ПОИСКИ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО СЕВЕРО-ЗАПАДНЫМ ФРОНТОМ ГЕНЕРАЛА ЖИЛИНСКОГО РЯДОВЫМ ВАСИЛИЕМ ХЛЫСТОВЫМ.
В дороге Василий узнал, что объявлена война с Германией. И когда в вагон поставили ещё четыре лошади, возражать уже нельзя было - время военное. Конские вагоны ночью в Гомеле подцепили к эшелону, идущему в Вильну. Так Василий очутился в Вильне, а не в Варшаве.
Поехал искать штаб армии верхом на Мемноне. Ехал и отмечал, что улицы все прямые. И обсажены липками, за которыми теснились бок о бок многоэтажные дома (- Впрямь, Москва!) Но ни палисадников, ни оград, только асфальтовые мостовые. А над мостовыми - огромные окна первых этажей, некоторые с массивными ставнями на крюках, а случались и венецианские - по три окна в одно. Сверху белых стен - громоздкие крыши, сверху красных крыш - ряды труб, сверху печных труб - голубые небеса. В голове Василия всё время вертелось: "А берут ли такие хоромы под постой или не берут?"
Навстречу Василию шли построенные порядком запасные. Экипажи остановились, пропуская их. Прохожие сошли с тротуаров. Мужчины кричали "Ура!", женщины осеняли крестом удаляющиеся к вокзалу тёмно-зелёные спины.
С боковых улиц, то и дело, выскакивали кучки горожан. На перекрёстках, сбившись в толпу, они разворачивали плакаты "Долой Германию!", "Да здравствует Россия!". Под пение "Спаси, Господи, люди твоя" и настороженные взгляды дворников, стоящих у ворот, ватаги пересекали проспект, углублялись в улочки. (- Ишь-ты, как на Красную горку! Чудачит народ!) А тень домов скрадывала громкие голоса, шум и пестроту трёхцветных флагов.
Тогда срывались с места пролетки, позванивая, продолжали свой путь конки. Из светлых вагончиков пассажиры продолжали махать вслед ушедшим манифестантам платочками и шляпами.
Может быть потому, что, кроме губернского Тамбова и уездного Козлова, Василию и в Москве удалось побывать (только, вот, не разглядел её как следует) ни дома, ни площади, ни магазины, ни автомобили странными ему не показались, а удивили люди, которые, живя в городе, ничем от его односельчан не отличались.
- Много горлодёров и шатающихся без дела. А тех вон двоих в шляпах-верховках, что бранятся, сельский староста денежным взыском наказал бы за то, что загинают такие вот матюки! Много здесь деревенских, которые только на себя вид принимают, горожанятся!
На его вопросы "Где у вас комендант?" или " Где тут штаб армии?" дворники только надувались, пряча кулаки под фартуки, или кивали на ближайший переулок (- Ишь, взглядка то воровская!) Свернув, по указанию добрых людей, Василий попадал в тупик. Он уж отчаялся.
(- Голова закрутилась!) Вдруг видит: ему навстречу щегольской экипаж катится. А везут его плавной, нетряской рысью кони редкой масти- гнедые с золотым отливом. А как глянул на генерала, что раскинулся на алом бархатном сиденье, так и потерялся: "Царь!" Но быстро пришёл в себя. Подобрал поводьями коня - дал ему осанку. Генерал сказал тихо слово, послушные вознице кони встали как вкопанные. И казацкий конвой встал, и офицеры, что до этого момента красовались на тихих аллюрах вокруг коляски. Василий вытянулся, повернул к генералу голову, приложился к козырьку. Тогда и заметил, что генерал с царём схожи только распушёнными усами и окатистыми лбами. На самом деле, угадал Василий природное сходство, потому что перед ним был генерал от инфантерии Николай Алексеевич Епанчин, связанный с русским Императором кровным родством.
- Хороша, братец, у тебя посадка! Да, и конь не плох. Чей такой?
А сам прищурые глаза с Мемнона не сводит. Сразу видно - любитель лошадей.
Пока Василий генералу о себе и Мемноне докладывал, тот только раз, мельком из-под опученных век ему в лицо глянул. По знаку барина адъютант Николаю Алексеевичу баульчик подал. Генерал из него сигаретку вытащил, вставил в мундштучек, а сам всё соображал:" Что ж с конём не так?" Наконец, понял: "Велю ветеринару жилы ему подрезать, чтобы хвост по-английски держал."
Сказал прямо, как всегда говорил - без вычур и затей: "Говоришь, братец, непродажному коню и цены нет?!" А у Василия в голове: "Да ничего такого я тебе не говорил. Что я - конский барышник?"
- А я вот тебе расписку для твоих тамбовских коноводчиков дам, что, мол, принял коня.
Тут Василий и смекнул, что генерал, может, и прост, но хитёр. И глаза у него поповские! Да с таким вельможей разве потягаешься?
Стал Василий шталмейстером штабной Третьего армейского корпуса конюшни. Но длилось это недолго - неделю, другую. А как вышли к границе, и начались германские дороги, Василия отправили посыльным в другие штабы.
НАЗНАЧЕНИЕ ГЕНЕРАЛА САМСОНОВА КОМАНДУЮЩИМ 2-Й АРМИИ.
- Красота, - восторгался про себя генерал Самсонов, разглядывая с бельведера сад прежнего королевского дворца.
А видел он красот более других. Даже любовался дивным цветением абрикосов и персиков.
Здешний же сад своей искусной посадкой деревьев, кустов и цветов представлялся ему усаженным каменьями окладом иконы.
