Николенко Александр Владимирович : другие произведения.

За пять веков до Соломона

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 3.56*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Исторический роман о лидере и законах лидерства.
ЗА ПЯТЬ ВЕКОВ ДО СОЛОМОНА
  
тайный додекалог - двенадцать лидерских заповедей
или
история о том, как все могло быть на самом деле
  
  
  
  
  
  СОДЕРЖАНИЕ
  
  Вместо предисловия. Три серьезные причины не читать эту книгу
  Пролог. Закат над горою Синай
  Глава Первая. Желай правильно!
  Глава Вторая. Действуй!
  Глава Третья. Познай Силу и Слабость!
  Глава Четвертая. Найди точку опоры!
  Глава Пятая. Используй Силу людей!
  Глава Шестая. Удач остерегайся!
  Глава Седьмая. Будь там, где не ждут!
  Глава Восьмая. Решай проблемы сразу!
  Глава Девятая. Бей друзей, а врагов прощай!
  Глава Десятая. Используй высшую силу!
  Глава Одиннадцатая. Найди слова простые для цели высокой!
  Глава Двенадцатая. Помни о людях вокруг!
  Эпилог. Рассвет над горою Синай
  Вместо послесловия. Одна серьезная причина прочесть эту книгу
  Приложение. Любителям исторической правды
  
  
  
  
  
  Вместо предисловия. Три серьезные причины не читать эту книгу
  
  Приветствую тебя, Лидер!
  Откуда знаю что Лидер? А не Лидеры эту книгу в руки брать не будут. Им это не интересно. Потому ты либо Лидер уже состоявшийся, либо собирающийся стать таковым. Сейчас ты раздумываешь, стоит ли читать написанное далее, или это - очередная макулатура, дающая неработающие рекомендации и тривиальные советы.
  Хочу немного помочь. Ниже приведены три причины, по которым не стоит читать эти истории. Если хоть одна из них тебе внутренне близка, смело закрывай книгу, откладывай обратно на полку и радуйся, что не потратил время - свой единственный невосполнимый ресурс. Если же все три вещи не про тебя - тогда может быть. Может быть, чтение книги окажется полезным. А может и нет. Гарантий дать не могу. Думать и решать - тебе самому.
  
  Причина первая
  
  Ты - настолько сильный Лидер, что новые навыки тебе просто не нужны.
  Я не издеваюсь. Я действительно знаю таких людей. Если ты к ним относишься, поздравляю - ты на самом деле многого достиг в жизни! Если же внутри появилось легкое сомнение, попробуй представить себя в нескольких проблемных ситуациях и подумать, как именно ты бы поступил.
  
  Ситуация первая
  
  Ты - начальник отдела закупок крупной торговой фирмы - узнаешь, что поставщик выпустил эксклюзивный продукт, который наверняка будет пользоваться огромной популярностью у покупателей. Ты тут же направляешься к производителю и там нос к носу сталкиваешься со своим злейшим конкурентом, приехавшим за тем же товаром. Что ты будешь чувствовать?
  
  a. Сильнейшее желание, во что бы то ни стало убедить поставщика работать только с тобой. И тем самым утереть нос конкуренту. Чтобы знал.
  b. Спокойствие: и тебе, и конкуренту найдется место под солнцем. Рынок-то большой.
  c. Свой вариант: _________________________________________________________________________________
  
  Ситуация вторая
  
  Ты узнаешь, что конкурент резко снизил цены на товар. Половина твоих источников дает информацию, что это временная акция и что уже через месяц все вернется на место. Другая половина - что это часть новой коммерческой политики конкурента, и цены опущены надолго. Возникает дилемма: стоит реагировать сейчас - и рисковать потерять прибыль, но сохранить уровень продаж, или следует подождать, чтобы лучше разобраться в происходящем, что, естественно, сопряжено с риском потери части продаж?
  
  a. Менять цены - и чем быстрее, тем лучше. Промедление смерти подобно.
  b. Выяснить все детали в той ситуации и только тогда принимать решение. Иначе можно и дров наломать.
  c. Свой вариант: _________________________________________________________________________________
  
  Ситуация третья
  
  Ты мечтаешь устроиться на работу к известному и успешному предпринимателю. У тебя даже готов проект, который, ты уверен, может принести большую прибыль вам обоим. Ты с трудом договариваешься о встрече, делаешь великолепную презентацию, используя все свое красноречие, но... Возможный партнер и потенциальный работодатель смотрит на твои идеи без всякого энтузиазма. А потом и вовсе раскритиковывает всю задумку в пух и прах. Ты совсем падаешь духом, но вдруг бизнесмен предлагает необычную сделку: вместо принятия на работу, он берет тебя на год в ученики. Т.е. ты работаешь без зарплаты, но зато видишь всю подноготную бизнеса. Все что получаешь - это опыт. Ты, конечно, человек не бедный и год без зарплаты прожить можешь, но все же...
  
  a. Да, я однозначно соглашусь. Новые знания стоят того.
  b. Я им негр что ли, за спасибо пахать? Ищите дурачка за четыре сольдо!
  c. Свой вариант: _________________________________________________________________________________
  
  Кстати, хочешь знать, какие решения в свое время выбрал библейский пророк Моисей, когда перед ним становились похожие задачи? Например, в первой ситуации - вариант а., во второй - с., в третьей - b. (Подробнее об этом в самом начале романа: в первой, второй и третьей главах.)
  Как ты думаешь, это был правильный выбор?
  Если на все вопросы ты дал однозначные и твердые ответы, поздравляю - первая Причина не читать книгу у тебя есть! Дальше можно не идти.
  
  Причина вторая
  
  Ты уже увидел имя Моисея, упоминание о Библии и, возможно, даже внутренне скривился. Библию ты, конечно, читал, Моисея хорошо представляешь - седобородый старец, что сорок лет евреев по пустыне водил плюс о чем-то там с Богом беседовал. Так это же все три с половиной тысячи лет назад было, и чему сегодня эти истории могут тебя научить?
  Я даже подтвердить могу, что ты прав. Все именно так. И истории старые, и времена сейчас иные. С другой стороны, как настоящий Лидер, ты, конечно, знаешь, что при помощи десяти заповедей, по преданию дарованных самим Богом, можно управлять другими людьми. (Я воспользовался словом 'управлять'. Во многих психологических книгах тебе встречалось или еще встретится огромное количество синонимов: манипулировать, руководить, влиять и т.д. Причем в половине книг рассказывается, как это плохо и безнравственно, а в другой половине - как великолепно и полезно.)
  
  Хорошо, знать-то знаешь, а реально использовать умеешь? Пока нет. А все десять заповедей назовешь? Попробуешь? Тогда, поехали. Так, не убий, не укради. Отлично! Дальше. Не прелюбодействуй. Верно. Еще... Не сотвори кумира. Замечательно. Чего-то там насчет не возжелай жены ближнего... А дальше?.. Все?
  Если я не прав, и ты все заповеди помнишь, а главное - понимаешь, что они на самом деле могли означать, и, как это все к Лидерству относится, то вот вторая Причина не читать эту книгу.
  
  Причина третья
  
  Ты не веришь, что по книгам (особенно книгам художественным) можно чему-либо научиться. Одно дело выдуманные автором истории и совсем другое - Реальная Жизнь.
  Опять я соглашусь с тобой. Ни одна книга не сравнится с тем, что происходит на самом деле. Ни одна книга не способна дать ответы на все вопросы, возникающие перед нами.
  А что можно найти в книгах - это примеры. Примеры удачных решений, которые могут обогатить копилку мастерства тебя-Лидера. Тебе ведь наверняка приходилось бывать в ситуациях, когда нужно было преодолеть несогласие кого-то вышестоящего по должности или по положению (прямого руководителя, налогового инспектора, мэра города, президента и т.д.). Убедить человека, обладающего большими полномочиями, связями, а также во многих случаях более высоким самомнением - это непростое, совсем непростое задание. И здесь пример того же Моисея, которому удалось кнутом и пряником уговорить всевластного фараона отпустить тысячи рабов на свободу, может подсказать нестандартные ходы и решения. (Подробнее об этом в четвертой главе. А дальше - еще восемь других историй приготовлено!)
  Или еще одна достаточно частая ситуация. У тебя есть опытный подчиненный, который внезапно потерял интерес к работе. Снова дилемма: либо уволить его, но тогда лишиться квалифицированного сотрудника, либо оставить на месте, но тогда его апатия может перекинуться на остальных. И опять в этой книге можно найти нестандартное решение похожей проблемы (только в еще более сложном варианте - Моисею пришлось напрямую столкнуться в конфликте со своим названным братом Аароном).
  Но если ты считаешь, что все эти примеры тебе не нужны, то вот третья Причина книгу не читать.
  
  А теперь я хочу сказать тебе спасибо. Если ты дошел до этих строк, то, по крайней мере, три раза задумался! А в нашем мире, перегруженном всевозможными развлечениями (сериалы, газеты, новости, музыка, болтовня и т.д.), направленными на то, чтобы наполнить мозг человека чем угодно, лишь бы только он не мыслил, так вот в нашем сегодняшнем мире - это встречается не часто. А раз ты серьезно нагружаешь свой мозг работой и тем самым развиваешь его, тогда наверняка ты - Настоящий Лидер!
  И поэтому самое искреннее спасибо, что не даешь выродиться Человечеству!
  
  
  
  Пролог. Закат над горою Синай
  
  
  Едва ступня коснулась земли, как Осия понял: нога соскользнет. То ли камень немного шевельнулся, и босая подошва это уловила, то ли чутье звериное проснулось, как всегда бывало в минуты опасности. Он даже руки раскинул, пытаясь равновесие удержать, но знал уже - крепко знал - не поможет.
  С негромким шелестом камень, на который оперся всем весом, сдвинулся с места и покатился вниз, зашуршав по склону. Руки отчаянно взмахнули - тщетно. Осия рухнул вслед за камнем. Тело летело целую вечность, и молодой израильтянин успел рассмотреть все вокруг: и четвертинку луны, мягко освещавшую бездонное небо, и тысячи звезд, холодно мерцавших в синей черноте, и остроконечные вершины соседних гор, что темнели высокими громадинами. Падение длилось так долго, что он даже вспомнил кота, что жил у них еще в Египте, когда Осия был совсем маленьким. Четвероногий зверек всегда ухитрялся приземляться на лапы. Осия часто играл с ним, подкидывая вверх и следя, как тот ловко переворачивается в воздухе и мягко опускается на чуть напряженные подушечки. Но Осия не рискнул вытворять ничего подобного, только отбросил посох подальше да голову прижал к груди покрепче.
  Что-то обрушилось на спину страшным ударом. (Неужто твердь небесная опрокинулась? Да нет, это он на землю, наконец, упал.) Осия покатился вниз по крутому склону, выставляя в стороны руки и ноги, чтобы погасить скорость. Рядом шумели тысячи мелких камней, срываясь со своих мест и уносясь в ночную черноту.
  Еще удар! Мир вокруг мгновение померк, но Осия с усилием вернул зрение и слух. Похоже, он налетел на огромный валун и ударился головой. Шишка на затылке отчаянно болела, но Осия не обращал внимания. Куда больше его занимало, что шуршание камней, катившихся вниз, обрывалось рядом, в каких-то двух локтях. Он осторожно встал на четвереньки, аккуратно упершись в валун, и медленно двинулся вперед, проверяя рукой надежность каждого камушка.
  Высунувшись из-за валуна, Осия присмотрелся, и сердце вдруг гулко заухало в груди. Там не было ничего - покатый склон срывался прямо в ночную темноту. Чуть отдышавшись и успокоив сердцебиение, Осия поднял камень побольше, размахнулся. Мелькнув темным пятнышком, камень полетел в пропасть. Только на счете восемь снизу донесся слабый удар. Осия тяжело задышал, лоб покрыла испарина - молодой вождь очень живо представил, что бы случилось, не встреться на пути валун, подаривший две вещи: шишку на макушке и жизнь.
  - Осия, ты в порядке? - донеслось сверху.
  - Да, - он уже карабкался по склону, спеша присоединиться к спутнику...
  
  
***
  Четвертинка луны, словно лезвие небесного хопеша , чудесным образом рассекала тучи вокруг. Те клубились в почтительном удалении, отражая рваными краями серебристое мерцание ночного светила. Месяц сиял вполсилы, лишь иногда вспыхивая радужным ореолом на облаках вокруг. По бледным отблескам было невозможно понять: растет ли он, наливается соком, или уже увядает, собираясь исчезнуть с небесной тверди, чтобы через одну ночь родиться заново. И только мудрые вершины, что миллионы лет наблюдали перемены младшего брата солнца, твердо знали: коли серп хопеша повернут вправо - значит, месяц набирается сил, а коли влево - готовится к смерти. Может, именно поэтому в Уасете, священной столице египтян, город живых располагался на правом берегу Нила, а обитель мертвых - на левом.
  Осия подбросил в костер сухих верблюжьих кругляшей, принесенных с самого низу - из долины, и приготовился слушать. Ночи на Синайской горе предстояло быть долгой и холодной. А главное - эта ночь была первой. Первой - значит самой нескончаемой и таинственной.
  Призрачный лунный свет мягко струился, вырисовывая в темноте покатые линии склонов и зубастые контуры вершин. Где-то далеко внизу стоял лагерем их народ, но сюда не доносились ни звуки, ни отблески со стоянки, скрытой склонами да ущельями.
  Осия был стройным молодым человеком лет двадцати пяти. Доводился он сыном Навину, что из колена Ефрема в роду Иосифа. По прапрапрапрадеду звали его Ефремов. Или если почтительно кто, то Осия Ефремов. А вот отца своего Осия почти не знал - совсем малым был, когда тот в горах Мадиамских сгинул. Сам Осия вопреки незрелому возрасту занимал высокое положение у израильского народа. И, похоже, мог подняться еще выше. Недаром великий Моисей взял его на святую гору Хорив для разговора с Господом-Яхве. Где они теперь и располагались на холодную ночь.
  Израильский народ со дня на день собирался покинуть насиженное место, ставшее убежищем на двадцать долгих лет после исхода из Египта. Впереди ждал нелегкий путь в страну Ханаан, которую сам Господь уготовал еврейскому люду.
  Осия искоса взглянул на Моисея, глаза всего на миг встретились с взором вождя и тотчас метнулись в сторону. Морщины изрезали лицо старика, всклокоченные волосы и седая борода белели даже в кромешной тьме, но острый и цепкий взгляд выдавал ясный рассудок и быструю реакцию. Несмотря на преклонные годы, Моисей бодро взошел на вершину крутой горы. В некоторых местах - признаться стыдно - на полвека младший Осия даже напрягался, чтобы не отстать от резво шагающего старца. До тех пор, пока не оступился и не сорвался вниз...
  А потом, на самом верху, Осия долго приводил в порядок сбитое дыхание, наполняя легкие жгуче-ледяным воздухом, в то время как Моисей деловито укладывал камни, возводя стену-защиту от пронизывающего ветра и обустраивая место для долгого ночлега.
  Осия до сих пор чуть побаивался учителя. И это несмотря на близость к старому вождю. Как и остальные израильтяне, он наизусть знал все истории о Моисее - Великом Пророке Господа Всемогущего. Как тот младенцем чудом избежал смерти в Ниле, будучи подобран фараоновой дочерью, как позднее променял жизнь в роскоши на страдания и нищету ради спасения своего народа. Как Бог явился ему в виде пылающего тернового куста и повелел вывести род Израильский из египетского рабства. Как Моисей долго спорил с упрямым фараоном, насылая на Египет страшные казни. Как, в конце концов, прошел со своим народом по дну Чермного моря в Синайскую пустыню. Где получил на этой самой горе каменные скрижали с Декалогом - десятью божьими заповедями, что сегодня известны любому ребенку.
  От понимания святости собеседника, как и от присутствия на месте, приближенном к Богу, по коже Осии бежали мурашки.
  - А что, Осия, знаешь ли ты наспамять все десять заповедей святых? - прервал Моисей долгое молчание.
  Понятно, что знал Осия. Но от пристального взгляда учителя в устах пересохло предательски, отчего голос вышел тонким да высоким. Пришлось даже резким кашлем прочищать непослушное горло.
  - Заповедь первая - самая главная, - поспешно затараторил он. - 'Я Господь - Бог твой' - основа веры израильской в Единого Бога - Сущего мира всего. Следующая заповедь напоминает о нашей греховности, как в случае с золотым тельцом, - 'Не сотвори себе кумира'. Лик Господа не дано людям познать, вот, и не смеем мы примитивным изображением принижать величие Господа до нашего скудоумного понимания. Третья заповедь говорит о том, что имя Божье даровано еврейскому народу, как священное откровение, и вслух может высловляться только на истовой молитве - 'Не произноси имя Бога твоего всуе'. Далее, каждый боголюбивый израильтянин должен 'Помнить день субботний' - так как Господь наш на седьмой день после сотворения земной и небесной тверди, воды и суши, дневных и ночных светил, зверей диких, птиц пернатых и рыб морских, а также Адама и Евы - праотца и праматери наших - тоже отдыхал. И как мы чтим Адама и Еву, так должно нам 'Чтить отца своего и матерь свою'. Это - пятая заповедь. Далее следуют четыре нравственные заповеди - части Закона израильского. 'Не убий', 'Не прелюбодействуй', 'Не укради' и 'Не лжесвидетельствуй'. А в десятой заповеди Бог запрещает даже мысли греховные: 'Не желай ни дома, ни жены и ни имущества ближнего твоего'.
  Осия остановился и перевел дух. Искоса на Моисея взглянул - чего улыбается тот? Неужто сказал что не так?
  Узловатые руки учителя ловко пошуровали длинным посохом, поправляя угли в костре, палка, отполированная до блеска за долгие годы службы, постучала о землю, стряхивая пепел, и только тогда Моисей повернулся к молодому спутнику:
  - Правильно, Осия, говоришь. Но наверх я тебя с собою взял, чтобы рассказать о других заповедях. Которых не десять, но двенадцать - ровная дюжина. И простому люду они не ведомы. Не про них знание это. Большую власть дает оно. Но сведущий человек потом и ответ большой держит.
  Помолчал немного Моисей. Неторопливо разгладил бороду и дальше продолжил:
  - Давно я на тебя глаз положил. Из всех тысяченачальников ты самый смекалистый. И народ за тобою идет. Хорошо это. К тому же есть в тебе и смелость с дерзостью юношеской, и осторожность с опытом лет прожитых.
  Осия скромно потупил взор, хотя в душе бушевала буря почище паводка пустынного. Обрадовали Моисеевы слова, но не пристало будущему вождю ликование открыто наружу являть. Опять помолчали - спешить-то некуда.
  - Потому и решил я, что когда настанет время в землю уйти, передам тебе всю мудрость, что мне ведома. Есть там от тайного египетского знания, от хитрого мадиамского умения, от святого Авраамова завета. А главное - от опыта ошибок, что по дерзости, пылкости да самонадеянности за жизнь свою свершил я число несчетное.
  Моисей еще раз поглядел на Осию:
  - Начнем мы прямо сейчас с первой тайной заповеди. Но перед тем как слушать повесть долгую, представь, что стоишь ты со своей армией против неприятельского войска. Битва готова между вами в любой момент разразиться. И ты хочешь всей душой в той схватке превозмочь проклятого врага. Так вот, ответь на вопрос: следует ли тебе, вождю народа израильского, все силы свои, без остатка, битве отдать?
  Осия задумался на минуту, голова упрямо кивнула, тряхнув кудрями, и молодой вождь сказал:
  - Да, следует изо всех сил пытаться супостата одолеть, тогда и победа придет. Если чему отдаваться полностью, то результат от того вернее будет.
  Улыбка опять озарила лицо старика, морщины на миг исчезли с чела.
  - Еще раз я вижу и убеждаюсь, что в тебе не ошибся. Послушай тогда историю, что приключилась, когда я еще моложе тебя был и находился при дворе фараоновом в Египте.. .
  
  
  
  Глава Первая. Желай правильно!
  
  
Спустя много времени, когда Моисей вырос, случилось,
что он вышел к братьям своим и увидел тяжкие работы их;
и увидел, что Египтянин бьет одного Еврея из братьев его,
Посмотрев туда и сюда и видя, что нет никого, он убил Египтянина...
И услышал фараон об этом деле и хотел убить Моисея;
но Моисей убежал от фараона...
  
Книга Исхода, гл.2, 11-15
  
  
  - Мариам, пойдешь женою в дом мой?
  Моисей выдохнул и облегченно расправил плечи - все, назад возврата не было. Сколько ночей не спал, сколько раз представлял, как вопрос простой задаст - и вот, наконец, свершилось. Нет, он совсем не боялся, что Мариам отказом ответит. Куда больше страшился Моисей разговора с фараоном. Слишком уж неравный брак получался.
  Словно подтверждением его мыслям прозвучали слова Мариам:
  - Что ты, Моисей, как же можно бесправной рабыне царскому сыну женой становиться?
  - А я отцу слово замолвлю, и он тебя из рабства выкупит. Или так свободу дарует властью фараоновой.
  - Страшно мне на сердце, от слов твоих.
  - Зачем же страшно? Я счастья нам обоим желаю.
  Моисей - двадцатилетний отрок, приемный сын египетского фараона - нежно обнял возлюбленную и страстно поцеловал, несколько долгих мгновений не отрывая нос от ее личика .
  Всего месяц прошел с того дня, когда Моисей повстречал случайно на улице рабыню из израильского племени, а казалось, всю жизнь знакомы. Крепко его пленила черноокая красавица. Дня не проходило, чтобы не виделся с ней в городе. И пока Мариам выполняла всякие поручения строгого хозяина, Моисей вокруг вился, словно прирученный щенок дикого шакала. Перестали его занимать дела государственные, науки хитроумные, походы ратные да потехи юные. Даже отец - повелитель Верхнего и Нижнего Египта - как-то замечание по тому поводу сделал.
  Но безмерно счастлив был Моисей, находясь рядом с Мариам, и никакие мысли его не тревожили.
  - Быть по сему. Второй месяц сезона Шему - самое время для свадеб. Только-только урожай богатый сняли, фараон в славном расположении духа пребывает. Сегодня же с отцом поговорю! А потом - введу тебя, как законную жену, в дом новый. И заживем мы вместе в радости...
  По возвращению в царский дворец, Моисей поспешил в фараоновы покои. Сети Менмаатра Солнечный - сын Рамзеса Первого, основателя правящей династии, беседовал с Везиром. Моисей хотел было незаметно удалиться, чтобы позже наедине с отцом поговорить, но тот уже заметил юношу и весело окликнул, подзывая к себе. Фараон и вправду имел хорошее настроение, что было весьма благоприятным знаком.
  - Вот рассуди нас, сын мой, - сказал Сети, широко улыбаясь. - Шестой месяц стоит войско египетское под нубийской крепостью и никак взять ее не может. Везир утверждает, что Боги победы нам послать не желают. А я не верю тому - пять лет уже Нил широко разливается, богатый урожай принося. Забыли люди про голод и страшные болезни. В других ратных походах всегда победа армии Египетской дарована. Видно, любы Богам и жертвы щедрые, и подношения роскошные, и святилища новые великолепные! Один храм Ипет-Сут, что вскоре стройными колоннами воссияет, сколько славы Амону, верховному богу Египетскому, принесет. Вот я и говорю, что неудача в войне нубийской не немилостью Богов вызвана, но бездарными действиями нерешительных полководцев.
  Моисей, недолюбливавший Везира за строгость и вечную скучность, поспешил согласиться с фараоном:
  - Полагаю, отче, ты - прав касательно милости Богов. Каждым днем Египет краше становится под их и твоим высоким покровительством. И победить на войне Боги нам помогут, если умелого военачальника во главе войска поставить.
  Везир посмотрел неодобрительно, но не стал царской воле перечить:
  - Только где взять умелого предводителя? - и добавил с невозмутимым видом. - Разве только ты, Моисей, войско возглавишь и знатную победу принесешь.
  Улыбнулся Моисей скрытой шутке, но Сети вдруг посерьезнел.
  - А что, дельную мысль предлагаешь, - величаво молвил фараон. - Моисей - муж уже взрослый, наукам да делу ратному обученный. Пора и опыт получать самостоятельный. Так и порешим - завтра же пошлем войсками командовать.
  Моисей встревожился не на шутку: какая война? А как же любимая Мариам? Сколько идет уже осада там? Шесть месяцев? Полную половину целого года? Нет, так долго в разлуке с возлюбленной девушкой он никак провести не может!
  Но надеялся еще, что все посмеются шутке и нежданная напасть сама пройдет:
  - Но, отче, я никогда в настоящем бою не был. Да у тебя и других полководцев достаточно!
  Сети, однако, уже на деловой тон перешел, веселость прочь отложив:
  - Сам говоришь, что умелого предводителя нет там. Вот и покажешь, чему научили тебя за долгие годы учителя школьные, писцы мудрые да жрецы знатные.
  - Но я совсем по-другому сезон Шему провести хотел. Думал дозволения твоего просить, чтобы жениться на девушке любимой!
  - Жениться? Так вот ты где целыми днями пропадаешь! А что, и правда пришла пора степениться тебе. Как вернешься со славной победой, так сразу свадьбу и сыграем!..
  
***
  
  Моисей пристально смотрел на неприятельское войско, вышедшее из крепостных ворот, навстречу египетским полкам.
  Очень страшным было то зрелище: сотни и тысячи темных, блестящих тел, украшенных разноцветными полосами и прикрытых ярко расписанными щитами. Вражеские воины издавали ужасающий шум, помогая стуком деревянных копий по кожаным щитам. Нубийская армия катилась вперед, словно черное племя огромных жуков-скарабеев.
  Дрогнули египетские ряды, разнесся по ним возмущенный ропот. Манитон - один из старых командиров, не отводя глаз от вражеских полчищ, подошел к Моисею поделиться горькими мыслями:
  - Как бы беде не быть, повелитель. Волнуется войско, что не устоять нам против нубийцев без боевых колесниц. Говаривают, что зазря велели вы их назад отослать, совета опытных начальников не слушая.
  Моисей повернулся резко:
  - Боитесь? Не верите в мощь оружия нашего? Или думаете, что Боги от нас отвернулись? Ты вместо того, чтобы слухи трусливые разносить, лучше сюда посмотри.
  И Моисей указал, что его зоркий глаз (долгие занятия военным делом при царском дворе сказались) за внешним великолепием неприятельского войска разглядел. Множество подробностей, простому смертному недоступных. Заметил, что идут не ровным строем, а каждый сам по себе. Что деления четкого на отряды нет. Что вождь нубийский все за спины воинов прячется, оттуда их грозными криками подбадривая.
  Моисей улыбнулся. Все, главное сделано. У варваров ни единого шанса против обученного египетского войска не оставалось. А всего-то и требовалось - заставить неприятеля защитные крепостные стены покинуть, да в чистом поле сойтись. Для этого Моисею пришлось хитрость применить. Показать осажденным нубийцам, что главное войско из походного лагеря снимается, да прочь уходит. Вот и позарился вражеский царь на легкую добычу. За стены вышел ослабленный египетский стан грабить. А чтобы наверняка получилось - армию прихватил. Только не знал наивный начальник чернокожего воинства, что боевые египетские колесницы в тот самый миг за ближайшим холмом ждали приказа, чтобы в наступление перейти.
  В бою жарком ой как тяжело ожидать. Когда слышит ухо звон копий ломающихся да крики истошные, с поля брани доносящиеся, просится, ой, просится тело в битву, боевым товарищам помочь. Для того и придумана каждоденная муштра, чтобы воин слушался приказаний командира опытного, а не желаний тела неразумного.
  Но и затягивать ожидания не стоило, потому через мгновение Моисей отдал приказ. Едва взлетела огненная стрела, как на дальнем склоне холма появились черные точки, что понеслись прямиком на неприкрытые спины врагов. Это египетские колесницы, запряженные двойками лошадей, вырвались на простор. Видно, на самом деле застоялись в долгом томлении там, в засаде, вот и мчались во весь опор, сметая все на пути.
  Моисей тоже приказал колесницу подать, ноги привычно вскочили на деревянный настил, упругий лук сам собою оказался в руках. Напоследок крикнул неверящему Манитону, чтобы пешие войска в стороне держал, не вмешиваясь пока в схватку.
  Варвары так и не поняли, что случилось. И что бой проигран уже. Они все бежали вперед нестройной толпой, пытаясь запугать египтян истошными криками. Но вот стремительный клин ворвался в задние ряды, обученные кони ударили острыми копытами по беззащитным спинам черных воинов, огромные колеса колесниц, словно мельничные жернова, подмяли под себя то, что еще недавно было живой человеческой плотью.
  Моисей несся навстречу схватке, метко посылая во врагов одну за другой длинные стрелы. Вот и его повозка налетела на неприятельский ряд, прикрытый щитами. Одним порывом высокие кони перемахнули через воинов. Раздался оглушающий треск крушащихся щитов, колесница взлетела ввысь и тут же рухнула вниз, задавив пяток врагов. Моисей оказался в самой гуще битвы. Отбросил в сторону ненужный лук, выхватил топор-хопеш, на ходу разя врагов.
  Удар, еще удар! Возничему крикнуть, чтобы левее держал... еще левее. Что это мимо уха просвистело? Стрела! Своя или чужая, а-а-а, не до того сейчас. Рубить, колоть, уклоняться... Еще и еще... Рука не чувствует тяжести секача, вливаясь в ритм жаркой схватки... Но что это, почему вдруг ногу варом кипящим обожгло? Что за стрела из бедра торчит? Черная, нубийская! Где же коварный лучник засел? Еще левее колесницу правь. Теперь правее. Ах, вот ты где от хопеша скрываешься! Р-раз, и нет больше руки, тетиву натягивающей! И опять рубить, колоть, разить, снося вражеские головы одним ударом!..
  А еще через миг грозная толпа варваров перестала существовать. Вместо этого стояли две кучки растерянных ратников, потерявших свирепый вид, а между ними - широкая полоса, сплошь усеянная бездыханными телами. Устрашающий крик сам собою перешел в безнадежный вопль ужаса.
  Побежали остатки нубийского войска, покатились жиденькой струйкой обратно к спасительным воротам. Обратились в бегство черные воины, из последних сил стремясь добраться до стен крепостных. Но колесницы уже развернулись и удирающим нубийцам снова в спину ударили. На миг топот копыт, хруст костей да крики раненых слились в оглушительный раскат, чтобы через мгновенье вновь распасться на тысячи отдельных звуков.
  Видя, что дело сделано, Моисей приказал возничему отъехать в сторону, чтобы рану осмотреть. Напрягся - раз, и стрела в руке оказалась. Но сквозь тело такая боль в голову ударила, что еле на ногах устоял. Ухватился за высокие борта, дух перевел: совсем не время корчиться на земле от несмертельного ранения! Ладонь отчаянно зажимала алую кровь, что хлестала из бедра, две тонкие струйки потекли из прокушенной губы, а Моисей внимательно следил за побоищем, не давая себе расслабиться и отдаться во власть нестерпимой боли. От его взора не укрылось, что нубийский вождь, бегущий впереди всего войска, уже возле самых ворот находился. Если позволить ему за стенами укрыться, войне еще долго продолжаться! С холма, где Моисей остановился, до неприятельского вождя больше пяти сотен локтей - не достать стрелою.
  Моисей забыл о боли, длинный рог скользнул из-за пояса к устам, протяжный звук разнесся над полем брани. Повинуясь громкому приказу, остановились боевые колесницы. Возницы перестали натравливать лошадей на неприятеля, взоры направились к Моисею, трубящему без остановки. А тот только махнул рукой коротко, указывая на предводителя нубийского. Обученные воины поняли все без слов. Возницы еще раз тряхнули поводьями, колесницы развернулись по направлению к крепости. Стрелки натянули до отказа луки - и вот бегущего вождя в один миг накрыла сотня длинных стрел. От одной-двух мог он еще за высоким щитом укрыться, но от сотни - покатилось по земле тело, похожее на дикобраза - все сплошь тростинками острыми утыканное.
  Еще через час город пал окончательно. Как водится, стариков перебили, мужчин да детей - в рабство взяли, а женщин - для утехи воинам-победителям оставили. А тех из девиц толстогубых, кто день да ночь пережил - назавтра тоже в рабство отправили.
  Победа оказалась быстрой и грандиозной! Там, где бездарные египетские начальники шесть месяцев возились, Моисею пяти дней хватило! Хорошо, что не слушал их советов, а поступал по-своему! Иначе стоял бы в чистом поле следующие полгода, не видя любимой Мариам.
  Зато теперь все по-другому. Скоро, совсем скоро сомкнет он возлюбленную в объятиях, к носу ее припав. Хватит этих пяти дней, показавшихся целой вечностью!
  Моисей был горяч, упрям и честолюбив не по возрасту. Удача все время за ним следовала. Во всем мире не существовало дела такого, что самоуверенному царскому сыну по плечу бы не было. С этими радостными мыслями молодой вождь возвращался назад в столицу. К семье. К фараону. И к Мариам!..
  
***
  
  Окончив долгий рассказ, Моисей выжидающе посмотрел на фараона. Сети покивал головой, решая что-то в уме, поднялся с трона - все тут же пали ниц, кроме Рамзеса - законного сына, да двух обученных рабов, нагонявших опахалами прохладу на царя - и величаво молвил:
  - Именем Амона, покровителя Уасета и всего Царства Египетского, я, Сети Великий, воплощение бога на Земле, царь Верхнего и Нижнего Нила, заявляю, что отрадно было слышать речи твои. Встань с колен, сын мой. Добрую весть ты принес с верхних рубежей. Волею Амона, повелителя Солнечного Диска, была дарована блистательная победа над мерзкими врагами. За это ждет тебя царская награда. Говори, чего получить желаешь?
  Моисей сладко улыбнулся - вот он счастливый миг. Сейчас замолвит слово за Мариам. И фараон дарует ей свободу, так что Моисей сможет взять израильскую рабыню в законные жены.
  - Отче, ... - начал было Моисей, но был прерван торопливыми шагами Везира, приближавшегося к трону с солнечной стороны. Подойдя на десять локтей, Везир остановился, замерев в почтительном поклоне. Видно, срочное дело имел, коли решился в неприемный час фараона тревожить. Сети повернул голову в сторону верного слуги, нахмурил брови неодобрительно, но потом тоже понял, что зазря Везир беспокоить не станет.
  - Говори, - разрешающе махнул рукой, усаживаясь обратно на трон.
  - Посольство нубийское прибыло, о, повелитель. Дары богатые принесли, мира просят. И, - Везир понизил голос до шепота, - Царь Нубийский старшую дочь в качестве залога мира долголетнего замуж за вашего сына сватает.
  Моисей тихонечко прыснул, чтобы не заметил никто. Да, ничего не скажешь, - повезло Рамзесу! Заиметь пухлогубую жену-красавицу, темнее ночи черной, с отвисшими грудями! Но на то его доля такая - законного наследника трона.
  Сети, видать, те же думы имел, потому как на его челе пролегли три большие складки, что случалось всегда, когда в великом гневе пребывал.
  - Он что, собрался, МНЕ, наместнику Бога Солнца Ра, указывать за кого сына своего, Рамзеса, отдавать? - взревел фараон громче льва, так что придворные еще ниже посгибались, пряча взгляды в раскаленный песок.
  - Нет, о, премудрый, - поспешил вставить Везир, - он предлагает Вам самому определить за кого из ваших многочисленных отпрысков дочь его женою пойдет.
  - Ах, так. Тогда дело иное, - успокоился фараон. - Зови послов сюда.
  Везир, однако, не торопился уходить, несмело с ноги на ногу переминаясь.
  - Повелитель, послы нубийские еще и грамоту от их царя принесли.
  - И что в грамоте той?
  - Пишут, будто в последней схватке, победа не в честном бою была египтянам дарована. Не праведной волей богов. Мол, коварно в спину колесницы нубийцам ударили, из засады скрытой. Серчает нубийский царь, что не держит войско египетское древние традиции, праотцами завещанные. И сетует, что бесчестят имя твое, о, повелитель, неразумные полководцы.
  Повисло такое тягостное молчание, что слышен был плеск волн могучего Нила, протекавшего за пятьсот локтей в стороне. Моисей вдруг почувствовал, как кровь отхлынула от лица, а в животе заворочался тяжелый комок, поднимаясь наверх к зажатому горлу. Медленно-медленно Сети голову повернул, постукивая по колену священным цепом Менаха. Узки были его очи, наполненные гневом.
  - Говори, - бросил коротко.
  - Отче, война затянулась. Шесть месяцев стояли мы у крепости, успеха не имея. Предводитель заперся и не хотел в чистом поле сходится. Вот и применил я хитрость малую, чтобы из-за стен крепостных его...
  Царь в ярости хлыстнул себя по ноге золотым цепом, так что Моисей запнулся на полуслове.
  - Ты что же делаешь, получив наше доверие? Погубить нас желаешь?
  - Отче, я только...
  - И с каких это пор, ты меня, наместника богов, перебивать отваживаешься? - на лице фараона широко раздувались покрасневшие ноздри, на шее напряглись все жилы. - Не знаешь что ли, какие жертвы богам ежедневно приносим, чтобы милостивы они были к земле Египетской? Отвечай, когда сам государь тебя спрашивает! - заорал Сети бешеным криком.
  - Знаю, отче, - едва слышно прошептал Моисей.
  - А, может, не ведомы тебе древние установления, самим Амоном дарованные?
  - Ведомы, отче.
  - Так повтори, что в завете Амоновом сказано!
  Моисей, готовый сойти хоть в темное Осирисово царство, лишь бы немедля кончить эту муку, заикаясь, заговорил:
  - Доблестью побеждай,.. а не хитростью,.. не засадами и не схватками ночными,.. не бегством притворным и ударом по неприятелю неожиданным... Войну не начинай объявления ее прежде,.. но, напротив, оповещай заранее... о часе и месте битвы предстоящей .
  - Так где доблесть войска египетского? В спину ударе коварном? - не было предела фараоновой ярости. - Где честь твоя? Что боги скажут на деяния эти? Сколько жертв принести надобно будет, чтобы гнев их умилостивить?
  Сети тяжело опустился на трон, погрузившись в нерадостные думы и устремив вдаль грозный взгляд. Моисей стоял, не двигаясь, затаив дыхание, боясь лишним шевелением вновь царский гнев вызвать. А фараон, забыв о непутевом сыне и обернувшись к Везиру, начал твердым голосом отдавать приказ:
  - Послов нубийских щедро златом одари. Прикажи крепость ту - свидетеля позора и бесчестия нашего - дотла сжечь. А чтобы царь нубийский зла не держал, для него новую построй, на границе владений Египетских. Все ли ясно, что делать надобно?
  - Да, повелитель, тотчас приступим, - Везир опять склонился в глубоком поклоне.
  Моисей с трудом перевел дыхание, радуясь, что на миг оставлен без внимания. Радость, правда, оказалась недолгой.
  - А ты, Моисей, поедешь лично к царю нубийскому прощения просить. В знак раскаянья искреннего и союза прочного, дочь его в жены возьмешь. Истинно, истинно говорю, именем Амона-Ра - Верховного Бога нашего! - фараон хлопнул в ладоши, окончательно утверждая свое решение.
  Моисей мгновение не понимал, что происходит. А когда дошел до него размер огромной напасти, упал в ноги великому фараону, о страхах всех позабыв.
  - Отче, прошу, не делай этого. Я ведь черную нубийку в глаза-то не видел ни разу. Как же могу жениться на ней?
  Сети грозно нахмурился да цеп Менаха покрепче в руке сжал. Очень уж гневило его, когда кто против царской воли молвил что. И трижды приводила в ярость непокорность молодого сына, о чести забывшего. Тихо ответил он, но хуже громкого крика звенел зловещий голос:
  - Встань и ступай решение отцовское исполнять!
  - Но отче, я другую люблю. Рабыню из рода израильского. Я хотел просить, чтобы ты ей свободу даровал, и мы вместе жить могли.
  - Ты что же, щенок шакалий, собрался повеление царское оспаривать? - слова Сети разнеслись по всему подворью, заставляя присутствующих людей поглубже втягивать голову в плечи. - Отказываешься Египту, тебя вскормившему, служить? И это после того, как меня и богов разгневал, о долге священном позабыв? В своем ли ты уме, отрок глупый? Или считаешь, что можно и меня, наместника богов на Земле, не слушать? Может, правы были те, кто предостерегал, что ты и вовсе на трон царский метишь? Тем вернее решение, убрать тебя из Уасета куда подальше!
  Фараон тяжело дышал, очи сверкали бешенством, золотой венец сполз на лоб, и казалось, что священная кобра с короны, наклонившись вперед, готовится к смертельному броску. Моисей не выдержал яростного взгляда, отвел глаза, да проглотил горький комок в горле.
  - Зови послов, - постепенно успокаиваясь, бросил Сети Везиру и опять повернулся к Моисею. - А ты попробуй еще хоть раз сказать что, против слова моего. Узнаешь тогда настоящий гнев царский!..
  
