Сергею Петровичу шёл сто седьмой год. Он был одинок и проживал в своей однокомнатной квартире на первом этаже в первом подъезде обычной пятиэтажной "хрущёвки".

Двадцать лет уже прошло, как ушла из жизни его милая Лиза, с которой они прожили сорок семь лет в почти идеальном браке. Почти идеальном, потому что для полной идеальности вступившим в брак мужчине и женщине не хватало детей. К сожалению обоих, жизнь распорядилась так, что испытать счастье материнства и отцовства им было не суждено: обнаруженная врождённая аномалия в развитии внутренних женских органов Лизы не оставила супругам ни единого шанса. Это, конечно, огорчило Сергея Петровича, но совершенно не повлияло на их отношения - для него, рано потерявшего родителей и не имевшего других близких родственников, Лиза оставалась единственным родным человеком.

Она ушла тихо, никого не потревожив, в ночь после своего восьмидесятого дня рождения - просто уснула вечером и не проснулась на утро. Сергей Петрович долго и упрямо не хотел мириться с произошедшим. Вопреки реальности он чуть ли не в буквальном смысле слышал её тихие шаги в комнате или на кухне, слышал её голос в телефонной трубке, когда был уверен, что только что зазвонил телефон, видел её медленно идущей с пакетом, когда смотрел из окна кухни на улицу. И когда примерно через два месяца после похорон единственного дорогого для него человека ему на глаза попалась какая-то газетная статья, где говорилось, что по утвердившейся последние десятилетия статистике женщины живут гораздо дольше мужчин, Сергей Петрович, не сдерживая слёз, начал яростно комкать и раздирать руками эту газету, а потом остервенело топтать её ногами.

Но жизнь продолжалась. Она навязчиво врывалась к нему звонкими голосами детей во дворе дома и громкими ночными посиделками молодёжи на скамейке у подъезда в тёплое время года; любящая поговорить старая соседка Филимоновна из квартиры напротив регулярно захаживала к нему в гости и сообщала всевозможные новости обо всех и обо всём, даже если эти новости давно уже не были новостями; приходила почьтальонша с пенсией, навещала сотрудница социальной службы; соответствующие его возрасту болезни, периодически обостряющиеся, тоже не давали Сергею Петровичу забыть о том, что он ещё жив. Так проходили годы, которые сложились в два десятилетия.

Старый человек, проживая день за днём, ещё замечал красоту и гармонию во всём, что его окружало: в бьющем в окна солнечном свете, щебетанье птиц и шелесте деревьев, в шуме дождя и завывании ветра, в жужжании насекомых летом и колючих снежинках на лице зимой. Да только он уже не видел смысла обременять указанную природную вселенскую гармонию своим никчёмным, по его собственному мнению, существованием. Ему давно осточертели ежегодные поздравления с днём рождения и пожелания прожить ещё столько же лично от главы города и из года в год повторяющиеся вопросы журналистов о том, как ему удалось топтать землю так долго, каков секрет его долголетия. Он просто устал от жизни. Так обычно говорит большинство стариков, которым перевалило за восемьдесят. Но, как говорится, живым в гроб не ляжешь.

А последние месяцы его одолевало какое-то гнетущее чувство, которому он не находил описания и названия. Кажется, в этот раз всё же его время подходит к концу, пришёл к выводу Сергей Петрович, объяснив именно этим свои ощущения, и в душе испытал облегчение. Но проходили дни и недели, затем месяцы - ничего не менялось: всё то же одиночество, разбавляемое говорливой соседкой Филимоновной, всё те же старческие болячки и недержания, всё тот же не меняющийся распорядок дня с ежемесячными приходами почтальона, приносящего ему пенсию, и с регулярными приходами работницы социальной службы.

Сергей Петрович ничего не понимал: ведь я уже готов к уходу, уверял он сам себя и даже периодически ложился на свой старый скрипучий диван и складывал руки замком чуть ниже грудной клетки - ну вылитый покойник. Так он лежал бывало и по нескольку часов, изображая из себя усопшего, но старуха с косой словно игнорировала его или просто-напросто забыла о нём.

Он вставал с дивана и продолжал жить: ел, когда хотел есть, пил, когда хотел пить, немного спал, когда хотел спать, смотрел новости по телевизору, если вдруг у него просыпался редкий и недолгий интерес к происходящему в мире. От этого бессмысленного существования, которому он не видел причины и конца, старый человек становился с каждым месяцем всё более раздражительным и вспыльчивым.

