Скользящий. Тихий Угол

Сборник избранных из последних предпочтений. Те, у кого учусь писать.

Порядок не отражает градацию по хорошести, все исключительно в кучу и вразнобой.

Все тексты принадлежат создателям. Авторство указано внизу каждого стихотворения. Буду пополнять по мере.

запись вторая

Ты думаешь: когда увидишь его,

кровь твоя превратится в сидр,

воздух станет густ и невыносим,

голос - жалок, скрипуч, плаксив.

Ты позорно расплачешься

и упадёшь без сил.

А потом вы встречаетесь, и ничего:

никаких тебе сцен из книг.

Ни монологов, ни слёз, ни иной возни.

Просто садишься в песок рядом с ним,

а оно шумит

и омывает твои ступни.

(с) lllytnik

запись вторая

Это сродни походу в волшебный лес. Пока ты не прячешь железо в его земле, пока не сходишь с тропы, не топчешь травы, твой путь безопасен, камни и пни мертвы.

Но стоит однажды погнаться за мотыльком, оставить в глине следы, из гнезда тайком достать яйцо, поранить случайно тис - бросай свой компас, тебе уже не уйти. Не важно, кем был ты раньше, и что ты мог. Ты - собственность этих деревьев, ходячий мох, орех и орешник, змея и змеиный яд, окатанный черный камень на дне ручья. Ты будешь врастать в его зеленую плоть, ползти брусникой среди торфяных болот, метаться цветастой птицей в плену ветвей: без правил, без чисел, без имен в голове.

Это похоже на пыльную темноту. Пускай ты ловкач, пускай за подкладкой туз и нож на ремне - ей не важно, кто ты такой. Слова высыхают и крошатся под рукой. Это как видеть последний утренний сон, в котором ты принят, выслушан и прощен. Всплывать из сна, отряхиваться, лежать, беспомощно хлопать стальными створками жабр.

Ты ждешь от меня набора стандартных фраз, и ты их получишь, дружок, но не в этот раз. Если не любишь тягучих темных баллад, не спрашивай больше, как у меня дела.

(с) lllytnik

запись пятая

Бывает, просыпаешься поутру:

пафосный, хмурый, смотришь с тоской в окно.

Что бы сказал сейчас твой ушедший друг?

Не всё ли равно?

Ты заметил? Они давно сжимают кольцо.

Скоро, должно быть, уйдёшь к ним сам.

У меня в плеере полно мертвецов:

их музыка, их голоса.

Это не страшно, выдохни, оглянись.

Даже забавно, эдакая игра:

мертвые говорят из книжных страниц,

из старых телепрограмм.

Мертвые в каждом доме, в любой толпе,

На улицах, на плакатах, в старых газетах.

Я, например, не знаю, где я теперь,

Когда ты читаешь это.

(с) lllytnik

запись девятая

Волонтёры находят их у помоек:

облезлыми, грязными,

с ожогами, переломами, язвами,

пятнами от чернил.

Сокрушаются "да за что же их?",

гладят по хребтам переплетов кожаных

и несут

в приют для бездомных книг.

Хозяин приюта три месяца щей не ел,

у него проблемы с деньгами и помещением,

в кармане - одни счета.

Он целыми днями чистит, шьёт и разглаживает,

если при этом бы шли продажи, но нет.

Не берут ни черта.

И писали в газету,

и рекламу давали уже -

никакого толку.

Но зато, когда он засыпает среди стеллажей,

книги тихо урчат на полках.

(с) lllytnik

запись двадцать девятая

Памятка

Во время охоты на фей всегда затыкайте уши:

Крик умирающей феи может испортить слух.

Прежде, чем приступить, их две недели сушат,

Вывесив за окно или свалив в углу.

Фей растирайте в ступке до однородной массы

И принимайте внутрь дважды в день до еды

Снадобье это лечит кашель, артрозы, насморк,

Перебивает страхи и сигаретный дым.

Искоренит усталость, гнев и хандру развеет,

Высушит взгляд и голос, выхолостит слова.

Правда, потом годами снятся мертвые феи.

Но от таких видений есть неплохой отвар.

Во время охоты на цвергов не думайте о любимых...

(с) lllytnik

НОЧНЫЕ СТРАШИЛКИ

Костик

Ветки тополя солнце ранят, небо красным сочится в воду. От канала исходит холод, что-то мутное и сырое.

Константин собирает в ранец спички, комиксы, бутерброды. Он пойдёт на пустырь за школой вербоваться в супергерои.

Папа вечно твердит, что обувь говорит о владельце много: Константин намывает кеды, только б было поменьше луж бы. Небо тихо линяет в кобальт, Константину пора в дорогу. Там, где стелется вдалеке дым, ждёт агент сверхсекретной службы. У агента крутая ксива, кейс с оружием, пропусками, желтоватой жидкостью в шприце (супер что-то там "кат..." для генов). Если в Костике есть сверхсила, сразу станет ясно, какая. Костик хочет потрясно драться. И летать. И глаза с рентгеном.

Во дворе суета и гомон, малышня, старики на лавках, скрип качелей, и нет печалей. Костик тихо крадется мимо. Он бесшумно идёт вдоль дома, как котенок на мягких лапках, представляет себя с плечами, толстой шеей и грозной миной.

Под ногами мерзкая кашица, за спиной громада лицея: особняк с крылатыми гадами, подпирающими колонны. Константин по ухабам тащится и, минутах в пяти от цели, спотыкается, ахает. Падает. Прямо в лужу, плашмя, как клоуны.

"Всё, приехали. И куда теперь ты попрешься - с такой-то рожей? Человек-из-глины-и-глупости, Гряземэн, Супермокрый Малый. Дуй домой - там книги, солдатики, тёплый плед. А завтра, быть может... Интересно, мама меня простит?" - Константин бредёт вдоль канала. Константин проклинает сырость и неуклюжесть свою щенячью. Духи сумерек, злые гремлины провожают его до дома, шепчут вслед "не теряйся, живи, расти", в тень клыкастые морды прячут, ускользают в синь акварельную.

Взрослый с кейсом найдёт другого.

(с) lllytnik

Я блуждаю в себе, как путник в лесу Брессилиан,

превращаю цветы в лягушек и камни в золото,

на куски разбитый и в серую пыль размолотый,

презабавный в своем бессилии.

я танцую фокстрот с тенями забытых заживо,

открываю себя, как банку маслин, по пятницам.

этот грёбанный мир, он вечно куда-то катится

под пронзительное адажио.

я почти никому не виден - и это радует ,

я почти ничего не должен, я знаю истину:

дед мороз, взаимность, четвертый листок трилистника -

только ложь...а Икар всё падает.

(с) МКБ-10

просто слишком много тоски и ласки

(алкоголь в крови - это тоже слишком),

...уронили на пол чьего-то мишку...

рассказать тебе злую сказку?

...уронили на пол и долго били,

оторвали лапу, потом - другую...

говорят, я страшен, когда целую...

наши чашки давно остыли.

...а потом в пакеты , за город, в омут.

и обратно - к чаю, теплу и книжке,

никаких следов... никакого мишки...

это сказка... тебя не тронут.

(с) МКБ-10

я хочу опустить вас на белый ветер

как на старый диван в нежилой квартире,

я хочу вас, как блик на чужом стилете,

как минутную боль под крылом столетий,

как последнюю песню в мире.

я хочу открывать вас, как белый веер,

как отравленный том в монастырской зале.

день за днем , словно кто-то включил конвеер,

мы кружим в белом шорохе суховеев...

вы узнали меня?! едва ли...

я хочу вас как смерть в эпицентре вьюги.

а заплакать - не страшно, никто не слышит...

но мы снова напротив, мы снова в круге,

и наш путь, закольцованный друг на друге

красной лентой по снегу вышит.

(с) МКБ-10

Вальс темной стороны-3

ученик:

ты выходишь из маркета (надо поймать такси),

дома кошка и мама с чайником и борщом.

сверху дождь - вечный мученик - плачет, не моросит.

не того ль, что за тучами, нужно сейчас просить,

чтобы дал ему пару мгновений прожить еще?

от дождя завиваются волосы у висков,

и кроссовки черпают воду, как бортом бриг.

если б там оказаться...успеть бы - одним броском...

но тебе - теплый плед, а его занесет песком,

как и прочих злодев из прочих безликих книг.

научись улыбаться, как он, чтоб не больно, чтоб

жалить злее, чем он, бить сильней. а в чужой степи

хмурый ветер стирает следы его с пыльных троп...

автор повести греет о кружку холодный лоб

и старается думать, что правильно поступил.

(с) МКБ-10

просто я думаю нынче о двух вещах:

люблю ли я вас и как же нелепы люди.

однажды мой мир превратится в кровавый студень,

когда черепная не сможет всего вмещать.

просто у вас идеальный овал души

(когда - через край и идет непременно горлом).

три года подряд я смотрюсь в свой печальный город,

в котором без снега и вас невозможно жить.