***
  
  - За что, Гор - покровитель земель наших, наказываешь меня? Почему не хочешь, чтобы я был счастлив, живя с Мариам в столице египетской? Зачем посылаешь в чужие края с нелюбимой женой? - шептал Моисей, сидя на краю реки.
  Выше по течению Нил был чистым и прозрачным. Но здесь, в Уасете - древнем городе Скипетра, который гораздо позже греки назовут Фивами, - здесь ноги тысяч рабов, каждый день разгружавших сотни барок, везших базальт и гранит из Верхнего Нила да известняк с западного берега, поднимали ил и песок, мутя воду на тысячу локтей вниз по течению. Делали это специально, чтобы шумом, топотом да громкими криками разогнать крокодилов и прочих гадов, живущих в воде. Не смотря ни на что, почти каждый месяц заблудившая рептилия калечила, а то и насмерть убивала одного из рабов. Крокодила сразу же на копия поднимали, принося в жертву Гору, который, как известно, во время борьбы за власть над Египтом со своим братом Сетом не раз превращался в речного царя - бегемота. А рабы принимались еще громче вопить, еще усерднее месить ногами речное дно, чтобы отвадить подальше злобных тварей.
  Солнце стояло в зените, освещая огромные залы строящегося Ипет-Сут - нового Амонова храма. Семь рядов исполинских колонн - по сорок царских локтей каждая! - возвышались на правом берегу. Грязные, оборванные рабы-строители готовились поднимать следующий ряд, а возле уже установленных колонн кишели резчики. Они-то рабами не были, нет. Чтобы сложный барельеф на каменном столбе, привезенном за несколько десятков дней пути, да мерзкому рабу поручить? Не бывало такого. Только мастера, получавшие немалую государственную мзду, могли лики богов, самого фараона да имя его в картуше на камне ваять. Вслед за ними шли расписчики - работники не менее уважаемые, чем резчики. Под их волшебными кистями начинал играть храм всеми яркими цветами - и красною охрою, и синим купоросом, и зеленым волластанитом.
  Храм Ипет-Сут - Важнейшее из Обиталищ - получался огромным. Сети Менмаатра задумывал его, как самое грандиозное сооружение в обоих Царствах - Верхнем и Нижнем, сравнимое даже с Великими Пирамидами, что по преданию сами боги-фараоны Хуфу и Хефрен, спустившись на Землю, в назидание людям поставили. Будучи успешным полководцем, расширяя границы Египта, имея постоянный приток рабов и богатств, Сети имел достаточно денег, чтобы нанять лучших мастеров. Ипет-Сут, еще неоконченный, уже сегодня ошеломлял, в десятки раз превышая великанскими размерами старый храм, что стоял выше по течению и был возведен во времена Аменхотепа Третьего.
  Моисей хорошо понимал, почему Сети решил построить святилище именно Амона Великого, являвшегося одновременно Богом-Солнцем Ра. Амон с женой Мут и сыном Хомсу были триадой, покровительствовавшей Уасету, а значит, и всему Египетскому царству. Начиная с прошлой Династии - Восемнадцатой со времени сотворения Египта, каждый новый фараон желал почтение Амону засвидетельствовать краше других, чтобы потом, после смерти, в темном царстве всемогущего Осириса, иметь надежного защитника и верного союзника.
  Моисей подробно знал все планы возводящегося комплекса. Вместе с Рамзесом и тремя другими братьями он целое лето работал со жрецами на храме, учась видеть не только строительную грязь, но и будущее великолепие завершенного сооружения. А еще говаривали, что в самых верховьях Нила из прочного гранита выкалывают исполинские обелиски, по двести локтей длиной каждый! Сам Моисей в планах у жрецов видел только места, обозначенные под обелиски, без указания их подлинной высоты, и потому не очень-то доверял слухам. Ну, локтей сто еще может быть. А чтобы двести - нет, такое никак в голове не укладывалось.
  Но сейчас Моисей сидел на берегу и, не замечая ничего вокруг, кидал серые камушки в желтую воду. Его, приемного сына фараона, только что прилюдно наказали, выдав за дочь ненавистного нубийского царя! Но даже не это оскорбление лежало тяжелым бременем на плечах. Не это клонило голову к земле, а тело сотрясало беззвучными рыданиями.
  Боле всего гнела несправедливость решения фараона: за быструю победу над смертными врагами был он при всем народе руган и сослан в далекую землю. Поверил сын Солнца, наместник Амона на земле коварным наветам. Не видать больше Моисею священного Уасета. Не любоваться красотами бело-стенных храмов и западом солнца за святую гору Меретсегер - Любящую Молчание, где древние цари погребены. Не узреть великолепия завершенного комплекса Амонова.
  Говаривали, что в Нубийской стране дожди по пол года шли не переставая! Как же возможно живому существу и два дня без солнца прожить, не говоря уже о целых шести месяцах! Значит, суждено сгнить ему под ливнями, как гниет прошлогодний тростник, залитый водой, когда Нил в сезон Ахет из берегов выходит. С толстой женой-нубийкой, со слугами-варварами и без Мариам!..
  А почему без Мариам?!?
  Мысль тростниковой стрелой пронзила сознание. Моисей аж вскочил от возбуждения. На самом деле, почему он так уперся в думу, что Мариам должна его женой стать? Ведь он вполне может ее купить, как рабыню подневольную. И с собою увезти, сделав прекрасной наложницей. Нужно только с хозяином Мариам договориться. Но это для него, царского сына, никаких трудов не составит. Сейчас, сразу же найти и выкупить!
  Изо всех ног бежал Моисей по пыльным улицам, гонимый страстной энергией да огромным желанием. И не были страшны ему боле ни дальняя дорога, ни толстогубая жена, ни дождливая Нубийская страна...
  
***
  
  Неферперит - молодой сын жреца - внимательно выслушивал Моисея, торопливо излагавшего простую просьбу. Они сидели в уютном тенистом саду богатого дома, походившего больше на священный храм, чем на человеческое обиталище. Позади - комнаты, украшенные колоннами в форме стеблей папируса, спереди - квадратный пруд с желтыми лилиями да утками, плавающими по поверхности. Посреди водоема тихо качалась маленькая лодка - для самых важных посетителей.
  Но не предложил почему-то хлебосольный хозяин прокатиться высокому гостю на лодке по прохладной глади, а тот и не заметил ничего, одержимый только одним желанием:
  - Назначь цену справедливую, а я тебе ее хочешь золотом, хочешь серебром, а то и редкой бирюзой внесу. Люба мне Мариам, хочу ее своей женой сделать.
  Хозяин прелестной рабыни оглядел Моисея с головы до самых пят и кивнул головой, вроде соглашаясь:
  - Видать, крепко запала тебе на душу красавица черновласая, сын царский...
  - Крепко, ой крепко...
  - Потому и любую цену готов ты платить. Вот только любую ли? А если я сотню дебен золотом запрошу, найдешь столько?
  Моисей аж поперхнулся и заикаться начал от невиданной жадности.
  - Да ты что, Неферперит? Как же можно с-сотню дебен - это же целый кувшин з-золота! Я же не грабитель гробницы какой, чтобы столько драгоценного м-металла иметь. Да такую рабыню можно на рынке за десять дебен с-серебром взять.
  - Кабы можно было, ты бы у меня в гостях сейчас не сиживал, - высокомерно ответил Неферперит. - Не гоже тебе, сыну царскому, за любимую рабыню торговаться. А золота можешь у отца попросить - у него на тысячу таких рабов хватит.
  - Хотя, говаривают, не мил ты ему стал, и Сети тебя в Нубийское царство посылает, подальше с очей своих. Так ли это? - ехидно сказал жреческий сын. Видно, и до него дошла весть о фараоновом гневе. Не дожидаясь ответа, Неферперит продолжил: - Знать, неугодна богам твоя ратная победа. Или о ней тоже неправдивые слухи ходят? Может, и не было ничего, потому и отдают тебя мужем за нубийскую царевну?
  - Молчал бы ты, Неферперит, - насупился сердито Моисей, вспоминая горькую обиду, - Пока ты тут п-перья с чернилами о п-папирус обламывал, я на бранном поле кровь п-проливал за славу страны отцов наших!
  - Ишь ты, грозный какой, оскорблять меня задумал! - повысил и Неферперит в ответ голос. - А я возьму и цену на рабыню, сердцу твоему милую, до тысячи дебен золотом подыму. Или еще лучше - вовсе продавать не стану. Денег у меня и так достаточно, а рабыни, что царским сынам любятся, не часто встречаются. Буду друзьям ее показывать, да в подарок для услады на ночь одалживать.
  - Не смей! - вскипел Моисей праведным гневом, замахиваясь на Неферперита. - Добром не отдашь, силой израильтянку уведу!
  - Да ты знаешь, кто я такой, чтобы свою руку поганую на меня подымать? - разъярился хозяин дома. - Отец мой, Бакенхонсу, Жрец Верховный при дворе фараона Сети Менмаатра Солнечного! И чтобы я тебя - приемыша царского, от двора отлученного - испугался? Сейчас ты силу мою воочию увидишь. И убедишься сам!
  - Позвать сюда рабыню израильскую, - крикнул Неферперит в глубь дома верным слугам.
  Красная пелена опустилась на Моисеевы очи, и плохо видел он, но явственно слышал наполненные угрозой слова хозяина, обращенные к вошедшей Мариам:
  - А ну, рабыня, скинь свои одежды и станцуй здесь нагая, перед тем, как любовною ласкою меня усладить! А будешь перечить воле господина - велю двадцать палок в наказание отвесить.
  Не видел, но чувствовал Моисей горящий взор Мариам, устремленный с немой просьбой. Сильнее полуденного солнца в жаркий летний день, жег и испепелял изнутри тот взор, умоляя спасти. И словно наяву слышал царский сын непроизнесенные горькие слова:
  - Что же ты, Моисей? Почему на помощь ко мне не спешишь? Или не правдой были те сладкие речи, что на берегу Великого Нила ты мне говорил? Или не хотел ты меня законной женой сделать? И не обещал от любых бед охранять? От земных и небесных опасностей защищать? Или не ты это был, Моисей, кто мне в вечной любви признавался? Где же ты сейчас, когда на поругание меня отдают? Почему не боронишь от бесчестия, как положено мужу справедливому?
  Не мог Моисей с собой ничего поделать - кинулся со звериным воплем в дикой ярости на хозяина. Его руки сомкнулись на горле коварного жреца - а через миг, когда кровавая пелена спала с глаз - увидел Моисей бездыханного Неферперита, лежащего на земле, с набок свернутой шеей. А рядом дрожащую Мариам - с огромными от ужаса очами на пол лица...
  
***
  
  Действовать! Сейчас! Сразу! Любопытные слуги скоро на шум сбегутся. Потому ни мига не теряя!
  - Мариам, - Моисей протянул руку, рывком притягивая невесту к себе. - Бежать надо, пошли скорее.
  - Куда же ты собираешься скрыться? - медленно, словно во сне, сказала израильская рабыня.
  Тут Моисею пришлось остановиться и крепко задуматься. Хоть и не легко было унять бешеный стук сердца, но удалось сбитое дыхание перевести и порядок в голове восстановить. Потому как не было очевидного ответа на вопрос Мариам. Убей он раба чьего или простолюдина какого, хватило бы заплатить изрядный штраф хозяину или родственникам. Тем бы все дело и окончилось.
  Но убийцу сына самого Верховного Жреца, никто не позволит простить без смертного наказания. Даже фараон - посланник небесных богов на земле - священника главного опасается, стараясь в конфликты не вступать. А сейчас, когда по коварным наветам Моисей в немилость пал, и подавно не может полагаться на заступничество фараона.
  Но на то и дан юный возраст, чтобы тяжелыми думами голову не нагружать. Вот и Моисей через миг уже имел готовое решение:
  - Надо убираться прочь из Египта. На полудень идти нельзя - там земли Нубийские. На полуночь направимся. Но не в страну Ханаанскую, что имеет договор с фараоном о выдаче рабов и прочих беглецов. Двинемся в Мадиамский край. Давай же, трогайся!
  - Моисей, ... - неуверенно сказала Мариам.
  - Ничего, не пропадем с голоду. Я и различным наукам, и практичным ремеслам обучен, как сын фараона. И себя, и тебя прокормить сумею. Идем же!
  - Моисей, возлюбленный мой...
  - Построим новый дом в далеком краю и станем жить вместе долго и радостно! Ты будешь малых детей рожать, а я буду вас защищать и беречь от всяческих напастей. Мариам, почему же ты столпом стоишь, не двигаясь с места?
  - Моисей, брат мой, не могу я с тобой идти в страну далекую, - очнулась Мариам из долгого оцепенения.
  Настал черед Моисея остолбенело глядеть на Мариам:
  - Как не можешь? Зачем говоришь такое, что сердце разрывается? Или больше не люб я тебе?
  - Моисей, знаешь ведь, что дороже тебя нет для меня никого. Но не могу я с тобой на чужбине скрываться. Ведь здесь вся моя семья. И братья-сестры родителей, и племянники, а главное - младший брат Аарон. Если сбегу - подозрение на них падет, не избежать им тогда лютой казни.
  - Но Мариам, я люблю тебя! Больше жизни своей!
  - И я тебя, Моисей, тоже. И живот свой за тебя, не задумываясь, сложу. Но не прощу себе, коли жизнь близких людей на алтарь нашей любви принесу! Если бы мог ты и моих родственников из рабства египетского высвободить, то сразу бы я за тобой бросилась. А так беги, спасай себя, возлюбленный брат мой!
  Знал, крепко знал Моисей, что Мариам истинную правду говорит. Но сердце ту правду принимать никак не хотело:
  - Тогда и я не пойду никуда, а здесь останусь!
  Предательская слеза собралась покатиться по щеке, когда он страстно целовал невесту, прикасаясь носом к носу. Моисей вздохнул крепко, прогоняя непрошеную гостью. Еще только расплакаться не хватало! Вместо этого стиснул Мариам в крепких объятиях, к себе прижимая, и долго не отпускал прочь. Но с неженской силой Мариам отстранилась, вырвалась из ласковых рук. Взяла в мягкие ладони лицо, опаленное Нубийским солнцем, и сказала твердым голосом:
  - Зачем говоришь слова глупые? Или хочешь, чтобы я здесь твои страдания да бесчестную смерть видела? Лучше буду я знать, что ты жив и здоров, хотя и не со мной находишься, чем могилу твою иметь рядом с собой. Невыносима мысль о том, что больше не суждено увидеть тебя. Но если ты будешь мертв, то и мне жизнь не мила станет. Потому уходи, Моисей, скрывайся от гнева фараона, спасай себя. Тем и меня спасешь.
  А потом добавила, в последний раз заглядывая в темные очи:
  - Все, беги уже, а я слуг пока задержу. За меня не опасайся. Тут все рабы из израильского племени, я их научу, что на дознании верховному жрецу говорить, чтобы от себя подозрение отвести. Беги, и да пребудут боги с тобою!
  - Клянусь, Мариам, я вернусь. Клянусь, я освобожу тебя!..
  
***
  
   Как обычно перед рассветом ветер усилился. Резкий вихрь яростно налетел на горные вершины, пытаясь поколебать, сдвинуть с места. Каменные исполины лишь усмехнулись про себя: даже самый сильный ураган мог лишь освежить их старые морщинистые лица: пыль со скал смахнуть да пару валунов сдвинуть. Им, помнящим родовые схватки матери-земли, когда океан, внезапно вспучившись, взметнул вверх каменистое дно, когда потоки магмы вмиг испарили воду, навсегда превратив все вокруг в бесплодную пустыню, им ли бояться каких-то порывов? И совсем никакого дела не было каменным громадинам до двоих людей, что беседовали в ночи.
  - Вот так и вышло, что покинул я отчий дом, египетскую землю, вскормившую меня. И Мариам - возлюбленную невесту...
  - Так что, Мариам - святая пророчица - не приходится Вам родной сестрой? - поспешно задал вопрос Осия, едва дослушав долгий рассказ.
  - Именно так. Она из рода израильских рабов, как и весь наш народ. А я - из знатной семьи. После смерти моего отца, что был верховным жрецом пред злобным Бакенхонсу, фараон принял меня на воспитание в свое семейство. Я вырастал вместе с Рамзесом, который и сейчас еще Египтом правит. Они же меня Моисеем нарекли, что по-египетски 'сын' значит. А о нас с Мариам, как о потерянных брате и сестре, люди потом уже легенду сложили. Но то совсем другая история.
  Осия тряхнул головой, протянул онемевшее тело, потер озябшие руки да ноги. Долго, видать, сидел он так, без движения, пристально внимая дивной повести.
  - Ну что, Осия, понравился тебе мой первый рассказ? - посмотрел на него Моисей.
  Осия кивнул в ответ, с трудом сдерживая лязг зубов - ледяной ветер все норовил забраться под одежду да тело до самых костей пронять.
  - Тогда подумай вот над каким вопросом. Понятно, что не достиг я тогда того, что сердце мое желало. А отчего так случилось? Почему я не получил красавицу Мариам в жены? Где и что неправильно сделал?
  У Осии ответ наготове вертелся:
  - Видать, Господу Богу неугодно это было. Может, тогда уже он замышлял другое предназначение в Вашей жизни?
  Но вместо похвалы, Моисей неодобрительно нахмурился:
  - Да, большинство именно так и считает. Но для истинных Лидеров есть правило простое и жесткое: на Бога надейся, а сам не плошай. Замыслы Всевышнего не дано нам постичь, так что давай ответ в земных делах искать.
  - Тогда, наверное, потому, что подлый язычник Неферперит на Вашем пути встал.
  - И что же? Зачем я его убил, вместо того, чтобы вопрос миром решить?
  - Коварен был его язык, вот и не выдержал Ваш рассудок.
  - А что мои глупые уши, зачем слушали те коварства? Зачем разум внимал им? Нет, Осия, за все, что случилось, мне одному суждено ответ держать... Ты думай пока, а я прогуляюсь чуток, разомну кости старческие.
  Костер едва тлел, почти уже не давая тепла. А много ли сделаешь огня на верблюжьих кругляшах? Запалить бы хоть пару веточек - и то больше жару бы было. Но откуда дереву, здесь, на голой скале, взяться? И доле, в низине, его не очень-то сыщешь. Совсем не как в далеких странах, что лежат за морем, в которое могучий Нил вливается. Предания сказывают, что деревьев там - что песчинок в пустыне. Да не каких-то пальм пустотелых и акаций кособоких, а зеленых и стройных кедров, как те, что в стране Ханаанской произрастают.
  Бледная четвертинка луны по-прежнему освещала пейзаж призрачным светом. На фоне темно-синего неба чернели соседние вершины. Над ними сияли яркие точки - ночные светила на небесной тверди, давая единственный ориентир одиноким путникам. На востоке всходила утренняя звезда - видать и Солнцу скоро придет пора показаться. А пока повсюду властвовала ночь. С пронзительным ветром да кромешным мраком. Где-то вдалеке раскинулось море, днем видимое отсюда, а сейчас сокрытое мглою. То самое Чермное море, через которое двадцать лет назад евреи ушли из египетского плена от злобного фараона. Тогда Господь даровал чудо, раздвинув воды и дав пройти праведному народу, словно посуху. А затем долгое время кормил манной небесной, которую израильский люд собирал каждое утро в пустыне вокруг лагеря. Неприветлива была земля Синайская. Ни травы, ни деревьев, ни даже кустика сухого - одни каменья с острыми краями, в кровь режущими босые ноги. Совсем не как в далеком Египте, где даже пустыня была сложена из мяконького песочка, приятного на ощупь. Хотя Осия те места уже смутно представлял - совсем маленьким ребенком пришлось в спешке бежать. Помнил только, что мать даже тесто для хлеба заквасить не успела - так пресным печением и питались. Но была у их народа великая цель - добыть свободу. И не боялись они любые лишения вынести...
  - Ну, что имеешь ответ уже? Или еще нужно время, чтобы подумать? - тихо спросил подошедший Моисей, выводя Осию из далеких мыслей.
  Тот кивнул, мол, готов, и заговорил торопливо:
  - Сдается мне, учитель, что Вы тогда волю чувствам дали, а те верх над разумом взяли.
  Старый вождь одобрительно улыбнулся:
  - На счет моих чувств ты совершенно прав, хотя главная причина и не в этом.
  Моисей вдруг умолк, погрузившись в воспоминания. Только через минуту заговорил, словно размышляя вслух:
  - От всей души и всего сердца желал я тогда, чтобы Мариам со мной находилась. Но как ни странно, именно в том загвоздка была. Совершил я роковую ошибку, что желал неправильно.
  Моисей еще чуток помолчал и дальше продолжил:
  - Слышу, слышу твой невысказанный вопрос. Что же в моем желании не так было? Сейчас поясню. Начну с того, что иметь истинную цель - значит половину дела сделать. Многие люди либо хотят неправильно, либо вовсе не знают, чего хотят. Потому сколько бы не стремились - никогда их желания не исполнятся и цели не достигнутся.
  А правила совсем простые. Пять их всего - как пальцев на руке.
  
  • Для начала, крепко знай, какой цели достичь желаешь.
  • Потом, умей узнать, достиг ли своей цели.
  • Далее, желай по-настоящему, ради Великой Цели, а не мелкой прихоти.
  • Но все же имей цель реальную.
  • И, наконец, назначь точное время, до когда собираешься цель достичь. Иначе не желание у тебя будет, а мечта наивная или сон несбыточный.
    •   
      А теперь давай посмотрим на историю, со мной да Мариам произошедшую. Знал ли я, чего хочу? Конечно, знал. Изо всех сил желал, чтобы Мариам стала моей женой законной. Узнал бы я, что мое хотение исполнилось? Непременно узнал, войди Мариам супругой в наш новый дом. Было желание то Великим? Да, было. Больше жизни для меня тогда. А было ли реальным? Понятно, что было. Всего то и делов - жадного хозяина убедить продать рабыню подневольную. И по времени все ясно - до тех пор, пока в царство нубийское не отправился, мог я Мариам добиваться.
      - А что же не так с Вашим хотением было, - не выдержал Осия. - Вроде все правильно делали?
      - Как пяти пальцам, чтобы стать рукой, нужна ладонь скрепляющая, так и правилам этим особое умение надобно. Хотеть сильно, но рабом желания не быть! Ошибка моя, ставшая роковой, что изо всех сил я желал!
      - Чудны мне, учитель, Ваши слова. Что же плохого в том, чтобы хотеть сильно?
      - А то, что желание это разум затмевает! Если хочет кто изо всех сил, становится одержим тем хотением. Ограничивает сам себя. Видит дорогу единственную, других путей не замечая. Встреться на той дороге ловушка, так он, плененный желанием, всенепременно в западню угодит! В сказанной мной истории - очень много ошибок совершить я успел. А все потому, что желал Мариам больше жизни. Ослепленный хотением жил днем сегодняшним, не задумываясь о завтрашнем.
      - Сам погляди, - продолжал Моисей, загибая пальцы. - Выиграл я много схваток, но целую войну проиграл: разгромил грозных нубийцев, но все плоды победы заимел Везир; вступил в спор с фараоном, в самый неподходящий момент: у всех на виду, не имея никаких аргументов; убил алчного Неферперита, вместо чтобы вопрос миром решить. Вот и пришлось мне скрываться бегством у диких кочевников.
      - Так как же, учитель, правильно желать, чтобы цели достичь?
      - Так чтобы, кусочек воли да сознания всегда на свободе иметь. Быть хозяином своего хотения, а не его слугой! Говорят, что лучше всего получается, если две трети сил отдавать желанию, а одну треть - оставлять про запас. На непредвиденный случай, для быстрой реакции, для избегания спрятанных ловушек и вражеских козней. А еще для быстрейших путей, для новых возможностей и мгновенной удачи!
      Стремись выиграть целую войну, а не отдельную битву!
      Поступи я тогда так - непременно нашел бы способ, как насладиться победой над нубийцами, не прогневить отца и заключить сделку с алчным жрецом. Или обмануть его. Или украсть Мариам - много разных возможностей было.
      После короткой паузы Моисей добавил, завершая свой долгий сказ:
      - Теперь ты знаешь истинный ответ на первый вопрос - надо ли победе над врагом все силы отдавать. Верю, что и первую лидерскую заповедь 'Желай правильно!' тоже крепко запомнишь.
      - Но, учитель! Не произойди тогда ничего, и Вы не научились бы этой мудрости! И наш народ потом на свободу бы не вывели!
      - Об этом, - уста Моисея разошлись в улыбке, - в других историях сказывается, разговор о которых мы завтра продолжим. Сейчас - уже поздно, пойдем спать. Утро вечера мудренее будет. Тогда и расскажешь, что понравилось или особо удивило в моей повести.
      Долго еще молчал Осия, глядя на потухший костер и осмысливая слова, сказанные учителем. Не замечал он лютого мороза да свирепого ветра, продувавшего до костей. А потом улегся на бок, натянул баранью шкуру на голову до самых глаз. Только одно молодой вождь знал точно: ни за что не признается Вождю, что больше всего его потрясло.
      Ведь оказалось, что Моисей - святой пророк, выведший евреев из земли ненавистного фараона - сам был египтянином!..
      
      
      
      Глава Вторая. Действуй!
      
      
    Но Моисей убежал от фараона и остановился в земле Мадиамской,
    и придя в землю Мадиамскую сел у колодезя.
    У священника Мадиамского было семь дочерей,
      
    которые пасли овец отца своего Иофора.
    Они пришли, начерпали воды и наполнили корыта,
    чтобы напоить овец отца своего Иофора.
      
    И пришли пастухи и отогнали их.
    Тогда встал Моисей и защитил их, и начерпал им воды и напоил овец их.
      
    Книга Исхода, гл.2, 15-17
      
      
      Что умрет, Моисей понял к середине третьего дня. Дальше шел скорее по привычке, отлично осознавая, что не осталось никакой надежды на спасение.
      Умирал он просто и буднично. В полном одиночестве, только жуки да скорпионы сновали рядом. Нет, не так, совсем не так представлял свою смерть Моисей. Думал, что в уютном домике, окруженный заботой любящих жены и детей, испустит последний вздох. В осознании того, что жизнь прошла, и выполнил все, судьбой предначертанное. Но никак не подозревал, что таким юным суждено умереть. В расцвете сил, на пороге зрелости. Не завершив ни одного предназначения серьезного.
      Моисей с трудом брел, ноги переставлялись сами собой. Двое суток прошло с тех пор, как стражники из каравана, сговорившись завладеть его имуществом, жестоко избили беззащитного путника, обобрали до последней нитки и оставили умирать в пустыне. Только к полудню Моисей пришел в себя и тотчас двинулся в путь, следуя по следам каравана. Думал тогда, что и дня не пройдет, как на колодец наткнется. А если повезет, то и коварных стражников там настигнет.
      Что делать с грабителями Моисей представлял с трудом, но знал, что когда время придет, план придумается. Все шло хорошо, и даже жажда, что солнцем палящим разжигалась, не мешала, а скорее подгоняла, заставляла быстрее двигаться к цели. Не поднимись в самый неподходящий момент песчаная буря, все так бы и сложилось.
      Внезапно вокруг посерело, сизые тучи, полные мелкого песка, затянули небо. Песчинки, принесенные из-за моря, из самой Египетской пустыни, сперва тихонько-тихонько, а потом все сильнее и сильнее застучали по телу, слабо защищенному одеждой. Вначале было даже приятно ощутить обоженной кожей дарованную крепким ветром прохладу. Да только почти сразу свежесть сменилась комариным покусыванием каменных крупинок. Дальше - больше и больше. Удары ветра стали напоминать укусы слепней, а позже и вовсе диких ос. Повсюду носились золотистые песчинки, везде успевали проникнуть: и в жесткие волосы, и на белые зубы, и в слезящиеся глаза, и в забитые уши. Моисей понял: если и дальше стоять на пути у ветра, то через миг вместо него возвысится холм песчаный.
      Молодой египтянин быстро огляделся в поисках укромного убежища. На счастье рядом, у подножия невысокой скалы, лежал большой валун. Спрятавшись от ветра, Моисей поплотнее укутался в одежду, больше походившую на лохмотья. Теперь оставалось только ждать.
      Удивительной была та буря. Тем, что поднялась в каменной Синайской пустыне. Что в конце засушливого сезона Шему пришла. Обычно ветер, приносящий песок, дул в сезон Перет, когда пшеница да ячмень на полях соком наливались. Тогда даже опытные караванщики не рисковали в путь пускаться, предпочитая переждать непогоду в городе. (Не знал Моисей, что здесь, в Синае, все по-другому - именно летом бури чаще всего случаются.)
      Все указывало на то, что буре быть недолгой. Потому Моисей не унывал. К его великой радости ветер через час стих, а небо очистилось. Моисей выбрался из-за укрытия и посмотрел на дивную картину: сколько видно вокруг - каменистая земля покрылась тонким слоем песка, пальца два в толщину. Валуны побольше и вовсе с одной стороны на пустынный бархан походили. Ветер полностью их засыпал, так что к каменной вершине вела покатая песчаная насыпь. Совсем необычно выглядела природа на границе двух великих пустынь!
      Радость Моисея, пережившего бурю, быстро сменилась унынием: слой песка хоть был тонким, но надежно спрятал следы прошедшего каравана! Моисей теперь не знал, в какую сторону двигаться, чтобы к колодцу выйти. А самое обидное, что он находился всего в нескольких часах от цели!
      Оставалось только на волю Богов да на свою удачу полагаться. Моисей помнил, что караван держал направление между полуднем и выходом солнца. Но мгла по-прежнему висела на небе, не давая определить направление. Моисей решил подождать до вечера, а потом дальше двигаться. Он ждал, что к ночи небо совсем прояснится, и открывшиеся звезды помогут отыскать правильный путь.
      Вот и вышло, что Моисей собрался в дорогу поздно, часов через пять после заката. А когда к самому утру колодец так и не показался, молодой египтянин понял, что тот остался далеко позади. Минул его Моисей. То ли неправильно направление определил, то ли не рассмотрел в кромешной тьме.
      Утром не оставалось другого выхода, кроме как путь продолжить. Моисей хорошо знал жестокие законы пустыни. Что палящее солнце способно за полчаса убить уснувшего человека. Что на тень полагаться тоже нельзя, потому как дневное светило быстро по небу двигалось, гоняя тень по кругу. И что еще недавно казалось прохладой надежной, скоро могло пеклом настоящим стать. Вот и продолжал Моисей идти вперед, хотя силы растерял еще во время ночного перехода. Совсем мало оставалось надежды. Единственное, что спасти могло - следующий колодец или оазис, который должен был находиться в дне пути от минованного.
      Жгучая жажда давно перестала быть простым беспокойством. Язык распух, рот едва его вмещал, а сухие неба болели от каждого шершавого прикосновения. Губы растрескались, но кровь, даже не выступив на поверхность, тотчас запекалась. Лицо саднило от тысяч укусов мелких песчинок, что носил игривый ветер. Под вечер второго дня кожа на лбу и скулах лопнула под беспощадными лучами.
      Стоило солнцу скрыться за горизонтом, как Моисей упал без чувств прямо на камни. Сразу навалился тревожный сон из тех, что силы не восстанавливают, а, наоборот, забирают последние.
      Лютый холод разбудил перед самым рассветом. Моисей вскочил, чтобы резкими движениями разогнать кровь в занемевших жилах, но ослабевшие колени подкосились, и он свалился назад в объятия стылой земли. Хватая ледяной воздух обоженным ртом, попытался наполнить легкие, но те вывернулись наизнанку, словно опаленные внутренним огнем. Моисею пришлось долго лежать на боку, восстанавливая сбитое дыхание. Тогда-то и появилась первая мысль о смерти.
      Но прошло еще полдня, прежде чем мысль превратилась в уверенность. Полдня, что Моисей провел в пути. Он упорно двигался вперед, делая раз за разом короткие шаги. В Египетской пустыне хоть изредка встречалась верблюжья колючка, а тут совсем голо было. Только однажды попалась королевская кобра. Моисей кинулся за ней, прельщенный возможностью попить холодной крови, мысль о смертельном яде даже не мелькнула в голове, но змея оказалась проворнее, скользнула резво меж серых камней в неприметную щель.
      Ко всему недавняя рана от нубийской стрелы на ноге открылась. Треснул не до конца заживший рубец, но вместо крови опять одна сукровица выступила, чтобы тотчас на жаре запечься.
      И вот теперь, когда солнце миновало зенит, Моисей определенно понял, что до вечера ему не дожить, зной раньше убьет. Если бы мог, поплакал бы Моисей, но очи оставались сухими: тело еще вчера сожгло последние капли влаги.
      Совсем плохо стало Моисею, когда впереди он увидел мираж. Стройно высились зеленые пальмы, длинными листами на мареве колыхались ветви - точь-в-точь, как живые! Он даже разглядел гроздья недозревших фиников на верхушках. Моисей сообразил, что рассудок решил отгородиться помутнением от боли и страданий. Молодой египтянин остановился и понял, что пришла пора умирать.
      Всего то и трудов, дать минуту отдыха уставшим членам. И пусть солнце довершает свое дело, пусть добивает тело - и так едва живое. Какая разница, где дух испустить: здесь или сотней локтей дальше? Сил нет, чтобы хоть один шаг ступить, так зачем страдания эти? Можно разом покончить со всем. Достаточно только сесть на минуту. И дело с концом.
      Стоило принять роковое решение, как тяжкий груз спал с плеч: не надо больше отчаянно бороться, а можно спокойно умереть. В теле появилась необычайная легкость, голова ясно осознавала: скоро произойдет неизбежное. Моисей сделал несколько шагов к миражу. Потом еще и еще. Шаги давались без труда, словно молодой египтянин вдруг сделался невесомым.
      Тогда Моисей решил, что будет идти к миражу, пока тот не растает. Или пока легкость не закончится, и тело само не свалится замертво...
      
    ***
      
      Моисей очнулся в раю. Рай веял прохладой и укрывал тенью. Неподалеку журчала вода, солнышко, с трудом пробивавшееся сквозь сомкнутые ветви пальмы, не сжигало, а лишь нежно грело. Вот только... Тело сводило неземной болью, губы саднили, а распухший язык по-прежнему вываливался изо рта. Неужто не правы жрецы египетские, так чтившие Книгу Мертвых, что в раю блаженство людским душам даровано? Или не рай это?..
      В следующий раз придя в себя, Моисей увидел, что солнце заходит за горизонт, расцвечивая окружающий пейзаж в кровавые тона. Опять не понял, жив он или мертв. Но жажду, даже если это Осирисово царство, все равно следовало утолить. Непослушные ноги не желали стоять, и Моисей, свалившись неуклюже с колен на бок после отчаянной попытки встать, потянулся на руках к колодцу, извиваясь по земле гадом. Раза два или три он еще падал в беспамятство, но до колодца таки дополз.
      А потом пил и пил, не переставая, захлебываясь огромными глотками. И еще пил, еще и еще. Стараясь не потерять ни одной драгоценной капли, жадно слизывая влагу с рук. Раздуваясь, словно бурдюк, никак не мог перестать. Вода, спасительная вода! И снова пил, не в состоянии успокоить жажду. А когда сил вовсе не осталось, просто упал в сторону, продолжая смотреть на отражение в воде и, по-прежнему не понимая, жив или мертв.
      Но прохладная вода вовсе не принесла ожидаемого конца страданиям. Наполнившись до предела, желудок исторг всю влагу из себя, сложив Моисея пополам. Тут только, корчась в страшных муках, Моисей широко улыбнулся. Понял, что все же жив остался!..
      