"Будь Лиза сейчас со мной, жизнь была бы совсем другой", - мысленно уверял он себя.

Звонок в дверь заставил его вздрогнуть и очнуться от своих мыслей. Он не спеша прошаркал в прихожую и несколько секунд постоял неподвижно. Он не хотел открывать и видеть кого бы то ни было и надеялся, что человек на лестничной площадке удовлетворится тишиной в квартире и уйдёт. Но звонок снова взорвался резкой требовательной трелью.

- Оставьте меня все в покое! - хрипло прокричал пожилой человек в сторону входной двери.

- Сергей Петрович, здравствуйте, откройте, пожалуйста, - раздался за дверью знакомый голос. - Это я, Елена, из социальной службы. Помните меня? Я принесла вам продукты. И в квартире помогу убрать.

"Ну конечно, я тебя помню, - подумал про себя Сергей Петрович. - А ты думаешь, раз старому хрычу уже сто шесть лет, так он и не помнит, кто к нему два дня назад продукты приносил?" Но вслух ничего не сказал и, щёлкнув замком, приоткрыл дверь наполовину.

Девушка с улыбкой ещё раз поздоровалась и намеревалась, как обычно, пройти в квартиру с пакетом и разложить купленные продукты в холодильник, но Сергей Петрович в этот раз решительно загородил собой проход и привычно дрожащей рукой забрал пакет с продуктами у социальной работницы.

- Спасибо за продукты, - проворчал он. - Квартиру убирать не надо. Давайте свою бумагу, я распишусь, что вы у меня были и всё сделали, и можете быть свободны.

- Но... - начала протестовать Елена, и на лице у неё проступило беспокойство - ранее её подопечный так себя не вёл. Уж не случилось ли у него что-нибудь?

Сергей Петрович не дал ей продолжить:

- Спасибо за продукты, - повторил он ещё раз и требовательно протянул руку за документом, в котором всегда расписывался за каждое посещение его социальным работником. Подслеповато прищурившись даже в очках, он черканул в бумаге какую-то закорючку и, быстро и не очень вежливо попрощавшись, закрыл дверь, снова оставшись в одиночестве.

Погрузиться в свою грусть и печаль по новой ему не удалось. Не прошло и пяти минут, как входная дверь начала сотрясаться от крепких ударов.

- Петрович! - раскаты знакомого громкого голоса не могла сдержать простая деревянная и хлипкая входная дверь. - Петрович! Открывай, я знаю, что ты дома! Я в глазок только что подглядывала - видела, как от тебя Ленка уходила!

Филимоновна, высокая и дородная старуха, ни в какую не признавала электрических дверных звонков и колотила в дверь своим довольно мощным кулаком до тех пор, пока старик не появлялся на пороге, открыв ей дверь. Так она делала каждый раз. Пожилой женщине было восемьдесят два года, у неё было трое детей, шестеро внуков и два правнука. Ей было с кем поговорить, было кому заботиться о ней, но старушка почему-то больше предпочитала общаться со своим соседом, которому шёл уже второй век от роду.

Правда, в последние пару месяцев Сергею Петровичу, пребывающему не в самом лучшем настроении и расположении духа, удавалось несколько раз избежать встречи с ней - он просто не открывал дверь, а потом говорил ей, что отсутствовал дома, ходил прогуляться или в магазин за какой-нибудь мелочью.

Ему и сейчас не хотелось ни с кем разговаривать, и с Филимоновной в том числе, но в душе он понимал, что эта громогласная старушка-болтушка ни в чём не виновата и не заслуживает игнорирования с его стороны. Он не хотел её обижать.

Через десять минут они уже шли потихоньку по тротуару вокруг своего дома, дыша свежим воздухом. Филимоновна, как обычно, без умолку вещала своим громким голосом всё, что знала о последних новостях в мире, городе, в их собственном доме и подъезде. Её нисколько не смущало то, что обсуждаемый ею сейчас сосед со второго этажа стоит на балконе и прекрасно всё слышит. Благодаря Филимоновне через пару минут вся улица знала, что этот нигде не работающий мужчина занял у своего знакомого три тысячи рублей и отказывается теперь возвращать.

И тут, под звуки голоса соседки, Сергею Петровичу ни с того ни с сего пришла вдруг мысль купить новую ручку. Он и сам не понимал, что за блажь его посетила: ручка у него и так была, хоть там и осталось уже мало пасты. Да и зачем она ему, если ручкой он пользуется только для того, чтобы расписаться за получение пенсии или в документах социальной службы. Но что-то внутри настойчиво требовало обзавестись пишущими принадлежностями.