просто я пробую как-то дышать не вам,

курить не о вас, не плакать от вашей боли...

от вас есть лекарство? я болен, я очень болен,

но вас не отдам, вы слышите,

не отдам.

(с) МКБ-10

ну и ладно, в общем. не очень-то и хотелось,

горечь прячется в рифмах как раненый в камышах.

если резать руки, от боли страдает тело...

а душа?

никакой депрессии, друг мой, к чему печали?

я всего лишь рву по живому остатки осклизлых пут...

но до хрипа в горле хочется,

чтобы звали.

не зовут.

(с) МКБ-10

кто-то вот грезит домом, собакой, морем,

ласковой девочкой, сладеньким эмо-боем -

сколько глупейших мыслей хранит кровать.

я же - пустой квартирой и мордобоем.

господи, дай мне злости на сто обойм

и руки, которые хочется целовать.

(с) МКБ-10

все со всеми так приторно-зло знакомы,

карамельно милы, мармеладно друг другу снятся.

в этом мире вольготно крысам и насекомым,

да еще обиженным феями злым паяцам.

я ни тот, ни другой, ни третий, я здесь случайно,

не люблю ваниль, не умею готовить камру -

и поэтому вымру, растаю, как сахар в чае,

если верить в мою излишне дурную карму.

(с) МКБ-10

- Прыгнем? - хватает за руку, - Прыгнем, ну? Это легко, ты просто лови волну.

Ветер так резок, хочется огляну... "ться" остается в вечном ее плену.

- Прыгнем? - такая радость, что я тону.

Руку дает и смотрит - глаза в глаза. - Прыгнем! - смеется, пробует приказать,

Ветер толкает в бок. - Не смотри назад! - с ней невозможно драться и отказать:

- Прыгнем.

А небо - чистая бирюза!

Лето всегда приходится на излом, летом не важно, что там и как потом...

Вырастить сына? Ладно. Построить дом? Старость в обнимку с рыжим большим котом?

Это неправда, это опять не то... - Прыгнем? - смеется, воздух хватает ртом.

Дети стоят на крыше с большим зонтом.

(с) МКБ-10

залитая разбавленной тоской,

как твой стакан - некачественной водкой

(до горла, до ноздрей, нет, до висков),

сутулая, с разболтанной походкой,

отправленная на @#й невзначай,

оставленная собственными снами,

хранящая свой собственный цунами

в коробке из под сока с биркой "чай",

самой себе отчаянно чужая.

ее давно не ждут, не провожают,

и странно то, что не сошла с ума,

блуждая в лимбе или где-то между,

отравленная собственной надеждой,

две тысячи последняя зима.

(с) МКБ-10

Камень Сизифа скатился в Лету, пеплом укрыт Гефсиманский сад. Дай же мне руку, пойдем по свету, чтоб никогда не прийти назад. Осень открыла на нас охоту, рыжие гончие взяли след. Только бессмертные - беззаботны, только безумцы найдут ответ на неразгаданный квест Эдипа, и, поравнявшись с тобой и мной, мчит тонконогая Эвридика, к свету, из плена, домой, домой. Там, где ступала нога Орфея, нынче дрожит на ветру ковыль. К морю плывут косяки Офелий, не разобравшись, где сон, где быль, Гамлеты ждут ядовитых лезвий, Лаэрты точат в углу ножи, я замираю у края бездны и понимаю, что мы во ржи. Дай же мне руку, сегодня ветер, нужно смотреть непременно вниз, чтобы никто на всем белом свете не закричал нам "остановись". Что-то глядит на тебя оттуда? А, это Тот, Кто Сидит В Пруду. Дай же мне руку. Я здесь побуду. Я не уйду, не уйду, уйду. Вот он, последний виток дороги, и, замыкая почетный круг, вечные странники, злые боги, даже в прыжке не разнимут рук. Дай мне вцепиться в твое предплечье, чтобы забыть, как горчит беда.

Тот, кто сложил ледяное "вечность", проклят отныне и навсегда.

(с) МКБ-10

Я к тебе с той же страстью и гневом, как Нерон, сжигающий Рим.

О тебе с той же страстью и гневом, как Нерон...как Нерон...

Как неровен и сбивчив ритм, как горит подожженная с фитилька

Одержимости вера, как дрожит не протянутая рука, пережимая

Нервы. Вены, проступающие на висках и на шее - неудержимое

Напряжение. Под ногами вязкая почва, ночь обманчива и двулика.

С рук тебя сонным зельем потчевать, то ли кости сё, то ль костяника -

То ли ягодный сок, то ль сукрОвица, и луна за облаком не укроется.

Раны вскроются, зазмеятся язвами, потечет ручьем

Моя тёпло-черная, твоя стыло-красная...

Я к тебе с тем же страхом и тайной надеждой, как иной бежит от чумы.

О тебе с тем же страхом и тайной надеждой, как иной...как иной...

Повернуться спиной, поводя то ли крыльями, то ли лопатками,

Хватка подобная каменной, челюсть безумной горгульи. Пуля

Взрезается в пламя, скрежет и стон, прерван противника ход.

Я шел в эту топь, я глотал эту тину, и мысли тонули, и кривился

Мой рот. Пальцы нащупывали паутину, пальцы нащупывали...

Поворот...предательский свет маячков на болоте. Я не смог,

Я завис на единой пронзительной ноте, высекая из жил

Что было сил - алчным строем смычков то ли крик, то ли плач...

Кровью соленой и лимфой, духом и телом слепленный мотив.

Глядя, как в сумраке мифов и лжи из ила и грязи кто-то выходит,

То ли спаситель, то ли палач, алым и белым себя окружив,

Ожившей фантазией во плоти...

И смеялся, и плакал, глазам я не верил...

Пока нежно вгрызалась под ребрами боль,

Голос шептал мне, вкрадчиво пел мне ...

"Знаешь - кто я? Я пришел за тобой..."

(с) cejo

Если кому не спится, так это Насте.

Настя лежит в постели, и смотрит в угол.

В этом углу живут все её напасти,

Страх разрывает сердце её на части.

Насте почти шесть лет, и бояться глупо.

Глупо бояться, но кто-то в углу дышит,

Мучает кукол и душит цветных зайцев,

Страх подбирается к Насте всё ближе, ближе,

И языком ледяным вдоль лопаток лижет.

Настя сжимает простынь - белеют пальцы.

Выхода нет, и куклам ужасно больно -

Настя кричит: "Мама! Спаси кукол!"

Мама вбегает и видит всю эту бойню.

И говорит: "Ну хватит! С меня довольно!"

И до утра ставит Настю в тот самый угол.

Настя идёт через сквер в ночной рубахе,

С полным пакетом игрушек, убитых ночью.

И высыпает на землю у мусорных баков,

И с удивленьем глядят дворовые собаки,

Как она топчет их, топчет, и топчет, и топчет!..

(с) Елена Касьян

...Я не то, чтоб себя жалею, как малолетки,

Пузырем надувая жвачку своей печали -

Но мы стали куда циничнее, чем вначале,

Чем те детки, что насыпали в ладонь таблетки

И тихонько молились: "только бы откачали"...

(с) Веро4ка Полозкова

Компас не врет, направление - полюс, куда деваться: ищи.

Они следят за тобой, будто смотрят кино. И еще

они говорят: твои слезы, девочка, недостаточно горячи -

не прожигают землю и даже не обжигают щек.

Ты принимаешь за правду, покаянно шепчешь: моя вина;

бредешь по колено в снегу, в самом сердце полярной ночи;

подставляешь горло, и они выпивают тебя до дна,

оставляя пустую и звонкую оболочку.

На последней неделе пути тебя покидают сны.

На последнем десятке шагов твои губы покрыты льдом.

Ты врастаешь глазами в поля ледяной страны

И тихонько шепчешь: надо же, это Дом...

Хозяйка северных замков ждет у двери - и вдруг,

забыв, что глаза у нее голубая мертвая сталь,

ты бежишь к ней навстречу, хватаешь ее ледяную руку,

прижимаешь к сердцу и плачешь: как же меня достали!

Я не хочу обратно, туда, где плавилось и болело,

я не хочу ничего оттуда, ты знаешь, это такая мука...

...оставь мне холодный кофе, учебник Сканави и белую королеву -

костяную фигурку в острой короне вместо розовощекой куклы.

Они там считают мои шаги, придираются - где, мол, тебя носило;

они сочинили прибор для измерения силы вдоха,

они говорят, что я плачу не так и люблю вполсилы,

и семьдесят ровных ударов в минуту - это ужасно плохо,

по крайней мере, для сказочной положительной героини,

которой нужно оставить дом и обрезать косы,

выйти в метель, обойти полсвета, быть самой доброй и сильной,

выдохнуть душу, выпустить кровь и изойти на слезы.

Если я попытаюсь вернуться, наверное, быть беде.

А здесь так легко дышать, так спокойно; тебе же одной несладко -

я буду рядом, я буду хорошей, разреши мне остаться здесь,

я умею складывать буквы в слова - у меня есть справка.