В резиденцию генерал-губернатора и начальника войск Варшавского военного округа его вызвал сам генерал-губернатор генерал Жилинский. Вступив на днях в должность Главнокомандующего Северо-Западным фронтом, он и своему бывшему товарищу по учёбе в Николаевском кавалерийском училище, определил место.
Так что генерал Самсонов приехал в Лазенки принимать должность Командующего Второй армией.
Назначение его не радовало не потому, что сомневался в своей готовности.
Думал про себя:" Это нам подходящее дело."
За то, что он - хороший стратег и полководец говорили мир и спокойствие, и огромное строительство оросительных каналов в Туркестане, который до того, как он стал генерал-губернатором и командующим войсками Туркестанского военного округа, а было это шесть лет назад, походил на кипящий солдатский котелок. Генерал же Самсонов за четыре года и банды разбойников-туркменов уничтожил, и фидаев, и Синюю орду усмирил.
Выполняя межправительственное обязательство, успокоил междуусобицу в соседней Персии. Экспедиционный поход обернулся тогда настоящей военной операцией. Благодаря военному таланту генерала, кампания успешно закончилась.
После неё что-то в душе человека войны переладилось, дало другой строй - захотелось творить, воздвигать и строить, чтобы не говорили в России про Туркестан: "Сторона дикая, тамошние обычаи звериные".
Толи воинственность поубавилась, толи понравилось превращать солончики и песчаные степи в плодородные долины. Решил для себя генерал: "Дело устроилось, пошло - можно и душу устраивать". Да тут - война.
И противник серьёзный, не ровня кашгарским туземцам и узбекским ханам.
Только и предстоящая война с Германией его не пугала. Хорошо изучил в своё время и Передовой театр, так на военном языке называлось Царство Польское, и нравы соседей из пограничного с Россией королевства Пруссии. За шесть лет помотался вволюшку по Мазовии и Мазурии, выполняя поручения командующего Привислянским краем генерала Ромейко-Гурко. Зато теперь знал страну, как свинка свой хлевок.
Пока подполковник Самсонов служил штаб-офицером для поручений у командующего войсками Варшавского военного округа, многому у него научился. Тот готовил войска так, будто завтра война, вот и приходилось штабным офицерам проводить маневры, строить стратегические шоссе и укрепления.
Прошло несколько лет. Отвоевал Японскую. Получив назначение в Привислянский край, Самсонов постарался возобновить традиции фельдмаршала Ромейко-Гурко.
Довелось ему быть начальником штаба у самого светского из генерал-губернаторов и командующих войсками военных округов.
Видный, красивый, изъяснявшийся изысканно на иностранных языках генерал-адъютант Скалон и офицерский корпус себе подстать подобрал. Тут, уж, не смешайся жиды с самарянами. Но генерал-лейтенант Самсонов к месту пришёлся, хоть, и подшучивали офицеры над ним: "Затесался огурец в яблочки". Только на шутки генерал-лейтенант внимания не обращал. Не зная праздников, устраивал летом войсковые сборы, стрельбы, зимой - штабные военные игры.
Поколдовав над дверцами потайных шкафиков своего рабочего стола, Самсонов выкладывал перед корпусными начальниками папки с оттиском шпемпеля Седьмого отделения Генштаба. Секретами о военных планах Германии делилось Управление не вкруговую со всеми штабами округов - выборочно.
Сообщения военных разведчиков были короткими и ясными. А собственных агентов штабного Отчётного отделения - длинными, вялыми, запутанными.
Корпусные командиры в них разницы не делали, в упражнениях по карте учитывали все, какие есть, обстоятельства и мелочи.
Никто не стеснял начальника штаба округа, а он не вмешивался в дела самостоятельного и своеобразного, духом немецкого, своего начальника. Тот, после "Варшавской заутрени" - побоища, устроенного польскими революционерами в августе 1905 года, в паре с таким же упорным, как и сам генерал Скалон, начальником Варшавского охранного отделения, занимался искоренением в крае пороков.
И другая причина была не входить в дела своего, склонного держаться особняком, начальника штаба у генерала Скалона. Так ему спокойней было водить дружбу с немецким бароном - генеральным консулом в Варшаве: не надо опасаться, что в компании немецких друзей что-то лишнее с языка сорвётся. А то, барон, хоть, и высокородный дворянин, а в игре, в чужих картах так и ночует.
Помощники генерал-губернатора из краевой администрации преуспевали в организации приёмов великих князей и различного начальства: русского и иностранного.
Дела офицеров круга генерала Скалона выходили шумными и блестящими, занятия же неизобретательного начальника штаба оставались незаметными, тёмными, глухими.
"Пусть, - думал генерал-лейтенант Самсонов, - главное, чтобы нам тесно не было."
Проводы Самсонову, получившему новое назначение, сослуживцы устроили губернаторские. Роскошно и изящно - в духе местных обычаев. Разве было бы такое возможным, если бы за два года работы в штабе военного округа, генерал Самсонов не заслужил почёта и уважения?
А вот теперь, идя за хозяином Лазенок в дом для получения указаний, генерал Самсонов ощущал робость и в душе скреботень.
- Повиновение начальнику - это, конечно, армейское начало начал, но думать то - не запретишь.
А думалось генералу: " Жилинский начальствовать будет по-своему и дурно, потому что сколько его знаю, был всегда скорым и легкомысленным. И своей неукротимой опрометчивостью может дело испортить. Чего стоило его заверение начальнику французского Генштаба генералу Жоффру о готовности России выставить восемьсот тысячную армию на пятнадцатый день мобилизации на германской границе и начать наступление! Может быть, и была у него добрая цель? Соврал бесчестно, стыдясь честной правды?"
