Андреев Николай Ю. : другие произведения.

Рыцари Белой мечты -4. Вихри враждебные

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Война и мир. Они никогда не сменяют друг друга. но приходят вместе. Закончилась Великая война (Первая мировая) - развернулась борьба за послевоенную Европу. Франция, Чехословакия, Венгрия , Румыния вот-вот начнут драку за власть над Закарпатской Русью. В Китае разгорается гражданская война, так выгодная алчущей новых земель Японии. Оппозиция, пестуемая на деньги иностранных правительств. готова при первой же ошибке правительства начать революцию. Таков мир, в котором Российской империи предстоит руками простых людей одержать победу. P.S. Обновление от 25.01.2015. Добавлена восьмая глава.

  
   Предисловие
  
   Признаться, я зарекался от написания продолжения истории Кирилла Сизова, волею судеб попавшего в предреволюционные дни январского Петрограда 1917 год. Я уже хотел убить его в предыдущей книге, но только желание не оставлять Россию на произвол судьбы остановило руку убийцы...
   И вот я снова сажусь за новую книгу о Кирилле. В нашем времени пылают революции в Африке. Вот-вот может загореться Турция. Считанные недели назад на Манежной площади России напомнили, в какой стране за двадцать лет произошло три революции, одна Гражданская война и бесчисленное число бед. И снова за державу обидно.
   Япония зарится на Дальний Восток. В Германии голову поднимают солдаты "Железного шлема" под руководством Гинденбурга. Мюнхен, ведомый Людендорфом, устраивает мятеж. Штаты почивают на заработанных в дни войны золотых миллионах, а Великобритания жаждет выдавить Россию с Балкан.
   А потому снова нашлась работа для Кирилла...
  
  
  
   Пролог
  
   Он всё ещё держался с воистину гвардейской выправкой. Рыжие кудри всё так же сверкали медным огнём в сиянии солнечного света, левая рука была всё такой же непослушной и болела на смену погоды, перебранку с соседями и маленькие ссоры с женой.
   Вот только - глаза. Да, да, это зеркало души - оно больше не блестело. Они будто бы потухли, покрылись серой паволокой будней, ещё более серых. Наверное, это можно назвать счастьем, когда ничего не случается. Прошедшие три года как раз и оказались наполнены этим самым "счастьем": жизнь в именьице, долгие прогулки по окрестностям, посиделки с женой долгими зимними вечерами. Жена души не чаяла в неё, как и он в ней, да только...
   Скучно. Да. Очень скучно. А ведь прежде!..
   А что - прежде?
   Который вечер он запирался в своём кабинете. Секретер, лопавшийся от исписанных клочков бумаги: он рвал листы, едва ручка выводила хотя бы два, от силы - три предложения. Ложь не получалась. Наполовину выдуманные, наполовину приукрашенные мемуары прямо-таки воняли фальшью, а вот правда легко ложилась на бумагу - да только ни к чему она была, правда. Ещё рано было о ней говорить. Не то чтобы опасно, просто ненужно. Иначе можно было бы поставить в неловкое положение сослуживцев и начальство. Уж лучше пусть какой-нибудь историк или беллетрист однажды наткнутся на архивные бумаги, чем завтра издатель уцепится за "бомбу".
   И поэтому сейчас он, вновь написав всего три строчки, скомкал лист бумаги и вложил его в секретер. Жена никогда здесь не убиралась, прислуги они не держали, так что можно было не беспокоиться за сохранность "мемуаров".
   Удобно расположившись в кресле, он любовался на фотографию. Гельсингфорс, ничем не примечательные меблированные комнаты где-то на окраине. Осень, это заметно по стоявшим голыми деревьям, окружавшим здание. Жене он рассказывал, что здесь когда-то родился его старый друг. Можно и так сказать. Тот человек, мастер своего дела, и вправду здесь пережил одно из самых важных событий в жизни - впервые за всю свою карьеру оказался пойман. Да, вот дело-то было!
   Правая рука сама собой потянулась к листу чистой бумаги, а левая уже пододвигала чернильницу...Он вовремя себя одёрнул и отложил "заготовки" в сторону. Нет, не время!
   Боже, как он скучал по былым временам! Тогда его не тяготила семья, а каждый день был наполнен чем-то новым, важным, будоражащим душу. Он был нужен не только жене в те дни - жены-то, собственно, и не было - но самой России! Да! Сам регент пожимал ему руку после того дела в Гельсингфорсе, и до чего же это было приятно!
   Он с удовольствием вспоминал, как благодаря последнему заданию познакомился с человеком, ставшим для него в эти три года смыслом жизни, как боролся с заговором...
   - Эх, да что уж там!
   Он потянулся в один из маленьких ящичков, напротив головы, и достал трубку. Порывшись по карманам, выудил кисет и спички. Набивание табаком трубки - это настоящий ритуал. Он помогает успокоиться, собраться с мыслями, найти отдохновение от забот. Эх, вот если бы мысли можно было бы так же легко забрасывать в самый тёмный и дальний угол, как листы бумаги! Тогда он бы запрятал их на самое дно. Поднёс спичку к трубке...
   Раздался стук в дверь. Может быть, стучали раньше, но он не обращал внимания. Странно. Она редко беспокоит его в этой обители покоя и темнице прошлого.
   - Да, милая?
   Он отложил трубку в сторону и повернулся к двери.
   Та открылась без скрипа. И на пороге...
   На пороге появился смысл его новой, длившейся вот уже три года, жизни. Она была всё так же прекрасна, как в день их первой встречи. Разве что глаза были полны уверенности в себе и покоя. Да, а тогда она металась, переживала, не могла найти себя, думала, что так и останется одинокой до самого конца...
   А ещё чуть располнела: ну самую малость, это её даже красило. На щеках залегли ямочки - теперь она улыбалась часто, очень часто. А что до мелких ссор - так в какой семье их нет?
   - Прости, я тебя отвлекла, - она потупила взор, но хитрая улыбка выдала её. - К тебе гость. Я уверена, что ты будешь рад его видеть.
   - Гость? В такой час?
   Он перевёл взгляд на напольные часы. Они вот-вот должны были отбить десять часов вечера. Кто бы это мог быть?
   Ему потребовалось секунд пять, чтобы принять решение. Покидать кабинет не хотелось, да и отнюдь не впервые ему приходилось принимать посетителей здесь, в этом оплоте прошлого. Бывало - очень редко - в нём что-то просыпалось от того, прежнего авантюриста, глаза блестели, и гости дивились этой перемене, не в силах разгадать причину такого преображения.
   - Проси его сюда.
   Бумаги он как следует сложил. Кое-как привёл в порядок книги на полках, обычно пребывавшие в полном хаосе. Собственно, это было единственное место в доме, где царил беспорядок. Лёгкий диссонанс помогал почувствовать отличие кабинета от остального дома. Это помогало, хоть и не всегда, всё от тех же воспоминаний. Бывало, стоишь у книжных полок, перекладываешь туда-сюда книги, и мысли крутятся вокруг вопросов, подобных этому: "А если в хронологическом порядке расставить? Или нет, лучше по мастерству написания. А может, разбить авторов и расположить все книги по темам?".
   Он услышал шаги по лестнице. Знакомая походка - человека, привыкшего неусыпно следовать за командиром, озираться по сторонам и выискивать малейшую опасность вокруг. Да, он знал этого человека. Очень хорошо знал. Но что привело друга и соседа сюда? Такая же чёрная меланхолия, изредка пробивавшаяся сквозь серьёзные и выжидающие глаза?
   На этот раз дверь отворилась со скрипом. Только этот человек умел входить так, хозяин имел пару минут на "подготовку" к встрече.
   - Здравствуй! - сказали они хором и обнялись.
   Мощная хватка, казалось, стальных рук. И не скажешь, что не так уж и давно - те самые три года назад - врачи хотели отрезать ему руку и предрекали её паралич. От недуга не осталось и следа. Колючие усы, за последнее время ещё больше разросшиеся. Только бывшим сослуживцам - и некоторым из бесчисленных бывших жён - он разрешал звать себя "в глаза" Усачом. Больше ему нравилась другое прозвище - Сторож-ищейка. Да, это была лучшая похвальба его былым делам! А ещё некоторые, из "просвещённой общественности", звали его Убивцем. Что ж, такая кличка от таких людей - как он раз сам говорил - была поистине утончённым комплиментом.
   - Что привело тебя ко мне? - спросил хозяин кабинета...
   И прочёл ответ в глазах гостя. Что-то мелькало в них? Озорство? Нет...ожившее прошлое. Молодость - вот что расплескалось в зеркале души старого друга. На губах плясал редкий гость -широкая улыбка.
   - Один наш общий знакомый зовёт! Он ждёт тебя в моём автомобиле, у начала аллеи. Пойдём!
   Нетерпеливый, словно ребёнок, потянул озадаченного хозяина за руку.
   - Что происходит? Я же в халате!
   Он даже помахал рукавом, отчего заметались пушистые кисточки.
   - Неважно! Пойдём! Ты ведь хотел вспомнить старые деньки! Вчера говорил! - не унимался гость. И откуда столько прыти в человеке, как минимум три раза едва не угодившем на тот свет?
   - Да, говорил...Чего не скажешь после трёх рюмок "шустовки" из самого Ереванского завода! - отмахнулся было хозяин, но последовал за гостем.
   Его снедало любопытство: кто же мог привести в такое волнения обычно спокойного как покойник друга? Что вообще происходит?
   Жена, похоже, была вовлечена в общий заговор: она улыбкой и ободряющим кивком проводила мужа. Да уж! А вдруг его на вечеринку в кафешантан ведут? Или к певичкам? Или...Боже упаси...А ведь ревнивая!!! Жутко ревнивая!!!
   Ухали совы, пели ничуть не изменившуюся за последние века (и пользовавшуюся всё тем же успехом) песню сверчки, светила луна...В общем, идиллия. Он подумал, что в романах обычно происходит нечто ужасное именно в такие моменты. Пробежав - в тапочках! - по аллее, он так и не задал ни единого вопроса взволнованному без меры другу. Проще было дождаться и увидеть "сюрприз" собственными глазами.
   Вот показался автомобиль. "Руссо-Балт" одиннадцатого года, краса, гордость - и объект зависти - всей округи. Несмотря на ночную прохладу крыша авто была опущена, так что можно было разглядеть вольготно расположившегося на малиновом пассажирском сиденье таинственного гостя. В неверном свете луны и звёзд, к сожалению, издалека виделся только силуэт. Не то чтобы мощное сложение, скорее, крепко сбитое. Армейская- но отнюдь не гвардейская! - выправка.
   Незнакомец помахал рукой...И что-то было в этом жесте знакомое: может, непринуждённость, с которой только власть имущие могут двигаться? Или почти не разжатые пальцы?
   Друг подтолкнул его.
   - Давай, давай, а я тут постою, - в этом голосе, как написал бы иной романист, чувствовалась широкая улыбка.
   Пожав плечами, он приблизился к автомобилю. Незнакомец открыл дверь "Руссо-балта"...
   Облако, закрывавшее до того часть неба, полетело в сторону - и постепенно свет выхватывал то мундир Гвардейского флотского экипажа, то причёску, то лицо незнакомца...Хотя...Какого же незнакомца? Чёрные усы щёточкой. Короткая стрижка. Флегматичное выражение вытянутого лица - и глаза, всё знающие глаза...
   Рука сама собой потянулось к отсутствовавшей фуражке. По привычке он стукнул...тапочками. Вытянулся. Если это не было бы серьёзно, то это было бы в высшей степени смешно.
   - Ваше Высокопревосходительство! - гаркнул хозяин имения.
   - Вольно! - улыбнулся Великий князь Кирилл Владимирович Романов, полгода назад по совершеннолетию императора Алексея покинувший пост регента Российской империи. - Не хотите ли послужить России?
   И Дмитрий Бобрев, подполковник от контрразведки в отставке, не задумываясь ни на мгновение, выпалил:
   - Хочу!
   Дмитрий и сам не понимал, что это с ним.
   - А ты не хотел идти, - расхохотался Александр Спиридович за его спиной...
   - Превосходно, - одними губами улыбнулся Кирилл. - Не соблаговолит подполковник в отставке пригласить владыку всея России в отставке к себе домой?
   И тут до Дмитрия наконец дошло: а как же всё объяснить Анне? Он же так и не рассказал всего о своём прошлом...Проклятье!..
   - Так точно! - бодро ответил Бобрев.
   - Премного благодарен. У меня замечательный презент для Вашей жены, надеюсь, сразу незваного гостя не прогонит.
   Кирилл, наверное, прямо из воздуха, достал огромный букет роз. И цвет такой же, как Тот Самый букет для Анны...И, кажется, число роз то же...Совпадение? Или...
   - Кажется, Вам эти цветы о чём-то напомнили, - пожал плечами бывший регент, так сильно удивляясь, что не оставалось никаких сомнений в его осведомлённости.
   Дмитрий внутренне прикрикнул на себя: как он мог проглядеть слежку! Совсем в те дни голову потерял от любви!
   - Показывайте дорогу, прошу Вас, - сказал Кирилл тихо и властно. Кто-то, а бывший регент умел приказывать.
   - Есть! - рука Бобрева будто бы прилипла к виску.
   Развернувшись, лихо, как если бы на его ногах были не домашние тапочки, а кавалерийские сапоги, Дмитрий зашагал по направлению к дому.
   - Без формальностей, прошу, без формальностей. Вы в отставке, как, собственно, и я, - в последнее верилось так же легко, как в ставшего из могилы Распутина.
   Нет, при ближайшем рассмотрении, у Гришки вернуться с того света больше шансов, чем у Кирилла - уйти из власти. Официально, конечно, Великий князь более не занимал никаких серьёзных постов, так, синекуры. Ну что может Общества споспешествования промышленности Генеральный инспектор или государственного контролёра советник? Казалось бы, ничего...Для непосвящённых. К сожалению, Бобрев слишком давно пребывал вдали от властных кругов, так что с лёгкой душой относил себя как раз к таким вот ничего не знающим людям, нахватавшимся слухов и соседских выдумок. Но реальность, как несложно было догадаться, разительно отличалась от самых что ни на есть правдивых слухов. Не зря же Кирилл решил лично посетить Бобрева, да ещё ночью? Что-то здесь было не так!
   Путь до усадьбы они миновали в полнейшем молчании. Иногда, правда, Кирилл говорил о красоте того или иного цветка, коими была обсажена аллея, отмечал чистоту воздуха и изящество построек. Бобрев пропускал комплименты мимо ушей, понимая, что Великий князь делает это исключительно из вежливости к хозяину: где Петроград и Царское село - и где его именьице?
   - Не скажите, Дмитрий Петрович, не скажите! - вслух, что ли, он произнёс последнюю мысль?
   И какой из него теперь контрразведчик? Подрастерял былые навыки, постарел, жиром заплыл. К чему он Великому князю, в самом деле?
   - Здесь воздух чист от дрязг, а стены не полнятся интригами и ненавистью, - грустно продолжил Кирилл. - Вы давно не были в столице, очень давно...
   - Вот мы и пришли, - Бобрев постучал в дверь и отошёл в сторонку.
   На самом деле, он совершенно не знал, как себя следует вести, а потом решил действовать наобум. Вот, например, сейчас: наверное, Великого князя требуется первым пропустить в дом, как дорогого гостя. Да и жена несколько опешит, что поможет отсрочить самый главный вопрос. У Бобрева хотя бы будет время придумать ответ.
   Послышались лёгкие шаги Анны, дверь распахнулась - и вот она уже на пороге, в просто домашнем платье. Улыбается...Смотрит на гостя, застывшего с букетом роз на пороге...
   - Дражайшая, это Вам скромный подарок, - Кирилл делает кланяется и протягивает хозяйке цветы. - Если Вы сочтёте нужным прогнать меня, то от такой очаровательной дамы я сочту за счастье получить удар шипами по лицу.
   Регент рассыпался в комплиментах, и Бобрева даже, на удивление, уколола ревность: надо было самому догадаться о цветах! Как же давно он ей не дарил роз!
   - Благодарю! - Анна принимает букет, любуется пару мгновений цветами, поднимает взгляд на Кирилла. Делает шаг в сторону, давая возможность гостю пройти. - Я и не думала...
   Свет, который мадам Бобрева закрывала своей спиной, теперь вовсю гладит лицо Великого князя, и до Анны наконец-то доходит, кто пришёл к ним в гости.
   - Ваше...
   Она припадает в реверансе, неуклюжем, но искреннем. Глаза округляются от удивления, а звуки застывают камнем в горле.
   - Благодарю, - словно бы не замечая замешательства Анны, Великий князь проходит в прихожую. - Да, красиво, очень красиво!
   Старая лестница, с потёртыми за многие годы ступеньками, многочисленные вазы с полевыми цветами (Бобрева любила их собирать и сушить), портреты и фотокарточки родственников и друзей и запах, тот самый запах счастья и уюта, которого так не хватает в гниющем столичном "свете". Керосиновые лампы даруют тёплый свет этому великолепию, завершая картину идиллии.
   Кирилл набирает полную грудь аромата домашнего уюта и поворачивается к хозяйке дома:
   - Вы же не будете против, если я попрошу проводить меня в гостиную? Говорят, она у Вас очень и очень уютная. Что и неудивительно: трудами такой потрясающей женщины даже Сахара может быть преображена в Райский сад, - Кирилл делает поклон уважения.
   - Что Вы...Что Вы...Конечно же...Пойдёмте! - Анна наконец-то приходит в себя и, бросая полный вопросов взгляд на Дмитрия, шествует с букетом (а точнее даже, с охапкой) роз влево.
   Остальные следуют за хозяйкой дома. Похоже, что лишь Кирилл из всех чувствует себя как дома, уютно и спокойно. Даже Бобрев - и тот волнуется без меры.
   Наконец все оказываются в глубоких креслах.
   - Я сейчас что-нибудь придумаю с чаем...или чем-нибудь более подходящим для подобного визита...- Анна, похоже, хочет сбежать на кухню, где хоть немного успокоится и почувствует себя в привычной обстановке.
   - О, право, не стоит, не стоит! Что Вы! Не надо! Я на какую-то минутку забежал, не извольте беспокоиться!
   Кирилл улыбается, но в глазах его так и читается приказ: "Оставайтесь на месте".
   - Сударыня, Вы же не будете против, если я украду Вашего мужа на некоторое время? - Кирилл говорит будто бы о какой-то увеселительной прогулке. - Видите ли, Общество споспешествования Промышленности намерено наладить работу с только-только встающей на ноги Чехословацкой республикой. Кое-какие заводы работают ещё с довоенных времён, но молодому государству требуется поддержка. Да и наши промышленники заинтересованы в развитии связей с братским славянским народом. Вашего мужа...
   Кирилл смотрит только на Анну. Бобрев понимает: за Дмитрия Великий князь уже всё решил. Но, как ни странно, бывший контрразведчик только рад этому. Он даже и сам не знал, сколь сильно соскучился по былым временам! А тут - такая возможность! Но...подождите...Чехословакия? Зачем он в Чехословакии?
   Одними губами Бобрев, глядя на Спиридовича, прошептал: "Чехословаикя?".
   Александр Иванович утвердительно кивнул и подмигнул этак ободряюще и - так же, одними губами - ответил: "Настоящее дело!".
   - Я даже не знала, что мой Дима...- Анна посмотрела на удивлённого ещё больше жены Бобрева. - А надолго? И что он там будет делать?
   - О, я не думаю, что ему понадобится больше полугода. А может, даже меньше. Естественно, на выходные и праздники он будет в Вашем полном распоряжении! Иначе, - Кирилл продолжил наигранно испуганным тоном, - Вы разнесли бы всё наше Общество в щепы. Однако выехать он должен сегодня же утром. Вы, может быть, слышали о запланированном на завтра вылете "Добрыни"?
   - Да, что-то слышала, - кивнула Анна. - Это...
   Вслед за "Ильёй Муромцем", лучшим бомбардировщиком в мире, Сикорский сконструировал пассажирский самолёт, долженствующий совершать постоянные рейсы между государствами. Первый показательный полёт должен был быть совершён из окрестностей Петрограда по маршруту Петроград-Варшава-Прага-Братислава-Бухарест-София-Царьград-Афины.
   Дальше, если позволят погодные условия и не произойдёт неполадок, планировалось облететь все основные города Королевства сербов, хорватов и словенцев. "Добрыня" выходил в дозор по дружественным землям и на мир посмотреть, и себя показать. Естественно, английская и французская пресса запестрели заголовками о том, что русский медведь обходит свои владения. Немцы и австрийцы в былое время подняли бы шум и пригрозили бы дипломатическими осложнениями - но кто стал бы теперь слушать поверженный Берлин и истерзанную Вену?..
   - К сожалению, следующий полёт намечен в следующем месяце, но сейчас каждый день на счету. Так что Вы скажете, Анна: отпустите своего мужа? Уверяю,- Кирилл выставил ладони вперёд в клятвенном жесте, - я верну Дмитрия в целости, сохранности...Может быть, даже чуть располневшего на пражском пиве и хлебе.
   Анна посмотрела на Дмитрия. Тот кивнул и ободряюще улыбнулся. Бобрева вздохнула. Она понимала, что мужу это очень надо...Но всё было так неожиданно, удивительно...Сам бывший регент...Ночь...Такая спешка...Тем более...Ведь Кирилл, говорят, участвовал в оправдании Винавера...Да, и ещё! Она - жена человека, за которым лично приехал бывший регент!
   - Такому галантному кавалеру нельзя отказать, - наконец-то произнесла Анна.
   Кирилл довольно кивнул.
   - Что ж. Боюсь, ему уже сейчас придётся собираться. Я намерен ещё некоторое время наслаждаться воздухом Вашей прекрасной аллеи! - регент кивком дал понять Спиридовичу, что супругов надо оставить вдвоём.
   - Не утруждайте себя, я покажу Великому князю дорогу, - откланялся Спиридович, многозначительно подмигивая сразу обоим Бобревым.
   Едва за гостями захлопнулась дверь, как Анна бросилась к Дмитрию и обняла его, крепко-крепко. Так они и стояли целую вечность, которая закончилась так быстро...
  