Остановив речь Филимоновны пожатием за локоть, старик предложил:

- Пойдём до киоска прогуляемся - мне надо купить новую ручку, а то в старой паста почти закончилась. Скоро нечем будет за пенсию расписываться.

С короткими перерывами на отдых старики добрались до ближайшей "Роспечати".

- Дайте, пожалуйста, одну ручку, самую простую, с синей пастой, - попросил продавщицу Сергей Петрович, протягивая в окошко дрожащую руку со сторублёвой купюрой. Когда продавщица протянула ему ручку и начала отсчитывать сдачу, пожилой человек вдруг остановил её:

- Нет, дайте, пожалуйста, ещё две. Ещё две такие же ручки.

Засовывая в карман покупки и сдачу, Сергей Петрович, сам не зная почему, в этот момент был уверен, что эти ручки ему понадобятся.

- За пенсию, значит, расписываться? - захохотала Филимоновна, помогая непослушным стариковским рукам засунуть ручки в карман пальто. - Куда тебе столько? Этих трёх ручек тебе хватит, чтобы расписываться ещё за сто лет пенсии. Признавайся - ты собрался жить до двухсот лет?

Сергей Петрович вместо ответа криво улыбнулся, показывая, что оценил шутку, и привычно взяв соседку под руку, повёл её обратно в сторону дома.

На обратном пути из киоска Филимоновна вернулась в свой нормальный режим деятельности, то есть продолжила свою речь с того места, где её прервал Сергей Петрович. Сам он почти не слушал бойкую соседку, витал где-то в своих невесёлых размышлениях и просто неторопливо молча шёл с ней под руку и изредка поддакивал ей или угукал, когда этого требовала пауза в почти непрерывном потоке слов. Из-за своих витаний Сергей Петрович плохо смотрел под ноги и не заметил, как правая нога его ступила мимо тротуарного бордюра на дорогу, отчего он потерял равновесие и упал. Неловко опрокинувшись навзничь, он чуть не попал под колёса проезжающего как раз в это время огромного чёрного джипа с затемнёнными стёклами. Филимоновна от такой неожиданности на какое-то время оторопела. Её высокая фигура застыла на асфальте, как монолит. Было ясно, что в молодости эта пожилая женщина была явно из тех, про кого говорят: коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт. Сейчас, конечно, о скачущих конях и горящих избах не могло быть и речи, но схватить за шиворот тщедушного старика и втянуть его обратно на тротуар сил у Филимоновны хватило, как только она справилась с оторопью.

- Ты что же это делаешь, старикашка?! - возопила она с негодованием. - Я-то думала, он двести лет жить собрался, ручек накупил, а он ишь какой - под машину сиганул! На тот свет, что ли, торопишься?!

Пожилой человек не стал отвечать на такой провокационный для него вопрос. К тому же его спас от необходимости отвечать владелец автомобиля, молодой человек, который резво выскочил наружу и с волнением бросился выяснять, не пострадал ли старик и не требуется ли ему медицинская помощь. Филимоновна тут же переключилась на парня, и размахивая своим внушительным кулаком, пыталась втолковать ему, что старость надо уважать, а не носиться по дворам на своих "броневиках" за два миллиона рублей. Сергею Петровичу удалось успокоить парня, мол, всё хорошо, я не пострадал, и утащить разбушевавшуюся старушку к своему подъезду, где они распрощались и каждый переступил порог своей квартиры.

Примерно через неделю после прогулки с Филимоновной, в один из похожих друг на друга, как близнецы, дней Сергей Петрович, привычно уже пролежав неподвижно, по-покойницки, полтора часа, напряг, наконец, свои дряблые руки и ноги и с трудом поднялся, слушая, как диван под ним издаёт душераздирающие скрипы.

- Мне уже пора на тот свет, - твёрдо сказал сам себе Сергей Петрович в очередной раз. - Мой срок подошёл.

Он стоял посреди комнаты перед выключенным телевизором, гордо выпрямившись и оглядывая окружающую обстановку, словно всем своим видом хотел бросить кому-то вызов: мол, давайте, попробуйте убедить меня в обратном, поспорьте со мной. Мёртвая тишина была ему ответом.

Сделав глубокий вдох, разозлённый Сергей Петрович медленно и неуклюже проковылял несколько шагов, остановившись у своего письменного стола, на котором обычно расписывался за получение пенсии, и над которым невысоко висела полка с любимыми книгами.

