Во время войны Государь, и в личных
разговорах, и в письмах к своей матери
Государыне Марии Феодоровне, невольно
касался больной для Него мысли, что среди всех
министров Он не видит и единого человека,
могущего Ему заменить покойного Столыпина, для указания того пути, по которому можно было бы предотвратить надвигающуюся катастрофу
- Замечательно! - повторил Михаил Александрович.
Войска, городовые и служащие салютовали и возгласами приветствовали брата государя. Его присутствие вселило веру в то, что и сам государь вскоре придет на помощь, приведет город к миру. Да только призрачной она была, эта уверенность, минутной...Больше полагались на самого Столыпина, куда более уверенного в себе, чем...А, впрочем, было совсем не до таких мыслей.
Его вытянутое лицо, ярчайший представитель того типа, который принято называть аристократическим, походило на грозную стальную тучу. Глаза сверкали молниями, а с лица лился дождь: весь день, в чем он был уверен, ему приходилось тратить невероятные усилия. Еще бы! Он занимался куда более важными делами, нежели оборона Петрограда.
- Замечательно видеть Вас здесь. Как понимаю, это сражающиеся во имя порядка силы полиции и солдаты верных частей? - Михаил окинул взглядом подтягивающуюся колонну.
Ну, то есть как, колонну...Толпа людей, взволнованных, уставших, целый день проведших в напряженном ожидании следующей минуты, в предвкушении петли, пули или бомбы, - на венную колонну это походило менее всего. Разве что городовые еще держались молодцом. Они уже знали, что творится в городе, как восставшие расправляются с их братом. Ведь кого надо убить, чтобы безнаказанно творить, что хочется? Конечно же, опору режима, - городового, жандарма, судью, тюремщика. Они ведь кровь народную пьют, людей ни за что ни про что мучают, запрещают, кричат, свистят, хватают, в конце концов, в кутузку. А вот как пропадут с улиц эти хари усатые - так сразу начнется свобода, такая, какую надо.
Говорили, что кое-какие участки держатся, в опорных пунктах охранного отделения. Если верить все тем же слухам (носителей их никак невозможно было разыскать, а потому слухи же и опрашивались) в иных местах слышались даже пулеметные очереди, срезавшие толпы восставших, как навостренная коса - спелые колосья.
Площадь, огромная, созданная для парадов, казалась невероятно пустой...А, нет! Из-под арки, которая коротким путем вела на Невский, показались ряды солдат. Столыпин смотрел на них поверх плеча Михаила. Принц проследил взгляд премьера, обернулся...И застыл на месте. Он, верно, пытался понять, кто это: верные престолу силы - или те, что сражались под знаменами Думы и улицы-вольницы? Завидев офицеров впереди рядов, принц выдохнул успокоительно и вновь повернул лицо свое к Столыпину.
- Петр Аркадьевич, ситуация принимает скверный оборот, - Михаил потер руки, затянутые в белые перчатки. - Что Вы намерены делать?
- В первую очередь, Ваше Высочество, - Столыпин отвечал со всей возможной вежливостью и предупредительностью.
Он говорил, слегка склонив голову, но в то же время уверенно и спокойно. Видно было, что ему не впервой давать отчет перед членом царствующего Дома.
- В первую очередь, Ваше Высочество, я собираюсь разместить все имеющиеся у нас силы здесь, во дворце...
Не успел Столыпин продолжить, как Михаил прервал его энергическим взмахом руки.
- А, что ж мы тогда стоим! Пойдемте, пойдемте во дворец! - движениями своими он дал понять, что Столыпину лучше всего было бы занять место по правую сторону от него.
Михаил Александрович, кажется, не совсем понимал, что происходит. Разум его, по-видимому, был занят обдумыванием каких-то важных вещей, а потому действовал он, повинуясь привычкам. А привычки эти - на площади перед Зимним - скорее соответствовали царедворцу, чем полевому командиру. А может, ему просто не хватало привычных сотен Дикой дивизии? Интересно, что было бы, располагайся перед ним эскадрон-другой черкесов? Он бы, наверное, чувствовал себя несколько увереннее и более по-военному.
- Нужно занять дворец, разместиться в коридорах, где только угодно. Хотя бы отогреемся там, - приказ Столыпина в считанные минуты разнесся по "колонне".