Гость за хозяином вошли в обширную комнату с венецианскими стёклами, видно, предназначенную для приёмов и собраний. От солнечного света все предметы в ней, будто сами светились.
Для Самсонова, приостановившегося у дверей, тёмной оставалась только фигура генерала Жилинского. Заступив свет, он командовал адъютантами, а те раскатывали по столу трубку карты. Пока приглаживали на ней неровности, пока задвигали жалюзи, карта играла цветными отливами, а Главнокомандующий похаживал между столом и окнами: то к свету, то от света.
Поглядывая на молодцеватого Жилинского, Самсонов про себя заметил: "Сапоги то у генерала, наверное, по специальному заказу со скрыпом делались."
Далеко умчался вчерашний день, а они, вот, снова вместе, в одном деле, в одной комнате.
Адъютанты, посматривающие на генерала Самсонова, догадывались, что он с их начальником - в давнишних связях.
Так и было. Только сближала их не дружба, а могучие узы "славной школы".
Два года муки и науки.
Признаться, кроме муштры, юнкера Николаевского кавалерийского училища, получали ещё и разумные, связные знания из всех отраслей военной науки. И, наконец, учились ставить для себя нравственные офицерские ценности выше себялюбия и корости.
Сокусники считали, что первогодку Самсонову повезло с наставником. Старший юнкер Жилинский - любимец начальства, получавший награды, на школьном языке - "господин корнет", не столько школил "зверёныша" Самсонова, сколько объяснял, как что делать или понимать.
Это хорошо, что в юности всё легко переживается.
Было и прошло.
А теперь присутствие старого, надёжного товарища, свежесть дня, бойкость адъютантов бодрили генерала Жилинского.
Включили электрическое освещение. В простенках заблистали зеркала.
Главнокомандующий начал излагать Командующему Второй армией план Ставки.
Исчезла манерность в речи, и осанки себе Жилинский уже не старался придать.
Говорил уверенно, пространно, да только в лице живого цвета не прибавилось, а стал ещё заметней в искусственном свете желтушечный оттенок кожи.
Слушая, генерал Самсонов мрачнел.
Замысел наступательной операции русских армий в Восточной Пруссии сводился к концентрическому охвату германской армии. Первой переходила в наступление севернее Мазурских озёр Неманская армия генрала Ренненкампфа. Её кавалерия окружала левый фланг немцев, ценр притягивал к себе как можно больше сил. Через короткое время, требуемое для обхода Мазурских озёр с юго-запада, в сражение вступала Вторая Наревская армия генерала Самсонова. Она должна была ударить противника во фланг и воспрепятствовать его отходу за Вислу.
Вскользь Главнокомандующий заметил, что Второй армии, прежде чем вступить в дело, придётся попотеть.
Самсонов знал почему: в приграничной зоне России железные дороги по указанию военного министра не строились - генералу Сухомлинову виделась в них угроза быстрого захвата противником, прежде русских способного мобилизоваться, наших земель.
Говоря о предстоящей операции, генерал Жилинский ничего не сказал о том, что она уже проигрывалась Генштабом весной этого года. В штабе Киевского военного округа, в учебной постановке. "Охват противника русскими армиями проведён успешно", - было доложено царю. На деле же, генерал из штаба Варшавского военного округа, играющий роль Командующего Второй армией всё время отставал от расписания движения, предложенного ему генералом Жилинским, игравшего за Главнокомандующего. И это при тех преимуществах, которые Второй армии были предложены: доставка войск до районов развёртывания и неотстающие от армии тылы! Не чаял Жилинский перенести такого позора в присутствии военного министра. Но генерал Сухомлинов - сам руководитель всего этого действия, посчитал, что вина генерала из штаба Варшавского военного округа виноватее. А генштабисты за спиной Жилинского тихонько похохатывали: "Бьют Фому за Ерёмину вину!"
Поэтому, чтобы соединение двух армий в настоящей операции свершилось, Главнокомандующему Северо-Западным фронтом генералу Жилинскому нужен был надёжный исполнитель. Тут и вспомнился "зверёныш".
Жилинский с отеческой заботой посмотрел на Самсонова.
- Стоит сердечный над картой, почёсывает затылок. Всегда он был мужиковат, - вздохнул про себя генерал и придал себе осанку.
А генерал Самсонов встал в тупик:
- Не то - с планом операции! Может быть, генерал Жилинский, как прежде, считая себя умнее других, распоряжения Ставки переиначил по-своему? Как можно забыть о намерении германцев атаковать, после выставления заслона от Первой армии и перегруппировки своей ( - Ох, и хороши германские железные дороги!), нашу Вторую армию в её левый фланг?
Уж, кто-кто, а он то хорошо знал натуру германца: подступив к делу, торопиться не будет - обдумает всё до мелочей. А, начав его, на попятный не пойдёт ни за что.
Генерал Самсонов, помяв губами, оторвал взгляд от карты, посмотрел на генерала.
Того удивило лицо, распрямившегося над столом, Самсонова.
- Что сморщился, будто от кислого оскомина сделалась, - так и подмывало начальника спросить у своего подчинённого. Да тут спохватился, что кое-что по плану операции сказать позабыл. Добавил успокаивающе:
- Обеспечивать безопасность вашего левого фланга будут два корпуса фронтового подчинения.
А у самого в душе царапнуло - не любил, когда замечали его промахи.
- Уела пчела медведя!
Захотелось щёлкнуть Самсонова по носу, как когда то было принято в училище между старшими и младшими. Занятие это называлось безобидно - "в носки играть".
Походил по комнате, заложив левую руку за спину, а правой вольно помахивая. Иногда пальцами пощёлкивал, будто играя с собачкой.