    ***
      
      Моисей проснулся глубоким днем, когда солнце подбиралось к зениту. Пришел в себя оттого, что тень пальмы переместилась в сторону и телу, прикрытому одними лохмотьями, стало совсем жарко под палящими лучами. Но было еще что-то, выведшее Моисея из глубокого забытья. Огляделся по сторонам - и увидал картину, что радостно предстала очам, измотанным пустыней.
      С одной стороны дышал прохладой колодец, сохранивший жизнь. С другой - три молодые девушки, подобные друг другу, как родные сестры, шли напоить шумную отару овец. Что постарше - черноволосая да ясноглазая - очень похожая на Мариам - сперва невзначай, а потом совсем открыто посмотрела на изнуренного странника. Попытался Моисей улыбнуться, но вместо доверчивой улыбки на лице появился оскал острых зубов. Еще раз попробовал потрескавшиеся губы радостно в стороны развести - опять лицо служить отказалось. А когда и в третий раз лик Моисея исказился зверской гримасой, махнул он рукой и решил отвернуться. Но девушка, вдруг, в ответ просияла одними очами, словно поняла все, и даже рукой помахала.
      Моисей встал в полный рост, не стесняясь лохмотьев, и направился прямо к пастушкам. Хотел, ой как хотел, после долгих дней одиночества облегчить душу приветливым разговором. Но был еще слаб телом от смертельной жажды и тяжелого перехода. И рана на ноге кровоточила. Пришлось на миг прислониться к стройной пальме, закрыть глаза и дух перевести.
      Да только видать опять впал в беспамятство. Потому как, очи открыв и по сторонам осмотревшись, обнаружил, что девушек с отарой рядом уже нет. Вместо них чуть в стороне от колодца стоял небольшой караван верблюдов. Что-то знакомое было в тех животных, особенно в последнем - с песочно-светлой шерстью.
      Напряглось и сжалось холодным комком у Моисея в желудке. Признал он верблюда - верного напарника всего три дня назад. Рядом три верблюда стражников и четвертый - груженый товаром. Тех самых коварных стражников, что пытались его убить! Значит, он обогнал караван, первым пришел к следующему колодцу! Стражники, видать, пережидали песчаную бурю в предыдущем оазисе и на день припозднились! Да вот же и они, прямо за пальмами!
      Три крепких воина в тот самый миг задорно смеялись с черновлаской, приглянувшейся Моисею.
      Опять неприятно кольнуло изнутри. Где-то он уже слышал такой смех. Какое-то нехорошее воспоминание было с ним связано. Моисей осторожно приблизился к молодым людям, кривясь от каждого шага, отзывающегося болью во всем теле. А потом, укрытый кустами и зелеными деревьями, тихонько высунулся и пристально посмотрел в лица караванщиков. В глазах стражников Моисей увидел похотливый огонь, как у Бакенхонсова покойного сына. Услыхал Моисей, словно наяву, мольбы Мариам в Уасетском саду. Только не стояла больше в очах кровавая пелена - ясен оставался рассудок. Зато руки не чувствовали молодецкой силы. Вместо нее в изможденном теле переливалась такая боль, что каждое движение заставляло зубы с силой сжимать, чтобы на крик не сорваться.
      Моисей опустился на землю, царапаясь спиной по шершавому стволу. Но ссадины остались незамеченными его сознанием, потому как душа рвалась на две части. Одна стремилась вперед - защитить понравившуюся девушку и восстановить справедливость, а вторая удерживала на месте, утверждая, что слаб он и немощен для подвигов.
      Неужто не удастся помочь приглянувшейся красавице? Чувствовал Моисей, что если не сделает ничего, то навеки предаст память Мариам. Получится тогда, что все жертвы были напрасны. И то, как Мариам спасал от хозяина, как скрывался за тридевять земель от царского гнева, как вырывался из жаркой пустыни. А когда встретятся, не сможет Моисей открыто в глаза любимой посмотреть. С другой стороны, если ринется беспомощный на крепких стражников, тем более не видать ему Мариам...
      
    ***
      
      Восьмилетний Моисей терпеливо выждал момент, чтобы никто в его сторону не смотрел, и ловко плюнул пережеванным комочком папируса в гладко выбритый затылок Рамзеса - будущего правителя Египта. Невинный взгляд Моисея тотчас уставился на Уратиру - нового наставника, призванного обучить фараоновых отпрысков премудростям ратного дела.
      Рамзес встревоженной саранчою взвился вверх и, мигом развернувшись, приготовился ответить обидчику, когда тяжелая рука учителя перехватила занесенный кулак.
      - Все шутки шутим, на месте не сидим. Думаем, Уратиру сказочки рассказывает. Ладно, раз так хотите, отправимся на занятие в чистом поле. По практической науке выживания. Вперед!
      Моисей с удовольствием вытянулся, вставая с колен, и весело запрыгал на одной ножке вслед за наставником, чья грузная фигура успела удалиться на двадцать локтей вперед.
      Шли долго. Уасет остался далеко позади, а они все шагали под открытым небом. Только когда показалась старая заброшенная каменоломня, Уратиру подал знак остановиться.
      Открывшаяся картина ничем не отличалась от других мест. Тот же желтый песок, те же отдельные пучки высохшей травы. Огромный котлован, откуда поколения рабов добывали глину да известняк для постройки храмов и дворцов. Только деревянные клетки, кем-то загодя установленные на глубоком дне, смотрелись странно, слишком уж выделяясь на желтом песке. Сквозь толстые прутья Моисей разглядел быстроногого гепарда и двух круторогих антилоп гну.
      - Сейчас покажу вам главный закон выживания в мире, - сказал Уратиру, кивая на клетки. - Два животных одного возраста и равной силы будут спасать свои жизни от хищника. Вы просто смотрите, а потом расскажете, что поняли из увиденного.
      Уратиру подал знак и помощники, резко дернув за длинные веревки, распахнули рывком все три клетки.
      Сначала ничего не произошло. Моисей успел рассмотреть, как черная шерсть антилоп лоснилась на свету, редкие бороды белели, словно старческие седины, тонкие ноги переливались наверху буграми мышц, закрученные рога смотрели прямо в небо. Антилопы сбились в кучу, тела прижались вплотную друг к другу, глаза боязливо следили за гепардом.
      Хищник не спеша потянулся, Моисей почти услышал, как захрустели передние лапы, огромная пасть медленно зевнула, обнажая желтые зубы с остроконечными клыками. Потом вес перенесся вперед, настал черед вытягиваться задней половине. Только после этого гепард припал к земле, уставившись на антилоп. Хищник лежал неподвижно, немигающий взгляд оранжевых глаз не сходил с гну. Только хвост пошевеливался лениво и вздрагивал иногда, выдавая напряжение мышц.
      Вдруг одна из антилоп решилась, скакнула подальше и понеслась к противоположной стене глубокой каменоломни. Гепард только этого и ждал: тело выстрелило пружиной, и зверь сделал два прыжка за удаляющейся антилопой. Еще чуть-чуть и пришел бы конец рогатому зверю, но тут хищник, извернувшись в полете, кувыркнулся через спину и обернулся к стоящему позади гну. Гепард грозно зарычал, тело прижалось к земле, хвост, больше не таясь, принялся хлестать по бокам. Черная антилопа заволновалась, нервно задергалась туда-сюда, да только не было на дне укрытия от голодного хищника. Медленно-медленно гепард двинулся вперед. И так же медленно самец гну попятился назад, пока не уперся в отвесную стену.
      Антилопа выставила вперед рога, голова грозно склонилась, да только гепард оказался проворнее - в одном стремительном прыжке миновал острые клинки противника и, вцепившись зубами в горло, завалил мохнатого зверя на песок.
      Послышался хруст ломаемых костей, и у Моисея внутри все потемнело. Он закрыл глаза, чтобы не видеть, как кровожадный хищник раздирает на куски грациозное животное. И тотчас получил подзатыльник от строгого Уратиру - смотри, мол, и учись. Пришлось Моисею глядеть, как кровь из черного горла фонтаном хлещет, как гепард, перепачкав пасть в грязно-красный цвет, резвится словно котенок, отхватывая шмат пожирнее. Моисея мутило и выворачивало, но, сжавшись внутри, не смел отвести глаз от кровавого пира. Долго еще звучали в детских ушах бульканье порванного горла и хрип умирающего животного, сопровождаемые довольным урчанием огромной кошки.
      - Что, отроки, уразумели вы из этого примера? - спросил Уратиру после того, как гепарда и оставшегося в живых гну посадили обратно в клетки.
      Моисей только тут заметил, что Рамзес тоже белее камня известнякового стоит. Видать, и на него подействовало дикое зрелище.
      - Моисей, отвечай первым!
      - Видели мы, как гепард гну съел, - сказал он и подивился своему голосу - настолько высоко и неестественно тот звучал.
      - Хорошо - это первое правило: все есть корм для кого-то другого. Трава для гну, гну для гепарда, а гепард сам, как помрет, для муравьев, насекомых мелких и червей земляных. Так, а теперь Рамзеса черед. А почему именно эту антилопу гепард выбрал?
      - Потому что осталась стоять и легкой добычей ему показалась, - тихо ответил наследник трона.
      - Отлично, - обрадовался Уратиру, - Достойная смена растет фараону. Правильно говоришь, царский отпрыск. Гну, который вперед побежал, проявил силу и решимость. А тот, что остался на месте - трусость и неспособность действовать. Вот и выбрал гепард слабого.
      Солнце давно миновало зенит и уверенно катилось к закату, когда старый воин закончил урок:
      - Этот пример я вот для чего показал. В ваших жизнях случится немало ситуаций, когда будете нерешительно стоять, не зная предпринять ли что или подождать еще. Если разум выбор сделать не может, а сердце молчит, то смело начинайте действовать. Тем явите свою силу. Лучше сожалеть о совершенной ошибке, чем об упущенном шансе. Те, кто пойдет за вами, всегда простят промах, если за ним сила решимости видна. Зато слабость бездействия всем покажет, что их вождь - вовсе не лидер. А раз так, то и приказов его исполнять не следует...
      
    ***
      
      Воспоминание быстрой молнией сверкнуло в памяти Моисея, и понял он, что давно уже принял решение.
      Только как помочь беззащитной девушке? Что может он, совершенно бессильный, совершить против троих крепких стражников, опьяненных жаждой сладострастия?
      Моисей прислонил голову к пальме и взмолил:
      - Отзовитесь, духи земли и воды, здесь живущие. Сделайте так, чтобы силы вернулись! - Но Боги остались глухи к горячим просьбам. Только в груди у Моисея чуть полегчало, словно огромный камень, что гнул к земле, кто-то снял с плеч.
      Сколько времени у него есть? Минуты две или три. Пока тень пальмы, вплотную подступившая к носу светлого верблюда, всю мохнатую голову не накроет.
      Посмотрел налево, направо: вдруг найдется нежданный союзник? Вокруг - только голые скалы, усеянные камнями, одинокий пустынный колодец, окруженный зелеными пальмами. Малое стадо верблюдов, что пасется, выщипывая редкую траву. Огромные валуны, скатившиеся с гор...
      Стоп! А что это перед караваном сверкает на солнце, пуская отблески веселые во все стороны?
      Моисей заковылял, захромал, направляясь к верблюдам и прячась за пальмами да акациями.
      Сделает шаг и стоит, отдыхает, пока новые силы наберутся. А время бежит стремительно! Слышит он, головы не оборачивая, что девушка сзади не играет больше, а из цепких рук вырваться пытается. И тень уже морду светлого верблюда закрывает, к глазам вплотную приближаясь! Шаг, еще и еще. Только до ближайшей пальмы дойти, чтобы всем телом опереться, дав отдых ногам натруженным. Но нельзя долго стоять - и вперед, и опять, и опять. Вот уже и колодец, что свежестью дышит. Не время наслаждаться прохладой, если хочет девушку из беды выручить! Вот валяется ветка душистой акации, вся длинными колючками покрытая. Может она стать хоть малым, но подспорьем. Подхватить неуклюжим движением, склонившись неловко, и дальше, и дальше, и дальше, опираясь всем телом на палку!
      Доковылял, наконец, Моисей к караванным верблюдам и от радости чуть не вскрикнул: стражники все оружие покидали наземь прямо перед животными!
      Сначала острый секач-хопеш. Схватил двумя руками, поднял над собой... Но уставшие мышцы под тяжестью бронзового оружия подогнулись, а хопеш с размаху полетел в сторону, звякнув тихонько о камни, словно испрашивая извинения. У Моисея выступили слезы - как он мог всего за два дня стать немощнее дряхлого старца? Но прочь слезы, не время для вас!
      Взял тогда загнутый лук. Привычно натянул тетиву, а та отошла всего на три пальца. Крякнул Моисей, напрягся весь, собирая последние силы, но лук не поддался, не зазвенел тугой струной.
      Руки у Моисея дрожали, когда он опускался на каменистую землю. Все что знал и умел, было не в силах помочь!
      Что еще оставалось? Метательный нож - ненадежен он. Легко промахнуться, а другого нет. Иное что? Моисей посмотрел по сторонам и наткнулся взглядом на верного светломордого верблюда, что, переступая с ноги на ногу, повернулся правой стороной. Моисей едва не вскрикнул от счастья, когда увидел, как из-под жесткого седла, торчит краешек бича. Вот, что поможет - боевой кнут, во владении которым сила не надобна. Моисей осторожно достал бич, нетвердые пальцы аккуратно сжали кнутовище, глаза на миг закрылись. Тело сживалось с верным оружием. Моисей вдруг почувствовал, как рука становится длиннее на десять локтей, обретая упругость и нечеловеческую силу. Пошевелил чуть кистью и услышал, как лениво ворочается спящая мощь бича, как перетекает в его чресла, наполняя все тело решимостью. Моисей осторожно выпустил кнут, взял за кончик и на расстоянии в пять пальцев друг от друга завязал на тонком конце три тугих узелка.
      А девушка уже криком от боли кричала, из последних сил отбиваясь! И верблюжья голова вся тенью покрылась. Только самые кончики ушей еще освещались солнечным светом.
      Но даже с длинным кнутом шансы Моисея невелики были. Оставалось использовать только силу духа, да разные хитрости, столь презираемые Египетскими военачальниками.
      Вспомнились наставления по новым правилам боя, которым обучал Уратиру в тайне от жрецов, ревнителей древнего знания. Рассказывал Уратиру о мелких уловках, способных исход сражения решить. О том, что выгодно сверху на холме располагаться: оттуда и видно все, и стрелы дальше летят, а враги снизу вверх, словно на повелителей, смотрят. Что к солнцу надобно становиться спиной, чтобы яркие лучи освещали и слепили неприятеля, ослепляя. Что неожиданность в ратном деле - половина блистательной победы.
      Что из этого он может применить? Неожиданно появиться перед ними? Да, это сработает. С полуденной стороны, чтобы ужас внушить темным силуэтом на фоне палящего солнца? И это поможет тоже. Но как с холмом быть? Нет здесь никакого. С пальмы, что ли, спрыгнуть? Но бессильный Моисей скорее себя покалечит, чем успеха добьется. Как же быть? Как?
      Взглянул на светлого верблюда мельком - а время-то вышло. Тень уже глубоко на длинную шею зашла. Теперь или никогда надобно действовать!
      И тут Моисей понял, как поступить следует. Широкая улыбка - впервые с тех пор, как стражников увидел, - озарила лицо. Вспомнил Моисей старого гепарда и представил, словно сам на охоту выходит, против гну неразумных...
      
    ***
      
      Колени осторожно подтолкнули верблюда, левая рука натянула поводья, правая крепко сжала верный кнут - единственное оружие. Моисей направил грациозное животное неспешным шагом прямо на стражников.
      Те даже голов не подняли, истекая похотью над белым девичьим телом. Остановив верблюда в семи локтях, Моисей набрал побольше воздуху в легкие и, глядя сверху вниз, крикнул изо всех сил:
      - А не пора ли возвратить должок, что у вас передо мною имеется?
      От неожиданности все трое вскочили на ноги, лица разом развернулись к Моисею.
      - Это еще что такое? - молвил самый старший и самый злобный, закрываясь загорелой рукой от бьющего прямо в глаза солнца.
      - Как же так, неужто успели меня позабыть? Всего за три дня? Или хитрите просто, долг возвращать не желая? - сказал Моисей, внимательно глядя, чтобы никто к оружию не метнулся.
      В тот самый момент молодой паренек, быстро кинулся в сторону мечей с луками. Но Моисей оказался готов: взмах кнутом - вылетел сыромятный конец, по дороге разворачиваясь из кольца в длинную полосу. Обвился первым узелком вокруг грозди фиников и, повинуясь резкому рывку назад, срезал одним движением. Недозревшие финики - твердые и зеленые - градом посыпались на голову неразумного стражника. А когда вся ветка рухнула на беззащитный затылок, упал тот на землю, сбитый с ног, не потеряв, однако, сознания. Ойкнул тихонечко и поспешно руку прижал к открытой ране.
      - Кто еще хочет кнута испытать на себе, словно раб мерзкий? - глас Моисея звучал тихо, но сильно. Он был уверен, что даже шепотом заговори - все равно услышат.
      Лицо верзилы исказилось ненавистью, когда он повернулся к Моисею, делая шаг навстречу.
      - Не знаю я, как ты выбрался из пустыни, но, если знойное солнце тебя не добило, придется, видно, нам дело закончить. Только не думай, что я испугался надсмотрщичьей игрушки в твоих руках. Что ты способен сделать с нею? Синяк набить, или глубокий шрам оставить? Так шрамы о воинской доблести свидетельствуют. Ничего, сейчас я тебе покажу.
      Моисей понял, что весь план может провалиться. Сделал он ошибку - отдал инициативу обезьяноподобному главарю. Теперь только одно оставалось - сломить стражника силой духа. На тело надеяться нечего. И действовать! Сразу, сейчас!!!
      Заглянув с высоты своего и верблюжьего роста в светлые глаза верзилы, Моисей презрительно улыбнулся и опять тихо сказал:
      - Был ты глуп, таким и останешься на всю свою короткую жизнь. Сюда смотри, зачем голову отводишь, - оглушил он соперника внезапным громким криком. Тот неосознанно повиновался, замер на месте.
      - Видишь три узелка на конце кнута? Если ударю я так, - Моисей резко взмахнул рукой, и кнут со свистом мелькнул в воздухе, - чтобы коснуться тебя первым узелком, почувствуешь тогда только легкое жжение, словно укус слепня. Как сейчас на твоей груди.
      Моисей указал рукоятью на рассеченную рубаху стражника, за которой выступала большая, с пол-локтя длиной, красная полоса.
      - Нанеси я удар вторым узелком, - взмах в сторону, свист, щелчок - и на сером стволе ближайшей пальмы появился глубокий шрам, - то знак на твоей коже на всю жизнь останется.
      - Ну а третьим узелком, если ударить, - на той же пальме с оглушительным треском отлетел огромный кусок коры, обнажая светлую сердцевину, - то первый со вторым узелками глубоко под кожу зайдут. И силой десяти локтей хвоста, влекомого назад кнутовищем, вырвут все, что на пути встретится.
      Видя, что в глазах стражника идет борьба между страхом и решимостью, Моисей резко добавил:
      - Только не рассчитывай на честный бой. Право на такой поединок вы три дня назад потеряли, бросив меня на солнцепеке умирать. Первым ударом оставлю я тебе шрам срединным узелком через один глаз. Вторым ударом - через другой. А потом нанесу удар третьим узелком - лишая достоинства мужского. А когда без сил и зрения на земле станешь корчиться, заставлю в пустыню бежать. Богам, жаре и диким зверям на милость.
      Молодой египтянин закончил свою речь совсем серьезно, отбросив остатки иронии и насмешки:
      - Хотя, может, я и ошибаюсь. Может, еще не окрепла моя рука. И я не смогу всего этого сделать. Хочешь - проверь. Сам решай.
      И в теле, и в голове Моисея царило полное спокойствие. Смерть больше не пугала. Предчувствие возможного конца не гнело, как всего день назад. То ли насмотревшись в пустыне смерти в глаза, Моисей перестал испытывать пред нею страх. То ли ощущение, что правильно поступает, сил придавало. То ли внутренний голос уверенно твердил, что все добром кончится.
      Моисей представил себя быстрым гепардом, пристально глядящим на жертву. Медленно-медленно сжались пружиной ноги, готовясь выбросить тело вперед в прыжке. Пальцы на руках, усиленные длинным кнутом, приготовились порвать горло сопернику.
      Стражник злобно захрипел, но, видя во взгляде Моисея лють, дышащую смертью, благоразумно отступил на шаг назад.
      Моисей, повернув голову чуть в сторону, посмотрел в лицо девушки, которая, не дыша, следила за словесным поединком.
      - Ходить можешь? - и, получив в ответ неуверенный кивок, быстро продолжил: - Тогда неси сюда все оружие, что у колодца свалено. Поняла?
      Девушка стремглав вскочила, чистое тело мелькнуло сквозь разорванную одежду. Уже через миг она тащила к Моисею мечи и луки, неловко приседая под их тяжестью.
      - С луком справиться сумеешь? - спросил Моисей. - А ну-ка сбей финики на той пальме.
      Стрела просвистела и впилась в ствол всего в ладони от ветки с фруктами.
      - Молодец, не ожидал я такой меткости от дочери пустыни. А теперь следи за ними и если кто посмеет дернуться, тотчас отпускай тетиву.
      Девушка грозно натянула лук, направив острие стрелы на обидчиков. Моисей, чуть наклонив голову, молвил едва слышно:
      - Сестры твои где?
      - Я их домой отослала, от беды подальше, - голос оказался на удивление звонким. Словно горный ручеек после весеннего дождика - чистый, прозрачный, но так редко встречающийся в пустынных краях!
      - А сама чего не ушла?
      - Боялась, чтобы не кинулись стражники за нами, вот и решила их от сестер отвлечь!
      Моисей выпрямился, дивясь такому мужеству, сверкнул гневно глазами на стражников и молвил жестко:
      - Даю вам пять минут. Если будете еще здесь, когда тень пальмы упадет на край колодца, узнаете насколько у нее глаз меткий, а у меня рука крепкая.
      Через пару минут трое стражников семенили по пустыне, постоянно оглядываясь, на странную композицию, словно изваянную из камня. На стройного верблюда, надменно смотрящего вперед. На молодого человека с твердым немигающим взглядом, неподвижно сидящего на животном. И на юную девушку, дрожащую всем телом и напряженно прижимающуюся к верблюду, но все же отчаянно натягивающую тетиву на луке.
      А когда они скрылись из виду, Моисей вдруг почувствовал такую слабость, что, заставив верблюда лечь на колени, буквально вывалился из жесткого седла. Тело распласталось на земле, а молодой египтянин успел таки выговорить, прежде чем впасть в полное беспамятство:
      - Уходить надобно, ночью стражники могут вернуться...
      
    ***
      
       Огромные валуны привыкли к одной и той же игре с солнцем, что начиналась ранним утром и продолжалась до самого заката. Дневное светило стремилось посильнее нагреть камни, а те, в свою очередь, изо всех сил старались сохранить прохладу вокруг. И хотя результат был хорошо известен, все равно солнечные лучи изо дня в день бросались в яростную атаку на каменные глыбы, что упорно защищали холодный воздух ночи, отбрасывая длинные тени. Да только светило быстро двигалось по небосводу, не оставляя неподвижным валунам ни единого шанса. Робкая надежда появлялся у камней лишь тогда, когда небо закрывалось облаками, что неслись еще быстрее солнца.
      - Что-то слишком сильно припекает, пойду, прогуляюсь в тени по полуночному склону, - завершил Моисей второй рассказ. - Ты пока посиди и поразмысли над вот какими вопросами. Во-первых, как так случилось, что удалось мне спастись из дикой пустыни из-под смертоносной жары? Во-вторых, почему решил я вступиться за девушку? А в-третьих, как изможденный совсем, сумел одолеть троих стражников, полных сил?
      Солнце стояло в часе перед зенитом, все сильнее нагревая землю и воздух. С самого детства Осия привык к пустынным контрастам. Знал, что днем может человек погибнуть от палящего зноя, а ночью - от лютой стужи. Перебрался он под валун побольше, что отбрасывал плотную тень и принялся поглядывать по сторонам, раздумывая над вопросами учителя.
      Мир вокруг распался на две половинки. Та, что повыше, сияла всеми оттенками синего: в лазурном небе - ни тучки, вокруг слепящего солнца - бледно-голубой ореол, вершины гор окутаны темной, почти фиолетовой, дымкой. Сами же горы придавали нижней половинке мира неопрятный бурый оттенок. Желтый песок, рыжеватые скалы и валуны, ни капли зелени. Кругом, насколько доставал взгляд, только синева с краснотой. Словно берег Чермного моря после бури.
      Воздух тихо дрожал горячим маревом, создавая иллюзию ветра, мерно качавшего горы. Только понимал Осия, что никакой в мире ветер не способен сдвинуть с места каменные вершины, заставив ходуном ходить из стороны в сторону.
      - Ну что, Осия, какие ответы удалось тебе отыскать?
      - Думаю, учитель, что из пустыни Вы чудом вышли. Знаю, что не нравиться Вам, когда на Божью силу ссылаются, но в том случае только волею Господа Вы живы остались.
      - Волею Господа, говоришь. Может и так. А может, и по-другому все было. Может, жаждой я был к пустынному колодцу выведен. Только жаждой не по воде, не по спасительной влаге. А жаждой к жизни, которую бесславно закончить совсем не хотелось.
      - Но ведь Вы сами рассказывали, что уже были готовы умереть, когда мираж увидали!
      Моисей минуту помолчал, а потом тихо сказал, пожав плечами:
      - Тысячи раз я сам себе задавал этот вопрос. Как так случилось, что, только полностью отчаявшись, смог я вырваться из цепких когтей пустыни? До сих пор не знаю правильного ответа. Сдается мне, все дело в том, что человека не сама смерть страшит, а неопределенность, что за ней следует. Потому ожидание смерти - хуже ее самой. Получается, что, смирившись со своей участью, приняв конец, как избавление от мук, я сумел одолеть страх смерти.
      Моисей опять умолк, опершись обеими руками на посох. И уже уверенно продолжил через минуту:
      - Сколько раз бывает, что еще ничего не случилось, а мы уже спешим представить горестный результат. В голове рисуем черными красками свою судьбу. На это недостойное занятие тратим все силы. Вместо, чтобы дело делать и выжить стремиться, хороним себя заживо, заранее руки опуская. Зато если горестные стенания да груз тяжелых дум позади оставить, в теле такие силы освободятся, что все по плечу станет! Вот почему мы сегодня о второй заповеди говорим, что состоит всего из одного слова - 'Действуй!' . В любой ситуации только действием можно результата достичь, а не причитаниями жалостными!
      - Хорошо, давай дальше пойдем, - сказал Моисей, позволив ученику хорошенько вникнуть в последние слова. - Теперь второй вопрос: почему я решил вступиться за девушку?
      - Думаю, учитель, что здесь к желанию честь девичью защитить и жажда справедливой мести примешалась. А когда два сильных чувства сложились в душе, то выбора у Вас уже не оставалось.
      - Все так, если не принимать в расчет мое тогдашнее состояние. Не будь я на пороге смерти, отдав всю энергию пустыне, именно так бы было. Но тогда я крепко думал, что делать: лезть бессильному на верную смерть или жить всю жизнь с несмываемым позором внутри.
      Моисей вдруг сделался очень серьезным:
      - По поводу выбора, что, мол, у меня не оставалось. Крепко запомни, Осия: в любой ситуации у тебя всегда есть три выбора. Можешь принять решение что-то сделать, можешь принять решение ничего не делать, а можешь не принимать никакого решения. Часто случается, что, в скорую победу не веруя, а отступить не решаясь, оставляем проблемы нерешенными. Так и висят над нами, исподволь высасывая силы. Поэтому принимай решение всегда. Даже если бездействуешь, пусть такое решение осознанным будет. Это второе знание лидерской заповеди 'Действуй!' .
      - Так что же, учитель, выходит, нужно и на верную смерть идти, если сердце так велит?
      - Погоди ты, голова горячая. Чтобы умереть, ума много не надобно. А вот выжить, выиграть в безысходной ситуации - тут настоящая лидерская сноровка требуется. Почему я победил стражников в той схватке? Не потому, что бездумно в бой ринулся. Нет, вначале отыскал все, что помочь могло: и кнут длинный, и верблюда высокого, и спокойствие внутреннее. Тогда победа стала закономерностью. Вот тебе третье знание, что заповедь 'Действуй!' дает.
      Осия надолго задумался. Учитель тоже замолчал. Только когда солнце зенит миновало и покатилось к закату, Моисей произнес последние слова в этой истории:
      - Помнишь еще, что первый завет - 'Желай правильно!' говорит? Вижу, что помнишь. Можешь ты трижды правильно желать, но если хотение действием не подкрепишь, так с голой мечтой и останешься. Для того и дана вторая заповедь: 'Действуй!'. Запомни и ты на всю жизнь, кровавый урок с трусливым гну и хищным гепардом. И мудрые наставления старого воина Уратиру. Что промахи любые забудут тебе люди верные, но одного не простят никак - бездействия нерешительного. Лучше жалеть об ошибке совершенной, чем о шансе упущенном...
      
      
      
      Глава Третья. Познай Силу и Слабость!
      
      
    Моисей пас овец у Иофора, тестя своего, священника Мадиамского.
    Однажды провел он стадо далеко в пустыню и пришел к горе Божией, Хориву.
    И явился ему Ангел Господень в пламени огня из среды тернового куста.
    И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не сгорает.
    Моисей сказал: пойду и посмотрю на сие великое явление, отчего куст не сгорает.
      
    Книга Исхода, гл.3, 1-3
      
      
      От кого-кого, а от Иофора Моисей ожидал особой благодарности. Никак не думал, что отец спасенной девушки только кивком сухим ограничится, сразу разговор на дела переведя. Нет, Моисею совсем не понравился старый мадиамский первосвященник.
      Встреча их случилась на третий день после памятных событий у колодца пустынного. Тогда Моисей в себя только вечером пришел, окруженный почти всем племенем. Черноволосая девушка, которую он из беды выручил, всем о геройстве молодого египтянина рассказать успела. Потому, когда Моисей очи открыл, по стоящей вокруг толпе пронесся одобрительный гул.
      Моисей тяжело приподнялся и с удивлением осмотрелся. Десятки глаз глядели на него. Без напряжения, скорее с удивлением и легким почтением. Кто-то осторожно подложил подушку под плечи, и Моисей с благодарностью опустил изможденное тело. Ласковые женские руки аккуратно провели мягкой тканью по лбу, затем по шее, вытирая пустынную пыль. Он с трудом повернул голову и увидел знакомый взгляд серых глаз. Возникло чувство, что все это уже однажды было: Моисей опять пытался улыбнуться, не в силах справиться с непокорным лицом, а девушка, всё поняв, вновь ответила радостным и открытым взором.
      - Как зовут тебя, красавица? - одними губами прошептал Моисей, сообразив, что по-прежнему не знает имени той, кого спас и которая спасла его.
      - Сепфора, - имя было странным, но приятным на слух, словно пропитанным особыми восточными пряностями. - А тебя как звать, чужеземец?
      - Моисей.
      Наверное, тогда это и случилось. Два взгляда, что, встретившись, вдруг поняли: это больше, чем просто благодарность. Не случай свел у пустынного колодца, а сама Судьба в ковре истории сначала приблизила их нити, чтобы позже навсегда переплести, рождая новый узор. Никто не в силах ответить, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они понимают, что созданы друг для друга. Кто воспламеняет искорку, что скрепляет две жизни в одну? Кто тот неведомый портной, что сшивает вместе две души? Кто тот гончар, что из двух кусков глины лепит один сосуд?
      Моисей с силой тряхнул головой, прогоняя наваждение. У него там, в египетском рабстве, осталась Мариам. Он поклялся, что освободит ее. Он не может предать возлюбленную!
      Тут противоречивые мысли ушли прочь: Сепфора уступила место женщине постарше, принесшей целебный отвар. Как и все лекарства, тот обжог рот отвратительной горечью. У Моисея поплыли круги перед глазами, и он опять упал в забытье.
      Проснувшись следующим утром, Моисей самостоятельно встал и вышел из шатра. Видать, отвар на самом деле помог. В теле по-прежнему господствовала слабость, но он уже мог ходить, не опираясь на чужие руки!
      Встречавшиеся по пути местные жители все, как один, приветливо улыбались. Перекинувшись парой слов с любопытной детворой, Моисей узнал, что добрался до Мадиамского царства и находится в его главном селении. Царством оно называлось скорее по привычке: правил здесь первосвященник, маг и мудрец Иофор. Он решал и вопросы мирские, и отношения с Богами, а если, не приведи Ваал, дикие кочевники нападали, возглавлял местный военный отряд. К тому же Сепфора, спасенная Моисеем, приходилась ему старшей дочерью.
      Поселок оказался большим - пять или шесть сотен шатров, каждый из которых служил домом одной из семей. Прикинув, сколько детей носится по улицам, Моисей удивленно покачал головой. По всему выходило, что здесь жило тысяч пять человек. Это, конечно, не Уасет, но вполне сравнимо с любым другим Египетским городом.
      Целый день Моисей провел в тени высоких пальм, набираясь сил. Казалось, вся ребятня поселка крутилась вокруг него, пытаясь хоть одним глазком взглянуть на пришельца из-за моря. Разговорившись с парой мальчишек постарше, Моисей узнал, что через город проходят караваны из Вавилона в Египет и Нубию, и, наоборот, из Египта навстречу солнцу в Вавилон и Ассирию. Город жил торговлей да разведением коз и овец. Половина населения каждый день выгоняла на далекие скудные пастбища тысячи блеющих животных. Воды в городских колодцах хватало лишь на жителей города, а отары поились в ближайших оазисах.
      На детишек поменьше Моисей поглядывал ласково, на парней постарше - свысока, чувствуя себя умудренным жизнью героем, столько повидавшим на своем пути.
      Когда кто-то из ребят спросил о дальних странах, Моисей с радостью ответил. Жизнь в Египте, схватки в Нубии, путешествия по пустыне. Он не приукрашивал, он рассказывал все, как было, опуская лишь некоторые свои ошибки и оплошности. Вот и выходило, что он, Моисей, был всегда смелым, решительным, умным, хитрым, справедливым и милосердным. Аж самому понравилось, насколько добродетельным и мудрым он оказывался во всех историях. Вечером, когда улицы наполнились народом, он уже свысока посматривал не только на детей, но и на прочих жителей.
      Ведь кто они на самом деле? Варвары, живущие в пустыне. Которые и знают-то всего - горы вокруг, да пару колодцев в оазисах. Никогда не видали ни моря бескрайнего, ни Нила широкого, ни песков величественных, что до самого горизонта раскинулись. Ни пирамид огромных, ни храмов божественных, ни садов зеленых. А высокие тайны сотворения мира богом Ра, правила путешествия в подземное царство Осириса или подробности схватки Сета с братом Гором - им и вовсе не ведомы. Как и строгие математические исчисления, тайная иероглифическая письменность или пути светил по тверди небесной. Не с кем здесь было поговорить об особенностях игры на арфе, красотах дворцовых комплексов или волшебном блеске драгоценных камней. Вот и чувствовал себя Моисей единственным зрячим в стране слепцов.
      До того момента пока с Иофором не повстречался...
      
    ***
      
      Моисей раздвинул шкуры, что вход закрывали, и ступил вовнутрь шатра. Иофор церемонно ожидал в центре, рядом с горящим очагом. И осанка, и гордый взгляд выдавали мужа сильного и мудрого. Почти такого же, как Моисей. Слова первые тоже подстать были. Но только первые.
      - Благодарю тебя, Моисей, из далеких земель пришедший, за то, что для меня и семьи моей сделал.
      И все. Ничего больше. А где же признательность до конца дней? Где благословение до седьмого колена? Нет, это не так уж и важно было, но на взгляд Моисея совсем бы не помешало. И вообще, первосвященник варварский слишком прямо голову держал, словно ровня ему, сыну царскому!
      Моисей на слова такие отвечать не стал, простым кивком ограничившись. Пусть знает вождь мадиамский место свое рядом с родственником самого фараона, а значит и богов Египетских.
      А Иофор, словно и не заметил ничего, жестом пригласил гостя присесть к очагу и принялся расспрашивать Моисея о жизни. Моисей уже в десятый раз, наверное, рассказывал свою историю, и поэтому поведал обо всем без утайки. О большой любви к Мариам, о геройской победе над нубийцами, о кознях Везира, что фараоновой немилостью для Моисея обернулись, о жадности и коварстве Неферперита, что выбора Моисею не оставил. О бегстве, разбойном нападении стражников в пустыне, о том, как стойко Моисей со смертью сражался, пока до колодца не дошел. И само собою, как без раздумий на защиту Сепфоры бросился, стражников дерзких во все стороны разметав.
      - А дальше что? - вдруг спросил Иофор. Моисей аж не понял. - Вот ты до страны Мадиамской добрался, как хотел. Дальше, что делать собираешься?
      Смутился тут Моисей - над этим вопросом, он как-то еще не думал. Главной целью было сюда дойти, а над тем, что потом будет, он голову особо не ломал. Но, плечи для верности расправив, Моисей широко улыбнулся и снисходительно сказал:
      - Посмотрю еще. Может, дальше направлюсь, а, может, и в вашей бедной земле задержусь.
      - Нравишься ты мне, сын царский, - произнес Иофор задумчиво. (Уста Моисея в улыбке разошлись: ну наконец-то, а то уже боялся, что не скажет доброго слова варвар высокомерный!)
      - Нравишься, и потому хочу помочь тебе, - словно не замечая ничего, продолжал Иофор. - Горит в тебе огонь, дающий возможности огромные. Но ты пока не знаешь, как с пламенем тем совладать. Вот и получается, что иногда удается его на пользу использовать, а в другой раз огонь только беды и страдания приносит.
      О чем он говорит? Он что его, Моисея, поучает?
      - А еще - чувствую внутри тебя давнюю слабость, которая заставляет жизненную силу тратить на то, чтобы спрятать ту ущербность поглубже и людям казаться лучше, чем ты на самом деле есть.
      Какая слабость? Он, Моисей, врагов всех в прах повергший, и слабым кажется?
      - В знак благодарности хочу предложить тебе, Моисей, учеником моим стать. Вместе найдем мы источник сомнения, съедающего тебя изнутри, и придумаем, что с ним делать. Станешь тогда во сто крат сильнее, чем сейчас. А я тебе всю древнюю мудрость, все тайное мадиамское знание передам. Надеюсь, что преемник у меня, наконец, появится.
      Глаза Моисея широко раскрылись, а сам он тяжело задышал. Что себе позволяет Иофор? Варвар, мира не видевший, предлагает ему учеником стать? Да он сам, кого хочешь, обучить сможет!
      Но совладал с собою Моисей (в гостях все-таки!) и ответил просто:
      - Благодарю и я тебя, Иофор. Но знаний достаточно имею. Не думаю, что чему новому способен ты меня научить.
      - О каких знаниях речь ты ведешь? - спросил вежливо Иофор, ничуть не обижаясь на отказ.
      - Каких угодно. Ученым и писцам египетским ведомо все, что в этом мире происходит. И Солнце в который день на небе погаснет, и какой урожай после разлива Нила будет, и насколько Богам приношения наши любы, и как тело человека в целостности сохранить после смерти, чтобы мог он жизнью вечною в темном царстве Осириса жить...
      - Да, видать, многим мудростям обучены люди египетские, - в голосе Иофора звучало искреннее почтение. - Вот только одно я в толк взять не могу: а тебе лично, что дает это знание?
      - Как что? Власть над другими людьми. Над поступками их и помыслами.
      - А зачем тебе власть над другими, если ты еще над собой не властвуешь? - упорствовал Иофор.
      - Что значит, не властвую? Еще как властвую!
      - Да? И желания обуздываешь, и цели достигаешь, и истину спрятанную видишь?
      Кровь ударила в лицо Моисею, сделав его бордовым и страшным в отблесках очага. Приготовился сказать слова обидные. Как смеет Иофор, язычник мадиамский, такие вещи ему в лицо говорить? Ему, который победил полчища нубийские, спасся в дикой пустыне, Сепфору от напасти защитил, Мариам... И осекся тут Моисей, понимая, что прав Иофор. Что толку в знании, если оно не позволило девушку любимую уберечь?
      Но Моисей был слишком юн и горд, чтобы открыто признавать ошибки. Потому засмеялся громким смехом, пряча неуверенность за усмешкой. Иофор взглянул на него еще раз, словно поняв, что внутри в душе происходит, и неожиданно предложил Моисею:
      - А что, если мы договор заключим?
      - Какой еще договор?
      - Знанием, данным учителями старыми, ведомо мне, что до конца седьмого дня придешь ты за советом. Не будешь знать, как поступить следует, вот и захочешь мнение мое узнать. Во-вторых, до конца месяца прибежишь с необыкновенным вопросом, чтобы ответ правильный получить. А в третьих, еще через два месяца - будешь разрешения моего просить, для исполнения желания сокровенного.
      - Не верю я тебе, Иофор. Не Бог же ты, чтобы будущее знать. Да и не собираюсь я здесь на три месяца задерживаться. После нашего разговора решил - со следующим же караваном дальше двинусь.
      - И все же, если сбудется, как я сказал: за советом до недели, за ответом до месяца одного, за разрешением до трех - пойдешь ко мне в ученики? - настаивал Иофор.
      - Ладно, пойду, так и быть. Но все равно не верю, что ты - пророк...
      