Городовые и нижние чины, привычные к такому делу, тут же образовали кольцо вокруг премьера и принца. И пусть на секунду, но здесь, у терракотовых стен Зимнего, на брусчатке, которая слышала царский манифест об объявлении войны, в людей вселилось чувство, что все идет по-старому. Толпы их шли к воротам Зимнего, точь-в-точь как во дни гуляний и званых балов. Но вместо разодетых в меха, бархат и еще десятки, сотни тканей, тяжело ступающие от бриллиантовых монисто, дам и царедворцев, поддерживаемых лакеями и лакействующих (по большей части) пред такими же царедворцами, - шли усталые, замерзшие люди. Многим из них, особенно служащим, казалось, что ничего в их жизни не бывало и, дай Бог, не будет. Не знали они, что ошибаются: как в первом, так и во втором.
- Петр Аркадьевич, я связывался с братом...- Михаил Александрович стал говорить тише. Лицо его приобрело еще больший аристократизм, хотя и казалось, что такого быть не может. В такие моменты ему казалось, что он приобретает еще больший вес в глазах собеседников. - По прямому проводу со Ставкой. Он сообщил, что отправил сюда войска для наведения порядка. Но мне довелось поговорить еще кое с кем, до того...
Принц углубился в собственные мысли, а Столыпин едва сдерживался, чтобы не вырвать брата царя из лап рефлексии. К сожалению для премьера, он бы достаточно вежлив, чтобы такого не делать. Страна гибла, а Михаил молчал и углублялся в себя!
Они подошли к дверям Зимнего. Здесь дежурили солдаты лейб-гвардии Петроградского полка. Они вытянулись по струнке, увидев Михаила. Тот не обратил на них никакого внимания, оставаясь все в той же задумчивости. Столыпин же тепло поблагодарил стрелков. Те, довольные, думая, что это какой-нибудь из министров, а может, кто из "общественных", ухмылялись. Но начальник караула, подпоручик, зыркнул на них, и лица их сразу же обрели непроницаемый вид.
Петр Аркадьевич не узнал Зимнего, в котором не был, кажется, целых полгода, а то и более. Встречи с государем, который любил спросить совета у бывшего премьера, но все же - по непонятной, как обычно, для всех остальных причине - не возвращал его в Совет, проходили чаще всего в Царском селе. И без людный дворец, частично обращенный в госпиталь, был переполнен. Туда-сюда сновали группки нижних чинов, и редко-редко можно было увидеть офицера. В коридоре, у караульной, однако, картина была совершенно иной: здесь собрался с десяток генералов и полковников, и поминутно к ним присоединялись другие. Среди них Столыпин узнал Занкевича, растрепанного и осунувшегося. Выглядел он совершенно подавленным. Тут же стояло несколько измайловцев. Один из них, высокий (как, впрочем, и было принято в гвардии), судя по мундиру и погонам, - полковник, что-то с жаром доказывал Занкевичу.
Шедший позади Столыпина Хабалов пробубнил:
- А, Петр Васильевич...Он, верно, все предлагает бороться до конца... - слова эти звучали то ли насмешливо, то ли горько до невозможности, а потому и слегка иронично.
Внутренне сломленный и сдавшийся Хабалов думал, что уже все потеряно, и если уж Петропавловская крепость пала, так ничего не остается, как сдаться на милость революции!
Столыпин, едва услышав эти слова, тут же приободрился. Он уже почувствовал, на кого сможет опереться в предстоящем сражении.
- Ваше Императорское Высочество! Петр Аркадьевич! - приветствовали офицеры принца с премьером.
Похоже, они собрались здесь, чтобы поприветствовать "гостей". Михаил продолжал пребывать в задумчивости, но ответил достаточно добродушно на приветствия.
- Петр Аркадьевич! Нам уже известно, какое бремя на Вас возложил Государь. И пусть я не привык подчиняться гражданским, но, может быть, ради успокоения страны мне придется на это пойти, - едва ли не перебивая Занкевича, выпалил тот полковник-измайловец, крепко пожимая руку Столыпину.
- Петр Васильевич Данильченко, только что назначен комендантом дворца, - представил порывистого офицера Занкевич.