А паркет так и светился зеркалистым блеском.
- Ну походи-походи, господин корнет, разомни поясницу то, - про себя ворчал Самсонов, стоя ожидая, пока тот не присядет за стол, чтобы объяснить, что ждёт Ставка от него лично, как Командующего армией.
Вернувшись к карте, Главнокомандующий перешёл к изложению своих собственных установок и требований.
Вдруг через зал пронесся свеженький ветерок.
В дверях возник крепкий человек средних лет в белой курточке официанта. Глядя на Жилинского, вздёрнул нос и скосил глазами в сторону часов. И устремился в центр зала. Как бы примеряясь, куда поставить поднос, чиркнул взглядом по карте на столе. Поставил стакан с парным молоком для хозяина рядом, на боковой столик.
- Как пить дать - немецкий шпион, - мелькнуло в голове бывалого служаки - генерала Самсонова. Но сейчас - недосуг. Больше его занимало то, что он услышал от своего начальника.
Потёртыми монетками легковесными показались генералу Самсонову маршруты и сроки, названные ему генералом Жилинским, для выхода Второй армии к границе. Сразу же дали понять, что никаких фур моторных ему никто не даст, в лучшем случае - подводы крестьянские, в худшем - сапоги-самоходы. Ох, и намулят они солдатские ноги за восемьдесят вёрст похода по приграничным землям. По бездорожью, первопутьем. Придётся солдатикам государственную границу переходить в привычных лапотках.
- Сволочи-депутаты! Когда штабные начальники западных округов запрос сделали в Государственную Думу на кредит для строительства железных узкоколеек к самой границе, народные выборные, смекнув, что им от военных дорог никакого коммерческого интереса не будет, в ассигновании отказали.
И ещё неизвестно, в каком состоянии войска будут перед этим походом.
Дело в том, что используемые Ставкой два плана: укомплектования армии и начала военных действий, между собой не согласовались. Сосредоточение военных частей проходило в глубоком тылу - в Гродненской губернии по старому мобилизационному расписанию министра Сухомлинова, который был за оставление Привислянского края в начале военных действий, а новый план наступления на Германию, разработанный штабом Верховного главнокомандующего и самим Великим князем Николаем Николаевичем, предполагал рубежи развёртывания войск в приграничной полосе. Куда добирались кто как мог.
Самсонов беспокоился:
- А, ведь, этот торопыга не разрешит, пожалуй, и днёвку перед переходом границы устроить. Как же мне измученными солдатами наступать?
Эх, собиралися грибы во поход идти...
Тут Жилинским светлым взглядом посмотрел в лицо своего подчинённого и потерялся на минуту.
Казалось он понял, о чём затужился Самсонов, плечами пожал, мол, умный - выкрутится, а дураку - Бог поможет!
Проворно поднялся из-за стола, давая понять, что с указаниями закончено.
Чтобы предупредить возражения и вопросы, с угрозой в голосе, чётко произнёс:
- У нас более чем двойное численное превосходство!
Самсонова злило, что его слушать не желают, будто он немой.
Не хотел генерал Жилинский замечать перемен в товарище: не "зверёныш" - перед ним, а мужчина, вошедший в полные года, со здравым смыслом, с жизненным и боевым опытом.
А вот Вы, генерал Жилинский, так и остались теоретиком, образованным наукой.
Так именно и бывает: из первых юнкеров получаются "учёные школяры", что будут служить для почёта, чина, мундира, из перебесившихся баловников - опора армии.
Злясь на себя за невольную робость, генерал Самсонов всё-таки решился и попросил генерала Жилинского дать ему в помощники полковника из Ставки, участвовавшего в разработке плана вторжения в Восточную Пруссию.
Жилинский приподнял особым образом брови, как бы удивляясь. Взгляды, хоть, и немая, но высшая человеческая речь.
- Это зачем?! Я сам буду вести твою армию. Ты же, брат, взят на ломовую работу: тут ума не требуется, а требуется исполнение приказаний.
И так это получилось "по-жилински", что, не сдержавшись, одними глазами Самсонов усмехнулся. И Жилинский в них прочёл (ну, не беседа, а игра в переглядки получилась):
- Желает генеральская душа, чтобы армия по Европе прошла парадным выходом?
Дерзость "зверёныша" за живое задела так, что генерал Жилинский лицом поблек. Губу поджал. И показалась в ней какая-то черта, неприятная.
Как не хотелось генералу Самсонову быть ручным медведем - поводливым и послушным.
Но что было делать с робостью перед бывшим "господином корнетом", от которой, как казалось Самсонову, он давно освободился. Так нет - вот она! Разгадал ли его Жилинский?
- Оплошал я тогда мальчишкой, что не ответил обидчику как надо, а, наоборот, научился приноравливаться к нему, глядеть тому в глаза. А всё из-за боязни. Что наставник унизит его при всех, опозорит. Щёлкнуть по носу как лакея младшего юнкера, было исключительным правом старшего.
Тема эта для Самсонова - больная, как набитое место.
Возглавляя восемь лет Елизаветградское кавалерийское училище, боролся, как мог, с вековечными обычаями. До него в училище такая самотовщина была, что и концов не сыщешь. С этой вольницей было покончено новым начальником. С наставничеством борьба продолжалась до тех пор, пока полковник Самсонов не понял, что обычай крепче законов.
И юноше, пришедшему в военное училище, полезней принять все его правила и все условности уклада, чтобы скорее научиться подчинять собственную индивидуальность требованиям армии, раз уж, собрался ей предать самого себя на полную волю. При этом начальник училища требовал от всех выполнения его собственного правила:
- Всяк подчинён своему старшему, и все подчинены законному порядку.
