Аннотация: В это мир мы все приходим властелинами, но уйти должны жертвой. К такой истине приходит герой, расследующий одно уголовное дело.
НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВ
ЖЕРТВЫ И ВЛАСТЕЛИНЫ
Когда мне было лет пять, мы всем семейством путешествовали на поезде.
- Сходи-ка, - сказала мне мать, подавая полотенце,- умой-ка свою рожицу. А-то грязный, как черт!
Отрываться от своих солдатиков на столе, идти через весь вагон в туалет и тянуться там на цыпочках к умывальнику - мне никак не хотелось.
- Стоило ли родиться, - спросил я сердито, - чтобы ходить мыться?
Взрослые в купе стали громко смеяться надо мной. При этом, насколько я помню, они даже презрительно показывали на меня пальцами. Мне было очень обидно.
Только с годами я понял, что взрослые, конечно, не относились ко мне, ребенку, презрительно. И более того, это я тоже уяснил с возрастом, я, пятилетний карапуз, был для своих родителей властелином.
Я был для них властелином, к ногам которого они жертвенно складывали свои жизни.
Тем острее в дальнейшем звучал для меня озвученный нечаянно в детстве этот вопрос: "Стоило ли мне рождаться?"
Вот и сейчас, сидя в купе поезда Свердловск-Оренбург я думал об одном убийстве, расследование которого только что закончил. Я думал: "Ну, вот ещё одно дело мною закончено. И нисколько я не приблизился к решению вопросов, которые меня всегда волновали в этой жизни".
Поезд, разогнавшись на последнем перегоне, ожесточенно отбивал свою железную чечетку, а я, как утонченный курильщик, за время жизни сигареты решающий самые важные свои вопросы, пытался в эти последние минуты поездки на родину окончательно уяснить для себя, а стоило ли вообще куда-то уезжать? Был ли в этом какой-то смысл?
Несмотря на прожитые годы, я не нашел оправдания своему появлению на этом свете, не приобрел никакого знания; знания более ценного, чем то, к которому я как-то совсем неожиданно приблизился в юности.
Летом, вскоре после окончания девятого класса, я, отдыхая после экзаменов, читал роман. Это был "Тихий Дон" Шолохова. Хотя, впрочем, неважно, какой роман оказался у меня под рукой. На его месте могло оказаться другое хорошее эпическое произведение.
Тут, главным образом, дело в читателе, в способностях его души наполнять жизнью некоторые намёки, даваемые писателем в своей книге. Я читал дома, лежа на диване. Потом вышел во двор и уселся с книгой на скамейке под березой. Затем расположился с книгой в саду под яблонями на сетке старой кровати.
Я читал и читал. И вот, приостановив ход жизни одного из героев, я пошел в дом за очередным томом романа. И вдруг мой взгляд остановился на неподвижных высоких перистых облаках. Я замер, потому что неожиданно почувствовал, что знаю все, что может узнать человек в жизни. Я ощутил Вечность.
Потом я анализировал это своё состояние и свои действия, предшествующие ему и может быть его вызвавшие. И понял, что это было озарение.
Оно может возникнуть спонтанно при определенном поведении человека, его умственном и душевном напряжении, и уж точно никогда его не будет, если человек напрягает только челюстные мышцы или другие мышцы своего тела.
Поглощённый в дальнейшем решением житейских проблем, я уже никогда не испытывал такого прикосновения к Вечности.
Я готовился решать глобальные жизненные вопросы, но разменял себя на бессмысленное копание в чужих судьбах и теперь, к своим сорока годамприходиться констатировать, что я, скорее всего, не выполнил свою жизненную задачу.
Перечеркнул, наверное, тайную надежду моей матери и моего отца, на то, что в моем лице они найдут оправдание своей жизни.
Сейчас мне даже не хотелось уже смотреть в вагонное окно, на уже близкие к родине степи. Я раскрыл оставленный кем-то на столе журнал и равнодушно скользил глазами по черным строчкам.
"...Шведский королевский флагман "Васа". Четырехпалубный, крупнейший корабль 17-го века. Его строили почти три года. Четыреста плотников, кузнецов, скульпторов, художников, оружейников, канатчиков, парусных мастеров трудились под руководством самого короля Швеции Густава Второго.
На его постройку ушло тысяча дубовых деревьев. На нем установили 64 тяжелых орудия - крупнокалиберные 24-фунтовые пушки с ядрами весом свыше 11 килограмм. На нем было три мачты, рассчитанные на 10 парусов. Корабль был длиной 69 метров, а в высоту достигал 52 метра. "Васа" была украшена резьбой и сотнями скульптур, изображавших библейских героев, греческих богов, римских императоров, львов, мифических морских существ.
И в воскресенье 10.08.1628 года, выходя из Стокгольмской гавани в свое первое плавание, пройдя всего несколько сотен метров, "Васа" затонула под собственной тяжестью, унося с собой пятьдесят человеческих жизней и одну жизнь корабельного кота..."
Я вздохнул, оставил журнал на столе и, перекинув на плечо небольшую спортивную сумку, направился к выходу. Поезд прибыл на станцию Бреды.
Но моя душа, вместо того, чтобы затрепетать от встречи с родиной, по-прежнему была полна сомнений.
И во многом, благодаря только что законченному мною расследованию уголовного дела по одному убийству.
***
В то утро, когда мне поручили это расследование, у меня было довольно радужное настроение. Яготовился к отпуску, даже билет уже купил на оренбургский поезд.
Расследование по убийству двух сотрудников милиции я уже закончил и сейчас сидел в своём кабинете и составлял опись документов по делу.
Я чувствовал, что мне настоятельно требовалось отдохнуть. Помимо расследования конкретного уголовного дела приходилось выполнять ещё работу дежурного следователя.
И яуже устал по понедельникам разрезать веревку над головой висельника, а затем, зная, что мне его не удержать - смотреть, как он мороженой рыбиной бьется об пол. Да, именно такие ассоциации приходили мне в голову.
Конечно, я далеко не хладнокровно и совсем не равнодушно смотрел, как он бьется - у меня просто не было другого выбора. Милиционеры, выезжавшие со мной, как правило, в таких случаях быстро находили себе какую-нибудь работу. Убегали опрашивать соседей или им срочно надо было настроить рацию. Но зачастую, если была большая доля вероятности, что труп не криминальный, они совсем меня не сопровождали.
Почему по понедельникам? Когда-то я начинал работу над трактатом о самоубийцах. Да так, правда, и не закончил его. Так вот, там я вывел такую статистику - почему-то люди чаще вешаются вскоре после выходных, в понедельник-вторник. Уловить подобную закономерность по другим видам суицида мне не удалось. Возможно потому, что большее число самоубийц выбирают веревку. Хотя по мне - так лучше уж пистолет...
Да, я устал, устал вздрагивать при слове: "Подснежник!" Ведь это совсем не тот нежный цветок в логу за горой, за которым я в детстве, как только начинал таять снег, бегал вместе с друзьями. Теперь для меня слово "подснежник" означало то, что осталось от человека, пролежавшего убитым всю зиму где-нибудь наспех схороненным в снегу - на обочине автотрассы или в лесу, или где-то под мостом...