- Ну что ещё я должен сделать?! Что вы от меня хотите?! - старый человек в ярости стукнул своим костлявым сморщенным кулаком по письменному столу, посылая свой вопль отчаяния в пустоту и обращаясь неизвестно к кому. Может быть, он требовал ответа от бога или богов, в которых не верил, а может, просто задал свой вопрос всей вселенной и мирозданию.

Как бы то ни было, но, похоже, на этот вопрос ему кто-то решил ответить: при ударе по столу он немного наклонился вперёд и задел головой книжную полку, отчего пара книг свалилась вниз. Сергей Петрович, замерев, смотрел на полированную поверхность стола. Но смотрел он не на книги, а на очень старую толстую тетрадь, упавшую с полки вместе с двумя книжками.

Тетрадь шлёпнулась ровно на середину стола и открылась не где-нибудь, а там, где заканчивались последние записи, уже изрядно выцветшие, но вполне читаемые.

Сергей Петрович какое-то время просто тупо продолжал смотреть на этот давно забытый им предмет и не шевелился.

- Тетрадь... - словно очнувшись, наконец прошептал он. - Та самая тетрадь. Моя книга.

Старик взял тетрадь в руки, и его мысли тут же понеслись в прошлое.

Сергей Петрович заметил у себя небольшие творческие способности ещё в детстве. Вот он видит себя девятилетним мальчишкой, посещающим школу-гимназию. На какой-то из праздников, он уже не помнил, на какой, нужно было придумать для представления в школе какой-то развлекательный номер или сценку. Обычно тихий и безынициативный, девятилетний Серёжа в этот раз набрался смелости и предложил спеть известную песню, в которой текст песни будет заменён на другой, весёлый и шутливый, который мальчик сочинил сам. Но его проявившаяся склонность к сочинительству не была оценена по достоинству: главный заводила в классе согласился с тем, чтобы всей группой спеть предложенную песню, но без изменений, предложенных Серёжей. Это надолго отбило у Серёжи охоту ещё что-то сочинять впредь.

Следующий творческий порыв застал Серёжу уже в подростковом возрасте: он написал несколько стихов, которые никому не показывал. После этого опять наступил перерыв в несколько лет.

В двадцать лет приступ творчества привёл взрослого Сергея к тому, что он должен написать книгу, идея которой уже вертелась у него в голове последние два года. Книга задумывалась как весёлая и в то же время с философским уклоном.

Прошло какое-то время, и приобретённая для целей написания книги толстая тетрадь, начала понемногу заполняться записями, сделанными скупым мелким почерком. Но написание книги оказалось не таким уж лёгким делом: то не хватало времени, то ни в какую не хотели идти нужные мысли, то мысли хоть и вертелись, но Сергей почему-то не мог их облечь в нужную форму, а советоваться с кем-то и просить помощи ему очень не хотелось.

А потом его молодая жизнь понеслась всё быстрее и быстрее: работа, жена, друзья, авиационный кружок, война, разруха страны после войны и её восстановление ударными темпами, снова работа, работа и работа до самой пенсии. Все эти годы тетрадь убиралась всё дальше и дальше, доставалась всё реже и реже, откладывалась на когда-нибудь потом, когда будет свободное время, и постепенно добавление новых записей в неё прекратилось совсем.

Теперь вот он держал её в руках, и в его старом сердце свербило от нахлынувших воспоминаний и от сожаления, что тетрадь исписана только наполовину. Его руки ещё долго в этот день гладили обложку и хрупкие листы тетради, но наконец он отложил её на угол стола и тихо, сожалеюще, выдохнул:

- Теперь уже ничего не поделаешь. Поздно.

Но, по-видимому, кто-то свыше был не согласен с таким выводом.

Сергей Петрович в последующие дни стал замечать, что этой старой тетради стало слишком много в его жизни. Хоть он и отложил её подальше, но никак не мог избавиться от мыслей о ней. Ему казалось, что он вот только что видел её на кухонном столе или на подоконнике. Его просто тянуло к ней, как мотылька к пламени свечи. Дошло до того, что почти каждый день он садился, брал тетрадь в руки и перелистывал. Не читал, а просто листал.

- Вы хотите, чтобы я написал эту книгу? - снова непонятно у кого спросил Сергей Петрович, в очередной раз проводя пальцами по тёмно-синей обложке. - Вы хотите сказать, что не дадите мне покоя и возможности уйти, пока я не напишу её?