Недовольный собой и встречей, покидал генерал Самсонов светлые покои дворца Жилинского. На улице белый день сменился сумраком. Будто на землю с небес спустился. Пока коляска катила по Уяздовской аллее в Варшаву, из чёрных туч шёл мелкий дождь.
- Ладно, - думал генерал Самсонов, - что на меня падёт, то и понесу.
Меланхолия не проходила, а только усиливалась.
- Моё назначение - отчаянное дело. Заломчивые генералы приход чужака не простят. Захотят сковырнуть.
В глазах тех генералов, с которыми ему уже довелось пообщаться, читалось:
- Чужое место занял. Затесался незваным!
- Действительно, Главнокомандующий фронтом генерал Жилинский обошёл других генералов, произведя его "не по линии" в Командующие армией. Было бы для дела хорошо, если бы недовольство генералов успокоилось одними сплетнями. Плохо, если козни начнут строить. То же, и с моими корпусными командирами. Некоторые из них на это место метили, будут моей воле противиться. А где недостаток уважения к новому начальнику, там - недостаток деятельности, готовности к делу. Ничего, придётся их поневолить! Хочешь - не хочешь, а делай!
Время покажет, как в своих страхах был прав бывший туркестанский генерал. Многое пришлось ему вытерпеть от штабных начальников такого, что делалось ему на зло, да наперекор. С подвозом вооружения и снабжения подвели: вдвое сократили и прислали одноконные повозки вместо парных. А все требовательные ведомости и наряды - всё письменное сношение штаба Второй армии с отделами штаба фронта: снабжения, военного сообщения обернулось ненужным бумагомаранием. Вроде, как забыли выдать на самсоновский штаб шифровальные "ключи" для телеграфного сообщения. Наконец, лишили армию "глаз". Корпусную кавалерию забрали для решений особых задач фронта, а прислали казаков - "льготников" из второй очереди. Ну какие из них разведчики?!
Встреча двух генералов, приведшая генерала Самсонова в такое уныние... Какое место она заняла в истории человечества? За ней шли следом другие события, но все они явились непрерывной цепью последствий июльской встречи генералов Жилинского и Самсонова.
31 ИЮЛЯ. РАЙОН СОСРЕДОТОЧЕНИЯ 3-ГО КОРПУСА ПЕРВОЙ РУССКОЙ АРМИИ.
Тесна дорога - двум телегам нельзя рядом ехать, а улица крива.
Шёл со своей квартиры в свой штаб командир третьего армейского корпуса - генерал Епанчин Николай Алексеевич и думал: "Бывают ли правильные улицы в наших деревнях?"
- Что за день?! Как на качелях... Утром получил письмо по случаю. От товарища по учёному братству и, можно сказать, собрата по сословию - великого князя Н.М.
От нетерпения тут же перечитал - как воздуха глоток! Поднялся мыслями и духом - голова закружилась, да пора...в свой штаб возвращаться. К братству в обитель.
Настроение - вниз! Ух! Дух перехватило!
Что меня ждёт сегодня, завтра? Ах, заботы и хлопоты. Вязы и путы подчинения.
Ренненкампф то гоняет корпус взад и вперёд, то начинает требовать всего вдруг! Жилинский приказывает в нетерпении. Понятно, его французы суетят и торопят. А нас - корпусных их требования чехардой - совсем с толку сбили.
А в столице - одни интриги! Об этом в письме любезного Николая Михайловича. Как мы близки! Его, как и меня не допустили до дипломатии глупые сословные предрассудки и людская зависть. Есть такие, кто не может простить нашего презрения к их невежеству. Он так же, как и я, проницателен. Мы оба чувствуем социальный эфир - то, что еле доступно людям обыкновенным, даже укрыто от них. Мы не воспринимаем события глазами! А ощущаем их. Кожей - возбуждение электричества между людьми. Обонянием - озон побед. От неудач на губах остаётся чуть заметная горечь озола. Наши уши распознают потрескивание искр, перескакивающих с наэлектризованных тел на другие, оказавшиеся поблизости.
В письме - о мужике Григории Распутине. Этот авантюрист, несмотря на газетные сообщения, оказывается, выжил после покушения. В Тюмени врачи зашили его рваный живот, и он заторопился в столицу! А государю (это секрет) прислал телеграмму с требованием замириться с Германией. Начинается такими словами: "Верю, надеюсь на мирный покой..."
Эта маска меня очень интригует! Не может крестьянин с царём сблизиться! Такое пронырство, если и возможно, то только в приключениях писателя Клеменса Самуэля. Одному господину Суворину Алексею Сергеевичу всё ещё мерещится. что престол государев народом окружён. Чтобы наверх пробиться, человек нужен приближённый к власти или... партия.
Случайно ли, граф С. Ю. Витте, беседуя с иностранным корреспондентом, так нахваливает мужичка Распутина? Мол, всякое начинание этого человека - благое, и мы ему радуемся: и обществам трезвости, и народной газете, потому что" народу нужно живое слово".
В то время, как по рукам жителей столицы уже два года ходят гектографические отпечатки бесстыдных писем к "старцу Григорию", якобы, императрицы Александры Фёдоровны и великих княжон, мужичок уверен в счастье своём.
Что за покровитель у него, позволяющий не бояться скорой гибели от дерзкой самоуверенности? И что это развопились некоторые господа с думской трибуны на весь белый свет: глядите, мол, до чего нас довели! Вот и православная церковь попала в плен распутного проходимца! Спешат опозорить монархию, подрывают веру простолюдина в святость царя. Может быть, надеются, что козни облегчат им установление демократического правления?! А, ведь, кто за Гришкой стоит - легко додуматься!