Данильченко одобрительно кивнул. Губы его шевелились: полковник все никак не мог отойти от жаркого спора. Глаза сверкали, боевой порыв так и рвался наружу. Казалось, еще мгновение, и Данильченко вспыхнет факелом. Но вот мгновение прошло, - а огня все не было. Не хватало дров. Да и некому было поднести спичку. А потому Данильченко все тлел, тлел, грозясь загореться, - но не загорался. А все стоявшие вокруг пытались задуть пламя, забросать, забить ногами, только бы не появился жар, только бы пропал этот запал.
Столыпин пристально смотрел в глаза полковнику Данильченко, изучая, оценивая. В такие минуты комендант мог многое, очень многое. Если бы ему должным образом помогли.
- Рад знакомству, Петр Васильевич, - Столыпин протянул руку коменданту, и почувствовал железную хватку, железную - но какую-то неуверенную.
Чувствовалось, что Данильченко не знал, как и куда направить свои силы, и тут предстал пред Столыпиным не огонь, а бурный поток, ударившийся в плотину. Преграда оказалась много сильнее мощи водной стихии, и потому казалась неодолимой. Волны и так, и этак бились, но все усилия оказывались тщетными. А если бы плотины не было, кто знает, может быть, она обрушилась на полыхающий Петроград и потушила пламя? Да, кто знает...
- Петр Аркадьевич, примите меры. Мы... - Данильченко хотел было продолжить, но тут его прервал Михаил:
- Созовите начальствующий состав. Нужно понять, что же происходит. Я уже поговорил кое с кем из мыслящих людей, сейчас же настало время услышать голос армии.
Интересно, понимал ли брат царя, что своей фразой мог задеть всех присутствующих офицеров, отделяя их от мыслящих людей? Но никто, видимо, не заметил этого нечаянно оброненного сравнения: никто, кроме Столыпина. Он никогда не смотрел на Михаила как на думающего государственного деятеля и сомневался в его способностях. По правде говоря, не сомневался в них только Витте, читавший в свое время брату царя лекции о государственном хозяйстве, и жены Михаила, мечтавшей о несколько ином положении для мужа и себя.
- Да, да, надо собраться, - отчаянно закивал Хабалов. К нему возвратился нервный тик, многократно усиленный "походом" к Зимнему дворцу.
Видимо, Хабалов надеялся в совете найти успокоение. Еще бы! Ответственность перекладывалась на чужие плечи, отчего бы не успокоиться? А там, глядишь, и ветер бы переменился, с фронта пришли бы войска...
- Все уже собрались, на втором этаже, - Данильченко клацнул каблуками. - Ждали только вас, господа.
- Тогда пойдем, пойдем, - успокаивающе кивнул Хабалову Михаил и направился к лестнице.
Сделав несколько шагов, он проговорил едва слышно, но Столыпин, шедший чуть позади, уловил его слова:
- Если бы не бунтовщики, я уже ок5азался бы в Гатчине...- и тут же, в полный голос, добавил, не поворачиваясь к Данильченко: - Свяжитесь с Царским Селом. Мне нужно поговорить с императрицей.
Данильченко понурил голову:
- Я пытался. Проводом завладели восставшие.
Столыпин не видел выражения лица Михаила, только дернувшийся подбородок. События развивались намного быстрее, чем полагал брат царя. Но что же это были за "думающие" люди? Кто? Премьер мог предположить только одного человека. Но всеми силами своей души о молился о том, чтобы оказаться неправым.
Вокруг бегали люди. То и дело мелькали сине-белые платья медсестер, выглядывавшие из-за едва приоткрытых дверей. С Данильченко поравнялся Занкевич, и начал его подробно расспрашивать:
- Вы диспозицию осмотрели? Быстрее напишите, продиктуйте ее кому-нибудь из адъютантов. Что с нашими силами, сколько войск в нашем распоряжении? - вопросы сыпались из Занкевича обильнее и быстрее, чем пули из "виккерс-максима".
Столыпин внимательно слушал ответы Данильченко, и с каждым словом становился все грустнее.