Глава 1

   Играла музыка. Как обычно - "Прощание славянки". Сейчас эта мелодия была как никогда кстати. Как-никак, по славянским (ну кроме румын) странам предстояло лететь. А народу-то было вокруг, народу! Казалось, бросишь взгляд под землю - и там кто-нибудь сыщется из зевак или репортёров. Лётное поле, к счастью, оцепили полицейские. Они кое-как сдерживали напор толпы, желавшей посмотреть поближе не на новейший самолёт генерала Сикорского, а на его пассажиров. По Петрограду расползлись слухи, что Великий князь Кирилл, известный любитель гонок и всевозможных технических новинок, лично сядет за штурвал, а рядом будет сидеть император Алексей. Меж тем, в особо "информированных" кругах ходили разговоры о том, что ни в какое турне "Добрыня" не отправится: Алексей Николаевич отправляет за отцом, всё ещё находящимся в "путешествии".
   Бобрев узнал все подробности за считанные минуты, оказавшись на поле рядом с каким-то дородным господином. Пенсне, изысканный фрак, каждую складочку на котором знакомец (имя Дмитрий не успел спросить даже, оказавшись завален потоком слов) разглаживал с невероятным тщанием. Не приведи Господь оказаться с ним на соседних креслах! Бобрев прослушает курс мировой истории в слухах!
   "Спрыгну на крыльях Котельникова, клянусь, спрыгну! Или сброшу этого господина в пенсне!" - думал Бобрев, стараясь делать вид что внимательно слушает словоохотливого попутчика, пропуская все его слова мимо ушей.
   Дмитрий уже видел во всех подробностях картину падающего сквозь облака болтуна, чей фрак даже после падения останется словно только-только из-под утюга.
   Потом мысли Бобрева перетекли на прошлую ночь...
   - Дима, ты точно хочешь поехать? На полгода...Что ты вообще будешь делать? Я не понимаю, - зарывшись в грудь, шептала Анна.
   Она уже смирилась с тем, что Бобреву предстоит дальняя и долгая поездка. Она была рада, что муж сможет развеяться, показать себя: не заметить его меланхолию было бы невозможно. Анна понимала, что такому прежде деятельному и, по-своему, эксцентричному человеку в такой глуши делать нечего. Но как же она не хотела его отпускать!
   - Да, я смогу быть полезен России. Это ведь не так уж и плохо? Там нужны хорошие служаки, знающие немецкий, кому Великий князь мог бы довериться: Спиридович мне такую протекцию сделал! Поднаторею в торговле и дипломатии, куплю тебе сервиз богемского стекла! Два сервиза! И привезу тамошние платья! Много платьев, целую гардеробную! А ещё...
   Дмитрий наконец-то замолчал: услышал всхлипы.
   - Ань...- он положил руку ей на макушку. Зарылся пальцами в волосы.
   Они так и стояли, обнявшись. Стояли. Стояли. Бобрев тоже заплакал. Нет, ну конечно - просто в глаз что-то попало! Да, не может быть никаких сомнений!
   - Вот и простились, - вздохнула Анна, поцеловав мужа на прощание.
   Весь нехитрый скарб поместился в один маленький чемодан. Да много ли ему надо? Бритва, помазок, рубашки, брюки, пара книг. И - фотокарточка Анны. Вот и всё, что нужно, а всякие мелочи можно на месте будет купить. Если уж во Франции рубли принимают, то и в молодой Чехословакии должны вовсю брать! Говорят, у них даже собственной валюты пока нет!
   В автомобиле говорил в основном Кирилл. Говорил долго и много, но по делу. Великий князь в самом деле не отошёл от дел государственных. Редко кто вспоминал ещё об одном его почётном "титуле". Как-никак, Императора по делам Службы Имперской Безопасности советник не последний человек в России.
   Задача стояла непростая. Требовалось создать заграничное бюро СИБ в Праге. Сама Чехословакия была интересна, но не так, как соседняя Германия. Было буквально рукой подать до Баварии. А там! Газеты, даже самые скандальные, не говорили и десятой доли о том, что там происходит! Похоже, назревал мятеж во главе с Людендорфом. А что поделаешь? Революция подняла наверх левые силы. Монархисты попытались повернуть время вспять и несколько офицеров повели части на столицу. Ровно неделю город забрасывал патриотическими радиограммами Германию. "Семь дней" монархии закончились расстрелом из пушек Рейхстага. Великая война похоронила кайзеровскую Германию. Кайзеровскую - но не прусскую.
   Гинденбург - точнее, его окружение - собирал под своё начало сокращённых, буквально изгнанных из армии после Петроградского мира офицеров и унтеров. Естественно, все они были недовольны унижением -и все как один умели хорошо воевать. Правительство пока смотрела на это сквозь пальцы, надеясь в дальнейшем использовать "Железный шлем" в качестве костяка возрождённой армии.
   К сожалению, нам сковали руки в германских делах. В дополнительных протоколах, текст которых хранился в глубокой тайне, Россия в обмен на невмешательство англичан в балканские дела обязалась не лезть в дела соседа. А руки-то чесались, чесались! Вот в Чехословакию лезть можно и нужно. А оттуда кто-то, совершенно случайно, может забрести в Германию. Или даже просто поговорить с парой-тройкой человек из побеждённого, но не поверженного государства. Так, обменяться мнениями, вручить книжки там всякие, пакеты с ничего не значащими бумагами. Подумаешь! Ведь ничего такого!
   А заодно можно будет влиять на чехословацкие дела. Информация, знаете ли, правит миром. Заграничное бюро будет собирать эту информацию.
   Хорошее владение немецким, опыт борьбы с вражеской агентурой, навыки в использовании дезинформации - на плечи Бобрева должна была лечь защита от иностранной разведки. Естественно, от союзнической: ни у австрийцев, ни у германцев полноценной разведки больше не осталось. Даже великий Макс Ронге - и тот ушёл, живёт где-то в глухомани и пишет мемуары. Кирилл знал, что выйдет скорее художественный роман, в котором о многом главный немецкий разведчик умолчит.
   - А кто же будет работать над вербовкой и анализом? - Бобрев позволил себе перебить бывшего регента.
   - Думаю, Вас удивит мой выбор. Удивит - и обрадует. Старые деньки и всё такое, - довольно улыбался Кирилл, предвкушая реакцию Дмитрия. - Узнаете в самолёте. Всё узнаете.
   Меж тем господин в пенсне, почёсывая безразмерные бакенбарды, продолжал что-то там рассказывать. Бобрев решил даже прислушаться. Да, точно, теперь попутчик - будь он неладен - делился впечатлениями от нового "шустовского".
   Перемешивая восторги от вкуса, соответствующего некогда дарованному французами праву звать этот напиток коньяком, сведениями о трёх существующих на данный момент заводах и рассказом о прошлом семьи Шустовых, в своё время споривших с Демидовыми за честь считаться влиятельнейшей купеческой семьёй России.
   - А ещё говорят, будто бы в их подвалах, представьте себе, хранятся бочки с коньячным спиртом столетней выдержки! Столетней! Вы таки представляете?
   Последний вопрос заставил Бобрева прислушаться к знакомцу. Как-как зовут этого господина? Полное лицо, широкие глаза с хитрым прищуром, разве что бакенбарды, пенсне и безразмерная шляпа (и это в летнюю жару!) мешали получше его разглядеть. Но интонации казались знакомыми, очень знакомыми...Может, он изменил голос? Грим? Нет, бакенбарды выглядят очень и очень натурально, если и накладные- то работа высшей пробы. Нет, бред!
   Бобрев ухмыльнулся. Знакомец посчитал это за интерес к рассказу и с удвоенной энергией.
   На счастье, концерт закончил играть, и толпа успокоилась, ожидая торжественной речи императора. И точно, молодой Алексей, только-только ставший полновластным императором, поднялся с места и начал рассказывать, как он рад возможности увидеть очередной триумф нашего самолётостроения. Рядом с императором стоял улыбающийся Сикорский, по праву ставший, наравне с "Добрыней", героем торжества.
   Потом слово взял и Кирилл, говоривший от лица Общества споспешествования. Бывшего регента слушали не так внимательно, уже предвкушая действо. И точно: Великий князь, кинув шутку-другую, хлопнул в ладоши - и дверь "Добрыни" открылась.
   Прекрасная девушка в некоем подобии полицейского мундира и юбке этак пониже икр. Кирилл, несмотря ни на какие препятствия, настаивал именно на таком костюме. Об этом поведал всё тот же всезнайка, добавив, что явно за этим стояло что-то личное.
   - Но кто поймёт всех этих высокопоставленных особ? - пожал плечами знакомец (Бобрев так и не успел спросить его имени) и направился к трапу.
   Снова, с удвоенной силой, оркестр заиграл "Прощание славянки". На Бобрева нахлынули воспоминания о днях борьбы с немцами в Петрограде и Гельсингфорсе в последний год войны...Да...Всё было...Как там Анна?
   Под всеобщие аплодисменты и чуть-чуть грустные удары медных тарелок, пассажиры заняли свои места. Для Бобрева это не был первый полёт на самолёте, но как же всё отличалось! Как отличалось! Если до того Дмитрий летал в качестве пассажира на сравнительно небольших разведчиках, то в пассажирском самолёте он оказался впервые. Это был своего рода вагон, не первого класса, а скорее третьего, но с удобными креслами, расположенными в два ряда у правой стороны. Левая сторона отводилась под узкий коридорчик, проходивший через весь "вагон" и заканчивавшийся полукруглой дверью в кабину пилотов.
   Теснясь и волнуясь, пассажиры "Добрыни" кое-как заняли места. Та сударыня, просившая называть её "просто Катя", помогла пассажиром управиться с ремнями. Как объяснила "просто Катя", при полёте они должны были обеспечить кое-какую безопасность. Мало ли что? Завихрения воздуха, буря, пике...
   Когда "просто Катя" с широкой улыбкой рассказывала обо всех прелестях полёта без ремней, пассажиры с удвоенной энергией принимались поправлять их последнюю надежду на выживание - иначе и не скажешь.
   Места Бобрева и ("За что, Господи?!") болтуна, рассказавшего в первую же минуту их знакомства всё, что по-настоящему интересовало Дмитрия, и теперь нёсшего полнейшую околесицу, оказались в самом хвосте.
   - Ну что, с почином? - рассмеялся сосед.
   - С почином, - кивнул Бобрев, намереваясь углубиться в собственные мысли...
   Нет, конечно, ему следовало бы выжать из соседа все возможные и невозможные сведения, благо и сам "объект" был бы рад без меры. Да только...Нечто в глубине души мешало Бобреву полностью вернуться к былой жизни. Может быть, тот уголок, что был отведён для семьи и дома? Контрразведка была связана с огромной опасностью, и казалось, что чем дольше ты оттягиваешь возвращение в неё, тем больше шансов остаться в живых...
   - Эх, дорогой друг, Вы совершенно не желаете меня слушать! - возмущённо заметил сосед. - Скажу больше: ай-ай-ай, не обращаете на меня никакого внимания!
   - Что Вы! - хотел было отвертеться Бобрев...
   Он повернул голову вправо, чтобы посмотреть на соседа: мол, видите, обращаю, очень даже обращаю...
   - Нет, не обращаете, - улыбнулся своими полными губами сосед, потянулся рукой к левой щеке и...
   И принялся срывать накладные бакенбарды. Бобрев с удивлением смотрел на происходящее. Ювелирная работа оказалась брошена в крохотный саквояж, с которым знакомец не расставался ни на секунду. Туда же, скомканная и сложенная в три погибели, отправилась шляпа. Разве только пенсне осталось на месте, инфернально поблёскивая. Полные губы соседа слились в издевательскую улыбку. А глаза...Глаза Ивушки Манасевич-Мануйлова торжествовали.
   - Дмитрий Петрович, Дмитрий Петрович! - вздохнул самый скандально известный агент короны. - Вы в своей деревне растеряли последние навыки!
   - Вам проиграть не стыдно! - ошарашено ответил Бобрев.
   Рука сама собой потянулась для рукопожатия.
   - Ну вот? мы снова за работой, - подмигнул Ивушка.
   - Да, а я уже всё позабыл...Даже Вас не признал...Но... - Дмитрий опомнился. - Но лучше прервём разговоры на эту тему...
   Ивушка отмахнулся от этих слов, как от назойливых комаров.
   - Дмитрий, да тут все свои. Все пассажиры "Добрыни" - сибовцы. Даже пилоты. Понимаете? - Манасевич улыбнулся во всю ширь, сверкая белыми зубами. - А что до узнавания...День, когда меня узнают в гриме, думаю, будет моим последним днём.
   Да, идея была безумной, но блестящей. Кто бы в здравом уме усадил будущее ядро русской агентуры в Чехословакии в самолёт, который окажется под самым пристальным вниманием мировой прессы? Уже после Варшавы, при каждой посадке, сотни фотовспышек озарят "Добрыню" и его пассажиров. Они окажутся на передовицах (ну ладно, на второй-третьей странице как минимум) всевозможных газет. Как с этим придётся справляться? Какие усилия придётся приложить, чтобы такая известность не помешала работе? Ведь известный разведчик - это провалившийся разведчик...
   - Мы справимся, - ответил на свой же немой вопрос Бобрев.
   Манасевич одобрительно закивал. Приближалась "Просто Катя" с подносом, уставленным всевозможными напитками. Перед взлётом полагалось принять для храбрости, как же без этого?..

***

   Жизнь кумира России, героя Стамбульской операции, адмирала Александра Васильевича Колчака превратилась в сущий ад. Едва ли не каждый вечер его жена, Софья, закатывала скандалы. Прежде она мирилась с присутствием Анны Васильевны Тимирёвой в жизни Колчака - но присутствием где-то на заднем фоне, далеко-далеко. Да и разговоры об этом редко ходили в обществе. Теперь же Анна Васильевна, в которую Александр влюблялся с каждым днём всё сильнее и сильнее, стала объектом ненависти Софьи.
   "В этом мире может быть только одна мадам Колчак!" - не раз и не два бросала она в порыве злости мужу, а тот сносил это молча. После очередного шторма он покидал беспокойное море - свой дома - и отправлялся в тихую гавань. Иногда он гулял возле храма Святой Софии. Впервые за почти пять столетий здесь велись православные службы. Колчак прислушивался к литургии, звуки которой, проникая сквозь древние стены собора, струились вместе с водой фонтанов и шелестели в такт саду, раскинувшемуся вокруг здания.
   Здесь Колчак, под вовсю цветущей смоковницей, любил проводить свободное время. Разглядывая небо через листву, более похожую на ворох размашистых куриных лап (только зелёных), покрытых пухом...До чего же это были красивые цветы! А лепестки! Чем-то похожие на вишнёвые, только пошире и ароматней...
   Нет, всё-таки вишнёвый цвет пахнет изысканнее, тоньше. Лепестки цветов смоковницы били запахом в нос - особенно сейчас, на пике цветения.
   Здесь Колчак, под вовсю цветущей смоковницей, любил проводить свободное время. Разглядывая небо через листву, более похожую на ворох размашистых куриных лап (только зелёных), покрытых пухом...До чего же это были красивые цветы! А лепестки! Чем-то похожие на вишнёвые, только пошире и ароматней...Или на цветки сакуры - она ведь родственница вишни, только японская, не дающая плодов...Да...Япония...Порт-Артур, плен, золотое оружие...Иногда кажется, что это было какую-то неделю назад, иногда - что века и тысячелетия минули с той поры.
   Нет, всё-таки вишнёвый цвет пахнет изысканнее, тоньше. Лепестки цветов смоковницы били запахом в нос - особенно сейчас, на пике цветения.
   Так, рассуждая о пустяках, Колчаках и отдыхал душой. Он даже научился не обращать внимания на городовых и солдат гарнизона, смешанные патрули из которых крейсировали в огромном количестве по городу. Что поделать? Турки, естественно, не могли воспринять спокойно вхождение Стамбула в состав России. Едва ли не ежедневно в каком-нибудь из районов города вспыхивала то драка, то толпа собиралась для бунта, то пришлые не могли поделить что-то с местными. И если бы не постоянные, ежедневные усилия генерал-губернатора города - Кутепова - то бочка пороха, на которой мы пробовали усидеть, взорвалась бы.
   Вот и сейчас Колчак услышал отдалённый гул. Взрыв?
   Александр Васильевич встрепенулся и принялся оглядываться по сторонам. Так, на норд ничего...Зюйт-вест...Постойте-ка...На зюйт-зюйт-вест клубы дыма, не серые даже или пепельные, а угольно-чёрные.
   Патруль заволновался. Городовые, перебросившись словом-другим с солдатами, побежали в квартал, небо над которым уже потемнело. Солдаты же, посовещавшись, подошли к Колчаку. Их командир, пехоты поручик, то и дело потиравший от волнения сизый свой нос невиданных размеров, козырнул адмиралу и стукнул каблуками сапог.
   - Вам бы в безопасное место, Александр Васильевич!
   - Мне ничего не угрожает. Благодарю! - Колчак встал со скамейки, кивнул патрульным и продолжил прогулку по саду.
   Поручик, Игорь Смольянинов, с которым адмирал познакомился ещё в первый день "посиделок", лишь пожал плечами, зыркнул многозначительно на подчинённых и продолжил следить за Колчаком. Мало ли? Вдруг сейчас бомбист выбежит из подворотни, или башибузук примется палить? Поручик уже не раз становился свидетелем подобных нападений: и глазом моргнуть не успеешь, а площадь завалена трупами. Этого он навидался ещё дома, в России. А теперь и Стамбул ("Нет, он, конечно, ныне русский город...но...знаете ли...") оказался наполнен такими же сорвиголовами. И окажись на их пути Колчак - Игорю голову снесут. А потом пришьют и снова снесут. А потом направят на Сахалин, любоваться улыбками японских пограничников.
   "В общем, неспокойно у нас, милая моя, любимая Анна Васильевна" - Колчак в мыслях уже заканчивал разговор с возлюбленной. Они должны были увидеться в офицерском собрании, сегодня, в девять вечера. Бал, шампанское - и Тимирёва. Нет, всё-таки Тимирёва, бал и шампанское. Да, это ближе к истине. Её муж вот уже который месяц просился на Дальний Восток или на Балтику, желая хотя бы так оградить свою семью от развала. Брак, на самом деле, давным-давно лопнул. На службе Тимирёв появлялся в отвратительном настроении, стараясь лишний раз не оказываться поблизости от Колчака. Но что поделать, если Черноморский флот переведён был в Стамбул? На крохотном пятачке, отведённом под штаб и Собрание, было весьма и весьма трудно не столкнуться нос к носу. Да и вообще, Второй Рим - город маленький.
   Чему подтверждением был несущийся со всех ног вестовой. Ленточка трепетала на ветру, "солнечные зайчики" игрались на матроске, а по лицу градом валил пот.
   Матрос, хрипя, отдал под козырёк и протянул кусок телеграфной ленты.
   - Семён, я ведь просил: не бегай ты за мной. Бери автомобиль, - Александр Васильевич со всей возможной строгостью посмотрел на вестового и, приняв в руки ленту, принялся за чтение.
   "Пград тчк Морштаб тчк Колчаку срочно руки..."
   Курносый, обычно розовощёкий Семён Петров развёл руками.
   - Никак не мог найти. Все разъехались. А тут телеграмма срочная. Пришлось бежать.
   - Что такого срочного... - Колчак замолчал на полуслове.
   "...прибыть в Пград совещания флот тчк Григорович"
   Так. Лично морской министр просил срочно прибыть в Петроград на совещание Моргенштаба. Что-то серьёзное затевается? Скорее всего: после подписания мира с Германией о подобной спешке наверху успели подзабыть. Войны нет? Нет. Так чего волноваться и спешить?
   А тут...
   - Благодарю, - Колчак скомкал телеграмму. Что-то затевается?
   Раздался ещё один хлопок, только громче.
   - Сегодня турки превзошли самих себя, - ухмыльнулся Петров.
   - Похоже на то, - рассеянно ответил Колчак.
   Что бы это могло быть?..
   Кирилл Владимирович запирал на ключ свой кабинет. Да, он, кажется, поменьше регентского, невзрачнее, непритязательнее. И располагается буквально у чёрта на куличках - в бывшем здании Центрального военно-промышленного комитета. Сизов любил вспоминать день своего триумфа. Документы, добытые Бобревым, оказались полной неожиданностью даже для гостя из будущего. Указания на счета, с которых потом платили антиправительственным агитаторам. "Пожертвования" (так назвали эти выплаты присяжные поверенные на процессе) в пользу партии большевиков. Тут была даже не переправленная вовремя по месту назначения записки Гвоздева с требованием высылки ещё денег на подпольную типографию и выдачу денег планировавшим участвовать в забастовке рабочим. Но это были мелочи по сравнению с суммами, выделенными из государственный казны и предназначенным для покупки патронов, снарядов, в конце концов, бинтов. Сто миллионов рублей - вот была минимальная цена предательства военно-промышленных комитетов. На эти деньги можно было купить пятьсот тысяч пулемётов "Виккерс-Максим" (без огромной надбавки, которую требовали поставщики - комитеты заказывали у самых жадных и прижимистых поставщиков, заметьте) - но они были потрачены на революцию. На революцию во время войны. Были и другие доказательства, множество, необозримое множество - и даже лучшие присяжные поверенные, точнее, часть из них - остальные принимали участие в махинациях и оказались на скамье подсудимых, - так вот, присяжные ничего не смогли поделать. Главным обвиняемым должен был выступить Гучков - но он погиб на дуэли со Спиридовичем. Вместо него отбивался Львов. На возглавлявшийся им Союз земств и городов, Земгор, нашлось ещё больше уличающих доказательств. Георгий Евгеньевич, толстовец, критиковавший правительство и не желавший ничего делать для лучшей его работы, не желавший даже занять место критикуемых им министров (и открещивавшийся от этого места, как язвенник от "менделеевки") - он был приговорён к смертной казни через повешение.
   Толпа, славословившая его некогда, теперь улюлюкала и требовала новых казней. Ещё бы! Ведь что мы? Мы же ничего не делали, никого не поддерживали, никому не плевали в лицо. Это другие. А мы завсегда за царя-батюшку. Теперь-то, когда Львов проиграл, теперь-то вся его сущность видна!
   Кирилл едва удержался от того, чтоб не сплюнуть. Ему были противны комитетчики - но ещё более пренебрежения он выказывал таким вот "флюгерам". Жаль, что большая часть восклицавших на страницах газет и в салонах были как раз из "флюгерной" породы...
   Ну да ладно. Сизов улыбнулся. Бывший регент. Да, теперь его так зовут - и никто не понимает, отчего так ухмыляется носитель сего почётного титула при этих словах. Бывший регент, ну что в этом такого? Кирилл даже поспорить был готов, что не родится то произведение, одного из героев которого назвали так разок-другой. И автопробегом никто не ударит по разгильдяйству...Да, кроме первого гонщика империи, конечно же. Та часть души Кирилла, что принадлежала Великому князю, давала о себе знать. Руки так и потянулись к воображаемому рулю, а в ушах шумел ветер, так и желавший скинуть автомобиль с дороги. Но нет! Стихии не победить!
   - Кирилл Владимирович, до завтра, - кивнул покидавший свой кабинет Юровский.
   Бывший хлеботорговец, ныне работавший в целой тьме учреждений, занимавшихся денежной реформой, с извечным меланхоличным видом прошёл мимо. Короткая, словно у солдата, стрижка, огромные уши (это особо заметно становилось в профиль), неизменно подтянутый вид и щеголеватый пиджак. В руках - очередной журнал со статьей или выкладки по тому или иному проекту. Он никогда не боялся в глаза сказать то, что думает, и потому Кирилл его так уважал.
   Сотрудники Общества покинули здание. Кирилл попрощался со сторожем, перекинувшись парой шуток. Дверь уже закрывалась за бывшим регентом, когда он услышал - краем уха - гудки телефона. Шестое чувство, имя которого присвоено бедной печёнке, ноющей при каждом удобном и неудобном случае, заставило Сизова остановиться.
   И точно: почти сразу же вслед за Кириллом выбежал сторож:
   - Кирилл Владимирович! Вам просили передать! - Степаныч был перепуган, его лицо даже побелело. - Кирилл Владимирович!
   - Что просили передать? - бывший регент оставался невозмутимым.
   - Только что в Мюнхене началась революция, - Степаныч аж перекрестился. - Вас просят в Генштаб.
   - Рано начали, - только и ответил Кирилл, мысленно ругая Людендорфа за спешку...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   После революции, чтобы кое-как свести концы с концами, Шустовым пришлось переработать запасы коньячного спирта столетней выдержки. Несмотря на то, что алкогольный напиток, производившийся на трёх заводах - Ереванском, Кишинёвском и Одесском - по правилам должен был бы именоваться бренди, французы официально разрешили именовать его коньяком. Этому помог хитрый ход "Коньячного короля", Николая Шустова. В 1900 году в Париже проходила выставка, на которой проводился конкурс среди виноделов. Жюри, оставшись сверх всякой меры довольно представленным напитком, присудило ему гран-при. Когда Николай раскрыл инкогнито, французам пришлось дать разрешение на гордое название "коньяк" на этикетках "шустовского". Кроме того, семья Шустовых очень плодотворна занималась производством водки, конкурируя с семьёй Смирновых. Последним, однако, революция помогла завоевать всемирную известность. Владимир Смирнов сперва оказался в Стамбуле, затем открыл производство во Львове и в Париже. Даже в одном британском сериале о чиновниках, если говорят о русской водке, имеют в виду именно "смирновку". Вот такая история борьбы двух алкогольных магнатов.
   После революции, при попытке перехода через границу, Манасевич-Мануйлова узнал один из пограничников. Его расстреляли на месте как одного из ярых сторонников свергнутого, классово чуждого строя.
   По итогам Портсмутского мира, которым закончилась Русско-японская война, Южный Сахалин стал частью Страны Восходящего Солнца. Удалось его вернуть лишь после Второй мировой войны.
  
   Леонид наумович Юровский (1884, Одесса - 17 сентября 1938 года, Москва). Некоторое время учился на электромеханика в Петербургском политехническом институте, но затем перевёлся на экономическое отделение, где тогда преподавали Туган-Барановский, Чупров, Струве. Занимался вопросами хлебного хозяйства под руководством Лоренцо Брентано (наиболее известное и доступное произведение последнего - "Народное хозяйство Византии"). В 1910 году присвоено звание доктора политэкономии. Занимался журналистикой. Воевал в Первую мировую войну артиллеристом. Командовал батареей на Румынском фронте. Приветствовал Февральскую революцию, получил пост управляющего Особым статистико-экономическим отделом в августе 1917 года. В сентябре 1917 года настроение Юровского легко передать через процитированные в книге "Денежная политика Советской власти" слова С.Н.Прокоповича, министра сельского хозяйства: "Мы на границе отчаяния...И уже теперь я, как экономист, могу предвидеть тот месяц, когда мы окончательно экономически развалимся". Эти слова были приговором Временному првительству, исполненному спустя несколько месяцев. Долгое время Юровский не принимал большевистского режима. Затем - с началом НЭПа - его отношение переменилось. Юровский работает в Наркомфин, участвует в разработке денежной реформы. Однако вскоре пришло известие о предполагаемой высылке Юровского На "философском пароходе"). Начальство его отстояло. В 1925 году он снова делает значительный вклад в проекты финансовых реформ. В 1928 году поднимает вопрос о махинациях Госбанка со сведениями об обеспеченности червонцев (золотовалютное обеспечение было недостаточным, но данный факт скрывался). Это было связано с тем, что в условиях сворачивания НЭПа падали поставки зерна за границу и приходилось продавать золото (скажем, с 31 декабря 1927 года по июль 1928 года - около 97 (девяноста семи) тонн золота). За 1927 - 1928 годы было продано 160 (сто шестьдесят) тонн золота. Показатели 1921 года были превзойдены. Одновременно эмиссия начинала гарантироваться ещё не добытым золотом "Союззолота". Далее Юровский, долгое время противившийся такой политике, в очередной раз потребовал отставки. Он был переведён а планово-экономическое управление. В 1930 году стал членов Совета госбанка. После "покаяния" Рыкова Юровский был арестован. Репрессирован вместе с Кондратьевым - предсказавшим Великую депрессию (сбывшееся предсказание он имел "удовольствие" лицезреть сквозь тюремную решётку). По болезни (просьба об освобождении была поддержана Генпрокурором И.А. Акуловым). Политбюро вынесло решение об освобождении Юровского. В конце 1937 года - снова арест, 17 сентября 1938 года - расстрел. Его сын погибнет в 1943 году на войне.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Глава 2