Ах, жалость, что я - здесь, а интриги - там. Чего не знаешь - не разгадаешь. Придётся вам, господа столичные, подождать: для вас теперь только на том свете всё разгадается.
А что русский мужик до Selfqovernement (самоуправления) ещё не дорос - не чудо. Каждое животное живёт по естеству своему. Natura non facit saltum ( Природа не делает скачков) Это вам - не швейцарские кантоны, где ныне государственные дела решаются в собраниях всего народа. Наш-то от государственных интересов далёк!
Например, не может никак уразуметь мужицкий ум необходимость нынешнего похода. Зачем, мол, нам чужие земли? Как ему туполобому объяснить:" Sivis pacem, para bellum" ( Хочешь мира, готовься к войне)
Жаль, что император Александр Третий не продолжил преобразования своего отца. Он бы смог придать им русский характер, народный. Может быть, восстановил бы Земские соборы, уничтоженные Петром Первым?
А насчёт парламентаризма... С нашей ли рожей в собор к обедне?! Только про это - знай про себя, не проговаривайся! А не то - вмиг прослывёшь реакционером, заслужишь худую славу обер-прокурора Святейшего синода.
Так феномен - русский мужик или нет?! Мнения различны. Где уж тут понять, если даже столицы по-разному судят.
А я вот спросил одного: " Отчего ты так глуп?" И что ответил "o sancta simplicitas" (святая простота)?
- У нас вода такая!
Хотя, с другой стороны, собственный лакей озадачил - чуть столбняк на барина не нашёл. " Господа хорошие, - говорит, - этим военным походом яму себе готовите: не чёрт копал, сам попал! Нечего мужику на Европу пялиться! Ведь, все дела - от опыта. В чужом доме побывать, опосля того, в своём - гнилого бревна не увидать?!"
Вот сказал! Который день эти слова с ума нейдут. И есть в них, на удивление, и разум, и смысл. Может отослать суждение этого канальи в " Военный сборник"?
(Епанчин сотрудничал с этим журналом потому, что считал себя восприемником, когда-то там работавшего, военного писателя - Модеста Ивановича Богдановича. Но в то же время, и генерал- лейтенант Куропаткин нет-нет, да тоже напечатает что-нибудь в "Военном сборнике". Епанчину статьи не нравились. Он думал о них: "Лучше бы остановился на описании путешествий в Кашгарию, чем анализировать военные действия в Турецкой войне.")
Я мог бы отослать свои заметки о первых днях похода и в "Новое время", но уж больно неприятен С.А.С. - собственник газеты: прямо возбудитель гражданской вражды, противник всему новому и прогрессивному. И чего это дамы находят в его романах? Завязка - банальна: любовь, рождающая происки.
Кстати, князь Михаил пишет, что на днях возвращаются из Англии в Гатчину великий князь Михаил Александрович с женой. Не повезло им: потеряли 500 фунтов, выплаченные вперёд хозяевам за аренду Небворда - Хауза. Что за persona эта Наталья Сергеевна. Её отец, кажется, у московских купцов адвокатствует. Мятлев говорит: "Красотка". А другие: " Так хороша, что у мужчин голова мутится". Она и князя Михаила - нрава мягкого, поводливого словно чадом одурманила. Что ж, сюжет известный спокон - веку, и ныне - в моде: Клеопатра, очаровав Антония, добивается Египта. А бедному князю Михаилу, чтобы загладить свою вину перед венценосным братом за морганатический брак, одна дорога - на фронт. Жди беды от женщин!
Об общих знакомых в письме - только пол-страницы. Милые столичные дамы! ( Не помяни, Господи, прошлых согрешений моих, да и впредь то ж!) Изменили ли волей или неволей с началом войны себе в своих обычаях? Вот уж, не знаю. Но уверен в том, что ваша роль в обществе по-прежнему велика!
Государь управляет народом и страной, министры управляют - каждый своею частью. А кто даёт государю и министрам направление, заставляя идти правым, нужным путём?
Нынче, пишет князь, nouveaute ( новость в модах) - чаи распивать: чёрные и зелёные. Высшие жёлтые и красненькие. Внакладку, вприкуску, с позолотой. Пьют чай все: и qrande dame, и emancipee, и гувернантки. Если придворные дамы и министерши собираются на послеобеденный чай у Вырубовой, то зовут к столу " старца" Григория. Тогда за чаем шалфейным передвигаются епископы со своих мест в другие епархии. А за чаем мятным распределяются посты в Святейшем Синоде. Пьют широко, по-московски, между " Извольте откушать ещё чашечку!" возносятся из генералов-майоров в генералы-фельдмаршалы господа Протопоповы.
А в домах попроще за чаепитием плетут небылицы. И несутся тонкие и изящные смутки из дома в дом, с пересудами, толками, прибавками. Знакомая княгиня призналась как-то: "Почаевали и разъехались под утро. Потому что больше нашего, нигде не сплетничают!"
Ах, столица, тесная связь (прямо, химическая) событий и людей! Это - моё! Здесь же только телу - простор, хоть, и ценю армию за то, что даёт кадровым офицерам пристойные должности, а война (помилуй мя, Господи!) - устраивает карьеры, и всё же, душе моей - теснота!
РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНЫЙ ПОЛЁТ РУССКОГО АВИАТОРА.
Аэроплан колыхнул желтоватыми крыльями, будто сбросил с себя силу, что тянула к земле, и взмыл под облака. Мотор из-за ветра не волом тянет, как обычно, а конём рвёт - порывами. Вот деревья стали ниже, а поля - короче. Всё, что на земле - умалилось, а сама она, словно, выступила и плоско скатертью разостлалась.