Я устал собирать в продуктовый пакет на месте происшествия то, что осталось от человека после нескольких лет сокрытия его убийцами. Надо сказать, и без криминала очень-очень быстро - так быстро, что и не подумаешь - от человека ничего не остаётся. Не остаётся ни его праха, ни памяти о нём...
Я устал общаться с родственниками убитого, убийство которого я не смог раскрыть, а такое нередко случается, и вместо Бога отвечать на их вопрос - почему забрали у них любимого человека, и почему убийца остаётся безнаказанным?
Одним словом, самое время отдохнуть.
- Матвей Николаевич! - в кабинет заглянул молодой следователь Анисимов. "Анискин"-так мы, более опытные следователи, шутя, надо же над кем-то подтрунивать, его называли. - Никита Петрович Вас к себе вызывает.
Брагин у нас начальник, Никита Петрович. Когда-то моим стажером был, между прочим.
В дверь его кабинета я, конечно, не стучался просительно, но и не проявлял признаков своей решительности, как это обычно бывает, когда распахиваешь дверь быстро и широко. Я подергал, пошевелил дверной ручкой, затем приоткрыл дверь и, как бы, удивляясь, что дверь не заперта, вошел в кабинет - я прямо-таки мастер из незаметного, даже не оставляющего в сознании следа обычного действия сделать усложненную конструкцию, которая иногда для меня же оборачивается большой проблемой.
По залитому солнцем новому светлому ламинату апрельский свежий ветерок, едва заметно шевеля приоткрытой оконной фрамугой, скользил особенно легко. Он колыхал ярко-желтой оконной занавеской, пытался перебирать бумаги на рабочем столе, предусмотрительно прижатые хозяином стола различными тяжелыми предметами, заполнял все помещение весенней свежестью.
Судя по всему, Брагину комфортно было здесь сидеть в большом начальственном кресле и чувствовать себя генералом, главным над двумя десятками следователей и одним следователем по особо важным делам. Впрочем, до генеральской должности ему оставалось сделать по служебной лестнице всего лишь один шаг. Один только шаг, шажок до заветной цели...
Брагин сидел, склонившись над столом, и задумчиво постукивал ручкой по дужке своих очков. Умный! Раньше он был без очков и прямо скажу, он мне всегда казался туповатым. Этакий колхозный бригадир. Решительный и грубый. Ветерок коварно разметал на его склоненной голове русые волосы, обнажив завуалированную было розовую лысину.
Я непроизвольно погладил себя по макушке. Брагин был младше меня, но мои волосы еще были на месте. Хоть в этом-то я преуспел! Наконец Брагин оторвал голову от бумаг и поднял лицо в мою сторону.
- Ну что, Матвей Николаевич, готовимся к отпуску? - словно, между прочим, сказал он, приглашая меня жестом присесть к столу и в то же время, снова обратился к своим бумагам.
Я смотрел, как Брагин деловито скрепляет стиплером разрозненные листы протоколов и подумал с нарастающим раздражением: "Ну, если ты, хоть заикнёшься о переносе отпуска...!"
Да, в общем-то, я уже всё понял - придётся сдавать билет на поезд. И спорить тут совершенно бесполезно! Кроме того, я должен был помнить, что в этот отдел меня перетащил из района никто иной как Брагин. Помятуя, видимо, нашу прошлую совместную работу.
- Новое убийство, Матвей Николаевич! - сказал Брагин. В его голосе звучала тревога. Вполне понятное дело - если подчиненные не справятся с новым убийством, с него, Брагина, спросят в первую очередь. И тогда Брагину сидеть и сидеть в этом креслице без всякого движения наверх, до самой пенсии. А то еще возьмут, да и совсем выпнут! Пнут как старый трухлявый никому ненужный гриб! Есть отчего тревожиться Брагину. Ну, на то он и начальник!
Обычно, когда я получаю новое дело - я начинаю чувствовать некоторое эмоциональное возбуждение. Я даже оживаю.
Нет, не потому, что я маньяк. Я обычный следователь. У любого следователя в душе есть ненависть к убийцам. Во многом это и определяет выбор профессии. Но к моменту сообщения о новом убийстве старые дела у следователя, как правило, уже входят в устоявшееся русло. И следователь превращается в самого замшелого клерка, по сравнению с которым переживания бухгалтера по поводу дебета-кредита - самые настоящие страсти. Конечно, о дремоте говорить не приходится. Но - когда предъявлено обвинение убийце, когда собраны основные доказательства, найдены улики - работа следователя, действительно, сводится больше к технической, нежели к работе души и воли.
И вот следователь получает новое сообщение о совершенном преступлении. Опять дни и недели душа его будет наполнена переживаниями чужих эмоций, страстей. Снова он будет оживлять в своей душе жертву и убийцу, оживлять, чтобы наказать зло...
Да и отличиться, может быть, в конце концов. Какой же следователь сбрасывает это со счетов?
Всегда хочется вырваться вперед. Оказаться, так сказать, на белом коне...
Но только не сейчас, когда я настроился уходить в отпуск!
- Вчера, девятнадцатого апреля, рано утром, в шесть-пятнадцать, на Кауровской был убит Корнеев, - Брагин сделал паузу и многозначительно добавил: - Предприниматель...
Это означало, что дело автоматически будет поставлено на контроль у прокурора области и расслабиться следователю не дадут ни на минуту, пока убийство не будет раскрыто.
- Убит выстрелом из, пока неустановленного, огнестрельного оружия, - продолжал Брагин:- Основной целью убийцы был чёрный дипломат, с которым Корнеев вышел из своей квартиры. А направлялся он к автомашине - она поджидала его на улице в нескольких десятках метрах от двора, где было совершено это убийство. Надо отметить, - Брагин со значением поднял к верху указательный палец, а стекла его очков сверкнули - убийца не стал добивать свою жертву. Отобрал дипломат с деньгами и скрылся, а Корнеев остался лежать во дворе. Истекал кровью. Но... потерпевший успел крикнуть, чтобы вызвали скорую помощь. Врачей, правда, он не дождался. Умер, тут же во дворе, спустя десять минут после совершенного на него нападения. Вот так..., - Брагин положил скрепленные протоколы на край стола: - Принимайте дело, Матвей Николаевич!
***
Недовольный провалом своих планов на отпуск, я вернулся к себе.
С раздражением вспомнил я, как давал когда-то наставления по уголовным делам Брагину-стажеру, позволяя себе нет-нет, да и отклониться в общие рассуждения о жизни.
Брагин, в таких случаях, обычно сидел за соседним столом, молча уткнувшись взглядом в стоявшую перед ним пишущую машинку, постукивая хмуро пальцем по клавишу незаправленной "Эрики". Уже тогда я почувствовал, что ему совсем неинтересны мои разглагольствования. Довольно скоро, когда его назначили на должность второго следователя в нашей районной прокуратуре, я убедился, что этот парень, как говорится, сделан из конины. Он был совершенно невосприимчив к чужому, в данном случае, моему влиянию. Несмотря на то, что в своей жизни он успел только окончить среднюю школу и юридический институт - даже в армии еще не служил - у него уже был свой взгляд на жизнь и своя, четко определенная цель.