    ***
      
      Пророк, не пророк, а в одном Иофор оказался прав. Моисей совсем позабыл, что из-за сезона бурь, следующий караван только месяца через три пройдет. После недавних приключений, Моисей в пустыню в одиночку отправляться не решался. Пришлось крепко задуматься, как эти несколько месяцев прожить. Царский сын был обучен многим вещам: и как людьми управлять, и как войско в ратные походы водить, и как сложные расчеты делать. Но все эти знания оказались ни к чему у скотоводческого народа. И хотя не гнал никто, но гордость, привитая с рождения, не позволяла Моисею просто так нахлебником у людей, его приютивших, на шее сидеть.
      Не оставалось выбора, кроме как к Иофору за советом идти - чем он, Моисей, полезен быть может. В голове все слова вождя мадиамского вертелись: за советом до недели, за ответом до месяца одного, за разрешением до трех. Слишком быстро начинало пророчество сбываться. Единственное тем Моисей себя успокаивал, что первый случай было легко наперед просчитать. А с необыкновенным вопросом или за разрешением он-то уж точно к Иофору не пойдет.
      Потупив взор, не с таким уверенным голосом, Моисей стоял на пятый день перед мадиамским священником, спрашивая совета, что он может сделать полезного для кочевого народа. Иофор выслушал молча и, ни словом не обмолвившись об уговоре, предложил Моисею работать так же, как и другие - взять стадо побольше и гонять на пастбище в горы. За это, он, Иофор, будет рад разделить кров и очаг с Моисеем. Тому ничего не оставалось, как, понуро кивнув, согласиться.
      Кому приходилось пасти овец, тот знает, что это весьма скучное занятие. Сотня глупых животных, каменистая пустыня вокруг и повторяющиеся изо дня в день дальние переходы в поисках съедобной зелени. И редко, очень редко попадается сочная травка, а в основном - чахлые кустики высушенных прошлогодних растений. Овцам хоть бы хны: идут себе по безжизненным скалам, блеют весело. Главное вовремя добраться до колодца прохладного, чтобы живодарящей влаги напиться. Вот и все счастье овечье. А больше ничего не надобно.
      Так размышлял Моисей, следуя за отарой. Что же человеку вечно неймется? Почему не может быть он счастлив, как бараны неразумные? Зачем сердце тоскою щемит, спать по ночам не давая? Не сидится человеку на одном месте, все перемен ищет. Кажется, что завтра жизнь точно лучше настанет. Так проходят долгие годы в поисках будущего счастья. А потом останавливается человек, глядь - а жизнь минула вся в призрачном ожидании. Хочет изменить еще что-то, но силы уже не те. Нет больше юношеского желания. Успело оно в старческую мудрость переродиться. И знает уже человек что и как, но энергия навсегда тело покинула и не остается ничего, кроме как ждать скорого прихода смерти.
      Так думал Моисей, наблюдая, как день за днем мимо пролетают. Один на другой похожие, словно листья на акации кособокой. Каждое утро вставать спозаранку, стадо будить и вперед, в горы, в поисках корма. Около полудня короткая остановка у пустынного колодца, чтобы овец напоить и самому жажду утолить. И снова в горы, на просторы каменистые.
      
      Тот день ничем не отличался, от сотен таких же. Моисей проснулся затемно, когда на земле еще лежала ночная чернота. Поднял споро отару и, пока солнце припекать не начало, двинулся в горы по знакомому пути. Через час, взойдя на ближайшую вершину, устроился наблюдать за рассветом.
      Восход солнца в горах - что-то особенное, ничего общего с пустынным рассветом не имеет. Там, среди песков, небо раскрашивается розовым цветом с восходящей стороны, приветствуя теплыми красками Утреннюю Звезду . А потом на пустынной равнине сразу светлеет, и через мгновение всходит солнце, взблескивая первыми лучами гладь Нила и золотя песчаные барханы.
      В горах, здесь все проходит загадочнее и таинственнее. Вначале, когда край неба и земли озаряются просыпающимся солнцем, в долины вдруг опускается призрачный полумрак. Белесый туман степенно клубится вдоль склонов. Если стоишь на вершине, возникает иллюзия, что это малый остров, едва проступающий сквозь гладь серого моря. Вокруг замерли разбросанные щедрой рукою десятки клочков суши. Неровные, с иззубренными краями, словно источенные тысячелетним морским прибоем. Но вот солнце поднимается еще выше. В тот самый миг островки вспыхивают ярким огнем, окрашиваясь в жаркие красные цвета. Эта картинка длится всего минуту или две, но, кто хоть раз увидал, уже никогда не забудет молочно белые облака, стелющиеся понизу и скрывающие под собой долины, и вершины крутых гор, полыхающие в бледном небе ярким огнем. Чудо быстро исчезает: холодный туман устремляется ввысь, бесстыдно обнажая укрытые густой тенью долины, солнце карабкается по небу, выхватывая уже не только верхушки гор, но целые хребты и крутые склоны. Ночь еще мгновение цепляется за северные скаты да укромные ущелья, но быстро сдается, все больше съеживаясь и, наконец, исчезая вовсе. Сказка уходит прочь, начинается новый день.
      Тогда все было как всегда: и восход солнца, и пылающие вершины, и клубы тумана, сменившиеся скорым подъемом облаков. День выдался особенно сухим, траву на ближайших склонах овцы давно съели, вот и решил Моисей отправиться подальше в горы. Несколько долгих часов погонял он отару, не давая остановиться ни на миг. Пока не добрался до подножия горы Хорив, почитаемой за священную у мадиамцев. Травы и здесь было немного, но все лучше, чем внизу, у домашней стоянки.
      Проверив все ли овцы целы, Моисей прилег отдохнуть под валун, что выглядел побольше других. Казалось, на минуту всего глаза сомкнул, а когда разлепил тяжелые веки, увидал, что солнце уже катится к закату. Вскочил, убедиться на месте ли отара, и замер пораженный величавым зрелищем.
      Терновый куст, облепленным длинными колючками, что рос неподалеку, пылал ясным пламенем! Языки огня поднимались на пять локтей вверх, освещая все вокруг яркими отблесками.
      Только не было у Моисея времени разглядывать долго диковинное зрелище, потому как две глупые овцы паслись прямо у огненного куста, не обращая никакого внимания на пламя. Испугался Моисей, что неразумные твари сгорят заживо, со всех ног бросился из беды выручать. Подбежал, надрываясь диким криком, и ну хлестать хворостиной, принуждая убраться подальше от опасного места. Овцы заревели от неожиданной боли и припустили прочь, уворачиваясь от тяжелых ударов. А Моисей перевел дыхание и, закрывшись от жара рукой, обратился к пылающему кусту. В самый последний момент он поспел - еще чуть-чуть и сгорели бы в пепел четвероногие спутники!
      Вот только... Не было тепла никакого от куста, объятого пламенем. Сильно удивился Моисей, что не чует запаха дыма и не слышит треска огня. Что за напасть такая? Глаза явно видели, что куст ярко пылает, а другие чувства отказывались это подтвердить. Что происходит? Не тронулся ли он умом, перегревшись на солнце во время сна?
      Куст по-прежнему взметал ввысь языки пламени. Но жара не было, даже когда Моисей приблизился на два локтя вплотную. Далее идти не рискнул, опасаясь за жизнь.
      Что за чудо такое? Как может терновый куст полыхать ярким огнем, тепла и дыма при этом не давая?
      К счастью, юноша увидал, как неподалеку вышагивает темный верблюд. На горбатом животном величественно восседал Иофор. Моисей как никогда обрадовался старому магу. Бросился стремглав к седобородому вождю, чтобы задать мучающий вопрос.
      - Отче, прошу тебя, помоги. Рассуди: то, что вижу, на самом деле существует, или только показалось помутившемуся сознанию?
      - Говори, сын мой, что тебя в смущение вводит?
      - Видишь, Иофор, тот куст терновый. Скажи, он на самом деле пылает, или мне лишь привиделось?
      Иофор пристально всмотрелся вдаль, неспешно прикрыв рукою глаза от заходящего солнца. ('Ну, говори же, говори, не тяни. Чист мой рассудок или совсем повредился', - взмолился Моисей.)
      Иофор медленно слез с верблюда, подошел к Моисею, крепкая рука опустилась на плечо юноши, пытливые глаза заглянул в самую душу:
      - Моисей, сын мой, слушай внимательно. Большое чудо даровано тебе. Увидеть присутствие Бога. В кусте пылающем, но не сгорающем. Такое только Господу подвластно. Не каждый, далеко не каждый способен узреть силы всемогущие. Видать, любы им поступки твои, Моисей, раз дозволяют на себя вблизи посмотреть. Если будешь хотеть, приходи вечером в мой шатер, научу, как с Богом разговаривать, когда он к тебе обращается. Как слушать, как понимать и как отвечать, чтобы гнева Всевышнего не вызвать.
      Моисей припал в страстном благоговении к руке Мадиамского священника, все тело дрожало от недавнего потрясения:
      - Спасибо, отче. Сегодня же вечером буду у тебя.
      Улыбка разгладила Иофорово лицо, когда он взбирался обратно на верблюда. Моисей видел, как священник что-то пробормотал, но ветер унес слова прочь. Юноша проводил взглядом удаляющегося Иофора. А тот, отъехав на сотню шагов, тихо повторил:
      - Заметил ли ты, Моисей, что и второе предсказание сбылось? До месяца ты задал необыкновенный вопрос!..
      
    ***
      
      Тем же вечером Моисей сидел в шатре Иофора и внимательно слушал старого священника.
      - Все что ты делал, Моисей, до сегодняшнего дня, - было бегством от Бога. От Бога, что вокруг нас живет в каждом листике зеленом, камушке сером или капельке свежей. А еще - в каждом из людей, что на жизненном пути повстречались. И главное - в тебе самом. Легче всего научиться слышать ту часть Всемогущего Господа, что на самом донышке твоей души расположилась. Но если удастся этот первый шаг, начнет Бог говорить с тобой все громче и громче, наполняя душу до самых краев Божественной Сущностью и Абсолютным Знанием.
      - А как, как мне услышать его?
      - Для этого нужно бегство от себя прекратить. Бог подал знак - хочет говорить с тобой. Сделай и ты шаг навстречу. Завтра же вечером отправляйся на то самое место. Вновь появится огонь. Просто садись, смотри и слушай. Еще древние шумеры говаривали: 'Уши имеющий, да услышит'. Сиди и жди, смотри на огонь. Позволь ему войти в тебя, стать частью тебя, частью твоего сознания. И знак придет. Сначала совсем слабый, но будет становиться все громче и громче. Запоминай, что говорит тело, как отзывается на появление Бога. Где-то покалывание возникнет, или потеплеет внутри, или мурашки по коже забегают. Замечай всё и потом сам вызывай эти ощущения. Так научишься с каждым разом к Богу быстрее приходить. Только помни, что Бога каждый день надо слушать. Тогда обязательно услышишь. А теперь ступай.
      Пораженный Моисей кивнул и вышел. Желания спать после недавнего потрясения не было и в помине. Рядом с шатрами горели три костра, снопы искр пронзали ночную темноту, огненные светлячки летели вверх, навстречу звездам. От одного из костров отделилась тень и направилась к нему. По легкой походке и тонкой фигурке Моисей признал Сепфору.
      - Присоединишься к нам, у огня веселого? - спросила она, подойдя вплотную.
      - Нет, что-то не хочется сегодня. Пойду, прогуляюсь лучше.
      - А можно мне с тобой?
      Моисей остановился в нерешительности. С одной стороны ему было приятно общество молодой красивой девушки, а с другой - сегодня хотелось побыть одному. После недолгой паузы он нашел решение:
      - Хорошо. Только нет у меня настроения, пустым разговором время убивать. Если согласна на прогулку молчаливую, тогда пойдем вместе.
      Сепфора только кивнула легко и зашагала рядом. Шли недолго. Локтей через триста за склоном невысокого холма Моисей остановился и, запрокинув голову, уставился на звезды. Сегодня луны не было, и ночные светила сияли особенно ярко. Некоторые струились спокойным светом, другие дрожали, словно от напряжения, совсем как Моисей при виде объятого пламенем куста.
      Сепфора стояла чуть позади, не на виду, Моисей чувствовал спокойное дыхание сразу за плечом. В воздухе висел едва различимый пряный аромат длинных девичьих волос. Моисей обернулся, поймал ее взгляд. Сепфора только кивнула легонько, показывая наверх. Там между звезд разливался Млечный Путь. Бледный, точно предрассветный туман из долин, он разделял небо на три неровные части, озаряя все вокруг мистическим светом, обычно невидимым из-за яркой луны.
      - Три вещи на свете есть, которые можно созерцать до бесконечности, - совсем тихо прошептала Сепфора, позабыв о данном обещании. - Как огонь горит, как вода течет, и как звезды мерцают...
      И было что-то волшебное в той ночи, так что Моисею захотелось обнять, прижать Сепфору и стоять, не двигаясь, целую вечность. Но слишком свежи были в памяти горькие воспоминания о Мариам. Моисей еще раз всмотрелся в темные глаза мадиамки, мягко освещенные бледным сиянием Млечного Пути и слабыми отблесками тысяч звезд. Ему показалось, что в их глубине он увидел понимание и даже что-то большее...
      
    ***
      
      С тех пор Моисей каждый день ходил к пылающему кусту. Подолгу сидел и учился слушать.
      Вначале оказалось, что горы вокруг наполнены тысячами звуков. Шумом ветра, совсем разного: то резко завывающего, то тихо шепчущего. Звуком камней, срывающихся с вершин и катящихся вниз по склону. Криком чаек, залетающих изредка с моря.
      Потом Моисей научился не пугаться пустоты, что возникала от долгого созерцания холодного огня. Научился даже пускать вовнутрь и наполнять ею тело. Сложнее всего, оказалось, позволить пустоте разлиться в голове. Там постоянно толпились десятки мыслей, что яростно сопротивлялись любой попытке вытеснить их прочь из уютного обиталища.
      Дни шли за днями, каждый вечер Моисей исправно садился и глядел на веселое пламя. Постепенно он становился все спокойнее, словно тревоги сгорали в том огне. Горестные думы одна за другой уходили прочь и больше не возвращались. Моисей даже представлял, что вот - полетело искоркой вверх унижение перед фараоном. А это - спор с Неферперитом, вон какой длинный язык пламени! Душа освобождалась от груза прожитых лет и обидных неудач, чью горькую чашу Моисею довелось испить сполна. И все же оставалось что-то внутри, что мешало вздохнуть всей грудью и познать истинное счастье. Что-то спрятанное так глубоко, что не разглядеть даже в полной пустоте, избавленной от всех мыслей и желаний.
      Однажды, месяца через три после памятного первого вечера, когда Бог явился в огне, Моисей, как обычно, созерцал пылающий куст. Через глаза сначала рассудок, а потом и все тело наполнялись необычайной легкостью и свежестью. Усталость уходила прочь, уступая место уверенности и спокойствию. Моисей в последний раз улыбнулся, зная, что куст сейчас погаснет. И точно, высокие сполохи коснулись верхних ветвей, чтобы через миг тихонько раствориться в ночном воздухе. Солнце уже почти зашло, озаряя последними лучами край неба. Моисей мягко потянулся и встал на ноги.
      - Что, отец и тебя научил на закатное отражение смотреть, чтобы Бога в себе найти? - послышался знакомый голос.
      Моисей резко обернулся. Сепфора радостно улыбнулась в ответ. В улыбке ее было столько мягкой нежности, что Моисею стало не по себе. Но еще больше взволновали слова девушки.
      - Какое еще закатное отражение? - спросил он осторожно. И добавил увереннее: - А ты что, тоже можешь увидеть куст, пылающий холодным огнем?
      - Могу, конечно. Только это вовсе не огонь, а отражение заката.
      - Не может быть: закат совсем с другой стороны! Куст на выходе солнца растет!
      - Вот я и говорю - отражение! Пошли, покажу тебе.
      Взяв ошеломленного Моисея за руку, Сепфора направилась вверх по склону. Шли недолго, остановились у подножия высокой скалы, что темнела в вечернем небе.
      - Смотри - вот там, видишь? - Сепфора указывала куда-то в небо, но Моисей не замечал ничего интересного. - Там вверху на скале слой слюды прозрачной на поверхность выступает. Каждый вечер лучи солнца, отражаясь в нем, вниз на терновый куст падают. Вот и кажется, будто тот холодным огнем горит и не сгорает...
      Моисей не помнил, как скатился вниз, как добежал до стоянки, как ворвался в шатер Иофора. В нем бушевала буря гнева - как хитро его, сына царского, какой-то священник варварский провел! Сказочки нарассказывал о Боге внутри, которого слушать надобно, словно ребенку пятилетнему! Он сам тоже хорош - уши развесил и целых три месяца каждый день наверх ходил солнечному отражению почести воздавать!
      - Как ты посмел, Иофор, - загремел Моисей, едва переступив порог. - Как ты посмел со мной так обращаться! Я к тебе за советом приходил, а ты мне что подсунул?
      - Все сказал? - спросил священник сухо.
      - Нет, не все!
      - Тогда договаривай.
      - Нечего мне договаривать. Я к тебе, как к отцу относился, а ты меня, оказывается, за несмышленыша держал! - стихал постепенно Моисей, выпуская гнев из себя.
      - Сядь сюда, - голос Иофора вдруг налился металлом. - Сюда, ближе к огню. Смотри на пламя, вспоминай, как ты Господа созерцал и ищи ответ в своем сердце, что тебя так разозлило. Как найдешь - сразу скажешь. Я рядом буду.
      Моисей почему-то не стал противиться, сел поближе к огню и уставился на языки пламени. По пальцам рук и ног разлилось привычное тепло, как всегда при созерцании Бога в кусте терновом. Потом тепло сменилось покалыванием внутри тела, которое вдруг взорвалось во все стороны. Мир померк, погрузившись в полную темноту...
      
    ***
      
      Ночь. Костер. Искры летят в черноту. Ничего вокруг. И никого. Это даже не пустыня - там всегда видны горы, или барханы, или звезды - здесь же нет вообще ничего.
      - Сделай шаг к костру, - доносится издалека глухой голос Иофора.
      Моисей послушно делает шаг - и мир вокруг опять взрывается. Резко светлеет, на небе сияет яркое солнце, но глаза не закрываются, не требуют привыкания к свету, словно и не было внезапного перехода из ночи в день. Воздух густеет, наполняется пустынным зноем. И вообще - весь мир становится нереально желтым!..
      - Что видишь, Моисей? - только голос, самого Иофора рядом нет.
      Моисей снова стоит у колодца в оазисе. Чуть в стороне раздается шум и женские крики - это Сепфора пытается отбиться от опьяненных похотью стражников. Моисей смотрит на себя - тело выглядит крепким и полным энергии, словно и не было изнурительного трехдневного перехода через пустыню. Моисей поднимается и идет к стражникам. Он ведь сильный, он всегда должен быть сильным, сейчас он им покажет...
      Вспышка! Все опять темнеет...
      Одинокий костер в абсолютной черноте. Может, и не ночь это? Может, это царство мертвых?
      - Еще шаг к костру, - Моисей бездумно подчиняется. Мир опять вспыхивает, только сейчас вокруг царит зеленый цвет, такой непривычный в местах, где он живет.
      - Что видишь, Моисей?
      Моисей стоит в тенистом саду и спокойно смотрит на Неферперита, пытающегося его оскорбить. Моисею смешно - все равно у жреческого сына ничего не выйдет, ведь он, Моисей, сильный. Он должен быть сильным. Неферперит сам в этом убедится...
      Взрыв! Темнота, костер...
      - Еще шаг вперед, - голос Иофора по-прежнему глух, словно доносится из глубокого колодца.
      Шаг - костер все ближе, как бы не обжечься - и опять взрыв! Мир погружается в синие оттенки, как будто небо спустилось на землю, одарив все вокруг нежно голубым цветом.
      - Что видишь, Моисей?
      Сети Менмаатра, сидя на троне с перекошенным от ярости лицом, что-то кричит. Моисей опять улыбается. И тебе, фараон, не заставить Моисея быть слабым, не вызвать его слез. Ведь он не плакал с самого детства. С тех пор, как пообещал, что должен быть сильным!
      Вспышка и ночь - уже привычная, со знакомым костром в самом центре.
      - Шаг, Моисей, следующий шаг вперед.
      Мир раскрашивается в ярко-алые цвета. Такое случается, когда восходящее солнце закрывается тучей - все вокруг выглядит, словно перепачканным кровью.
      Рядом красная пустыня, на розовом небе багровеют облака. Впереди - грязно-кровавая каменоломня, где бордовый гепард вонзает зубы в горло карминного гну. Моисей впервые испытывает какие-то чувства, впервые ему становится не по себе. Неестественное спокойствие всего на мгновенье уходит прочь, Моисею по-детски жаль убитого животного, но ведь он должен быть сильным! Он никогда не будет плакать - он обещал. Моисей усилием воли берет себя в руки и заставляет слезы уйти прочь, точно так же, как заставлял тысячи раз до этого. Он должен, должен быть сильным!..
      Вспышка!
      Костер совсем рядом. Моисей стоит вплотную к огню, и тот вызывает жар во всем теле. Языки пламени опаляют открытые руки, лижут незащищенные одеждой ноги. Это совсем не похоже на холодный огонь, что он видит на вершине каждый вечер. Этот - настоящий и жгучий.
      - Делай шаг, Моисей!
      Куда? Там же пламя? Он сгорит!
      - Шаг, Моисей, вперед, ты сможешь! Верь мне! Сделай шаг!
      Нет, он не хочет умереть в огне. Он не пойдет дальше!
      - Шаг, Моисей, шаг! Ты ведь сильный! Ты можешь быть сильным!
      Моисей жмурится и делает шаг. Ничего не происходит. Он открывает глаза, но вокруг по-прежнему темнота. Он что, на самом деле в царстве мертвых?
      Тут Моисей замечает отблески на стене. Факел! Как те, что освещают египетские дворцы или богатые дома. Вокруг большое помещение с окном в крыше, через которое видна яркая луна. Значит, на дворе - ночь. Глаза привыкают к мраку комнаты и различают огромное - выше человеческого роста - ложе, где бехдыханно покоится странно знакомый мужчина. Интересно, зачем строить такие высокие кровати? Моисей подходит ближе, встает на цыпочки, вытягиваясь во весь рост, и заглядывает наверх. Нет, знакомый человек, не мертв. Но, судя по тяжело вздымающейся груди, жить ему осталось не долго.
      Тут лежащий мужчина раскрывает глаза, голова поворачивается к Моисею, лицо почему-то озаряется улыбкой.
      - Сынок, пришла мне пора отправляться в Осирисово царство. За тебя не беспокоюсь - я с самим фараоном договорился. Возьмет тебя сыном приемным. Но тревожно мне оттого, что, когда подрастешь, начнутся вокруг интриги дворцовые. Как те, что меня сгубили. Помни, сынок, если хочешь цел остаться, должен ты быть всегда сильным. Хорошо? Пообещай, сынок, что будешь всегда сильным, никогда не будешь плакать! Пообещай! Ты должен быть сильным! Должен!
      Моисей вспоминает - это комната в их доме. Лежащий мужчина - это отец перед самой смертью, а он, Моисей, совсем еще маленький стоит рядом. Он плачет, плачет от ужаса, сковывающего все тело. От ужаса осознания, что остается один - совсем один на целом свете.
      - Обещаю, папа, - вдруг произносит Моисей и с силой заставляет остановиться рвущиеся наружу рыдания. Тяжелый комок застревает в горле, Моисею тяжело дышать, в глазах стоят слезы, но ведь он пообещал. Он должен быть сильным!
      - Плачь, Моисей, дай волю чувствам, - вдруг разносится вокруг голос Иофора. - Плачь!
      Повинуясь этому приказу, тяжесть в горле взрывается тысячами осколков. Слезы брызжут из глаз, тело содрогается в судороге, и Моисей плачет. Плачет впервые, давая выйти рыданиям, скопившимся внутри за пятнадцать лет. Плачет за все годы, когда должен был быть сильным.
      Совсем рядом слышен мягкий голос Иофора:
      - Моисей, ты можешь быть сильным, но можешь быть и слабым. А главное - запомни: ты никому ничего не должен...
      
    ***
      
      Моисей захлебывался в рыданиях, а рядом сидела Сепфора и, крепко прижимая юноше к себе, осторожно вытирала слезы с лица.
      Что случилось? Он что плакал? Как она здесь оказалась? Но почему-то не было желания куда-то бежать, прятаться от Иофора, Сепфоры, от самого себя. Совершенно не было стыдно за совсем немужскую слабость и за детские слезы.
      - Только что, Моисей, ты обрел свободу, - прозвучал рядом мягкий голос Иофора. - Теперь ты знаешь, откуда в тебе жило сомнение, разрушавшее изнутри. Сегодня ты избавился от него. И поверь, сегодня ты стал сильнее, чем за все годы тренировок в фараоновом дворце. Ты понял, что в тебе живет Сила Бога. Тебе больше не надо доказывать другим, что ты сильнее, быстрее, выносливее, умнее. Теперь ты это просто знаешь.
      Лицо Иофора проступало сквозь мутную пелену, но слова были ясно слышны:
      - А еще ты знаешь, что всегда можешь обратиться к этой Силе. И всегда получишь помощь. Сегодня ты сравнялся по могуществу с Богом. Ты понял, что самый главный Бог живет внутри. Тебе предстоит еще многому научиться. Как правильно использовать Силу. Как правильно слушать, куда она тебя зовет. Но уже никто не сможет сбить тебя с Пути. Потому что ты всегда будешь знать, куда и зачем идешь. Знать самым верным в мире знанием - исходящим от твоего сокровенного Я, от твоей Божественной Сущности...
      
    ***
      
      Следующим утром Моисей стоял у шатра Иофора. Ночью он спал так спокойно и безмятежно, как никогда в жизни. Сила и энергия переполняли Моисея, он даже казался выше ростом - словно невидимая ноша, все эти годы прижимавшая к земле, внезапно растаяла, растворилась, расплавилась, сожженная то ли холодным пламенем тернового куста, то ли жарким огнем Иофорова очага, то ли невидимым, но таким ощутимым теплом отеческой любви Иофора и чистой девичьей любви Сепфоры.
      - Я пришел поблагодарить тебя, - спокойно сказал Моисей, вышедшему на свежий воздух Иофору. - Я понял, чему ты хотел меня научить, заставляя смотреть в закатное отражение на кусте терновом.
      - Пылающий терновый куст ни чем не хуже чего-либо другого, чтобы показать самое главное - настоящая Сила находится в тебе самом. Познай ее - и ты познаешь Бога. Тогда обретешь такое могущество, что не снилось самому фараону.
      Иофор положил руку на плечо молодому человеку:
      - Вчера, Моисей, ты научился важной вещи - нельзя быть всегда сильным. Есть время для Силы, и есть время для Слабости. Возьми арфу и расслабь струны - ты не сможешь издать ни звука. Натяни слишком сильно - струны попросту лопнут. Так и ты - если всегда будешь слабым, то сделать ничего не сможешь. А если всегда сильным, то сделать ничего не успеешь, потому что слишком быстро разрушишь себя.
      - Смотри, Моисей, - продолжал Иофор. - Если я возьму камень и ударю по другому камню, то ничего не произойдет. Один и другой камни твердые, а твердое твердому повредить не может. Если возьму я веточку и ударю по другой веточке, то тоже ничего не случится. Мягкое мягкому тоже никакого ущерба не причинит. Но если я твердым ударю по мягкому, - Иофор положил веточку на землю и с силой опустил на нее камень. От удара та отчаянно изогнулась вверх, словно пытаясь спастись от неминуемого, но тут же обессилено упала вниз двумя разрубленными половинками. - То результат сам видишь.
      Моисей молчал, постигая смысл последних слов, а мадиамский священник продолжал:
      - Но самое страшное, Моисей, если мягкое внутри окружено твердым снаружи, - Иофор поднял над камнем яйцо. - Тогда любой удар твердым может оказаться смертельным.
      Опущенное на камень яйцо разлетелось вдребезги. Желток медленно и липко стекал по камню, унося с обой осколки той самой скорлупы, что еще недавно выглядела такой цельной и твердой.
      - Выходит, что все эти годы я носил Слабость внутри, окруженную внешней Силой? - после раздумья спросил Моисей. И тут же ответил сам себе: - И неудачи мои от того происходили: и с Неферперитом, и с фараоном.
      - А победы, наоборот, - подхватил Иофор. - Вспомни схватку с нубийцами. Показал ты мягкость снаружи, хотя твердым оставался внутри. Или со стражниками у колодца. Немощно было твое тело, но крепок дух - и победа за тобою осталась. Потому не важно силен ты или слаб снаружи, тверд или мягок на поверхности. Главное - чтобы внутри твердая сила была...
      - Возьмешь меня в ученики? - тихо и просто спросил Моисей после долгой паузы.
      - Возьму, - также просто ответил Иофор. - Ты только в самом начале пути. Думаю, тебе еще многое познать надобно. Дам тебе все знание, что мне ведомо.
       Иофор внимательно посмотрел на Моисея и продолжил с легкой улыбкой:
      - Но чувствую, еще что-то на душе у тебя лежит. Давай, не тяни - выкладывай.
      - Иофор, - Моисей по-прежнему казался спокойным. - Отдашь дочь свою Сепфору замуж за меня?
      - А думаешь, захочет она?
      - Знаю, что да.
      - Как же ты знать можешь, если не спрашивал ее ни разу?
      - Вчера, когда мы у костра вместе сидели, почувствовал я внутри тепло ее любви. Теперь просто знаю.
      - Ну, если сам Бог внутри тебя говорит - значит быть по сему, - ответил Иофор. И, усмехнувшись в бороду, продолжил не слышно: - Чтоже, Моисей, вот ты и за соизволением моим пришел...
      
    ***
      
      Закат выдался на удивление спокойным. Солнце весело опускалось за горы, чистый свод против обыкновения не расцвечивался кровавыми сполохами, небесная твердь только побледнела, будто в ярко голубую лазурь налили свеженадоенного молока. Вершины чуть порозовели, словно в смущении: уже и ночь близится, а они все стоят обнаженными. Туман запаздывал, облака не клубились, не прикрывали от нескромных звезд, что одна за другой зажигались на ночном небосводе. Застенчивые горы поторапливали дневное светило: давай, мол, прячься поскорее, пока братец-месяц не появился. А озорное солнце нарочно замедляло бег, чтобы вогнать западные склоны в еще большую краску.
      Два человека сидели на вершине, не обращая никакого внимания на шаловливые игры природы.
      Осия, широко раскрыв глаза, смотрел на языки огня, что лизали огромный терновый куст. Иллюзия пламени была полной. Хоть и знал, что это лишь отражение холодное яркого заката, все равно не смог сдержать внутреннего трепета, когда зрелище то увидал. Тогда только понял, что должен был Моисей испытать, впервые с чудом таким повстречавшись.
       - В заповеди третьей 'Познай Силу и Слабость!', как и в других, три знания тайных спрятано, - сказал Моисей, глядя на пылающий куст. - Самое главное, что запомнить ты накрепко должен, Бог - не старец седобородый, что с облаков райских на землю грешную взирает. Это для простых людей, что Силы не имеют сами за поступки свои отвечать. Для них придуман Всемогущий Господь, чтобы легче было по жизни идти, зная, что есть Всевышний, кто все решает и обо всем ведает. Живут такие люди в смирении и в надежде вечной.
       Но стоит познать Силу, и понимаешь: настоящий Бог - внутри скрыт. Он ответы на любые вопросы знает, в любой ситуации помочь может. Стоит лишь слушать научиться. Но - это путь только сильных людей. Потому как со знанием приходит огромная ответственность: некого больше обвинять в неудачах обидных и провалах горестных. Понимаешь, что все в жизни лишь от тебя зависит. Даже то, как судьбой своей распорядишься. Не каждый ответ такой держать перед Богом внутренним хочет. Крепко помни, о первом знании заповеди 'Познай Силу и Слабость!'.
       - Учитель, значит, и я смогу с Богом Внутренним говорить?
       - Обязательно, Осия. Главное - садись и слушать. Можешь при этом на куст пылающий глядеть, можешь шуму ручья внимать, либо костра теплое покалывание чувствовать - главное вовнутрь себя погружайся. Не надейся, что сразу услышишь - настройся, что знание со временем придет. Кому через неделю, кому через месяц, а кому через год. Но явится обязательно. Главное настойчивость и терпение. Поймешь тогда, насколько велика его Сила, насколько радостна его Благодать. Самыми искусными словами не объяснить того спокойствия Духа, что снизойдет на тебя.
       Куст горел неровно. Сверху огонь казался ярче и веселее, а ветви внизу потемнели, листья на них не были видны в густом мраке, ну точь-в-точь будто обуглились.
       Моисей продолжал:
       - Второе знание не менее важно. Сколько раз считаем мы себя должными кому-то. Стараемся выглядеть сильными, потому что настоящие мужчины должны быть сильными. Стремимся казаться умными, потому что должны быть умнее остальных. Показываем свое уважение, потому что должны слушать старших. Но внутри-то знаем, что на самом деле мы не сильные, не умные и не послушные. От этого перекошенного знания на душе становится беспокойно, перестаем сначала себе верить, а потом и всему миру вокруг.
       Моисей вздохнул, словно снова переживал очищение огнем, и медленно продолжил, глядя прямо в глаза ученику:
       - Запомни, Осия, - мы никому ничего не должны, кроме самих себя. Мы не должны быть сильными - мы можем быть сильными. Мы не должны быть мудрыми - мы можем быть мудрыми. Мы сами выбираем, какими нам быть. И если выберем быть сильными - это наш выбор. А если выберем быть слабыми - это наш выбор. Только тогда, когда каждый раз будем делать свой выбор, проживем собственную жизнь, а не чужую. Ты можешь, а не должен - вот второе знание заповеди 'Познай Силу и Слабость!'.
       Где-то далеко сорвался камень, пролетел-прошуршал вниз по склону. Осия отвлекся на секунду, а когда повернулся назад к кусту, показалось, что пламя пуще прежнего разгорелось.
       - Учитель, наверное, третье знание заповеди о твердом и мягком будет. Твердое - это Сила, а Мягкое - это Слабость, так?
       - Не совсем, Осия, хотя близок ты к правильному ответу, - улыбнулся мудрец. - Вспомни, что Иофор с веточкой и яйцом показывал. И Твердое, и Мягкое могут быть Силой. Главное правильно их расставить. Окружи Мягкое Твердым - только Слабость получится. Попробуй опереться Твердым на Мягкое - вмиг провалишься. И совсем беда, если внутри того Мягкого Твердое спрятано. Тогда не просто упадешь, но и лоб расшибешь. Ошибка людей, что они Мягкое обычно за Слабость принимают, вглубь не смотрят. А чтобы правильно познать Силу и Слабость, надо научиться различать Твердое от Мягкого. И в мире вокруг, и в себе самом, и в других людях.
      - Но если в природе могу себе это представить, то как внутри человека Твердое от Мягкого отделить?
      - Это знание четвертая заповедь 'Найди точку опоры' дает, о которой завтра говорить будем.
       Моисей надолго умолк, вспоминая давешние события. А Осия все смотрел, не отрывая взгляда от последних сполохов на терновом кусте.
      - Учитель, хочу еще вопрос задать.
      - Спрашивай.
      - Зачем о кусте пылающем Вы мне всю правду рассказали? Почему не заставили в изумлении чуду дивиться?
      - Ты, Осия, духом сегодня куда сильнее, чем я тогда был. Вот и думаю я, что не нужно тебе, месяцы долгие в созерцаниях проводить, перед кустом огненным сидя. Есть у нас с тобой еще семь дней и целых девять заповедей. А к заповеди 'Познай Силу и Слабость!' добавить мне больше нечего.
      Глядя на задумчивое лицо ученика, Моисей подумал про себя:
      - Добавить-то нечего, кроме одного испытания завтра, по сравнению с которым куст терновый детской забавой покажется...
      
      
      
      Глава Четвертая. Найди точку опоры!
      
      
    Тогда фараон всему народу своему повелел, говоря:
    всякого новорожденного сына бросайте в реку, а всякую дочь оставляйте в живых.
      
    Книга Исхода, гл.1, 22
      
    И вся вода в реке превратилась в кровь, и рыба в реке вымерла, и река воссмердела,
    и Египтяне не могли пить воды из реки; и была кровь по всей земле Египетской...
      
    и воскишит река жабами, и они выйдут и войдут в дом твой, и в спальню твою, и на постель твою,
    и в домы рабов твоих и народа твоего, и в печи твои, и в квашни твои...
      
    и явились мошки на людях и на скоте. Вся персть земная сделалась мошками по всей земле Египетской...
      
    налетело множество песьих мух в дом фараонов, и в домы рабов его, и на всю землю Египетскую: погибала земля от песьих мух...
      
    будет на скоте твоем, который в поле, на конях, на ослах, на верблюдах, на волах и овцах: будет моровая язва весьма тяжкая...
      
    И напала саранча на всю землю Египетскую и легла по всей стране Египетской
    в великом множестве: прежде не бывало такой саранчи, и после сего не будет такой;
    она покрыла лице всей земли, так что земли не было видно, и поела всю траву земную и все плоды древесные...
    и не осталось никакой зелени ни на деревах, ни на траве полевой во всей земле Египетской...
      