Авиатор направлял аппарат по солнцу - с востока на запад, строго над германской железной дорогой. Русская армия сейчас нуждалась в паровозах и вагонах. Найти их, а не войска противника была его задача.
Нынешняя война не пехотных ратей, а пулемётов и военных технологий. И для дела важнее прочих стали сведения о местонахождении паровозных депо и паровозов - броненосцев.
Устройство охраны железной дороги тоже интересовало командующего русской Первой армией, так называемой Неманской, генерала фон Ренненкампфа, потому что в это самое время четыре русские кавалерийские дивизии ждали приказа обойти с севера, кругом, как охотники птицу, германцев и захватить важнейшую операционную линию, что питает сейчас их армию, и будет для неё, при случае, путём отступления.
31 ИЮЛЯ/13 АВГУСТА. МАРИЕНБУРГ. ШТАБ ВОСЬМОЙ НЕМЕЦКОЙ АРМИИ.
"Будто стараются оттеснить меня от командования!"- тайно возмущался, спешащий к себе в комнату после совещания, командующий 8-й германской армией генерал фон Притвиц.
Ну вот, опять кто-то в его бумагах на столе копался!
Неспокойно генеральской душе. Неделя не прошла со вступления его в командование армией, а уж начал он чувствовать, что хотят его оплести: вьёт кто-то искусно кружево из враков, сплетен, ложных слухов.
- Я то - не тревожливая фрейлейн, которую всем легко испугать, да мои штабные засуетились. Участились звонки из Полевого Генштаба. И начальник - генерал-полковник Мольтке, будто не доверяя мне, узнаёт об обстановке у начальников корпусов.
- С этими тоже неспокойно. Кто-то подзадоривает генерала Франсуа на опасные для всего фронта действия. Да так хитро всё устраивает! Сердце " маленького генерала" взыгралось честолюбием. Ослеплённый, ничего не видит и не слышит. Разве только трубу, зовущую к атаке.
Притвиц не раз и не два, а трижды по телефону советовал Франсуа остерегаться торопливости и... дурного совета.
Тот - будто не понимал намёка. Бил тревогу в барабан, наскакивал на русские приграничные станции и заставы, докладывал в штаб, что русских в пух разбил.
А как русский авангард подошёл к границе, отряды Франсуа подались назад, и, уж, не соврать про успех, так сейчас - на Шлиффена ссылаться: действовал согласно инструкции генерала-фельдмаршала - провёл упреждающий удар по русскому развёртыванию.
Чем же оправдал потери в своём корпусе?! Победой воображаемой германской армии в подобной ситуации в застарелой (тринадцатилетней давности) военной игре Шлиффена.
- Знать бы наверняка, кто из штабных интригует, кто настраивает боевых генералов на неповиновение? Ох, уж эти подстрекатели: других губят, сами - в сторону.
- Известно, чего они добиваются - довести меня до крайности, когда всякая безделица тревожит. Начнутся суета и смятение, а там - и ошибка! Догадываюсь, кто этому обрадуется! Не случайно я назначен на Восток. Командующим над армией, план операции для которой не только не разработан в деталях, но и твёрдо не сформулирован.
И ещё... эти бесконечные телефонные звонки: то из Союза сельских хозяев, то из Союза германских промышленников. Были и из каких-то юнкерских комитетов. И все требуют от его армии активных действий в Восточной Пруссии!
Как это его возмущало!
- Это что же? Помыкать мной - потомственным воином-аристократом! Да кто они такие?! Безродные, от природы лишённые чести, мировоззрения простого: после Бога деньги - первые.
Вот с какими мыслями спешил уединиться в своей комнате командующий армией.
Старинные кресла и столы тёмного блеска в его временном жилище появились не случайно; любил, когда красивые вещи вокруг него устраивались уютно, и всё нужное оказывалось под рукой. Такая обстановка способствовала отрешению от внешности, сосредоточению внутри себя.
- Ну вот, тревога отпустила и стихла.
Позвонил и потребовал персидских апельсинов.
Безмерное поедание сладкого (для генерала сахаром и мёдом приправляли и чай, и морсы, и водку) не означало слабость, а особый приём, предложенный ему известным неврологом из Бреславля при упадке духа или нервической боли.
Чтобы не поддаться дрёме, встал и подошёл к окну.
- Вот и звёздочки показались. А, ведь, думал я в тот день, когда был удалён от двора, что звезда моя закатилась. И обидчик мой несудим.
Император Вильгельм Второй по примеру ненавистного Эдуарда Седьмого окружил себя новожалованными и новопроизведёнными. Да всё - из верхушки чиновников и евреев-финансистов. В немилости - родовитая военная аристократия!
Однажды глаза Притвица открылись: видит - Вильгельм подобен разочарованному юноше, которому всё наскучило, всё нипочём. При дворе - порча нравов, новые умствования и обычаи. Разрушается всё, ничего не созидается.
- Так больно и прискорбно - сердце разрывается.
- Перед развратом спину гнуть не стану,
Хоть роскошью он свой прикроет срам,
Не побегу за чернью по пятам
Кадить её тщеславному тирану.
Как он мучился в Берлине, ждал наития, Откровения пророков. Хотел подать прошение на отставку и уйти в какую-нибудь администрацию. Да Притвицы традиционно признавали во все времена только власть Верховного Главнокомандующего и никогда не подчинялись подозрительным гражданским комитетам. Были и такие при дворе, которые тоже, оказавшись не у дел, занялись политикой. Но ему - отпрыску старинного знатного рода претили парламентские занятия.
