Закатный свет заливал сусальным золотом обычный московский дворик спального района.
Контраст между сине-золотым небом Русской иконы и примитивной картиной под ним мог вызвать истерический смех у чувствительного поэта. Небо переливалось огнём, голубизной и синевой невообразимой яркости, насыщенности и торжественности. Неслышимое пение ангелов струилось под лёгким куполом залитых светом облаков. Лампадка Солнца раскачивалась себе среди голубизны и золота. Казалось, вершится неслыханное и невиданное таинство, небесная вечерняя служба.
И под этой красотой апокалиптического масштаба и яркости ползли по серому асфальту из "Пятёрочек" и "Дикси" отягощённые покупками пузатые уродливые существа с грубыми чертами лиц и нагло-тупым выражением дегенеративных животных морд.
Дверь одного из подъездов многоэтажного дома открылась, явив болезненно худого субъекта среднего роста с неестественно загорелым лицом и копной достаточно длинных тёмных волос, закрывавших пол-лица уродливыми немытыми прядями. Естественно, это явление не произвело никакого впечатления на обитателей многоэтажного мирка, и даже не привлекло внимание ни одного из них. Человек аккуратно закрыл за собой дверь подъезда, пискнув домофоном. Затем присел на корточки прямо там где стоял и, закрыв руками лицо, стал что-то делать отрывистыми, резкими движениями с явным усилием. Никакого звука он не издавал и так же не привлекал к себе абсолютно никакого внимания своими пассами худющих смуглых рук. Поблёскивал зажатый длинными пальцами нож, кровь и слизь потоками лились по его телу и одежде.
И тут он начал свой Полёт. Если до этого на худого оборванца никто даже не бросил взгляд, то следующее событие привлекло не только внимание всего двора, но и всей Вселенной. Он начинал Полёт. Торжественно и легко он выпорхнул от подъезда на проезжую дорогу. Расправил руки. Правую, с зажатым в ней окровавленным ножом, поднял высоко вверх и сложил пальцы в Жесте Обольщения, как гневные божества на тибетских иконах. Левую, с зажатыми в ней вырезанными глазными яблоками, отставил чуть в сторону, под прямым углом к телу, капая на асфальт кровью и белёсой глазной жидкостью. Привстал на цыпочки. И, издав высокий вой, тянущийся на одной невыносимой ноте, сводящей с ума, как будто заскользил через весь двор, быстро-быстро перебирая ногами, подобно артисту балета.
Ничего более необычного и чарующе-прекрасного не видела Москва долгие, долгие годы. Наконец, тупая привычная реальность треснула с радостным хлопком, пусть хотя бы на несколько секунд явив другой мир, прятавшийся за разодранной завесой Иерусалимского храма - мир безумия, магии, ярких и незабываемых чувств. Он летел, запрокинув назад ослеплённую голову и разя мироздание невообразимо жутким и однообразным воем. Пустые глазницы кроваво и ненасытно вглядывались в ангельскую мистерию на небе. Со всей скорости он въехал головой в детские качели посреди двора, пробежал до фонарного столба, где врезался в него с такой силой всем телом, что был вынужден завершить свой Полёт. Реальность снова схлопнулась. Чудо окончилось.
Когда психиатры вошли в его квартиру, их удивил контраст между двумя её комнатами. Сказать "поразил", "заставил задуматься" - было бы неслыханно щедрым комплиментом умственным и эмоциональным способностям этих примитивных одутловатых существ в белых халатах. Но, какие-то шевеления даже в их головах этот контраст всё-таки вызвал.
Одна представляла собой обычное обиталище несчастного, родившегося в демократической России - ковры на полу и стенах, шкафы, телевизор, компьютер и так далее. Другая, выходившая окнами на реку и храм перед ней, была абсолютно пуста. Не было ни ковров, ни люстры, ни даже обоев на стенах - голый серый бетон. И посередине стены висела огромная икона Матроны Московской.
Некоторые немногочисленные и странные всё ещё интересующиеся наследием, культурой и историей своего народа индивидуумы должны знать, что Матрона была слепа, каковой и принято изображать её на иконах - узкие китайские даже не прорези, а линии на складчатом старушечьем лице вместо глаз. Полуулыбка беззубого стариковского рта. Добренькое выражение лица.
Её глаза были не просто распахнуты, а вздувались на иконе. Они как будто разорвали холст изнутри. Жуткие, жуткие, наполненные рваными кровавыми стрелками, застывшие с такой злобой и ненавистью во взгляде, что кровь капала на пол квартиры от напряжения глазных мышц. Она вперилась взглядом в тупые морды психиатров. Как она ненавидела их, их тупое и жалкое животное бесцельное демократическо-либеральное существование! Как бы хотела разорвать на части, на кровавые точки, забрызгать бетонные стены, скорее, скорее! Толстые жбаны примитивных голов лопнули как дыни, обдав кровью и мозгами стены Святого Убежища.
Матрона смотрела умиротворённо и тихо. Любовь и покой струились с задника иконы, где играли колокола в нарисованном белокаменном храме, двигались маленькие фигурки детей и звонаря. От задника иконы исходил ровный голубой свет, на щеках Матроны застыли красивые ярко-красные кровавые потёки. На небе играл голубизной и золотом закат, на иконе играл светом и звоном рукописный задник, в глазах Матроны играл добрый, ласковый и уютный свет, как будто от камина в бабушкином дачном домике, когда сентябрьские туманы и непроглядная мгла бережно окутывают волшебными Подмосковными вечерами Русские деревянные стены.