. Прощайте, я поеду на кладбище и проведу там хотя бы пару часов рядом с отцом. Я знаю, что он там будет. Воскресшие лишь там встречаются с живыми. Там хорошо, тихо и несуетно. Можно поговорить, зная, что услышат. Чайте воскресение мертвых, ибо наступит оно.
Выходит из церкви и бредет по улице. Он в маске и люди улыбаются ему, веселясь.
Наконец кто-то окрикивает его.
- Sior Maschera!
- Да? - отвечает. И видит перед собой девушку с карнавала. Она без маски, но, думается, он узнал её. Безусловно, на ней нет "полногрудия" и прочего маскарада. Остается удивляться, с помощью каких сил они смогли увидеть друг друга.