    Книга Исхода, гл.7-10
      
      
      - Завет Аменемхата? Ты точно уверен? - простые слова заезжего караванщика подействовали неожиданно сильно: Моисей, тридцатилетний зять мадиамского первосвященника, побледнел и с трудом опустился на подушку рядом с чужеземцем.
      - Да все об этом говорят. Что, мол, у фараона больше ничего не осталось. Если хочет доверие народа сохранить, то должен Завет Аменемхата исполнить.
      - Ты хоть представляешь, что это такое? - Моисей взял себя в руки, и голос больше не дрожал.
      - Наверное, какая-то молитва особая. Или подношение Богам, - караванщик деланно зевнул, показывая, что религиозные обряды египтян его совершенно не интересуют.
      Молитва особая. Да уж. Знал бы ты, незнакомец, что стоит за невинными словами 'Завет Аменемхата'. Тогда бы так спокойно не рассуждал. Подношение Богам. А ведь верно. Точнее не придумаешь. Именно подношение Богам. Только слишком кровавое. Что же могло такого в Египте случиться, что Рамсес решился вытащить самый жестокий из законов? Жестокий настолько, что за последние двести лет ни один фараон не рискнул применить!
      - Что слышно из царства Египетского? Как торговля с ним идет? - задал Моисей невинный вопрос.
      Караванщик широко улыбнулся - об этом он мог говорить часами:
      - Как никогда хорошо! Второй год вожу зерно из Вавилона, а египтяне - не поверишь! - чистым золотом платят. Вот в прошлый раз...
      С каких пор Египет хлеб из других стран завозит? И платит за него втридорога? Понятно, если бы речь о сапфире или аметисте драгоценном шла, о кедре ливанском или сандаловом дереве индийском. Но за простое зерно и золотом?
      И все же главным оставался вопрос о древнем Завете. Моисей решил подстегнуть интерес караванщика к этой теме старым верным способом. Он еще минуту прислушивался к пылкому рассказу чужестранца ('... тогда и говорю, мол, молодого верблюда разгружай и забирай, а он уперся - хочу хромого и все; я его и так, и этак, но ни в какую...'), а потом перебил самым невежливым образом:
      - Может, все же ошибся ты? О таких вещах простые люди на улицах не болтают! - в руке Моисея сверкнул синеватым цветом небольшой бирюзовый камешек. - Тебе-то лично, кто о завете Аменемхата поведал?
      Торговец аж вперед подался, увидев отблески драгоценного камня. Не сводя хищного взгляда с бирюзы, жадно сглотнул и хрипло произнес:
      - Соплеменник мой, Ауриг, сотником стоит во главе одного из египетских военных отрядов. Перед самым моим отъездом тысячник его вернулся чернее тучи с совета во дворце фараона. Молчаливый весь и задумчивый. На расспросы отвечать отказался, заявив, что, видать, Боги с ума посходили, если фараон приказывает Завет Аменемхата исполнить.
      Моисей горько вздохнул, глядя, как камешек бирюзы исчезает в толстых пальцах торговца. Нет, ему совсем не было жаль драгоценности. Просто в отличие от торговца, он хорошо знал, что написано в Завете. И потому был полностью согласен с мрачным тысячником, что Боги или, по крайней мере, Рамсес сошли с ума. Что иное могло заставить фараона сделать немыслимое?
      Уже через пятнадцать минут он входил в свой шатер. Сепфора оторвалась от шитья и широко ему улыбнулась. А Моисей только оскалился: как всегда в минуты напряжения, лицо ему не подчинилось. В глазах верной жены промелькнул огонек тревоги и зажегся немой вопрос.
      - Сепфора, я уезжаю. Сейчас, сразу. В Египет.
      - Моисей, неужели она? Я так надеялась, что ты позабыл ее за десять лет!
      О чем это она? Или о ком? О Мариам? Да что ты, Сепфора! Если бы все было так просто. Мысли вихрем неслись в голове у Моисея.
      На секунду мелькнуло искушение рассказать, что случилось, облегчить тяжкую ношу, которая появилась всего час назад. Но нет, нельзя. Сепфора сразу захочет с ним идти.
      Моисей обнял жену и нежно потрепал по голове подбежавшего сына.
      - Сепфора, нет у меня никого на свете дороже вас. Может я и встречу Мариам, но поверь - это осталось в далеком прошлом. Уже пять лет, как в Египте царит мой брат, Рамсес. Пять лет, как я мог бы назад вернуться, не опасаясь за свою жизнь. Но мой дом там, где моя семья. И потому все это время я жил здесь вместе с вами. А сейчас - должен ехать.
      Он еще раз поцеловал жену и едва слышно произнес:
      - Если бы дело было в старой любви. К сожалению, все намного хуже. Намного, намного хуже...
      
    ***
      
      - Надеюсь, ты понимаешь, что у меня нет другого выхода, - голос фараона был глухим и исполненным отчаянья. - Вот уже полгода, как указ лежит у меня на столе. Но только три недели назад решился я его подписать.
      - Рамсес, ты не сделаешь этого!
      - Еще как сделаю, Моисей. Будь ты на моем месте, поступил бы точно также. Лучше пожертвовать двумя-тремя тысячами людей, чем обречь на гибель десятки тысяч. Я не могу рисковать будущим Египта.
      - Но ведь должен быть какой-то выход!
      - Моисей, этот вопрос я сам задаю себе по сотне раз каждый день. Когда мой Везир шесть месяцев назад явился с этой мыслью, я приказал всыпать ему пять палок. Моисей, всыпать палок самому Везиру! Ты когда-то слышал о таком? Но уже тогда я понимал, что другого выхода нет. И Везира наказал от осознания нашей беспомощности и безысходности. Хвала Богам, он - муж разумный, и обиды на меня не держит.
      - И все равно, Завет Аменемхата - это не решение проблемы.
      - Хорошо, Моисей, давай объясню еще раз, - губы молодого фараона сомкнулись совсем, как у отца. - Кстати, напомни, который по счету: третий или четвертый? Не будь ты братом, я бы не церемонился. Смотри сюда.
      За прошедшие годы Рамсес успел превратиться из угловатого юноши в зрелого мужчину с широкими плечами и гордо поднятой головой. Упрямо сжатый рот и цепкий взгляд выдавали человека, привыкшего повелевать и ввергать в трепет подданных. В то же время Моисею показалось, что глаза Рамсеса еще не успели наполниться жестокостью, столь характерной для отца. С одной стороны это внушало надежду, а с другой - никак не вязалось с Рамсесовым решением применить кровавый Завет Аменемхата.
      Фараон вытянул вперед сжатые в кулак пальцы:
      - Пять лет назад умер отец, и я официально взошел на престол. Хотя Сети передал мне бразды правления еще десять лет назад - сразу после того, как ты нас покинул. - Моисей отметил это деликатное 'покинул'. - И даже дозволил свой гарем заиметь! Номинально он указы подписывал, но на самом деле все решения только мною принимались. Поэтому я считал, что со всем без труда справлюсь. Как я тогда ошибался! Только оставшись один, я понял насколько важно иметь за собой кого-нибудь, кто пусть и формально, но все же несет весь груз ответственности. Насколько проще отдавать приказания, когда знаешь, что еще кто-то, как минимум, просмотрит и проверит их...
      Моисей кивнул, хорошо понимая Рамсеса: ведь он и сам был на похожем положении в Мадиамской стране. Где Иофор в последние годы только наблюдал за решениями Моисея, лишь иногда вмешиваясь. Но без подобных вмешательств Моисею было бы намного сложнее решаться и действовать.
      А Рамсес продолжал:
      - После смерти отца, я, как положено, совершил обряды, принес богатые жертвы богам, дабы даровали счастливое правление и процветание Египетской земле под моим руководством. В первый год все было хорошо. А потом пошло-поехало. Сперва Нил не разлился, - большой палец выпрямился, показывая, что это самое начало долгого повествования. - Ил не попал на поля, солнце высушило землю и колодцы. В тот год мы собрали настолько скудный урожай, что его с трудом хватило на три месяца. Но склады с запасами были полны, и мы особо не переживали.
      Рамсес надолго умолк, через чело его пролегла складка точь-в-точь, как у Сети. Моисей, очень хорошо помнил это выражение, которое появилось на лице у фараона. Следовало ожидать вспышки гнева.
      Моисей ошибся. Рамсес только горько вздохнул и тяжело продолжил:
      - Моисей, я был молод и наивен. И очень хотел что-то делать. Помнишь, как Уратиру нас учил? Действуй! Но сейчас не было рядом мудрого учителя, кто бы юношеский пыл остудил. Я придумал план - и искренне верил, что хороший план. Несколько жрецов пытались отговорить, но разве кто указ воплощению Богов на Земле? По моему распоряжению в верховья Нила отправилось несколько больших отрядов. На границе с Нубией они весь сезон Перет валили деревья, лепили кирпичи из соломы и глины, чтобы в сухой сезон Шему построить огромную запруду, перекрыв течение Нила у второго катаракта.
      - Я не желал рисковать, Моисей. Мне так хотелось, чтобы люди запомнили меня, как самого успешного фараона, а время моего правления - как эпоху расцвета Египта. У меня было столько планов! Достроить Ипет-Сут, сделав его еще краше. Соорудить большой храм Амону на границе с Нубией. Даже идея возникла: четыре гигантские статуи Амона, по пятьдесят локтей каждая, и между ними небольшой вход в храм в скале. Сделанный так, чтобы только раз в году - в день моего восшествия на престол - лучи солнца проникали внутрь и освещали ярким светом красочную роспись на стене. Повествующую о славных деяниях величайшего из фараонов - Рамсеса Второго...
      - После первого голодного года, я делал все, чтобы беда не повторилась. Тот план казался таким совершенным, наверняка сулящим высокий урожай. Задержать воду в верховьях, а затем с утроенной силой выплеснуть на поля. Самое печальное, что план удался...
      - В начале сезона Ахет мы вознесли жертвы в три раза больше обычных. Отряды у катаракта расчистили завалы, перекрывавшие течение. Вода хлынула вниз, на этот раз Нил разлился широко и мощно - нашей радости не было предела. Но знаешь, что произошло? Вода осталась на полях не один месяц, как обычно, а целых четыре!
      К вытянутому большому пальцу добавился указательный:
      - Что урожая не видать, стало ясно сразу - мы тотчас отправили купцов во все стороны, привезти зерна из соседних стран. Но чтобы не было мало - в Ниле размножились красные речные водоросли.
      Средний палец выпрямился вслед за братьями:
      - Не качай головой, Моисей, ты этого не видел. Тебе кажется, что красные водоросли - это ничего особенного. А ведь они пострашнее засухи и наводнения оказались. Притом что воды не портили, вкуса не меняли. Да только кто-то пустил слух, что боги разгневались и превратили воду в кровь!
      - Тебе приходилось пить воду, Моисей, а чувствовать на губах солоноватый вкус крови? Разумом понимать, что все обман, что неверные глаза вводят в заблуждение, и, тем не менее, кривиться от каждого глотка, силой заставляя себя сделать еще один? Содрогаться от липкой тошноты, а потом бежать на улицу, чтобы вывернуть желудок! И опять смотреть на кровавую кашу под ногами. Это было со мной, Моисей, со мной, который знал правду о красных водорослях! А что говорить о простых людях?
      - Моисей, мне пришлось использовать армию, успокаивая людей. Я чувствовал: еще чуть-чуть и простые Египтяне, что всего три года назад носили меня на руках, провозглашая своим фараоном, эти самые Египтяне пустят мне кровь на молитвенном алтаре, чтобы высокой жертвой смилостивить всемогущих богов!
      - Тогда я, наивный, считал, что хуже быть не может. Что нужно переждать пару месяцев и все образуется. Тем более что вернулись караваны с хлебом, и голод больше не грозил! Я ездил по всему Египту, вел длинные речи с правителями номов, раздавал бесплатно хлеб. И постепенно возвращал доверие. Как это было тяжело, Моисей. Убедить одного человека, главу селения, занимало порой несколько дней. Но постепенно, я это видел и чувствовал, люди опять начинали верить. В засушливый Шему мы вновь устроили запруды, намного меньше прежних. И когда наступил Ахет, Нил разлился ровно столько, сколько было нужно. А ровно через месяц спал! Нашей радости не было предела.
      Фараон тяжело вздохнул, чуть помолчал и продолжил:
      - Но одновременно с этим появились тучи мошкары. Опять ничего необычного - во время прошлогоднего разлива Нила, когда красная река была повсюду, личинки комаров, растущие в воде, имели достаток и жилья, и корма в виде водорослей.
      Уже четыре пальца вытянулись - лишь мизинец оставался прижат.
      - Все доверие, которое я с трудом завоевывал пол года, исчезло за две недели. Крестьяне боялись выходить на поля - повсюду были комары. И не просто мелкие насекомые, а настоящие черные тучи, что облепливали и людей, и животных, покрывая тело тысячами мелких укусов. Хвала Богам, войско оставалось по-прежнему верным. Пришлось ввести армию во все номы и селения, запретить свободно ездить по стране, конфисковать запасы продовольствия, чтобы потом централизованно распределять между жителями.
      Пять - все выпрямленные пальцы показывали число напастей, обрушившихся на Египет.
      - К счастью, мошки через два месяца исчезли. Но знаешь, что случилось дальше? Жабы. На смену пришли жабы! Имея избыток мошкары для прокорма, они размножились в таком количестве, что уже не помещались в водоемах - и вылезли на сушу. Улицы, поля, дороги, прибрежные пески - все было покрыто этими мерзкими, слизкими тварями. Даже, я, фараон, не мог спокойно пройти по дворцу без риска поскользнуться на одной из холодных жаб, что, несмотря на каждоденные уборки, забирались в самую глубь царских покоев!
      - Видишь, Моисей, у меня уже не хватает пальцев, чтобы пересчитать все, что нам довелось пережить... Долго продолжаться это не могло. Жабам просто не хватало еды - всю мошкару они давным-давно слопали! Жабы принялись дохнуть! Моисей, стоял такой смрад, что я не мог провести и пяти минут на улице! И естественно на лакомый пир слетелись миллионы мух. Казалось, они прибывали изо всех окрестных стран. Мухи размножились также быстро, как до того мошкара, а позднее жабы! На дворе звенел непереносимый гул, толстые, гнусные создания носились повсюду, сверкая жирными зелеными и фиолетовыми телами.
      - А дальше произошло то, что предсказывали жрецы. Мухи разнесли трупную заразу по всей земле. Первыми начали падать овцы. Потом коровы и люди. Мор. Черный мор. Описанный в легендах, и не приходивший уже почти сто лет. Моисей, в эту зиму умер каждый пятый Египтянин! Каждый пятый! Нет ни одной семьи, где бы не оплакивали утрату! Поднялся такой стон над нашей землей, что даже я, закрывшись во дворце в Уасете, слышал его! Моисей, моли всех Богов, чтобы тебе не довелось прожить ничего подобного.
      - Не проходило и дня, чтобы я не приносил обильные жертвы Богам. Это была первая зима, когда мы по-настоящему голодали. Запасы продовольствия подходили к концу слишком быстро. И я впервые применил силу. Велел каждого чиновника, каждого писца, кто будет замечен в мошенничестве с зерном и кормом для животных, казнить прямо на месте. Дня не приходило, чтобы на кол не усаживался один из них. Но искушение оставалось слишком велико. Пришлось ввести контроллеров, потом контроллеров над контроллерами!
      - Весной, молились все. И, казалось уже, Боги сменили гнев на милость. Нил разлился, а через месяц спал. Не было ни мошкары, ни жаб, ни мух. Черный мор тоже ушел, забрав с собой десятки тысяч жизней. Все оставшиеся в живых работали на полях. Мы посеяли последние остатки зерна. Каждый день я лично ходил смотреть, как из земли вылезают первые зеленые росточки. Как тянутся вверх, навстречу солнцу. Как потихоньку расправляют стебелек, выпускают один, потом другой листочек. Я знаю, что был не один. Многие встречали рассвет на полях, а то и проводили там весь день. Впервые не воздавались молитвы во здравие фараона. Может это и неправильно, но я вовсе не обижался. Наши помыслы были об урожае. Только урожае. И все шло хорошо. До середины лета.
      Моисей тихо смотрел на царственного брата. Увидев, как в глазах Рамсеса блеснули слезы, он просто подошел и обнял фараона. Так они простояли минуту или две. Потом Рамсес осторожно отстранился, шумно вдохнул воздух и с грустной улыбкой поглядел на Моисея:
      - Знаешь, как трудно, быть все время сильным? Не иметь возможности проявить ни капельки слабости? Потому что всем им, - широкий жест рукой, - им не нужен слабак. Они хотят видеть фараона, способного защитить и оберечь от бед. И до последнего момента я чувствовал, что могу это сделать. Я считал, что все испытания ниспосланы Богами, чтобы сделать нас сильнее. Помнишь, как Уратиру и остальные, учили этому?
      Моисей кивнул. Кто-кто, а он знал очень хорошо. Иофоров урок о силе и слабости навсегда запечатлелся в памяти. Он собирался добавить, что совсем не обязательно быть все время сильным, особенно снаружи, что гораздо важнее Сила внутри, но Рамсес уже продолжал другим тоном:
      - Все было хорошо до середины лета. Пока два месяца назад не пришла саранча. Помнишь, Моисей, как мы в детстве любили ловить больших кобылок, случайно залетевших в наши края, и засушивать на палочке? Но на этот раз все было по-другому. Это оказалось хуже и мух, и жаб, и мошек вместе взятых. Тучи прожорливых насекомых, вмиг накрывали целое поле. Чтобы всего через пол часа переместиться на соседнее. И оставить за собой - голую землю.
      - Это была полная катастрофа, Моисей. Я сломался. Нет, я по-прежнему делал все необходимое. Опять посылал караваны за хлебом, отдавая последнее золото из казны. Как и ранее, истово молился Богам. По привычке собирал советы старейшин. Но внутри, внутри я уже не верил. Что все это когда-то закончится. И я почувствовал: пришла пора принимать крайние меры.
      - Люди жаждут крови, Моисей. Я должен показать им действие, если уж не способен обеспечить результат. И такое действие, которое они запомнят надолго. К тому же, кто-кто, а ты знаешь подробности расчетов. Поэтому я все решил и три недели назад подписал закон Аменемхата!
      Моисей побледнел, лицо окаменело и походило на известняковую статую.
      - Когда? - одними губами прошептал он. Тем не менее, Рамсес услышал.
      - Через две недели. Мне нужно подготовить войска.
      - Ты же понимаешь, они встанут на защиту, а потом просто начнут мстить.
      - Я же говорю - нужно подготовить войска.
      - Но ведь это истребление целых народов!
      - Моисей, у меня нет выбора.
      
    ***
      
      Моисей, как когда-то давно, сидел на берегу и бросал камушки в воду. Только в отличие от того раза он не поддавался горю, а напряженно размышлял. Выход должен был существовать. Или мог существовать? Какая разница! Главное - Моисею предстояло его найти.
      За десять лет многое изменилось в Уасете. Ипет-Сут стоял почти завершенный. Центральный зал сиял сотней расписанных колонн, унося ввысь резной потолок, украшенный яркими рисунками из жизни Амона и Сети. Перед залой лежали прямо на песке, готовые к установке, огромные статуи Рамсеса. Фараон изображался во весь рост, с традиционно скрещенными руками. Конечно, размеры статуй были не сравнимы с 'поющими' колоссами Аменхотепа, видневшимися на Западном берегу. Но пока Рамсес жив, у него - все впереди.
      Моисей перевел взгляд за реку. Поющие статуи высились на привычном месте. Каждое утро, стоило первым лучам солнца коснуться исполинов, как те начинали издавать долгие, протяжные, полные скорби звуки, словно оплакивая своего господина. Говорят, отец Рамсеса обещал огромную награду тому из мастеров, кто сможет сотворить подобное чудо, естественно, с его, Сети, портретом. Но, несмотря на посулы несметного богатства, смельчаков не находилось. Результата гарантировать никто не мог, а просто так испортить огромную каменную глыбу никому не хотелось. И дело было не столько в сочувствии рабам, кольями и водой выкалывавшим под палящим солнцем гранит в каменоломнях, сколько в немыслимом штрафе, что пришлось бы заплатить горе-мастеру за порчу фараонова имущества.
      От храма Амона к месту, где сидел Моисей, тянулась длинная аллея сфинксов. Чудища с телами львов и головами баранов грозно смотрели на каждого, кто осмеливался вступить меж них, провожая недобрым взглядом до самого входного пилона - единственного незавершенного во всем храме. Работы вокруг великолепных ворот велись и сейчас, несмотря на все напасти последних лет.
      Еще один камушек с тихим плеском ушел под воду. А почему он? Откуда уверенность, что он способен решить безнадежную проблему? Зачем он внезапно сорвался из дому, зачем покинул новую родину?
      Моисей не знал ответов на эти вопросы. Только одно - за десять лет, проведенных в Мадиамском краю, он научился слушать Бога в своей душе. И сейчас Господь советовал находиться здесь и делать все, чтобы предотвратить смертельную опасность, нависшую над Египтом. По сравнению с которой, беды, обрушившиеся за последние годы на страну его детства, казались не такими уж большими несчастьями.
      Моисей вспомнил прощальный разговор с Иофором:
      - Моисей, не знаю, сможешь ли ты что-то сделать. Но если чувствуешь, как сердце велит вмешаться и не дать пролиться невинной крови, поступай по его зову. Ты многому научился за десять лет. Возмужал, обрел опыт зрелости, а главное - начал верить самому себе: и быстрым мыслям, и гибкому телу, и проницательному знанию, исходящему от внутреннего Бога. Ты обрел собственную Силу и больше не боишься ударов судьбы. Снаружи можешь быть твердым или мягким, но истинная Сила поможет выстоять в любой ситуации. Достаточно найти точку опоры для приложения Силы.
      И осеняя отцовским благословением, Иофор повторил:
      - Ищи точку опоры, Моисей. Найди ее, приложи Силу и добьешься, чего желаешь.
      
    ***
      
      Когда-то давно, лет семьсот назад, во времена Аменемхата Второго - внука основателя Двенадцатой династии - случился великий голод. То ли Нил не разлился, то ли, наоборот, наводнение слишком сильным оказалось. Не помогли ни истовые молитвы, ни обильные жертвы Богам. С соседними странами тогда предпочитали не торговать, а воевать. Потому и помощи ждать не приходилось.
      Тогда фараон Аменемхат отправился к самым верховьям Нила для долгой беседы с Богами. Пробыл там целый месяц, когда вернулся, придворные его не узнали. Вместо отчаявшегося молодого человека, появился полный решимости государь, твердо знавший, как надобно действовать.
      Он тут же собрал совет правителей номов и поведал, что велели сделать всемогущие Боги, чтобы отвести от Египетской земли страшные кары. И случилось невиданное: совет не поддержал решения фараона. Впервые за долгие столетия Египетские управители выступили против посланника Богов. Но Аменемхат подготовился к такому повороту. По его приказу тут же во дворце самые ярые противники лишились голов. Это положило конец колебаниям большинства старейшин, и на новом совете те выражались намного благоразумнее, подчиняясь воле фараона.
      Требование Богов выражалось предельно просто:
      
      
    УБИТЬ ВСЕХ МАЛЬЧИКОВ МЛАДШЕ ДЕСЯТИ ЛЕТ!
      
      
      Единственное, что удалось сделать правителям, это уговорить фараона отнести требование Богов только к рабам, пощадив детей свободных египтян. Аменемхат, сам имевший троих малолетних сыновей, охотно пошел на уступку.
      По всему Египту пронесся страшный стон. Военные отряды действовали быстро и жестко. Ночью они окружали очередную деревню, утром прочесывали каждый дом и умерщвляли всех отпрысков мужского пола. Пощады не было никому - залогом верной службы являлись собственные семьи. Аменемхат пообещал принести их в жертву, ослушайся хоть один солдат приказа.
      Трупики детей сбрасывали в Нил. И великая река окрашивалась в кровавый цвет - и в тот раз виною тому не были безобидные красные водоросли.
      Кое-где рабы сопротивлялись, и тогда убивали всех. Даже простые египтяне, которых не коснулось это бедствие, поражались жестокости богов, потребовавших такой жертвы, и беспощадности фараона, согласившегося исполнить их желание.
      И только небольшая группа жрецов, почти месяц убеждавшая фараона в необходимости крайней меры, знала в чем дело.
      За всем стоял строгий деловой расчет. Истребление малых детей резко сокращало число едоков на ближайшие десять-пятнадцать лет. Появлялся шанс выжить остальным. Убийство именно мальчиков не создавало проблем в будущем. Девочки-то не трогались.
      Ведь когда они повзрослеют достаточно, чтобы рожать детей, недостатка в желающих стать отцами не будет. Даже если никого из сверстников в живых не останется...
      
    ***
      
      Моисей расслабился и погрузился вовнутрь себя, как тысячи раз за долгие годы, проведенные в Мадиамской стране. Вначале тело налилось теплом, чтобы через мгновение унестись потоком куда-то вдаль. Но к удивлению Моисея, он не отправился путешествовать по неведомым землям и солнечным полям, как это бывало обычно. Вместо этого увидел себя на берегу Нила - в том самом месте, где находился физически. Краешек сознания, оставленный на воле, отметил это удивление, чтобы позже было над чем подумать.
      Только краски, окружавшие Моисея, казались неестественно бледными и спокойными, да иной предмет, бывало, вздрагивал, словно живой. Больше ничто не выдавало присутствия в том, а не настоящем мире. Ничто кроме звуков. Их здесь попросту не было. Светлые, колеблющиеся картинки, полные движения и перемен, но совершенно безмолвные. Чем-то похожие на сон, но намного ближе действительности.
      Моисей по опыту знал, что лучше всего дать свободу телу и пойти куда-нибудь. Неважно куда. Более того, если ни о чем не думать, ступни быстрее найдут правильную дорогу. Совсем как в известной мадиамской поговорке: в ногах - разума нет.
      Моисей шел некоторое время, что опять не имело никакого значения здесь, во внутреннем мире. Случалось, за пару минут он оказывался в днях пути, а иногда за несколько часов передвигался всего на сотню локтей. Почему так выходило, Моисей не знал, да особо и не задумывался. За эти годы он научился доверять внутреннему голосу.
      Продолжая движение, Моисей осмотрелся по сторонам - предоставленные сами себе ноги завели на край города, в узкую тенистую улочку. Он сделал еще несколько шагов вдоль прямоугольных домов-коробок и остановился. Внутренний голос раздвоился: одна часть требовала идти вперед, другая - стоять на месте. Моисей решил этот вопрос просто - свернул в сторону, в один из небольших уютных двориков, скрытых высоким забором. Едва войдя вовнутрь, он увидел, что территория по ту сторону намного больше, чем казалось снаружи. Еще одна из шуток внутреннего мира. А в самом центре плескался прохладой квадратный пруд - один в один, как в доме хозяина Мариам.
      Сходство было настолько сильным, что Моисей зажмурил глаза. Здесь все и произошло. Тут стояла Мариам, когда он ее видел в последний раз. Здесь находился сын Бакенхонсу. Моисею показалось, что открой он глаза - и опять увидит надменное насмехающееся лицо сына Верховного жреца. Вновь услышит горькие слова, кровь ударит в голову и ...
      Моисей поспешно разлепил тяжелые веки. Незачем представлять, что произойдет дальше. И тут же подскочил на месте - перед ним действительно кто-то стоял!
      Ему и ранее приходилось встречаться здесь с людьми - внутренний мир имел еще двоих обитателей. Моисей успел хорошо познакомиться с ними за долгие десять лет. Чаще всего попадался тот, кого Моисей окрестил Мудрецом - обычно после таких встреч к Моисею приходило понимание, что и как следует делать. Иногда встречался Воин, с коротким мечом и холодным бронзовым блеском в глазах. Очень-очень редко обитатели внутреннего мира нарушали одиночество друг друга. Всего на памяти Моисея это происходило два раза. Когда Мудрец с Воином семь лет назад пришли сообщить, что у него родится сын. Когда спустя три года они посоветовали выставить сторожевые отряды в пустыне с полуночной стороны от поселка. Эта предосторожность помогла загодя обнаружить дикое кочевое племя, решившее напасть на мадиамян, прельстившись источниками воды и тучными стадами коз и овец.
      Последняя встреча состоялась всего две недели назад - сразу после разговора с заезжим купцом, первым принесшим новости о Завете Аменемхата. Когда перед Моисеем предстали одновременно и Мудрец, и Воин, молодой мадиамский вождь сразу понял, что именно ему доведется отправиться в Египетское царство, чтобы остановить безумие Рамсеса. Используя даже силу, если другие способы не помогут.
      И на этот раз Моисей вошел во внутренний мир, надеясь получить совет от Мудреца или, в крайнем случае, от Воина. Но к большому удивлению Моисея, перед ним стоял не мужчина, не один из старых знакомых, а умудренная годами женщина. Поседевшие волосы, крупные морщины на лице, опущенные краешки губ. И крупные черные глаза, единственные, в ком сохранился блеск жизни. Веселые и озорные глаза, которые он так хорошо знал! Глаза - Мариам.
      - Что они с тобой сделали? - прошептал Моисей, но Мариам ничего не ответила. Вместо этого она медленно подошла, заглянула в лицо Моисею и застенчиво улыбнулась. Моисея передернуло: всего десять лет назад он был готов отдать что угодно на свете за эту улыбку, а сейчас - стало просто грустно. Так бывает при встрече со старым знакомым, в изменившемся лице которого, словно в зеркале, отражаются годы, пролетевшие с момента расставания.
      И вдруг он услышал. Это не было явственным звуком, как и все во внутреннем мире. Скорее шепотом жаркого пустынного ветра, шелестом пожелтевшей листвы на высоких пальмах, шуршанием сухого тростника, наполовину выступавшего над водой. Или выдохом последней надежды человека, уставшего ждать и больше не верящего в свои мечты.
      - Ты пришел, Моисей! Ты пришел исполнить клятву, да? - облик Мариам начал таять, зелень вокруг сереть, будто закрываясь густым туманом, пока все пространство вокруг не превратилось в однородное белое сияние.
      Моисей тряхнул головой и открыл глаза. Переход из темноты в день оказался слишком резким: от яркого света перед глазами поплыли разноцветные круги, а еще через миг мир вокруг расцвел яркими красками. Нил стал насыщенно-зеленым, песок - солнечно-желтым, а небо - глубоко-голубым. Он по-прежнему сидел на берегу Великой реки, где прошло его детство.
      И что же сказал внутренний Бог? Что Мариам постарела и от тяжких работ в свои тридцать выглядит, как мадиамки в пятьдесят? Спасибо, это смягчит неожиданность предстоящей встречи. Что он ее больше не любит, что время на самом деле лечит даже любовь? Тоже не новость - это он знал уже давно. Что же тогда? Что?
      Моисей опять представил миг прощания с Мариам десять лет назад и вдруг явственно услышал свои слова:
      - Клянусь, Мариам, я вернусь. Клянусь, я освобожу тебя!..
      Я освобожу тебя? Да, когда-то давно он так обещал. Но как это поможет предотвратить убийство невинных младенцев?
      Или? А ведь это мысль! Это может сработать!
       Моисей поднялся и быстро зашагал во дворец. Сейчас важно лишь одно: любым способом убедить фараона. Моисей не сомневался в успехе: стоит Рамсесу узнать план, как он тут же согласится. Ведь фараон будет только рад предотвратить ужасное кровопролитие...
      
    ***
      
      - И что это мне даст, Моисей? - фараон поджал губы, всем видом демонстрируя недовольство.
      Атмосфера второй встречи совсем не походила на первую. Рамсес церемонно сидел на троне, сжимая в руках цеп Менаха и прочие регалии верховной власти. Двойная корона Верхнего и Нижнего Египта величественно покоилась на голове, высоко поднятой длинной гордой шеей. Во всей фигуре Рамсеса не было и намека на вчерашнюю непосредственность. Моисей хорошо его понимал - встреча проходила на виду у десятка ближайших придворных, посвященных в тайные замыслы фараона. Для них Рамсес должен был оставаться сильным и уверенным в себе правителем.
      Царский дворец с самого начала возводился не очень большим, но Рамсес пристроил к нему просторный тронный зал. Два ряда полуколонн в форме стеблей лотоса, уходили в полумрак. Только с дальней стороны, где стояли троны царя и царицы, темнота расцвечивалась дюжиной факелов, выхватывавших богатые росписи на стенах и мозаику на полу. Моисей подивился искусству художников, которым удалось из маленьких глазурованных камешков создать под ногами полную иллюзию пруда, с желтыми стеблями папируса, белыми цветами лотоса, отливавшими зеленью утками и золотистыми рыбками, плававшими в прозрачной голубой воде. Казалось, закрой глаза, и услышишь плеск волн, а может, даже почувствуешь дуновение свежего ветерка.
      На стене за деревянными тронами с ножками в форме стоящих сфинксов, висели изображения Рамсеса и его белокожей супруги - бывшей хеттской царевны. Оба, подобно богине Хатгор, были увенчаны рогами, между которыми алел диск красного солнца. Моисей хорошо знал историю о богине-корове, что на своих рогах вынесла Бога-Солнце Ра на небо. Профиль Рамсеса на стене настолько походил на живого фараона, что Моисей несколько раз переводил взгляд с изображения на оригинал, пытаясь найти хоть какое-то отличие. Единственное, что изображенная фигура высилась аж на пятнадцати локтей, угрожающе нависая над всеми в зале, внушая благоговение и ужас. И только сам Рамсес, сидя спиной к портрету, оказывался вне его магического действия. Чтобы еще больше усилить впечатление от мощи богоподобного фараона, художник поместил поверженных врагов Египта под ноги Рамсесу. Многих Моисей узнал сразу, особенно нубийцев, с которыми довелось встречаться в схватках лично. И вновь Моисей подивился мастерству художника: коричнево-черный цвет кожи, приплюснутые носы, огромные серьги в ушах. Даже знаменитые нубийские изогнутые луки и кожаные щиты выписаны в малейших деталях.
      Из восхищенного созерцания его вывел жесткий голос Рамсеса.
       - Что мне даст, если я отпущу рабов-евреев из Египта? - повторил фараон, требуя ответа.
      - Во-первых, тот самый строгий расчет, что лежит за Заветом Аменемхата. Разом избавишься от десяти тысяч едоков...
      - А заодно слуг, строителей и пахарей. Ты знаешь, что евреи считаются одними из самых лучших рабов?
      - Да, мне говорили, что их ценят египтяне. За верность и привязанность. За готовность защищать хозяина до последнего вздоха. Кстати, знаешь, почему они это делают? Евреи считают, что хозяин - это часть их семьи. А оберегать семью от всех напастей - есть главная обязанность каждого израильского мужчины.
      - Интересно, откуда тебе это известно? Ах, да, ты же в свое время имел подружку из евреев.
      Десять лет назад Моисей обязательно произнес бы что-нибудь обидное в ответ. А сейчас он просто посмотрел на Рамсеса, чуть качнул головой из стороны в сторону, словно удивляясь неуклюжести собеседника, пытающегося так грубо его разозлить, и спокойно продолжил:
      - А теперь представь, Рамсес, что случится, когда ты прикажешь уничтожить детей этих рабов! Для которых семья - это все. Тебе придется убить всех мужчин. А заодно и женщин, потому что половина из них лишится рассудка и станет непригодна для домашней работы.
      - Складно ты, Моисей, молвишь. Может, пойдешь ко мне Везиром? Способные люди всегда нужны.
      В стороне от трона кто-то тихонько кашлянул. Моисей посмотрел туда и понял, что неосторожного замечание фараона родило ему нового смертельного врага.
      - Спасибо, Рамсес, на добром слове. Но в далекой стране остались мои жена и сын. Обещал я к ним вернуться. Да и забыть я успел науки государственные, - короткий взгляд в сторону подтвердил опасение, что Везир не расслабился и после этого ответа. Жаль, новые враги были совсем ни к чему. Но, помня о главной цели, Моисей продолжил после недолгой паузы. - Так что, отпустишь рабов-евреев со мной?
      - Нет, Моисей, не отпущу. Египетскому народу простой ответ надобен, кто виновен в несчастьях всех. И когда прикажу я детей рабов убить, люди крепче в силу власти поверят.
      - Но ведь потом тебя же и проклянут!
      - Ничего, я заставлю себя полюбить! Нет ничего короче памяти простых людей. Если удастся нам два-три года подряд щедрый урожай собрать, я в их глазах героем стану, что страну от всех бед избавил!
      Моисей зашел с другой стороны:
      - Рамсес, ты ведь добрый правитель. У тебя столько планов, как землю Египетскую краше сделать - ты ведь сам рассказывал. Не может современный образованный человек вспоминать дикие обычаи старины.
      Рамсес зло расхохотался:
      - Добрый, говоришь! Тебе-то хорошо известно, что во все века армия и народ в послушании только двумя вещами держались: дарами щедрыми да страхом лютым. Хватит, сделал я даров не мало, хлеб бесплатно раздавая. И где она благодарность людская? Где? Нет ее. Вместо того люди гиенами злобными друг на друга смотрят и даже в мою сторону поглядывать осмеливаются. Пришло время страхом смерти воспользоваться.
      - А не боишься, Рамсес, восстания людей, до отчаянья доведенных?
      - Мне ли, фараону, бояться следует? Моисей, ты забываешься верно. Я уже не тот мальчик, что вместе с тобой в догонялки играл. Я повелитель Верхнего и Нижнего Египта, в чьем праве волею Богов любого человека казнить и миловать. Пусть только попробует кто восстать. Сразу силу верной Египетской армии узнает.
      Моисей опустил взгляд на роскошный мозаичный пол. Как ни горько было это признавать, он потерпел полную неудачу...
      