Как я понял, эта цель сводилась к одному - прочно занять в этом мире свое место. Сама по себе цель похвальная. Только как ты идешь к этой своей цели? Ему же не терпелось получить все сразу и сейчас. И это сказывалось в первую очередь на манере вести допросы. Надо сказать, мне совсем не понравилась, как он допрашивает.
Мы делили один кабинет на двоих. Случалось, одновременно вели следственные действия, каждый - по своему делу. Я допросы вел всегда мягко, полагая, что здесь главное не мое должностное положение, а моя способность расположить допрашиваемого к себе и найти его болевую точку. Брагин же по-другому видел свою работу. Как сейчас помню, набычившись в своей манере и склонив уже тогда наметившуюся лысину, он смотрит исподлобья на подозреваемого.
- Ты что, старик, врешь! - говорит он злобно сквозь зубы пожилому, раза в три старше его, подозреваемому в хозяйственном преступлении. - Ты что мне тут тюльку гонишь!- вдруг резко повышает он голос и уже яростно ударяет кулаком по столу.
Подозреваемый едва на пол не падает, сжавшись на своем стуле. Он никак не желая понять, что на сегодняшний день он, мерзкий старикашка, которому и жить осталось совсем ничего, является главным препятствием для досрочной смены Никите Петровичу Брагину унизительного первого чина младший юрист на вполне пристойно звучащий - юрист третьего класса...
А там последует - второй, первый класс, а затем уже - младший советник юстиции, потом - советник юстиции и, как совсем неплохое завершение карьеры - старший советник юстиции. Ну, а уж если совсем повезет, то и - аж дух захватывает - Государственный советник юстиции! То есть Генерал!
Брагин с такой тщательностью, пристрастностью расспрашивал меня о практике досрочного присвоения всех этих чинов, что мне на его счет все было понятно. Не о следственных хитростях спрашивал меня в первую очередь, не о профессиональных тонкостях, а о чинах! С его мечтой все было ясно.
"Где он так насобачился? - удивлялся я его жесткой манере допроса. Свой статус наставника, это скоро стало видно, я не оправдал. Несмотря на разницу в возрасте - Брагин был младше меня почти на пять лет - мой бывший стажер быстро вынес мне приговор, так я понял. Он сразу определил меня в неудачники, у которых ничему нельзя научиться.
Надо было отдать ему должное, в его грубости и напоре чувствовалась сила. А опыт пришел сам собой. И вот он - начальник, а я - его подчиненный, с которым он позволяет себе вот так вот, беспардонно, поступать!
Я подосадовал на такое стечение обстоятельств - но делать нечего - я же подчиненный.
Оставив на столе дело, состоявшее из нескольких протоколов и рапортов, я опустился в новое удобное кресло, расположенное в углу кабинета. Недавно в моем кабинете сделали ремонт и, конечно, делали Рамшуд и Джавшат - кругом видны следы поспешности и непрофессионализма. На время ремонта мне пришлось гостевать у соседа. Но зато руководство не поскупилось на новую мебель.
С чувством человека, вернувшегося в свой дом, я обвёл взглядом свежевыкрашенные стены. Прокатился на удобном кресле к массивному сейфу, расположенному справа и обратно, к компьютеру по левую руку. Нормально. Работать можно. Свежий кабинет - свежее дело. Что-то в этом есть.
Я вздохнул и взял в руки тонкую папку уголовного дела. Специфика профессии следователя в том, что былые заслуги помогают только в одном - получить в свое производство более сложное дело. Ну, а если ты с этим делом не справился - считай, что открыл дверь на улицу. Не сразу, конечно, но очень скоро тебя попросят "с вещами на выход". Тебе предложат работу более спокойную, вне следственного управления -например, в кадрах, в отделе по рассмотрению жалоб граждан...
Мне снова, в который уж раз, предстояло доказывать, свою состоятельность.
Но мне нравилось превращать вот эти две-три странички - протокол осмотра места происшествия да милицейский рапорт - в пухлый том.
Это целая книга, состоящая из показаний людей, причастных к этому событию или совершенно случайных.
Здесь обязательно находят себе место заключения разнообразных экспертиз, когда по твоему, порой надуманному или привидевшемуся во сне вопросу, целое экспертное бюро обоснованно, с применением разнообразных научных методик, готовит свои выводы.
Но самое главное, конечно же, не просто накопить кипу бумаг - хотя встречаются среди следователей и такие хитрецы, которые наловчаются за объемом бумаги скрыть отсутствие тяжёлого и кропотливого поиска - самое главное, конечно, он - как бриллиант в дорогой оправе, как жемчужина со дна океана, как зерно истины... Он, то есть, убийца.
Предчувствуя большое дело, я разволновался, совсем как мнительный жених перед первой брачной ночью.
***
Я пробежался глазами по строчкам протокола осмотра места происшествия. Надо было подготовиться к допросу потерпевшей. Дежурный следователь ее уже пригласил на допрос в прокуратуру. Допрашивать человека, на которого только что свалилось горе - очень непросто. И скажем так, очень непросто, даже при наличии у тебя спасительной эмоциональной черствости; как правило, года через три работы с преступниками и жертвами преступления, к ней, этой эмоциональной чёрствости, в большей или меньшей степени, приходят все следователи. И я не оказался исключением.
Несмотря на это, сейчас, перед допросом, я внутренне мобилизовался, оценив мысленно свою волю, как сильную и глухую к чужим страданиям. Без этого нормального допроса не получится - ты будешь просто, как говорится, мямлить, боясь потревожить душевную рану человека.
Но как хирург решительно действует своим скальпелем, проникая в больную человеческую плоть, так и следователь должен четко и прямо разрешить порой неудобные для родственника убитого вопросы.
Когда стрелки часов показывали ровно десять часов, я уже был внутренне готов к допросу.
Светлана Корнеева, вдова убитого Корнеева Павла явилась на допрос точно к назначенному времени. Сначала я услышал негромкий стук в дверь.
- Входите! - сказал я.
Молчание. Я снова, уже громче, повторил свое приглашение.
И вот вошла она.
Следователь всегда придает значение первому взгляду человека, приглашенного на допрос. Во многом это объясняется лимитом отпущенного для расследования дела времени и важности ставки, если хотите, в этой игре.
При первой встрече свидетель (или подозреваемый) не знает, что его ожидает, с кем он встретится. В его взгляде при желании можно прочитать многое. Страх, интерес, усилие маскировки, раздражение. И все эти чувства и переживания каким-то необъяснимым образом высвечивают душу человека, приоткрывают дверь к его сокровенному, его сути...
Когда женщина вошла, я, бросив на нее взгляд, невольно напрягся. Я знал эту женщину! Определенно знал! Похоже, и она меня узнала.
Я быстро встал из-за стола и предложил ей стул, приняв от нее плащ, который она держала в руках. И, возбуждённый этой встречей, вернулся за стол.