   Наконец-то долгий перелёт закончился! Дмитрия Петровича Бобрева нещадно укачивало с непривычки. А уж сколько раз он, побывавший не в одной переделке офицер, боязливо поглядывал в иллюминатор, с каким замиранием сердце всматривался в раскинувшиеся внизу поля и леса. Хотя, на самом деле, было так высоко, что не очень-то и страшно. Может, просто не верилось, что он летит на такой высоте. К счастью, "Добрыня" делал остановки с похвальной частотой: то заправка, то "знакомство с прелестным видом" леса, то ещё что-то. Сикорский уж так расстарался, что самолёт можно было посадить буквально на сжатое поле, не на загодя подготовленную полосу.
   Но более всего захватывали дух приёмы в городах. Конечно, Варшава ещё не отошла от Великой войны (в первую очередь - толп беженцев, а потом и эвакуации), но жители выглядели опрятными и в целом счастливыми. Поляки за прошедшее время так и не решили, как же себя вести. Война, манифест Николая Николаевича о скором даровании им различных свобод, немецкая оккупация, победа русского оружия - всё смешалось в их головах. Регент много чего обещал и кое-что успел сделать, но что же будет с польским королевством? Восстановится ли Речь Посполитая?
   Бобрев порой ловил на себе выжидающие взгляды поляков: они ждали от каждого русского, мало-мальски связанного с правительством, официальных заявлений. Не все, конечно, так смотрели, отнюдь. Кое-кто поглядывал одобрительно, а кто-то со злостью. Великая война так и не решила польский вопрос, как, собственно, и мирная конференция. Что-то будет скоро? Новое восстание?
   Дмитрий пытался гнать от себя подобные мысли. Не о том ему сейчас думать надо, не о том. Впереди ждала Прага, новая работа, великие свершения...А позади - великая любовь. Как там Анна? Приедет? Или нет, лучше пусть не приезжает пока что! Слишком много опасностей ей грозит вдали от дома, под самым боком революционной Германии. Да и в случае чего на Бобрева не смогут давить.
   В Варшаве задержались ненадолго, буквально на вечер и ночь. Ранним утром, пока ещё на траве сонно лежали капельки серебристой росы, "Добрыня" поднялся в воздух. Теперь они летели практически напрямую в Прагу. Что же там будет?
   За иллюминаторами летели птички, стреляли пулемёты, развевались красные флаги...
   "Красные флаги?" - пронеслось в голове Дмитрия, и он проснулся. Кто-то тряс его за плечи. Бобрев прищурился, привыкая к ярко бившему прямо в глаза свету, силясь рассмотреть, какой же изувер разбудил...
   Сперва выплыли из сплошного белёсого потока очертания головы и плеч, затем - волосы, не просто гладко причёсанные, а прямо-таки прилизанные и, наконец, лицо. В голове Бобрева всплыли строки из какого-то романа: "На лице лежала печать сладострастия...". Кто же автор-то? Неужели ему снится герой того произведения...Как же там...Как же его зовут-то...
   - А Вы, Дмитрий Петрович, изрядный соня! Да-да, и не спорьте! Таки соня, ничего не попишешь! - усмехнулся, открыв острые зубы, Ивушка.
   Манасевич-Мануйлов и был тем "героем романа", который разбудил Бобрева. Да ещё как разбудил! Самым наглым образом, когда красные флаги...Да что ж такое? Что же там, во сне, делали красные флаги?
   - Проспали самое интересное! Мы же через Германию пролетали! Да-с! Прелюбопытнейшее зрелище, скажу я Вам! Пришлось лететь деревушками: передавали, что по обоим берегам Одера волнения в городах. То ли монархисты, то ли немецкие марксисты-большевики, то ли все сразу...
   Ивушка задумался. В таких случаях он всегда опускал взгляд, морщил лоб и сидел с насупленным лицом, как будто бы разгадывал самую сложную головоломку в мире. Хотя, может быть, так и есть?
   - В таком случае нам предстоит ещё больше работать, не так ли? - подавил зевок Бобрев. - Вы разбудили меня только для того, чтобы поговорить о немецких марксистах?
   Сонный, Дмитрий редко бывал вежлив, но практически всегда оказывался прямолинеен донельзя. Не самая лучшая, мягко говоря, черта для человека его профессии, но что уж поделаешь? Вот сейчас он проснётся...
   Или его разбудят. Сильно так, обухом по голове.
   - Так дело в том, что мы скоро прибудем в Прагу. Инструкции помните? Основные цели и наиболее важных для нашего дела людей?
   А как же! Всё это Бобрев мог бы произнести, разбуди его в любое время ночи, да ещё во время первого часа такого сладкого сна после двух бессонных суток...Ну да ладо, в сторону поэзию. Расстановку политических сил Дмитрий более-менее хорошо усвоил, знания же окрепнут по мере пребывания в Праге. Тем более столица молодой Чехословакии бурлила, пенилась новыми партиями едва ли не каждый день. Непривычно было произносить имя новой страны: кто бы мог подумать ещё года два назад, что карта Европы так переменится! Королевство сербов, хорватов и словенцев, вольный город Данциг, Чехословакия, совсем уж непонятная Саарская область - да ведь это фитили, проведённые прямёхонько к пороховой бочке под названием "Европа"!
   Что уж говорить, если страна чехов и словаков (кто помнит, что там четверть населения немцы, да ещё есть венгры, поляки, русины...) не разобралась, что же она - республика или монархия. Последнее было самым интересным моментом.
   Вот уже год обязанности главы государства исполнял Масарик, известный философ, либерал и американофил (в самых разных смыслах - он был женат на американке) въехавший в свою резиденцию, Пражский Град, на карете императора Франца Иосифа. Через считанные месяцы должны было состояться Учредительное собрание, на котором представители партий решили бы, куда двигаться дальше. Томаш Гарриг Масарик пробивал идею превращения Чехословакии в Республику.
   На противоположной стороне баррикад (Бобрев мысленно постучал по дереву, чтобы не накаркать) стоял Карел Крамарж, православный правый политик, женатый на русской - бывшей жене одного из знаменитых Абрикосовых. Юрист, получивший блестящее образование в трёх университетах, он занимал пост премьер-министра.
   Ожидалось, что борьба на Учредительном собрании развернётся между этими двумя людьми. Понятно было, кого именно Бобрев со товарищи должен поддержать, здесь даже инструкции не понадобились. Но каким образом?
   Основное бремя ложилось отнюдь не на плечи Дмитрия Петровича. На самом деле, он даже не знал, кто же является настоящим руководителем группы. Только в отношении Ивушки и ещё нескольких человек последовали чёткие разъяснения от Кирилла. Бобрев считал подобные ухищрения, более подходящие для каких-нибудь бомбометателей, излишними, но приказ есть приказ. Регент желал законспирировать донельзя всю операцию. На самом деле, желание похвальное, но...Дмитрий просто не привык к подобному. Так он ещё никогда не работал. Интересно, что-то будет дальше?
   Цветовое пятно привлекло внимание Бобрева. Он пригляделся: в иллюминаторе показались крыши пригородов Праги. Черепица...Башенки...Да, это она...
   Сейчас бы прильнуть к иллюминатору, да только вездесущий Ивушка мешает! Сам вовсю смотрит на потихоньку увеличивающийся город: "Добрыня" заходил на посадку.
   Пассажиров затрясло в креслах. Сердце ушло в пятки. Засвистел ветер по ту сторону иллюминаторов. Бобрев вжался в сиденье, а руки до белых костяшек сжали подлокотники.
   "Господи, и зачем придумали самолёты!" - мысленно воскликнул Дмитрий.
   Но наконец - кажется, через целую вечность - "Добрыня" ударился о землю колёсами. Стук был страшный, но какой же приятный, на самом-то деле! Это значило, что пассажиры вот-вот ступят на твердь!
   Наконец, до ушей Бобрева донеслись звуки марша. Кажется, что один и тот же оркестр разъезжал по городам назначения, причём с обгоном! Неужели второго "Добрыню" запустили с более мощными двигателями? Или проклятый самолёт медленнее поезда? Тогда срочно ссаживаться с этой летающей камеры пыток и на поезд! Какое блаженство было бы!
   - Ну-с, господа послы доброй воли и специалисты! - раздался насмешливый голос Ивушки, знаком попросившего Бобрева пройти в салон.
   Дмитрий, чуть покачиваясь, поднялся с сиденья и дал дорогу неугомонному Манасевичу. Казалось, тот считанные минуты назад лежал на удобном диванчике, а не пережил дикую тряску.
   - Приготовимся к радушной встрече братьев-чехов! - подмигнул сидящим в салоне "Добрыни" спецам Манасевич.
   От этой улыбки дрожь пробирала до самых кончиков пальцев, настолько многозначительной та была. Ивушка, наверное, уже просчитывал будущие свои шаги.
   Бобреву же оставалось набрать в грудь побольше воздуха и зашагать навстречу судьбе. Признаться, он не волновался так даже во время облав на германских шпионов, хотя они те ещё супчики были!
   Кто-то раскрыл дверь салона, и внутрь ринулись бравурные звуки какого-то марша. Донёсся шум толпы, приветствовавшей дорогих гостей. Издалека казалось, будто бы свои, русские, кричат, да только коверкая слова. Где-то Бобрев слышал, что чехи хорошо русских понимают, а вот наоборот - не очень. Что ж, дело поправимое. Тем более Дмитрий надеялся на вековое двуязычие пражан: тут немцев до девятнадцатого века было больше, чем чехов, а уж говор германцев Бобрев знал неплохо.
   Наконец пассажиры потянулись наружу. Манасевич, ухмыляясь, протолкнул Дмитрия вперёд себя: хитрец и здесь не хотел высовываться, скрывшись за спиной более крупного коллеги. Эх, Ивушка, Ивушка, с таким подходом однажды придётся серьёзно поплатиться! Словно бы услышав мысли Бобрева, Манасевич-Мануйлов громкой зашептал у самого уха:
   - Ничего, сперва Вы меня прикрываете, а потом я - Вас.
   - Надеюсь, мне никогда до этого не дожить, - отшутился Дмитрий, закрывая ладонью глаза от чересчур ярких солнечных лучей.
   - А таки всё бывает, таки да, - с дурашливым одесским акцентом произнёс Ивушка. - Таки да, всё бывает...
   Последние слова прозвучали печально и задумчиво.
   Солнце слепило глаза, и Бобрев сначала не мог разглядеть происходящего. Но постепенно мир вокруг приобретал чёткие очертания.
   "Добрыня" сел на расчищенной от даже самой захудалой травинке голом поле. Саженях в сорока раскинулись домики, с неизменными черепичными крышами. На стенах даже с такого расстояния виднелись следы недавнего ремонта: здания приводились в порядок в невероятной спешке. Будто бы и не специалистов встречали, а полномочных представителей империи! Или здесь их за таковых почитают? Бобрев в какой-то момент даже подумал, что истинную цель их визита уже успели растрезвонить местные газеты. А что? Такая толпа собралась! Столько людей собирается, чтобы поглазеть на нечто диковинное - а о подобном любят написать в утренней газете. Может быть, чешские пестрели заголовками вроде "Спешите видеть! Русская агентура прибывает в Прагу!" или "Все русские шпионы в одном месте - только здесь и только у нас!".
   Народа и вправду собралось великое множество. Даже солдаты (вместо полицейских решено было обеспечить "почтенный караул" из чехословацких легионеров) не в силах были оттеснить всех любопытных за ограждение, и многие пражане прорывались к самому трапу. Детвора оккупировала крыши окрестных домов. То тут, то там виднелись дамские шляпки.
   "Хоть бы в воздух не бросали! Этакие махины упадут - голову снесёт!" - без малейшей тени иронии подумал Бобрев.
   Действительно, иные женские головные уборы были настолько замысловатыми, что казалось, будто там расположили целую клумбу каким-то совершенно невероятным образом. Упадёт такая- и поминай. Как звали.
   "Как только тяжесть этакую на столь тонких шеях носят?" - подумал вдогонку Бобрев.
   Он привык, что жена носит нечто очень простое, без признаков буйной (во всех смыслах) фантазии. Да, он скучал, он невероятно скучал по ней...Может, всё-таки ему удастся выбраться хоть ненадолго домой? Или...
   - Ну Вы хоть улыбайтесь впопад, Дмитрий Петрович, - хлопнул по спине Манасевич-Мануйлов.
   Щуплый-щуплый на вид, а в руках чувствовалась недюжинная сила! Отчего-то подумалось, что Ивушке особо удаётся душить людей. Бобрев скосил взгляд на вовсю улыбавшегося Манасевича. Тот, будто бы вновь подслушав мысли Дмитрия, лихо подмигнул.
   Дабы оторваться от не самых весёлых мыслей, пришлось послушать, что там говорят встречающие.
   На трибуне, украшенной чехословацкими флагами и гирляндами цветов, расположился профессорского вида мужчина. Уже немолодой, лет за шестьдесят, в руках шляпа федора, чёрная, или серая. Цвет было разобрать трудно, да и то, головной убор выступающего Бобрев запомнил потому, что оратор постоянно сжимал верх шляпы при произнесении речи. На плечи накинуто пальто, тоже серое, под цвет федоры. Особо запомнилась Дмитрию накрахмаленная (она прямо-таки сверкала в лучах солнца) рубашка, чей воротничок, наверное, был потуже удавки, и закрывал всю шею до самого подбородка.
   Между тем, в речи и в жестах оратора был виден резкий контраст. Руки отчаянно сжимали шляпу, порой уходя в свободный "полёт", а лицо оставалось практически бесстрастным. Глаза закрыты круглыми очками, подбородок спрятался за седой бородкой, как губы - за такими же усами.
   Бобрев пригляделся. В голове сразу же всплыли фотографические карточки. Через мгновение что-то будто щёлкнуло.
   Да это же Масарик! Точно! Так вот кто ораторствует - глава буквально новорождённого государства, собственной персоной! Ну да, он ведь философ на троне - профессор философии, ему не впервой читать возвышенную речь.
   Тадеуш читал речь на русском, довольно-таки неплохо, но видно было, что для него это редко используемый язык. Да и вообще, отсутствовало то пламя, которое горит в напавшем на любимую тему ораторе. Все эти "горячие приветствие", "братья-славяне", "два великих друга и товарища" и прочее уже успели набить оскомину.
   Но вот Масарик, коротко кивнув, покинул трибуну, и на неё бодрым шагом, чуть ли не бегом, взошёл разительно отличавшийся от президента Чехословакии человек. Несмотря на прохладу, он был в распахнутой визитке. Короткая стрижка, маленькая эспаньолка, полноватое лицо делали его молодцеватым на вид. А этот огонь в глазах! Даже на таком расстоянии чувствовался тот задор, который исходит от него, что Бобрев весь подобрался. Так, кто же это?
   Но стоило только оратору на прекрасном русском произнести, с жаром, с чувством, от всего сердца: "Знайте! Вы у себя дома, а не в чужой стране!" - как вновь картина сложилась воедино. Произносил приветственную речь Карел Крамарж. Бобрев присмотрелся. Поодаль, с левой стороны от трибуны, в неброском, но изысканном платье (семейная жизнь научила Дмитрия приглядываться к одежде) застыла по виду русская дама. Да, это была Надежда Абрикосова, та самая русская любовь Крамаржа, которую тот добивался столько лет.
   Сколь разительным было различие этих двух политиков! Сейчас, в самом начале жизни Чехословакии, они боролись наравне: Масарик как "отец-основатель" и Крамарж как давно известный и весьма популярный "борец за славянское объединение". И за последнего предстоит вести бои с любым противником. Ведь Карел - знаменосец союза с Россией и чехословацкой монархии с Романовым на престоле. Да, на Учредительном собрании через полгода всё и решится...
   Крамарж, под грохот аплодисментов, сошёл с трибуны. Вот они поравнялись - первые среди равных - и застыли на мгновение. Кто из них, американофил или русофил, встанут у кормила власти нового государства? Чьи сторонники одержат верх на Учредительном собрании? Только время покажет.
   "Ну а мы поможем. Немножечко. Никто и не заметит трудов бойцов невидимого фронта" - Бобреву вспомнились присказки регента. Как он там? Чем сейчас занят? И что творится в России?...Как там любимая...
   Наконец, с торжественной частью было покончено. После выступления доброго десятка самых разных людей, говоривших в основном на чешком, но нет-нет, да вставлявших пару-тройку слов на русском, к "Добрыне" подъехали автомобили. Несколько грузовиков и три подновлённых по случаю встречи "Рено", украшенных цветами - вот и весь кортеж. Чувствовалось, что сейчас в Чехословакии некоторые проблемы со свободными средствами - столько всего предстояло сделать! Особняком смотрелся горделивый "Роллс-ройс", с вензелем "К" на капоте - личное авто Крамаржа, которое хозяин дал на время для использования в государственных нуждах.
   Сам премьер-министр занял место подле водителя, а трое представителей русской делегации расположились на пассажирских сиденьях. Это были "свадебные генералы", в чинах и регалиях, которые официально возглавляли действо с русской стороны. Отвод глаз, не более.
   Настоящие же "работники" заняли сиденья в простеньках "Рено".
   - А Вам не кажется, что нас раскроют в два счёта? Уверен, что найдутся люди, могущие нас узнать в лицо или по фотокарточке! - тихо сказал Манасевичу Бобрев.
   Точнее, ему показалось, что тихо - машина гудела жутко, народ шумел, и приходилось едва ли не орать прямо в ухо, чтобы хоть что-то расслышать.
   - Да-да, прекрасная встреча! - невпопад проорал Манасевич. - Ваша жена была бы счастлива побывать здесь! Я уверен!
   Дмитрий одёрнул себя. Ивушка намекнул, что о подобном лучше не рассуждать. Бобрев уже сомневался, правильно ли сделал, приняв участие в акции. За прошедшее время, такое мирное время, он подрастерял многие свои навыки и позабыл, что такое конспирация. Да, уж сколько всего приходилось вспоминать прямо на ходу! Готов ли он нести тяжёлое бремя на своих плечах? Или лучше сообщить Кириллу, что он уже не тот?
   Против последнего решения восстала гордость офицера и чувство долга. Как?! Отказаться от приказа? Признать себя некомпетентным? Неспособным? Нет уж! Предстоит много работы, но Бобрев справится!
   Манасевич покачал головой, глядя на лицо Бобрева. Было видно, что в душе офицера идёт борьба. Ивушка стал сомневаться, готов ли Дмитрий к возложенной на него задаче...
   Они ехали по узким, истинно средневековым улочкам, едва не чиркая дверцами авто о стены приземистых домиков, когда впереди показались шпили и башни грандиозных - по сравнению с уже виденными пражскими зданиями - замков и дворцов, Пражский Град. Жавшиеся друг к другу, они сперва казались единым целым, но при приближении появлялось понимание: это чуть ли не десяток роскошных построек в самых разных стилях и самых разных времён, над которыми господствовали позеленевшие от влаги крыши собора Святого Вита.
   Наконец, автомобили выехали на площадь (показавшуюся Бобреву много-много уже Невского проспекта в самом узком месте) - и впереди показались ворота, ведущие в Пражский Град. Непременные античные герои на приземистых известковых основаниях, изваянные в бронзе, застыли на страже кованых решёток. Это было, конечно, красиво, но впечатляло отнюдь не так, как тот же Петергоф или Зимний дворец. Видно было, что ты в центре бывшей провинции, а не целой империи.
   "Роллс-ройс" поехал вперёд, увозя "начальство" далее, в самое сердце Чехословакии, а остальные делегаты поехали в другую сторону.
   - А сейчас нам покажут будущее место работы.
   Манасевичу орать не пришлось: здесь, у ворот Града, было намного тише.
   Дорога заняла от силы минуту-другую.
   Авто остановились у трёхэтажного дома с красной черепичной крышей, с виду ничем особо не выделяющегося на улице. Ну разве что фасад был выполнен в венецианском стиле: колонны, стены, выложенные жёлтым кирпичом-плинфой, два ряда окошек в двускатной (да-да, вы угадали, ещё и черепичной) крыше. Домик словно бы сутулился, борясь за место под солнцем с соседними постройками, впритык к нему подступавшими. Но, в общем-то, с виду здание было просторны, чем-то неуловимо напоминавшим штаб-квартиру Службы имперской безопасности в Петрограде.
   Водители-чехи помогли вынести ящики и чемоданы из грузовиков и, тепло попрощавшись на ломанном русском, уехали. Бобрев застыл со всем своим нехитрым скарбом, рассматривая свой будущий дом на ближайшие...следующие...Дмитрий даже не знал, сколько времени он проведёт здесь.
   - Ну-с, с прибытием! Потом надо будет посидеть, отпраздновать, что ли, новоселье! - рассмеялся Манасевич-Мануйлов за спиной Бобрева.
   Дмитрий так и представил себе Ивушку, потирающего руки и облизывающего при мысли о застолье. Тот, наверное, и от присутствия дам не отказался бы...
   Предел размышлениям Бобрева был положен открывшейся дверью. На пороге, ничтоже сумнящеся, застыл...дворецкий. Да какой знакомый!
   Да-да, это был тот самый - "почтенного вида старик" - что встречал его когда-то в дверях штаба сибовцев. Он практически не изменился, разве что в разлапистых усах стало ещё больше седины, а на макушке - ещё меньше волос. Но огонь ещё горел в его глазах, движения были отточенными и выверенными, а под ливреей, Бобрев не сомневался, покоился с годами не ставший менее смертоносным "Кольт".
   - Добро пожаловать, - коротко кивнул дворецкий. - Заждались.
   - Иваныч. Ну чего ж ты так официально! - всплеснул руками Манасевич.
   Бобрев даже повернулся, чтобы не упустить момент.
   Ивушка поистине театральным жестом возвёл очи горе, беззвучно шевеля губами и корча страшные гневные рожи.
   - По Вам плачет Дирекция Императорских театров, - всё так же бесстрастно кивнул дворецкий. - Прошу вас, господа, пройти внутрь.
   Чуть отойдя в сторону, он позволил самым любопытным "делегатам" прямо-таки не войти - ворваться в здание. Ещё бы! Обрывки слухов, долетавшие до них, говорили о чём-то невообразимом, что скрывалось за стенами этого дома. Но возгласы разочарования, донёсшиеся из-за двери, похоронили надежду остальных на сюрпризы, поджидавшие их.
   Манасевич-Мануйлов, прекратив корчить рожи, прошёл в дом, когда уже стихли и без того негромкие причитания делегатов. Бобрев заметил, как Ивушка и дворецкий обменялись едва уловимыми кивками. Что бы это значило?
   Манасевич тащил свой непомерных видов чемодан, из которого торчали во все стороны края сорочек и каких-то непонятного назначения тряпочек всех существующих цветов, а заодно - каким-то чудом - нёс объёмистый саквояж.
   Дмитрий со своим нехитрым скарбом последовал за Ивушкой.
   Тень. Скрип двери. Полумрак и неизвестность нового дома. Бобрев старался запомнить каждый своё, каждый оттенок чувств, возникающих сейчас у него в душе. Мало ли, вдруг он захочет написать мемуары о том, что же происходило здесь, в стенах штаб-квартиры русской миссии?
   Парадная была чистенькой, но довольно-таки маленькой. Серый ковёр, устилавший каменный пол, несколько портретов (оставшихся от прошлых хозяев, ни иначе) в дешёвых рамах, кадка с цветком, уходившие направо и налево лестницы, ведущие на верхние этажи, дверца в помещения первого этажа -вот, собственно, и всё. Небогато. Ах, да!
   Дмитрий задрал голову. Над центром парадной свисала люстра-цветок. Кованая латунь, какие-то декоративные цветочки, четыре больших простеньких плафона, закрывавших электрические лампочки - вот и всё богатство. А на пересечении ламп-лепестков поблёскивало цветное стекло.
   - Улыбнитесь, Дмитрий Петрович, - хмыкнул Ивушка. Просьба казалась глупой, но голос Манасевича был совершенно серьёзен - Улыбнитесь пошире.
   - Всё шутите, - пожал плечами Бобрев.
   - На этот раз - нет, Дмитрий Петрович, - Манасевич жестом попросил Дмитрия отойти в сторонку, а затем встал под самой люстрой. - Видели то стёклышко?
   - Да, видел, - тут до Бобрева начало что-то доходить...
   - А теперь, - Ивушка кивнул в сторону портрета, висевшего на стене напротив.
   Неказистая дама в платье века этак восемнадцатого, державшая руках чёрную собачонку. Животное свирепо раскрыло пасть, в которой сверкал тёмный зуб...Сверкал?
   Бобрев пригляделся получше. Потом подошёл к портрету.
   В это время остальные "делегаты" уже разбрелись по дому, пытаясь найти хотя бы временное пристанище для багажа. Только дворецкий Иваныч, Манасевич-Мануйлов и Бобрев остались в парадной.
   - Вот здесь, - Ивушка говорил тихо, чтобы его не было слышно из других комнат.
   Но, в общем-то, острой необходимости в этом не было: стены подверглись небольшим изменениям, и звукопроводимость в них снизилась.
   Манасевич для большей понятности ткнул пальцем в морду собачке с портрета.
   - Так вот, вот здесь расположен объектив фотоаппарата. Как и здесь, - тонкий палец с длинным ухоженным ногтем теперь указывал вверх, на люстру. - И ещё кое-где в стенах проделаны подобные отверстия. Затем негативы попадут в проявочную комнату, обустроенную тут же, в подвале.
   Дмитрий покачал головой. Да! Какая идея! Кажется, даже рот раскрыл - и это он, привыкший ко всяким "штучкам".
   - Господин Бобрев, выпейте, станет легче, - услужливый дворецкий протянул, кажется, появившийся ниоткуда стакан с водой.
   Глоток и вправду вернул Дмитрия с небес на землю.
   - А вот и отпечаточки пальчиков, - точь-в-точь актёр, играющий злодея на провинциальных подмостках, Ивушка потёр руки от удовольствия. - А если бы отказались, всё равно бы дактилоскопировали Вас как-нибудь. Как и каждого посетителя.
   Бобрев прищурился. Какие ещё сюрпризы его ожидали?
   - Скоро сами всё узнаете, сами, - и вновь Манасевич прочёл по лицу Бобрева его мысли.
   - Но откуда Вам, - с нажимом на последнем слове произнёс Бобрев, - известны эти секреты?
   - Ах, что, неужели я забыл Вам рассказать? Горе мне, забывчивому! - жеманно поднёс ладонь левой руки ко лбу Манасевич. - Горе! Меня подводит присущая мне с детства скромность! Ведь я тот самый человек, который и придумал все эти сюрпризы!
   Вот на этот раз Бобрев наконец-то удивился, совершенно искренне удивился...
  
  
  

Глава 3

  
   Сколько же лет прошло с тех пор, когда он в последний раз вступал на эту землю? Кажется, что целая вечность. Хотя...Постойте-ка! Лет десять, не меньше! Славная должна была быть экспедиция, но возрождение флота было важнее. Годы работы, боёв, сражений - и вот он снова здесь, разглядывает Золотой Рог.
   Бухта мало чем походила на своего "прародителя". Не отражалась в ней Святая София, не сновали туда-сюда турецкие лодочки. Но только одно роднило их - теперь оба Золотых Рога принадлежали России. И дальневосточный должен был стать новой кузницей славы для нашей страны.
   В голове проносились воспоминания о встрече с бывшим регентом. Как звучало-то! Бывший регент!..
   Кирилл улыбнулся. В последнее время появилось что-то в этой улыбке...печальное?
   - О, нет, Вам показалось, дорогой мой Александр Васильевич, - отмахнулся Кирилл.
   Он подошёл к окну своего кабинета с видом на Неву. Вот сейчас он заприметил чайку, распростёршую крылья над серой водой и ещё более серым, сковывавшим её гранитом. Чайка меланхолично летела по-над головами публики. Она, публика, любовалась особняками. Кто-то, однако, спешил в сторону Английской набережной и Васильевского острова. В лучах закатного солнца красная штукатурка Зимнего подёрнулась багрянцем, приобретя жутковатый вид. Почему в голову лезли только страшные образы и меланхоличные ассоциации?..
   - Не обращайте внимания, Александр Васильевич, просто недосыпаю. Я завидую Юстиниану, который мог с четырёх утра до позднего вечера работать на протяжении десятилетий. Хотя к концу жизни он, говорят, помешался...Но ведь никто никогда не свяжет два эти факта, так ведь?..А впрочем, мне в самую последнюю очередь хотелось бы обсуждать византийскую историю. Это скорее мысленная связь с другим портом, Владивостоком...
   Кирилл забарабанил пальцами по подоконнику. Он стоял спиной к адмиралу, занявшему удобное, глубокое кресло несколько справа от рабочего стола Великого князя. Бывший регент выждал время, чтобы Александр Васильевич угадал, о чём пойдёт речь. Посчитав мысленно до пятнадцати, Кирилл развернулся.
   - Вы нужны мне там, Александр Васильевич. Поверьте, назначение уже дело решённое, остались только сплошные формальности. Кроме одной.
   Кирилл наклонил голову и обхватил ладонью подбородок.
   - Вы согласны? Видите ли, предстоит тяжёлая, очень ответственная...
   Было заметно только, что тяжкие думы одолевают его. И вправду, кто же увидит, что там, на губах, прикрытых пальцами, играет улыбка?..
   - Я согласен, Кирилл Владимирович! - Колчак не встал даже, подскочил с места.
   Он рвался работать, действовать, поднимать, организовывать своё любимое детище - флот.
   - Благодарю Вас, - бывший регент протянул руку, и она оказалась захвачена в настоящую клешню морского краба.
   "Благо не морского волка" - мысленно сострил Кирилл.
   Они проговорили несколько часов, обсуждая, что требуется сделать в первую очередь. Великий князь с удовольствием несколько раз отметил, что Колчак на голову выше его в понимании нужд флота и вообще - всей восточной окраины страны. К сожалению, он был несколько слабоват в понимании международной обстановки. Разве что в одном он, возможно, превосходил десятки дипломатов старой, "домукденовской", школы.
   - Кирилл Владимирович...Я бы хотел узнать, какой позиции мне следует держаться на посту относительно Японии? Я бы желал проводить жёсткую, чёткую линию, чтобы показать, что с Дальнего Востока нас не выбьют и что второго Порт-Артура им не видать. Но...
   Адмирал был слишком прямолинеен в некоторых вопросах. В общении с японцами это, к сожалению, могло навредить. Здесь требовался настоящий дипломат. На счастье, такой на примете у Кирилла имелся. Правда, тот скорее был специалистом по Корее, однако же опыт в дальневосточных делах не подвергался никакому сомнению.
   - Я бы предпочёл, чтобы во главу угла Вы ставили интересы России. Но без конфронтации. Нам нужно несколько лет мира на тамошних рубежах. Правда...Это будет сложновато...
   Ещё бы! В Китае вовсю кипит гражданская война. В известной Кириллу истории многие белогвардейцы успели в ней поучаствовать, а кое-кто даже штурмовал Пекин. Сейчас же обстановка была несколько иной. Предстояло не дать японцам и американцам обрести там чрезмерно сильное влияние. Да, надо бы, конечно, толкового специалиста по "сухопутным делам"...Но...где же их сейчас взять на Дальнем Востоке?.. Был один, да только в реальной истории они с Колчаком оказались на ножах. Ладно. Придётся пробовать.
   - Всецело полагаюсь на Вас, Александр Васильевич! - снова крепкое рукопожатие.
   Свет заходящего солнца упал на Колчака. И то ли почудилось Кириллу, то ли в самом деле на него смотрёл орёл, летевший осматривать свои владения?..
   Отмахнувшись от странных ассоциаций, Кирилл сел просматривать отчёты Службы имперской безопасности. Что-то странное в них было, точнее, в действиях "рэволюционеров". Какая-то... система, что ли? Требовалось ещё раз всё прочесть и проанализировать...
   Он вздохнул полной грудью, сойдя на перрон. Проводник взял под козырёк и низко поклонился одетому в походную форму Колчаку. Ещё нескоро он привыкнет к тому, что последний нищий в этом порту знает его в лицо, а потом для Александра Васильевича подобная учтивость сейчас оказалась неожиданной.
   - Добро пожаловать! Уж и заждались, когда Вы сюда приедете, Александр Васильевич! - подобострастно (в общем-то, как и полагалось проводнику) пробубнил усач в ливрее.
   - Благодарю, милейший, - кивнул Колчак и сунул ему двугривенный на чай. - А не подскажете, где...
   В поезде голова его была занята мыслями об устроении флота, а потому расспросить о местных новостях он забыл.
   - Александр Васильевич, с приездом Вас! - грянул торжественный бас из-за спины. - Давай!
   Вслед басу понёсся туш, чьи звуки должны были настроить на самый весёлый и добродушный лад высокого гостя.
   Колчак обернулся. Извечная толпа (иногда Александр Васильевич думал, будто бы к вокзалу начальство приставляет сотню-другую "прохожих", в чьи обязанности входит создавать толчею на перроне) расступилась, явив взору военный оркестр и несколько десятков радостно махавших офицеров. Видимо, решили сделать сюрприз. Пусть адмирал думает, что прибыл тайно, и что сможет устроить ревизию во время молниеносного визита! Ему даже дали минуту-другую чувствовать себя "инкогнито" во Владивостоке. Но минута тишина завершилась, разорванная в клочья тушем и приветствиями.
   - Ура адмиралу Колчаку!
   - Пожалуйте!
   - Мы рады...
   - Разрешите представиться!..
   - Александр Васильевич, это такая шельма, Вы ему и фуражки своей...
   - Искренне рад!
   - А помните, в Порт-Артуре...
   И только один человек выделялся из всей толпы. Может быть, причиной тому была блестевшая на солнце лысина? Или же вицмундир министерства иностранных дел, выделявшийся среди кителей морского офицерства?
   - Позвольте представиться! - учтиво кивнул дипломат. - Сергей Виссарионович Чиркин, назначен недавно на должность советника по делам корейским и японским...
   - Рад! Очень рад! Никогда не слышал о такой должности, если признаться...
   - Я тоже. До моего на неё назначения, - тонко улыбнулся Чиркин.
   В то мгновение Колчак понял, что бороться на поле интриг с этим человеком ему бы не хотелось...