А если не хочешь, я тоже пойму и прикинусь глухонемой,

я не прошу полмира, мне не нужны твои тайны.

А еще у тебя мой брат - отпусти его, пусть идет домой,

помогает бабушке, поливает цветы, отпусти его, я останусь...

Он дурачок, ссыльный ангел, ему здесь холодно,

он устанет глядеть на сугробы и голые ветки,

а дома его отведут к окулисту и кардиологу,

пропишут очки и таблетки.

Смотри: меня вела не любовь, но путь оказался верным.

Прости: меня вела не любовь - какие уж тут обиды...

Пусти меня в дом. Говорят, у тебя есть зеркало.

Я хочу посмотреться в него

и ничего не увидеть.

Это же сказка, все кончилось хорошо и без лишних слов,

но восемь из десяти хотят прочитать сначала...

Они говорят: что ты делаешь, разве это любовь?

Они говорят: ты с ума сошла, этого слишком мало.

Я промолчу. Не любовь, конечно.

Мне обещали пару коньков -

как раз сегодня похолодало.

(с) _raido

ИГРЫ

Ждешь, что сорвется на выкрик дверной звонок,

чтобы прошлепать к двери - кого там еще несет?

Только резвятся бесы, тихонько выходит срок,

а тишина сообщает, что хватит уж, дескать. Всё.

А то ли праздник у нас, то ли хороним кого -

такое веселье бурное, что враз и не разберешь.

Командующий парадом пропишет выстрел в живот,

две поллитры без закуси и не слишком святую ложь.

Его глаза - ты запомнила - никогда не меняют цвет.

если забудешь компас - прими их за ориентир.

Счастье растет только с севера и по изнанке вен.

Если припомнишь курс - сможешь его простить.

Ты меняешь себя на мелочь, чтобы оплатить заказ.

Он сжимает виски сильнее, чтоб не лопнула голова.

Сквозь тебя, как в тоннеле поезд, стучит строка.

Сквозь него, как стрела навылет, прошла Нева.

Он всегда выделяет тебя курсивом, себя - болдом.

Ты запираешь семнадцатой двери седьмой засов,

прячешься в одеяле, упрямо хранишь свой дом...

А он все равно, как был, - останется невесом.

Ну давай, давай, поиграй со мной в это снова.

Чтобы сладко, потом бессильно, потом хреново;

Чтобы - как же, я не хотел ничего дурного;

Чтоб рычаг, чтобы три семерки - и звон монет.

Ну давай, давай, заводи меня, трогай, двигай;

Делай форвардом, дамкой, козырем, высшей лигой;

Я на старте, я пахну свежей раскрытой книгой;

Ставки сделаны, господа, ставок больше нет.

Раз охотник - ищи овцу, как у Мураками;

Кулаками - бумага, ножницы или камень -

Провоцируй, блефуй, пытай меня не-звонками;

Позвонками моими перебирай в горсти.

Раз ты вода - так догони меня и осаль, но

Эй, без сальностей! - пусть потери и колоссальны,

Мы, игрушечные солдаты, универсальны.

Пока не умираем, выхрипев "отпусти".

Пока нет на экране баллов, рекордов, блесток;

Пока взгляд твой мне жарит спину, лазурен, жёсток;

Пока ты мое сердце держишь в руке, как джойстик,

Пока ты никого на смену не присмотрел;

Фишка; пешечка-партизан; были мы лихими,

Стали тихими; привыкать к добровольной схиме,

И ладони, глаза и ружья держать сухими;

От Е2-Е4 в сторону шаг - расстрел.

Я твой меч; или автомат; дулом в теплый бок -

Как губами; я твой прицел; я иду по краю,

Как сапер, проверяю кожей дорогу к раю

На руке у тебя - и если я проиграю,

То тебя самого в коробку уложит - Бог.

(с) Веро4ка Полозкова

Как они говорят, мама, как они воздевают бровки,

бабочки-однодневки, такие, ангелы-полукровки,

кожа сладкие сливки,

вдоль каждой шеи татуировки,

пузырьки поднимаются по загривку, как в газировке,

отключают сознание при передозировке,

при моей-то железной выправке, мама,

дьявольской тренировке

мама, как они смотрят поверх тебя, если им не друг ты,

мама, как они улыбаются леденяще, когда им враг ты;

диетические питательные продукты

натуральные человеческие экстракты

полые объекты, мама, скуластые злые фрукты,

бесполезные говорящие

артефакты

как они одеты, мама, как им все вещи великоваты

самые скелеты

у них тончайшей ручной работы

терракотовые солдаты, мама,

воинственные пустоты,

белокурые роботы, мама, голые мегаватты,

как заставишь себя любить настоящих, что ты,

когда рядом такие вкусные

суррогаты

(с) Веро4ка Полозкова

Царапает внутри от лихого звона, от язычков невидимого огня, на форуме небесного произвола какая-то невиданная фигня. Админ - уснул, ушел, вероятно запил, а может, ему попросту не с руки. Цензура погибает, ход тем внезапен, не стоит думать, как дальше жить с таким. Не стоит думать. Точка. Конец строки.
Судьба твоя резвится, меняет ники, флудит безбожно, и на язык остра. Ее ладони вымазаны в чернике, ее ветровка - в ссадинах от костра. И знаешь - сколько жизней она заспамила и под себя подмяла и подгребла вот этой злой сердечной твоей испариной, твоей отрыжкой едкой из-под ребра... Их тысячи - зависимых и отвественных, неистово боящихся потерять твои слова, твою золотую ветренность и обморочную непрожитость бытия.
Пока ты трешь ладони за грязным столиком, пока ты гонишь мысли свои взашей, все те, кто сочиняет твою историю, сотрут еще немало карандашей. Они ломают нимбы, пыхтят и корчатся, а ты даже не пробовал позврослеть, и им еще поплачется, похохочется, и восхищенно выматерится вслед. Как ни крути - всегда девятнадцать лет.
Пока они там возятся в голубиных своих небесных сферах и чертежах - дай Бог тебе ни с кем не делить любимых и уходящих за руку не держать. Дай Бог тебе не видеть ночных кошмаров, не захлебнуться в логове мертвых фраз. У кошки девять жизней - но кошке мало, а у тебя одна - и тебе как раз. Дай Бог, чтобы в глазах твоих не мелькало безвыходное жалкое "Если бы", дай Бог тебе кроить по своим лекалам податливое туловище судьбы. Пиши, как есть, без жалости, без запинки, не будет, не придумано девяти.

Не даст Господь - так сам разбивай копилку, раскрыть секреты, по уши в них войти,
Расходовать, что выдано, до крупинки. Не думая, что может и не хватить.

(с) Аля Кудряшова (Izubr)

Двадцать лет, свирель, котомка.
А она говорит: "Иди уж тогда один, или с кем угодно - но всё-таки ты иди, а таких, как я, говорит - в общем, пруд пруди, миллион на рупь."
Он смеется: "Я пригрелся к твоей груди, хоть целуй меня, хоть в ад за собой веди, а уйти решишь - так всё же предупреди, я тогда умру."
А она говорит: "Куда тебе - умирать? Ведь тебе играть и публику собирать, ты аккордом бей и диски свои пирать, а меня - пусти."
Он вздыхает: "Ну, вот как тебе объяснять - ведь с тобой проститься - то же, что кожу снять, как в ладони стрекозу закрутить и смять, как дитя растить"
А она говорит: "Куда мне теперь к тебе? Ты герой, - говорит, а я выскочка и плебей, вот играй, говорит теперь на свой трубе - открывай свой счет".
Он рыдает и поет, как ночной прибой: "Ну вот, хочешь, - говорит, - разобью гобой, мне плевать, - говорит - вот я ведь уже с тобой, так чего ж еще?
Я ведь с музыкой, - говорит, всё веду войну, я кричу в ее горячую пелену, мол, прими, говорю, впусти, мол еще одну, по знакомству, так.
А она говорит: "Мы вместе, а я нигде, я сушу слова на старой словороде, я копаюсь в их горячей гнилой руде, но опять не в такт.
Я ведь вечно пораженщина - говорит, я живу - да вот внутри у меня горит - у меня ведь дистония, нефрит, гастрит - ну, куда до вас.
Он хохочет: "Да, в обиду тебя не дашь, но когда ты, дорогая, меня продашь, то купи бумаги нотной и карандаш, я впишу тебя в этот вальс.
Я впишу тебя в свой солнечный разнобой, тонким контуром, щекой на ветру рябой, в этот свет, далекий страшный и голубой, в эту даль и боль
Чтоб когда захочешь - быть тебе не одной, чтобы быть тебе и нотами и струной, у тебя выходные, а у меня входной, но ведь я с тобой.
Я шепчу ей, что кончается тишина, что смешна вина, что чаша полна вина, что заря бледна, что ночь впереди темна. Что закат - в дугу.
Я шепчу ей, что пою ее и кляну. Что я ради нее, что хочешь, переверну. Что боюсь ее, никому ее не верну. И она тихонько рождается между губ.