Женщина, как мне показалось, также была взволнована. С минуту, наверное, я рассеяно улыбался, перекладывая на столе бумаги. Я лихорадочно воспоминал. Корнеева...Корнеева...Светлана... Не было у меня никогда в моей жизни знакомой с такой фамилией или с таким именем! Не было...
Я вопросительно посмотрел женщине в глаза. Она улыбалась, но смотрела куда-то вбок, отдавая мне инициативу узнавания. Лет тридцать пять, чуть выше среднего роста, светлые волосы, обвязанные черной траурной косынкой, четко очерченный рот, заостренный подбородок. Умный взгляд. Красивая женщина. Но даже в ее улыбке чувствовалась какая-то горчинка. Что-ж... Вдова...
Я приступил к допросу. Вопросы я задавал рассеянно, то и дело возвращаясь к выяснению одних и тех же фактов. Часто переспрашивал. Я все пытался вспомнить, когда же судьба сводила вместе меня и эту женщину...
- Поясните, куда направлялся Ваш муж?
- Он намеревался приобрести в соседней области товар. Какой - не знаю. Он меня в эти тонкости не посвящал. Павел рассказывал мне, что всё было готово к совершению сделки. Вместе со своим водителем они рассчитывали выехать из Екатеринбурга рано утром, в шесть часов и в восемь тридцать быть уже в Челябинске, на месте. Павел вышел из дома без пяти минут шесть с чёрным пластмассовым дипломатом, в котором находились деньги...
Волнение женщины улеглось. Похоже, все-таки, оно было вызвано самим фактом вызова к следователю. Ничего больше в ее облике, взгляде не говорило о том, что она, возможно, когда-то была знакома со мной. Она говорила монотонно, спокойно, останавливая иногда свой взгляд на мониторе компьютера, на экране которого в виде заставки я поместил фотографию своей любимицы кошки Буси. Буська, уютно устроившись на своем излюбленном месте, на телевизоре, благосклонно взирала на этот мир.
- ...но до Сергея, водителя, он дойти не успел, - рассказывала Корнеева: - Как только вышел из подъезда, сразу же раздались хлопки выстрелов. Не меньше двух. А потом я услышала топот - кто-то убегал. И крик Павла. Он просил вызвать скорую помощь.
Женщина рассказывала, но во всём её облике, сосредоточённом взгляде угадывалась работа мысли. Она вспоминала. Как мне показалось, вспоминала что-то не относящееся к предмету разговора, к этому делу.
Я отметил, что об убийстве мужа она говорила, как о чём - то очень обыденном. Как будто это случалось с ней каждое утро. Каждое утро у нее убивали мужа, которого приходилось заново хоронить и с такой же монотонной неизбежностью идти, как на работу, в прокуратуру давать об этом показания. Как в фильме "День сурка", где невозмутимый главный герой не может, да потом уже и не хочет, перескочить в следующий день, каждое утро равнодушно переживая одни и те же события. Но я понимал, такое равнодушие Корнеевой могло быть реакцией на глубокое эмоциональное потрясение.
- Он успел Вам сказать что-нибудь о стрелявших?
Женщина помолчала мгновение и отрицательно покачала головой. Она посмотрела на меня, и в её глазах я увидел что-то детское, просящее о пощаде.
Страдание, отметил я, в её глазах, все же, несмотря на ее кажущееся спокойствие, было страдание. Я задал следующий вопрос, продолжая садистски жестокое исследование происшедшего убийства.
- Кто мог знать, что Ваш муж в это утро должен был выйти из дома с большой суммой денег?
Похоже, женщина и сама не один уже раз задавала себе этот вопрос. Она была растерянна. Знали-то ведь только самые близкие люди.
- Кто мог знать? Сергей, водитель. Алексей, его коллега по работе. И он же друг. Люди в Челябинске, ждавшие его с товаром. Ну, я...
Я уже давно привык к тому, что, первыми подозреваемыми по делу об убийстве становились родственники и друзья убитого. Ничего удивительного, что и в этом случае я буду выяснять, а не эта ли сидящая передо мной женщина - причина разыгравшейся трагедии?
Я задал ей ещё с десяток вопросов, выяснив, что погибший был очень скромным, более чем средней руки, предпринимателем, о деятельности которого знал только узкий круг людей. Вот среди них и придётся искать преступника.
Когда она ушла, я ощущал себя человеком, у которого сзади на спине неудобно повис тяжелый рюкзак, поправить который нет никакой возможности. Я никак не мог вспомнить, откуда я мог знать эту женщину?
Женщин, с кем я имел когда-либо более-менее устойчивые отношения, пересчитать можно было по пальцам.
Друзья мои с завидным упорством делали попытки женить меня. Но тут я больше шел у них на поводу, чем сам сознательно к этому стремился. В дальнейшем я понял, что если мои отношения с женщинами пойдут в том же ключе, то я растеряю всех своих друзей.
Они настойчиво сводили меня то - с одной своей одинокой родственницей, то - со своей соседкой или знакомой по работе. Ну что тут я мог поделать! Никак у меня не получалось продолжать отношения с этими женщинами после решающей встречи с ними. Когда интимная встреча снимала с них "лица общее выражение", все они оказывались вдруг, как я считал, истеричными и неадекватными.
Одна вдруг после интимной близости уселась на полу и раскачиваясь, стала ни с того ни с сего завывать, никак не реагируя на мои успокоительные слова. Другая - явно переигрывала, пугая меня и соседей, кричала, искусно копируя озвучание порнографических фильмов. Третья, грозя поджечь постель, дымила и дымила сигаретой, прикуривая одну от другой, не обращая на меня никакого внимания, как будто я был всего лишь использованный шприц для наркомана. Пепел сыпался с нее, как остывающая окалина с готовой и уже самодостаточной чугунной болванки...
Хотя я и понимал, что все эти чудачества во многом были вызваны их нескладными женскими судьбами, энтузиазма мне это в продолжение отношений с ними не прибавляло. Уж больно явно в них сквозило одно лишь желание - заскочить в последний вагон уходящего поезда.
В большей степени, такое моё отношение к ним вызывалось наличием соперницы, которой по-прежнему было семнадцать лет - такой навсегда в моей памяти осталась моя первая и, как сейчас выясняется, и последняя любовь - моя одноклассница Аня Петрова!
Друзья же обижались за своих протеже.
Конечно же, не могла среди них затеряться такая женщина, как Светлана Корнеева. Если бы жизнь меня с ней сталкивала, то я не забыл бы этого никоим образом.
И я вспомнил ее.
***
Я всегда планировал свою работу так, чтобы у меня оставалось время перечитать протокол проведенного допроса. Вот и сейчас, после ухода Корнеевой, я перечитывал протокол и размышлял над полученной информацией. Следователи из соседних кабинетов, кто не был занят в следственных действиях, вышли через холл на отремонтированный балкон - не балкон, а скорее террасу - и курили, о чём-то оживлённо переговариваясь.
Когда-то здесь, на улице Малышева располагалась следственная часть прокуратуры города. А в моём нынешнем кабинете, лет двадцать назад сидел следователь по особо важным делам Широков. Пожилой, сутулый мужчина, который, как мне, тогда студенту юридического института, показалось, нарочно упрощал свою речь "оканьем". Широков расследовал тогда уголовное дело в отношении сотрудников милиции, превысивших свои должностные полномочия.