Разумеется, ему никто не ответил вслух, но в последующие дни Сергей Петрович заметил, что тетрадь не просто мерещилась ему в разных местах квартиры. Она стала буквально преследовать его: то она оказывалась лежащей на тумбе для телевизора именно тогда, когда он хотел посмотреть новости, то вдруг он обнаруживал её у себя в руках, хотя не помнил, когда и как прикасался к ней. Однажды он обнаружил её даже на сливном бачке, когда пошёл в туалет.

- Ну хорошо, хорошо! - раздражённо сказал вслух Сергей Петрович. - Я попробую её написать! Попробую! Но ничего не обещаю!

Пожилой человек начал с того, что включил настольную лампу, нацепил на нос очки и принялся читать с самого начала, пытаясь восстановить в памяти всё, что он когда-то написал. В первый день он смог осилить только треть написанного, поскольку его слабо видящие глаза давно не испытывали такой нагрузки и их начало немилосердно ломить. На третий день Сергей Петрович закончил прочтение и на его удивление в голове сразу же появилось несколько мыслей о том, что писать дальше.

Он достал купленные недавно три шариковые ручки и положил их на стол перед собой. Потом взял одну из них, развернул поудобнее тетрадь и попытался начать писать с того места, где оканчивались записи в ней. Слова выходили неровные и корявые, да к тому же Сергей Петрович торопился, так как боялся, что мысли, только что посетившие его, вдруг ускользнут и он забудет, о чём хотел написать.

Но всё оказалось не так просто: дрожащая дряблая старческая рука плохо держала ручку, глаза, и так слезящиеся сами по себе от старости, от сильного напряжения слезились ещё больше и начинали болеть.

Вопреки этому он упрямо садился за стол, когда чувствовал, что в ближайшие несколько минут у него хватит сил сидеть и писать.

Так прошло несколько мучительных для старика дней, и, увидев, что цена его мучений - это всего лишь два исписанных листа, Сергей Петрович не выдержал.

- Но я не могу её писать! - горячо оправдывался он перед пустотой или, может, он видел в своём воображении кого-то, кто настойчиво требовал от него закончить начатое. - Мои глаза плохо видят, мои руки трясутся, как у алкоголика! Неужели вы не видите?! Мне не под силу это сделать!

Его громкий эмоциональный монолог пропал втуне. Тишину нарушало только тихое тиканье часов на письменном столе да приглушённый плач ребёнка у соседей за стеной.

Осознав, что причитания и жалобы ему не помогут, Сергей Петрович продолжал ежедневно истязать себя, снова и снова усаживаясь за стол и берясь за ручку.

- Да... - тихо вздыхал он в перерывах, растирая и разминая одеревеневшую и скрючившуюся от долгого и непривычного писания руку. - Я сам виноват, старый дурак. Надо было писать эту книгу раньше, а не откладывать каждый раз на потом.

Снова болели руки и глаза, спину ломило от непривычного долгого сидения за столом, да ещё проклятый мочевой пузырь давал о себе знать в самый неподходящий момент, когда какая-то важная мысль возникала в голове, и приходилось тут же отбрасывать ручку в сторону и со всей возможной скоростью семенить в сторону туалета.

Но через какое-то время Сергей Петрович вошёл в такой ритм, приноровился к нему и вскоре уже не испытывал особого дискомфорта. Он писал, писал и писал.

Было серое осеннее утро. В однокомнатной квартире на первом этаже пятиэтажной "хрущёвки" стояла тишина: не слышно было шарканья по полу ног стошестилетнего старика, не плакал ребёнок за стеной, даже не тикали часы - они остановились.

На письменном столе в комнате горела настольная лампа, а в его центре лежала старая толстая тетрадь, открытая на последней странице.

На этой странице, исписанной наполовину, чуть ниже оконченного текста большими печатными буквами было выведено слово "КОНЕЦ" и немного ниже сбоку приписано прописью "и мне, наконец-то, тоже". Рядом со словом "тоже" красовался неровный, но очень симпатичный смайлик с большими глазами и улыбкой, что называется, от уха до уха.

За столом на старом протёртом стуле, неловко скособочившись и безжизненно свесив левую руку, из которой вывалилась ручка, и откинув голову назад, неподвижно сидел старый человек. Он не дышал, сердце его не билось, глаза были закрыты, черты лица как-то заострились и слегка изменились. Но внимание любого, кто увидел бы его сейчас, привлекла бы улыбка, навечно застывшая, но сохранившая на лице такое выражение облегчения и умиротворения, словно человек в конце концов избавился от какой-то тяжёлой ноши или завершил дело всей своей жизни.