***

      Бобрев решил присмотреться к городу. Несмотря на все попытки Ивушки набиться в спутники, Дмитрий Петрович отказался. Он решил натренировать память, путешествуя по здешним улицам. Так он делал всякий раз, когда оказывался в неизвестном для него городе. Когда рядом с тобой проводник, память расслаблена. Ты скорее обращаешь внимание на разговор, на рассказы собеседника о себе и о городе. Ты чувствуешь себя в безопасности, чужой город тебя не пугает. Но если возникнут трудности - скажем, спутника позовут неожиданные дела - то обратный путь удастся вспомнить с большим трудом.
      Нет уж. Дмитрий был уверен, что стоит полагаться только на себя, а потому сейчас, под мерный стук капель теплого пражского дождя, открывал для себя столицу новорожденного государства.
      Город этот Бобреву, без сомнения, понравился. Здесь не чувствовалась такое тихое, едва заметное, но гулкое и опасное презрение к русским, как то было в Гельсингфорсе. Финны-горожане провожали каждого русского офицера недобрым взглядом. Даже то, что по сути финн пользовался всеми правами на территории империи, тогда как русские были практически гражданами второго сорта, что Финляндия была некоей близкой, но заграницей, а не полноценной частью империи - не уменьшало чувства обиды покоренных. А может, эти особые права финнов были тому виной...
      Здесь же, вдалеке от границ империи, всякий русский мог чувствовать себя почти как у себя дома. Чехи, завидев мундир (сегодня Бобрев, к счастью, решил сменить его на штатский пиджак) офицера русской императорской армии, салютовали или кричали что-то вроде: "Гура грдинам освобожденья! Гура братьям славенским!". Когда Манасевич пояснил, что так местные приветствуют "героев-освободителей", то Бобрев лишь пожал плечами. Он знал, что чехи сами себя освободили, когда Австро-Венгрия пала. Они ни у кого не спрашивали разрешения, и тем более за них не боролись русские солдаты. Но зато наши сражались там, где-то далеко-далеко, против германцев и австрийских немцев...
      Дождь стал злее: сняв маску, он обернулся ливнем, который, казалось, вот-вот затопит древнюю мостовую. Бобрев поспешил под козырек двухэтажного здания с яркой вывеской. Внутрь ему заходить не хотелось, ведь не магазины сейчас манили его, но сам город. Тем более ему не хотелось оказаться в обществе чехов, чей язык он еще не очень хорошо понимал.
      К сожалению, стремление к одиночеству сыграло злую шутку. Едва ли через минуту под козырек не забежал даже - прыгнул, раскрывая веер из капель, паренек лет пятнадцати, в опрятном, но старом пиджаке и залатанных, коротких ему штанах. Шмыгнув носом, он начал совать едва ли не в лицо Бобреву газету, каркая - голос его уже успел осипнуть - заученный набор "самых последних и самых важных новостей мира".
      - Панэ, купитэ новину! Купитэ новину!
      Он столь жалобно смотрел на Дмитрия, шмыгая носом, что тот протянул пареньку много больше, чем должна была бы стоить газета. Чех от радости даже прервался на полуслове, заглотив "...вину". Бобрев постарался запомнить лицо юноши. Округлое, с высокими, но не острыми скулами, как у англосаксов. Каштановые волосы, обычно торчавшие во все стороны из-под козырька серой фуражки, но сейчас "прилизанные" ливнем. В дальнейшем этот парень мог пригодиться как осведомитель: видно было, что за крону он расскажет все, что знает и даже много из того, что не знает. Настырный, громкий, а потому неприметный - потому что не вызывавший подозрения - он мог бы сослужить хорошую службу.
      Подмигнув пареньку, Бобрев вышел из-под козырька. Ливень притих, словно бы только и ждал, чтоб столкнуть этих двух людей в одном месте. Когда Дмитрий шлепал по лужам, вслед ему неслись радостные возгласы "Моч вам декуй, панэ!".
      Бобрев, не оборачиваясь, помахал левой рукой. Ноги сами несли его вперед, прокладывая путь по улочкам и закуткам Старой Праги.
      Стоило только отойти меньше чем на полверсты от здания посольства, как Дмитрий оказался в совершенно другом городе. Грязные улицы, за которыми никто не присматривал, покосившиеся крыши домов, забитые досками окна кричали о мужчинах, навсегда ушедших на фронт, и семьях, спасавшихся от голода в деревне. Кое-где на стенах виднелись следы гари. Едва заметные - призрачные - силуэты напоминали о голодном бунте, разразившемся здесь в последний месяц войны. Семьи рабочих и беднота, ведомая студентами и горсткой приват-доцентов Пражского университета, требовала от имперских чиновников не хлеба даже, горстки чечевицы. Напуганные призраком восстания (ведь русские войска все ближе и ближе!), власти приказали встретить бунтовщиков свинцом.
      Бобрев приблизился к стене одного из домов. Он нащупал три, нет, четыре, выбоины в кладке. Оставленные рикошетившими пулями. Опустив взгляд ниже, он заметил целый веер щербинок. Офицеру не составило труда восстановить картину произошедшего. Стоило только Дмитрию закрыть глаза, как стук дождевых капель обернулся пулеметной трелью.
      Расчеты развернули списанный из действующей армии "шварцлозе" в сторону колонны манифестантов...Люди до последнего не верили, что по ним будут стрелять. Так, пугают, как и всегда! А потом ...
      Шелест шагов донёсся до слуха Бобрева. Он потёр левой переносицу и скосил взгляд на крохотное зеркальце, закрепленное на запястье и выдвигавшееся при напряжении. И сейчас в нём отражались двое людей в рабочих пиджаках. Кепка у правого была сдвинута набок, во рту второго догорала папироса. А выражение на лицах...Выражения на их лицах попросту не было. Или, во всяком случае, в столь маленьком зеркальце его не удавалось разглядеть. Ладонь того, что с папиросой, скрывалась за отворотом пиджака. Смысл этого жеста Бобреву был прекрасно известен.
      Парни, видимо, были профессионалами: не окликали, ничего не говорили, но заставляли жертву понервничать. Страх лишал разума, а потому их противник, волнуясь, терял голову - и становился лёгкой добычей. Но в Бобрева никто не причислил бы к робкому десятку и глупому миллиарду. В голове его проносились десятки комбинаций, успех каждой из которых сулил ему в итоге еще и власть над всем миром. К сожалению, ни одна из этих комбинаций не обладала самым главным - реалистичностью. Что ж, и такое тоже бывало. Значит...
      Он не знал, как ему удалось так сжать рукоятку зонта и метнуть его, не глядя, назад. В то же время торс его подался влево, к проёму между домами.
      А потом они начали стрелять...
      Нет, он не чувствовал спиной выстрелов. Пули не свистели над самым ухом. Время не останавливалось. Он просто выжил, и это было самое главное. Он не ввалился даже - упал в проулок между домами, очутившись лицом в грязной луже. Руки жили отдельно от всего тела. Пальцы, скрючившись, оттолкнулись от землянисто-водного студня. Мышцы напряглись, едва не лопаясь, и подбросили тело вверх и вперёд, к спасению и жизни. Колено резануло болью: острый камень, лежавший на брусчатке (чёрт его знает, как он там оказался) "укусил" ногу. Еще два выстрела выщербили кусок прямо над его головой, и кирпичная крошка посыпалась на спину Бобреву. Преследователи не издавали ни звука. Настоящие мастера, ничего личного, никаких оскорблений, только работа.
      Дмитрий сделал несколько резких шагов, едва не поскользнувшись на очередной луже, и прижался спиной к неровной кирпичной кладке. Как ни странно, в висках не стучало, голова оставалось кристально чистой и ясной. А вот сердчишко-то пошаливало. В очередной раз Бобрев поклялся, что уйдёт на покой. Так он делал постоянно, после каждой операции. И вот после свадьбы, казалось, обещание наконец-то сдержал...
      "Нет, ненавижу эту службу, вечно влипаю во что-то! Сидеть бы на одном месте, перекладывать бумаги с одного место на другое, или, допустим, с ревизией, скажем, в Рыбинск! Да-да, в Рыбинск!"
      Рука привычным движением из плечевой кобуры достала "Браунинг". Ирония судьбы. Той же моделью, что сейчас держал Бобрев, убили генерал-губернатора Финляндии Бобрикова. Да, судьба - смешная штука.
      "Буду как Аксаков, посматривать на реку или на лесок, бумаги всякие читать, быть подальше и от начальства, и от шпионов. Да-да, и от чертовых улиц Праги! И от Гельсингфорса!"
      Когда показался самый краешек кепки, Бобрев выстрелил. Осталось шесть патронов. Они его подловили. Должно быть, выставили кепку, закрепив на стволе пистолета. Не дураки, отнюдь не дураки, соображают быстро. Значит, сейчас начнут палить, пока противник в растерянности. Бобрев оттолкнулся спиной от стены и едва не врезался носом в стену. В то место, где он только что был, выстрелили дважды. Лица, совершенно лишенные выражения, заняли половину мира, нет, весь белый свет! Бобрев надавил на курок враз похолодевшим пальцем.
      Выстрел.
      Тот, что с папиросой - он до сих пор сжимал ее в зубах - завалился назад. Его напарник пальнул в Бобрева. Дмитрий успел увернуться, но не до конца: пуля опалила уголок воротника. Тот, кто в кепке набекрень, скрылся за углом. Ещё выстрел, так, для острастки. Всё-таки Бобрев потерял голову, пусть и на минуту. Осталось-то всего четыре выстрела. При особом везении, он даже не успеет их потратить за всю оставшуюся жизнь. Главное всегда находить положительные стороны. Даже в надвигающейся смерти.
      Дождь усилился. Он снова обернулся ливнем, лезущим в каждую щелочку и убивающим радость. Мир превратился в серый комок. Лицо Бобрева казалось лишенным красок. Только у его ног растекалась красно-чёрная клякса, втянувшая последнее тепло жизни того, что с сигаретой. Где-то на краю, на самом-самом дальнем рубеже, где сознание сходится с подсознательным, Дмитрий подумал, что даже в смерти этот гад сжимает папиросу жёлтыми зубами.
      Дмитрий перекатился на противоположный край проулка. К счастью, это не занимало никакого труда: три коротких шага в ширину - вот и весь пражский "простор".
      Поворачиваться спиной к повороту, из-за которого в любой момент мог показаться тот, что в кепке, Бобрев не мог. Едва тот показался бы из-за угла, Дмитрий выстрелил бы. Значит, оставалось только ждать, у кого первым сдали бы нервы.
      Стало тихо. Невероятно тихо. Только дождь стучал по брусчатке. Капли его слились в струи, разрезавшие воздух. Бобрев сидел. Он просто сидел. И ждал. Секунды становились вечностью, а жизнь, наоборот, вот-вот могла превратиться в одно-единственное мгновение. Комок подступил к горлу. Кровь, смешавшаяся с уличной грязью и дождевой водой, окружила Дмитрия со всех сторон. Да он что, в сонную артерию тому, что с сигаретой, попал? Не может от пулевого ранения столько крови натечь! А может, это в него попали, и теперь у него предсмертные галлюцинации? Что ж. Хотя бы умрёт он красиво. Жаль только, что Анна...Да...Как она там будет-то? Хоть бы Великий князь выхлопотал ей пенсию...
      Возгласы разорвали тишину в лоскуты. Несмотря на ужасный чешский Дмитрия, он по интонации понял, что это местная полиция. Явились! Сидеть на месте и оказаться в их руках? Но это значит полный провал. Так!
      Бобрев хотел подтянуться на руках, но они сперва скользнули по влажной кладке. К счастью, он ногами сумел оттолкнуться достаточно сильно, чтобы подняться. Дмитрий всё ещё смотрел на тот угол. Он сделал шаг назад. Ноги заскользили, и ему стоило огромных трудов не упасть прямо в кровавую лужу. Взмахи руками, как ни странно, помогли сохранить равновесие. В то мгновение тот, что в кепке, мог бы без труда застрелить Бобрева. Но его, похоже, уже и след простыл. Кто же захочет столкнуться лицом к лицу со стражами закона, когда под ногами валяется окровавленный труп?
      Оценивающий взгляд. Проулок был недлинным и заканчивался шагах в десяти, обращаясь в развилку. Он бросился вперёд, надеясь не поскользнуться на мокрой брусчатке. Удавалось с трудом, но всё же - удалось. Не раздумывая ни секунды, он бросился в левый поворот, и...
      Едва не ударился со всего размаха в стену. Глухая кладка уходила на два метра вверх, заканчиваясь покатой черепичной крышей. Тупик был совсем узким, не шире сажени. Так что, будь Бобрев каким-нибудь акробатом, он бы...Махнув рукой, Дмитрий помчался в противоположный проулок. К счастью, тот заканчивался не глухим тупиком, а очередной развилкой. Решив не совершать ошибок дважды, он устремился вправо...
      Но в этот раз успел вовремя остановиться, а потому сделал всего шаг, застыв перед издевательски высокой кирпичной стеной. И снова прыжок в противоположную сторону. Следующие минуты - или века, Дмитрий за это поручиться не мог - прошли в непрекращающемся беге. Под конец даже в груди закололо: мирная жизнь даром не прошла, а уж если вспомнить женины пироги...Да, а уж котлеты по-киевски...
      Уличный шум в первое мгновение оглушил Бобрева. Чтобы отдышаться, Дмитрий прислонился к стене - такой безопасной стене - а взгляд его самим собой устремился вверх. Серая громада неба нависала, кажется, над самой макушкой. Вот-вот, и упадёт! Что ж. Это было бы достаточно помпезным завершением карьеры Бобрева!..
      Кто-то окликнул его по-чешски. Голос был требовательным, а потом офицеру пришлось остановиться. В переулке он бросился бы бежать, но здесь, посреди оживленной улицы, по нему вряд ли бы вместе с криками посыпались пули.
   По правую руку от Бобрева стоял чешский жандармский офицер, позади которого застыло трое...нет, четверо рядовых. Они все были еще в старых мундирах Австро-Венгрии: новых не успели пошить. Можно было вообразить, что это осколок старой, размеренной провинциальной Праги, привыкшей сражаться за свою независимость разве что на страницах печати и в парламентских речах.
   Дмитрий покачал головой и ответил:
   - Я русский подданный. Сейчас покажу паспорт. Документ, - Бобрев миролюбиво вытянул руки вперед, а потом левой рукой, медленно, полез в нагрудный карман пиджака за паспортом.
   Услышав русскую речь, чехи несколько успокоились. Офицер так даже добродушно кивнул, а потом перешел на немецкий. Говорил он совершенно без акцента: все-таки Прага считалась едва ли не германским городом, окруженным чешскими землями. Во всяком случае, до последнего десятилетия. А может, то вообще был немец...
   - Гайда Радола, мы ищем нарушителя общественного порядка. Слышали стрельбу несколькими минутами раньше? - козырнул чех, принимая протянутые Бобревым документы. - Вы заметили кого-нибудь подозрительного?
   Офицер принялся за чтение паспорта. Усы его - черная как смоль щеточка - забавно подрагивали. Убедившись, что документы в порядке, жандарм вернул паспорт.
   - Извините, что причинили Вам неудобства. Приятного отдыха в Праге. Если заметите что-то подозрительное, сообщите. Всего доброго, - жандарм вновь взял под козырек.
   Полицейские, - все они были на голову, а то и на две выше своего начальника, - тут же утратили всякий интерес к Дмитрию.
   Бобрев еще некоторое время смотрел вслед удаляющимся стражам правопорядка. До чего же странно смотрелись австрийские мундиры в столице независимой Чехии!
   Наряд остановился на том конце улицы, где паренек в кепке и залатанной курточке раздавал листовки. Скорее всего, то был очередной листок "Людовых новин", взывавший к свободолюбивым чешским республиканским сердцам. А значит, парень работал на Масарика и его сторонников.
   Бобрев практически на каждом углу видел буквально близнецов этого разносчика газет, различались они разве что газетами под мышкой: или за Масарика, или за Крамаржа. Дмитрий уже успел кое-что понять о борьбе двух этих сил. Одному из этих людей ему требовалось помочь, другому - помешать. И, видимо, хозяин стрелка был против. Узнать бы еще, кто именно...
   Русский торговый агент - как следовало из паспорта - продолжил свою прогулку по городу. Только теперь он всматривался в каждого, кто попадался ему на пути, постоянно останавливался, чтобы разглядеть витрины магазина - и "хвост", если тот есть. Но никто, судя по всему, так и не проявил своего внимания к скромному русскому подданному. Люди достаточно охотно разбирали листки, хотя, впрочем, прекрасно знали их содержание. Откуда такой интерес? Выборы становились все ближе и ближе, и каждый день заставлял все пристальнее присматриваться к Масарику и Крамаржу. Один обещал республику, другой - монархию. Один - был женат на американке, другой - на русской. Не говоря уже об их любви к той или иной "части света".
   Бобреву в голову пришла совершенно дикая мысль: что было бы, проиграй империя в противостоянии с Центральными державами? Если бы таки подписали сепаратный мир? Если бы гучковцы развалили страну?.. Как знать, может быть, Крамарж, пока только исполняющий обязанности премьера, даже не попал бы на выборы... Да, действительно, как знать...
   Дмитрий улыбнулся. А, что за дурацкие фантазии!
   К нему подбежал один из разносчиков газет. Мальчик что-то говорил на чешском, протягивая кипу листков, еще пахнувших типографской краской, Бобреву. Тот отмахивался. Но парень не сдавался, и таки сумел сунуть в руку офицеру газетку, тут же устремившись за угол в поисках новых "жертв". Дмитрий развернул - интереса ради - дешевую серый листок, сложенный вдвое, и...
   Из газетки выпал еще один лист бумаги, хорошей, добротной, из той, что обычно используют в деловой переписке банкиры. Бобрев тут же наступил на записку - а это могла быть только она - уже упавшую на черную брусчатку. Постоял так немного, оглядываясь по сторонам. Люди ходили вокруг, как ни в чем не бывало. Даже полиции не было видно. В одном-двух кварталах маячила вершина Пороховой башни. Ворона села на водосток соседнего дома.
   Дмитрий нагнулся, якобы чтобы смахнуть соринку с обуви, и, быстро свернув листок двумя пальцами левой руки, вложил бумажку в левый рукав. Выпрямившись, Бобрев принялся за поиски разносчика газет, но никак не мог его найти. Подросток ушел от сотрудника имперской безопасности! Вот до чего довело многомесячное безделье!.. На глаза ему попалась пивная, в которую, он не преминул заглянуть. Половой сносно говорил по-немецки, а потому у Дмитрия не возникло проблем. В разгаре рабочего дня здесь было практически безлюдно, что, конечно, было не так удобно - трудно затеряться, но что было делать?..
   Бобрев развернул скомканный лист. На белой, с желтым отливом, бумаге очень уверенным, аккуратным, но явно не женским (слишком уж сильно автор на химический карандаш) почерком были выведены следующие строки на чистейшем русском:
   "Милостивый государь. Поздравляем с прибытием в Злату Прагу. Будем очень рады отпраздновать это знаменательное событие в ресторане "У Штефаника", где доброму знакомому нашего близкого друга Винавера будет оказано все чешское радушие. Безобидная пирушка назначена восьмой удар часов, вечером, сегодня"
   Подписи, естественно, не было. Бобрев едва успел убрать листок, когда на стол взгромоздился наполненный пивом стакан. Половой услужливо откланялся, ловко приняв крону "на чай". Дмитрий, не прикладываясь к пенному, вновь принялся за чтение записки. Это было адресовано ему, в этом не было никакого сомнения. Во-первых, паренек настойчиво пытался всучить газетку с запиской именно ему. Во-вторых, он действительно только недавно прибыл с визитом в Прагу. А в-третьих, Винавер...
   В последний год Великой войны начальство поручило достать важные документы в петроградском отделении военно-промышленного комитета. Именно там гучковцы хранили доказательства обмана в военных поставках. Сотни тысяч казенных рублей шли на оружейные заказы, постоянно срывавшиеся либо вовсе не исполненные. Средств же либо расходились по карманам, либо шли на подрывную работу. Требование же проверить документацию комитетчики приняли в штыки, принявшись вопить о недоверии к общественному движению, саботаже, шпионаже и прочих смертных грехах. Не оставалось ничего иного, как тихо и без шума раздобыть столь важные материалы.
   Бобрев втерся в доверие к секретарше Винавера, гучковского соратника, имевшего доступ к бумагам, и...влюбился. Выполнив задание - раздобыв документы - Дмитрий попросил об отставке. Служба казалась не столь важной, да и сердце разрывалось. Как он мог одновременно признаваться в любви и использовать девушку?.. Долг заставил - а потому русский офицер решил, что следует выбирать. В тот раз он выбрал любовь. Ныне же бывший регент напомнил, что есть еще и долг...
   Но что значила эта записка? Ловушка? Нечто иное?..
   Петляя, изучая город и одновременно выслеживая "хвосты", Бобрев добрался до неприметного домика. Тот ничем не отличался от других построек на этой улице - во всяком случае снаружи. Внутри же, о, внутри! Манасевич загодя сообщил о всех явках и прочих мелочах, без которых Бобреву пришлось бы туго. Два стука в дверь, потом один стук, и снова два. Двери приоткрылись на вытянувшейся цепочке. Из полумрака на русского разведчика зыркнули два пытливых глаза.
   - Хороший день для визита к друзьям, - ни секунды не медля, Бобрев вспомнил пароль.
   - Но плохой для печени, - было ему ответом.
   Закрывшись на несколько мгновений, дверь вновь открылась, но теперь уже цепочка была снята. Хозяин дома - агент зарубежного отделения службы имперской безопасности - впустил Бобрева, тут же захлопнув дверь за его спиной.
   Внутри горела керосиновая лампа, освещавшая нехитрое убранство. Весь дом, кажется, состоял всего из двух комнат, выходивших в прихожую. Но так только казалось.
   - Дайте сигнал Манасевичу. Мне нужно с ним поговорить, - Бобрев обратился к хозяину явочной квартиры.
   Совершенно заурядной (Акакий Акакиевич - и тот был примечательней) внешности человек коротко кивнул и направился в одну из комнат, большую часть которой занимали кровать и тумбочка из рассохшегося дерева. Хозяин захлопнул за собой дверь, оставив Бобрева наедине с подставкой для зонтиков: в прихожей ничего не было, кроме нее и...и настенных часов. Они представляли из себя точную копию Пражского Орлоя. Дмитрий залюбовался механизмом: может, именно поэтому пропустил первый сигнал - стук в дверь. Неприметный мужчина вышел из комнаты. Загромыхала цепочка, повеяло холодом с улицы. В проеме входной двери лукаво улыбался Манасевич, нахлобучивший на голову безразмерный котелок.
   - Я вижу, друзьям здесь рады, - добродушно сказал Ивушка.
   - Не всем и не всегда, - совершенно без чувств, сухо и буднично, произнес хозяин дома и распахнул двери.
   Бобрев, признаться, был удивлен столь быстрому появлению коллеги. Ему позвонили по телефону из соседней комнаты? Но Дмитрий ничего не слышал. Может, подземный ход? Или нечто вроде пневматической почты - сослуживцы рассказывали, что эту идею охотно подхватили британцы...Похоже, что Манасевич очень многое предпочел не рассказывать до поры до времени.
   - Итак, - котелок полетел в угол прихожей. - К чему такая спешка?
   Дмитрий развернул перед Ивушкой записку. Тот зацокал языком, еще даже не успев прочесть. Волновался ли он? Нет: на лице Манасевича-Мануйлова расплылась широкая и довольная улыбка, резко контрастировавшая с серостью дома.
   - А я думаю, что тебе пора познакомиться со здешней ресторацией! О рульках добрые мои знакомые легенды слагают! Их обязательно стоит есть в компании, иначе из-за стола не встанешь! - и подмигнул.
   Значит, Бобрев пойдет "в компании" на встречу. Что ж, хоть это радовало...
  
  
  