- Из пехоты три роды измайловцев, одна - лейб-гвардии второго Царскосельского стрелкового полка при двух пулеметах. Два орудия у главных ворот, два эскадрона кавалерии в резерве. Да, и силы, пришедшие с Петром Аркадьевичем. Их численность Вам известна лучше меня.
- Как это - эскадроны в резерве? - всплеснул руками Занкевич. - Немедленно к воротам ее, рассеивать толпу, это будет очень эффектно!
- Хорошо, мы пустим эскадроны, а что же дальше они будут делать? - спросил Данильченко не без вызова в голосе.
- А дальше толпа просто рассеется, а вернее распылится.
- Толпы у самого Зимнего уже нет. Восставшие постепенно концентрируются, скоро сюда придут изменившиеся части...Это не толпа, это кое-что другое, - тяжело выдохнул Данильченко.
Занкевич хотел было еще что-то сказать, но его прервал Михаил:
- На совете все решится, господа. Зачем же сейчас стулья ломать?
Замолчали.
Второй этаж разительно отличался от первого. Здесь не было видно медсестер: услужливые лакеи в ливреях сновали туда-сюда. Двое, едва заметив Михаила, в два-три шага оказались рядом с Великим князем.
- Ваше высочество, добро пожаловать! - в поклоне произнесли они.
- Здравствуйте, здравствуйте, - доброжелательно произнес Михаил. Похоже, он чувствовал себя здесь намного увереннее.
- Покои готовы, Ваше Высочество, ужин теплый, изволите ли что-нибудь?
- Нет, спасибо. Совет не терпит промедления, - вздохнул Михаил.
Лакеи следовали по обеим сторонам от Великого князя, словно тени. Иных здесь и не держали, да и не потерпели бы. Почти на таком же расстоянии шли Хабалов и Занкевич, и тут Столыпину пришло на ум сравнение лакеев в ливреях и этих двух генералов в мундирах. Ведь если поменять их наряды, то... Сюда бы настоящих боевых офицеров! Когда-то, в пятом году, все удалось предотвратить. Сейчас же Столыпин был не столь уверен. Но он пока еще не приказывал, подчиняясь указаниям Михаила. Но как только потребуются решительные действия - Петр Аркадьевич напомнит о полномочиях, врученных ему императором. Но надо выслушать, что же происходит. Надо узнать...
Коридор был слабо освещен, но тем ярче показались покои Михаила. Богато обставленные, они создавали впечатление заброшенности: видно было, что Михаил здесь жил редко, а если и появлялся, то ненадолго. Электрическое освещение вовсю нагоняло свет, - но из окон смотрела тьма. От этого становилось и вовсе жутко. Казалось, что со всех сторон обступает темнота, и вот-вот погаснет свет. И впрямь, электричество мигнуло, на короткий миг погрузив комнату во мрак. Столыпин едва скрыл улыбку от предчувствия, что при свете будут видны забившиеся под столы и стулья придворные генералы. Но нет, Хабалов и Занкевич оказались куда более стойкими, чем носители вицмундиров в Мариинском. А может быть, сыграла свою роль близость Михаила Александровича, пред котором показывать свою слабость значило потерять "нагретое" место. Хотя, кто знает, стоило ли такое место в эти дни хоть гнутую полушку...
Подоспели адъютанты, разложившиеся на письменном столе Михаила карту Петрограда. Она вся была испещрена заметками, надписями, простенькими рисунками, - и стрелками, стрелками, стрелками, разноцветными стрелками, которые, казалось, были повсюду и уходили в никуда.
Столыпин не смог удержаться, чтобы не провести рукой по протершимся сгибам. Это она, она! Он узнал свои пометки, поблекшие за двенадцать лет. Именно на этой карте он когда-то чертил для императора схемы подавления мятежей двенадцатилетней давности. Комок подкатил к горлу. Сколько же времени прошло с тех пор! Как же теперь кажется таким маленьким и беззубым то восстание...А речи, речи думцев, а крики и свист кадетов и присных!
Петр Аркадьевич не мог не спросить:
- А откуда у вас эта карта?
Вопрос, казалось, ни к кому прямо обращен не был, но взялся ответить Данильченко:
- Да в караульной лежала...Уж не знаю, сколько, она была пыльной донельзя. Никто не использовал. Но ведь какая удобная, какой масштаб! Ну а пометки? Вы, Петр Аркадьевич, не обращайте внимание, пометки не помешают...Они почти уже и не видны, поблекли все.