Притвиц вглядывается в ночное небо, удивляясь учёным, почему-то считавшим звёзды солнцами, а не землями. И читает вслух Иоганна Гёте.
- Отчего под ношей крестной,
Весь в крови, влачится правый?
Отчего везде бесчестный
Встречен почестью и славой?
- Но тогда я не впал в уныние. Промыслом Господним оказался здесь. Как и почему - уму человека недоступно. Но добрая цель ясна: своим полководческим умением - божественной искрой, что была вложена в меня при рождении, я докажу Берлину законное лидерство моего класса в предводительстве военной силы. Кайзер вновь востребует к себе старых, доблестных генералов. Что ж, род Притвицей не из ломливых: не потребуются упрашивания.
Не знающий шпиона Мольтке Младшего в собственном штабе (только тёмные слухи), Притвиц был хорошо уведомлён о том, что происходит "у них " вверху, искусным и ловким "своим" соглядатаем. У генералов всюду свои разведчики. А в разговорах с надёжными людьми, своё знание объяснял фамильной способностью видеть скрытые предметы и будущее в магнетических снах.
В одном из них, будто, привиделось ему, что начальник штаб - квартиры генерал-полковник Мольтке Младший ждёт от Притвица ошибочных решений, неуспешных и неумелых. Вот тогда, на радость шефа Притвица, будут посрамлены те генералы, что считают себя последователями не общепризнанного военного гения Шлиффена, а его предшественника на посту начальника генерального штаба Германии - генерал - фельдмаршала Мольтке Старшего.
Всякому известно, как обижается Мольтке Младший, когда его сравнивают с родственником: старика, мол, возносят, а его - ни во что ставят, и того не понимают генералы - оппозиционеры, что кампании 1866, 1870 -1871 годов, сделавшие его дядю знаменитым, остались в веке минувшем, сейчас - другое время. То, мол, попроще было для военачальника: не метался собакой дядюшка между генералами Генштаба, кайзером и помещиками-юнкерами в рейхстаге. Ни перед кем не заискивал.
А в другом сне представилось, что его - Притвица военная неудача послужит поводом Вильгельму Второму устранить надоевшего начальника штаб-квартиры. Будто бы, кайзер даже сказал одному верному ему лицу о Мольтке Младшем: "Пусть будет у нас как в древне - германском суде: либо он подтвердит своими способностями свои права Главнокомандующего, либо пусть от них отказывается. Я один буду руководить армией."
- И всё же я докажу Берлину!
Притвиц от сильного желания, подняв руки к груди и запустив пальцы в пальцы, сильно, до хруста их сжал.
- Не осталось в Берлине родовой знати, только - денежная и чиновная. Где оно - старое дворянство: герцоги, принцы, графы? Не поискав на родине Притвицев, не сыщешь во всей Германии. В Бреславле, в прусской провинции - Силезии, ещё сохранился собственный выезд. Здесь только и увидишь (глаз отдыхает!) хорошо подобранную упряжку резвых чистокровных лошадок с блестящей шёлковой шерстью.
В соседней комнате заработал аппарат Юза. И его стрекот и сам аппарат очень раздражали Притвица. И всё потому, что его изобретателем был еврей - англичанин.
Снова глянул на звёзды. Поёжился зябко.
- Померцали и вымеркли. Но я то верю в моё предопределение.
Бывают же такие тёмные ночи: кроме черноты ничего не видно.
За стеной, отослав оператора телеграфа Юза, сам сел за аппарат и ловко начал нажимать клавиши крупноголовый человек с короткой, странной стрижкой - без пробора и без висков. Отправляя в штаб - квартиру в Кобленц своё сообщение, очень торопился. Круглое, безволосое лицо его зарумянилось, будто морозом нащипало. Человек нервничал, подёргивал губами. Только две кругляшки очков на переносье бесстрастно белели.
Человек думал с досадой о Притвице и о себе: "Вот старый лис. Не вдруг даст себя провести. Но здесь, как в физике: не могут два тела одно и то же пространство занимать."
2 АВГУСТА. БАРАНОВИЧИ. СТАВКА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО.
Что из того, что этот день войны закончился - остались заботы и тревоги.
В одноэтажном, каменном домике, где в мирные времена размещалась команда технической бригады Александровской и Полесской железных дорог, теперь - Оперативное управление Ставки - головной мозг Русской армии. Центр жизни и смерти, планов и стремлений двух её фронтов.
То и дело к домику скоком подъезжают казаки, адъютанты вбегают и выбегают, едва не сбивая в дверях друг друга с ног. Из окон слышится трезвон аппаратов, голоса многих людей.
Стало темнеть на улице. Под потолком комнаты начали разгораться до ослепительного света лампочки Эдисона. В палисаднике под окнами завозился жандарм, закрывая деревянные ставни. Вновь заскрипят железные петли ранним утром, когда работа будет закончена, а по небу пролягут дорогами светлые полосы.
Напротив домика Управления, за чахлым садиком, дорожкой, устланной лесом и за низкой изгородью из розовых кустов, на тупиковой железнодорожной ветке стоит поезд Великого князя Николая Николаевича - Верховного главнокомандующего.
Специально для тени над его вагонами навесили крышу с широкими стрехами на столбах, где не было обычного жару. Окна вагона, в котором живёт Верховный, опущены.
С воли в кабинет, где Николай Николаевич сидит за письменным столом без огня и дремлет, с прохладным и мягким воздухом вливается аромат роз. Он наводит узоры воспоминаний: он, Стана, дача Чаир, бледно-розовые и алые плантации центифолий простираются одним концом до Ай-Петрия, а в другую сторону - до морского берега.