Глава 4

   Прага - сравнительно с Петроградом - вечером показалась Бобреву донельзя угрюмой. Центр города, одно- ли двухэтажный, старинный, не менявшийся, наверное, еще с тех времен, когда Северная Пальмира не существовала даже в мечтах, шумел в полутьме. Смущало большое количество полицейских патрулей. Как выяснил Бобрев, виной тому был переизбыток умевших воевать людей. Правительству некуда было деть десятки тысяч легионеров из Чехословацкого корпуса, успевшего побывать в последних боях Великой войны. С Западного фронта также массово возвращались люди, многие годы не знавшие ничего, кроме окопов войны или лагерей для пленных. Не дай им работы сейчас, можно было получить множество проблем потом. Конечно, многие смогли вернуться к мирной жизни. Но что делать с неспособными к этому? Мог ли спокойно служить наборщиком в газете человек, неделями подряд слушавший артиллерийскую канонаду и схоронивший сотни друзей?.. Кое-кто шептался, что это бывший регент предложил временному премьеру Крамаржу данную идею, но кто мог кроме этих двух подтвердить или опровергнуть этот слух? Дмитрий, конечно, был совершенно уверен в абсолютной его правдивости, Ивушка же только отмахивался: "Напридумают всякое! Напридумают!", - и ухмылялся, попыхивая папироской. Судя по хитрому взгляду Манасевича, тот нашел бы куда более правильный способ использования таких людей. Тысячи! Тысячи штыков, - когда все соседи ослаблены донельзя. Из Чехии открывалась замечательная возможность удара по немцам, австрийцам, венграм... и по русским. Именно потому нельзя было проиграть битву за Злату Прагу. Нужно было любой ценой добиться победы Крамаржа. Ну, как, любой...
   - Главное, чтобы от Чехии что-то да осталось, - еще каверзнее ухмылялся Манасевич-Мануйлов. - Зачем нам безлюдная страна?
   Бобрев отмахивался. Никто в здравом уме не будет использовать чужое государство в своих интересах так, чтобы оно стало безлюдным. Разве может вырасти когда-нибудь лидер, настолько кровожадный и лишенный зачатков человечности?..
   Раздался шорох позади: кто-то чересчур громко зашаркал по брусчатке. Дмитрий бросил взгляд назад и успокоился. Это свой "хвост". Ивушка выделил нескольких агентов в сопровождение. К сожалению, опыта у них было не так много, а потому слежку выявить оказалось несложно. Манасевич обещал, что вскоре все изменится: он намерен был доказать, что способен на большее, чем создание агентуры для парижского отдела Департамента полиции. Планы свои он не раскрывал, но при малейшем намеки глаза его разгорались с бешеной силой. Какой простор! Какие перспективы! Самый центр Центральной Европы, ранее недоступный! Когда Бог так поможет в следующий раз?..
   Детали операции были продуманы за несколько часов. Имей они больше времени и людей, можно было бы оцепить целый квартал, и тогда все "любезные друзья" попались бы в сети. А после отследить их не составило бы труда. Ивушка пребывал в полной уверенности, что "легенда"...Забавное слово. Бывший регент очень часто использовал его для обозначения выдуманной биографии агента. Манасевичу слово очень понравилось, как и, например, Батюшину, и оно достаточно быстро разлетелось по всей Службе безопасности. Очень удобно - и вполне отражает суть. Да. "Легенда" - хорошее, правильное слово. Ивушка любил шутить, что если будет хорошая "легенда" - получится однажды легендарный разведчик. При известной доле мастерства, конечно же. Бобреву, к примеру, хватало и того, и другого. Правда, вся эта горячность в решающие моменты...Да. Уход со службы отрицательно сказался на его мастерстве, и Прага была прекрасным местом для решения этой проблемы. Ну не с Ронге же они тут столкнуться, в самом деле, не со змеем - Николаи, в конце концов! Как удалось узнать Батюшину (каким только чудом? - Николай Степанович делиться с Ивушкой наотрез отказался), новые правительства для этих глыб работы не нашли. Лучшие мастера разведки Центральных держав оказались никому не нужны. По слухам, кто-то в Антанте пытался завлечь Николаи и Ронге посулами огромного жалованья, но что-то путного пока не вышло.
   Словом, предстояла замечательная работа против...а вот против кого, это и предстояло выяснить.
   Из дверей пивнушки лился электрический свет, озаряя окрестную брусчатку и краешек дома напротив. Изнутри раздавался шум весело пьющей (именно весело пьющей, а не веселой и пьющей, про себя отметил Дмитрий) компании.
   "Ресторация! Ресторация! Тьфу! Кабак на Выборгской! То ли дело в Париже!" - так отозвался об этом местечке Манасевич. Ностальгия по французской столице не покидала Ивушки все последние годы. В Праге он мечтал заслужить полнейшее доверие Службы (или регента, - одного не могло быть без другого) и вернуться в столицу мира. Ладно, ладно, Европы. Так и быть, столицей мира мог бы стать Петроград или Москва. Лет через сто. Но последнего Манасевич вслух не говорил: ведь у Парижа не могло быть конкурентов в этом деле! Ах, Франция, рестораны и веселый квартал...
   "У Штефаника" добродушно встретил Бобрева накрахмаленным половым и ароматом жареного мяса. В животе заурчало, да так громко, что русский "инженер" не смог отказать себя в удовольствии заказать всего и побольше. Съесть все равно придется в компании. И пиво, конечно же, он тоже заказал, для порядку. Только пить его не собирался. Служба-с.
   Осмотревшись, он решил занять столик в ближнем углу. Отсюда, при необходимости, можно было быстро выбежать на улицу. Деревянные стулья с высокой - по самую шею - спинкой полукругом стояли вокруг массивного стола, пропахшего въевшимся за многие годы алкоголем и жареным мясом. Аромат был такой густой, что казалось, возьми только вилку - и уже можно есть да запивать.
   Барная стойка, отделявшая гостей от дверей на кухню, растянулась во всю длину зала. Столики же вытянулись змейкой, упиравшейся в побеленную стену, тонувшую в полутьме. Под потолком висела люстра-колесо, на которой прежде сверкали пламенем свечи, теперь же - лампы электрического света. Хозяин заведения старался идти в ногу со временем, но это совершенно не влияло на атмосферу храма средневековых пирушек. Дмитрий словил себя на мысли, что если бы не служба, он был бы рад здесь гульнуть. При этом стыд легонько кольнул его сердце: все-таки товарищам приходилось шагать по улице взад-вперед...А, нет. Один "свой хвост" зашел, переваливаясь с ноги на ногу, и с молодецкой удалью, на чистейшем чешском, заказал рульку. В мужчине, напевавшем какую-то пошлую песенку, мало кто узнал бы ученика великого Ламанского. Да! Филолог-славист, набивающий брюхо в пивнушке. Один из первых агентов Службы безопасности в Чехии.
   Бобрев мысленно пожелал парню удачи: еще бы, вдруг что случится - и филологу не повезет? А если не повезет филологу, то Дмитрию небо с овчинку покажется. Ну или наоборот... Как пойдет...
   Постепенно зал наполнялся людьми. В основном здесь собирались чехи, немецкой речи Дмитрий практически не слышал. И хотя до войны Прага была не совсем уж (или точнее совсем не) чешским городом, то сейчас все изменилось. Многим германцам пришлось уехать или затаиться на время. Иные погибли на войне, сражаясь за двуединую монархию. Остальные же теперь старались держаться подальше от Старого города. Дмитрий был полностью уверен в том, что пройдут годы - и немцы попытаются взять реванш. Он на их месте поступил бы точно так же. Понимают ли все здесь гуляющие, празднующие, готовящиеся к первым настоящим выборам в Чехии, что веселье их может обернуться кровью через годы? Тем более целые области страны остались оплотом германцев. Вот там-то и развернутся основные события, так всегда было в истории - а значит, так будет снова.
   Зал уже совершенно наполнился. Половые сновали туда-сюда, громыхая аршинами пива и наполненными едой тарелками. Люди отъедались за все предыдущие годы войны, когда по карточкам выдавали на день горсть - ну да, большую, но горсть - чечевицы и краюху хлеба. Газеты тогда пестрели рассказами о последних, самых голодных днях Австро-Венгрии. Развал, бунты, смерть от недоедания... Сейчас ничто, казалось, не напоминало о тех днях, - кроме наполнивших улицы босяков, лишившихся родителей, нищих инвалидов да старой формы на местной полиции. И если от последней обещали вот-вот отказаться, то с остальным нельзя было просто так разобраться. И если такова была Прага, то каково же приходилось бурлящему Берлину, потерявшей лоск Вене и нищему Будапешту?..
   Дмитрий заметил "тех самых" гостей, когда те едва-едва ступили за порог "ресторации". Их было двое. Привычные для французских кафе-шантанов котелки, новенькие плащи и каштановые (да-да, каштановые!) шкрабы, некогда необходимость, теперь же - писк моды. Если это и были агенты, то слишком уж приметные наряды они выбрали для такого заведения. Сам Бобрев мало чем выделялся из здешней публики: фуражка, пиджак (новым он перестал быть уже давно, а старым еще выглядеть не начал), поднятые - для защиты от холода - воротник рубахи. Будь на нем рабочая блуза, вряд ли бы кто принял в Дмитрии иностранного гостя.
   Половой стрелой примчался к гостям, принялся их обхаживать - так, во всяком случае, можно было судить по интонации (Бобрев пообещал сделать что угодно, но выучить чешский) - и, получив заказ, раскланялся. Блеснувшая было крона тут же исчезла в рукаве понятливого парня.
   Дмитрий бросил взгляд в сторону "надежды науки" - тот уже вовсю изучал вновь прибывших. "Большой друг Винавера" едва удержался от того, чтобы погрозить ему кулаком. Ну нельзя же так явно разглядывать чужих агентов! Можно же выдать себя! Понятно, что новичку где-то надо получать опыт, но не ценой же раскрытия!
   Гости окинули взглядом зал и, приметив Бобрева, переглянулись. Значит, точно они. Обладатели котелков помахали Дмитрию, тот ответил кивком.
   - Вечер добрый, уважаемый Дмитрий Петрович, - обратился тот, что повыше.
   Усики щеткой, серые жиденькие волосы зачесаны на пробор. Серо-зеленые глаза походили на рыбьи: выпученные, большие, они прямо-таки буравили взглядом Бобрева. Левая щека его изредка подрагивала при разговоре: видимо, последствия контузии. А значит, был на фронте либо же работал с взрывными веществами. Следовательно, либо военный (или был призван), либо инженер на оружейном заводе, либо бомбист. Собственно, все три варианта отнюдь не исключали друг друга. Второй "милостивый государь" был не менее занятен. Гладко выбритая голова сверкала в свете ламп накаливания - и густая бородка из жестких седоватых волосков. Бобрев про себя отметил сходство этого человека с бывшим депутатом Львовым. Да, тот еще был колоритный персонаж! Все рвался выступить посланцем доброй воли между гучковцами и бывшим регентом. Собственно, как только кончилась "гучковщина" - так закончилась и добрая воля. Где-то он сейчас? В поместье?.. Или пишет мемуары в одном из петроградских ресторанов?..
   - Рады, что Вы решили воспользоваться нашим приглашением. Разрешите? - говорил "Усач" (как его успел про себя прозвать Бобрев).
   - Конечно-конечно! Несказанно, просто несказанно рад встретить соотечественников и...скажем так...косвенных знакомых? Так, наверное, лучше назвать наше положение? - Дмитрий решил разыгрывать из себя человека, с трудом подбирающего выражения.
   Ну что поделать, инженер! Даже если они попробуют проверить его знания "по реальному училищу", то он волне хорошо соображал в машиностроении. За время, скажем так, отпуска успел поднатореть. Да и на службе всегда старался следить за новейшими работами.
   - О, можно и так. Действительно, интересное определение, - кивнул "Усач", присаживаясь.
   "Лысач" же занял место за столом молча. Держался он сдержанно, как примерный ученик за первой партой. Спина прямая...Ага, армейская выправка. На вид - лет сорок, а значит, уж точно не один из "двухмесячных" офицеров, вчерашних студентов, быстро прошедших офицерские курсы и воевавших в последние годы Великой войны. Да и не успел бы он такую привычку приобрести. Значит, это мог быть кадровый офицер. Причем любой из враждующих сторон: "Усач" молчал, а потому нельзя было узнать, есть у него акцент или нет. А может, он вообще по-русски ни бельмеса.
   - Приносим извинения, что заставили Вас ждать. Дела, сами понимаете, - вздохнул "Усач". - Мы постараемся исправить эту оплошность. Вот-вот принесут наши самые горячие извинения.
   - Благодарю, право, не стоило, - замотал головой Бобрев.
   "Главное не переборщить с мимикой, главное не переборщить. А то не поверят. Не поверят тебе, Дмитрий Петрович" - мысленно повторял русский офицер.
   - Стоит-стоит, это всецело наша вина. Как поживает дорогой Винавер? Насколько ему удалось...найти себя в новой жизни? - кончики усов собеседника смешно задергались.
   Ну-ну, новой. Как только был разогнан Центральной военно-промышленный комитет, во многом благодаря документации из несгораемого шкафа "дорогого Винавера", тот каким-то чудом избежал ареста или даже расследования. Бобрев, конечно, прекрасно знал природу этого обыкновенного чуда. Начальство решило, что Винавер достаточно поработал над разгромом гучковцев, даже об этом не подозревая. Максим Моисеевич всецело отдался работе поверенного и редактора нескольких юридических журналов. Но вот незадача: былые товарищи начали подозревать его в помощи правительству. Далеко не все так думали. Однако некоторые нет-нет, да спрашивали: "А почему тебя не вызвали на суд?..". И что ему было отвечать? Винавер начал сторониться таких товарищей - былых товарищей. На счастье, последние не относились к лидерам партии "народной свободы".
   Бобрев несколько раз за последние год-полтора виделся с Максимом Моисеевичем. Тот любил поболтать о временах былых с Анной, перекинуться парой слов о международной обстановке... Дмитрию было нелегко выдерживать эти разговоры, хотя внешне он был сама приветливость. Все-таки улыбаться человеку, бывшему частью твоего задания (да еще какого) - отнюдь не тривиальная вещь.
   Видимо, об этих посиделках знали далеко не только Бобревы, Винавер и люди из Службы. Кому Максим Моисеевич мог рассказать?..
   - Весь ушел в редакторскую и общественную работу. Устает, конечно. Раньше... - Бобрев решил забросить крючок, - раньше некоторые шаги делать было...проще, что ли...Да, проще. Вспоминает о работе в Думе. Скучает. Но...Вряд ли возможно вернуть былое.
   - Действительно, то, что ушло - ушло, - многозначительно произнес "Усач", и тут же хлопнул себя по лбу. - Батюшки! Мы же забыли представиться! Дмитрий Петрович, голубчик, приносим извинения снова! Я, признаться, уже как к родному, как к родному, давно знакомому человеку к Вам отношусь! Потому и забыл о формальностях.
   Он было сама любезность, тогда как "Лысач" хранил полнейшее молчание. "Усач" поднялся, тогда как его коллега все так же меланхолично сидел на месте.
   - Богданов Андрей Андреевич, к Вашим услугам, - широко улыбнулся "Усач". - А это...
   - Августин Ровецкий, - казалось, что голос идет откуда-то из глубины горла "Лысача" и ни единый мускул не дрожит на лице.
   Достаточно было только двух слов, чтобы узнать в этом невозмутимом мужчине поляка. Только они так говорили на русском, растягивая некоторые гласные и при этом придавая согласными еще большую твердость и даже жесткость.
   "Ясный и моцный пан в пражском кабаке? На встрече с простым инженером? Интересно" - подумал Бобрев.
   Итак, поляк из какого-нибудь Жонда или, того хуже, социалистической партии...и его русский коллега, то ли из кадетов, то ли леваков. Чего же они хотят от простого инженера?
   - Рад, очень рад, - Дмитрий постарался как можно более рьяно пожать протянутые руки новых знакомых. Еще бы! Он же должен волноваться!
   - А вот и наши извинения! - широко улыбнулся Богданов, когда безразмерный поднос с пышущими жаром мясом и безразмерными кружками пива опустился на стол.
   "Усач" на чешском обратился к половому, принесшему эту радость желудка, и бросил очередную крону. Парень ловко подхватил монетку и пропал за спинами гостей заведения.
   Дмитрий искренне - ну, почти - поблагодарил новых знакомых за такое угощение.
   - Право, я не ожидал такой приятной встречи с...соотечественниками, - Бобрев ткнул пальцем в небо. Ведь поляк мог происходить отнюдь не с Царства Польского, а с германской Польши. Но судя по тому, что никакой реакции от "Лысача" не последовало, Дмитрий угадал. Ну или ему позволили так считать.
   - Прошу прощения за столь экстравагантный способ приглашения: записка, посыльный...Прямо как у Конан Дойля, не находите? - ни с того ни с сего начал Богданов. - Вы ведь могли не так...спокойно отнестись к виду неких господ, подходящих к Вам на улице и набивающихся в товарищи. Поверьте, за предыдущие годы...Пришлось научиться многие вещи делать иначе.
   И "Усач" пристально посмотрел прямо в глаза Бобреву.
   "Итак, началась вербовка" - с удовлетворением заметил Дмитрий. Цель всего этого спектакля наконец-то прояснилась. Оставалось только узнать, что же такого ценного они нашли в простом инженере? Или...не только в одном инженере? Пытаются ли наладить отношения с другими приезжими? Ведь это же надо проверить! Идея настолько захватила Дмитрия, что ему уже не требовалось играть волнение: нужно было всего лишь не скрывать своих чувств.
   - Да. С годами все труднее и труднее говорить о том, что думаешь, - подыграл Бобрев.
   В общем-то, душой он ничуть не покривили. С его службой озвучивать свои мысли - значит проиграть. Даже с женой ему приходилось скрывать очень, очень многое. Так что в этом плане "отпуск" ничуть не сказался на профессиональных навыках Бобрева.
   - Да...Прежде...Эх...Прежде было иначе, - вздохнул "Усач". - За прошлое! За старые добрые времена!
   Чокнулись. Дмитрий не стал прикладываться к пиву, а сразу принялся за мясо. Что ж, если туда что-то и подсыпали, то на вкус блюд это ничуть не повлияло.
   "Перед смертью хоть поем" - подумал Бобрев. Собственно, он всегда в подобном духе относился к приему пищи в присутствии потенциальных врагов. Или вовсе - врагов реальных.
   - Стоило открыть передовицу, скажем, "Слово"... Или "Речь"... - как бы между делом произнес Дмитрий. - Какой пир мысли! Какой полет фраз! Что уж говорить, когда над ними трудился сам Павел Николаевич... А впрочем, те времена уже давно прошли, и им никогда не вернуться.
   Новые знакомые переглянулись. В их глазах так и сверкали - ярче лампы накаливания - торжествующие огоньки. Бобрев угадал. Значит, это сторонники партии народной свободы. Кадеты. Эх, жалко он не видел события того самого февраля, последнее торжественное заседание Думы, которая распустила саму себя под гром аплодисментов...Они ведь считали, что уже победили, что незачем уже этот парламент, пора заняться дележкой хлебных мест. Не получилось. Бывший регент не позволил.
   - Все в наших руках. У китайцев, я читал, есть поговорку: дорогу в тысячу верст осилит идущий. С маленького шага начинается победа... Об этом мне сказал сам Канторович. Он рекомендовал Вас как целиком порядочного человека, который не оставил его в самую трудную годину. Эти слова дорогого стоят, - "Усач" поднял опустевший пивной стакан. - За великое прошлое и великое будущее!
   Снова чокнулись. Бобрев отпил и принялся внимательно смотреть на немой обмен взглядами этих сторонников "великой свободы". Долго еще ждать, когда они перейдут к вербовке? Интересно ведь! Он уже поспорил с самим собой, что...
   - Дмитрий Петрович, голубчик, а Вы бы хотели помочь...- "Усач покатал слова на языке, мешая их чешским пивом. - Мыслящим людям в России бороться за свои интересы? Согласитесь, разве нам нужна страна, в которой все решается по воле одного-единственного человека? Где та площадка, с которой профессора, земские деятели, писатели бичевали пороки существующего строя? Где те наполненные гордостью за свою страну речи? Где те вопросы к министрам, мучившие весь русский народ? Где борьба за права окраин?
   - Где контроль за обещаниями о свободе этим окраинам? - внезапно вмешался "Лысач". Глаза его расширились до невозможности, как у получившего по голове чугунной сковородой. - Мой народ изнывает, желая свободы, которой он достоин. И где? Где исполнение всех этих мечтаний? Неужели они вновь останутся пустыми? Но мы все достойны свободы! Все! Великой свободы, мы ведь больше ничего не просим!
   Бобреву стоило огромных трудов не поперхнуться едой. От друзей по Службе он наслушался рассказов о польских легионерах, которых австрийцы сперва вооружили, а потом все вплоть до перочинных ножей. Собственно, регент - уже бывший регент - точно так же поступил с Царством Польским. Польский вопрос решался очень долго и нервно... Найдут ли выход из него к концу жизни Бобрева?..
   Однако же польские патриоты успели наточить ножи (достали из запасов новые, взамен отобранных австрийцами) на всех: и на Центральные державы, и на Антанту. Они проклинали союзное командование, бросившее их и обманувшее их чаяния. Это прощать не стоило. И однажды! Да-да! Однажды орел будет гордо реять над Варшавой! И над городами от Вильны до Одессы. Последнего поляки не любили говорить вслух, но чаяния эти их были прекрасно известны.
   - Простите моего друга, он излишне эмоционален. Обстановка, знаете ли, располагает. Да и при людях, заслуживающих доверия, он не сдерживается, - "Усач" решил отвлечь внимание Дмитрия.
   Бобрев улыбнулся - совершенно искренне, только вот вербовщики вряд ли бы поняли смысл этой улыбки.
   - Я Вас прекрасно понимаю. Очень часто мне приходилось видеть, как поляки...тяготятся самодержавными порядками, - ага, а еще обладают правом винокурения, в отличие от всей остальной империи. И вообще...
   И во дни польского восстания жители Малороссии, особенно на Волыни, сами оружие в руки взяли, что прогнать косиньеров... Да, было дело. Угнетаемый народ панов.
   - Что я могу, простой инженер, вдалеке от России? - Бобрев надеялся, что его слова не прозвучат слишком наигранно. - К сожалению...
   - Отнюдь, Дмитрий Петрович, отнюдь. Вы могли бы рассказывать...о том, что видите вокруг. Работа Ваша это позволяет. Разговоры...Все, о чем говорят наши единомышленники. А они, уверен, работают в представительстве, как и по всей России. Задавленные, он несломленные.
   Дмитрий не читал трудов Станиславского, а потому не сумел бы подобрать слова для выражения впечатления от этой фразы. Признаться, немецкие шпионы в годы Великой войны были более убедительны. И даже спокойно рассказывали о великом Рейхе и кайзере. Ну, насколько это возможно для германского офицера.
   - Только лишь делиться слухами? Но разве это каким-то образом поможет делу борьбы за свободу?
   "Мда, сам-то не лучше" - подумал Бобрев.
   - Даже это - уже очень много. Вы не поверите, на что способен один-единственный человек на нужном месте. Если каждый из нас будет бороться, то солнце свободы вновь воссияет над Россией.
   Такая речь вполне подошла бы поколению шестидесятых или восьмидесятых, ушедшему в народ. Люди, пережившие Великую войну, уже не так охотно шли умирать за громкие слова: многие из таких уже нашли свое последнее пристанище в галицийской земле и на анатолийском плоскогорье...
   - Что ж. Чем смогу - помогу. Надеюсь, дело наше однажды закончится победой мыслящих людей, - кивнул Бобрев.
   Они говорили еще достаточно долго, в основном- о ситуации в мире и стране. "Лысач" и "Усач" в основном задавали вопросы, причем "пан поляк" был скуп на слова, тогда как прожженный русский либерал заливался соловьем. Дмитрий даже словил себя на мысли о том, что "Усач" очень выгодно смотрелся бы на допросе. Да, точно, если выдастся возможность, его следует брать и раскалывать. "Раскалывать" - это тоже от людей, часто общавшихся с Великим князем. Наконец, они распрощались. Новые знакомые откланялись, пообещав связаться при первой же возможности с Бобревым. Тогда же они и должны были раскрыть подробности, что же от него требуется.
   Дмитрий еще некоторое время сидел за столиком, обдумывая произошедшее. Народ начинал потихоньку расходиться. Наконец, поднялся и он. Поравнялся с "надеждой науки", так, повернулся к нему спиной.
   - Успешно? - спросил как можно тише ученик Ламанского.
   Бобрев кивнул и направился к выходу. Со стороны вряд ли бы кто-то заметил этот обмен сообщениями. Разве что опытные работники разведки. Но откуда им взяться в пивной в одном из отдаленных районов Праги? Ну что здесь делать, скажем, русскому разведчику?.. Или еще какому-нибудь?
   Обычная дешевая ресторация. В которой началась одна из самых интересных "игр" послевоенного десятилетия...
  
  
  
  
  
  