Полковник ошибся: он посчитал вопрос Петра Аркадьевича укоризненным. Но все было совсем наоборот...
- Ваше Высокоблагородие! Государственная Дума телефонирует! - внезапно прервал суету подготовки поручик-измайловец. - Родзянко предлагает приехать!
- Стоит с ним переговорить, - Столыпин обогнал хотевшего было что-то сказать Данильченко.
- Да-да, стоит...Все-таки не самые глупые люди сейчас там собрались, - многозначительно прокомментировал Михаил. - Идите, Петр Аркадьевич, а мы здесь начнем совет.
Петр Аркадьевич со всей возможной спешностью направился в сопровождении поручика в караулку. Едва он протиснулся через измайловцев, как ему протянули тяжелую трубку телефонного аппарата.
- Алло! Говорит Петр Столыпин. С кем говорю?
В трубке послышались скрип, свист и щелканье. Похоже, на том конце провода засуетились.
- Петр Аркадьевич! Рад Вас слышать! Это Родзянко. Предлагаю приехать в Таврический, обсудить создавшееся положение. Нужно спасать столицу от потоков крови, которые вот-вот прольются. Слышите?
- Я Вас прекрасно слышу, Михаил Владимирович, - ровно и спокойно ответил Столыпин. - И прошу Вас о том же, о чем попросил Александра Ивановича Гучкова. Направьте все усилия на то, чтобы остановить бунт. Утихомирьте людей. Государственную Думу слушают. И хотя вы собрались в нарушение указа Его Императорского Величества...
- Милый мой, дорогой Петр Аркадьевич! Вы же сами говорили, что время может потребовать отказа от правовой теории в пользу жизни. Мы сами мало что можем сделать, крушит все и вся. Дайте нам знамя, вокруг которого все соберутся, - знамя нового монарха. И тогда все будет хорошо. Момент требует...
Даже провода и жуткие помехи не скрывали жуткого волнения, охватившего Родзянко, того страха, что пропитал его лившийся градом пот. Но Столыпин чувствовал: Родзянко лукавит. Толпа не остановится ни перед чем, и слабость со стороны власти только раззадорит буйные головы.
- Хаос может быть остановлен только порядком. Употребите весь свой авторитет для сохранения государственного спокойствия. Шантажировать государя-императора я никому не позволю и не дам. Вы меня понимаете, Михаил Владимирович? Если боитесь за собственную жизнь или за жизнь своих товарищей, то приезжайте в Зимний. Здесь, под охраной верных престолу войск, Вы окажетесь в безопасности. Что скажете? Думаю, что председателя Государственной Думы, спасшего сердце страны от хаоса во дни величайшего напряжения на фронте, Россия не забудет никогда.
Столыпин знал о честолюбии председателя Думы, метившего едва ли не в президенты России. Но разрастание хаоса могло привести к победе тех сил, которым Родзянко был не нужен. Так что Михаилу Владимировичу предстояло выбрать между миражом президентского кресла и совершенно реальной славой спасителя страны.
Родзянко выбрал миражи.
- Прольется кровь, а это только раззадорит толпу. Нет, нужен единственный решительный шаг со стороны монарха. Я остаюсь здесь, и попробую сделать все, что в моих силах...
- Михаил Владимирович, вынужден Вам сообщить, что порядок я наведу. С Вами или без Вас, - Столыпина едва не привело в бешенство "топтанье" Родзянко. - Решайте. На чьей Вы стороне: бунтовщиков или законной власти.
- Я на стороне России, Петр Аркадьевич. Честь имею. - На той стороне повесили трубку.
- Честь имею, - в замолчавшую трубку произнес Столыпин.
Столыпин быстро направился наверх, в покои Михаила.
Он вклинился, когда совещание было в самом разгаре.
- Я напоминаю вам, милостивые государи, что Государь-император строго-настрого запретил вызывать юнкеров! Нельзя молодежь, будущую надежду нашей армии, посылать в самое пекло! Хватит с нас гибели гвардии! - Хабалов, казалось, вернул себе былую уверенность.