(с) Аля Кудряшова (Izubr)

Аргонавту-современнику

...А мне в окно больше не стучат,

А я опять у себя в долгу.

На белом-белом моем снегу -

Печати темного сургуча...

И разговор о златом руне,

И путь неблизкий и неземной -

Все это сбудется, спору нет,

Да только сбудется не со мной.

Какая призрачная зима

Венчала нас ледяным кольцом...

Когда и ты отвернешь лицо,

Я, верно, все же сойду с ума.

Я, верно, все же махну рукой -

Там, у бездомности на краю,

Тысячеглавый не спит дракон,

Оберегая беду мою.

По непокоям седых морей -

Предугаданье ли, кара ли? -

Твои печальные корабли

Плывут на встречу с бедой моей...

Баранья шкура - какая блажь! -

На солнце вспыхнет - глаза прищурь...

Но за нее ты меня предашь,

И я поверю, но не прощу...

(с) Диана Коденко

Что за проклятый город - фальшив и груб, моет свои высотки в большой воде, мост над рекой качается на ветру, маю идет двадцать пятый прохладный день. Впору отметить... Отметина - отмечать, значит, внутри на живом оставлять следы, значит, отмеченный кем-то - как от меча не увернувшийся... В общем, такой, как ты, раненый в самое, вспоротым животом воздух фильтрующий с кровью напополам... Май на ветру качается над мостом, солнце ладонь царапает, как игла. Что ты стоишь здесь, у города в локтевом сгибе - катетером /выдернуть и молчать/?.. Май о тебе не думает ничего. Так не расходуй сердце по мелочам. Лучше сливайся с городом - каменей, души черствеют, знаешь ли, неспроста...

Маю идет двадцать пятый прохладный день.

nbnbsp;snbsp;p;&nbnbsp;sp; В тридцать один он бросится вниз с моста.

(с) Кот Басё

Тектоника.

Те, кто не чувствуют - ни при чем.

Под нашими лапами гнется земная твердь,

и солнце породу плавит своим лучом,

в разломах коры заставляя ее гореть.

Смотри, океан на берег кладет плавник,

как кит - одиночка, выплывший умирать,

а ночью из кратеров неба летят огни,

и выжигает лес раскаленный град.

Тектоника.

Те, кто не ведает - те спаслись.

А мы каждый звук предчувствуем изнутри...

И древние горы, качнувшись, уходят вниз.

И континенты рвутся по швам.

Смотри!

Смотри, нас экватором делит на полюса,

следы от когтей на скалах - как русла рек...

...мой хищник, мой зверь, я помню твои глаза,

я не успела о главном тебе сказать:

где-то на нас охотится Человек.

(с) Кот Басё

...близкими людей может сделать бокал вина. Родными - только общее прошлое.

Они ссорятся. Яростно, по газам, он так зол, что почти отпускает руль, ее косы растрепаны на ветру. Над машиной - солнце. Внутри - гроза. Они бьют безжалостно, их трясет от обид, от тысячи "если бы", под колесами вьется седая пыль, их маршрут называется "вспомнить все". Они едут по улицам, где сто лет не гуляли с букетами по ночам... Каждый должен уверенно отвечать своему отражению на стекле. И она отвечает. Наотмашь бьет. Говорит, что ей тесно в его глуши, что ей хочется ярче любить и жить, что они исчерпали свое "вдвоем". Они едут на мост, под которым тень придает глубину неживой реке. Он до боли сжимает кольцо в руке. Она думает, сколько кольцу лететь. Утро тянется долго - за солнцем вслед, как Сизиф, толкает его в зенит. Они ссорятся. Город вокруг звенит, рассыпаясь осколками по земле.

Они едут мимо больницы - днем, вдоль ворот, где морг выдает тела.

И его глаза наполняет мгла, а она становится так бела, словно давняя осень вошла в нее. В глубине светофора горит свеча, чтоб погаснуть, включая зеленый свет...

И она прижимает его к себе.

Им сигналят машины.

Они молчат.

(с) Кот Басё

Баллада о кустах

Пейзаж для песенки Лафоре: усадьба, заросший пруд

И двое влюбленных в самой поре, которые бродят тут.

Звучит лягушечье бре-ке-ке. Вокруг цветет резеда.

Ее рука у него в руке, что означает "да".

Они обдумывают побег. Влюбленность требует жертв.

Но есть еще один человек, ломающий весь сюжет.

Им кажется, что они вдвоем. Они забывают страх.

Но есть еще муж, который с ружьем сидит в ближайших кустах.

На самом деле эта деталь (точнее, сюжетный ход),

Сломав обычную пастораль, объема ей придает.

Какое счастие без угроз, какой собор без химер,

Какой, простите прямой вопрос, без третьего адюльтер?

Какой романс без тревожных нот, без горечи на устах?

Все это им обеспечил Тот, Который Сидит в Кустах.

Он вносит стройность, а не разлад в симфонию бытия,

И мне по сердцу такой расклад. Пускай это буду я.

Теперь мне это даже милей. Воистину тот смешон,

Кто не попробовал всех ролей в драме для трех персон.

Я сам в ответе за свой Эдем. Еже писах -- писах.

Я уводил, я был уводим, теперь я сижу в кустах.

Все атрибуты ласкают глаз: их двое, ружье, кусты

И непривычно большой запас нравственной правоты.

К тому же автор, чей взгляд прямой я чувствую все сильней,

Интересуется больше мной, нежели им и ей.

Я отвечаю за все один. Я воплощаю рок.

Можно пойти растопить камин, можно спустить курок.

Их выбор сделан, расчислен путь, известна каждая пядь.

Я все способен перечеркнуть -- возможностей ровно пять.

Убить одну; одного; двоих (ты шлюха, он вертопрах);

А то, к восторгу врагов своих, покончить с собой в кустах.

А то и в воздух пальнуть шутя и двинуть своим путем:

Мол, будь здорова, резвись, дитя, в обнимку с другим дитем,

И сладко будет, идя домой, прислушаться налегке,

Как пруд взрывается за спиной испуганным бре-ке-ке.

Я сижу в кустах, моя грудь в крестах, моя голова в огне,

Все, что автор плел на пяти листах, довершать поручено мне.

Я сижу в кустах, полускрыт кустами, у автора на виду,

Я сижу в кустах и менять не стану свой шиповник на резеду,

Потому что всякой Господней твари полагается свой декор,

Потому что автор, забыв о паре, глядит на меня в упор.

(с) Дмитрий Быков

Молитва

Чтоб оказаться на небе, однажды ты сам превратишься в дым; люди разводят костры, и как знать, кто последний из нас войдёт, славя богиню, в высокий огонь, до восхода седьмой звезды выдохнув душу, как в вечность, в огромный рот.

Тело её горячо, и она между бёдрами нас печёт. Осень - краснеют ладони долины, в них капает кровь и жир. Бабка твоя говорит (ты не веришь старухам пока ещё): "Чтобы наесться, Она сотворила мир".

Это она сотворила коней и безгласых слепых возниц; рыб, почерневших от ветра - в глаза им продета стальная нить; женщин, что злились и грызли друг друга, когда их любил один; море, омывшее стены своих гробниц.

Что же, богиня, взгляни на народ, что умрёт по твоей вине. Помнишь, пустыню сжимала в горсти, и не знала, куда вести их? Знаю, что помнишь, но это не страшно, ведь нас не накажут, нет. Встань на колени, с улыбкой молись той, кто всех их тебе простит.

(с) hero_in

Сторож

Убери ножовку, оставь в рюкзаке паяльник,

Не пытайся найти прореху в броне ограды.

Идиот, никогда не ешь молодильных яблок!

Про волшебные яблоки в сказках не пишут правды.

У волшебных яблок другой алгоритм работы.

Лет тебе не вернут, глядишь, ещё и отнимут.

Просто мир после них уныл и смердит до рвоты,

Просто всякое яство горчит в сравнении с ними,

Просто тесен текст, и любой музыкант бездарен,

Просто всё, кроме яблок, становится слишком просто.

И сбежать нельзя, разве что отключить радары,

Разогнать команду и уплыть доживать на остров,

Стать смотрителем маяка, завести мэйн-куна,

В пять утра записывать сны, что к утру поспели...

Нет, умрёшь ты в итоге, как в сказке, безмерно юным.

Задохнёшься в своём постаревшем убогом теле.

Так что дуй отсюда, вот тебе леденцов пакетик --

Угостишь детей. И не сметь больше мне тут ползать!

Я ужасно добрый, как ты уже мог заметить.

Но собак спущу.

Для твоей же, конечно, пользы.

(с) lllytnik

Женщина должна быть красивой и после смерти

Сними мерки пошей платье летнее

Выбери по вкусу кабриолет

Губы накрась кармином

На запястья добавь каплю нежности

Вытащи туфли из шкафа

Ах чуть не забыла

Шарфик!