Глава 5

  
   Бобрев встал ни свет, ни заря. За время отпуска - ну ладно, ладно, отставки - он так и не развил привычки долгого сна, в отличие от жены. Та вечно жаловалась, что Дмитрий будил ее и мешал выспаться. Женщины, что с них взять.
   Вот и сейчас сотрудник имперской безопасности взялся за дело с утра пораньше. Сперва - зарядка. По старой, еще унтер-офицерской привычке, как положено. Бег. Приседания. Был бы здесь "мостик" - он бы и по нему прошелся. Вспомнилось первое его занятие: после вечернего дождя перекладина стала неодолимым препятствием. Два шага - и удар, обхватываешь тонкий брус обеими руками, и ползешь, ползешь, ползешь...Кажется, с последнего ряда раздается смешок "нижнего чина", но ты этого не замечаешь. А потом, радостно ощутив землю под ногами, командуешь первому ряду начать занятия. Теперь уже и самим солдатам не до смешков. Конечно, не по чину - даже столь низкому - Бобреву было командовать зарядкой. Но ему хотелось выказать себя отцом солдатам!.. Суворов, Скобелев!..
   Прошло всего несколько месяцев, и его взяли в только-только создававшуюся контрразведку. Начальство решило, что как строевой офицер Дмитрий Петрович слабоват, но разум его был ясен, а владение немецким языком позволяло понимать не то что остзейцев, - самих берлинцев. Если, конечно, они не переходили на совсем уж беглый диалект. Но и тут Бобрев был точной копией обычного германца: никто из подданных кайзера не мог разобрать этих трещоток.
   А потом - Царство Польское, Юго-Западный край, Гельсингфорс... Анна...
   Бобрев перевел дух. Воспоминания вот-вот готовы были хлынуть нескончаемым потоком, но Дмитрий Петрович совладал с собой. Все его мысли перешли на события в Праге. Что же будет? Великий князь только в самых общих чертах поделился своими планами, - при всем уважении, Бобрев оставался всего лишь винтиком огромной имперской машины. Но, говорят, сам глава сибовцев знал едва ли десятую часть всех замыслов "бывшего регента". Пребывая на, казалось бы, заштатной должности, Кирилл оставался правителем страны при юном Алексее. Что же именно "бывший регент" замышлял?..
   Стук в дверь сразу же заставил напрячься.
   - Ein moment, bitte! - сказал Бобрев и поспешил надеть пиджак, с чудным браунингом в комплекте.
   После того покушения предосторожность требовалась не обычная, двойная, а четверная.
   Накинув пиджак, Бобрев бочком приблизился к дверному "глазку". На пороге, под самой лампой, переминался с ноги на ногу паренек лет шестнадцати, в одежде размеров, куда обширнее требуемых. В руках он держал конверт синей бумаги, который прежде благородные дамы любили использовать для переписки с подругами и...ну...друзьями. Бобрев готов был поклясться, что конверт пахнет Жики де Герлен, а даму зовут... Ивушка. Именно таким способом Манасевич-Мануйлов предпочитал сообщаться с агентамиЈ что в Париже, что в Праге. "Таков мой стиль!" - гордо ответствовал Ивушка на любые вопросы по этому поводу.
   Паренька этого Бобрев прежде не видел, а потому не отнимал руки от браунинга, приоткрывая дверь.
   Юноша, чех - судя по акценту - на немецком пояснил, что записка для инженера Бобрева от его поклонницы. Дмитрий ухмыльнулся, на что чех хитро прищурился. Он, видимо, подозревал интрижку, отчего "русский инженер" еще сильнее начал ухмыляться. Сунув мелочь в протянутую руку курьера, Бобрев нетерпеливо (эту эмоцию ему совершенно не пришлось играть) раскрыл конверт, вдыхая те самые духи. Интересно, затраты на этот парфюм Ивушка тоже относил к графе "расходы на дознание", или приписывал к "расходам на представительство" в ежемесячных отчетах в центр?
   В письме изящной женской рукой (уж Бобрев, не один месяц женатый, знал в этом толк) выведена была просьба явиться на "тет-а-тет"...Дальше шли какие-то французские словечки, которых, к счастью, Дмитрий не понял, а в конце было указано место. Интересное место, очень интересное. Чего же добивался Ивушка, выбирая его?..
   К назначенному времени Дмитрий явился в этот закуток Праги у самого Вышеграда. Окрестные дома хранили на себе печать былого блеска, пропавшего не более года назад. Здесь селились австрийские чиновники, хранившие власть двуединой монархии над землями Святого Вацлава. Но рухнула двуединая монархия - рухнули и чиновники. Кто не уехал в Вену, а остался здесь, теперь с боязнью ходили по городу. Иные поспешили поклясться в верности Вышеграду, но тот отринул их. И у Крамаржа, и у Масарика хватало верных людей, которым требовалось отдать место в благодарность за былые услуги. Вот эти-то, кинувшиеся клясться и отринутые, униженные и оскорбленные, затаили тихую ненависть. Жадно впитывая любую весточку из Германии (Австрия, эта крохотная Австрий, - куда ей было помогать своим бывшим слугам), они ждали и готовились. Только немцы умеют собирать крупицы, "свинцовые" обертки от конфет, тем самым накапливая ресурсы для последнего и решительного боя. "Вдруг ресурсов не хватит?" - с волнением и страхом отвечали они на любые вопросы. И продолжали собирать, ожидая последней битвы за господство над Европой. Именно такими Бобрев застал немцев в свою последнюю мирную поездку по Германии. А сейчас, после поражения, после "украденной победы", как уже перешептывались кое-где в Берлине, требовалось больше, много больше ресурсов.
   Бобрев гадал: такими ли были австрийцы, эти "не совсем чистые немцы"? Так же настойчиво собирали бы они силы для последнего похода Вены на непокорных славян?
   Позолота сошла с вывески готического стиля. Обнаженный металлический дракон теперь казался ящерицей-переростком. Само здание, кажется, почернело и осунулось, как старик. Дмитрий прошел внутрь. На удивление, здесь было гораздо веселее, чем снаружи, а посетители даже обменивались шутками. Грустными, но все же - шутками.
   Бобрев, покрутив головой, выбрал угловой столик, расположенный так, что на него почти не попадал тусклый свет от немногочисленных зажженных электрических светильников. К гостю тут же подошла официантка, выглядевшая серьезнее прусского ефрейтора. Она обратилась к Дмитрию по-чешски, но тот сразу перешел на немецкий, чем заставил растаять сердце ефрейтора в юбке. Официантка - редкая удача - добродушно улыбнулась и приняла заказ. Дмитрий решил много не заказывать сразу, чтобы растянуть свое пребывание: Ивушка указал только время, когда следует прибыть в ресторацию, но не момент своего собственного визита. Обычно это значило, что Манасевич задержится либо же вовсе не знает, когда сможет явиться.
   Бобрев ловил на себе взгляды посетителей. Похоже, здесь не любили чужаков. Те из завсегдатаев (а иные, Дмитрий готов был поклясться, сюда не заходили), что были поближе к "простому русскому инженеру", сразу же стали тише говорить. Долетали только обрывки фраз. Не требовалось быть разведчиком, чтобы понять, - говорят о чужаке. Эти люди, создавшие непроницаемый (как им казалось всего минуту назад) для вторжения мир, только что пережили очередную катастрофу. Микроскопическую, но оттого она становилась только болезненнее.
   Дмитрий решил занять себя наблюдением за посетителями. На вторую неделю по приезде Бобрев собрал информацию по всем (и чем более злачным, тем лучше для дела) увеселительным заведениям Праги. Ресторация "Ютта", названная так в честь Ютты Тюрингской, подарившей имя предшественнику Карлова моста, собирала под своей крышей австрийцев еще до Великой войны. Вместе с гибелью Австро-Венгрии это заведение утратило прежний лоск, но сохранило кое-каких завсегдатаев. Здесь предпочитали никогда не говорить о политике (а значит, вообще обо всем, что случилось за последние года два), и казалось, что за дверьми все еще гордая и мятежная, но провинция Цислейтании. Бобрев понимал, что пройдет еще год-другой, и ресторация либо зачахнет окончательно, либо вынуждена будет "впустить" современность. Но сейчас этот островок прошлого казался даже милым. В своем роде. Тем более для говорившего по-немецки Дмитрия, неуютно себя чувствовавшего во все-таки чешской, а не германской стране. И пусть Прага выделялась тем, что добрая половина пражан были Густавами, Фрицами, Магдами и Аннами, незнание чешского приносило известное чувство неудобства. Бобрев не однажды ловил себя на мысли, что славянский язык, пусть и казавшийся в чем-то понятным, для него куда более чужой, чем немецкий. И, верно, этого нельзя уже было поменять никогда.
   За целых полчаса (Дмитрию не требовалось смотреть на часы, достаточно было внутреннего чувства времени) в ресторацию зашли только лишь трое посетителей, хотя время уже было вечернее. Более всего Бобреву запомнился статный седовласый господин офицерской выправки. Короткие волосы, зачесанные назад, чуть приподнятый правый глаз, придававший удивленно-надменное выражение лицу, правый ус чуть короче левого, и растопыренные уши, ловившие малейший звук. Дмитрий готов был бы поклясться, что это был какой-нибудь полицейский чин, или (как знать?) бывший габсбургский разведчик. Вел этот господин себя вольготно, будучи, видимо, еще большим завсегдатаем, чем иные другие. Та самая официантка-ефрейтор, поравнявшись с высоким австрийцем, что-то быстро и тихо сказала ему. Тот чуть склонил голову и продолжил свой путь к дальнему столику, пройдя мимо высокого, в человеческий рост, старинного зеркала в бронзовой оправе. Бобрев напрягся: надменный господин что-то постарался разглядеть с помощью этого гигантского раритета, - Дмитрия, не иначе.
   Значит, точно бывший полицейский чин. Или разведчик, просто разведчик, - бывшими, Бобрев знал по себе, его коллегии по профессии не бывают.
   Дмитрий поймал на себе пытливый взгляд статного господина. Они, наверное, минуту, не меньше, смотрели друг другу в глаза. На лице австрийца сохранялось выражение надменности, сдобренной любопытством. Да он же изучал Бобрева, как тот - седого.
   Это уже начинало становиться интересным...
   - Вот так встреча! - хлопнул в ладоши Ивушка, чей приход Дмитрий совершенно упустил из виду. - А я думал, просвещенному уму инженера не по нраву мистическая готика!
   Манасевич умел одной фразой рассказать целую историю, - когда желал того. В иные же времена часовой разговор мог вообще не нести в себе ни единой крупицы ценной информации. Сам Ивушка говорили, что научился этому в Париже, создавая там сеть для Департамента полиции. "Золотые были годы! Я тогда мог охотиться за куда более юными дамами!" - причмокивал Ивушка, и в такие моменты лицо выдавало его происхождение.
   - Давайте за встречу, дорогой Вы мой! - "нежданный" гость тут же щелкнул пальцами.
   Всем своим поведением Ивушка привлекал внимание к их персонам, - но зачем? Чутье подсказывало Бобреву, что здесь был замешан тот статный господин. Он все так же продолжал наблюдать за русскими, нагло ворвавшимися в их твердыню, точно "железная дивизия" - в Луцк.
   Официантка приняла все то же выражение прусского ефрейтора, и теперь ее интонация была еще холоднее, чем когда Бобрев явился в ресторацию. Приняв заказ, она спешно удалилась, всем видом своим выказывая неодобрение расшумевшемуся Манасевичу.
   - К чему... - начал было Бобрев, но Ивушка его тут же перебил:
   - Ты, конечно, успел приметить того человека с неодинаковыми усиками? - Манасевич посерьезнел.
   Дмитрий кивнул.
   - Вот. А значит, и он нас. Тебе, кстати, выпала большая честь, - Манасевич поднял кверху указательный палец, показывая всю значимость события. - Редко кто встречался с Максом Ронге в годину его службы, но еще реже - в пору его вынужденного отдыха.
   У Бобрева - наверное, впервые после встречи с Анной - перехватило дыхание. Бывший глава австро-венгерской монархии! Достойный враг, с людьми которого "простому русскому инженеру", кажется, так и не пришлось встретиться в деле. И он видел его вживую! Признаться, Дмитрий готовился сделать поклон в знак признания заслуг опаснейшего, но по-настоящему профессионального коллеги.
   - Да-да, и я о том же, - ухмыльнулся Манасевич.
   Удивительно, но Ронге так и продолжал сидеть за столиком. Дмитрию казалось, что он должен был бы уйти...Что-то сделать...А он так и продолжал сидеть?..
   - Мне сказали, что он должен быть здесь сегодня, но я точно не знал, во сколько... - Ивушка поймал на себе укоризненный взгляд Бобрева, и, нисколько не стесняясь, продолжил. - Точно, в пятнадцать или в двадцать минут он сюда придет. Честь же первой встречи я решил передать тебе, Дмитрий Петрович. Он сейчас на отдыхе...Он, кажется, постарел...
   Манасевич на мгновение замолчал. О чем-то он сейчас думал?..
   - Наверное. Но...- улыбка вновь расцвела на его лице. - В общем, это уже другая история. Считай, что это был приятный сюрприз, знак того, что отдых заканчивается, - и снова, ничуть не смутившись под вопросительным взглядом: - Да-да, отдых. Несмотря не недавние события. А теперь...
   Ивушка посерьезнел:
   - Ты когда-нибудь слышал о таком живописном местечке... - Манасевич взял театральную, чересчур театральную паузу и подмигнул. - Ужгород?..
   "Муромец" трясло с жесточайшей силой. Небесная дорога в Прагу казалась прогулкой на соседнюю улицу по сравнению с восхождением на неприступную скалу. Погода была из рук вон плохой, но требовалось спешить - и потому, наплевав на все, пилот таки решился прорваться в Ужгород. Там небольшую компанию русских инженеров и промышленных агентов должны были встретить хлебом-солью (или чем там было принято) местные чиновники.
   - Какие задачи? - едва узнав пункт назначения, спросил Бобрев.
   - Самое главное - приземлиться на местном...эхм...забыл слово...Аэродроме? Да, точно. Как мне сообщили, там просто большое поле, достаточно ровное для мягкой посадки "Муромца".
   - Если это главное, то...
   - То это была просто шутка, - улыбнулся от уха до уха Манасевич.
   Они уже давно покинули ресторацию, заняв привычные места в "штабе", а потому Ивушка говорил предельно откровенно, не боясь чужих ушей.
   - Конференция по мирному договору с бывшей Австро-Венгрией до сих пор идет, ни шатко, ни валко. С запада Чехословакия, - Манасевич вот уже вторую неделю как научился произносить это слово не по слогам. - С юга - Венгрия, с востока - Румыния. Король Фердинанд спит и видит, как бы в придачу к Трансильвании отхватить еще и Закарпатье.
   - Ну а с севера мы. И нам, конечно, же, все так и хотят отдать эти земли? - Бобрев улыбнулся.
   - Если я усну, а проснусь лет через сто, то единственное, в чем мне можно быть уверенным: очередная европейская страна кричит о русском империализме, желая откусить от нас кусок пожирнее или не дать распространить на него наше влияние, - глубокомысленно изрек Манасевич. - В этом я...
   - Мне кажется, или эта фраза...
   - Ну ладно, ладно, я немного осовременил редактора "Молвы". Он был бы не против. Я как-то с ним говорил...- Ивушка пожал плечами. - А, ладно. Не будем о прошлом. Так вот. Очень многие из русинов желали бы соединиться с Россией. Прежде там верховодили венгры, отгонявшие даже галицийских поляков куда подальше. Теперь же земля буквально повисла в воздухе...
   - Но вот-вот сядет на свой аэродром, - предложил Бобрев.
   - Да... - Манасевич покатал слово на языке. - Аэродром, Закарпатью очень нужен свой аэродром. И над ним должен развиваться русский флаг... И поможешь его установить ты.
   - Сколько там наших?
   - Тысяч триста-четыреста, - не задумываясь, ответил Ивушка.
   - Сколько? - едва не поперхнулся Дмитрий.
   - Целый русинский народ, - гордо заметил Манасевич.
   - Значит, агентов мало? - прищурился Бобрев.
   - Ни единого, - все так же гордо сказал Ивушка.
   - Но...
   - Ты же знаешь, у нас слишком мало людей, а потому... - Ивушка принялся юлить. - А потому посылаем немногих, но лучших! Тем более после твоей встречи с Ронге, который тебя в лицо запомнил (это уж будь уверен!), и по лицу же твоему тебя и узнает, лучше переменить место службы. И, да, - требуется спокойно найти тех, кто устроил пальбу по простому русскому инженеру...
   - Но я даже не знаю русинского языка! - всплеснул руками Дмитрий. - И вообще, практически ничего не слышал о тамошних жителях.
   - А что делать? Надо же агентуру создавать! Когда я начинал, в Париже... - Манасевич оседлал любимого конька, и разговор угрожал перетечь в диктовку мемуаров о самом-самом находчивом и успешном русском разведчике всех времен.
   Бобрев, к счастью, поднаторел приостанавливать этот былинный рассказ.
   - Я не отказываюсь от возложенного на меня задания.
   - Великий князь так и думал, - довольно кивнул Манасевич. - Я, кажется, забыл упомянуть, что Кирилл Владимирович передал вот этот пакет?.. Боже, каким же я стал рассеянным!
   Жеманно закатив глаза, Ивушка достал из кармана туго набитый плотный конверт синего (опять синий!) цвета, перетянутый толстым шнуром. Дмитрий принял его и торопливо разрезал бечевку протянутыми Ивушкой ножницами. По отработанному рефлексу Бобрев тут же глянул на шнур. В его центре виднелась красная ниточка, совсем тоненькая. Кирилл Владимирович ввел за правило передавать наиболее важные документы таким образом. Пакет нельзя было открыть, не повредив шнура, но в таком случае красная нить. Подвергнутый перлюстрации конверт потребовалось бы перевязывать заново, но в таком случае в бечевке уже не было бы той самой ниточки. Пока этот секрет не стал достоянием вражеских разведок, он надежно свидетельствовал о сохранности посланий.
   Пересилив себя, Дмитрий все-таки не стал сразу же вскрывать конверт. Но любопытство прямо-таки разжигало душу пламенем нетерпения, а руки сами тянулись к ножичку для писем.
   - Уверен, что в письме на все свои вопросы ты найдешь ответы...Которые породят новые вопросы. Но ты и сам это прекрасно знаешь, не первый день служишь.
   За последний год "служить" среди знающих людей означало принадлежать к сотрудникам Службы имперской безопасности, но бравировать эти считалось дурным тоном. Пока что.
   - Что ж...
   Бобрев поднялся с кресла, вытянулся стрункой и отчеканил: "Служу Отечеству", щелкая каблуками. Манасевич - удивительно - воспринял это действо совершенно серьезно и не отпустил не то что ни единой шуточки - ни единой ухмылочки. Это можно было считать настоящим подвигом, куда там полет на "муромце" в ненастную погоду!..
   Пилот дал знак, - скоро Ужгород. Бобрев внутреннее сжался. Перед каждым новым заданием кровь стыла в его жилах, а в голове появлялась успокаивающая пустота. Никаких мыслей. Только холодная решимость. В обывательской жизни это тоже иногда проявлялось, что не раз, по собственным ее словам, пугало Анну до дрожи. Бобрев только рассеянно пожимал плечами: что в этом такого? На что жена отвечала: "От тебя будто холодом веет. Замогильным", - и тут же меняла тему разговора.
   Все-таки мысли заполонили Бобрева, и он расслабился. Теперь холод ушел. Началась служба.
   "Муромец" снижался долго, кружа над пустырем. Бобрев сумел в иллюминатор старый замок, явно перестраивавшийся в Новое время: покрывшиеся мхом низкие стены, приноровленную к войнам порохового века, постройка с чересчур широкими для Средневековья окнами, - все это выдавало "новодел".
   Делегация, действительно, встречал русских гостей. Казалось бы, столь незначительным людям, грозило редкое по силе чествование (по здешним меркам, конечно же). Со своего места Бобрев легко разглядело сотню другую людей в простых костюмах, подошедших бы... да хоть вятскому пахарю. Когда же самолет наконец приземлился, и Бобрев вышел на свежий воздух на подкашивающихся ногах (затекли в самолете неимоверно!), то сумел разглядеть вполне себе респектабельных жителей, во фраках даже...По моде, правда, этак десятилетней давности, но все-таки! Городской голова (или как он здесь назывался) решил продемонстрировать все дружелюбие Ужгорода. Признаться, служащие - они угадывались по вицмундирам, старым, ношенным, но добротным, - улыбались куда формальней обывателей. Те с радостью (даже глаз разведчика не мог разглядеть фальши) встречали гостей, - и приветствовали на удивительно (для Бобрева) чистом русском языке. "Простому русскому инженеру" задача, перед ним поставленная, казалась все интереснее и интереснее.
   Пропустив мимо ушей речь какой-то большой шишки (благо держать ответ Манасевичем был назначен Крапов, а не сам Дмитрий), он неожиданно внимательно прислушался к речи человека в крестьянских одеждах.
   Низкий, Бобреву по плечо, не выше, с залысиной, круглым лицом и большими глазами, тот (совершенно по-русски, разве что со специфическим акцентом, - глухо, с протяженным "х") держал слово о древнем родстве русских и русинов.
   Человек этот показался Дмитрию добродушным и открытым, хотя и непростым, с хитрецой. Говорил он от чистого сердца (так, во всяком случае, показалось "простому русскому инженеру"), и был, видимо, не последним человеком в городе. Значит, с ним требовалось наладить контакты.
   - Как его зовут? Я пропустил, - шепотом спросил Бобрев у Крапова, налепившего на лицо самую широкую свою дежурную улыбку (за это умение его и назначили ответственным за все встречи-проводы).
   - Иван. Иван Гецко, если я правильно расслышал...
   Бобрев кивнул. Ну что ж, надо же с кого-то начинать, сколачивая опору России в здешних краях?..
  
  

Глава 6

  
   Ужгород, казавшийся постороннему взгляду если не спящим, то дремлющим, оказался на поверку пороховой бочкой с уже поднесенным к ней факелом. Бобреву стоило один день походить по улочкам, взглянуть на старинную крепость, вокруг которой постоянно сновали туда-сюда толпы людей в солдатских шинелях нараспашку, чтобы понять, - вот-вот рванет.
   Край еще не успел осознать, что двуединая монархия рухнула навсегда, но уже вот-вот готов был вспениться митингами и бунтами. Удивительнее всего было то, что практически в самом городе (по петроградским меркам, конечно же, не по местным) располагался лагерь для русских военнопленных. И хотя война давно закончилась, перемирие подписали с пару месяцев назад, а полноценный мир бывшей Австро-Венгрией так и не был заключен. Виной тому были торги между державами Антанты и...другими державами Антанты, австрийцев с венграми спрашивать никто не собирался. Естественно, гордые венгры, чувствовавшие себя прежде абсолютными господами на этих землях, не собирались сдаваться просто так.
   Между тем, и прямое вмешательство России было невозможно. Бобрев ознакомился с посланием "бывшего регента". Кирилл Владимирович парой короткой фраз смог объяснить, что военное вторжение русских войск (пусть даже если его встретят цветами) в Закарпатье сразу же приведет к полноценному вмешательству соседних государств. На чехословацкой границе (условной, весьма условной) уже стояли две французских дивизии и чехословацкие легионеры. И пусть Крамарж всячески пытался выдавить Париж со своей земли, Масарик с радостью принимал любую помощь Антанты, которая усилила бы его влияние на предстоящих президентских выборах. А тут еще вот-вот должны были начаться переговоры румын с венграми, да еще и словаков (отдельно!) с Будапештом... Дмитрий Петрович только диву давался осведомленности Великого князя о тех событиях, которым только еще предстояло произойти. Кирилл отводил Бобреву роль связующего центра Российской империи и русинов, готовых бороться за право самим определять судьбу родного края. Правда, приходилось слегка лукавить: русины далеко не были едины во мнении касательно этой судьбы...Но что ж. Окажись все иначе. Было бы куда менее интересно.
   Дмитрий Петрович решил посвятить утро посещению лагеря военнопленных. Бывших военнопленных. Крапов чудом арендовал мотор, которых здесь было до невозможности мало. Разбитое "рено" постоянно фыркало, считая колдобине на улицах, но это было лучше, чем ничего. Заодно Дмитрий решил осмотреть улочки города.
   Контрасты прямо-таки бросались в глаза. На каждой улице, то здесь, то там, еще висели гербы и (кое-где, мало, совсем мало) флаги двуединой монархии и Венгрии. По улицам ходили жандармы и солдаты в потрепанной, еще габсбургской (другой для них просто не было) форме. И если жандармы храбрились, демонстрируя служебное рвение, то солдаты затравленно глядели по сторонам. Проигравшие, они оказались не нужны собственной Родине, - да и где она сейчас была? В Венгрии? В Румынии? В Австрии? В непонятной Чехословакии? Или, может, в непонятном Королевстве сербов, хорватов и словенцев, буквально случайно родившемся? Многие из этих людей мечтали осесть в тихом месте, иные же разучились за годы войны всему, кроме винтовочных выстрелов и десятков других способов человекоубийства. Третьи же вовсе потеряли все в годину войны, и теперь мечтали отнять это у бывших господ. Вот что такое была солдатская масса, устремившаяся в Ужгород через узкие карпатские перевалы. За ними стояли, как когда-то, в первые годы Великой войны, русские дивизии, готовые обрушиться на врагов... Им стоило дать только приказ...
   Иногда Бобрев жалел, что в современном мире нельзя просто двинуть тысяч триста "серых шинелей" на Вену или Будапешт. Даже Николаю Первому это не удалось, в куда более спокойной обстановке... Дмитрий Петрович понимал, что после одной войны сразу же начать другую, пусть даже небольшую, - слишком дорогое удовольствие для ослабевшей казны. А потому вся надежда оставалась на самих русинов. И на Бобрева, конечно же. А Кирилл обещал кое-чем помочь...
   "Рено" подбросило на очередном ухабе, и мотор заглох, кажется, на вершине "прыжка". Водитель что-то там покрутил, но потом лишь виноват развел руками.
   - Чинить надо. За деталями в Ужгород возвращаться... - он вздохнул. - Ну или покопаться в нутре...Долго.
   Водитель был из местных, русинов, знавший русский язык, но проглатывавший слова или целые фразы.
   - А, ничего. Сам дойду. Часто здесь местные ездят?
   Дмитрий все свое внимание обратил на грунтовую дорогу, изрытую ямками, пробуравленную лужами...
   - Да, земля тут разве что другая, - пробубнил себе под нос Бобрев, вылезая из "рено" и направляясь дальше по дороге. Идти к лагерю, по его подсчетам, оставалось минут двадцать.
   Солнце припекало, летала туча мошкары. Из недалекого леса раздавался стук топоров и визг пил: местные добывали древесину для городской пилорамы, тем и кормились. Как рассказал Гецко - Бобрев успел с ним поговорить час-другой, - сам работавший приказчиком на одной из лесозаготовок, Ужгород кормился здешними лесами да кирпичным заводиком, почти остановившимся в конце войны. Мукачево жило побогаче - там хотя бы были табачная фабрика и железнодорожное депо. В общем, бедный, очень бедный русский край...
   Дмитрий очень удивился, когда на вопрос, владеют ли местные русским языком, Гецко рассмеялся и с полной уверенностью заявил: все. Просто у русинов язык тоже русским звался. Иван Петрович пытался объяснить (как мог), что он сохранился еще со стародавних времен, и, говорили местные газетчики и писатели, сохранил очень много от старославянского. При любом же упоминании соседних галичан Гецко плевался. Его родственников замучили по их доносам в Талергофе. Видно было, что "соседушкам" лучше не попадать в руки этому низкорослому щуплому человеку с огромной силой в плечах, привычных к лесному промыслу.
   - Настоящая Орловская губерния, - едва удержался от смеха Бобрев, когда его сапоги увязли в буроземе. - Земля другая...
   Дмитрий не уставал повторять этого, пока не поднялся на очередной пригорок. Перед ним открылся вид на несколько десятков бараков, обнесенных сгорбившимся забором. Последний ничуть не мешал жителя этого городка гулять по окружным лужайкам и леску. Иные, сидя на срубленных скамейках, курили самокрутки. Играл баян...Да это же маньчжурский вальс!
   Бобрев ускорил шаг, напевая все громче и громче. Тут же обитатели бараков подхватили песню, и уже над лагерем разносилось "Судьбу кляня..."
   Бобрев помахал издалека. В иное время взвиться бы постовому! Да того и видно не было. Пленные (уже давно бывшие) высыпали, присматриваясь гостю.
   - Здорово, братцы! - кликнул Дмитрий.
   Будь на нем мундир, разговор начинать было бы куда легче. Но и одно то, что он был русским человеком, должно было расположить обитателей этого лагеря.
   - Привет из матушки России! - рассмеялся Бобрев.
   Тут же поднялись трое человек, в унтер-офицерской форме. Видно было, что она уже давнишняя, ношенная-переношенная, но служилые пытались держать ее в порядке. Они ждали, что вот-вот за ними придут. И как тогда смотреть начальству в лицо? Еще отчитают на виду у строя!
   Потерявшие было свой дух в начале семнадцатого года, жившие обрывками газетных статей, с болью в сердце читавшие о продвижении на Будапешт - "когда же к нам, когда же к нам!", готовые вот-вот рвануть на Родину...
   Дмитрий приметил одного человека, стоявшего поодаль. На его лице не читалось радости, только какая-то хитрая ухмылка. Филер здешних властей? Бобрев запомнил это лицо, с характерным шрамом над правой бровью. Осколок снаряда сорвал лоскуток кожи, оставив после себя рубец в недобрую сотку.
   Бобрев достал из-за отворота приготовленный заранее блок сигарет. Дешевые, конечно, черные, турецкого табаку, - они исчезли в миг. Нижние чины и офицеры вмиг их разобрали, тут же набросившись на Бобрева с расспросами, кто он и как сюда его судьба занесла, в эту глухомань. Дмитрий рассказал официальную "легенду" (Кирилл отчего-то именно так называл выдуманную биографию, и слово прижилось).
   - Инженер...Наши хотят развернуть здесь фабрики...Работу дать...
   - Скоро ли наши сюда придут?
   - Так я уже здесь!
   - Нет, наши! - не унимался какой-то молодой солдат, кажется, из последних военных призывов. Практически все остальные явно были намного старше и попали сюда, скорее всего, куда раньше этого "студента".
   - Студент, не торопись! - и точно, кличку ему дали соответствующие.
   - Да я! Да как же вы!.. - он потряс кулаками.
   Вышло это, признаться, забавно.
   - Как время будет - так и придут. Скоро лагерь заакроют, а вас переправят по домам.
   - По домам...Скорее бы! А то войны нет, а мы здесь по сию пору торчим! - высказался унтер и затянулся сигареткой.
   - Того глядишь, и скоро... А вас здесь...
   - Да мы тут гуляем, как хотим! В городе просто жилья для нас нет, а тут хоть, какие-никакие, а хоромы, - рассмеялся все тот же унтер.
   Наконец, вперед вышел старший офицер, капитан. Его мундир выглядел самым ухоженным, а на груди висел "георгий". Стоило ему откашляться, как все сразу же замолкли. Значит, старший по званию и самый уважаемый здесь.
   - Дмитрий Петрович, Вы вот что... Я так понимаю, в Ужгород Вы не своим ходом добрались?
   Бобреву только и оставалось, что кивнуть.
   - Самолетом, на "Муромце", приспособили для полетов.
   - Знаем, каких полетов, - не удержался от улыбки капитан. - Позвольте представиться, Русской императорской армии капитан Рогов Валерий Павлович.
   При этих словах капитан приосанился и выпятил грудь с "георгием". В этом, право, необходимости не было: Бобрев и так понимал всю важность стоящего перед ним человека. Это же настоящее связующее звено с местными военнопленными! Человек двести-триста опытных бойцов...Верно, столько же в городском гарнизоне. Значит, это силы, равные местной обороне. При необходимости...
   Дмитрий Петрович надеялся, что необходимости такой не возникнет, но все-таки.
   - Значит, сможете весточку домой передать? - Валерий Павлович жестом предложил "пройтись".
   Они отошли к ближайшей опушке, так, чтобы их разговор не было слышно. Краем глаза Бобрев уловил движение. Бросил, как бы невзначай, быстрый взгляд в ту сторону. Так и есть, тот самый, со шрамом. Значит, точно шпик, может даже на жалованье у здешних...Интересно, тут есть разведка? Или на жандармов здешних работает?
   - Вы вот что, Дмитрий Петрович, - капитан принялся бегло докладывать обстановку. - По походке и взгляду видно, что служили. Не отпирайтесь.
   Рогов покачал головой, едва Бобрев открыл рот.
   - Я долгое время служил при штабе Юзфронта. Не будь той неудачной атаки Лавра Георгиевича...А впрочем, не мне судить о действиях вышестоящего начальства, - видно было, что капитан с трудом одергивает себя.
   Был он выше Дмитрия Петровича, и при разговоре склонял голову, словно бы нависая над разведчиком (или контрразведчиком? - черт его знает уже!). Его карие глаза прямо-таки сверлили собеседника, привинчивая его к месту. Каково же было его подчиненным на службе! Бобрев заочно пожалел этих людей.
   - Передайте начальству, что здесь несколько лагерей раскидано. Один из них...скажем так...Вы про мазепинцев слышали что-нибудь? - прищурился капитан.
   - Доводилось слышать обрывки, - пожал плечами Бобрев.
   - Значит, слышали, но не хотите выкладывать информацию.
   Дмитрий Петрович едва не прикусил себе язык: его раскрыли буквально с первого взгляда. Годы службы, опыт, - все псу под хвост. Что же его выдало?
   - А взгляд Вас выдает, дорогой мой Дмитрий Петрович. Вы словно бы срисовываете план фортификаций, а не выбираете лес под вырубку, - ухмыльнулся капитан. У него не хватало зуба, у левого резца. - Я с такими полгода работал, довелось всякого навидаться. Взгляд выдает, взгляд. Вы это запомните на будущее. Так вот. Есть целый лагерь мазепинцев. Но помимо того, бродят провокаторы и у нас...Такой, со...
   - Шрамом, - кивнул Бобрев.
   - Вот и выдали себя. Согласившись, что приметили, - капитан покачал головой. - Нехорошо. А вдруг я тоже провокатор? Ладно, - вздохнул Рогов и навис еще грознее.
   Кажется, самое солнце померкло от тени, порожденной аршинными плечами Рогова.
   - Даже после конца войны ходили тут всякие, агитацию проводили за вильну самостийну Украину, тьфу, - Рогов самым что ни на есть босяцким образом сплюнул на траву. - Сам я с Житомира, и по их словам, знаете ли, должен лизать сапоги польским панам да ксендзам. Меня - малороса! - обозвали украинцем. Это же кровью оскорбление смывать надо, - глаза Рогова кровью налились. - Так вот. Эти мазепинцы при случае много чего сотворить могут...А здешние края...Не хотелось бы им отдавать, понимаете?
   - Понимаю, - Бобреву только и оставалось, что кивнуть. - А можете...
   - Список их? Легко. Составлю сегодня - завтра. И, да, - еще тише произнес Рогов. - Слухи ходят, что затевают что-то в Ужгороде. Мы же люди свободные, - ухмылка, многозначительная и многознающая, - Хоть и военнопленные. Было бы провизии достаточно, ушли бы через перевалы. А так...Разве что до Мукачево пешком дойдем. А вот если наши придут...А они придут, - он смотрел прямо в глаза Бобреву. - Это давно ясно. Мы их тут и дождемся. Так и передайте. И, да, остерегайтесь...
   - Мазепинциев, - закончил фразу за Рогова Дмитрий Петрович. - Все ясно. Только зря Вы это рассказываете простому русскому инженеру.
   - Видел я таких инженеров. Из училища сразу на фронт. Как же, хорошо били врага, - кивнул все с той же ухмылочкой Рогов. - Я Вам многое могу рассказать.
   - Это хорошо, - поддакнул Бобрев.
   Дмитрий Петрович побыл в лагере еще с час или два. Сперва пытался говорить, как требовала "легенда" - о лесозаготовках, захотят ли люди остаться здесь на работах, кто какой профессией владеет...
   А потом тихонько заиграл баян, и начались тихие солдатские песни. Кто-то вспоминал Стоход, - с тех самых пор здесь оставался, кто-то Луцкий прорыв...Хорошо, что никто не видел последних боев Великой войны, - значит, наших пленных тогда не было, во всяком случае, сюда не попадали. Видно было, что люди ждут, очень-очень ждут возвращения на Родину, и едва ли двадцатая часть захотела бы здесь остаться подольше. Иным хотелось закончить прерванную войной учебу, кто-то не видел жен, родных, дочерей, а остальные просто скучали по дому и полю. Говорили, что здесь таких нет, чтобы до самого окоема - зерно колосилось...Тесновато было здесь людям с Кубани, Волги или Дона...
   Солнце здесь очень быстро скрывалось за Карпатами, а потому вечер пришел на удивление (для Бобрева) скоро. Наконец-то загудел мотор, и люди высыпались встречать "рено". Водитель извиняющимся тоном сообщил, что пришлось на попутной телеге добираться в город, да еще там бегать сломя голову в поисках нужных запчастей и топлива. Наконец, Бобрев подался обратно в Ужгород.
   Света в окнах почти не было: берегли керосин. Только ратуша кое-как освещалась фонарями, но скудно. И оттого еще страшнее выглядела толпа людей (вообще редкое для Ужгорода явление!), высыпавшее на улицы, и все ширившаяся, ширившаяся, ширившаяся...
   Навстречу потянулся людской ручеек. Бобрев на ходу выскочил из автомобиля. Памятуя тот самый февраль, он готовился к худшему...Рука потянулась к браунингу, и тут...
   Из толпы выскочил Гецко, казалось, лучившийся энергией. Он, видимо, издалека приметил мотор, и понял, кто на нем может ехать.
   - Дмитрий Петрович! Дмитрий Петрович! Началось! - он захлебывался словами, отчего в шуме людской толпы Бобрев не сразу мог разобрать, что же тот говорил. - В Буде революция! В Буде революция! Теперь мы свободны! Свободу Закарпатью! Русины свободны!
   Если бы существовал прибор, измеряющий скорость мыслей, то Бобрев готов был поклясться: быстрее в мире никто сейчас не соображал. Революция в Будапеште? Свободу русинов? Значит, восстание в Ужгороде за независимость! Но зачем? Рано! Боже, зачем же так рано! Он же ни черта не успевает! Оружие должно было начать поступать только через неделю, перевалами, под видом грузов для завода... Советники...А советники военные как раз в лагере томятся! Значит...
   - Гони! Гони обратно! - Бобрев молнией метнулся к "рено". - Гони, родимый! Проси что хочешь, но поезжай в лагерь. Найди там капитана Рогова и скажи: все они здесь нужны, все до единого! И как можно скорее! Лети, родимый!
   Порыв от рванувшего (ну, в пределах возможности этой рухляди) "рено" сорвал кепку с головы Дмитрия, но тот этого совершенно не заметил. Не до кепок, когда судьба целого края решается. Такие же восстания должны были пройти во всех крупных городах Закарпатья, это уж точно!
   - Пойдемте, пойдемте скорее! - Гецко, наплевав на все приличия, потянул Бобрева за рукав. - Пойдем! Сейчас начнут говорить! Пойдемте! Вы должны...Вы Россия!.. Вы здесь Россия!.. Россия должна хоть что-то сказать!..
   Бобрев решил, что если не можешь противиться порыву, то надо его возглавить, и последовал за Иваном Петровичем в самую глубь людской толпы. Не было приготовлено никаких флагов, никаких транспарантов, - телеграфное сообщение о революции в Будапеште буквально взорвало жителей Ужгорода.
   На площади около городской ратуши уже собралось несколько тысяч человек. Жандармов нигде не было видно. Бобрев увидел, как трое человек вовсю срывали австро-венгерскую символику, до которой только могли дотянуться. Словно бы из воздуха возникла лестница, которую потащили к ратуше, - снимать флаг Транслейтании.
   Тут же - опять же, буквально из ничего, изо всякого хлама, - на площади возвели трибуну. На ней сменялись один оратор за другим. На каждое второе-третье слово толпа взрывалась одобрительным гулом.
   Гецко - безо всякой просьбы со стороны Бобрева - стал переводить.
   - Люди объявили, что Ужанский комитат теперь свободен от клятв и присяг перед Венгрией. Новое правительство в Будапеште - это правительство в Будапеште, а мы будем жить своим умом...Рядом, за перевалами, стоит русская армия, к ней надо обратиться за поддержкой...русский императора не оставит русских людей в беде...
   По затылку Бобрева потек пот волнения. А что же делать, когда русины обратятся за помощью к России? Отказать - значит потерять доверие собственного народа и обмануть братьев русинов. Отказаться - получить враждебную Антанту под боком, а там, глядишь, и новую войну...Не делать ничего - тоже плохо, ситуация выйдет из-под контроля, и придется вмешиваться в куда более сложную и тяжелую борьбу...
   Но вот один из ораторов закричал: "Русь! Русь! Русь!" - и толпа мигом подхватила этот клич.
   В какой-то момент Дмитрий Петрович понял, что глаза всех стоящих рядом митингующих обращены на него:
   - Они просят Вас сказать слово. Пожалуйста. Скажите. Вы здесь - Русь. Россия, - выражение Гецко было ровно таким же, как и всех остальных русинов на площади.
   Он с надеждой, снизу вверх, смотрел на Дмитрия, так, будто бы за его спиной стоит Император Всероссийский и диктует через него свою волю. Поддайся Бобрев тому же фантому, и вышла бы неудача. Но главное, - в эту минуту, похоже, вся "легенда" рухнула. Агент, который должен был тихо-мирно делать свое дело, оказался в самой гуще событий и вынужден был явить свое лицо. Нет, говорить о том, что он из Службы, не требовалось, - достаточно было просто его физиогномии на виду у всего Ужгорода.
   - Россия! Россия! Россия! Русь! Русины! Россия! - так и неслось со всех сторон, оглушая.
   Сейчас бы явиться гарнизону, сделать залп по толпе, - но никого не было. Боялись? Ждали? Растерялись? Ведь один неверный шаг, и их собственная судьба окажется под угрозой.
   Многорукое море вытолкнуло Бобрева "на берег", к трибуне. Составлена она была из четырех хлипких с виду столов, приставленных друг к другу, и еще одного, покрепче, на них стоящего. Кто-то подал руку, чтобы помочь Дмитрию взобраться.
   "Простой русский инженер" совершенно растерялся, - в самом деле растерялся, здесь ничуть не требовалось игры. Что же ему говорить? Просить разойтись? Да они его убьют, при этом разобидевшись на Россию. Сказать пару ничего не значащих фраз? Но...
   "Не можешь противостоять - возглавь" - всплыли в памяти слова Кирилла Владимировича. Он еще так хитренько поглядывал на Бобрева в тот день, будто бы готовя ему проверку этого урока...
   "Не можешь противостоять - возглавь". И тут Бобрев понял, что надо делать. Голова сработала "на отлично". Оставалось дело за малым - все это претворить в жизнь.
   Внезапно, расталкивая локтями собравшихся, к трибуне выскочил полноватый среднего роста человек в смешных круглых очках. Левой рукой он придерживал котелок, так и норовивший упасть с лысоватой головы, а правой торил себе путь через людское море.
   Он, на удивление, обратился к собравшимся на русском, - в смысле русском русском, а не русинском, видимо, чтобы подсознательно связать себя с чаемой собравшимися империей.
   - Нужно успокоение! Нужно успокоение, братья мои! Во всех нас играет волнение! Да, в Венгрии революция! Но! Ее вот-вот могут и подавить, как не раз бывало! И что будет тогда с нами? Что, забыли, как...
   Толпа замолчала. Бобрев почувствовал, что еще немного, и этот толстенький оратор с надменным лисьим взглядом завоюет ее внимание. Опытным взглядом Дмитрией Петрович определил в этом человека "провокатора" - то есть сторонника власти. Такие должны были пускать энергию митингов в нужное русло, успокаивать, заговаривать зубы и сводить протест на нет. Бобрев понимал, что в чем-то это хорошо, это поможет подготовиться, но...
   Выйдут ли люди во второй раз? Не разочаруются? Вдруг будут ждать помощи только от соседней России, а потому не решатся сами, глядишь, и с оружием в руках, драться за свою судьбу?..
   - Но только вы сами, народ русский! - Бобрев возвысил свой голос, напрягая связки насколько только можно. - Вольны! Определять! Свою! Судьбу! Века! Венгерской! Власти! Прошли! Настала! Пора! Власти! Русинов! Карпатская Русь! Пусть! Карпатская! Русь! Возродится!
   И площадь потонула в гуле одобрительных возгласов.
   Позади Бобрева рухнул на булыжники мостовой венгерский флаг, тут же разодранный митингующими.
   Венгерская власть в Ужгороде - символически - кончилась. Началась власть русская, то есть пока еще русинская.
   Бобрев понял, что теперь он в полном ответе за все, что произойдет с этого дня в - уже бывшем - Ужанском комитате.
   И тут Дмитрий Петрович глянул на запад, в конец улочки. В вечерном сумраке он разглядел ровный строй солдат, разрезавших толпу по пути к площади. Бобрев вновь потянулся к браунингу. Он боялся, что то могут быть солдаты гарнизона, и в любой момент они могли открыть огонь по митингующим...Нет! Уже по восставшим.
   Толпа замолкла ненадолго, наполнилась тяжелым таким, опасным молчанием. Все ждали, что же будет. Разве что ближайшие к трибуне люди начали становиться плотнее, образуя нечто вроде кольца охраны.
   Но вот послышался окрик со стороны солдат, и Бобрев громко выдохнул, чем испугал напрягшегося "провокатора".
   - Солдаты первой сводной карпаторосской роты готовы выполнить свой долг! - раздался зычный голос Рогова. - Рота, стройся!
   Тут же русские солдаты (даже формально слово "пленные" к ним уже не подходило) выстроились цепочкой. Безоружные, они одним своим видом вселяли уверенность в собравшихся людей. Толпа почувствовала это, и пуще прежнего принялась кричать: "Россия! Россия! Русь! Карпатская Русь!".
   Тот самый очкарик зло ощерился на Бобрева:
   - Теперь Вы будете в ответе за все, попомните еще слова Волошина Августина! - недовольно бросил этот человек и скрылся в толпе.
   Дмитрий Петрович похвалил себя за то, что сумел выявить уже второго вражеского агента за день, а что "провокатор" был из таких, в этом сомнений никаких возникнуть не могло.
   - Россия!
   Люди принялись подхватывать и подбрасывать солдат первой сводной роты. Рогов заливисто хохотал при каждом взлете над площадью.
   - А я говорил! Говорил! - только и сумел расслышать Бобрев обращенные к нему слова капитана. - Говорил! Будет нужда!..
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Глава 7