Я в числе других студентов юридического института, выступал в роли штатных понятых в следственных действиях, проводимых этими милиционерами, как сейчас любят говорить некоторые журналисты - "оборотнями". Тогда я, в ожидании вызова, тоже выходил на этот балкон-террасу, грозивший обвалиться, и раскуривал первые в своей самостоятельной жизни сигареты. Не таясь как раньше от матери, а уже как студент первого курса.
Я тогда и не подозревал, насколько опасно находился на краю - на краю законности. Моя подпись понятого стояла в нескольких липовых протоколах, изготовленных теми милиционерами-преступниками. Но Широков тогда, по-отечески понимая студента-первокурсника, семнадцатилетнего паренька, сделал правильные акценты в расследовании дела, и я выступил лишь в роли свидетеля, а не обвиняемого. А милиционеры получили, что называется, по полной программе.
Надо сказать, не всегда между двумя этими ведомствами, прокуратурой и милицией, складывается столь необходимое для совместной правоохранительной работы, взаимодействие. Милиция часто обижается на прокуратуру: "Опять нас давите! Опять придирки!"
Уже тогда я усвоил, каким шатким порой бывает положение человека и не всегда оно в полной мере зависит от него самого. Как оценил бы следователь Широков мою историю - так оно бы всё и выглядело.
Кстати, после многих лет следственной деятельности я очень скептически стал воспринимать историю как таковую. Я пришёл к убеждению, что даже если и сохраняются какие-то, казалось бы, объективные источники, шансов, что мы, потомки, сможем беспристрастно воссоздать по ним полную картину далёкого прошлого и сделать правильные выводы - ничтожны.
Как известно, Чарльз Дарвин, свою теорию происхождения человека, построил, во многом руководствуясь эмоциями - он ненавидел рабство. Целью его научных изысканий было доказать, что все люди равны - они все имели общего предка - обезьяну.
Ну, а уж если следователь в своём поиске руководствуется эмоциями - быть беде! Вольно или невольно он не заметит факт, который не укладывается в его версию; вольно или невольно он придаст особое значение случайности, ничтожному обстоятельству - только, чтобы его версия "зазвучала"...!
... Я признал Корнееву, как жену убитого, потерпевшей по делу. Вынес соответствующее постановление. Но она же, Корнеева, является и главной подозреваемой на сегодняшний день.
Я выяснил, что у них одна, уже совершеннолетняя, дочь. В семье случались ссоры. Корнеева признала, что несколько месяцев они жили раздельно, пробуя вариант развода. Сама Корнеева была вполне самостоятельной женщиной. Работала ведущим специалистом на Екатеринбургском почтамте и зарабатывала вполне прилично, чтобы быть независимой женщиной.
И все-таки, ведь я вспомнил, когда с ней встречался раньше! Только вот она, похоже, меня не признала, как выразительно я не смотрел на нее. Но это даже к лучшему.
Это была Светлана из "Белинки" - областной библиотеки имени Виссариона Белинского. В этом качестве я знал ее в студенческие годы.
***
Вернувшись из морга, куда я ходил на вскрытие убитого Корнеева сразу же после допроса Корнеевой Светланы, я прошёл к своему столу. Я даже не присаживался; подняв трубку телефона, стал набирать номер, который мне оставила вдова погибшего.
Это было предприятие ее мужа, потерпевшего Корнеева - "Уралхимпласт". Но телефон отзывался лишь длинными гудками.
Я не люблю паузы в работе и не полагаюсь на почту, когда мне необходимо вызвать важного свидетеля или совершить другое неотложное следственное действие. Я отдал распоряжение оперативникам доставить мне в кабинет на допрос водителя Калабугина Сергея - того самого, который ожидал в то роковое утро потерпевшего Корнеева - и намеревался уже отправиться в "Уралхимпласт" обследовать рабочий кабинет пострадавшего.
Кроме того, оставаясь за столом в кабинете, я не мог спокойно осмыслить факт происшедшей встречи с этой женщиной, Корнеевой Светланой. Мне непременно надо было пройтись.
Только я выдвинул ящик стола, где у меня лежала кожаная папка с протоколами, как дверь моего кабинета распахнулась, и величественно, как флагманский корабль в богом забытый порт, вошел сосед, единственный в нашем отделе следователь по особо важным делам, Зайцев.
Легендарная, можно сказать, личность. Еще лет десять назад он, оказавшись в качестве командированного руководителя следственной бригады в одном из городков области, где я работал следователем, говорил мне: "Что ты телепаешься тут всё с ерундой какой-то? Давно пора уже самостоятельно темные убийства раскрывать!"
Его как раз и направляли помочь организовать расследование сложного убийства. Вот тогда я и увидел, как может работать настоящий следователь. Сутками, без нормального сна, подогревая себя табаком и кофе.
Тогда я, провинциальный следователь, и загорелся стремлением вырваться из прокуратуры небольшого, не имеющего районного деления городка, и попасть в следственное управление областной прокуратуры.
Надо сказать, прокуратура сложная система федерального подчинения. В каждом субъекте Федерации, будь то область, край или республика, действует своя прокуратура, глава которой не подчиняется местным органам власти - только Генеральному прокурору. Это позволяет прокуратуре действовать самостоятельно и независимо.
Как и всякая сложная система, прокуратура имеет свою структуру. Прокуратура области, прокуратура города, районов в городе, прокуратура городов областного подчинения. Как старая добрая русская Матрёшка. Хотя, к слову, Матрёшка вовсе и не русская, а японская игрушка, в прошлом.
И каждое звено прокуратуры построено по одному и тому же принципу. В каждой есть свой следственный отдел и отделы, надзирающие за соблюдением законности в самых различных сферах жизни.
При этом, как правило, Вас не примут на работу, если Вы не проявили себе в работе на нижестоящей ступени прокурорской системы. Такой подход позволяет сконцентрировать в областных структурных подразделениях прокуратуры высококвалифицированных следователей, прокуроров.
С другой стороны, складывается так, что в нижестоящих звеньях прокуратуры, как правило, работают всегда начинающие следователи и прокуроры.
Поэтому, когда случается сложное убийство, на помощь из области местному, провинциальному следователю направляется оперативно-следственная группа. Со следователем по особо важным делам Зайцевым я так и познакомился.
На мою голову тогда свалилось групповое убийство. Сразу четырех рыбаков убили на зимней рыбалке! Крепко я тогда прокололся! Поэтому и задержался с переходом в следственное управление.
Следователь по особо важным делам Зайцев, прокурор-криминалист Сёмин и оперуполномоченный по особо-важным делам ГУВД области Гнедков помогли тогда мне - за неделю мы нашли убийцу. Правда, пришлось до полуночи сидеть то в прокуратуре, то перебираться в милицию. Потом разъезжались каждый со своим заданием и снова собирались. Когда убийца оказался в камере,Зайцев со своей группой уехал.