(Женщинам так присуща беспечность)

Смелей Айседора!

Теперь ты готова для встречи

С вечностью...

(с) Cима Хиро

Давай не будем влюбляться в тех, кто из мира сказок,

Какая глупость - их нет, смотри, это просто дым!

Из дыма соткана нить, и всё прочней, раз за разом,

Сшивает мысли и сны - узором своим чудным.

Давай не будем влюбляться в тех, кто стоит у края,

Чей сорван голос, и в кровь разодраны - небеса,

Они танцуют зажмурившись, слишком всерьёз играют,

Невыносимо вспомнить зелёные их глаза.

Давай не будем влюбляться в тех, кто с чужой тропинки,

Кто пахнет хлебом чужим, мечты затерев до дыр,

Пускай не верят они в слова, мечты, половинки,

Но мы сильнее себя, в квадрате пустых квартир.

Давай не будем влюбляться. Просто. Давай - не будем.

Здорово сердце, прочнее дух и спокойней жизнь..?

Мы будем мимо ходить, как ходят другие люди,

Смотреть - в лицо (не в глаза). Не падать с разбегу - в высь.

...И вздрогнет что-то внутри, и шепот в ночи:"спасибо".

За тех - кто слеп и безумен, беден и слишком смел.

За всех придуманных и далёких, чужих и сильных...

В кого влюбиться - хоть на секунду - но я успел.

(с) О. Ладыженский

За окном картинка ночного града -

Натюрморт в оттенках немытой свёклы.

Фонари роняют на автостраду

Чуть почаще - свет, чуть пореже - стёкла.

Извини. Я просто опять скучаю.

Как хороший клоун от глупой шутки.

Вечер был отравлен зелёным чаем.

День - испорчен утром.

Ещё в маршрутке.

(с) Adonatti

Маски

На пыльной дороге из Вечности в Никуда

Я встретил нищего, продающего маски

Для тех, кто не хочет вглядываться в собственное лицо.

Я спросил маску Скорби - я так боялся,

Что неосторожной улыбкой

или мыслью о вечеринке или пирожном

Оскорблю ушедших своих друзей.

Он без слов протянул мне с усмешкой странной

Черную маску с узкими прорезями для глаз

И ушел, не сказав ни слова.

И, как только я надел свою маску,

Все вокруг застыло - деревья и птицы,

От почерневших стволов не падала тень на землю,

А мне так хотелось укрыться в тени!..

Я шел все дальше сквозь усталость и слезы,

Я был доволен - друзья мои были всегда со мной.

Я был верен им, мертвым, в память о них, -

В царстве живых я был заживо мертв.

А когда не хватило сил идти дальше,

Я сел на землю и, сняв с себя маску,

Оглянулся впервые на пройденный путь.

И заплакал: "Глупец! О, что я наделал!

Если б можно было вернуться обратно,

Я бы спросил у нищего маску Смеха,

чтобы смеяться вечно".

(с) Нико

Утомленные солнцем - 2

Входит Котов. Он томится. Он от голода лоснится. Он на западной границе, в представительстве ГУЛАГА. Кровожадные гэбисты, падкие на извращенья, в политическом хищенье обвинили бедолагу. Им в Сибири не сидится, им к Европе чтоб поближе, чтобы видно было с вышек чуть не Эйфелеву башню. Котов гадов не боится, смело драпает по крышам. Гордый Юнкерс взмыл повыше и спикировал отважно, сокращая населенье. Взрывы. Вопли. Затемненье. Входит Дюжев. Он контужен. По сюжету он не нужен. Входят воины штрафбата. Им оружия не надо, им саперную лопату выдают одну на роту. Командиры-идиоты поредевшие останки шлют на парусные танки непременно в штыковую, чтобы удаль боевую показать проклятым фрицам (тем, культурным, очень стыдно). Дальше ни хрена не видно, видимо, пришлось делиться многотысячным бюджетом - без ущерба для сюжета, всех и так давно убило. Взрывы. Вопли. Очень мило. Входит катер вместе с Надей (сколько Надя папе платит?), что, отметим, очень кстати: Наде хорошо за двадцать, значит, будет раздеваться. Зритель замер в предвкушенье, ожидая искушенья сиськами врага народа. Вот немецкие пилоты переходят на сниженье, открывают бомболюки (входит жопа, крупным планом), и парят над капитаном, провоцируют, подлюги, хоть оно и неудобно. Капитан, взревев утробно, сделал ложное движенье. Взрывы. Вопли. Продолженье. Входит мина. Всем ховаться. Мине хочется взорваться, но плывет, куда деваться: режиссер уж больно строгий. Входит Гармаш. Он безногий. Гармашу неловко тоже. Он с духовностью на роже крестит мину вместе с Надей, и, решив, что с Нади хватит, тонет с явным облегченьем. Окрыленная крещеньем, мина волевым решеньем топит баржу с партактивом. Взрывы. Вопли. Как красиво. Входит Сталин вместе с тортом (шоколадным, вот же гнида). У него рябая морда, Ворошилов и Буденный. У МихАлкова Никиты зубы сводит от обиды, он кипит, прямой и гордый, каннским солнцем утомленный. Он борец в седьмом колене супротив советской власти и ее дурацких премий Ленинского комсомола. Он встает, мятежный гений, и виновнику несчастий, вереща от наслажденья, телом крепок, духом молод, - о, как сладок миг расплаты! - мажет морду шоколадом. Это сказка, очевидно. Взрывы. Вопли. Как обидно. Входят разные актеры и друг друга убивают. Входят глупые саперы и кого-нибудь взрывают. Входят головы и ноги и другие части тела, их дизайнеры умело разбросали вдоль дороги, чтоб никто не думал в зале жрать попкорн, на это глядя. Все идут, куда послали. Дальше всех послали Надю. Входит Митя в роли гада, нестерпимо инфернален. Всех, кто скрыл в анкете брата, расстреляет лично Сталин, а кого не расстреляет - доведет до энуреза. Входит Котов, щеголяя металлическим протезом. В подтверждение названья, солнце всходит и заходит. Входят табором цыгане и немедленно выходят. Бравый вермахт входит с помпой, полный нравственных метаний. Входит ядерная бомба на немецком ероплане. Входят сиськи! На экране суета и мельтешенье. Взрывы. Вопли. Продолженье.

(c)the-mockturtle

Горгулья

Я поднял голову, и был сражен ей насмерть.

Лора Бочарова. Нотр-Дамская химера.

Любимая, так должно было быть всегда:

Смотри, я покорен, смотри, я у ног твоих.

Парижский сочельник. Монмартр под коркой льда.

И мир так спокоен, и ветер предсмертно тих.

Любимая, я так долго не шел к тебе,

Бежал, замирая, пугался своих теней.

Чудовище Эйфеля, выгнув стальной хребет,

Качается в танце, давай потанцуем с ней?

Любимая, вслушайся, воздух горчит, как мёд,

И приторным ромом разлиты огни витрин!

Ты верила, правда? Ты знала - твой час придет!

Смотри, умоляю! Смотри на меня, смотри!

Школяру на морозе весело, если чарка с вином в руке.

Школяры распевают песенки на латинском на языке,

Издеваются над прохожими, пьют бордо и заморский ром,

Все румяные и пригожие, но пригожее всех Гийом.

У Гийома карманы с дырами, что твой лучший фламандский сыр,

Будь вы флоринами да ливрами, вы б не сыпались бы из дыр?

Но зато у Гийома волосы вьются шелком, глаза блестят,

И поет он глубоким голосом, и сам дьявол ему не брат!

Только что-то неладно сделалось в ночь сочельника с молодцом...

Он пришел на пирушку с белым и с помертвевшим, как гипс, лицом,

Пил, захлебываясь, бургундское и напиться не мог никак.

И безумное что-то, гуннское, проступало в его чертах.

'Что, Гийом, или дьявол встретился, что за душу-то посулил?'

'Или с девушкою-прелестницей ты в разлуке - и стал не мил?'

'Иль в аду средь великих грешников ты себя же и повстречал?'

Но Гийом не прервал насмешников, пил бургундское и молчал.

И с той ночи школяр как проклятый. Бродит сумрачен, одинок,

И глазами больными, мокрыми смотрит в небо - на водосток

Храма Божьей Пречистой Матери, меж святых и витых колонн.

Вы бы тоже, клянусь вам, спятили, если б знали, что видит он!

III

Хвала тебе, небо. Я все ж возношу хвалу. Хотя ты смеешься и капаешь мне в лицо. А

скульптор безумен... Уже перешел к крылу. Он крошит мой камень и режет меня резцом.

Хвала тебе, небо. Не сдохла, хотя могла. С ума не сошла. Мой разум остер, как нож.

А скульптор безумен. Он сделал мне два крыла. И рожу ужасней всех виденных мною

рож. Змеиное тело и каменный лисий мех, крысиные лапы, хвост тигра и гриву льва. Я

здесь, я беснуюсь! Ты слышишь мой дикий смех?! Я в камне, я камень, но я до сих пор жива!