   Дмитрий Петрович, помимо всякого своего желания, оказался в самом центре внимания, и более того - командования. Теперь он раздавал приказания, к чему совершенно спокойно относился капитан Рогов. Он окончательно уверился в мысли, что "простой русский инженер" пришел с "большой земли" (эту фразу Бобрев тоже перенял у Великого князя, прицепилась незаметно). Тут же безоружную сводную роту Дмитрий Петрович направил к гарнизону. С солдатами пошли русины, все громче и громче скандировавшие "Свобода!" и "Русь!". Сам же "простой русский инженер" попытался создать подобие революционного комитета, по опыту пятого года. Конце концов, должен же кто-то взять власть в городе и худо-бедно ее организовать!
   - Иван Петрович! Иван Петрович! - спустившись с "трибуны", Бобрев разыскал Гецко. - Вы нужны мне.
   - Это мы с радостью, - улыбался во все зубы Иван Петрович.
   Видно было, что он несказанно рад шансу принять участие в исторических (а уже можно было смело говорить - поистине исторических!) событиях.
   - Надо собрать самых толковых русинов Ужгорода...Да хоть там! - Бобрев показал на здание ратуши. - Вот здесь создадим Ужгородский совет! Или ...как там...раду!
   - Лучше совет. Так оно понятнее, - кивнул Гецко. - А Вы бы, Дмитрий Петрович, людей собрали да заняли здание...
   - Я? - Бобрев кивнул. - Это мы попробуем...
   И точно: надо же было здание занимать! Бобрев стукнул себя по лбу. Вот что значит полное отсутствие опыта руководства революциями!
   - За мной, русины! За мной! Это наш город - и нам здесь брать власть! За Русь! - Бобрев буквально вспорхнул на трибуну, чтобы его могли заметить со всех концов площади. - За мной! На ратушу!
   И он сбежал со столов, уверенно шагая к приземистому зданию. Ноги сами собой вывели "простого русского инженера" к лежавшему на булыжниках истоптанном венгерском флаге. Вот так, в одночасье, рушилась старая власть. Но заступит ли на ее место новая?
   - Двери не ломать! Не ломать! Это же все на ваши же деньги построено! - прикрикнул Бобрев на группку парней, вовсю бившихся в двери ратуши.
   Но, подойдя к закрытым наглухо створками, Бобрев плюнул и сам наддал плечом. Послышался звон битого стекла: разбили окно первого этажа, и туда уже вовсю забирались по спинам товарищей мужики с дубьем (и где только раздобыли?). Послышался грохот, и двери ратуши открылись вовнутрь, да так неожиданно, что Бобрев едва-едва сохранил равновесие.
   - Заходим! Заходим! Нужна мебель! Рухлядь какая-нибудь! Доски! Нужно проходы закрыть баррикадами!
   По опыту февраля Бобрев помнил, что вовремя не возведенная баррикада - своевременно подавленное восстание. Поэтому с этим делом нужно было торопиться. Тем более кто знал, что предпримут венгерские власти? Вдруг на пути в Ужгород подкрепления из Мукачево или еще откуда, пулеметы, а пусть даже и авиация! Австро-венгерская армия оставила после себя уйму трофеев, которые Будапешт не мог не использовать. А потому нужно было приготовиться к попытке правительственных войск занять город. Да только что же им противопоставлять, если сам гарнизон вот-вот может явиться! Оставалась надежда, что местные, - а здесь остались в основном русины или венгры, давным-давно осевшие на этих землях, - не сразу примутся палить по соседям, друзьям и родне. Хотя, кто ж его знает!
   Люди расползались по ратуше, хватая, что только под руку попадется, и тащили к выходу. Кто-то принялся валить шкафы, но Бобрев их тут же остановил. Там ведь могли быть документы, и не дай Бог они пострадают! Годами потом придется восстанавливать!
   В одной из комнат в угол забился сторож, тоже местный, в вицмундире. Он просил - как понял Бобрев - ничего не трогать, не ломать. Мужики бубнили, что все останется на своих местах, и вытолкали сторожа из комнаты.
   - Эй! - Бобрев обратился к толпе человек из десяти. - Доски нужны! Связаться надо с пилорамой!
   - Будет, - ответил самый высокий из толпы и, дав знак товарищам, отправился прочь из ратуши.
   Как бы Бобрев и его товарищи по труду не старались, но в считанные минуты случился настоящий кавардак. Кресла были или повалены, или утащены, вовсю шкафы поменьше тащили к дверям, столы оказались прислонены к окнам. Были бы пулемет - давно их дула смотрели бы на площадь.
   - Пулеметов! Сюда бы десяток пулеметов! - вздохнул Бобрев. - Или винтовок сотню!
   Дмитрий был уверен, что в здешних лесистых краях, у отрогов Карпат, мало кто не охотился хотя бы раз в жизнь. Да и Великая война должна была сделать из местных мужчин бойцов. Хороших или плохих, Дмитрий надеялся так и не узнать.
   - Дмитрий Петрович! Дмитрий Петрович! Как просили! Нашел! Всех нашел! - раздался голос из-за спины Бобрева.
   Он как раз помогал тащить стол к окну, выходившему на площадь.
   Дмитрий Петрович остановился, приосанился. Перед ним возникла группка человек из пятнадцати, большинство походило на сельских учителей, остальные - на приказчиков ужгородских заводов. Да верно, они таковыми и являлись.
   - Значит, так, Иван Петрович. Объясняю задачу. Объясни товарищам, что надо разделить весь город на...сколько вас?
   Бобрев посчитал. Ага, семнадцать, если вместе с Гецко.
   - Весь город на семнадцать частей. Нужна карта Ужгорода. Раздобудете? - Петр Иванович кивнул. - Хорошо. Каждый из вас будет руководить одной из этих частей города. Там люди, они только и ждут, кто бы их возглавил. Времени мало. Теперь вы все - Народный совет Ужгорода. Последний представитель власти, - это Бобрев сказал про сторожа, - сбежал, да и власти той не осталось после революции в Будапеште. Значит, нужно будет требовать присяги от жандармерии, гарнизона, почты, заводчан, школ присяги на верность русинскому совету и народному совету Ужгорода. А потом - как-то сохранить нормальную жизнь города...
   Бобрев взял паузу. Великий князь говорил о том, что в любой момент сюда могут выдвинуться чехословацкие и французские части... Успеет ли их задержать нависающая над перевалами, оставленная там для обороны границы "Железная дивизия"? Пусть страх перед вводом имперских войск отсрочит активные действия чехов и французов. Значит, у Бобрева оставалась неделя-другая для утверждения власти. После этого сюда могли двинуться венгры, к тому моменту они уже должны были разобраться, кто у них там за, а кто против революции и новой власти.
   Но - главный вопрос - сколько же здесь нужно было продержаться Бобреву?.. Вдруг клятая Антанта надавит, и Россия не сможет вмешаться напрямую?.. А если чехи пойдут на принцип "кто успел - того и земля"?.. Опять же, у них там двинутый сумасшедший французский генерал, о котором Дмитрий Петрович был наслышан еще со времен войны...
   К черту сомнения! Требовалось действовать, и действовать быстро! Не до формальностей!
   - Иван Петрович, переведи! - начало было Бобрев, но осекся.
   Только что созданный Народный совет залился смехом в едином порыве.
   - Да все мы понимаем! - ухмыльнулся самый молодой из "новых лидеров". - Не чужие люди!
   - И это самое главное! - крупица всеобщего подъема коснулась и Бобрева. - За дело! Выходим к народу! Надо произнести речь! Представиться!
   - Да нас и так все здесь знают! - еще сильнее залился Гецко.
   - Все равно! Надо! - совершенно серьезно повторил Бобрев.
   - Надо - так надо, - кивнул Иван Петрович.
   Ратуша заполнилась людьми до отказа. Они уже вовсю разглядывали помещения, куда годами не заходили либо же были изгоняемы венгерскими чиновниками. То и дело они поднимали глаза кверху, разглядывая картины и лепнину, копались в шкафах... Правда, не все были настроены только лишь на разглядывание. Дмитрий лично поймал за руку одного мужичка, уже схватившего стоявший в одном из кабинетов штоф коньяка и хотел его распить. Тех же, кто утянул ковер из швейцарской, потом никто не смог найти. Революция, понимаете ли. Бобрев словил себя на мысли, что оказался по ту сторону баррикад, но тут же отогнал сравнение: в этот раз идет речь о свободе целого братского народа от власти, которая и так снесена будапештским восстанием.
   На площадь все собирался и собирался народ. Десятки людей вот уже почти час бегали по домам, разнося радостную весть: ратуша наша! Ратуша наша! Власть наша, русская! Кажется, целых шесть веков такого не бывало, а может, и все семь.
   Люди толпились, и по лицам их было видно: надежда направляет их и дает силы. Затянули песни, то грустные. То радостные, в разных концах площади, уже не вмещавшей собравшихся. Послышались слова молитв. Дмитрий чувствовал огромный духовный подъем, который будто бы поднимал его над площадью. Он чувствовал, что прикоснулся к истории, а может быть, даже сделал ее, - кто знает?.. Наверное, никогда больше в своей жизни он не чувствовал такого душевного ликования, когда сердце вырывалось из груди, а разум словно бы наполнился легкой чарующей музыкой.
   - Дмитрий Петрович, Ваше, - Гецко особо то выделил, - слово.
   - Нет, ваше - русинское. Теперь вы здесь власть, - покачал головой Бобрев. - Я лишь сказал нужное слово в нужном месте, в нужное время.
   Этот низенький смугловатый человек только лишь пожал плечами. Люди принесли еще столы из ратуши, и теперь здесь была настоящая, огромная трибуна, как бывало в редкие праздники или на выходах монарших особ. Видно было, что Народный совет (Бобрев уже начал приучать себя к этому слову) - все как один - полнился волнением и вместе с тем решительностью. Никогда прежде ни один из этих людей не оказывался в подобной роли, да и вряд ли задумывался о чем-то подобном. Случайность поставила всех их в совет, который, правда, существовал только одним лишь своим названием, - и больше ничем.
   Площадь вся была озарена факелами и лампами, которые принесли с собой ужгородцы. Неверный свет озарял их напряженные лица, готовые внимать любому слову с трибуны.
   Дмитрий напрягся. Молчание разлилось по площади. Люди зашикали друг на друга. Гецко жестом предложил Бобреву вернуться на трибуну, но тот покачал головой и шагнул назад. Первым, оглядевшись по сторонам, взял слово Иван Петрович. Он в пару прыжков оказался на трибуне и начал речь. Бобрев поспешил извиниться - перед самим собой - за поспешные выводы. Нет, к революции готовились. Как минимум, один человек: даже при всем "интуитивном" (значит, практически никаком) знании русинского, Дмитрий чувствовал, что подобную речь за минуту не придумаешь. Нет, она долго зрела в уме и сердце Ивана Петровича, и он наконец-то поделился своими потаенными мыслями с соотечественниками.
   Бобрев разобрал и слова про судьбу края, и про историю русского народа (именно так - русского), и про шанс, который выпадает раз в сто лет. Отступи сейчас русины, сдайся на милость новой чужеземной власти, вернись под лоно венгров - и все, пройдет век-другой, чтобы Бог снова дал такую возможность. Надо брать власть сейчас и биться за нее до последнего. У русинов Закарпатья не оставалось почти ничего, кроме гор, земли - и свободы самим решать свою судьбу. А значит, у русинов было все. И Бог в этот раз не должен был отвернуться от народа, сражавшегося за душу свою вот уже седьмой век.
   Площадь, до того погруженная в молчание (редко кто переговаривался между собой или одобрительно восклицал), вдруг, в едином мощном порыве, взорвалась криком: "Русь! Россия! Воля!". Случайно или нет, но тут же поднялся колокольный звон - и дрожь пробежала по крышам, улицам и площадям древнего Ужгорода. Прошлое рушилось, а будущее только еще предстояло создать.
   Бобрев затаил дыхание, взирая на многолюдный народ, собравшийся здесь. Люди все прибывали и прибывали, и голоса их вливались в общий хор. Это была сила, которую требовалось направить, и...
   С той стороны площади, что вела к гарнизону, началось столпотворение. Люди заволновались, расступаясь. Бобреву пришлось вскочить на трибуну, чтобы лучше разглядеть, что же происходит. Впереди шествовал - освещаемые неверным, дрожащим светом - Рогов, поминутно оглядывавшийся назад и что-то кричавший. За ним, в несколько рядов, двигались бывшие (уже точно бывшие!) пленные и солдаты в венгерской форме. Те озирались по сторонам, боясь, как бы на них не ринулась толпа.
   Ужгородцы, те, что стояли ближе всех к солдатам, взялись за руки, образовав тем самым коридор. Сквозь забор из рук вряд ли бы смог проникнуть какой-нибудь особо буйный человек. Да и с чего вдруг? Солдаты гарнизона совершенно не показывали враждебности, и если кого стоило сейчас бояться, то это самих жителей. Ну да, у бойцов в серых шинелях были винтовки на плечах - но что могла сделать скованная волнением сотня против пяти, а может, шести тысяч поверивших в себя людей?
   Еще не поняв этой простой мысли, но уже почувствовав превосходство, русины осмелели. Коридор позади солдат сомкнулся, едва те выстроились перед трибуной. Сгрудившийся на трибуне совет глядел на бойцов, а те - на появившихся из ниоткуда новых властителей города (во всяком случае, так прямо и заявил Рогов, как позже выяснилось). Молчание затянулось. Точнее, затянулось бы, не прояви себя Владимир Николаевич.
   - Чего кота за хвост тянуть! А ну! - капитан прищурился, выискивая Бобрева, а найдя, довольно ухмыльнулся. - Как там сейчас власть в Ужгороде кличут?
   - Народный совет Закарпатья, - моментально выпалил Дмитрий.
   До него начало потихоньку доходить, что же происходит.
   - Слышал? - Рогов развернулся и за шкирку выволок из толпы венгерских шинелей унтера. Тот чем-то походил на Гецко, разве что был повыше да волос под фуражкой, кажется, было больше. - А ну! Присягай на верность Народному совету Закарпатья и русинскому народу! Быстро!
   Рогов убрал руку, но унтер все так же затравленно поглядывал на высоченного русского офицера. Вооруженный "наганом", с отрядом в сотню человек - он боялся безоружных русских военных, или...или просто не знал, что делать. До него не могло не дойти известие о крахе старого венгерского правительства, и получалось так, что уже вторая присяга за год становилась пустым звуком. На виду у тысяч людей, ему приходилось принимать решение.
   - Гий! Гий! - возглас, поднятый вдалеке, волной пронесся к центру площади, крепчая.
   Как успел узнать Бобрев, "гий" значило у здешних жителей "да". Толпа требовала присяги.
   - Гий! Гий! - Дмитрий Петрович только через мгновение понял, что это его собственные уста подхватили общий крик.
   Что же творилось с солдатами, которые, верно, родились в Ужгороде либо соседних городках?..
   - Гий! - гордо воскликнул Гецко.
   Унтер, едва поднялись крики, затравленно опустил голову. В нем боролась верность рухнувшему - уже можно было смело об этом говорить - государству и чувство единства с земляками. Толпа - сама не зная того - наносила последние удары по солдатской душе.
   Но вот все замолчало. И если во время речи Гецко кто-то говорил, то сейчас разве что факелы потрескивали да слышался шорох сапог и башмаков.
   Унтер опустился на колено. Примеру его последовали остальные солдаты гарнизона. Они начали что-то говорить по-русински, но Бобрев понял лишь про войну и верность.
   Дмитрий перевел взгляд на Гецко. Тот довольно кивал на каждое слово бывших венгерских бойцов, ныне ставших первой ротой армии Закарпатского края. Едва те закончили слово и поднялись, как площадь взорвалась радостным "Гий!". Да! Первый отряд перешел на сторону русинского народа!
   Рогов с гордым видом скрестил руки на груди. Он одобрительно кивнул унтеру, и тот наконец-то кивнул в ответ. Былого напряжения не было. Кто-то из девушек даже кинулся к бойцам. То ли родные, то ли подружки, то ли просто впечатлительные особы, - и принялись обнимать. Один поцелуй достался даже Рогову: невысокая девушка чуть ли не подпрыгнула, чтобы добраться до щеки неприступного капитана. А тот удивленно потел "рану", а затем стал почесывать затылок. Да он сам не знал, как себя вести! Русины подходили к ставшими уже полностью своими солдатам, чтобы поздравить и себя, и их с этой маленькой победой.
   К Гецко подбежал паренек лет шестнадцати, что-то отрывисто воскликнул и устремился к унтеру.
   Рогов было встал на его пути, но новоиспеченный командир первого русинского отряда вышел вперед и вступил с парнем в разговор.
   - Люди хотят записаться в дружину, - ответил Гецко на немой вопрос Бобрева.
   - Первую карпаторосскую дивизию, - поправил его Дмитрий Петрович. - Первую, но, надеюсь, не последний.
   Иван Петрович довольно ухмыльнулся.
   К Бобреву подошел Рогов:
   - На два слова бы Вас, Дмитрий Петрович, - капитан глазами показал на ратушу. - Там, в штабе, сподручнее будет.
   Бобрев кивнул, и они вдвоем быстро направились в ратушу.
   Многие не покинули здание ради того, чтобы услышать речь Гецко, но продолжили "обустраиваться". Почти у всех окнах теперь были навалены кучи хлама, долженствующие служить укреплениями. Кто-то даже раздобыл охотничье ружье, и теперь сидел за одной из таких баррикад, поглядывая на боковую улочку.
   Рогов одобрил расторопность дружинника, похлопав того по плечу. Тот радостно поклонился, покрепче сжав старое ружьишко. Бобрев подумал, что у местных уже давно на руках должны были бы осесть винтовки развалившейся австро-венгерской армии... Интересно, много ли таких припрятано? Да и арсенал...Где-то же есть арсенал?!
   - Вот здесь достаточно тихо, - наконец произнес Рогов, когда они оказались в дверях какого-то небольшого кабинета. На счастье, половину стены здесь занимала карта (плохонькая - но другой не было) комитата. - Хорошая штабная комната получится...А, да. Дмитрий Петрович, людей четыреста пятьдесят - пятьсот. Это если считать солдат гарнизона и наших. Сколько там присоединится местных, Бог весть. Город крупный. Кто и когда придется пробовать его на зуб, - это тебе лучше знать.
   Рогов сказал это как бы между делом, так сказать, признавая компетентность Бобрева по умолчанию. Но вот беда - Дмитрий Петрович сам не мог с точностью сказать, что же произойдет дальше. Было чувство, что лишь Великий князь в силах это сделать. Великий князь...Так...
   - У нас, думаю, не больше недели. Максимум- полутора. Чехи к западу.
   - Сколько дивизий? - спокойно спросил Рогов.
   - Не знаю, - пожал плечами Бобрев. - Думаю, две-три, не меньше.
   - Ну, нам и одной за глаза хватит, - склонил голову Владимир Николаевич. - Знаешь, Дмитрий Петрович, воевал я под началом Антона Ивановича, недолго правда. Правду говорят, что он телеграмму направил "Возможности обороняться не имею, принял решение наступать"?
   Владимир Николаевич ухмыльнулся, и тут же перебил открывшего было рот Бобрева.
   - А пусть даже и не говорил, идея здравая. Сюда газеты приходили, люди всякие вести доставляли... - Рогов, кажется, впервые замялся. - Правду говорят, что по ту сторону Карпат наши?
   - И да, и нет, - пожал плечами Бобрев. - Некоторые силы стоят, но окончательного решения о присоединении Галиции еще не было. Большая игра великих держав.
   - Игра... Держав... Главное, Россия близко. Там, глядишь, силы найдем. Значит, нужно к перевалам прорываться До самых Карпат русины, да и по ту сторону, вроде, тоже. Только с начала войны поменьше русских людей стало, поменьше...Если бы не клятые австрийцы...
   Рогов отмахнулся.
   - А, чего уж тут гадать. В общем, смотри. Ты здесь верховодишь, должен знать, - Владимир Николаевич, до этого стоявший в дверном проеме, зашел в кабинет, подвинул хлипенький стол и подошел вплотную к карте. - В общем, так.
   Владимир Николаевич выпрямился. Глаза его заблестели: наконец-то любимое дело!
   - У нас пятьсот штыков. Может быть, мобилизуем еще столько же. Или больше. Или меньше. Кратчайший путь - через Перечин на Жорнаву. Здесь почти напрямик, как для предгорий, но слишком уж близко к чехам. Можно через Мукачево на Воловец. Путь длиннее, но мы закрываем дорогу от чехов, открываясь венграм. Напрямик, через леса и горы, не получится...
   - Разве что самолетами, - перебил Бобрев.
   - Сколько теми самолетами пушек привезешь? Винтовок? Людей? - отмахнулся Рогов. - Нужен сухопутный путь. Сил есть, чтобы только одну дорогу удержать, на большее сейчас надеяться нельзя. Но основную часть - на охрану города. Мало, но...
   - Будем строить баррикады? - Бобрев дал понять, что не стоит тратить время на разжевывание подобных мелочей.
   - Лучше, - ухмыльнулся от уха до уха Рогов. - Выстроим настоящую защитную линию. Окопы. Бруствер. Дровяные укрытия. Со стороны Мукачево к городу примыкает кирпичный завод. Думаю, там могут поделиться материалом для укреплений. Позовем людей принять участие в работе. Не Верден, но для Ужгорода - тоже неплохо будет. А ты, Дмитрий Петрович...
   - А мы к этом времени должны будем перетянуть на свою сторону другие города Закарпатья, - продолжил мысль капитана Бобрев. - Сделаем, что сможем.
   - Вот и хорошо. Но помни: нужна связь с Россией, позарез нужна! - Рогов прямо-таки вцепился ручищами в правую руку Бобрева. - Нужна! И пулеметов бы! Настоящих, не дрянных "шварцлозе"! С ними лучше разу сдаваться! Гадость, не оружие! "Виккерс-максимы" нужны!
   - Что будет в моих силах, сделаю, - кивнул Бобрев.
   А сам задумался: как же он сможет раздобыть здесь, в бывшей Австро-Венгрии, хоть что-то неавстрийское?..
  