Прощаясь, он энергично и совсем не устало, как будто и не было этой безумной недели - откуда столько энергии! - крепко пожал мне руку и ткнув пальцем мне в грудь, изрек:
- Если хочешь стать следователем - перебирайся к нам в следственное управление. Это не тот случай, когда, чтобы кем-то стать, надо вариться в собственном соку. У нас по-другому - только среда, окружение, поднимут тебя на высшую ступень.
И он покровительственно похлопал меня по плечу.
Уставший, я не мог скрыть своей радости и удовлетворения - меня оценил такой ас от следствия! Значит, быть мне скоро у них, в следственном управлении.
Однако, когда они уехали, я завяз с делом. Убийца утверждал, что убил четверых рыбаков, когда они пытались в рыбацком домике надругаться над ним. Убив их топориком, он испугался и сжег дом вместе с трупами. Надо сказать, в пользу его версии говорило то обстоятельство, что убитые были ранее судимыми.
Кто-то из них был даже рецидивистом. Я проводил многочисленные экспертизы, и все это время убийца не один месяц сидел в следственном изоляторе, пока прокурор не сказал мне: "Хватит! Больше срок содержания под стражей я не продлеваю! Принимай решение!"
Я не решился предъявить окончательное обвинение. По тем временам для этого рыбака это повлекло бы высшую меру наказания - смертную казнь.
Но я не решался признать здесь и самооборону. Я изменил подследственному меру пресечения на подписку о невыезде, рассчитывая некоторыми дополнительными экспертизами добыть хоть толику новой информации. Но подследственный, оказавшись на свободе, скрылся. Трезво, видимо, понимал угрозу для себя смертной казни.
Дело зависло. И я затем надолго завис в том городке, как бесперспективный следователь.
После этого мне крайне неловко было встречаться с Зайцевым. Его работу я бросил тогда, можно сказать, псу под хвост. Встречаясь с ним в Екатеринбурге на следственных семинарах, я чувствовал себя под его взглядом, и без того колючим и насмешливым,шелудивым псом!
Тем более, сейчас, попав в новый следственный отдел, можно сказать, созданный им, я был удивлен. За эти несколько месяцев моей здесь работы, я увидел, что это был уже другой, не тот Зайцев.
Откровенно говоря, мне было непонятно, когда ему удавалось заниматься делом. Он только и делал, что ходил с инспекторскими проверками по соседним кабинетам и соблазнял следователей на покупку у него какого-то знаменитого, чуть ли не коллекционного охотничьего ружья. Однако было понятно, что это ружье ему дорого, и он никому его не уступит.
Думаю, что это был для него лишь повод похвастаться своим охотничьим снаряжением, да рассказать очередную охотничью байку. Хотя в какой-то момент мне стало казаться, что Зайцев никакой не охотник, а он всего лишь таким образом шутки ради обыгрывает свою звериную фамилию.
Вообще-то, ему больше подходила бы фамилия Медведев, нежели Зайцев. Несмотря на то, что он, казалось, вжимал свою голову в плечи, он был высок, широк в плечах. Правда, атлетом назвать я бы его не решился. Уж очень явственно выпирало его, облеченное в пуловер, пивное брюшко, которого он, определённо, стеснялся. Поэтому помимо пуловера на нем постоянно был очень просторный, всегда расстегнутый двубортный пиджак. Под стать сложению и голос его был густоват и низок. Пожалуй, отпусти он бороду и сделай взгляд похитрее и послаще, ему можно было бы читать проповеди в церкви.
Впрочем, только я знаю одного врача, одного оперуполномоченного и одного партийного работника, которые поспешили в смутные девяностые в священники.
Врач - мой сосед - большой любитель "Ниссана", скинув рясу после службы, ходит кругами вокруг своей машинки. То шины подкачает, то зеркала отполирует.
Партийный работник меня крестил. Выполнив обряд крещения, сказал, благословляя на преодоление жизненных невзгод: "Неисповедимы пути господни. И я, вчера еще был секретарем райкома партии, сегодня призван служить Церкви".
С оперативником, ставшим священником, я некоторое время работал в Челябинской области. На мысль сменить поприще его натолкнули коллеги. "Ну что? Ещё одного крестил?", - говорили они ему, когда он вместе со следователем отправлял в суд очередного преступника.
- А-а, бездельник!- грубовато обратился Зайцев ко мне.- Всё сидим, да штаны протираем? Нет, чтобы запастись протоколами да отправиться по следам преступления...
Исподволь, из случайных встреч с бывшими коллегами в областной прокуратуре, где я проходил всю нудную процедуру перевода в прокуратуру области, я узнал, что идея создать новый следственный отдел была его - он писал об этом статью в одном прокурорском журнале. Он же высказывал руководству свое видение организационного оформления отдела, подобрал опытных, квалифицированных специалистов.
Были только два человека, которые пришли в отдел помимо его воли - это начальник Брагин и я - моё появление здесь стало возможным не по представлению Зайцева, как это было в случае с другими следователями, а по желанию и инициативе Брагина.
Наверное, Зайцев не мог никак прийти в себя, после того как его законное кресло начальника отдали карьеристу Брагину. На мой взгляд, Зайцев был серьезным следователем, и место начальника отдела было, конечно же, его. Он же довольствовался должностью следователя по особо важным делам, что позволяло ему исполнять только периодически руководящие функции, и то - лишь в роли заместителя отдела.
Подозреваю, что Зайцев полагал, коли я ставленник Брагина, то и должность своего заместителя Брагин готовит для меня.
Зайцев, опустив глаза на задымившийся табачок, раскурил свою трубку. Возможно, ему просто лень было идти в курительную комнату, и он предпочел подымить у соседа.
- Ну, что ты надумал? - он, удовлетворённо выдохнув дым, тут же выцепил взглядом лежавший на столе протокол допроса Корнеевой; небрежно, сминая углы документа толстыми пальцами, взял его. Пробежался глазами, отставив в сторону свою дымящуюся трубку.
- У тебя, Матвей, тут неувязка, - произнес он через пару минут. - У тебя записано: "Что у него находилось в дипломате - я не знаю". А перед этим, в начале протокола: "Он дважды пересчитывал деньги, перекладывал пачки с деньгами". Уточняй. А то непонятно - либо это твоя погрешность, либо это опорная деталь, за которую необходимо зацепиться в расследовании.
Затем он отложил протокол, пыхнул трубкой, наполнив мой кабинет сладковатым, густым дымом кубинского табака, и хитровато посмотрел на меня:
- Не выдохся ещё?
Я пожал плечами. Мне казалось, что мой перевод в этот отдел из провинциальной прокуратуры открывал для меня новые горизонты и был, по сути дела, признанием моих потенциальных возможностей.
И не дожидаясь ответа, уже сердито, Зайцев произнес:
- Ну, так что ты надумал с ружьем? Покупаешь? Пока дешево отдаю!
***
Застегивая на ходу молнию на своей ветровке, я энергично - Зайцев меня немного завёл-таки - спускался вниз, минуя лестничные марши один за другим.