Хвала тебе, мастер. Ты сделал меня сильней. Хвала тебе, небо, за кару, за боль, за синь.

Я в камне, я камень - без счета ночей и дней.

Отныне и присно, во веки веков.

Аминь.

Планеты сошли со своих орбит,

Я был раздавлен, я был убит

Взглядом, одним лишь взглядом.

Вот она, вот, на меня глядит,

Бьется в ушах, в голове гудит,

Рвется, плюется ядом.

Горгулья Собора Нотр Дам де Пари,

И голос ее у меня внутри,

Рядом, навечно рядом.

Господи, добрый Господи, дай мне сил,

Дева Мария, смилуйся и спаси,

Взгляд ее цепкий ноги мне подкосил.

Взгляд ее жив и ясен.

Господи, добрый Господи, я в плену,

Верую, боже! Верую и клянусь,

Если не дашь сегодня пойти ко дну,

Буду со всем согласен,

Требы, молитвы, прочая дребедень,

Боже, да я не буду вставать с колен!

...Город Париж крылом укрывает тень,

Смотрит в меня, смеется.

Здесь, у собора, тихо и хорошо.

Снег. Наконец-то легкий снежок пошел.

Мне бы понять, чего я теперь лишен

Волей ее уродства.

Камню не дозволено любить. Камню - да. А женщине? Быть может, я и не могу делить с ним ложе, да и то вполне все может быть. А любовь, она как черный яд неприметной змейки африканской. Жжет меня сквозь время и пространство, жжет, когда встречаю этот взгляд. Синеглазый. Это хорошо. Золотоволосый? Слишком пошло. Мне, бывало, подавай роскошных, с волосами, точно черный шелк, варваров неведомой страны, с белым телом, спелыми губами... Только взгляд, он точно синий пламень, словно звон невидимой струны. Я боролась, ржала над собой. Чувства у камней - ухохотаться!

Рушились и возникали царства, я была недвижимой, немой... Я ждала. Терпела и ждала.

И, похоже, не могу иначе. Камню что? А статуи не плачут, опустив два каменных крыла.

Любимая, рассказать тебе, как я жил?

Я просто сбежал, я просто сошел ума.

Сменялись правители, папы, шуты, пажи,

Потом - наводнение. После него - чума.

Я помню немногое, помню, что я бежал,

Скрываясь от взгляда, который прожег насквозь.

Корабль, который никто здесь не провожал,

И долгие годы врозь, и столетья врозь.

Красотки, уродцы... Созвездия рук и глаз.

Я был с кем угодно, я пробовал все и всех.

И я умирал там - пять сотен проклятых раз,

И слышал над ухом надтреснутый тонкий смех.

Смотри же, любимая, я наконец-то здесь.

Парижский сочельник пахнет дымком костра...

Любимая, вот я. Я твой. Безраздельно. Весь.

Я и не боюсь. Забыл, что такое страх.

Любимая, больно. Пока я могу терпеть,

Но скоро, наверное, буду кричать и выть...

Я камень. Я серый камень. Почти на треть.

Теперь ты, ведь правда, сумеешь меня любить?

(с) МКБ-10

Говорит старуха старухе:

приходи хоронить меня.

Точной даты пока не знаю,

где-то на днях.

Говорит старуха старухе:

я устала, я не пойду.

Ты куда спешишь?

Давай не в этом году?

Говорит старуха старухе:

будут суп, блины и кутья.

Где ещё ты таких, скажи,

отведаешь яств?

Говорит старуха старухе:

далеко до тебя, кума.

Я, пока доползу,

пожалуй, помру сама.

Говорит старуха старухе:

ну и к черту тебя, карга!

И бросает трубку.

Проще в гости зазвать врага...

И стоит у окна,

и дышит,

гладит пальцем морщины рам,

и решает пока

и вправду

не умирать.

(с) lllytnik

Мне не нравится, когда умирает чей-то дедушка этажом ниже. Ведь вчера еще - шел с собакой, аккуратный, сутулый, с тростью... Продавцу (покупая тортик) говорил - дочка, я не вижу, посмотри вон, какая дата? Ко мне дети сегодня в гости.

Ведь вчера еще - он проснулся, аккуратно постель заправил, аккуратно насыпал кофе в свой любимый стакан столетний... А сегодня вдруг почему-то он решительно все оставил, почему-то решил, что хватит, что все видел на этом свете.

Мне не нравится, что в ботинках - прямо с улицы - санитары от порога прошли к кровати через весь его мир привычный... И соседка из смежной двушки, тетка Зоя или Тамара, рот разинув, на них глядела, размышляя, кто симпатичней. Что потом приходил сантехник перекрыть в туалете краны, и надолго застрял в квартире, изучая, что дед оставил.

Мне не нравится, что собака побежала, как волк-подранок, завывая настолько жутко, что мурашки по коже стаей, и лежала потом под дверью, положив перед мордой лапы. И пришли наконец-то дети, и делили свое наследство... А потом замолчали, вспомнив, что не стало сегодня папы... что захлопнулось то окошко, сквозь которое помнишь детство.

17 сентября 2011г

(с) Сима Радченко

Каждый раз, возвращаясь домой из вечного трипа, неожиданно вижу, что я - из другой страны. Из страны, в которой не жалуются до хрипа на правительство, власть и происки сатаны. Из страны, где ветер горяч и цветны одежды, где воздух наполнен запахами цветов, где ты будто бы каждый день зависаешь между чем-то древним и чем-то новым, где ты готов вечно ехать, бежать, и плыть, и идти вперед, где ты знаешь, что больше никто никогда не умрет.

Люди смотрят и думают - этот сошел с ума, он объелся чего, обкурился душистых трав. Но не мне же засыпала сердце мое зима черным снегом своим. И скажите, что я неправ. Ведь у вас от нее на зубах ледяное крошево; в семь подъем, и уход с нелюбимой работы в семь. А я из страны, где лучшее - друг хорошего, где, представьте себе, все всегда улыбались всем. Мне кричат - не гони, будет хуже, мы знаем это: войны выборы цены холод валют обвал.

А я - из страны, где вчера наступило лето.

И у нас скоро тоже наступит.

Я узнавал.

(с) Kladbische

чтобы заметить, как начинается непорядок, необязательно быть ученым.

хьюстон, у нас проблема. третьи сутки подряд горизонт остается черным.

каждый из нас носит в себе взлетную полосу и вокзал,

мы пока еще не забыли,

как это: когда поднимаешь к небу глаза - и глаза становятся голубыми,

и в ноги сквозь мертвый камень толкается палуба корабля.

пить эту синь и зелень во все зрачки,

говорить друг другу: Земля...

потому как - а что еще говорить друг другу,

если в каждом горит и бьется земная ось?

черная плоскодонка идет по лунному грунту, просвечивая насквозь.

хьюстон, у нас невозможная ночь, хочется что-нибудь видеть ясно:

гаснущий парус, серебряный спутник, призрака в капюшоне, чужое лицо,

хьюстон, все тихо, но отчего-то кажется, здесь опасно.

к этому можно привыкнуть, в конце концов,

перебирать неподвижную пыль, убивать тишину и скуку,

сниться друг другу гуляющими под дождем.

черная плоскодонка идет по лунному грунту.

хьюстон, у нас проблема: мы никого не ждем.

мы остаемся последней данью невидимым пристаням, полупрозрачным снам,

не отвечай, чего там, перепиши нас по именам,

повесь на стене в два ряда черно-белые фото -

мы лгали, когда улыбались фотографу, и поступали верно.

все было верно.

хьюстон, отбой. не до этого, извините.

мы ни при чем, нам ни холодно, ни горячо.

каждый из нас свой собственный спутник на длинной орбите.

каждый - свой собственный призрак, стоящий за левым плечом.

(с)_raido

NEW

Фэнтези

Мы встаем до света, накидываем плащи из искристой драконьей кожи, берем мешки и идем на запад, пока раскаленный щит поднимается над землёй, и ледок трещит под ногами, и тонко пищит москит. Мы ползем среди гор вдоль маленьких бурных рек, ядовитый дым из расщелин нам ест глаза, с каждым днем холодает, браге нас не согреть. Мы идем добывать дракона, возможно, треть или даже две трети из наc не придут назад.

По шести из нас плачут виселица и кол, трое - мрази рангом поменьше, их ждут в тюрьме, у троих - разбиты сердца: всем идти легко. Только мне так страшно, что целый день в горле ком. Я тринадцатый - проводник, знаток этих мест. Мы не знаем толком, каков из себя дракон. Я слыхал, он, как только хочет, меняет вид: может стать человеком, птицей, кустом, рекой, он и сам иногда забывает, кто он такой, и годами живет в тумане, как будто спит.

Мы находим с утра на стоянке его следы, часовые не помнят ночи, но все дрожат, мы идем под флагом победы в узде беды. Вдалеке то и дело виден багровый дым, придорожные камни трещат, отпуская жар.

