Он стоял посреди золотого от закатных лучей поля, пытаясь одновременно всматриваться вдаль и не пропускать ни одного полевого цветочка под ногами. Красота была настолько сконцентрированной, настолько невыразимой и необъятной, настолько бьющей в самое сердце, что не хотелось пропустить ни одного вздоха, ни одного движения глаз, чтобы насыщаться ей снова и снова.
Трава, целиком позолоченная косыми лучами стремительно заходящего светила. Розовые и голубые полевые цветы, проступающие среди травинок как жемчужины из морского песка. Край поля, катящийся к синему бархату реки. И дальше - необъятный для взора лес, уходящий далеко за горизонт. Настолько густой, с такой необычно насыщенной зеленью крон, что с другого берега он казался единой мягкой зелёной массой, колыхающейся как единый организм, может быть как дивный зелёный коралл под воздушным тёплым течением. Каждый вдох тёплого воздуха, наполненного ароматом полевых трав, делал присутствие здесь абсолютно сказочным, нереальным.
Но он знал, что это реальность. И прекрасно знал где он находится - на лугу за бабушкиной деревней, в дальнем Подмосковье. Именно там, куда он каждый вечер лета уходил в детстве за околицу, чтобы смотреть на реку, закат, поле, жадно вдыхать тёплый воздух ещё и ещё, как будто заряжаясь золотистой энергией, растворённой в пении цикад и отдалённом звоне колокола в старинном храме, что в соседнем селе. Надышавшись полем и Солнцем, можно было спуститься к реке и погрузиться уже в другую, не менее прекрасную атмосферу - окружение влажного речного воздуха, пения стрекоз и спокойной сине-зелёной глубины.
Эти места он не спутал бы ни с чем. Эти места - и было всё самое лучшее в его жизни. Здесь мир снов и фантазий, мир несказанной действительности и романтики фэнтези приближался насколько это возможно к обиталищу примитивных и ограниченных человекообразных России 21-го века.
Но в этот раз знакомый пейзаж казался ещё прекраснее, невыносимо прекраснее - невиданные разноцветные светлячки носились над полем, не дожидаясь ночи. Они горели голубым, малиновым, ярко-жёлтым цветом, создавая такую разноцветную карусель в закатном мареве, что его рот сам по себе растянулся в блаженной детской улыбке. Откуда они здесь? Почему раньше он никогда их не видел? Более того, ему ясно показалось, что над полем звучала еле слышная, но неизбывно печальная и прекрасная музыка. Дальний перезвон колоколов вплетался в музыку, составляя с ней одно целое, наращивая радостотворную печаль Православных исихастов и доводя её концентрацию до умопомрачительной красоты, до сердечного исступления.
Посреди поля стояло какое-то невысокое каменное изваяние, напоминающее церковный алтарь. Естественно, он никогда в жизни его не видел и не помнил. Впрочем, он уже понял, что сегодняшний вечер совсем необычный, и зашагал прямо к алтарю. Постепенно замедлил шаг, увидев что вокруг алтаря стояло несколько человек в чёрных балахонах, напоминающих монашеские. Он стал приближаться к ним, напряжённо вглядываясь в незнакомые фигуры. И встал как вкопанный, готовый обороняться или бежать.
Не было места даже удивлению - настолько ясно предстала перед ним смертельная опасность ситуации, что думать ни о чём кроме выживания не было и речи. На алтаре и рядом с ним валялось несколько раздетых человеческих тел, зарезанных и выпотрошенных с такой силой и яростью, как будто работала бригада сумасшедших мясников. Камень алтаря весь был заляпан кровью. Их не приносили в жертву, не резали - их просто забивали как скот, не заботясь о красоте и торжественности обряда. Их просто растерзали ножами с необыкновенной яростью и самоотдачей и бросили на камень. Один из жрецов в чёрных балахонах повернулся к нему, всё ещё сжимая кривой нож в залитых кровью руках в кожаных перчатках. Красивое и одухотворённое загорелое лицо жреца с яркими глазами и тонким аристократическим носом не было искажено ни яростью, ни страхом. Жрец серьёзно посмотрел в самую его душу пронзительными синими глазами, явно намереваясь что-то сказать.