"Уралхимпласт" находился на этой же улице, на несколько кварталов ближе к Исети, в старом монументальном пятиэтажном здании, напичканном множеством контор. Здание так и называлось "Дом контор". Архитектурный памятник советскому конструктивизму середины двадцатого века.
А еще пару кварталов ниже - "Белинка", областная библиотека. Там когда-то любил я в тишине, несмотря на многолюдность большого читального зала, сидеть за столом, погруженный в очередную книгу.
Этот мир, очерченный желтым кругом света моей настольной лампы, незаметно, через горловину моей фантазии, перетекал в другой, более реальный, хотя и фантастический, более великий, хотя и невидимый. И удерживал меня в этом мире только один человек - прекрасная девушка в отделе выдачи книг.
Несмотря на свою поглощенность книгой, я постоянно видел ее своим внутренним оком, видел ее строгое, видимо от сознания своей красоты, лицо, ее ярко желтую кофточку. Я был влюблен в нее уже около года, но в завоевании ее сердца продвинулся пока мало. Узнал только, что ее зовут Светланой...
Тогда мне казалось, что моя школьная любовь, Аня Петрова, осталась в прошлом. Я невольно сравнивал свою одноклассницу с этой Светланой и моя обида от выбора, который сделала Аня, отдав предпочтение другому, уже казалась несущественной.
Это я сейчас только понял, что потерял, позволив Ане уйти из моей жизни... Да, свою женщину потерял, без которой, как выясняется, меня мотает по жизни как по морю - сорвавшуюся с корабля старую тарную бочку... А тогда мне казалось, что вот она, моя женщина! Прекрасная Светлана!
Проехав на троллейбусе пару остановок, я скоро оказался в длинных изогнутых коридорах. "Уралхимпласт" занимал одну-единственную комнату. Но только согласно учредительным документам.
На деле реального офиса у предприятия не было. По этому адресу находилась фирма, торгующая водяными фильтрами и не имеющая никакого отношения к Корнееву. Придется возвращаться ни с чем. Хотя почему же ни с чем? У меня появилось основание сомневаться в законности бизнеса потерпевшего. По крайней мере, стало вырисовываться направление, в котором стоит устремиться в своем поиске.
По учредительным документам предприятие Корнеева разрабатывало технологию производства экологической пластиковой тары. На деле, получается, он занимался чем-то иным. А раз так, то можно говорить о существовании некоего круга лиц, чьи интересы замыкаются на извлечении прибыли в мутной воде незаконного бизнеса.
Возникает вопрос - чем же реально занимался потерпевший? На этот вопрос ответ можно будет получить только от самого ближайшего окружения Корнеева Павла. Вдова прояснить здесь ничего не смогла.
До "Белинки" было - всего лишь одна троллейбусная остановка, и я, почему-то, захотел проехаться туда. Не был я там лет шестнадцать.
***
Список лиц, входивших в окружение Корнеева Павла, оперативники смогли подготовить только через несколько дней. Я за это время назначил несколько экспертиз, тщательно осмотрел и упаковал, как этого требует уголовно-процессуальный кодекс, изъятые с места происшествия вещественные доказательства.
Румянцева Валентина была девушкой, конечно, видной. Причем, единственной женщиной-оперуполномоченным во всем Центральном РУВД. Хотя уже и не девчонка - она уверенно перешагнула тридцатилетний рубеж - но превосходно сохранила фигуру, достоинства которой любила подчеркивать джинсами и тесной в талии, да и в груди, ветровкой.
Она относилась к разряду тех женщин, которые не ждали, когда их выберут мужчины, сами находили себе партнеров по жизни. Я же, хотя и произвожу, как я знаю, впечатление неуверенного и мягкого человека, на деле не терплю, когда важные решения принимают за меня.
Поэтому-то я, хотя мне и было всегда приятно видеть Валентину и интересно с ней общаться, пожалел, глядя в ее добрые, понимающие мужские страдания глаза, что на помощь мне дали не какого-нибудь, пусть даже начинающего опера, мечтающего всего лишь о лишней дополнительной звездочке на погоны, а эту симпатичную женщину. Мне- то в первую очередь необходимо было как можно скорее раскрыть порученное мне убийство, а не отвлекаться на общение с хорошенькой женщиной.
Подготовленный ею список друзей погибшего содержал всего две фамилии.
- Не густо, - сказал я, продолжая вглядываться в переданный мне Валентиной лист бумаги, как будто рассчитывал, что на белом поле под моим взглядом проявятся какие-то дополнительные знаки.
- У нас что-то есть уже по ним? - я перевел взгляд с листа бумаги на лицо молодой женщины, ожидая увидеть смущение за такую куцую информацию.
- Это школьные друзья Корнеева, - пояснила деловито Румянцева. - Смольянов имеет автосалон на улице Гурзуфская. Не судимый. Женат. Воспитывает дочку. Встречался с Корнеевым по пятницам попить пива...
Валентина прохаживалась по кабинету, проверяя всё на ощупь. Провела пальцем по экрану монитора, а затем посмотрела на свой палец - нет ли следов пыли. Было чисто. Дернула за шнур на гардинах - работают ли, двигаются ли шторы? Постучала своим отполированным ноготком по стеклу аквариума, привлекая стайку юрких розовых гупий.
- Ну, а Бекетов - темная лошадка. Не женат. Наведывается к матери редко и не регулярно. Любит выпить. Занимался самым различным бизнесом. Торговлей подержанными машинами, строительным бизнесом. Купил квартиру матери. Себе. Жил с какой-то женщиной с ребенком. Мать сообщает, что месяц как уже не появляется у нее. На звонки не отвечает. Предполагает, что в запое у кого-то на квартире у собутыльников. С ним такое случалось и раньше.
Валентина отвлеклась от рыбок и, наклонив голову набок, посмотрела на меня с укоризной:
- Любовница была у нашего потерпевшего.
- Вот как, - сказал я, нисколько не удивившись.
Круг возможных подозреваемых расширялся и расширялся.
- Что еще?
- По месту жительства он ни с кем не общался. А вот с соседом по подъезду имел серьезный конфликт по поводу парковки своей автомашины во дворе дома. Павлюченков Виталий...
Валентина глянула в свой блокнот, который она держала раскрытым в руке. Блокнот был маленький-маленький и весь исписан, дальше некуда. Новые записи теснились на полях, между старых строк, где-то в свободных уголках. Валентине приходилось вчитываться, чтобы расшифровать свои каракули:
- ...Месяц назад, в марте, Павлюченков поконфликтовал с Корнеевым. Павлюченков умудрился собственноручно соорудить шлагбаум, устроив, прямо под окнами собственной квартиры, индивидуальную стоянку для своей "Нивы". А Корнеев иногда оставлял свою "КИА-Спортиж" аккурат напротив этого шлагбаума, ну и преграждал таким образом заезд Павлюченкова на свою стоянку. Соседи говорят, что на этой почве у них дело чуть не дошло до драки. Вот ведь собственнички!
- Даже так? - удивился я не столько происшедшему конфликту между соседями, сколько расторопности Валентины. Об этом конфликте Корнеева мне в ходе допроса ничего не говорила:
- Что ещё?