Я вожусь с костром, я могу развести костер из любой древесины и под любым дождем. Мне сегодня снилось: огонь из меня растет; я подскакивал с криком, пил воду и щеки тер.

И полет был высок, и коготь мой был остер, и сухая шкура шипела "Чего ты ждешь?"

(с) Мария Кустовская aka lllytnik

Если плачет царевна, вянут в саду пионы.

Над столицей солнце и дождь пятый день подряд.

Что-то воет в лесу одиноко и монотонно.

Не везёт рыбакам. В пекарнях коржи горят.

Если плачет царевна, мох укрывает камень.

Всякий крепкий побег безвольно лежит, как плеть.

С гор спускаются злые, угрюмые великаны --

подержать на ладони, погладить и пожалеть.

Море в гневе швыряет на берег ошмётки пены,

огоньки и сирены скрываются в толще вод.

Если плачет такой, как я, то во всей вселенной

не случается ничего.

(с) lllytnik

По тебе, мой хороший, видно,

что ты не местный:

в гуще пышных зефирок,

мелочи разномастной -

ты из глины крутого замеса,

жесткого мяса.

Каждый хочет тебя потрогать -

"он настоящий".

Хищный ящер,

искрящий провод и черный ящик -

ощутимый, рельефный, звучный.

Вкусный. Штучный.

Только как бы мы ни сюсюкали:

зайчик, лучик.

Помни: в жертву богам

приносят лучших из лучших.

Сильных воинов, ловких охотников,

а не глупую мишуру.

Так что это тебя мы

не досчитаемся

поутру.

(с) lllytnik

Ванька с размаху в стену втыкает нож: "как потемнеет лезвие - кличь подмогу". Тащит к двери рюкзак, на больную ногу тяжко ступая. Молча глядит в окно. Там, за окном, сгущаются облака, тает кармин заката, поют сирены. Марья сидит, к груди подтянув колени, часто моргает, пялится на плакат со знаменитой четверкой из Ливерпуля, думает про себя "кто ж тебе поможет: глуп, неудачлив, хром, и такая рожа, будто в младенчестве в уксус тебя макнули".

Ванька шнурует ботинки, берет тесак, думает про себя "Не реви, ну что ты, ну некрасив, ну глуп. Тоже мне, забота. Ты у меня - за ум, ты - моя краса". Сам затворяет дверь, входит в темный лифт, едет, от вони рукой прикрывая нос. Марья себе позволяет немного слёз: ровно три капли и сдавленный жалкий всхлип.

Где-то за МКАДом - бархатные поля. Ветер свистит, злые вести несёт с востока. Роща за окнами шепчет: суха осока, нежен шиповник, глух камень, сыра земля. Марья сидит на месте. Два дня. Две ночи. Что-то поёт под нос себе, как умеет. Вечером третьего дня нож в стене чернеет и начинает плакать и кровоточить. Марья хватает гладкую рукоять, тащит его из стенки, выходит в город. Думает про себя: "я иду, я скоро, ты постарайся как-нибудь устоять..."

(с) lllytnik

Умный оборотень всегда готов к полнолунию: снял одежду заранее, разложил на полу её. Всё понятно: загнал добычу - рви и кромсай её. Никаких сюрпризов. Чёткое расписание.

А не как у меня: срывы, тёрки с работодателем, за версту несёт то ли дольником, то ли дактилем. Сплевываешь маяковщину ртом перекошенным, кружишь часами над трассой голодным коршуном в ожидании ритмов, дорогу перебегающих (вон один семенит и не видит в небе врага ещё). Просыпаешься часто из вторника сразу в пятницу, все свидетели либо пялятся, либо пятятся. Весь в налипших перьях и золотой пыльце, музья кровь на пальцах и на лице.

Умный оборотень красив, безупречно выточен. Вежлив с вами, хотя, казалось бы, вы-то, вы-то чем заслужили? Ничем. Просто просто быть милосердным будучи трехметровым, клыкастым, серым. Умный оборотень рассеян порой нарочито, но где, когда и насколько его накроет - давно рассчитано. Я же - злой суетливый зверь - вне систем, вне времени. Я могу вас сжевать и не вспомнить вашего имени. Я не знаю ключа, запускающего мутацию, я боюсь превратиться однажды - да так остаться.

Что-то страшное караулит меня на выходе из норы. Там, где вчера был его укус, утром вспух нарыв. И уже непонятно, можно ли вырваться из игры, столько лет учусь говорить слова - получается только рык.

(с) lllytnik

Бирюзой в серебре затихают волны, ювелирно точен рисунок мыса, море спит на ключицах Земли кулоном, словно знак бесконечность в оправу вписан, византийским узором ложатся камни на зеленый пояс лесных массивов, и Земля обнимает меня руками - так, что с ней расстаться невыносимо, невозможно - спаяны воедино, гравитация плюс горизонт покоя. Я тиха, безмятежна, невозмутима, только небо какое-то не такое - чайка вьется в лазури и ищет что-то, и внезапно на миг замирает возле белоснежного следа от самолета, разделившего небо на 'до' и 'после'.

(с) Кот Басё

Лес следит за ней внимательно и молчит. А она по следу вьется, ползет к нему: 'Приручи меня, пожалуйста, приручи. Я устала уходить от тебя во тьму, я устала жить от выстрела в двух шагах, за моей спиной чертой проведен обрыв, я согласна стать добычей в твоих руках, только б выйти невредимыми из игры, я забуду, как трава набирала цвет, как лесник смеялся ласково: 'Не рычи'... Домовой ушел куда-то, и дома нет. Лес следит за ней внимательно и молчит. В чаще леший засыпает на старом пне, тишина в туман сгущается над рекой... Волчий профиль, прорисованный на луне, летней ночью появляется над тайгой.

- Заходи, приятель, с норовом нынче ночь. То ли ветер разбуянился, то ли бес. Говоришь, лесник, тайга тебе будто дочь? Вот и я знавал загадочный этот лес... Сколько времени провел там - искал одну, сколько пуль напрасно выпустил по стволам... Только я ее, упрямую, обманул - ведь сама ко мне, покорная, приползла, и у ног скулила, будто слепой щенок, и держала волчье горло моя рука... Я налью чего покрепче... Совсем темно... Ты давай-ка, двигnbsp;ай кресло к огню пока.

Пасть камина розовеет, безмолвный зал освещает месяц - призрак таежных лун... А лесник молчит и нежно, закрыв глаза, гладит шкуру, распростертую на полу.

(с) Кот Басё

Островом стану. Или осколком острова. Буду царапать море краями острыми, буду звенеть ручьями, лежать под звездами, ждать Робинзонов или считать суда, буду встречать рассвет голосами птичьими, красить листву зеленым, стволы - коричневым, буду плевать на правила и приличия, будто бы их и не было никогда. Будто не я разрасталась громадой каменной, и не мои перекрестки тонули в мареве, и не на мне выступала река испариной между сплетенных кровлями площадей, будто и не было неба, что так сутулится, словно собой укрывает глухие улицы, где обреченное время устало хмурится и начинает новый безумный день. Будто не я прохожих ждала под крышами - тех одиночек, которые чудом выжили, путала их в проулках, звала афишами и запирала в комнатах до утра, даже не слушая, как они тихо молятся, как набухает вена, иголка колется, по отсыревшим стенам ползет бессонница, вместо имен рождаются номера. Здесь не осталось больше живого, нужного. Я открываю люки. Прощай, оружие. И на реке плотина скрипит и рушится, я осыпаюсь медленно, по годам...

Волны меня качают - морскими сестрами, к берегу льнут, ласкают шелками пестрыми...

Островом стану. Или осколком острова.

А городов и не было никогда.

(с) Кот Басё

Каждую ночь мне снится родной Канзас.

Страшила не спас меня и дровосек не спас,

И эта дорога из желтого кирпича

Так мучительно горяча, что хочется закричать.

Но не о том рассказ.

Я слышу голос, он говорит мне:

'Ткани тонкие, Элли, просыпайся и убегай.

Там в котле у Гингемы начинается ураган,

Каждый охотник желает знать, где сидит фазан.

Тебе будет страшно, Элли, закрой глаза,

Но только не помогай.

Птице в зрачке прицела вылететь из кустов,

Охотникам - проходить эти семь цветов,

Урагану - разрушить город, городу - вырасти из руин.

Всему свое время, Элли, решишь умереть - умри,

Каждый подходит к смерти, когда готов'.

Он говорит мне: 'Я не Гудвин, Элли, и даже уже не бог.

Каждое чудо тебе причиняет боль,

Поэтому больше не будет моих чудес,

Будет чужая сказка, дремучий лес,

Не оставайся здесь, Элли, Господь с тобой'.

Я смотрю на небо и вижу черный на синеве,

Значит, скоро мой домик снова поднимет вверх,

Выше туч, пронизанных солнцем, выше солнечного луча.

