В этом месте пахло сосновым деревом, воском и ладаном. Полумрак подчеркивал интимность разговора, и Генрих был рад, что священник не видит его лица.
- Я думаю, что я грешен, святой отец, - начал он медленно. - Дело в том, что я одержим.
- Ты считаешь, что одержим дьяволом? - мягко спросили с той стороны перегородки.
- Нет, - ответил он честно, поскольку даже не думал о таком варианте. - Я одержим магией... Магией зеленых глаз. Ни о чем не могу думать, кроме них. Однако моя одержимость причиняет мне много боли.
- Какого рода эта боль? - участливо спросил голос.
- Видите ли, - начал Генрих осторожно, словно смутившись, - у моей матери были зеленые глаза. Я почти ничего о ней не помню, кроме этих глаз. Помню, что она очень любила меня. Спустя несколько лет после ее смерти монахиня из местного приюта спасла мне жизнь, когда я заблудился в лесу и едва не замерз насмерть. Когда я очнулся, на меня смотрели ее зеленые глаза. Какие это были глаза... за такой насыщенный цвет ее в средние века должны были сжечь на костре. Эти глаза... С тех пор они преследовали меня, и мне стало казаться, что зеленые глаза женщин спасают, лечат, успокаивают и возвышают душу. Зеленоглазые женщины всегда казались мне красивей и ласковей прочих, хотя других я и не замечал. Да что лукавить, я не замечал и самих женщин... только их глаза. И поначалу они действительно меня спасали. Но, наверное, магия угасла. Моя душа в смятении и боли, и зелень чужих глаз больше не может заглушить эту боль. Я в отчаянии, святой отец.
С той стороны перегородки долго молчали.
- Человек, выбравший для себя фанатичную определенность - неполноценный человек, - заговорил священник. - Человек, который любил и ел только зеленые яблоки, заблудился в пустыне и через много дней пути нашел оазис, где росли только красные яблоки. Умереть ли человеку с голоду, оставшись верным привычке, или спастись, насытившись яблоком другого цвета? В конечном итоге, яблоко осталось яблоком. Как и человеку, пьющему только зеленый чай, придется сделать глоток черного чая, чтобы спастись от жажды.
- Вы пытаетесь сказать... - начал было Генрих и замолчал.
- Я хочу сказать, что если твоя душа нуждается в спасении, она не будет цепляться за образ, - ответил голос священника. - Для спасения нет панацеи. Цвет не имеет значения, важно только твое к нему отношение. Если есть зеленый, то где-то должны быть и остальные. Ведь ты не можешь знать, какого цвета яблоко спасет тебя от голода, или какого цвета чай утолит твою жажду. А также, какими будут глаза человека, который тебе поможет. Возможно, спасение рядом с тобой, но ты не способен его увидеть, потому что держишься за прежнюю убежденность. Тот, кто хочет быть спасенным, да спасется.
Генрих глубоко вздохнул. Он думал о чем-то подобном, но чтобы было так просто... Он почувствовал себя легче. Да, определенно, придти сюда было правильным решением.
Когда Генрих вышел из церкви, светило солнце. Он улыбнулся. Наверное, окружающим Генрих казался больным и изможденным, но в этот момент этот худой бледный человек у церкви улыбался и выглядел по-настоящему счастливым. Всю дорогу к дому с его губ не сходила улыбка, и прохожие оборачивались, глядя на этого странного, но такого счастливого человека, словно бы впитывающего майское солнце. Генрих впервые за долгое время был счастлив. Он нашел ответ. Тот оказался прост, как и все гениальное, и ему не терпелось проверить свою новую жизненную теорию в действии. Да. Теперь все будет иначе...
...Входить в дом он не стал, а сразу спустился в подвал по широкой каменной лестнице. Через короткий потайной коридор, вторая дверь направо. Зеленая, с облупившейся краской. Петли привычно запели на высокой ноте, впуская Генриха в его настоящий дом. Он щелкнул выключателем, закрыл дверь и огляделся. На него из прозрачных банок смотрели зеленые женские глаза. Как жаль, что они так быстро тускнеют. Вот только вчерашние и позавчерашние сохранили тот самый живой цвет... цвет спасения.
"Теперь уже нет", - поправил себя Генрих и начал решительно освобождать полки, снимая банки и выстраивая их рядами у стены. И сколько бы он не храбрился, все равно действовал бережно и выстраивал банки в строгом порядке. Первые - самые свежие, яркие, ах, как же сложно стало найти настоящие зеленые глаза в Нью-Йорке!.. Последними он с особой нежностью поставил выцветшие, блеклые глаза монахини, едва-едва сохранившие зеленоватый оттенок. Потом подумал, и вернул их на полку. Места для других точно хватит. Ведь священник прав, кроме зеленых есть и другие. Голубые, или серые, или медово-карие... Да, вот карие очень красивы. И, наверное, не тускнеют. Генрих сделал глубокий вдох терпкого запаха плесени, крови и формалина, и улыбнулся счастливо и спокойно, обведя взглядом стену, увешенную инструментами, старый операционный стол, отгороженный прозрачной пленкой, и пустые ряды полок, которым недолго осталось пустовать...
"Цвет не имеет значения... Если есть зеленый, где-то должны быть и остальные..."