Он нашел опору в приказе императора, пытаясь доказать, что полностью и во всем подчиняется самодержцу, только лишь выполняя его приказы.
- Но как мы тогда сможем защитить Зимний?
- Защищать Зимний? - внезапно глаза Михаила сузились. На лицо его набежала туча. - Ни одно ружье не должно выстрелить, ни одна капля крови не должна здесь пролиться. Твердыня Романовых не должна быть осквернена.
Наверное, в первый и последний раз в жизни Михаил был похож на своего отца, Царя-миротворца. Те же мощные движения скул, сжатые кулаки...Но призрак Александра Третьего исчез, едва успев появиться.
- Я приказываю уходить к Адмиралтейству, будем оттуда защищать Зимний, - заключил Михаил.
- Но...как мы можем защищать Зимний из Адмиралтейства? Мы же только-только оттуда пришли! По нам прямой наводкой будут бить орудия Петропавловки! Нет, господа, это капитуляция! Вы, господин генерал, - Данильченко повернулся к Хабалову, - назначили меня комендантом обороны, и я буду собирать здесь войска, верные государю, и подавлю любое сопротивление противника. Сейчас же у нас по пятнадцать патронов на винтовку, два орудия, с десяток или два пулеметов - и все. Мы сможем обороняться только здесь. Иначе...
- Нет, мы должны уйти отсюда. Здесь не должно пролиться ни капли крови, - Михаил пытался быть сильным, но голос его в это время дрожал.
Офицеры переглядывались. Данильченко нахмурил брови, переводя взгляд с Михаила на Хабалова и обратно. Великий князь сидел, положив ногу на ногу, в узорчатом кресле, покуривая сигару. Позади него стоял лакей с серебряным подносом. По левую руку от него сидел Хабалов, поминутно вскакивавший. Поднимаясь со стула, он спохватывался, будто бы совершил какую-то глупость,
- Крови будет еще больше, если мы дадим восставшей толпе залить Зимний и всю столицу. Нет, мы будем защищаться. У нас сил хватит. А к тому времени подоспеют войска с фронта. Двух дивизий достаточно, чтобы утихомирить весь Петроград. Главное - это не бояться стихии. Вы думаете, что там, на улицах, собрался весь русский народ?
Столыпин обвел взглядом всех собравшихся. Михаил напрягся. Хабалов отвел взгляд. Данильченко, кажется, радостно улыбнулся. Занкевич покачал головой, показывая, что Столыпин не понимает важности текущей минуты.
- О, нет, я вас уверяю в обратном. Русский народ сейчас - у сохи, на фронте или у станка. Русский народ сражается на фронте ради победы. Русский народ готовится к весне, починяет соху, ищет копейку на промыслах. Русский народ вытачивает стволы для винтовок. Весь миллионный народ работает и сражается. Там же, на улицах...Что, миллионы? О, нет. Там десятки, ну, сотни тысяч человек. Это те, кто не хочет сражаться за страну. Те, кто хочет убить городового. Скажете, там голодающие? Но голодающий не будет громить продуктовые магазины, втаптывая в снег краюху хлеба. Добыв хлеб, он пойдет к семье, даст детям краюшку. Или пойдет искать заработок, потеряв работу. Там, на улицах, те, кто воевать или работать не хочет, но хочет порычать и набить морду, прикрываясь лозунгами, или поглядеть на то, как другие бьют морды. Это же так весело, не правда ли, господа? Но все эти весельчаки - далеко не весь русский народ. Страна молчит, наблюдая за происходящим. Россия вообще часто молчит, собираясь с мыслями. И вот мы, господа, собрались здесь для того, чтобы помочь России и дальше собираться с мыслями, победить в Великой войне, а не разойтись на две стенки и рвануть в кулачный смертный бой. Мы - и только мы - сейчас можем спасти Россию нашей смелостью и нашими поступками. И потому я, во имя того бремени, которое Государь-император на меня возложил, приказываю собирать всех, вплоть до юнкеров, здесь, в Зимнем. Мы не пойдем в Адмиралтейство, не пойдем по льду с десятком патронов на винтовку против пушек Петропавловки. Нет, господа, мы будем драться. И я знаю, - только благодаря этой борьбе мы победим. Во имя царя. Во имя России. Вы со мной?