Над радугой над дорогой из желтого кирпича,

Над каплями на траве.

И я говорю ему: 'Забирайся, ветер крепчает, пора лететь.

Если хочешь чуда - подожди его в пустоте,

В глубине урагана, со смертью на коротке,

Подержи ее, как собаку, на поводке,

Приручи, потому что ты тоже один из тех.

Ты же знал, где кончалась дорога, сидел фазан.

Охотники шли, и ты им не рассказал.

Ураган закончится, выплеснет семь цветов,

Ты готов ко всему, а к этому не готов.

Когда тебе страшно, не закрывай глаза.

А потом мы летим с ним, и внизу начинается новый мир.

Я смотрю, как он населяет его людьми,

Ставит на поле чучело, дровосека ведет в лесу.

Дровосек шагает, топор качается на весу,

Лес на ветру шумит.

Где-то идут охотники, радуга прячется в облака,

Изумрудный город виден издалека,

И горит дорога из желтого кирпича.

Он улыбается: 'Чтобы не заскучать,

Чтобы нам никогда друг с другом не заскучать...'

Просыпайся, Элли,

знаешь, который час?

13.06.13

(с) Кот Басё

не умею просить, но теперь это дело принципа,

мы же в сказке, и в полночь все превратятся в овощи...

пусть хорошие девочки любят маркизов с принцами,

дай мне, господи боже, чудовище почудовищней.

от меня ты, пожалуй, не сможешь теперь закрыться и

удалив из контакт-листа и почистив хистори.

пусть хорошим девчонкам сегодня приснятся рыцари,

ну а мне по закону Мёрфи - шуты и трикстеры.

боже, боже, не слушай меня, у меня истерика,

но уж раз ты прощаешь страдальцев за их метания,

пусть к хорошим девчонкам придет капитан Америка,

а ко мне на стакан мерло - капитан Британия.

(с) МКБ-10

Под созвездием волчьей глухой тоски,

Попивая черный, как ночь, коньяк,

Он учтиво выслушает тебя,

Будто первоклассника у доски.

Он отнюдь не страшен и не маньяк,

Просто ты попался в его тиски.

Он расспросит вежливо обо всем,

В психоаналитики бы? Вполне.

Он давно не молится сатане,

Если ты об этом... Ах, о другом.

Истина? В вине, мой дружок, в вине,

А вину легко утолить вином.

Так сложилось, кровь все равно нужна,

Что поделать, милый, таков устав.

Подставляй карминовые уста,

Нет, ну а чего ты от беса ждал?

И вздыхая: 'Боже, как я устал!',

Из кармана брюк достает кинжал.

Ты уходишь с поля его чудес,

Спрятав бланк желания под пальто.

Он стоит, помахивая зонтом,

Провожая взглядом твой 'Мерседес':

'Что-то я забыл ему... только что?

А... мы скоро встретимся.

Но не здесь'

(с) МКБ-10

На небе Луна, словно ломтик лимона,

По улице лунной шагает Симона.

Дж. Родари

На небе луна, словно ломтик лимона, по минному полю шагает Симона, шагает легко, в небывалые дали, и ночь ее кутает в шелк и вуали, трава даже здесь пропиталась росою, Симона шагает по полю босой и тихонько смеется, лицо запрокинув, когда кто-то нежно стреляет ей в спину. разрытые ямины, рвы и колючка не ранят ей ножки, не режут ей ручки, а взрывы приятно щекочут ей пятки. раскрыт ее зонтик, надеты перчатки, и душно цветут в волосах анемоны... в звенящее утро шагает Симона, легко обгоняя слепые колонны, вдали, серебрясь, изгибается Сомма, и спящие спят, а неспящие стонут, но это уже не волнует Симону. забыты и киндер, и кюхе, и кирха. она не саперка и не дезертирка, ей просто отчаянно нужно проснуться. за плечи закинуты пыльные бутсы, и штык на винтовке блестит безмятежно. а мир исказился, и станет ли прежним?

Рассвет отражают стеклянные блюдца. по минному полю без права вернуться шагает Симона вслед птичьему хору, и след ее пахнет ипритом и хлором.

(с) МКБ-10

все, кто погиб в Балаклаве в тысяча восемьсот,

в тысяча девятьсот нелепом смыкают строй,

ангельские мортиры гремят с высот,

ангельская пехота за их спиной.

смерть дарит крылья - и синь полковых знамен

всем, не имевшим ни кузницы, ни гвоздя,

но не пугайся, с давних и злых времен

смерть милосердна к детям и лошадям.

всем здесь двенадцать - тридцать ли, пятьдесят,

так что не бойся. видишь, седой волной

наш эскадрон хранителей на рысях

рядом с тобой летит в твой последний бой.

там (ты не слышишь), четко рычат: огонь!

"ружья!" - и только судорога крыла...

Джимми, вставай, заждался твой белый конь.

Джеймс, поднимайся. трубы зовут.

пора!

(с) МКБ-10

ЧЕТВЕРТАЯ БАЛЛАДА

В Москве взрывают наземный транспорт: такси, троллейбусы - все подряд.

В метро ОМОН проверяет паспорт у всех, кто черен и бородат.

И это длиться восьмые сутки. В глазах у мэра стоит тоска.

При виде каждой забытой сумки водитель требует взрывника.

О том, кто принял вину за взрывы, не знают точно, но много врут.

Непостижимы его мотивы, непредсказуем его маршрут

Как гнев Господень. И потому-то Москву колотит такая дрожь.

Уже давно бы взыграла смута, но против промысла не попрешь.

И чуть забрезжит рассветный отблеск на синих стеклах к шести утра,

Юнец, досрочно ушедший в отпуск, встает с постели. Ему пора.

Не обинуясь и не колеблясь, но свято веря в свою судьбу,

Он резво прыгает в тот троллейбус, который движется на трубу

И дальше кружится по бульварам: Россия, Пушкин, Арбат, Пруды.

За ней юнец обладает даром спасать попутчиков от беды.

Плевать, что вера его наивна, не важно, как там его зовут:

Он любит, счастливо и взаимно, и потому его не взорвут.

Его не примет волна возмездий, хоть выбор жертв и необъясним.

Он это знает и ездит, ездит, храня любого, кто рядом с ним.

И вот он едет...

Он едет мимо тенистых скверов, где виз играющих малышей

Ласкает уши пенсионеров и греет благостных алкашей.

Он едет мимо лотков, киосков, собак, собачников, стариков,

Смешно целующихся подростков, смешно серьезных выпускников,

Он едет мимо родных идиллий, где жив дворовый жилой уют,

Вдоль тех бульваров, где мы бродили, не допуская, что нас убьют.

И как бы там не ярился Кронос, дробя асфальт и грызя гранит -

Глядишь, еще и теперь не тронут. Чужая молодость охранит.

***

Едва рассвет окровавит стекла, и город высветится опять,

Во двор выходит старик, не столько уставший жить, как уставший ждать.

Боец-изменник, солдат-предатель, навлекший некогда гнев Творца.

Он ждет прощения, но создатель не шлет за ним своего гонца.

Ему не явится никакая из караулящих нас смертей,

Он суше выветренного камня и древней рукописи желтей.

Он смотрит тупо и безучастно на вечно длящуюся игру,

Но то, что гложет его всечасно, впервые будет служить добру.

И вот он едет...

Он едет мимо крикливых торгов и нищих драк за бесплатный суп,

Он едет мимо больниц и моргов, гниющих свалок, торчащих труб,

Вдоль улиц, прячущих хищный норов в угоду юному лопуху.

Он едет мимо сплошных заборов с колючей проволокой вверху.

Он едет мимо глумливых сборищ, берущих всякого в оборот,

Где каждый выкрик равно позорищ для тех, кто слушает и орет,

Где притворяясь чернорабочим вниманья требует наглый смерд.

Он едет мимо всего того, чем согласно брезгуют жизнь и смерть.

Как ангел ада он едет адом, Аид, спускающийся в Аид,

Храня от гибели всех, кто рядом, хоть каждый верит, что сам хранит...

Вот так и я, примостившись между юнцом и старцем в июне, в шесть,

Даю отчаянную надежду на то, что все это так и есть.

Пока я им сочиняю роли, не ухнет небо, не ахнет взрыв,

И мир, покорный творящей воле, не канет в бездну, пока я жив!

Ни грохот взрыва, ни вой сирены, не грянут разом, Москву глуша,

Покуда я бормочу катрены о двух личинах твоих, душа...

И вот я еду.

(с) А.Лазарчук, М. Успенский

Комментарии: 7, последний от 26/06/2013.
Размещен: 19/12/2011, изменен: 28/06/2013. 79k. Статистика.
Сборник стихов: Поэзия

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"

Комментарии: 7, последний от 26/06/2013. © Copyright Скользящий Размещен: 19/12/2011, изменен: 28/06/2013. 79k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Не моё		Ваша оценка:
Аннотация: Копилка

Скользящий : другие произведения.

Тихий Угол