      
    ***
      
      История повторялась во второй раз. Это все уже было. Он однажды стоял вот так перед фараоном. Совершая ту же ошибку. Пытался спорить, не имея аргументов. Да еще и у всех на виду, подрывая авторитет фараона!
      Ни кнут, ни пряник не помогли. Что делать? Какие слова найти, чтобы убедить упрямого Рамсеса?
      Солнце медленно заходило за гору Меретсегер, последние лучи прощались с дворцами на восточном берегу. Похожая на огромную пирамиду верхушка горы отчетливо темнела на фоне ярко-розового неба. Говорят, что именно из-за этого сходства много лет назад первые цари Среднего Царства перенесли сюда свои могилы. И любой, даже самый мелкий чиновник, мечтал быть похороненным на склонах священной горы, 'Любящей Молчание'. Чем выше статус - тем ближе могла находиться могила к недоступной простым смертным Долине Царей.
      Интересно было бы посмотреть, как выглядела завершенная гробница Сети. Только для этого следовало приехать в Египет на погребение - сейчас усыпальница великого фараона запечатана священными печатями и охранялась днем и ночью сторожевым отрядом верных жрецов.
      Моисей перевел взгляд на солнечную дорожку, что радостно бежала по рябистой поверхности Великой Реки, и медленно погрузился во внутренний мир.
      Первым пришел Мудрец. Выглядел он, против обыкновения, изможденным и уставшим. Борода торчала белыми пучками во все стороны, словно несколько лет не стриженная, лоб покрывал толстенный слой красной пыли (той самой, что встречалась в мадиамских горах), отчего лицо походило на потемневшее бордовое яблоко, покрытое густой шерстью. На этом колючем яблоке неестественно ярко белели умные глаза, в которых отражался спокойный характер хозяина.
      И совсем не вязалось с уставшим видом поведение Мудреца. Он радостно обнял Моисея, а потом уселся рядом, напевая веселую мелодию и помогая себе похлопыванием по коленям.
       Стоило Моисею на миг отвернуться, чтобы замыслиться над диковинным появлением, обычно такого сдержанного Мудреца, как все вокруг изменилось. Солнечный свет померк, сменившись густым полумраком тронного зала. Моисей стоял в самом центре перед грозным Сети, который коротко отдавал приказания Везиру. Откинувшись на высокую спинку трона, фараон барабанил по резным подлокотникам, поочередно сжимая пальцами хищные морды львов, и гневно поглядывал на Моисея. Тому стало опять не по себе. Сети безмолвно шевелил губами, а затем яростно взметнул руку, жестом приказывая Моисею убираться прочь.
      Моисей повернулся в направлении, куда указывал фараон, и мир во второй раз изменился, как-то несмело съежившись, уступив место непроглядной тьме. Только в самом центре пылал костер, у которого сидел, опершись на посох, Иофор. Моисей устроился рядом, и уставился на огонь. Длинные языки пламени причудливо изгибались и извивались, изредка выстреливая вверх снопы искр. Казалось, что огонь живет собственной жизнью, подчиняясь одному ему ведомому ритму. Алые, желтые и синеватые отсветы сменяли друг друга, то вздымаясь в высоту, то прижимаясь к самым углям.
      И вдруг Моисей почувствовал этот ритм. Ритм, будораживший душу и звавший вперед. В такт которому Мудрец хлопал себя по коленям, Сети барабанил по позолоченным львам, а огонь танцевал в ночной тиши. Все три эпизода объединялись общей целью и подсказывали решение!..
      Открыв глаза, Моисей знал лишь одно - Мудрец одобрил план исхода еврейских рабов в Синайскую пустыню. Что это не будет просто, свидетельствовал уставший и потрепанный вид Мудреца. Но счастливая улыбка на лице внушала надежду, что все закончится хорошо.
      А вот две другие встречи были совсем непонятны. При чем здесь разговор с Сети? А с Иофором? Что хотел подсказать внутренний Бог?
      Моисей попробовал рассуждать логически. Он перебрал все возможности, но ничего стоящего не нашел. Вроде и идей много, но ни одна никуда не ведет.
      Через час мучительных раздумий Моисей отступил. Он уже вставал, чтобы небольшой прогулкой размять затекшие ноги, когда в голове вдруг промелькнула какая-то важная мысль. Моисей замер и осторожно принялся разматывать клубок дум назад. Он упорно искал кончики затерявшихся мыслей, пока не схватил ту, которая почему-то показалась значимой. Моисей с удивлением отметил, что найденная мысль оказалась совсем простой: в предыдущий раз внутренний мир тоже обратился к истории, показав ему Мариам и напомнив ее последние слова! Так может и здесь, следовало вспомнить последние слова, что ему довелось услышать от Сети и Иофора?
      Моисей возбужденно опустился на землю. Как всегда в моменты поиска решений, стоило нащупать верную тропу, как в душе просыпался нетерпеливый азарт хищника, идущего по следу и уже чующего жертву. Глаза бегали из стороны в сторону, щеки пылали огнем, губы растягивались в улыбке, но Моисей ничего не замечал. Он несся вперед, подобно большой тростниковой лодке с огромным парусом, подгоняемой попутным ветром. И стоило только кораблю замедлить ход, как впереди появлялась одна, а то и несколько других лодок. Моисею оставалось выбрать, на которую перескочить, чтобы мчаться дальше к далекому берегу решения, уже проступавшему в сплошном тумане неопределенности.
      С Иофором все оказалось просто. Его последними словами были: 'Ищи точку опоры. Найди ее, приложи Силу и добьешься, чего желаешь'. Значит, предстояло найти точку опоры - отыскать в логике фараона то, на что он, Моисей, сможет упереться, словно рычагом, чтобы стать во сто и даже тысячу раз сильнее. Только где ее найти? Какую слабость прячет фараон? Чего боится всемогущий повелитель Египта?
      Моисей понимал, что ответ следует искать в разговоре с Сети. И переносить, как в видении, в новый тронный зал, к Рамсесу. Вот только какими были последние слова Сети, обращенные к Моисею? Что-то наподобие: мол, попробуй моей царской воле еще хоть раз не подчиниться. И что же? Он и сейчас не подчиняется. Неужто этого фараон боится? Нет, не может быть. Как других заставлять приказы исполнять, их с Рамсесом еще в детстве научили. Значит что-то другое. Может то, что Сети перед этим говорил? Но что это было, что?
      Память крепко хранила тайны. Моисей все ходил вокруг да около, не в силах достучаться до дальних укромных уголков прошлого. Это было так обидно: до берега оставалось рукой подать, когда ветер сменил направление и погнал лодку прочь, назад в туман незнания. И только когда Моисей, совсем приуныл и почувствовал бессмысленность всей затеи, он вдруг вспомнил! Ведь десять лет назад Моисей точно также отчаялся, дрожа от страха перед Сети, когда тот сгоряча бросил: 'А может ты ...'.
      
    ***
      
      - Моисей, если ты опять пришел с мыслями о еврейских рабах, я с тобой разговаривать не стану.
      - Нет, повелитель, - Моисей склонил голову, всем видом показывая смирение и покорность. - Стало мне известно о заговоре, что против твоей власти направлен. Но об этом я буду только с глазу на глаз с тобой говорить.
      Рамсес мрачно посмотрел на Моисея, прикидывая что-то в уме, и после короткой паузы сделал знак всем удалиться. Слуги торопливо зашумели, поспешно покидая тронную залу. Проводив тяжелым взглядом Везира, шедшего последним, Рамсес развернулся к Моисею:
      - Говори!
      И опять возникло чувство, что это уже однажды происходило. Сети точно также коротко бросал это слово. 'Говори!' Жестко и властно. Рамсес обладал всеми задатками успешного правителя. Только в прошлый раз, десять лет назад, Моисей нервно оправдывался, опустив голову в землю и глотая слова от испуга. А сейчас он свободно стоял, расправив плечи, и спокойно глядел в глаза грозному фараону.
       - Рамсес, мы знаем друг друга очень долго. Знаем настолько близко, что ты сразу почувствуешь, говорю я правду или лгу. Просто слушай сердце. Я расскажу, что мне известно. А ты попробуй посмотреть на это со стороны.
      Рамсес опять нахмурился - не привык фараон слушать указания других людей. Моисей поспешно перешел к делу:
      - Когда-то давно, в одном государстве случилось великое множество разных напастей и бедствий. Четыре года неурожая сломили дух простых людей. И тогда правитель решил продемонстрировать силу, воспользовавшись древним законом, предписывавшим убить всех младенцев...
      Рамсес резко вскочил, не желая внимать дерзким речам, но Моисей просительно остановил его открытым жестом руки:
      - Рамсес, прошу тебя, дослушай. Меня и свое сердце. Тогда и решишь - казнить или миловать.
      Слова подействовали: фараон опустился назад, по-прежнему гневно хмурясь.
      - Совершить столь жестокое деяние правитель той страны доверил самым верным военным отрядам. Которые все в точности исполнили. Месяц стоял стон над землей, и не было селения, в котором люди не проклинали бы жестокого правителя.
      Моисей повысил голос, и тот зазвенел, гулко разносясь по огромному залу:
      - К сожалению, проклятия подействовали и на преданных воинов. Совсем нелегко было беззащитных детей в крови топить. Некоторые сразу зароптали. А у других только после убийства смертного, что-то внутри сломалось. И когда они через месяц назад вернулись, в глазах у всех горел огонь зловещий.
      Моисей остановился - каменная маска постепенно сходила с лица Рамсеса, сменяясь горькой озабоченностью, столь естественной для простых людей и совсем не характерной для могущественных правителей.
      Моисей продолжил тихим голосом - почти шепотом:
      - Правитель хорошо знал, что войско следует в послушании страхом и поощрением держать. Да только какой страх придумать на них, преступивших ужас детоубийства? И явственно видел он, как все святое внутри поправ, воины, такие верные совсем недавно еще, не могут перед соблазном устоять самим суд вершить, ни чьим указам не подчиняясь.
      Рамсес по-прежнему хмурился, но теперь совсем по-другому. И Моисей видел уже не решимость, а скорее растерянность, в глазах правителя:
      - Задумался тогда крепко фараон, измену явную замечая. Начал вспоминать, кто идею подсказал Заветом старинным воспользоваться. Кто посоветовал власть кровью младенцев укрепить. И пришли тогда в голову первые слова Везира мудрого, еще год назад произнесенные. А потом каждый день повторяемые. Что, словно яд змеиный, решимость фараона изнутри подтачивали, к решению, смертельному для него, подталкивали.
      Рамсес вскочил с места и зашагал из стороны в сторону перед троном. Он совсем не заметил замены правителя на фараона, увлеченный рассказом Моисея. А тот опять повысил голос:
      - Да только поздно было. Вся тяжесть убийства тысяч детей на фараоне пятном несмываемым лежала. А Везир уже не спешил на помощь советами мудрыми. А все больше и больше времени с войсками проводил.
      Моисей опять сделал паузу и обратился прямо к фараону, глядя в широкие глаза:
      - Говорят, в той стране на смену старой династии пришла новая. Хотя может, и сочиняют все...
      Рамсес тяжело смотрел на Моисея. В душе фараона шла непростая борьба. А Моисей теперь был полностью уверен, что слова Сети, брошенные сгоряча, на самом деле оказались хорошей точкой опоры. 'Может, ты и вовсе на мое место метишь?' - крикнул тогда взбешенный фараон. Только этого и боялись всемогущие правители. Слишком уж хорошо помнили, как родоначальники их собственных династий к власти пришли. Вот и видели во всем угрозу заговора...
      Самые разные чувства отображались на лице у Рамсеса. А тот и не думал их скрывать перед Моисеем. Наконец фараон кивнул головой:
      - Два условия. Во-первых, у тебя есть ровно пять дней. В ночь на шестой - армия получит приказ. Во-вторых, ни одна живая душа из рабов не должна узнать о Завете Аменемхата. Если ты хоть кому-нибудь проговоришься, армия получит приказ тотчас же.
      - Но Рамсес! За пять дней мне не успеть убедить весь еврейский народ! Мне нужен, как минимум, месяц.
      - Пять дней, Моисей. У тебя есть ровно пять дней. И ни слова о Завете...
      
    ***
      
      Сильный ветер налетел снизу из долины, смахнул со скал красную пыль, растрепал ветви тернового куста. Мелкие камешки поднатужились, но не удержались на месте, зашуршали вниз по склону. Камни побольше вцепились в землю, сопротивляясь пронзительным порывам. А ветер и не думал стихать. Казалось, полуденному вихрю понравилась эта игра. Он принялся налетать слева и справа, пытаясь расшатать валуны, оторвать от скалы, чтобы потом весело катить до самого обрыва. Некоторые сдавались после двух-трех толчков и навсегда уносились в глубокую пропасть, другие держались изо всех сил. Через пару минут все легкие камни лежали на дне ущелья. Остальные не желали срываться, и беспечному ветру сразу же наскучило это занятие. Одно дело, когда результат сразу виден, и совсем другое - когда ради каждого нового валуна напрягаться изо всех сил надобно.
      Только старым утесам не было никакого дела до глупых игр молодежи.
      Моисей резко оборвал рассказ. Осия ничего не заметил. Он сидел, покачиваясь, будто в глубокой молитве, не видя и не слыша ничего вокруг. Одними губами Навин повторял:
      - Как же так? Как же так?
      Моисею не нужно было ничего объяснять. Он хорошо понимал, какая буря бушует в душе молодого вождя. Вмиг рушилось все, во что он верил с детства. Совсем не просто осознать, что не было жестокого избиения младенцев беспощадным фараоном. Десять Божьих кар оказались делом рук природы и неразумных людей. Евреи ушли с плодородных земель, орошаемых великим Нилом, не в поисках свободы, а чтобы спасти жизни тысяч детей.
      Стоял жаркий полдень, и они давно спрятались от солнца за высоким валуном. Раскаленный воздух подрагивал знойным маревом. Даже природа благоприятствовала планам Моисея.
       Весь мир Осии разваливался в прах, но Моисею нужно было больше. Ради этого он приготовил небольшое представление.
       Моисей резко хлопнул в ладоши, возвращая ученика к жизни, а сам, словно ни в чем не бывало, продолжил говорить. Осия очнулся, глаза пробежали по кругу и остановились на Моисее.
       Тут Моисей внезапно замолк на полуслове и уставился вдаль. Взгляд его бесцельно заблуждал по далеким вершинам точь-в-точь, как до этого у Осии. Теперь уже ученик напряженно следил за наставником.
       - Учитель, что происходит?
       Моисей предостерегающе взметнул руку, требуя тишины. По лицу пробежало напряжение, старый вождь весь подался вперед, пытаясь услышать что-то очень далекое.
       Осия встревожился не на шутку. Не бывало еще, чтобы Моисей сидел вот так молча и сосредоточенно: брови сдвинуты вместе, лоб изрезан морщинами, глубокими, словно мадиамские долины, глаза пристально глядят в одну точку. Казалось, Моисея нет рядом, наставник находится в совсем другом месте.
       'Это он во Внутренний Мир погрузился', - осенило вдруг Осию. Но Моисей всегда рассказывал, что путешествия там приятные и спокойные. Что же так взволновало старого вождя, что он весь окаменел? Видать, стряслось что-то очень серьезное.
       Дальше все произошло очень быстро: только что Моисей сидел неподвижный, а через миг уже стоял на ногах и тряс за плечо Осию.
      - Осия, скорее. Стало мне ведомо от Господа, что народу нашему грозит опасность смертельная!
      Ученик тотчас вскочил. Волны напряжения теперь исходили и от него.
      - Что случилось?
      - Некогда объяснять. Вот, отнеси это вниз, в долину, Аарону. - Моисей в спешке нацарапал бронзовым ножом несколько загадочных иероглифов на плоском камне, послание тотчас оказалось в руке ученика. - Передай, что мне сразу нужен ответ. Сразу. Иначе будет поздно. Справишься?
      Молодой вождь только кивнул в ответ.
      - Осия, - Моисей положил руку на плечо молодого спутника и озабоченно взглянул в глаза, - ты должен вернуться с ответом через два часа, пока тень куста не дошла до желтого валуна. Иначе будет поздно. Ты понял?
      - Да, учитель, через два часа.
      - Беги, не теряй времени!
      Осия припустил вниз, перескакивая с камня на камень и помогая руками удерживать равновесие. Издалека казалось, что гигантская птица несется по склону, взмахивая крыльями и рискуя сломать шею...
      Два часа! У него всего два часа! Наверняка случилось что-то ужасное, иначе Моисей не был бы так встревожен. Что это может быть? Новое нашествие амморитян? Или буря, несущая потоки воды и грозящая превратить долины в бурлящие реки? А может, они прогневили Господа, и тот решил наслать одну из напастей, подобно обрушившимся на Египет? Но ведь теперь он знает, что это не было делом рук Господа! А раз так, значит, Моисей не являл всем могущество Господа в схватках с языческими волхвами! А-аа, некогда думать, скорее, скорее, с камня на камень, рискуя подскользнуться, сорваться, слететь. К счастью, сейчас не ночь, и он хорошо видит. Вот сыпятся камушки под неуверенно поставленной ногой, нужно ловко перепрыгнуть на тот валун побольше и продолжать, продолжать бежать все быстрее и быстрее. Ведь отпущенные их народу два часа истекают так скоро!..
      В сотне шагов от Осии Моисей медленно опустился на землю. Это был самый опасный момент. От которого зависел успех всего задуманного.
      Нет, Моисей не беспокоился за здоровье ученика. Тот вырос в горах, а теперь, влекомый вперед словами учителя и страхом за судьбу израильского народа, думал только о скорейшем исполнении приказа, дозволяя телу действовать инстинктивно. Опасность заключалась в другом. Узнав правду о причинах исхода из Египта, Осия мог пойти дальше в своих мыслях и разувериться во всем, что с детства считал святым и незыблемым. В заповедях Господних, в роли старого вождя. Снять ореол божественности с него, Моисея, было необходимо, иначе Осия никогда бы полностью не повзрослел, всю жизнь чувствуя неполноценность рядом с пророком-Моисеем. Но подвергать дальнейшим ударам неокрепшее сознание молодого ученика еще слишком рано.
      Моисей знал только один способ избавления от тяжких мыслей - такую же тяжелую физическую работу. Он отправил ученика в изнурительную гонку по жаре лишь затем, чтобы хоть на пару мгновений отключить юный разум. А затем вложить в Осию необходимые знания еще до того, как мозг вернет контроль над сознанием и телом...
      
      Через сотню с небольшим минут Осия, протянув камень с ответом Аарона, упал на землю в полном изнеможении, жадно хватая распахнутым ртом горячий воздух и не сводя глаз от тени высокого куста, что застыла в полулокте от валуна. Осия лежал на боку, подтянув колени к груди и зажимая руками живот, готовый вывернуться наизнанку. Пот покрывал лоб, поблескивая искорками на ярком солнце, рубаха промокла насквозь, а влажные черные волосы разметались в стороны, прилипнув ко лбу тонкими прядями. Глаза то открывались, то закрывались, все тело мелко вздрагивало, словно выводя из себя нечеловеческую нагрузку.
      Моисей понял, что все готово. Он присел на корточки рядом с тяжело дышащим учеником и тихо заговорил:
      - Пока я не могу рассказать, что написал на камне, и какой ответ пришел от Аарона. Еще рано, ты узнаешь через пару дней. Главное - ты справился, и теперь все будет хорошо.
      Осия лежал с закрытыми глазами. Но Моисей знал, что именно в такие моменты человек крепче всего запоминает услышанное. Внешние барьеры разрушены, Моисей говорил напрямую с душой Осии.
      - Сейчас важно другое. Помнишь, Осия, как Иофор говаривал? Ищи точку опоры! Найди ее, приложи Силу, и все станет возможно. Суди сам: если бы я утром сказал, что всего за два часа нужно преодолеть расстояние в тридцать тысяч локтей по крутым горным склонам, когда солнце стоит в зените, поверил ли бы ты?
      Дрожь пробежала по телу Осии. Моисей довольно кивнул: ученик все слышал.
       - Нет, ты бы рассмеялся и при всем почтении ко мне, подумал, что старик, похоже, из ума выжил. А сейчас ты лежишь здесь, как живое доказательство того, что стремглав пронестись вверх и вниз по горе на самом солнцепеке за два часа возможно!
       Веки вздрогнули, глаза уставились прямо на Моисея.
      - Осия, в твоей душе идет непростая борьба. В одночасье исчезают вещи, которым ты верил долгие годы. Сейчас на том месте образуется пустота. Не бойся. Созерцай ее, и ты услышишь Бога. Настоящего, скрытого в тебе самом. Тогда поймешь, что это не седобородый старец, трубящий с небес. А мудрый и веселый собеседник, который знает все на свете и способен дать правильный совет в любом деле. Но для этого, Осия, вначале нужно создать пустоту. Иначе Господу будет негде появиться.
       - Сейчас лежи и отдыхай. Созерцай пустоту, погружайся в нее. Ищи Бога, и ты обязательно найдешь его внутри себя.
      - Осия, и последнее. Я собираюсь многое рассказать тебе за те шесть дней, что нам суждено провести вместе здесь, на вершине горы. Я хочу, чтобы эти шесть дней ты по-прежнему доверял мне. Тогда узнаешь ответы на вопросы, что мучают тебя. Как удалось евреям выйти из Египта? Был ли на самом деле переход через Чермное море? Кто, когда и зачем придумал легенды о божьих карах, обрушившихся на Египет?
      - Пройдет шесть дней, и ты будешь знать все. Слушай своего Бога. Верь и получишь все ответы. Даже о тебе самом. Тебе наверняка интересно, какую точку опоры я нашел, чтобы заставить тебя сделать то, что всего два часа назад казалось немыслимым...
      
      
      
      Глава Пятая. Используй Силу людей!
      
      
    Я Господь, и выведу вас из-под ига Египтян,
    и избавлю вас от рабства их, и спасу вас мышцею простертою и судами великими;
    и приму вас Себе в народ и буду вам Богом...
      
    Книга Исхода, гл.6, 6-7
      
      
      Первый день из отпущенных фараоном пяти подходил к концу, а Моисей не приблизился к цели ни на шаг. И сделано было как будто немало, а результат отсутствовал напрочь.
      А ведь начиналось все совсем не плохо.
      С раннего утра Моисей отправился на поиски. План действий возник, как бы сам собой. Накануне он напряженно размышлял до поздней ночи, но, так ничего толкового не придумав, с тяжелой головой отправился спать. Сон был долгим и на удивление глубоким. А когда утром проснулся, в голове четко оформилась простая мысль - для начала необходимо найти Мариам. Мысль настолько очевидная, что даже удивительно, как вчера Моисей ее не заметил. Ведь через Мариам он мог найти остальных евреев. А затем, во время коротких встреч, убедить Патриархов и Старейшин покинуть Египет и уйти на поиски лучшей жизни.
      Моисей хорошо представлял, куда им предстоит направиться. Горная Мадиамская страна могла послужить отличным убежищем для тысяч рабов, подобно тому, как десять лет назад стала второй родиной для него. Кроме того, что у него оставались там жена и сын, Моисей исходил из прагматических умозаключений. И климат похож на египетский, и люди приветливые, а главное - никаких договоров о выдаче беглых рабов. Хотя и было у Моисея слово, данное фараоном, но внутренне чувствовал - не стоит надеяться на долговечность обещаний, вырванных Силой через точку опоры.
      Так размышляя, он добрался до тенистой части Уасета, где любили жить государевы люди, что побогаче. Моисей с удивлением узнавал эти места - будто и не было десяти лет, будто только вчера с Мариам бродили здесь, держась за руки. Под этой финиковой пальмой он впервые обнял возлюбленную, а под этим гранатовым кустом, скрывшись от посторонних взглядов, они частенько подолгу целовались. На душе по-прежнему теплилась светлая грусть.
      Подойдя к знакомому дому, Моисей осмотрелся по сторонам и окликнул, проходившего мимо раба.
      - Эй, послушай-ка.
      - Да, господин?
      - Десять лет назад здесь жил сын верховного жреца Бакенхонсу. А в услужении у него состояли рабы-евреи. Среди них молодая служанка Мариам. Может знаешь что о ней?
      - Нет, мой господин. Этот дом принадлежит одному из государевых писарей. А рабов-евреев тут давно уже нет. Когда мои хозяева пять лет назад сюда переселились, ни Мариам, ни других израильтян здесь не было.
      Моисей благодарно кивнул, отпуская раба. Этого стоило ожидать. Не мог же он, наивный, полагать, что за десять лет совсем ничего не изменилось. Ладно, на этот случай был запасной план. Моисей бегом направился к дворцу фараона.
      Стража его уже знала и пустила вовнутрь без колебаний. Быстро разузнав, где находятся рабочие покои писцов, Моисей через четверть часа давал задание молодому учетчику.
      - Надобно мне отыскать, кому сегодня принадлежит молодая рабыня Мариам, что десять лет назад роду Бакенхонсу прислуживала. И поскорее.
      Писец молча протянул папирус и чернила. Моисей на секунду задумался, вспоминая долгие часы, проведенные за изучения тайн иероглифического письма. Потом решительно взял кисточку, и даже сам удивился, как проворно пальцы вывели три знака. Все же память тела - сильнее времени!
      На лице писца тотчас проступило уважение. Кто-кто, а он сразу умел распознать положение человека по почерку. Такой утонченный стиль письма был доступен только членам семьи самого фараона!
      - Мой Господин, - учтивость сквозила и в словах, и в почтительно склоненном теле, - к моему большому сожалению, на поиски рабыни уйдет, не меньше недели. Судите сами: вы написали имя Мариам идеальным способом, расположив иероглифы в виде законченного прямоугольника. Менее искусные писари сделали бы это так, или даже так, - на листе папируса появилось еще две надписи, сложенные из совершенно других иероглифов.
      - Поэтому нам придется искать все три варианта. Вторая сложность заключается в том, что, как вам, несомненно, известно, каждый хозяин вправе дать купленной рабыне новое имя. Которое тоже может быть написано по-разному. Мы будем вынуждены начать со свитков десятилетней давности. И всякий раз, находя запись о рабыне, следить, не была ли она позднее переименована. И даже если мы приступим тотчас (что я естественно намереваюсь сделать) и привлечем трех опытных помощников, для просмотра всех записей нам понадобится, в лучшем случае, одна неделя.
      Моисей горько вздохнул - неделя, десять дней . А есть всего пять. На то, чтобы вывести рабов, а не только отыскать Мариам! Второй раз за сегодняшнее утро он терпел неудачу!
      
    ***
      
      Оставалась последняя ниточка. Оборвись она, и у Моисея не было бы иного выбора, кроме как отказаться от безумной затеи. Или выйти на центральную площадь и спрашивать каждого встречного, не знакома ли Мариам из еврейских рабов. Моисей жестко усмехнулся - пока оставались разумные варианты, следовало использовать их до конца.
      В руках он сжимал кусок папируса - последнюю услугу почтительного писца, желавшего помочь высокому гостю. С выведенными именами и адресами всех родственников Бакенхонсу, проживавших в Уасете. Оставался шанс, что Мариам не продали - и тогда она служила кому-то из них.
      После того, как хозяева по первым двум адресам из списка не очень любезно выпроводили Моисея, не желая рассказывать ничего лишнего любопытному незнакомцу, он решил поменять тактику. Далее Моисей пользовался проверенным методом: найдя указанный дом, ждал появления одного из местных рабов и от того получал ответы на вопросы.
      Моисею, наконец, повезло, когда в длинном списке оставалось всего три непроверенных адреса.
      Встреченный молодой раб, после упоминания о Мариам, почему-то остановился и подозрительно уставился на Моисея. Крупная голова неуклюже покачивалась на тонкой шее, венчавшей невысокое тело, отчего юноша напоминал богиню Хатгор, поддевшую рогами солнце. Курчавые волосы торчали непослушными вихрами во все стороны так, что голова казалась еще больше. И хотя парень изо всех сил старался выглядеть старше, крупные прыщи на щеках свидетельствовали, что ему вряд ли больше двадцати лет. Заметив оценивающий взгляд Моисея, юноша расправил плечи и еще сильнее вытянул шею.
      - А зачем она тебе? - такого непочтения Моисей уже долго не встречал у рабов. От неожиданности он даже не нашелся, что сразу ответить.
      Раб продолжал напряженно всматриваться в лицо Моисею, будто вспоминая что-то важное.
      - Повернись, чтобы я видел твой профиль, - вдруг скомандовал дерзкий юноша.
      Моисею стало смешно - раб, отдающий приказания господину! Но возникло предчувствие, что на этот раз удача рядом, и Моисею совсем не хотелось ее вспугнуть. Поэтому, спрятав внутреннюю улыбку, он с серьезным видом повернулся к рабу боком.
      Тот еще с полминуты пристально глядел на Моисея, а потом удовлетворенно кивнул.
      - Вроде, так. Ты ведь - Моисей, да? А я - Аарон, - в голосе раба по-прежнему не было и тени почтения.
      Моисей почувствовал, как вспыхивает весь изнутри - Аарон, кажется, именно так звали младшего брата Мариам! В свое время она частенько рассказывала о непоседливом и независимом юноше, доставлявшем множество хлопот. А если это так, то Мариам где-то здесь!
      - Значит, ты знаешь, где находится твоя сестра? Вы, как и раньше, живете вместе?
      Во взгляде юноши впервые промелькнуло удивление.
      - Она тебе обо мне рассказывала? Интересно, а я думал вы ни о чем, кроме своей любви, не были способны говорить. Ладно, пошли за мной. Проведу тебя, так и быть.
      Шли молча. На языке у Моисея вертелись тысячи вопросов, но, немного подумав, он решил оставить их при себе. О чем спрашивать? Изменилась ли Мариам? Аарон все равно толком не скажет, а он скоро сам увидит. Помнит ли она его? Ясно, что помнит, если даже ее брат Моисея узнал. Как живется им? На такой вопрос обычно отвечают вежливым 'хорошо'.
      И все же, когда внутренним чувством Моисей ощутил: все - почти пришли, он не выдержал и прервал молчание:
      - Аарон, скажи, а зачем тебе был мой профиль?
      - Чтобы убедиться, что ты - Моисей. Я ведь всего раз вас вместе с Мариам видел - когда вы за гранатовым деревом целовались. И тогда сумел только со стороны тебя рассмотреть.
      Уже перед самым домом Аарон задумчиво добавил:
      - Интересно, а она в обморок грохнется или нет?..
      
    ***
      
      Женщина стояла спиной, но Моисей все равно понял - она. Дрожь пробежала по телу, и каждый волосок встал дыбом. Моисей осторожно приблизился. И в этот момент Мариам обернулась.
      Словно во сне, где все происходит в тысячи раз медленнее, чем в реальной жизни. Моисей смотрел на собранные в пучок волосы на затылке, на рано поседевшие виски, на морщины вокруг глаз, на высушенную жарким солнцем кожу. А в ответ глядели два живых черных глаза - до боли знакомых и родных. Моисей вдруг отчетливо понял, что внутренний мир не лгал. Мариам действительно постарела.
      Его первая любовь сделала шаг вперед, покачнулась (сзади раздался возбужденный выдох Аарона), но, опершись о стену, устояла на непослушных ногах. По-прежнему не отрывая взора от темных глаз, Моисей спешно подхватил Мариам на руки.
      - Ты вернулся?.. Как и обещал... Моисей, ты пришел за мной... Столько лет я ждала. Все вокруг смеялись, утверждали, что ты меня давным-давно позабыл. Но я ждала и верила... И ты пришел. Моисей!
      Голос Мариам звучал так слабо и так щемяще знакомо. Моисей нежно гладил длинные волосы, что еще десять лет назад блестели ночной чернотой, а теперь во всю расчерчивались седыми прядями. Мариам тяжело дышала, не отрываясь от него, словно не желая выпускать вновь обретенное счастье.
      Что ей сказать? Как объяснить, что старой любви больше нет? Что его ждут в далекой стране жена и сын? И он ни за что не вернулся бы в Египет, не воскреси Рамсес кровавый Завет Аменемхата? Как лишить Мариам последней надежды?
      Моисей не находил нужных слов. Все, что повторял по несколько раз на день последние две недели, вдруг испарилось и показалось таким мелким и несущественным. Он еще раз вздохнул и, чуть-чуть отстранившись, взял лицо Мариам в ладони. Оставалось говорить только правду. Или ту ее часть, которую Мариам была готова воспринять.
       - Мариам, возлюбленная моя. Я здесь из-за тебя и из-за всех еврейских людей. Все эти годы я думал над твоими последними словами. Что ты не можешь покинуть страну без отца и матери, без брата и остальных родных. И я пришел исполнить данное обещание. Вывести вас из рабства, дать свободу всему еврейскому народу.
       Мариам недоуменно смотрела на него. Не этих слов ожидала она услышать после долгой разлуки. Но Моисей очень нуждался в ее помощи. Без этого план, как предотвратить кровавую бойню, не имел никаких шансов на успех. Моисей еще раз заглянул в бездонные глаза и решил повременить со всей правдой. Он нежно обнял Мариам и произнес:
      - У нас еще будет время обо всем поговорить, но сейчас нужно спешить. Фараон дал всего пять дней, чтобы убедить всех евреев покинуть Египет и обрести свободу в дальних странах. Мне нужна твоя помощь. Я ведь могу на тебя рассчитывать?
      Мариам опять задрожала и еще теснее прижалась к Моисею. Казалось, она ничего не воспринимает. Но маленький кивок подтвердил, что, не смотря на потрясение от неожиданной встречи, Мариам услышала слова Моисея...
      
    ***
      
      Облизав пересохшие губы, Моисей сделал шаг вперед. Три десятка пар глаз из рода Рувима пристально следили за каждым вздохом.
      Мариам на самом деле помогла. Она сумела договориться с патриархами одного из древних родов и организовать вечером встречу Моисея со старейшинами и членами совета Рувимова колена. Собрание проходило на краю города, на постоянно засыпаемом песком поле, где одиноко высился, перекошенный жертвенный алтарь. Дабы не допустить религиозных бунтов, фараон давал время от времени разрешения иноземцам на справление их обрядов. По египетским законам на таких собраниях должен был присутствовать и кто-то из верховных египетских жрецов - для предотвращения наведения порчи на Египет, насылания проклятий на фараона и просто подготовки заговоров против существующей власти. Когда-то давно наблюдение за иноземными жертвоприношениями считалось почетной обязанностью и входило в курс обучения высших египетских жрецов. Но в последнее время, то ли у жрецов забот прибавилось, то ли просто лень было каждый день на край города таскаться - то с ливийцами, то с нубийцами, то с израильтянами - потому кроме Моисея и рабов никого у алтаря не было.
      Кровь почему-то шумела в висках, мешая сосредоточиться.
      - Друзья, - начал он голосом, который ему совсем не понравился. Высокий и фальшивый, словно у молоденького жреца Изиды. Пришлось остановиться и откашляться вдоволь. Вместо улыбки, Моисей явственно почувствовал, будь он неладен, оскал шакалий. Тщательно подобранные слова путались на языке, нарушая плавный поток мыслей, словно запруда на быстрой горной реке. И как вода, в поисках выхода поднимается из берегов, так и Моисей почувствовал, как в нем нарастает злость, от этого внезапно напавшего косноязычия.
      Он резко взмахнул рукой, рубанув ладонью сверху вниз, так что люди, стоявшие поблизости, шарахнулись в стороны. Моисей широко улыбнулся - от этого невольного жеста исчезли и злость, и волнение. Вернулась привычная уверенность в себе. А также предчувствие, что все будет хорошо.
      Продолжая сиять глазами, Моисей обвел взглядом израильтян. Простые открытые лица. Людей, которые привыкли повиноваться приказаниям и работать с утра до вечера. С которыми и говорить надобно только так: просто да понятно.
      - Хочу вопрос один задать, - начал спокойно Моисей. - Ведомо ли вам, что случается, если кто из рабов от хозяина сбежать решится?
      Мрачноватая тень пробежала по лицам собравшихся людей: знали, хорошо знали. Не раз такое на памяти случалось. А вот отвечать не спешили, не понимая пока, что за человек такой странный стоит перед ними и чего ожидать от него следует. В богатых одеждах с чудным выговором чужеземным, но со взглядом вроде приветливым. Моисей надеялся, что простым вопросом удастся снять напряжение первой встречи, но все упорно молчали.
      - Неужто смельчака меж вами не найдется? - Моисей лихорадочно соображал, что предпринять, если никто не отзовется.
      - Известно что - фараон отряд во главе с Сотником за беглецом высылает, - раздался вдруг звонкий голос.
      Моисей удивленно отыскал глазами говорившего. А тот стоял красный, словно заходящее солнце, под пристальными взглядами рабов, и яростно тер прыщи на щеке.
      Аарон! Спаситель! Моисей был готов обнять парня, который второй раз за сегодняшний день выручал его. А ведь он вроде из совсем другого рода! Что же тогда здесь делает? Но времени решать эту загадку не было.
      - Истинно так, отряд на дорогах засады устраивает, и колодцы в округе проверяет, не спрятался ли где беглец отчаянный. А если поймают, ждет его участь незавидная - дают палок в тройном размере и на три месяца на цепь сажают. Это, коли он за границы Египетского царства выбраться не успел. А ежели раба беглого Ханаанейский или, скажем, Нубийский царь выдает фараону, то вдобавок раб языка лишается.
      Многочисленные кивки подтвердили, что истину ту все хорошо знают. В то же время Моисей ловил все больше и больше недоуменных взглядов, бросаемых украдкой. Не ясно подневольным людям было, с чего это знатный незнакомец речи такие ведет, что из уст хозяев слышать ни разу не приходилось.
      - А хотите, скажу вам, почему с рабами беглыми так жестоко обходятся? Боятся фараон и прочие вельможи знатные, что узнай вы всю правду о жизни в странах, что за морями да пустынями расположились, ничто вас больше на месте не удержит.
      - А что такого в жизни той, коли сам фараон правды боится? - выкрикнул рослый раб, стоявший чуть в стороне.
      - В тех странах людям рабство неведомо. Вырастают они свободными - и сами решают, что делать, на ком жениться, с кем жить. Никто не может их заставить под палящим солнцем глину месить. Или детей навсегда отбирать, продавая за дебен серебра. Сами себе они хозяева. Фараон и остальные знают, что раз той свободы вкусив, рабу уже никогда не забыть. Потому и держат на цепи, чтобы опять не бежали. Потому и лишают языка, чтобы остальным правду о свободной жизни не поведали.
      Моисей почувствовал азарт. У него получалось! Получалось! Все лица были обращены к нему, напряженно внимая каждому слову.
      - Когда вы были маленькими детьми, то искренне верили, что этот мир создан только для вас. Вы были в нем самыми особенными и неповторимыми. Солнце всходило и двигалось по небу - потому что вам так хотелось. Ночь наступала, чтобы вы могли отдохнуть. Пальмы зеленели, чтобы вам было прохладно играть в тени.
      - Но что случилось потом? Вас принялись убеждать, что все это неправда. День за днем, год за годом. Что ваше предназначенье - работать на хозяев. Что ваше существование - не радость от каждого прожитого дня, а цепь унижений и наказаний. Что вы не можете сами определять свою судьбу - вправе решать только хозяин. А вы - лишь песчинки в огромной пустыне, капельки в безбрежном море. Ваша жизнь не имеет ценности. Всегда может прийти хозяин и забрать ее. А вам суждено лишь смиренно склонять голову, терпеливо снося страдания да непосильную работу!
      Лица рабов светлели и прояснялись, Моисей все больше чувствовал, как страстные слова зажигают искры в душах простых людей, стоящих перед ним.
      - Друзья, позвольте задать вопрос. Каковы первые мысли, когда вы просыпаетесь утром? Вы благодарите новый день, что приносит столько возможностей? Или опять с тяжелым сердцем думаете об опостылевшей работе, что ждет на полях и стройках?
      Еще чуть-чуть и дело будет сделано! Он сможет, он справится!
      - Я знаю, как можно все изменить. Как сделать так, чтобы каждый день был наполнен радостью и созиданием. Забудьте, чему учили вас отец и мать. Забудьте о мудрых словах Старейшин. Послушайте свое сердце. И вы сами поймете, что нужно делать. Ведь ответы на все вопросы находятся внутри нас. Главное избавиться от всего наносного, всего чужого, что закрывает от нас самих истинные желания. Расчистить завалы и увидеть собственными глазами свой Путь, узнать свое Предназначенье...
      Увлекшись восторженными словами, Моисей не заметил, что настроение между рабами резко изменилось. Вернулась былая настороженность, исчезли открытые улыбки. Неужели он сделал что-то не так? Неужели где-то допустил ошибку?
      Все выяснилось быстро. Воспользовавшись паузой, пока Моисей недоуменно смотрел по сторонам, вперед выступил статный пожилой человек и, обернувшись к сородичам, властным голосом патриарха произнес:
      - Я думаю, мы слышали достаточно. Чужестранец красиво говорил о дальних странах, о свободе, которая там ждет. Но никто из нас никогда не забудет заповеди предков, не откажется от завещанных ими обычаев. Ведь только традиции держат нас вместе уже несколько сотен лет, не давая распасться на отдельные части. Только благодаря тому, что чтим память предков, а также уважаем решения Старейшин и Патриархов, мы можем называться единым израильским народом. Мы не намерены отказываться от древних заветов ради призрачных идей о свободе в чужих странах. Да, мы не всегда счастливы, не всегда можем позволить себе все, что хотим. Но мы живы. Каждый вечер имеем еду на столах и воду в кувшинах. А ведь многие народы в пустыне лишены и этого. Не думаю, что кто-то захочет променять нашу жизнь на сказочные обещания чужестранца...
      
