И было их, два фокусника, два брата. Имя фокусника черного не запомнил никто, да оно того и не стоило.
Имя фокусника белого сохранили люди. Звали его - Хэппинсон.
Фокусник белый был добр, и под рукой его расцветали дивные цветы, появлялись дивные звери, вспыхивали пятна ярких красок, мелькали под узорчатыми платами смеющиеся девичьи лица, и маленькие ловкие ножки неслись в чарующем танце... Сидящий рядом с помостом попугай скрипучим голосом просил монетку...
А когда все заканчивалось, Хэппинсон складывал свои вещи в старый потертый саквояж и тихо уходил. Просто уходил. И долго вспоминали его люди, и долго не было в тех местах ни горя, ни обиды, ни зависти, ни раздора...
Черный же фокусник был не таков.
Расцветали цветы и под его рукой, и предивные звери, и пестрый попугай рядом с помостом так же просил монетку, но... не от добра были его фокусы. Он не сеял раздор, зависть, ненависть. Он вытягивал из реальности жизнь. Там, где он проходил, выцветали краски, смолкали голоса, и даже солнце, казалось, теряло свет, превращаясь в ослепительно-белый шар, не дающий тени. Голый свет оставался после фокусника черного. И выжженая земля.
До того похожи были эти двое, что путали их частенько, ибо если белому фокуснику рады были везде, то фокусника черного встречали вилами и дрекольем... Но разве не был черный фокусник искуснейшим в деле своем? Что стоило ему заморочить жителей очередной деревни и уйти, не оставив после себя ничего.
И встретились на перекрестке реальностей и времен два фокусника, два брата...
- Что дальше, брат? - оскалился фокусник черный. - Неужели за столько веков не надоели тебе люди? Не надоело растрачивать свой дар попусту? Не проще ли делать так, как поступаю с ними я - смотри же!
Черный фокусник взмахнул рукой и Хэппинсон увидел...
Выгоревший дочерна сосновый лес, и пустую, занесенную снегом деревню. Яркий, неживой, ослепительно белый солнечный свет. Мертвое, грязно-белое небо. И бегущую через лес девчушку лет пяти в ярко-желтом, огромном платке...
- Мааааааамааааааа! Паааааапааааа! Хэппинсооооон! - разносился над гарью отчаянный детский крик. Тихо было. Только еле слышно потрескивали мертвые деревья, да хлопья гари беззвучно оседали на белый-белый, нетронутый снег.
- Мааааааамааааааа! Паааааапааааа! Хэппинсооооон! - в крике этом, казалось, слились все тоска и отчаяние брошенных, покинутых, осиротевших детей... Девочка споткнулась и упала в снег. И не стала подниматься. Обхватила перезамзаные в золе коленки чумазыми ручонками и тихонько заплакала.
- Гляди, - сказал брату фокусник, - разве не этого они все заслуживают?
Но Хэппинсон ничего ему не ответил. Он повернулся лицом к деревне и провел перед собой рукой...
И солнечные лучи стали золотыми. И неживая белизна неба стала съеживаться под его лучами, и прорывалась сквозь нее яркая, ликующая голубизна... Девочка в желтом платке подняла голову. Сквозь сугробы к ней шел белый фокусник.
- Хэппинсон! - девочка засмеялась сквозь слезы, схватила грязными ручонками теплую ладонь белого фокусника и пижалась к ней щекой...
Черный фокусник стоял и с бессильной болью и яростью глядел им вслед. Для него навсегда останется непонятным, как можно любить их - грязных, мерзких, уничтожающих себя и все, что рядом с собой, низких и порочных - людей...
Черный фокусник смотрел им вслед. А по дороге, залитой ласковыми лучами заходящего солнца, уходили, держась за руки, двое. Чумазая девочка лет пяти в ярком желтом платке. И белый фокусник. Хэппинсон.