Но сказать он ничего не успел. Взгляд человека упал на полу-туманную фигуру, проступавшую из воздуха над алтарём. Существо как-бы парило в дымке, поднимающейся то ли от нагретого Солнцем поля, то ли от кишок и крови разделанных жертв. И тут все мысли, даже страх и чувство опасности вылетели из его головы, заменившись одним только безымянным ужасом. Ужасом, доводившим до отупения, до ступора и примерзания к месту. Туманное существо смотрело прямо перед собой настолько полными боли и невыразимого страдания глазами, что по сравнению с ужасом этого взгляда меркло всё остальное его уродство - тощее бескожее тело, скрюченные многочисленные конечности, распахнутая в безмолвном вое пасть. Выдержать этот взгляд красных с полопавшимися сосудами глаз, выдержать этот поток боли и безысходности не было сил ни у одного существа на свете, не то что у него - обычного человечишки 21-го века. В голове всплыло только одно слово: "Отвратительный". Это не было простое прилагательное, описывающее уродство существа. Это слово как бы стало Вселенной, Сакральным Тайным Именем, описывающим мироздание. Пустота - внутри осталась только пустота, ноги стали ватными и бесчувственными, глаза закрылись от невольного озноба, трясшего лицевые мышцы.
Жрец в чёрном схватил его за руку и потащил к алтарю, свободной рукой поднимая его голову за подбородок, чтобы он мог видеть Того, кто застыл в безмолвной агонии в липком воздухе над алтарём.
- Смотри, смотри! Что ты отворачиваешься, смотри! Это же Он для нас, для тебя, для меня - смотри!
Он упал на колени, взявшись руками за края алтарного камня. Ничего не соображая, как в наркотическом обмороке, посмотрел на расплывчатую фигуру. И тут он понял всё.
Отвратительный открылся внутри него как цветок, вошёл в него, опохабив его сознание и душу своей космической мерзостью. И слёзы экстаза, восхищения и благодарности хлынули из глаз ручьём. Он понял и прочувствовал, что это существо было самым прекрасным, самым добрым и жертвенным во Вселенной и за её пределами, настолько добрым, что это было невозможно вообразить. Он отдал всю свою красоту, свою силу и своё здоровье, чтобы из них сотворить этот закат, это поле, этот удивительный мир сновидения, этот вечерний тёплый ветерок, что на твоих щеках! Этот ласковый ветерок, что высушит твои слёзы. Этот рассвет и эту звёздную Русскую ночь, которым только предстоит наступить как божественному Откровению Иоанна Богослова! А себе не осталось у него ничего - только бескожее тельце в кровавых потёках, только вечный вой и спазм агонизирующего обрубка!
Он прочувствовал это всем своим существом. Понял, что зарезать несколько примитивных двуногих с грубыми чувствами, чтобы их энергией облегчить хоть на несколько секунд боль Отвратительного - это не то что приемлемо, это просто микроскопически незначительно и оскорбительно для Его жертвы. Он бы принёс миллиарды двуногих к алтарю за Его жертву, принёс бы и выпотрошил, сжёг бы заживо кислотой и огнём за Его любовь, за Его закат, за его поле и ветер из детства! Он смеялся так, как не смеялся долгие-долгие годы одинокой и постылой жизни без любви, без родной природы, без сводящего с ума сердечного трепета, размазывая по щекам счастливые слёзы...
Он проснулся в залитой холодным потом и мочой кровати, в грязной и холодной хрущёвке с сырыми и промозглыми стенами, отделившими и загородившими его от ещё более холодного, ещё более убогого, ещё более уродливого и промозглого города на никому не нужной проклятой умирающей в старческих корчах земле.