- Есть. Есть и ещё информация для размышления. Всю вторую половину марта у них, у Корнеевых, работал строитель - выкладывал новый ламинат. Данные о его личности, правда, еще не установила.
- Да. Говорила об этом потерпевшая, - сказал я. - Даже координаты мастера сообщила. "Надо бы не забыть - подарить ей новый блокнот" - подумал я, когда Валентина ушла.
***
В кабинет без стука вошел Зайцев. Обернувшись, я даже вздрогнул. Зайцев глядел на меня в упор, но доброжелательно. Как будто он ждал от меня чего-то.
- Ну, как у тебя движется дело?
Он приходил со своей трубкой и заполнял мой кабинет дымом кубинского табака чуть ли не каждый день. Сначала меня раздражали его бесконечные охотничьи байки. Зайцев отлично знал, что я не охотник и не рыбак и совершенно не интересуюсь этими вопросами. Тем не менее, он упорно говорил мне, как он выслеживал лося на своей последней охоте. При этом глаза у Зайцева жили своей отдельной жизнью.
У меня складывалось впечатление, что сосед, как Порфирий Петрович у Достоевского, следит за каждым моим шагом, решая какую-то свою задачу. А его охотничьи байки - лишь прикрытие этой игры, этой охоты. Но потом я обнаружил, что после его ухода для меня всегда оставался от него неплохой, дельный совет.
Вот и сейчас, выслушав от меня краткий доклад по делу, он посоветовал: - Не забудь установить "прослушку" за Корнеевой.
Вняв его совету, я всю вторую половину дня решал вопрос с получением в суде санкции на прослушивание телефонных переговоров Корнеевой и арест ее почтово-телеграфной корреспонденции.
Собственно, я только подготовил пакет документов, а в суд ходил начальник отдела Брагин. Изучая переданные мною документы для обращения в суд, он долго морщился.
- Ну, что-же ты, Матвей Николаевич, опытный следователь, а не нашел ничего лучшего, как обратить свой пыл против потерпевшей? Неужели нет других фигурантов по делу?
- Для меня непозволительная роскошь - примерять роль убийцы, соблюдая какую-то очередность, - сказал я, довольный, что сумел взять правильный тон в общении с начальником, - проверять надо всех и сразу.
- Ну, проверяй, проверяй, - согласился Брагин.
Я же почувствовал, что буквально начинаю раздваиваться. Недавний допрос Корнеевой Светланы всколыхнул мои воспоминания. Один человек во мне с тоской вспоминал свою юношескую влюбленность и пытался ее реанимировать в своей душе. Второй - готов был даже это свое чувство препарировать и с садистской жестокостью свести все к нулю.
Я думал, а настолько ли я сильно любил свою одноклассницу Аню Петрову? Насколько серьезным было мое увлечение Светланой? Было ли это серьезным чувством? Я думал об этом, потому что меня с возрастом, начали все чаще посещать мысли, а не допустил ли я прошлом большую ошибку?
Но, тут же, моя умудрённость опытом встреч и расставаний, подсказывала мне - навряд ли в жизни есть какая-то предопределенность. Как сложилось - значит, так оно и должно было быть.
Мне всегда что-то мешало подойти к Ане и завязать непринужденный разговор. Как-то, когда я учился в восьмом классе, я осмелел до того, что подошёл к ней, чтобы спросить тетрадку с ее решением задачи. Но при моём приближении Аня с таким интересом ко мне обернулась, а глаза у неё загорелись таким огоньком, словно ей выпал редкий случай наблюдать за поведением степного тушканчика-прыгунца в период его брачных игр.
Когда я отошёл от неё с тетрадкой, то чувствовал себя как после пыток электротоком. Я понимал, что её интерес был вызван моими большими ушами.
Иногда, когда я перехватывал её взгляд, я читал в её глазах даже удивление и сочувствие по поводу этих моих ушей. Однако это нисколько не умаляло моего к ней чувства. Даже наоборот, я возносил её на ещё большую высоту.
В конце концов, я воздвиг в своей душе для неё такой пьедестал, что мне уже было непросто не то чтобы подойти к ней и заговорить, но и только находиться с ней рядом - в таких неожиданно представившихся случаях меня просто бросало в дрожь.
Было ли у меня более серьезное чувство к другой женщине? Вот эта влюблённость в Светлану из Белинки?
Я всегда пытался убедить себя, что не это главное в жизни. Пытался убедить себя, что в жизни есть что-то более значительное...
Ну, а что же это более значительное? Генеральские звезды? Звезды, не дающие покоя Брагину? Ну почему же сразу так? Стать асом, к примеру. Первым в своем деле. Стать лучшим следователем.
Когда я начинаю размышлять подобным образом, мне становится жить гораздо легче, проще. Кажется, что при этом снимаются все вопросы.
***
Сегодня ночью я, еще находясь во сне, соскочил с кровати. Я задыхался. У меня перехватило дыхание. Я едва-едва, судорожно раскрывая рот, снова научился дышать.
Мне приснилось, что я медленно, как брошенная в воду тряпка, опускаюсь на илистое дно омута. Сначала мне совсем не страшно, а даже интересно - плавно, словно в замедленном полете, ощущать свое передвижение без всякого усилия со своей стороны. Мне даже не надо было заботиться о том, чтобы дышать.
Я, отдаваясь своему плавному полету вниз, спокойно смотрел, как удаляется от меня колышущийся вверху слабый свет мира, к которому я еще недавно принадлежал. Но по мере сгущения вокруг меня тьмы я с нарастающей тревогой стал ощущать, как меня начинает сковывать холод - он медленно охватывал меня от ног к голове - и я, при всем своем желании, уже не мог даже шевельнуться, как сильно этого не хотел. Мало того - я стал задыхаться.
Ужас объял меня и не знаю, как у меня, все-таки, получилось - выскочить из этого реального по своим ощущениям сна и выпасть с кровати на пол. Как выброшенная на берег рыба, я раскрывал рот и чуть ли не с предсмертным хрипом пытался вдохнуть воздух в нерабочие лёгкие.
Этот, один и тот же сон, мне виделся очень часто. С того времени как утонул мой младший братишка. Ему тогда было пять лет, а мне семь.
Это случилось ярким июньским утром на берегу озера Каменное, расположенного в степи в десяти километрах от нашего поселка с типичным целинным названием - Комсомольский.
Степь еще не выгорела под летним палящим солнцем, но яркая зелень, простирающая к далекому-далекому горизонту, казалось, собрала на себе весь солнечный свет с неба и слепила глаза. Густой, горько-сладкий привкус степных трав;разноголосый стрекот кузнечиков,навеянный ласковым теплым ветерком; одновременное пение нескольких жаворонков, как минимум, по одному, на каждую сторону света; бесконечные, до самой дальней кромки горизонта волны белых облаков. Всё это создавало впечатление, что сейчас, в данную минуту, в одной точке пространства совместились несколько измерений - каждое со своей степью.
Отец ходил по берегу и, раздвигая высокие и густые камыши, заходил в воду в своих рыбацких сапогах, размашисто закидывал спиннинг. Я же возводил на песке две противоборствующие артиллерийские батареи.