    ***
      
      Мудрец неспешно выступил из синеватого тумана и медленно пошел на встречу Моисею. Тот даже вскрикнул от радости и руками всплеснул, словно дитя малое. Появление опытного учителя было, как никогда, кстати.
      Мудрец, подойдя вплотную, заглянул в глаза Моисею да головой покачал укоризненно. А потом принялся все также неторопливо пыль дорожную с одежды стряхивать. Моисею хотелось подогнать старика, но знал - нельзя. Мудрец требовал почтительного отношения. Он не был ни заносчивым, ни высокомерным, но фамильярностей не терпел.
      Поэтому Моисей терпеливо ждал, когда Мудрец сам нарушит молчание. Не смотря на полную тишину во внутреннем мире, постоянных обитателей Моисей мог слышать. Не ушами, а скорее телом. Слова будто возникали внутри, и он сразу же понимал, что именно говорил собеседник.
      - Опять неудача? - Мудрец, наконец, был готов к разговору.
      Моисей не ответил. Зачем? От жителей внутреннего мира все равно ничего не скроешь.
      - А кто перед встречей волновался так, что слова в груди застревали? Кому опять чувства разум затмевали? Кто забыл о том, как Желать Правильно?
      - Да как же не волноваться, когда их три десятка, а я - один.
      - Молодец, Моисей. Истинную правду говоришь. Именно потому не вышло у тебя ничего. Хотя и немалой Силой обладаешь, но когда собрались все вместе, общая Сила куда больше твоей оказалась!
      - Что же мне делать?
      - Подумай сам.
      Легко сказать 'подумай'. Он уже несколько часов голову ломает, решения не находя. И этот тоже, вместо чтобы помочь, еще больше напрягает! Ой, он же слышит все!
      Мудрец смотрел со снисходительной усмешкой:
      - Ну что нажалелся себя? Будем дело делать или тебе еще пару минут для причитаний надобно?
      Краска разлилась по лицу Моисея: от густой курчавой бороды до самых корней черных волос на темени, чтобы через минуту уступить место неестественной бледности, местами разбавленной яркими красными пятнами.
      - Ну, хватит вести себя, будто девица целомудренная, - сегодня Мудрец был жестче обычного.
      - А чего ты хочешь? - продолжал он, читая мысли Моисея. - Сам же признаешь, что времени в обрез. Вот и некогда тебя с ложечки кормить. Давай, размышляй вслух. Как Силу твою с дюжиной собеседников уравнять?
      - Кабы я половину убедил на мою сторону перейти, все по-другому бы было. Да только, где времени столько взять, чтобы с каждым потолковать в отдельности? На это не то что пяти дней, пяти месяцев не хватит!
      - В правильном направлении идешь, только сдаешься рано. Чтобы легче было, ответь на такой вопрос: как Сотник в армии египетской воинами управляет?
      - Приказами короткими.
      - А почему воины простые исполнить их поспешают? Что за приказами теми стоит?
      - За приказами? Сила Сотника, наверное.
      - Истинно так, Сила Сотника. Потому одному командиру достаточно бровь вздернуть и все бегом бегают, а другой криком кричит, а толку нет никакого. Все дело в Силе. Теперь видишь, что с толпой делать надобно?
      - Нет пока.
      - Ну, Моисей. Подумай! Чтобы воинов сотню во главе с сильным Сотником подчинить, сколько людей убедить надобно?
      - Одного всего! Сотника! Значит, мне нужно сильнейших выбрать в каждом Роду и Семействе! Тогда остальные сами за мной пойдут!
      Азарт и воодушевление от найденного решения едва начали просыпаться в Моисее, как тут же угасли, погребенные грузом воспоминаний о неудаче с патриархом Рувимова рода.
      - Только Патриархи со мной разговаривать после сегодняшней встречи не захотят! - с горечью бросил он.
      - Моисей, скажи, когда в детстве твоем из придворных кто от Сети что-то хотел, он к кому обращался?
      - К Везиру, разумеется. Тот лучше других знал, как дело фараону поднести, чтобы согласие получить.
      - Так и ты не к Патриархам иди, а к тем, кто за спиной стоит и решения на самом деле принимает. Их убеди. Одного за другим, по отдельности. Поговори часок, найди точку опоры. Она в каждом есть. Кому власть пообещай, кому деньги, кому почтение особое, кому мечт заветных исполнение. Кого, наоборот, карами ужасными запугай. И тогда на собрании следующем Сила на твоей стороне будет!
      Моисей возбужденно кивал, парус большой лодки мыслей опять трепетал под попутным ветром, и корабль весело несся по волнам. А вдогонку звучал голос Мудреца:
      - Чтобы камнепад в горах вызвать, совсем не обязательно сразу все валуны сбрасывать. Достаточно на самой верхушке парочку толкнуть, а они за собой остальных увлекут! Моисей, в одиночку твою Силу всегда можно одолеть, собрав достаточное число людей. Но если лидеры будут на твоей стороне, станешь непобедим! Используй Силу людей, Моисей. Используй Силу!..
      
    ***
      
      Утром четвертого дня Моисей проснулся в превосходном настроении. Дело было почти сделано. Сегодня в полдень созывался общий сход всех двенадцати колен еврейских рабов. И теперь Моисей был уверен в успехе.
      Минувшие два дня пролетели, будто за два часа. Моисей вставал ранним утром, еще затемно, и шел на встречу с очередным важным человеком. Потом говорил, спрашивал, отвечал и снова спрашивал. Преодолевая недоверие. Обещая невозможное. Пугая неизбежным. Он никогда не представлял, что простые разговоры могут отнимать столько сил!
      Хотя не верно, не были эти разговоры простыми. Чтобы убедить каждого из негласных вождей, Моисею приходилось на полную силу использовать свою энергию, вкладывая в каждое слово всю, без остатка, веру и настойчивость.
      Первым и самым верным помощником стал Аарон. Его даже уговаривать не пришлось. Вольнолюбивый брат Мариам сам отыскал Моисея на следующее утро после провала с родом Рувима. И тут же засыпал множеством вопросов о дальних странах. Моисей пытался честно ответить, но на смену одному вопросу приходили три новых, и, в конце концов, он сдался. Аарон же, утолив самую малость любопытства, тотчас начал рассказывать Моисею об ошибках на встрече с рабами.
      - Они ведь, раскрыв рот, слушали, когда ты о чудесах, что в заморских землях происходят, рассказывал. Каждому захотелось хоть одним глазком взглянуть. Но ты сам все и испортил. 'Забудьте о словах отцов, матерей, Старейшин'. Будто не знаешь, насколько родители у израильтян почитаемы. Тебе простят что угодно, кроме пренебрежения к предкам!
      Смущенный Моисей признал, что не учел силу традиций еврейских рабов. Моисей прикинул, что расторопный юноша мог бы пригодиться и как советчик, что в будущем от подобных промахов предостережет, и как помощник, что подскажет подход к стерейшинам. Аарон с радостью согласился: ведь одно дело - сидеть в стороне и совсем другое - быть в самом центре событий.
      Аарон сам и объяснил, как оказался на вчерашнем собрании:
      - Скучно мне стало. А еще интересно - что такого важного собирался ты рассказать, что после разлуки долгой, вместо чтобы с сестрой день и ночь сидеть, пошел со старейшинами говорить! Вот и пробрался я к Рувимам. А они, встречей с незнакомцем настороженные, на меня внимания не обратили никакого.
      Выслушав новый план Моисея, Аарон без колебаний назвал ключевых людей в девяти из двенадцати родов и вызвался договориться о встречах с ними.
      Дальше события понеслись, сменяя друг друга, словно картуши с именами правителей на историческом свитке папируса, повествующего о периоде смуты и междуцарствия. Моисей переходил из одного конца города в другой, чтобы то в тенистой прохладе, то на открытом солнцепеке, то на небольшом зеленом поле, а то на огромной пыльной стройке поговорить час другой с одним людей, названных Аароном. Молодой парень повсюду сопровождал Моисея, успевая рассказывать во время коротких переходов самое важное о каждом собеседнике.
      Кто-то сразу соглашался, кое-кто наотрез отказывался, а большинство просили времени, чтобы подумать. Тогда Моисей договаривался о новой встрече, чтобы опять убеждать, уговаривать, сулить и обещать. Чаще собеседники были лет сорока-пятидесяти от роду, но Моисей не чувствовал неловкости, общаясь с ними. Хотя и был он моложе на десять лет, но благодаря знатному происхождению, хорошему образованию и богатому опыту, почтительно воспринимался всеми, как равный, и даже более мудрый.
      Каждый вождь задавал множество непростых вопросов. Моисею приходилось искать убедительные ответы. Зато в каждом новом разговоре, опираясь на опыт проведенных встреч, аргументы Моисея становились все весомее и значимее.
      Что даст уход из Египта? Почему они должны оставить привычный уклад и пуститься в опасное путешествие? Откуда уверенность, что в новой стране обретут свободу и счастье? Как отнесутся к нежданным переселенцам местные жители? Хватит на всех еды и колодцев? Правда ли, что там по полгода идут дожди, а зимой сыпятся белые хлопья? А как египетские хозяева воспримут уход рабов? Чем уход будет отличаться от бегства? И откуда ему ведомо, что фараон не снарядит погони, как обычно? А главное, что они сами получат от перемены?..
      Моисей терпеливо отвечал. По порядку. Не пытаясь хитрить и лукавить. Просто и ясно, чтобы быть всем понятным и всеми понятым.
      Уход из Египта позволит жить свободно, слушая свое сердце и не подчиняясь ничьим приказаниям. Не будет больше хозяев, никто не сможет разрушать семьи, отнимать невинность, продавать на чужбину и давать новые имена, словно неразумным животным.
      Почему они должны уйти из Египта ответить сложно. Проще объяснить зачем. Если устраивает, как они живут, то уход ничего не даст. А вот если не устраивает... Тогда - это единственный шанс все изменить. И построить такую жизнь, какую хотят они.
      Да, он, Моисей, уверен, что в новой стране израильтяне обретут свободу. Он сам, десять лет назад бежав из Египта, думал, что счастье осталось далеко позади. А потом день за днем учился жить так, чтобы каждое новое утро приносило радость и удовольствие. Жить в гармонии с миром, замечая все оттенки огненного рассвета, слыша сокровенные мелодии ветра и гор, вдыхая полной грудью тончайшие запахи пустынных растений. Жить в гармонии с другими, чувствуя тепло и заботу близких людей, даря в ответ уверенность и спокойствие. Жить в гармонии с самим собой, очистив голову от волнений и страданий, ощущая наполненность и неповторимость каждого мига! Он твердо знает, что если еврейский народ последует за ним, то сможет все это обрести.
      Мадиамских жителей Моисей знает хорошо, потому как женат на дочери местного первосвященника и назначен его преемником. Нрава мадиамяне кроткого и убедить их труда не составит. А самых упорных можно будет и силой приструнить. Хотя до этого, он, Моисей, уверен, дело не дойдет. Тем более что колодцев в той стране хоть и немного, но хватит на всех. Мадиамяне разводят скот, и запасы еды зависят больше от умения, чем от капризов Богов и разливов Нила. Так что все окажется в руках самих переселенцев.
      Нет, дожди там по полгода не идут - это не жаркая полуденная Нубийская страна. Погода боле всего похожа на египетскую. Разве что зимы холоднее. Зато местные жители умеют из шерсти овец ткать и плести занятные одеяния, даже в самую лютую стужу не дающие телу остыть. А белые хлопья - это снег, который иногда зимой на верхушках гор выпадает. Но он совсем не страшный, а только очень холодный.
      Египетским хозяевам уход рабов-евреев, конечно же, не понравится. Но они подчинятся воле всемогущего фараона и в преследование не пустятся. Бегством их уход не будет, потому что пойдут все вместе, включая детей малых и стариков немощных, прихватив имущество самое нужное. Идти будут днями, открыто, а не ночами, прячась от чужих глаз. Фараон погоню не снарядит, потому как у Моисея с ним договор особый имеется. О чем договор тот, Моисей пока рассказать не может, но обещает, что, как доберутся до страны Мадиамской, так сразу всю правду откроет.
      А вот на последний вопрос - о личной выгоде, Моисей особо каждому отвечал. На основании знаний от Аарона почерпнутых, от самого собеседника услышанных или собственным взором увиденных. А еще Мудрецом или Воином подсказанных. Вот и получалось, что каждый уходил весьма задумчивым, редко когда все отвергая.
      К концу второго дня согласились представители четырех родов. Усталый, но довольный Моисей ложился спать. Дело сдвинулось с места и, где-то далеко в тумане показался еще далекий, но уже явственно зримый берег.
      Третий день прошел также суматошно. С тем лишь различием, что теперь Моисей имел союзников среди израильских вождей. Многие разговоры он вел не с глазу на глаз, а в присутствии сторонников. Дело бежало скорее. Колеблющиеся не могли устоять перед натиском холодной логики и горячей веры Моисея, подкрепленных и усиленных убежденностью более решительных сородичей.
      Во второй половине дня Моисей встречался уже с патриархами. Времени оставалось в обрез - потому с двумя-тремя одновременно. Те тоже колебались, но больше для виду - молодые помощники успели убедить в необходимости перемен. Перемен, от которых каждый ожидал своего. Патриархи - укрепления положения в родах, а молодые вожди - упрочения своей власти и даже перехода из тайных советников в прямые начальники.
      Вечером Моисей валился с ног. Во рту поселилась колючая сухость, горло першило и саднило от долгих речей. Голос осип и хрипел, словно застуженный ледяной водой из горных ключей. Но, ложась далеко за полночь спать, Моисей был безмерно счастлив. Ничего общего с настроением первого дня!
      Проснувшись ранним утром - солнце едва успело раскрасить первыми лучами верхушки пальм - Моисей чувствовал себя бодрым и полным энергии. Не беда, что довелось спать всего четыре часа. Не беда, что в горло будто песка мелкого насыпали. Главное - сегодня пройдет общий сход, на котором евреи узнают план исхода из Египта, предварительно согласованный и одобренный всеми вождями и патриархами.
      Моисей не сомневался в успехе. Начинался только четвертый день от разговора с фараоном. За сегодня и завтра они успеют подготовиться, чтобы на рассвете шестого дня покинуть египетскую страну.
      Раздался стук в дверь. Продолжая улыбаться, Моисей распахнул ее и тут же был оттеснен вовнутрь широкоплечим Сотником, за которым в тесную комнатенку набилось с десяток рослых воинов из личной стражи Рамсеса. Моисей, ничего не понимая, хлопал глазами, когда Сотник громко зачитывал приказ фараона:
      - По подозрению в государственной измене, арестовать Моисея и поместить под стражу вплоть до суда, что состоится завтра в полдень под началом Верховного Жреца Бакенхонсу...
      
    ***
      
      Моисей молча ходил от одной стены до другой. Шесть локтей - пять шагов. Полная темнота. В тюрьме не было, как в обычных домах, окна в потолке. Только контур входного проема, задвинутого тяжелой известняковой плитой, пропускал тоненькие лучи света, несмело проникавшего сквозь длинные щели.
      Шесть локтей - пять шагов. Чем больше размышлял Моисей, тем меньше ему нравилось происходящее. Он допустил фатальную ошибку, не проверив правильность предположения, что Рамсес с приходом к власти назначил нового Верховного Жреца. Более того, Моисей считал, что старый Бакенхонсу давно умер и даже в разговоре с писцом просил найти имена и адреса только родственников жреца. А почтительный чиновник исполнил приказ дословно и ни словом не обмолвился, что глава семейства жив и здравствует, до сих пор сохраняя реальную власть и высокое положение.
      Шесть локтей - пять шагов. Его будут судить, как самого опасного преступника. Только в таких случаях Верховный Жрец выступает в роли судьи. Разум спокоен - в критических ситуациях Моисей давно научился не поддаваться панике. А холодная логика подсказывает, что на милость старого жреца надеяться не приходится. Убийство сына могущественный отец не простит и через пятьдесят лет. Завтра его ожидает быстрый суд и неминуемая казнь. Интересно, что ему приплетут - после амнистии за убийство молодого жреца осудить уже нельзя. Тогда что? Разграбление гробниц? Отравление колодцев? Поругание Богов, вызвавшее их гнев, обрушившийся на Египет? Скорее всего, последнее - слишком заманчивой выглядела мысль такого высокопоставленного человека козлом отпущения сделать.
      Шесть локтей - пять шагов. Говорят, есть такое поверье у ханаанейских народов. Что если выбрать козла почернее с рогами подлиннее, да обрядами магическими прегрешения перед Богами на него перенести, а потом в пустыню выгнать, то он всю скверну и мерзость людскую с собой унесет, а род человеческий от грязи очистится и будет снова Богам люб.
      Шесть локтей - пять шагов. Что еще хуже - молчали верные спутники. Моисей, как никогда, нуждался в дельном совете, но Мудрец и Воин куда-то исчезли. Моисей бродил в одиночестве по внутреннему миру, какому-то необычайно серому, затянутому непроглядным туманом, тщетно пытаясь отыскать хоть кого-нибудь. И тем тягостнее было возвращение в мир реальный, сузившийся до размеров темной тюремной камеры.
      Шесть локтей - пять шагов. Как ни прискорбно, единственным, кто мог помочь, был Рамсес. Только он обладал большей властью, чем Верховный Жрец. Только фараон оспаривал решения суда. Но именно Рамсес подписал указ о задержании и послал отряд личной гвардии - никто прочий не смел отдать им приказ.
      Шесть локтей - пять шагов. Самое обидное, что Моисей почти добился успеха. Даже, возможно, едва не исполнил цель всей жизни. Дать свободу целому народу. То, что начиналось, как наскоро составленный план по предотвращению ужасного кровопролития, вдруг обретало собственную глубину. Следствие оказывалось важнее причины. И осознание того, что глупые ошибки молодости лишают целый народ возможности жить свободно и счастливо, давило и гнело куда больше, чем предчувствие смерти.
      Шесть локтей - пять шагов. Как ни крути, а выхода не было...
      
    ***
      
      Плита, прикрывавшая вход, противно заскрипела и нехотя отодвинулась в сторону, открыв проем шириной в ладонь, куда тут же устремился поток веселых солнечных лучей. Кто там? Моисей никак не думал, что сегодня придет кто-нибудь. По его расчетам из темницы он попадет прямо на суд. И дальше - к позорному столбу, под палки палачей. Которые, стоя по обе стороны, начнут методично дробить кости вначале на ступнях, затем голенях, коленях и бедрах, поднимаясь все выше, пока...
      Моисей тряхнул головой, прогоняя черные мысли. Прикрыв глаза рукой от нестерпимо яркого света, он уставился на проем, ожидая, что каменная глыба двинется дальше, но за дверью ничего не происходило.
      - Моисей, ты там? - он сразу же узнал звонкий шепот. Голос, который еще три дня назад был совсем чужим, а теперь так много значил. Голос верного спутника, который помог сделать немыслимое - переубедить всех двенадцать израильских патриархов.
       - Аарон, что ты здесь делаешь? Как сюда попал? Вы что... Аарон, сколько вы заплатили стражникам?
       - Да неважно. Ну, собрали мы дебен серебра с вождей. Не в этом дело. Моисей, меня зачем патриархи послали. Сход вовсю идет. А мы не знаем, как быть. Боятся патриархи и вожди сами решать. Запрячь колесницу-то они еще спромоглись, но чтобы норовистыми лошадями править, опасности наметанным глазом издалека замечая, опытный и решительный колесничий нужен. А ты в тюрьме сидишь, вместо чтобы народ вперед вести. Вот и не ясно, как поступать дальше. Ты-то сам, что посоветуешь?
      Да что тут думать? Бегите из Египта, обретайте свободу, пока шанс такой есть!
      Слова были готовы вырваться наружу, когда Моисей вдруг осознал, что не может одним махом целый народ в неизвестность отправить.
       Одно дело, когда по его личной договоренности с фараоном, рабы организовано из Египта уйдут. И будут каждый день от оазиса к оазису двигаться, чтобы в пустыне знойной от жажды не погибнуть. А в Мадиамской стране их примут радушно, как родственников сына первосвященника.
      И совсем другое, когда предоставленные сами себе, побредут, куда глаза глядят. Каждый патриарх себя главным возомнит, распри взаимные начнутся. И через неделю, изнывая от жары и умирая от жажды, между огромными барханами, полными мягкого золотистого песка, проклянут они день, когда решились свою пусть несчастливую, пусть подневольную, но все же жизнь, на смерть мучительную променять.
      - Аарон, нет у меня готового ответа. Сумеешь со стражниками договориться, чтобы через час еще раз прийти? А я пока поразмышляю, может, что и придумаю.
      - Моисей, через час я здесь. Только ты уж вымысли, как нам быть. Будь так добр. А то после речей твоих страстных, я по старому жить больше не смогу. И даже если другие остаться решат, все равно сбегу. Лучше помереть на чужбине, чем дальше так.
      Да уж, Аарон. Будь все на тебя похожи, вопросов бы никаких не возникало. Но ведь таких мятежных голов меньшинство. А большинство людей спокойствия хотят. Даже фараон, и тот. Он ведь не об урожае печется, не о том, чтобы египетским людям хлеба хватало, а о том, чтобы они восстание не подняли, да с престола его не скинули. Что тогда о простых пахарях да строителях говорить? Для них ничего страшнее изменения привычного уклада не существует! И сдвинуть их с места можно только двумя способами: выгодой значительной от перемены либо убытком еще большим, если на прежнем месте останутся.
      Моисей замер. В голове пронеслась мысль: только что он ушел в сторону от чего-то важного. Важного настолько, что могло даже показать выход в безнадежной ситуации. Что это было? Что? Он думал о переменах, как простые люди их боятся, что Аарон не похож на обычных рабов. Нет, все не то. Что он упустил? Где кроется та мысль, что поможет выбраться из темницы?
      Минут через пять отчаявшийся Моисей оставил бесплодные поиски и решил напоследок проведать внутренний мир. Может хоть попрощаться придут обитатели местные. Или чем Гор не шутит, глядишь, и подскажут чего. Надежда, она же на то и дана, чтобы последней исчезать...
      Небо по-прежнему затянуто. Сизоватые хлопья тумана, словно дым от костра, сложенного из свежих пальмовых ветвей, проносятся над землей, подгоняемые порывистым ветром. Совсем не спокойно во внутреннем мире.
      Даже море, на берегу которого стоял Моисей, яростно обрушивало серые волны на высокий берег, поднимая тысячи брызг. Вместо радостной радуги, что обычно вставала под яркими лучами солнца, над прибоем расстилалась белесая пелена, что не приятной прохладой, а липкой сыростью, противно оседала на лице и руках.
      Моисей оглянулся и опять вздрогнул от неожиданности. Никак не мог он привыкнуть к бесшумному появлению жителей внутреннего мира. Прямо за ним, грозно расставив ноги и заложив руки за спину, покачивался вперед-назад Воин. Хмуро опущенные брови и знакомая складка на лбу, выдавали крайнее раздражение. Тяжелый взгляд прищуренных глаз также не предвещал ничего хорошего.
      - Ты что, решил себя сгубить? А заодно и нас в придачу? Что ты заладил, шесть локтей, шесть локтей. Да хоть двадцать шесть. Ты думать собираешься или как? Тебе что Мудрец в прошлый раз говорил? Или ты нас совсем не слушаешь? Учти, это твой последний шанс. Другого не будет.
      Воин быстро развернулся и зашагал прочь. Моисей проводил взглядом грузную фигуру, пока та не скрылась из виду, а затем вернулся в темную реальность тюремной камеры.
      Как ни странно, суровые слова Воина не смутили, а, наоборот, подействовали возбуждающе! Если внутренние помощники рассержены, значит, выход существует, только он, Моисей, его не видит! А значит, еще ничего не потеряно!
      В одном Воин был не прав: последние слова Мудреца Моисей помнил крепко.
      - Используй Силу людей, используй Силу, - сказал тот на прощанье.
      Только Моисей посчитал, что этим советом он уже воспользовался, убеждая израильтян покинуть Египет.
      Выходит, не до конца. Похоже, новые испытания на то и даны, чтобы крепче заповедь усвоить.
      И тут Моисей вспомнил. Вспомнил ту самую мысль, что показалась такой важной. Опять стало непонятно, как он мог забыть. Ведь это так хорошо сработало в прошлый раз!
      Когда через полчаса за отодвинутой плитой послышался знакомый звонкий шепот Аарона, Моисей больше не терял времени. Быстро и коротко он отдал указания верному помощнику и довольный уселся у стены. Теперь оставалось только ждать...
      
    ***
      
      Рамсеса разбудили около двух часов ночи. Такой приятный сон, в котором молодой фараон объезжал буйного серого жеребца, причем не как принято, не запряженным в колесницу, а сидя прямо на широкой шершавой спине коня и чувствуя коленями теплые бока, этот необычный сон был безжалостно прерван начальником стражи, осторожно коснувшимся плеча Рамсеса.
      - Государь, - только и успел он промолвить, как фараон взлетел с ложа, крутанувшись на месте, чтобы через секунду остановиться неподвижно, уставившись безумным взором на воина и направив острием вперед отведенный для удара короткий бронзовый меч.
      - Государь, - начальник стражи не шелохнулся: служа под Рамсесом третий год, он знал, что следует делать в таких случаях. - Государь, это я, Джабир.
      Долгие секунды, пока разум возвращался к сонному фараону, суженные глаза принимали осмысленное выражение, а меч медленно опускался острием к полу, преданный воин стоял не двигаясь. Наконец, Рамсес пришел в себя.
       - Государь, там, на площади, что-то непонятное происходит. То ли рабы взбунтовались, то ли обряд какой совершают,- широким жестом Джабир пригласил фараона пройти к укромному балкончику, откуда открывался обычно такой чудесный вид на Нил и площадь перед дворцом.
      Зрелище и, правда, было невиданным. Но никак не чудесным. Длинными рядами, плечом к плечу, стояли тысячи мрачных людей, заполнивших все пространство от храма до берега Нила. Даже на самых больших празднествах, молебнах и жертвоприношениях богам, Рамсесу не доводилось встречать такого множества народа одновременно. Каждый держал в руках факел, что пылал ярким огнем на тонкой верхушке. От тысяч маленьких костров над землей стояло кровавое зарево, которое, отражаясь в бездонной ночи, делало зрелище еще более жутким. Колеблющиеся тени, шорох ветра, неподвижные фигуры - и полная тишина! Никто не кричал, не ругался. Все стояли молча, не издавая ни звука. Наверное, так должно было выглядеть подземное воинство Осириса.
      А может, он уже мертв, и находится на том свете? Ужасная мысль пронзила сознание, чтобы через секунду смениться выдохом облегчения: в подземном царстве стояли бы не люди, а верные помощники Осириса - Анубисы, чью шакалью голову не возможно ни с чем перепутать. У людей на площади головы были обычные, человеческие. Только с неземным, отрешенным выражением. То ли темнота ночи, то ли отблески факелов делали свое дело, но Рамсесу вдруг показалось, что в этих людях нет страха. Что с такой же решимостью они будут стоять и день, и два, и целый месяц. И никакая сила не сможет сдвинуть их с места. Вторая волна ужаса прокатилась по Рамсесу. С людьми, потерявшими страх, как он хорошо знал, сладу не было.
      Он еще раз осторожно выглянул и, прячась в густой тени, осмотрел площадь перед дворцом. Неподвижные фигуры, жесткие лица и горящие, словно у тощих ушастых кошек, глаза. Повсюду отблески огня.
      По темным рядам прошло мимолетное движение, будто ночной ветерок прошелестел-пронесся по зарослям тростника, порябив спокойную гладь Нила, пролетел над площадью, всколыхнув на мгновение тысячи факелов, отозвавшихся неземной пляской бликов на дворцовых стенах. Вместе с этим в воздухе раздался сначала тихий, а потом все нарастающий мерный гул, как тот, что возникает, если ракушку побольше к уху приложить. Только в тысячи раз сильнее. И в тысячи раз страшнее. Люди на площади гудели, не раскрывая ртов и оставаясь неподвижными. Казалось, колышущиеся тени вторят им, трепыхаясь и подергиваясь в такт грозным звукам. Гул нарастал, устремлялся ввысь, разливался в стороны, чтобы, отразившись от высоких стен храмов, стать еще сильнее и еще больше наполнить лютой жутью все пространство перед дворцом.
      Рамсесу захотелось втянуть голову в плечи, заткнуть уши, спрятаться, убежать от этого напряженного гудения. Лишь бы ничего не видеть и не слышать! Прочь, подальше, в свои покои, в объятия сладкого сна, из которого выдернула безжалостная рука верного Джабира. Ни о чем не знать, ничего не замечать и совсем не ведать о тех ужасных вещах, что творятся под самыми окнами дворца!
      Разумом он понимал, что люди на площади пытаются запугать его. Что представление затеяно неизвестно кем, зато ясно зачем - чтобы его, Рамсеса, из себя вывести, панику ледяную в душе посеяв. Но от разумного осознания не становилось легче. Третья волна ужаса понеслась, заполняя собой все тело. Холодный липкий пот, что, случалось, сопровождал ночные кошмары, но так редко приходил во время бодрствования, побежал-полился тонкими струйками по широкой спине. Дышать стало тяжело, а внутри запульсировал панический страх, покалывая руки и ноги тонкими иголками.
      Джабир, словно не замечая состояния господина, продолжал ровным голосом.
       - Мои ребята уже были готовы эту толпу превратить в свалку мумий из разграбленной гробницы, но тут вперед вышел парень и зловещим голосом попросил передать: прежде, чем что-то делать, фараону стоило бы подумать о тайне, им известной. И велел два слова сказать.
      Начальник стражи покосился на глиняный черепок, где для верности были нацарапаны кривые знаки:
      - Завет Аменемхата. Вот. Бред какой-то. Государь, что нам делать? Разогнать их?
      Рамсес предостерегающе взметнул руку. Нет, только не сегодня! Неужто проклятие Сета тенью висит над ним? Новая волна отчаянья были сильнее, чем предыдущие. По телу разлилась такая слабость, что фараону пришлось к стене прислониться, дабы на ногах устоять. Дышать он совсем не мог: твердый комок поднялся до самого горла. Рамсес резко закашлялся, выдохнул полной грудью так, что на глазах выступили слезы. Это помогло, и он пришел в себя.
      Теперь точно конец. Если люди на площади знают правду о тайном плане, что даже Джабиру не ведом, то Рамсеса уже ничто не спасет. Ни верная охрана, ни обученное войско. Что же делать?
      - Стой, Джабир! Силу применить мы завсегда успеем. А пока надобно разузнать побольше. Кто там, на площади, стоит? - голос больше не дрожал, а смертельной бледности лица в ночной темноте было не разглядеть. Сила постепенно возвращалась к фараону.
      - Судя по одеждам - рабы. А парень, что к нам пришел, по выговору - израильтянин.
      Этого еще не хватало. Рабам известно о Завете! Уничтожить их побыстрее, пока другие не узнали!
      Но, вспомнив каменные лица в отсветах факелов, Рамсес не решился отдать приказ. А ну как, тайная правда уже и другим рабам ведома, а не только евреям? Что тогда?
      Тем более убить этих на площади всех, до последнего! Без всякой пощады. Иначе они же первыми бунт поднимут!
      Но одно дело приказ отдавать, находясь в днях пути от кровавой расправы, и совсем иное - рядом с дворцом, где все, как на ладони. Да ко всему прочему именно в Этот День! Тут кто хочешь, начнет вопросы задавать. И писари простые, и жрецы, и войска верные. Нет, рабов надобно с площади убирать и потом уже думать, как с ними расправиться. А сейчас - выигрывать время. Тянуть, медлить, откладывать. Ждать подходящего случая. А чтобы бдительность усыпить - соглашаться с требованиями и делать вид, что поддаешься.
      Рамсес резко шагнул вперед, обращаясь к Джабиру:
      - Зови сюда раба того, дерзкого. Хочу потолковать с ним с глазу на глаз.
      Над площадью, как и раньше, звучал жуткий в своей нескончаемости гул...
      
    ***
      
      В самый темный час ночи плита опять заскрипела, отъезжая в сторону. На этот раз не на ладонь, а на целый локоть. В открывшийся проем быстро скользнула низкая черная тень, чтобы тут же наткнуться на Моисея, сжать в объятиях и закричать звонким голосом:
      - Получилось, Моисей, получилось! Все сработало, как ты и говорил! Фараон сюда самого начальника стражи послал с приказанием освободить тебя, сняв все обвинения!
      Аарон захлебывался в переполнявших его эмоциях:
      - Представляешь, стоим мы там, в темноте, торжественные такие, с факелами - весь дворец в отблесках огненных, будто сам ярким пламенем полыхает. Стоим молча, как ты учил. И тогда я понимаю, что чего-то не хватает, нужно еще страшнее сделать. Мне в голову приходит замечательная идея - начать мычать. Ну, как корова, знаешь, - протяжно и жутко. Я с нашими посоветовался, все одобрили - и тут такой звук по всей площади пошел, что у меня самого мурашки по коже побежали. Ну, точь-в-точь, как из загробного царства. Тогда выходит прямо к нам важный такой стражник и сообщает, что фараон...
      Моисей на мгновение обнял Аарона. Как хорошо чувствовать рядом присутствие живого человека, друга и почти брата! Как хорошо сорвать холодную хватку острых когтей смерти, что почти целые сутки сжимала горло. На одно лишь мгновение, и все - больше времени не было.
      - Аарон, вперед, нельзя терять ни мига. Собирай патриархов. Сегодня же на рассвете двинемся. Нужно спешить, пока фараон не передумал.
      - А почему это, Моисей, фараон передумать должен? Не потому ли, что ты обещание данное не сдержал? - густую синеву проема вдруг заслонила новая тень. И еще до того, как вспыхнувший факел осветил лицо вошедшего человека, Моисей узнал голос царственного брата.
      - Тебе ли, Рамсес, об обещаниях говорить? Кто мне пять дней давал, а сам на четвертый в темницу упек?
      - А что мне делать оставалось, когда верные слуги донесли, что ты тайну Завета Аменемхата рабам открыл? Я долго не верил, а потом решил сам во всем разобраться, тебя сюда поместив.
      - То-то ты спешил сюда днем, чтобы правду выяснить! - Моисей повернулся к Аарону. - Оставь нас вдвоем, есть у нас еще вопросы нерешенные.
      - Но Моисей, ты же сам говорил, что, как только вернусь, объяснишь, что это за Завет такой страшный, коли его сам фараон боится, - Аарон опасливо поглядел на Рамсеса, на точеном лице которого не отразилось ни одного чувства.
      - Аарон, не сейчас. Беги приказание исполнять. Обо всем в свое время узнаешь! - в голосе Моисея зазвучал такой металл, что Аарон против обыкновения не стал перечить.
      Дождавшись, когда они останутся вдвоем, Моисей обернулся к Рамсесу:
      - Кто же на меня напраслину возвел? Дозволь угадать. Везир? Бакенхонсу? Или оба вместе сговорились?
      Рамсес приподнял факел повыше, и в отсветах пляшущих язычков крохотного пламени Моисей впервые увидел свою темницу. Маленькая, тесная, с белыми известняковыми стенами. Но больше всего Моисея поразило множество рисунков и иероглифов, покрывавших их неровную поверхность. Видимо не один узник коротал долгое ожидание в непроглядной темноте неприхотливым занятием.
      По лицу Рамсеса пробежал отблеск какого-то чувства. Моисею не удалось понять, было ли это на самом деле облегчением или ему просто показалось в красноватых отсветах факела. Уже через миг лицо Рамсеса опять ничего не выражало, кроме того удивительно естественного высокомерия, которым обладали все египетские правители.
      - А ты, видать, так ничего и не понял, - превосходство сквозило и в голосе Рамсеса.
      Моисей ждал продолжения, но его не последовало. Фараон решил, что сказал достаточно и теперь просто стоял, вопросительно глядя на Моисея.
      Да, пришло время брать судьбу в свои руки:
      - Рамсес, а что ты собираешься теперь делать? Казнить меня и рабов, что стоят на площади?
      Вопрос беспомощно повис в воздухе - фараон по-прежнему хранил молчание, не удосуживая брата ответом. Когда пауза затянулась до невозможности, Моисей почувствовал, что пора продолжать.
      - На твоем месте я бы не пытался применить силу. Тебя и так не любят в столице. Опасность заговора и переворота немедленно вырастут в несколько раз.
      Моисей понизил голос и, приблизившись вплотную, мягко взял брата за плечо:
      - Рамсес, самым разумным будет соблюсти условия договора. Я уведу евреев и никому не скажу ни слова о Завете. А ты обеспечишь нам беспрепятственный проход до границ. Тогда рабы уйдут с площади еще до рассвета, и никто ни о чем не узнает. Идет?
      Рамсес покивал головой, словно прикидывая что-то в уме. И, наконец, соизволил ответить:
      - Идет. Но помни, что по условиям нашей договоренности - у тебя остается всего лишь день.
      