  

Глава 8

  
   Утренний туман подымался над Ужом, рекой, что рассекала на две неравные части городок и давала ему название. Уличные фонари - наконец! - зажглись. Видимо, революция сказалась и на здешней электростанции, решившей себе выходной устроить. Ни одного городового не было. То ли решили отсидеться по домам, то ли уже сбежали. Офицеры, из венгров, поляков и австрийцев, уж точно должны были сбежать еще вчерашним днем.
   Послышался гудок. Бобрев, выходивший из ратуши после ночного совещания, хлопнул себя по лбу. Вокзал! Южная ветка идет на Чоп, а оттуда сворачивает к Мукачево, северная - к Перечину. Надо занимать вокзал! Проклятье!
   Рев "мотора" заставил Бобрева подпрыгнуть. Бессонная ночь и постоянное напряжение сказывались на внимательности. И хотя Дмитрий был привычен к нагрузкам, но впервые, по сути, возглавлял восстание. Хотя "простой русский инженер" старался всячески затушевать свою роль (народная революция должна была оставаться народной), однако события этому противились.
   На площадь выехал тентованный грузовичок. В кабине, что-то быстро объясняя водителю, восседал Рогов. Именно восседал: громадный капитан едва помещался в этом узилище, и фуражка его поминутно задевала металлическую крышу. В эти минуты, говорят, Владимиру Николаевичу и пришла идея обивать мягким войлоком внутреннюю часть крыши, которой он после поделился с одним конструктором авто. Но все это было потом. Сейчас же капитан отчаянно жестикулировал, вымещая злобу от неудобства на так "удачно" подвернувшемся водителе. "Мотор" остановился напротив Бобрева. Из кузова послышались возгласы солдат и звуки то ли гармошки, то ли баяна, - под тентом вместе с бойцами первой сводной роты сидели местные русины.
   - Дмитрий Петрович, голубчик, присоединяйся! - Рогов широко распахнул дверь кабины. - Спешить надо!
   Владимир Николаевич широко и хитро улыбался. Он был рад разделить все неудобства узилища еще с кем-то. Так оно было бы куда приятнее.
   - Но... - Бобрев развел руками.
   Он хотел встретиться с коллегами. Весь прошлый день они не проявляли себя, словно бы пропали куда, растворились в этом утреннем тумане.
   - Мы на вокзал. Пора, знаете ли, брать под свой контроль... - Рогов задумался. - Все, что сможем взять. В первую очередь - транспорт. Эх, был бы здесь аэродром для этих ваших "Муромцев"!
   Владимир Николаевич, долгое время проведший в плену, еще не привык к большому числу самолетов, появившихся на вооружении Русской императорской армии в последний год войны. Теперь же значительная их часть переделывалась под грузовые перевозки. И, как Бобрев заметил, не зря.
   - Вот и славно, - безо всякого промедления Бобрев тут же влетел в кабину.
   - Трогай! - скомандовал Рогов, и водитель, надвинув рабочую кепку пониже, рванул с места.
   Тут же Дмитрий ударился о дверцу: до чего же узко! Капитан, казалось, занимал все пространство, оставляя водителю и Бобреву жалкие крохи.
   Грузовик загрохотал по улице. Несмотря на ранний час, в городе было заметно бодрое шевеление. Люди, кажется, вошли в настоящий вкус. Переулки обрастали баррикадами, появились синие полотнища (откуда только их раздобыли в столь короткий срок? Явно не обошлось без подготовки!), реявшие в ключевых точках города.
   - Это еще откуда? - спросил Бобрев, провожая взглядом очередной синий флаг, который местные как раз вешали над отделением жандармерии.
   За действом спокойно наблюдали бойцы сводной роты, препятствуя малейшим попыткам учинить погром.
   - Ребятки? - переспросил Рогов.
   - Да флаги же. В кладовых, что ли, заготовили целые штуки синего...эхм...ситца, или льна...Не силен я в тканях, - тут Бобрев пожалел, что рядом не было жены. Она была замечательным специалистом в этом вопросе.
   - А, это! - Рогов отмахнулся, едва не заехав по шее Бобреву своей ручищей. - Знакомцы из местных говорили, что такие флаги делали себе будители.
   - Будители? - недоуменно переспросил Дмитрий.
   - Так точно.
   - А кто это? - голос Бобрева задрожал от прыжка на очередном ухабе. Улица и "ровная дорога" - две большие разница, особенно в предгорьях Карпат.
   - Не имел ни малейшего интереса к таким подробностям. Больше предпочитал говорить о расположении арсеналов и воинских частей австрийцев, - пожал плечами капитан, и так двинул плечом по щеке Бобрева.
   Дмитрий Петрович уже прикидывал, насколько же опасен Рогов в бою, если даже "своим" причиняет такие неприятности?
   На очередном повороте - грузовик чуть не занесло, и из кузова посыпались проклятья - дома словно бы разъехались. Дорога к вокзалу шла через огромный пустырь, днем занимаемый ярмаркой. Вот и сейчас первые торговцы уже раскладывали балаганчики. Они надеялись, что восстание принесет новых покупателей, благо, здесь не всякие там венгры разгулялись, а свои же.
   Двухэтажное - с мезонином - здание красного кирпича в столь ранний час дымило тремя своими трубами. Навес, пристроенный ровно к линии разделения этажей, стоял на твердых деревянных опорах. Путеец в плаще (значит, работал еще с ночи, - одежда должна была ограждать от холода, шедшего перед рассветом с Карпат) прохаживался по путям, проходившим буквально в четырех шагах от порога вокзала. Иногда он прислонялся к стволам росших по краю колеи буков, чтобы передохнуть. Но вот путеец заприметил грузовик, и метнулся к сараю, стоявшему отдельно от вокзала. В считанные мгновения он вновь оказался на виду Бобрева, только теперь в его руках развевалось на утреннем ветерке синее знамя.
   - Наши, - впервые водитель прервал молчание.
   Бобрев довольно улыбнулся.
   - Высаживаемся! - прикрикнул Рогов, отчего уши Бобрева заложило.
   В душе "простого русского инженера" все сильнее становилось желание повидать капитана в бою.
   Послышался стук сапог по кузову, и на пустырь высыпали бойцы. Бобрев с удивлением наблюдал, как двое "нижних чинов" тащат на треноге "шварцлозе".
   - Я же говорил, кроме этих сволочей, больше нет ни черта! - с чувством выразился Рогов, спрыгнувший вслед за Бобревым на землю.
   Столь выразительная реплика заставила Дмиттрия замолчать ненадолго и просто наблюдать за происходящим. Русские солдаты (русины, в силу неопытности, терялись, не зная, что делать) цепочкой окружили вокзал. Ефрейтор завел разговор с путейцем, отчаянно жестикулировавшим, отчего синее полотнище заметалось туда-сюда, что морской флажок.
   Пулеметный расчет, напротив, спокойно, чинно и благородно закатил в здание вокзала пулемет. Через несколько минут открылось окошко мезонина, ровно над дверьми здания. Пулеметчик махнул рукой.
   - Сашка, - Рогов назвал пулеметчика по имени, - говорит, что все в порядке. Обзор хороший. А теперь пойдем, что ли, с путейцем поговорим. Может, что путное расскажет.
   Обогнув кучи щебня, лежавшие между вторым и третьим путями, "простой русский инженер" и капитан приблизились к русину, как раз закончившему разговор с ефрейтором.
   - Ваше Высокоблагородие, говорит, на вверенном ему пункте все спокойно. Просит обеспечить охрану от мародеров. Ну и, конечно, всецело с народом, - отрапортовал низенький ефрейтор, вытянувшись в струнку.
   Штопанная-перештопанная форма придавала унтеру вид старого вояки, а огонь, горевший под кустистыми бровями, только усиливал впечатление.
   - Доброй ранко! - поприветствовал Рогов здешнего смотрителя.
   - Доброй ранко! - кивнул путеец.
   Он быстро смекнул, что перед ним командир отряда, и быстро затараторил просьбы. Более всего он волновался, чтобы из здания ничего не пропало: никого из работников там не было. Кто-то ушел на вечерний митинг и еще не вернулся, а иные ночью разошлись. Главный - из венгров - пропал еще позавчера. Русин пожаловался, что имущество дороги в опасности. А это ведь народное достояние!
   Бобрев прямо-таки перенесся не в семнадцатый, а аж в пятый год. Лозунг был уж очень похож. Интересно, куда зайдется закарпатское противостояние?.. Дмитрий отгонял от себя нерадостное сравнение прошлых и нынешних событий. Но все-таки главное различие было: здесь близкий, практически тот же, народ стремился высказать право на собственное существование. Тогда же - ряд лиц просто хотел получить власть над страной. И часть из них уже обрела свой кусок земли. Навечно.
   - Все будет в полном порядке, - доброжелательно кивнул Бобрев. - Солдаты здесь для установления порядка. А потом, Бог даст, и полиция вернется.
   Рогов поскреб подбородок (отсутствие времени, да и места для бритья сказывалось), оглядывая железную дорогу.
   - А скажи-ка, милейший, когда первый состав на Чоп пойдет? - с глубоким интересом спросил Владимир Николаевич, закончив с осмотром места возможных боевых действий.
   Выяснилось, что состав пойдет не раньше полудня.
   - Вот и хорошо. Благодарю за службу! - Рогов пожал мозолистую руку путейца. - Всего доброго!
   - За русскую землю! - попрощался тот, расплывшись в улыбке.
   Кто из них еще неделю назад думал о чем-то подобном? А сейчас через Ужгород словно бы электрический разряд пустили. Народ волновался, рвался куда-то вперед, в будущее, еще толком не зная, что же будет.
   - Главное не разочаровать... - пробормотал Бобрев.
   Сейчас они стояли вместе с Роговым на платформе, осматривая пригороды.
   В уголках глаз капитана залегли морщины, но глаза уже полнились ярким блеском.
   - Сюда бы мешки с песком, ряда два окопов, с бруствером, а может даже "лисьими норами", несколько орудий, огнеприпасов побольше, - мечтательно произнес Рогов.
   - Да где ж их здесь возьмешь! - вздохнул Бобрев.
   - Ну авось да удастся случайно их найти на перевалах. Знаешь, Дмитрий Петрович, в таких вот неказистых ящиках зарядных...Их, бывает, соседи оставляют случайно, ну, по забывчивости, а потом нуждающиеся их находят. И все довольны: соседи - избавились от лишнего, и сами нуждающиеся, - дело спорится, винтовки стреляют...
   Рогов вздохнул.
   - Я не могу ничего обещать, - пожал плечами Бобрев, не глядя на Владимира Николаевича.
   Но про себя добавил: "Еще бы пластунский полк и несколько пулеметных рот. И саперов". Никто ведь не знал, что вскоре начнется. Пока суд да дело...
   - И не надо. Ты сделай, Дмитрий Петрович, сделай! - Рогов в порыве эмоций затряс плечо Бобрева. Хватка у капитана была по-настоящему железной. - Христом Богом прошу.
   - Империя русинов не бросит, я уверен, - тем более Кирилл не стал бы зря посылать сюда людей. - Не бросит.
   - Я знаю. Но...эти... - Рогов не говорил, - плевал. - Союзники могут поднять вой. Вмешательство в дела..! В общем, как на Балканах. И конечно же, гибели трехсот тысяч болгар они в упор замечать не будут, говоря о суверенном праве турецких башибузуков...я хотел сказать, конечно же, правительства, на резню... то есть наведение порядка. Нет, спасибо! Мой отец в той войне погиб, мне три года было. Он еще в шестом, не в седьмом, с Черняевым поехал... А болгары...Братушки с германцами на нас пошли. Эх, братушки-братушки...
   Владимир Николаевич передернул плечами. Его рука судорожно полезла в нагрудный карман и достала пачку сигарет, - ту самую, что Бобрев ему передал. Осталось только три сигареты. Ну и мастак же Рогов был курить! Чиркнул спичками, затянулся. Лицо его прояснилось, движения стали спокойнее.
   - Я на Румынском фронте с братушками столкнулся... Побили они нас под Добричем знатно. Да. Наверное, тогда вспоминали Шипку и Плевну... А, ладно, - Рогов выпрямился.
   После четвертой затяжки он вернул себе спокойствие духа.
   - Хорошие сигареты. Давно не курил чего-либо лучше местной дряни. Ну не умеют здесь хорошие сигареты делать, не умеют! - с былым добродушным жаром выпалил Рогов. - Ладно. Дмитрий Петрович, тут без нас разберутся, чай, не из кадетского училища или запасного батальона. Они кто год, кто два, а кто и все три ждали этого дня. Теперь-то уж удаль свою покажут!
   Рогов гаркнул "Становись!" - и буквально в три-пять секунд на перроне выстроился весь небольшой отряд, все двадцать человек (пулеметчики остались на месте, как и было заведено, дежурить). На левом краю, переминаясь с ноги на ногу, стояли ополченцы из русинов. В рабочих блузах, с охотничьими ружьями за плечом, они старались ни в чем не отставать от бойцов императорской армии. Интересно, выдержат ли первый артиллерийский обстрел?..
   Бобрев понадеялся, что до этого не дойдет, - если, конечно, все будет идти по плану. Но так как планы на то и создаются, чтобы нарушаться противником...
   - Молодцы, бойцы! - гаркнул Рогов, на что те дружно и лихо ответили:
   - Рстраться!
   - Слушай мою команду. Вокзал занять, оцепить. Начать шанцевые работы! Полного профиля!
   Русины непонятливо воззрились на Рогова, а вот солдаты радостно гаркнули. Они и впрямь рвались в бой! Бобрев подумал, что причиной тому их сидение в плену, когда вся остальная армия громила австрийцев. Теперь же все ждали, что придут мадьяры, - ну, те же самые враги, но под другим флагом, - и выпадет шанс поквитаться. Но нельзя было отрицать и общего подъема после вчерашнего вечера. Только вот - надолго ли хватит?..
   Бобрев был уверен, что до первого серьезного столкновения с противником. И чем позже это будет, тем лучше.
   - Составы, идущие на Чоп, останавливать, передавать в... - Рогов на мгновение задумался. - В бывшую ратушу. Там мы развернем штаб обороны города. Не пропускать составы до соответствующего приказа. Те, что идут на север, не трогать. По возможности сообщать о народном русинском восстании. Выполнять.
   - Т-точно! - рявкнули уже куда радостнее бойцы. Даже русинские ополченцы расплылись в улыбках.
   Наконец-то дело! До первого боя их окрыляла радость первого, чрезмерно легкого успеха.
   - А мы с тобой, Дмитрий Петрович, поедем в этот самый штаб, - Рогов с Бобревым вернулись в грузовик. - Трогай!
   Машина завелась, хоть и не с первой попытки. Они снова попрыгали по кочкам.
   - Я отправил бойцов, в основном из ополчения, в окрестные поселки. Их здесь не менее десятка. Там уже должны были узнать о восстании, уж о мадьярской революции - точно. Мы должны успеть перехватить могущее там возникнуть движение. Противник может пойти с любого направления. Что там с этой самой...Республикой Чехословацкой? - едва ли не по слогам произнес капитан. Он еще не привык к этому молодого государства на старинный манер. - Сунутся?
   - Не сразу. Там у русинов и России есть друзья.
   - Значит, с той стороны тоже придется занимать оборону, - напряженно вздохнул Рогов. - У России редко бывают друзья. Светлой памяти император Александр Миротворец это правильно сказал.
   - Но мы можем их сами создать, - разве руками Бобрев. - Постоянная, ежедневная работа...
   - За день русский сделает то, что немец и за неделю не сделает. Но за месяц немец сделает то, что русский за полгода не сделает, - отмахнулся Рогов, на этот раз задев кепку Бобрева. - Вычитал у одного умного человека. Характер у нас такой. Сидим-сидим зимой, а по весне и осени спохватываемся, да так, что еле живы остаемся. Одно слово - зимняя, снежная страна...
   Рогов вздохнул в этот раз куда более грустно.
   - Вот, возьмем в пример болгар. Народ, вроде, к нам хорошо относится, помнит и Черняева, и Александра Освободителя. Казалось бы, куда лучше! Даже избрать царем предлагали Аксакова. Но! - Рогов для большей важности поднял указательный палец правой руки. - Избирают-таки немца! Баттенберга, вроде как нашего. Но он вовсю интригует против России, его свергают, вроде бы наши сторонники, - и опять немец! Снова немец на троне, да какой! Хуже Баттенберга! Почему нельзя было Аксакова или кого-нибудь из единомышленников его продвинуть?Или, опять же, взять Румынию. Кабы не Освободитель, такой и страны не было бы. У самой нашей границы страна, а к власти пришел родственничек Вильгельма, чтоб ему в той Голландии до конца жизни под проливным дождем ходить. Православный народ - по властью, по большому счету, протестанта. А, политика, тьфу! - Рогов сделал вид, что плюнул. - Будь моя воля, вздернул бы всех, кто отвечает за нашу политику на Балканах и у самых границ страны. Найдется за что.
   - Ну это уже не нашего ума дело, - пожал плечами Бобрев.
   Выходило так, что и его, по мысли Рогова, следовало вздернуть, так как он был, мягко говоря, причастен к этой самой политике.
   - Не нашего, как же! - Рогов снова начал заводиться. - Когда все эти дипломаты проигрывают в дурацкой игре, за дело приходится приниматься нам. И когда дело могло ограничиваться...как его...демаршем? - капитан продолжил после утвердительного кивка Бобрева. - Да, так вот, когда не могут вовремя устроить демарш, потом кладут сотни, тысяч солдатских голов. Мы одерживаем победу. И что же? Все эти политиканы опять проигрывают! Тьфу!
   Рогов в этот раз натурально плюнул, отчего водитель недовольно заверещал.
   - А ты не вмешивайся! Душа за Россию болит! - зыркнул Рогов, и водитель замолчал, уткнувшись в руль и изредка бросая недовольные взгляды на капитана.
   - Все это, конечно... - начал было Бобрев, думая сказать, что просто надо набраться опыта русской дипломатии, но Владимир Николаевич его тут же прервал.
   - Что, авось да лучше будет? Шиш! - всплеснул руками Рогов, но в этот раз Бобрев вовремя увернулся от казавшейся неизбежной оплеухи. - Не будет! Хлеб не подымется, если его по весне не посеять!
   За сим Рогов предпочел замолчать и не проронил ни единого слова до самой ратуши.
   По сравнению со вчерашним вечером, площадь практически пустовала. Однако появилась какая-никакая, а организованность. То тут, то там бегал Гецко, командуя добровольцами. Дровосеки и работники кирпичного завода, они деловито возводили баррикады на подъездах к ратуше. Окна первого этажа уже давно были заложены, виднелись только узкие бойницы. Видно было, что руку к организации приложили офицеры, побывавшие не в одном бою. И точно: рядом с Гецко постоянно находилось несколько бывших военнопленных, унтеры.
   - Дмитрий Петрович, Дмитрий Петрович! - Гецко смешно улыбался: глаза его широко раскрывались, а движения становились дергаными. - Вас уже заждались! В кабинете совета. Ждут!
   И скрылся за очередным переулком. Оттуда послышался топот ног и удары кирпича по брусчатке.
   Рогов шел впереди Бобрева, чувствуя себя здесь полновластным хозяином. И точно: внутренние помещения наводнили вооруженные люди: ополченцы и русские бойцы. "Простой русский инженер" заметил на руках у некоторых синие повязки.
   В том самом кабинете, где ночью Рогов и Бобрев обсуждали планы на будущее, действительно скучали гости. Такие же "простые русские инженеры и торговые агенты", как и Дмитрий Петрович. Здесь были почти все. ну кроме двух...Нет, трех, - сделал вывод Бобрев, окинув взглядом собравшихся. Итого семеро тут. Это противоречит всем правилам конспирации, даже Бобрев это понимал!
   - И нечего зыркать на нас, голубчик, - Крапов прекрасно разгадал мысли Бобрева.
   Он сидел в глубоком кресле какого-нибудь секретаря какого-то там класса. Ручки были потерты, а резьба кое-где облупилась. Крапов был в дурном расположении духа, в общем, как и обычно. Исключением были только официальные мероприятия, заставлявшие натягивать дежурную улыбку.
   - Ты и без того нарушил все правила на этот случай...А, забыл, у нас же даже правил на такой случай практически нет. Поэтому мы импровизируем, как можем, - добавил Крапов.
   На него покосился самый молодой из агентов, Федор. Федор Обручев. Он был специалистом по горному делу, собирался стать маркшейдером, но война направила его по совершенно другому пути. Заодно он мог - если понадобится - подсказать, где заложить бомбу. В училище посчитали, что он куда лучше справится с работой сапера, чем рытьем окопов или командованием десятком-другим "нижних чинов". Он машинально поскреб подбородок. Федор каждое утро гладко брился: то ли подражал героическому адмиралу Колчаку, то ли не терпел щетины на своем лице, как думал Бобрев. Короткие его каштановые волосы постоянно скрывала шапка. Лицо Федора было совершенно обычно и незапоминающимся, таких двенадцать на дюжину найдется.
   Другие же пребывали в раздумьях. Ситуация и впрямь была непростой. Лучше всего было бы находиться в тени, чтобы у "великих держав" - на первое время - не возникало никаких сомнений в самостоятельности русинов. Покажи хоть тысяче газетчиков митинги в Ужгороде или других городах и селах Закарпатья, пылающие от нетерпения и радости глаза местных жителей, - они все равно упорно продолжили бы обвинения в адрес России. А империи это было невыгодно. Во всяком случае, пока. Ведь вслед за Закарпатьем последовали бы Балканы. Там могла развернуться нешуточная борьба за власть.
   - Тем более правила правилами, а реальность - реальностью, - прервал возникшее было молчание Крапов. - Телеграф недавно принес весть. Не очень хорошую.
   - Преотвратнейшую, как по мне, - понурил голову Павлов, самый опытный из всех агентов, заброшенных в край. Он должен был со временем плотно работать с Мукачевом. - Сегодня утром в центре края, в Мучаево, собрался Угро-русинская Рада Закарпатья.
   - И? - Бобрев не терпел театральных пауз, так свойственных "старому лысому черту" Павлову.
   - И они обратились с просьбой к Будапешту назначить таких-то лиц в руководство краем и будущее венгерское правительство. От имени всех русинов края они заявили о преданности Венгрии.
   - Да, дела... - только и смог произнести Бобрев.
   Получалось, что этот самый съезд буквально пригласил венгерскую армию в Закарпатье...
  
   После революции, чтобы кое-как свести концы с концами, Шустовым пришлось переработать запасы коньячного спирта столетней выдержки. Несмотря на то, что алкогольный напиток, производившийся на трёх заводах - Ереванском, Кишинёвском и Одесском - по правилам должен был бы именоваться бренди, французы официально разрешили именовать его коньяком. Этому помог хитрый ход "Коньячного короля", Николая Шустова. В 1900 году в Париже проходила выставка, на которой проводился конкурс среди виноделов. Жюри, оставшись сверх всякой меры довольно представленным напитком, присудило ему гран-при. Когда Николай раскрыл инкогнито, французам пришлось дать разрешение на гордое название "коньяк" на этикетках "шустовского". Кроме того, семья Шустовых очень плодотворна занималась производством водки, конкурируя с семьёй Смирновых. Последним, однако, революция помогла завоевать всемирную известность. Владимир Смирнов сперва оказался в Стамбуле, затем открыл производство во Львове и в Париже. Даже в одном британском сериале о чиновниках, если говорят о русской водке, имеют в виду именно "смирновку". Вот такая история борьбы двух алкогольных магнатов.
   После революции, при попытке перехода через границу, Манасевич-Мануйлова узнал один из пограничников. Его расстреляли на месте как одного из ярых сторонников свергнутого, классово чуждого строя.
   Свинца в них не было ни миллиграмма, но обыватели больше доверяли надписи на коробке, чем профессорам химии.
   В общем, вы поняли, что все они были разведчиками.
   Почти все, как понимаете, венгры , немцы и поляки, - других не держали. Пока что.
   Древнерусская мера длины, примерно равна 25 мм.
   "Шварцлозе" - австрийский пулемет, его название может быть переведено как "Сволочь".
  
  
  
  
  
  
  
  
  

105

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"