    ***
      
      Солнце клонилось к закату, последние лучи отчаянно цеплялись за верхушки гор. Но жук-скарабей, что исправно, изо дня в день, катал солнечный диск по небу, как всегда оказался сильнее. Вот тень от валуна налилась чернотой, вот вся долина погрузилась в густой сумрак, а вот уже и небо с полуночной стороны спешно посинело. Горы бледнели, ночная мгла растворяла яркие краски, и вершины высились уже не огненно-красными, а мрачно-темными громадинами. Уходящий день сделал еще одну попытку, облака вспыхнули оранжево-фиолетовыми отблесками.
      Моисей усмехнулся - в памяти живо всплыла только накануне рассказанная история о пылающем кусте.
      Осия напряженно ждал, когда учитель начнет вопросы задавать. Моисей не стал утомлять молодого спутника долгим ожиданием:
      - Завет этот вроде и простой, но, как всегда, не один смысл в нем спрятан.
      Моисей уселся поудобнее, всем видом показывая, что не скоро еще урок закончит.
      - Для начала, Осия, объясни, как ты сам завет разумеешь.
      Осия расправил плечи. Привычно уже было, что учитель никогда всю истину сразу не откроет, заставит сперва думать.
      - Ежели сам я какую работу делаю, то могу за одного, или сильно постаравшись, за двоих ее выполнить. Ну, если способности к этому делу имею, то за троих или даже пятерых. С большим мне не совладать. А если надобно за десятерых сделать? Или за сто? Тут хоть сутки напролет расшибайся, ничего из того не выйдет.
      Моисей довольно кивал в такт словам ученика, поглаживая длинную бороду. Когда Осия закончил, Моисей в последний раз запустил пальцы в густые седые волосы, и сказал, выпрямившись:
      - Все так говоришь. Складно и верно. Именно о том первое знание завета 'Используй силу людей'. Но вижу, живет в тебе сомнение. Говори, выкладывай.
      - Учитель, одного не пойму. Вы же людей на площади страшному риску подвергали. А ну как решился бы Рамсес силу применить. Что тогда?
      - Хороший вопрос задаешь, Осия. Прав ты: дебена медного не стоит тот правитель, что способен всех людей своих в жертву принести, себя спасая. С другой стороны без вождя сильного не способен народ в трудную минуту выжить и счастья достичь. Потому на войне в схватках кровавых командира главного оберегают больше, чем кого другого.
      Помолчал Моисей, дух вроде переводя, но знал Осия: для него молчит, чтобы вник крепко и запомнил надолго.
      - И встает вопрос, тот самый, что ты задал. Насколько важен вождь для народа своего? Сколько обычных жизней за него отдать можно? Не морщись, Осия, будешь и ты войска в битву водить. А там придется задачи и посложнее решать. Потому каждый правитель обязан рисковать уметь, но при этом риск просчитывать.
      Тихо было так, что дуновение ветерка разносилось по всей округе громким шепотом.
      - А как риск просчитать, учитель?
      Усмехнулся Моисей:
      - Существуй рецепт единый, окажутся не нужны вожди и начальники. Всякий бы мог людьми управлять и схватки выигрывать. Но нет правил, что на любой случай бы подошли. Каждый вождь исходит из того, что жизненный опыт да внутренний мир подсказывают. Да, Осия, каждый. И опыт у всех имеется, и мир внутренний своими обитателями населен. Только слышать не многие умеют. Особенно сразу. Потому-то есть третий путь. Брать знания у других. Для того и рассказываю четвертый день уже, что со мной двадцать лет назад происходило, чтобы показать, где риск оправданным был, а где нет, где я решения удачные находил, а где по-другому бы все сделал. Это и есть, Осия, второе знание заповеди 'Используй силу людей'. Куда большая сила сокрыта в головах людей, чем в руках их. Древние еще говорили 'имеющий уши, да услышит'. Слушай людей, Осия, и отворится тебе источник силы, что и за сто лет не вычерпать.
      Опять помолчали. Осия подивился, сколько всего сокрыто в заветах лидерских. Вроде и просто снаружи, а начнешь снимать слой за слоем, словно с луковицы, а там еще и еще спрятано.
      Через минуту Моисей продолжил:.
      - Знаю, что не ответил я до конца на вопрос твой первый. Как мог я риску такому рабов египетских на площади подвергать. Но для начала надобно третье знание из заповеди извлечь. До сих пор говорили мы о силе физической и мощи духовной, а также об опыте, которому следует у людей учиться. Не упомянули при этом, что и те, кто уже в царстве мертвых вечно почивает, тоже силу имеют. Сила эта лежит в традициях, что из поколения в поколение передаются, в обычаях веками освященных, в заветах отцов и дедов наших. Если хочешь быть вождем могучим, обязан ты и эту силу использовать. Помнишь, какую неудачу я потерпел, когда на первой встрече с Рувимами призвал от традиций древних отречься? Знай я тогда, насколько предки у евреев почитаемы, никогда бы той ошибки не допустил.
      Небо из темно-синего, словно спелый виноград, превратилось в совсем черное. И тотчас тысячи звезд засверкали яркими песчинками. Отсюда с горы казались они совсем близкими - ветвью пальмовой взмахни разок и соберешь все в одну сияющую кучку.
      - Тогда в темнице, вспомнил я, что до конца второго месяца сезона Перет всего три дня осталось. А значит, наступал день рождения Сета. Ты уже не помнишь, слишком маленьким из Египта ушел, но Уасету Гор покровителем был. Тот самый, что в схватке с Сетом не на жизнь, а на смерть сошелся. Каждый хотел Египтом править. Сет даже перед убийством Осириса не остановился. И только мать Исида смогла кровавую битву прекратить. С тех пор Сет - вор и убийца - Гору, а значит Уасету и самому фараону, кровным врагом приходится. День его рождения - самый несчастливый из всех дней в году. В этот день, фараон вообще никаких решений не принимает, боится, что любое начинание против него обернется. Даже что на обед подавать, фараон накануне определяет. А чтобы кровавой расправой на центральной площади такой день начать - дело и вовсе немыслимое. Знал я об этом и посчитал, что Рамсес против традиции не пойдет. Так и случилось. Видишь теперь сам, как третье знание заповеди 'Используй силу людей' на деле помочь может.
      
      Осия тяжело молчал, погрузившись в свои думы. Моисей терпеливо ждал, зная, что собеседник непременно задаст вопрос - тот самый, на который он сам так долго искал ответ.
      - И все равно, учитель, не понимаю я, почему Рамсес так поступил. Сначала дал вам разрешение евреев из Египта вывести, а потом передумал и заточил в темницу. Ведь сами же говорили, что коварство у фараонов египетских совсем не в почете было. И слово свое они обычно держали.
      - Об этом и я себя много раз спрашивал. Никак не мог найти объяснения поступкам фараона. Только со временем правда стала открываться мне.
      Моисей оперся на валун, голова запрокинулась назад, будто подставляя лицо скрывшемуся за горизонтом солнцу.
      - А отыскал я ответ, только когда понял, как воспользоваться силой самого фараона. Давай вместе взглянем на все глазами Рамсеса.
      Опять остановка. Долгая достаточно, чтобы молодой вождь успел над вопросом подумать.
      - Смотри, Осия: худо ли бедно правит фараон Египтом, решает большие и мелкие проблемы. И тут вдруг является приемный брат и заявляет о заговоре, составленном верным Везиром. Что же делать Рамсесу?
      - Гнать Везира чем подальше, а то и вовсе казнить, - резкие слова молодой вождь сопроводил красноречивым жестом.
      - И тем самым нарушить баланс Сил. Признать правоту брата - значит возвысить его над другими. А ну как, наоборот, это навет клеветнический? Брат сам на престол метит? А историю о Везире для отвода глаз придумал? То-то и оно. Совсем непросто фараону. Но находит он блестящее решение. Дает брату непосильную задачу. А тот, вдруг, в течение очень короткого срока обретает огромную поддержку среди евреев-рабов. Не иначе, как загодя все подготовил. И понимает тогда Рамсес, что если хочет у власти остаться, должен брата обезвредить. Но как? Убить? Выслать? Не по царски это. Да и не по братски. И тут фараон находит точку опоры в брате - преступление, совершенное много лет назад. Не беда, что была объявлена амнистия - можно придумать другое обвинение. Не беда, что Бакенхонсу уже много лет, как в живых нет - ведь брат об этом не знает, и имя старого жреца на него прекрасно действует.
      Пауза, долгий вздох, которого достаточно, чтобы Осия все понял, и сам закончил длинную мысль:
      - Не учел он лишь одного: брат его больше был не сам. Вместе с ним жила Сила тысяч рабов, которых тот убедил и повел за собой. А здесь даже фараон оказался бессилен.
       Моисей кивнул довольно:
      - Следовать завету 'Используй Силу людей' вначале совсем непросто: люди, сами того не осознавая, сопротивляются любым переменам. Но если отыщешь точку опоры, если сдвинешь камень с места, и он покатится по склону, то остановить сорвавшуюся лавину возможно уже только огромной Силой - в десятки и сотни раз большей. Применять которую открыто - опасно, особенно на глазах у простых людей, искренне верящих легендам о добром и справедливом правителе - посланнике Богов. Нет ничего страшнее, чем разрушить иллюзии. Именно поэтому и после нашего ухода Рамсес не решился употребить Завет Аменемхата. А до того очень мудро поступил, не ввязываясь в открытый конфликт с рабами на центральной площади. Вместо этого освободил меня и позволил уйти израильскому народу.
       И тут Моисей удивил Осию. Сказал совсем не то, что ученик думал услышать:
      - Но знаешь, Осия, Рамсес действительно сильный правитель. И я недооценил его хитрость и расчет. Даже за то малое время, что прошло между его пробуждением глубокой ночью и появлением в темнице, молодой фараон сумел составить великолепный план. Отпуская меня и еврейских рабов, Рамсес собирался одним махом решить сразу три проблемы: восстановить репутацию удачливого правителя, избавиться от брата и рабов, дерзнувших открыто угрожать фараону, а также от Везира, которому больше не мог доверять после моих слов. Суди сам. Вот что он задумал...
      
      
      
      Глава Шестая. Удач остерегайся!
      
      
    Когда же фараон отпустил народ,
    Бог не повел его по дороге земли Филистимской,
    потому что она близка; ибо сказал Бог:
    чтобы не раскаялся народ, увидев войну, и не возвратился в Египет.
    И обвел Бог народ дорогою пустынною к Чермному морю.
    И вышли сыны Израилевы вооруженные из земли Египетской.
      
    Книга Исхода, гл.13, 17-18
      
      
      Остановку сделали только перед закатом. Израильтяне всем видом показывали, что готовы идти дальше, но слишком уж растянулась колонна из шести тысяч человек. С самого начала Моисей велел разделиться по родам, патриархи возглавили отряды, стараясь не отрываться более чем на две сотни локтей. Но уже через пять часов передние Рувимы шли в семи тысячах шагов от замыкающих Асиров.
      Уасет остался далеко позади. После недолгого раздумья Моисей повел израильтян не плодородными землями вдоль широкого Нила, а в сторону восточной пустыни. Через час привычная зелень полей сменилась желтыми песчаными дюнами, а когда солнце приблизилось к зениту, отроги каменистых гор преградили путь. Отряд резко свернул, оставляя гряду по правую руку. Моисей направлялся к долине на полуночи. Через нее пролегала дорога к Чермному морю.
      Такой путь в Мадиамскую землю был чуть короче, чем по Нилу. Да и города с военными гарнизонами оставались в стороне. А главное - только безумец бы решился повести толпу беззащитных людей через бесплодные земли, где и колодцы-то встречаются не каждый день. Что-то подсказывало Моисею: не стоит полагаться на обещания Рамсеса. Лучше вести себя непредсказуемо, избегая людных мест и проторенных дорог.
      Только сейчас Моисей полностью осознал, что затеял. Одно дело выступить на марш с обученной и дисциплинированной армией и совсем другое с сотнями семейств вчерашних рабов, что внезапно обрели свободу. Даже такое простое дело, как разбивка лагеря, затянулось на несколько часов.
      Моисей полагал, что утомленные долгим переходом люди тотчас улягутся отдыхать, но к большому удивлению стан гудел и не думал засыпать. Широкие улыбки и радостные лица сопровождали Моисея, когда он проходил между сидящими прямо на земле израильтянами.
      Казалось бы, вечерний зной, голая пустыня без единого деревца не располагали к ликованию. Но люди укладывали на песок нехитрые пожитки, а сами устраивались под покрывалами, что перекидывали через стоящих рядом буйволов. Стан израильтян ничем не напоминал военные лагеря, что не раз приходилось устраивать Моисею: ни строгого порядка, ни окриков десятников и сотников. Зато шум и гвалт, словно на праздничном рынке.
      И чтобы подобие стало полным, в центре разгорелся высокий костер, а вокруг устроились музыканты. Моисей и не подозревал, сколько флейтистов было между рабами. Весело засвистела одна, вторая, третья дудочка, сложную мелодию подхватили арфы, потом вступили цитры - и вот радостная песнь поплыла над землею. Десятки барабанов разнесли ликование на сотни шагов, не оставив никого равнодушным. Израильтяне столпились в огромный круг, притопывая и похлопывая в такт задорной песне.
      Невысокая женщина выступила вперед, трещотки-менат взлетели над головой, и изящное тело закружилось в танце. Стройный стан изгибался из стороны в сторону, повинуясь строгому ритму. Плавные наклоны сменялись крутыми поворотами на вытянутых носках. Трещотки стучали, словно пощелкивания бича, тысячи искр взлетали светлячками в вечернее небо.
      Завороженный дивным танцем Моисей замер на месте. Очередной огненный сноп выхватил из темноты лицо танцовщицы, и Моисей с изумлением обнаружил знакомые большие глаза. А помолодевшая Мариам вдруг взметнула руку, музыка тотчас смолкла, повинуясь какому-то знаку.
      - Я хочу посвятить этот танец человеку, который подарил нам самое ценное - свободу, - зазвенел чистый голос, за который десять лет назад Моисей был готов отдать, что угодно. - Моисей, это подарок тебе от всех нас!
      Музыка грянула пуще прежнего, теперь она лилась отовсюду. Словно по волшебству в руках каждого израильтянина появились бубенчики-систры. В праздничной мелодии зазвучал грозный лязг бронзовых мечей на поле битвы, чтобы через минуту смениться счастливым перезвоном свадебного ожерелья, а затем мерным постукиванием люльки с ребенком.
      Десяток молодых израильтянок окружили Моисея. Он и глазом не успел моргнуть, как оказался в самом центре праздника. Сначала девушки заколыхались, словно камыши под порывами ветра, потом бешено завертелись вокруг, подражая яростной схватке богов, где сверкали молнии и обрушивались скалы, чтобы еще через мгновение вознести Моисея подобно соколу в небесную высь.
      Гремели трещотки-менат, звенели бубенцы систр, стучали барабаны, радостно пели флейты и арфы. Мелькали девичьи тела, смотрели, не отрываясь, полные любви глаза Мариам, звучали крики и аплодисменты.
      У Моисея выступили слезы, он перестал видеть, только яркий огонь костра проступал сквозь туманную пелену. Горло сузилось, стало размером с игольное ушко, и дыхание с трудом прорывалось сквозь распахнутый рот. В то же время тело наполнилось такой легкостью, будто и не было бессонной ночи и тяжелого дня.
      - Слава Моисею! - выкрикнул кто-то.
      - Слава! Слава! Слава! - подхватила толпа, скандируя в такт музыке.
      Ради этого стоило сносить все невзгоды последних недель! Вот оно настоящее счастье! Жить ради других и чувствовать, что они это понимают и ценят! Моисей молча упал на колени и поклонился в ноги людям, что непрерывно выкрикивали его имя...
      
      Улыбки встретили Моисея и позднее, на совете вождей. Открытая детская радость так явственно светилась на лицах седых патриархов, что Моисей и сам просиял.
      Аарон, как обычно не стал дожидаться, пока все рассядутся:
      - Мы сделали! Моисей, мы свободны!
      - Да, Аарон, мы это сделали, - Моисей надолго замолчал, чтобы улыбнуться и кивнуть каждому из сидящих в кругу. Внутри все клокотало, хотя внешне казался спокойным. - Мы сделали первый шаг, но еще далеко не свободны. Свобода ждет в Мадиамской стране, до которой только предстоит добраться. Знаю, это не будет просто: впереди долгие дни пути по пустыне от колодца к колодцу, по крутым горам и каменистым долинам. И пока не выберемся из Египетского царства, не думаю, что можем чувствовать себя спокойно.
      - Почему, Моисей? - спросил старейшина из рода Неффалимов. - Разве не уверял ты, что Рамсес слово дал на волю нас выпустить?
      - Истинно так. Слово-то он дал, но не знаю, насколько слову тому доверять можно. А ну как хватится он завтра и решит все назад поменять? И войско за нами пошлет?
      - А мы с войском тем также расправимся, как ночью на площади! - улыбки патриархов одобрили громкое восклицание Аарона.
      - На площади нам внезапность и темнота помогли, а теперь Рамсес заранее подготовится.
      - Моисей, ты ведь рассказывал, что не в почете у правителей Египетских коварство проявлять. Ты же сам из-за этого в немилость к Сети впал и от возлюбленной бежать был вынужден, так?
      Патриархи с интересом следили за спором между Моисеем и Аароном. Нового вождя они почти не знали и с жадностью ловили каждую кроху правды о нем.
      Моисею совсем не понравилось, куда идет разговор. Он до сих пор не нашел времени объясниться с Мариам и вовсе не желал посвящать остальных в подробности своей личной жизни.
      - Аарон, ты прав. Я не помню случая, чтобы фараон нарушал данное им слово. Но, - поднятая рука прервала довольные возгласы, - помнит ли кто из вас, чтобы фараона принуждали отпустить на волю тысячи рабов?
      - Моисей, люди устали, им нужен отдых. Пусть попразднуют денек - не так много счастья выпадало на их долю, - и опять кивками старейшины поддержали предложение патриарха Симеонов.
      Вроде бы все правильно. Людям нужно дать передышку, дать насладиться победой, набрать сил для долгого пути. Почему же так тревожно на душе, словно он совершает огромную ошибку?
      - Ладно, один день, - неохотно уступил Моисей. - Послезавтра с рассветом пустимся в путь...
      
      
    ***
      
      Послезавтра никуда не двинулись. Патриархи трех родов принесли просьбу людей, провести обряд очищения от грехов. Мол, без этого тяжело в дальней дороге придется. Скрипя сердцем, Моисей согласился. Да и просто любопытно было, как еврейские рабы богам служат.
      Приготовления заняли все утро. Священники долго ходили между шатрами, выбирая подобающую жертву. Наконец, придирчиво осмотрев со всех сторон, остановились на черном, без единого светлого пятнышка, козле. А с другой стороны вели точно такого же зверя, только полностью белого.
      Моисей вышагивал вдоль границы лагеря, когда вдруг наткнулся на невысокую фигурку, что пристально вглядывалась вдаль, словно ждала чего-то. Моисей подошел поближе и остановился рядом.
      Мариам! Он так и не поговорил с ней! В пылу дел и забот, обрушившихся тяжелым бременем, Моисей не нашел времени объясниться с той, кто была так дорога десять лет назад. А может прямо сейчас взять ее, отвести подальше в пустыню, где никто не потревожит, и рассказать все? О Сепфоре, о детях. Куда тянуть дальше?
      Рука, едва поднявшись, наткнулась на теплую ладонь, что тотчас отозвалась крепким пожатием. Мариам, почувствовав, прикосновение, повернула голову и улыбнулась краешками губ. И таким счастьем светились ее глаза, с такой любовью смотрели на Моисея, что он никак не мог решиться.
      - Моисей, идем, все мужчины уже собрались. Сейчас очищение начнется, - на этот раз Аарон появился совсем некстати.
      
      Тем временем израильтяне радостными криками приветствовали приход священников и четвероногих тварей.
      Моисей сразу же заскучал и пожалел, что не настоял на немедленном уходе. Все это он видел сотни раз. Белого козла сейчас убьют, выпотрошат и сожгут. Лишь для того, чтобы добрые Боги умилились кровавой жертве, возрадовались и впредь были милостивы к бедным и честным людям. Потом черед черного настанет. Только тот к темным демонам отправится.
      Все-таки насколько похожи обряды разных народов, как одинаково люди во всем мире в чудеса верят. Как любят эффектные представления. Чтобы обязательно с перепачканными кровью руками, курящимся дымом, доносящим вонь горелого мяса. И для пущей страсти голоса жрецов заунывные, будто Богам сладостно предсмертный вой слушать да благостно паленую шерсть вдыхать!
      А люди простые к представлениям настолько привыкли, что жить без них не могут. Без очищения грехов, видите ли, тяжело придется. Нет, чтобы к внутреннему Богу обратиться, научиться слушать советы мудрые. Понятное дело - куда легче на жрецов надеяться, чем самим решать.
      Словно в подтверждение его правоты, священник развернулся и одним движением перерезал горло белому козлу. Тот и брыкнуться не успел, только захрипел протяжно и на землю свалился. Священник времени зря не терял: загодя подготовленная чаша быстро наполнялась кровью, длинный нож ловко разделывал тушу, и уже через минуту теплые сердце и печень лежали на высоком жертвеннике. Священник воздел руки и запел. Красивый голос разлился над толпою, все подхватили простой мотив и медленно закачались в такт.
      Моисей почувствовал, как люди подступили ближе, плечи оказались вплотную прижаты к соседям справа и слева. Поневоле Моисею пришлось подстраиваться под их мерные движения. Люди раскачивались едва-едва, словно огромные волны бескрайнего моря под порывами летнего ветерка. Незатейливая мелодия завораживала, покачивание успокаивало, мысли сами собой уносились прочь, и становилось так легко, будто все внутри пело. Восторг разливался по телу, по рукам и ногам, а, заполнив до самых краев, рвался наружу. Моисей неожиданно обнаружил, что поет в полный голос, и все люди вокруг тоже счастливо вторят священнику.
      Моисей ощутил себя частичкой чего-то огромного, бескрайнего, необъятного, бесконечно мудрого и доброго. Но это не пугало, нет, наоборот, заряжало такой энергией и радостью, что, казалось, никакие преграды не страшны!
      Так вот что они чувствовали там, на площади! И понятно, почему фараона и стражи вооруженной ни капли не боялись!
      Пение затихло, люди застыли на месте. Но живые цепи не распались, остались стоять вплотную, видно, что-то еще должно было произойти. Судя по довольным возгласам что-то важное и необыкновенное. Моисей открыл глаза и обнаружил рядом счастливую улыбку Аарона.
      Тем временем священник окропил черного козла кровью и зачем-то положил руки на рогатую голову. Жалобное блеянье, трясущаяся борода, шальной взгляд. Видать почувствовал зверь обреченный, что жить недолго осталось. Или видел, что с собратом белым случилось. Потом широкая спина в простом одеянии, так не похожем на роскошные облачения египетских жрецов, закрыла темное животное.
      - Боги праотцов Израиля, вам исповедую все грехи и преступления наши, - твердый голос разнесся над толпой. Козел испуганно тряс головой, но священник рук не снимал.
      Израильтяне стояли, потупив головы. И улыбались! А священник все говорил и говорил. Моисей с удивлением почувствовал, как на душе опять становится легче, будто и впрямь черный козел принимает на себя все провинности.
      Вот оно как! Оказывается не обязательно тащить все на себе. Можно груз забот разделить с другими! Или если совсем невмоготу станет, тревоги и волнения на жертвенное животное перенести.
      Или это лишь иллюзия?
      Тут священник замолчал, повернулся к израильтянам.
      Сейчас он достанет нож, брызнет кровь, и все закончится.
      Но козел вдруг дернулся, резво скакнул в сторону и быстро побежал в пустыню. Только копыта зацокали по мелким камням.
      Его что, связали плохо? Стой, куда, убежит!
      Моисей дернулся вдогонку, но Аарон задержал за рукав.
      - Так надо, - прошептал одними губами. - Это козел отпущения - его положено отпустить. Он все грехи наши с собою прочь, в пустыню, уносит.
      Моисей залился краской - ведь сколько раз доводилось слышать об обряде таком, и вот - попался, словно дитя малое. Вдобавок ко всему, вокруг раздалось хихиканье, что через мгновенье переросло в безудержный хохот. Смеялись все: и малые, и дети.
      - Это они надо мной? - осторожно спросил Моисей. И тут же пожалел - губы Аарона растягивались в улыбке.
      - Нет, что ты, - успокоил тот. - Просто кто-то заметил, что черный козел, когда в пустыню улепетывал, бородой тряс точь-в-точь, как перепуганный фараон ночью на площади. И блеял также жалобно!..
      
    ***
      
      Туча мелкого песка, поднимаемого длинным караваном, была видна за тысячи шагов. Люди шли неторопливо, размеренно - темп задавали молодые вожди согласно полученным от Моисея указаниям: не спешить, но и не останавливаться. Только сохраняя неизменный спокойный ритм можно было проходить по тридцать тысяч шагов за день.
      Моисей взобрался на скалу в стороне и оглядел нескончаемый отряд израильтян, медленно проходивших под ним. Вспомнился летний ручей, что также неспешно тек по каменистым склонам Мадиамских гор.
      Молодые поддерживали пожилых, дети, что поменьше беспокойно вертелись на руках у родителей, а что постарше помогали взрослым гнать вперед коров, коз да овец или тащить на себе нехитрый скарб. Небольшие группы сливались в отряды, возглавляемые и замыкаемые молодыми вождями. Патриархи шли в центре, подбадривая отстающих и успокаивая озорных юнцов, что и под грузом домашней утвари ухитрялись найти время для шалостей.
      Впереди отряда двигалась повозка с жаровней, куда время от времени подкидывали зеленых пальмовых листьев. Сырые ветки горели плохо, зато дымили замечательно. Дымный столб виднелся на многие тысячи шагов. Поэтому даже замыкающие семейства не могли оторваться от израильского отряда, потеряться в бескрайней пустыне. Если приходилось идти ночью, вместо зеленых листьев кидали свежих фиников, что взрывались и уносились светлячками ввысь. Моисей несколько раз слышал, как идущие позади евреи, говорили, что это Боги указывают путь израильскому народу столбами дыма и огня.
      Моисей чувствовал гордость - гордость за людей, что не убоялись пуститься в далекое путешествие в неведомый край. Решились покинуть пусть опостылевшую, пусть неласковую, но все же родную египетскую землю. Гордость сменилась тревогой: справится ли? Он, взваливший на себя ответственность за судьбы тысяч людей? Хотя и не впервой - приходилось повелевать и целой египетской армией, но там все просто и понятно: есть командиры, и есть солдаты, слово командира - закон, а за неподчинение немедленное и жесткое наказание. А здесь? Да, его признают вождем, но о каком подчинении можно говорить со вчерашними рабами, едва вкусившими свободы? Попирать принципы, которые он сам всего три дня, как яростно проповедовал?
      Пока все идет великолепно: люди в эйфории от обретенной воли. Нет хозяев, не надо исполнять опостылевшие приказы. Надсмотрщики, кнуты и побои - все осталось в ненавистном прошлом. Но что ждет в будущем? Что будет, когда новизна свободы исчезнет? Когда голод и лишения возьмут свое?
      Вчерашний обряд и порадовал, и огорчил Моисея. С одной стороны, он узнал, как великолепно чувствовать себя частью могучего и великого целого. А с другой... Кто бы мог подумать, что от любви до ненависти такой малый шаг? Эти люди всего неделю назад боготворили фараона, всерьез считая его наместником Амона-Ра на земле. А вчера - злобно высмеивали, сравнивая с дрожащим черным козлом. Не случится ли то же самое и с ним? Не придут ли на смену вчерашнему вознесению ярость и гнев разочарованных людей?
      Путь до Мадиамской страны - не легкая прогулка, а полный опасностей и забот переход. Надо решать тысячи вопросов. Через пару дней закончатся запасы воды. Через неделю встанет вопрос с едой, как для людей, так и для скота.
      Воду можно набирать в колодцах, что разбросаны по пути. Придется создавать отряд разведчиков, что будут каждый день выезжать вперед и искать оазисы. Пропитание можно выменивать у кочевников - потребны торговцы. Или наловить рыбы в море - значит, нужны рыбаки. А это - те самые приказы и распоряжения, от которых израильтяне надеются, что избавились навсегда.
      Кроме того, надобно думать на счет оружия: вдруг Рамсес решит договор расторгнуть и рабов назад вернуть? Тогда без сражений не обойтись. И без обученной армии с жесткой дисциплиной тоже. Как быть?
      Размышления Моисея прервал Аарон, который громко кричал и отчаянно жестикулировал у подножия скалы. Моисей поспешил вниз.
      - Моисей, там египетский военный отряд дорогу перегородил, - на одном дыхании выпалил молодой израильтянин...
      
    ***
      
      Неужто вот оно? Так сразу, прямо сейчас?
      - Колесницу, - коротко бросил Моисей, не замечая, что отдает приказания совсем, как в армии.
      Подогнали колесницу, запряженную одним гнедым конем (второго у израильтян просто не нашлось). Моисей вскочил на ходу, перехватил поводья у молоденького возничего. Уверенная рука послала жеребца вперед, повозка понеслась в голову колонны, поднимая за собой длинный шлейф пыли.
      Плана не было никакого - вначале стоило понять, кто и зачем преграждает путь. Может и не войска вдогонку посланные, а обычный отряд, проверяющий, что за толпа движется по пустыне внутри Египетской страны.
      А вот и египетские воины. Поводья натянулись, конь громко заржал, но покорно остановился. Сотня египетских воинов стояла пятью колоннами - видать только с марша. Но Моисей знал: стоит отдать приказ, и тотчас рассеются тремя линиями, готовыми к бою. Луки не на взводе, но в руках - готовы по первой же команде пустить тучи стрел. Мечи и копья неровно поблескивают на солнце - волнуются воины, а значит, неспокоен и командир. Видать и вправду не ведает, кто идет, тучи песка и пыли поднимая.
      Моисей гордо расправил плечи, сам собою поднялся подбородок, поводья негромко щелкнули, и конь зашагал медленной поступью навстречу египетянам. Видя, что нападать никто не собирается, сотник, впереди отряда стоящий, чуть успокоился, меч к земле опустил, хотя команды луки отложить не отдал.
      - Кто и по чьему велению навстречу мне идет?
      Моисей перевел дух: обычная фраза приветствия подтверждала, что намерения у египетских воинов невраждебные.
      - Моисей, брат Рамсеса Солнечного, правителя Верхнего и Нижнего Египта, сын Сети Менмаатра, победитель нубийцев и прочих племен варварских, - перечисление титулов действовало безотказно. - А кто на пути моем стоит?
      Услышав стандартный ответ, сотник тоже расслабился:
      - Манитон с сотней из личной тысячи фараона, что направляется в Уасет.
      И добавил от себя, уже не по уставу:
      - С возвращением, мой господин. Рад Вас снова видеть.
      Моисей пригляделся внимательнее. Что-то неуловимо знакомое проступало в грубых чертах бывалого вояки. Где-то они уже встречались, только тогда морщин на лице Сотника поменьше было. Вдруг Моисей вспомнил: перед ним постаревший на десять лет Манитон - тот самый военачальник, что спорил с Моисеем в памятной битве с нубийцами.
      - Я тоже рад тебя видеть! Как жизнь твоя сложилась после нашей победы? Погоди, ты вроде тысячником был? Что случилось? Как в сотниках оказался?
      Манитон вздохнул:
      - Длинная история, господин. Долго рассказывать.
      - Ничего, время у нас есть. Солнце садится, все равно пора на ночлег устраиваться. Давай лагеря рядом поставим, а с утра путь продолжим. Каждый в свою сторону.
      
      Израильтяне со ставшими уже привычными песнями и музыкой устраивались на ночь. Моисей в стороне от всеобщего ликования грустно смотрел на соседний египетский лагерь. Шатры встали, как по команде, ровной линией, воины молча сошлись у центрального костра, кроме часовых, что мерно вышагивали вдоль палаток, зорко всматриваясь в темную синеву.
      Моисей повернулся к Аарону, следовавшему по пятам:
      - Смотри, как ладно у них получается. Боюсь, если придется в схватке смертельной сойтись, не выстоять нам против обученного египетского войска.
      Аарон сильно изменился за этих несколько дней. Перестал соскабливать щетину с щек, и она теперь курчавилась редкими волосками жидкой бородки. ('Оно и к лучшему, - подумалось Моисею. - Может хоть прыщи исчезнут'.) На собрания старейшин юноша надевал специальные сандалии на подошве в три пальца толщиной - небось, на базаре в Уасете за них не меньше четверти дебена меди отдал. К тому же Аарон постоянно вытягивал шею вверх, чтобы казаться еще выше. Но в глазах, нет-нет, да проскакивала неуверенность, особенно когда глядел на Моисея, словно Аарон молча выспрашивал: ну как, выгляжу опытным командиром? И только оставаясь наедине с вождем, Аарон расслаблялся и опять превращался в себя самого: веселого и беспечного юношу.
      И сейчас Аарон беззаботно хмыкнул:
      - Зато у нас вера есть. В свои силы. И чувство свободы. За нее теперь любой, не задумываясь, жизнь отдаст. Три последних дня стоили многих лет прежней жизни. Думаю, они принесли больше, чем месяцы уговоров и убеждений. А еще у нас есть ты, Моисей. Смотри - одного твоего слова оказалось достаточно, чтобы египетские солдаты тебя послушали. Пока ты с нами, никакая опасность не грозит.
      Польщенный Моисей улыбнулся:
      - Ладно, идем ужинать, мой бесстрашный помощник. До ночи хочу я еще историю Манитона услышать.
      
      Моисей долил пива в глиняную кружку. Жбан, прихваченный по знакомству на кухне фараона, жалобно булькал остатками пены, едва покрывавшей дно. Но Моисей не скупился, знал: любые сведения изнутри египетского войска втройне окупятся.
      Выпили, как полагается, за здравие посланника богов на земле - Рамсеса, за душу отца его Сети - да будет ей дарована жизнь счастливая в царстве Осирисовом. Подняли бокалы за былые походы, за ратную доблесть, за скорейшую смерть врагов египетских, в особенности нубийцев темнокожих. Моисей заметил, что за дела прошлые да правителей почивших Манитон куда охотнее бокал поднимает, чем за фараона правящего.
      - Манитон, как так получилось, что не услужил ты Рамсесу? - попытал счастья Моисей.
      Захмелевший вояка со всего маху саданул кружкой по столу, звякнула тихонько посуда, расплескавшаяся пена повисла белыми клочьями на груди Манитона.
      - Не услужил. Верно, не услужил. И это я - верой и правдой тридцать лет! И Рамсесу Первому - деду, и Сети - отцу - хорош был. А вот сыну не услужил.
      Манитон говорил на удивление чисто, язык не заплетался, что, учитывая опорожненный жбан пива, вызывало уважение. Только голос звучал чуть резче. Да и вряд ли бы на трезвую голову воин старый на речи крамольные решился.
      - Что ж такого Рамсесу не по нраву пришлось? Я-то тебя помню, как воина верного и честного.
      - В том и беда, что привык я правду открыто в глаза говорить, - Манитон остановился, а Моисей только кивнул - и через десять лет свежо было воспоминание о споре по поводу отосланных колесниц.
      - Когда Рамсес на совете заявил, что пришла пора Заветом Аменемхата воспользоваться, - продолжал Манитон, - я сперва ничего не сказал. Но как узнал, что за речами красивыми стоит, тотчас заявил, что видать боги с ума сошли.
      Моисей затаил дыхание: вот кого он должен благодарить за нечаянные слова пред сотником Ауригом, что через торговца хитрого аж до Мадиамской земли добрались!
      - Так это ты! - только и смог вымолвить.
      - Я, а кто же еще? - машинально отвечал Манитон, погруженный в грустные воспоминания. - Да только ни к чему все. Рамсес разозлился, отправил на границу с ханаанейцами сотней командовать. А сейчас назад в столицу зовет. Видать таки решился на дело богопротивное. А куда мне деваться? Если откажусь младенцев убивать, на кол посадят. А на задание кого другого пошлют. Вот и выходит, что как ни крути, а нет выхода: и детей не спасу, и жизнь потеряю. Хотя по мне лучше голову сложить, чем потом тельца детишек во снах кровавых видеть.
      Моисей с трудом сглотнул твердый комок, слезы намочили кончики глаз: нет, не перевелись в земле египетской люди, для которых честь значила больше жизни.
      - Манитон, не печалься, - голос дрожал, а лицо кривилось в гримасе. - Не будет Рамсес Завет Аменемхата применять. Точно мне это ведомо.
      Настал черед Моисею рассказывать свою историю. И чем дольше говорил, тем больше преображался Манитон. Казалось, хмель выходил вон с каждым словом Моисея, тело выпрямлялось, словно невидимая ноша становилась все легче. К концу рассказа глаза Манитона горели веселым огнем, отражая беспечные языки костра. Чело расправилось, будто сбросило десятка два лет.
      Едва дослушав, старый сотник подскочил к Моисею и обнял изо всех сил. Так и стояли они, молча, долгие минуты, два воина, объединенные общей бедой и общей победой.
      - Не знаю, Моисей, зачем Рамсес мой отряд в Уасет вызывает. Может замышляет что против рабов израильских, правителя всемогущего своей воле подчинивших, - говорил Манитон через час, когда чувства утихли. - Но совсем не лишним для вас будет оружие раздобыть. На всякий случай, вдруг фараоново слово не таким крепким окажется, как в прежние времена.
      Старый воин точь-в-точь повторял мысли Моисея!
      - Это я к тому, - продолжал Манитон, - что в двух днях пути отсюда стоит небольшая крепость. Держат ее как вторую линию, если неприятель через границу вглубь страны Египетской прорвется. Гарнизон там всего человек двадцать, зато мечей, щитов и луков со стрелами воинов на пятьсот. Я это наверняка знаю, потому как случись война, предписано мне в ту крепость направляться, гарнизон пополнять. Такие же указания другие четыре сотни имеют.
      - Только, Моисей, - добавил Манитон перед тем, как в лагерь египетский темной ночью возвращаться, - надеюсь на твою сообразительность. И верю, что если решишь оружием тем завладеть, то хитрость применишь, а не силу. Иначе буду чувствовать себя предателем, что двадцать воинов беззащитных на верную смерть отправил...
      
    ***
      
      И опять Моисей твердой рукой держал поводья, не давая резвому жеребцу сорваться в галоп. Конь лишь удила кусал, но, чувствуя уверенного возничего, смирно шагал впереди отряда из двадцати израильтян. Рослые мужи-левиты показались Моисею самыми ловкими, самими подходящими для непростого задания.
      Последним шел Махли - сорокалетний мужчина, который, несмотря на возраст, сумел сохранить юношескую свежесть тела, удивительно сочетая ее с взрослой степенностью движений. Ухоженная бородка окаймляла открытое лицо, большие карие глаза сразу же вызывали доверие. Женщины всех родов бросали любопытные взгляды на высокого силача, в душе завидуя той из колена Леви, кто сломит неприступное сердце. Была у Махли одна особенность: десять лет тому в каменоломнях упала ему на руку гранитная плита. Рабы сразу же поднатужились, подняли - но поздно: кости на пальце расплющились, лохмотьями во все стороны торчали. Пришлось отсечь, чтобы кисть спасти. С тех пор на левой руке вместо указательного пальца - один обрубок.
      Моисей вначале Махли брать с собой не хотел. Кругом столько мужей здоровых, зачем ему калека в деле опасном? Но Махли не обиделся, а предложил Моисею силами на кинжалах померяться. Оказалось, что левит приловчился нож через култышку так ловко крутить, что тот мелькал в воздухе, словно стрекоза длиннокрылая. Убедился Моисей, что четырехпалый Махли двоих евреев стоит, поставил в конце отряда, чтобы по сторонам посматривал и в случае опасности - сзади прикрывал.
      Но куда более опасную задачу получили Аарон и полдюжины смуглых бородатых евреев-сименонов. Забрав всех пятерых верблюдов, Аарон еще утром ушел вперед.
      Как он там? Удалось ли без подозрений попасть в крепость? Или хитрость не вышла, и их раскусили?
      Моисей оглянулся на свой отряд, отгоняя прочь тяжелые мысли. Левиты шли, как учил, двумя колонами по десять человек. Точь-в-точь как египетские отряды. И одежда подстать военной. А что оружия при себе нет, так неопытный глаз не разглядит, за строгой выправкой да хмурой подтянутостью.
      Уже около часа Моисей видел крепость, а теперь разглядел, что их тоже заметили. После двух минут метушни, далекие фигурки на стенах замерли в ожидании, ворота захлопнулись, и, наверняка, подперлись толстым брусом изнутри. Израильтяне приблизились на расстояние выстрела, но ни одна стрела не полетела навстречу. Пока все шло хорошо.
      План Моисея был прост. Подойти вплотную к воротам, выдавая себя за египетский военный отряд. Убедить командира крепости, что Моисей привел воинов на смену гарнизону, который сам фараон срочно вызывает в Уасет. Принять дела, проводить египетский отряд и далее раздать оружие израильтянам.
      Для выполнения плана Моисей пол дня учил отобранных левитов ходить строем, поворачивать по команде, исполнять приказания беспрекословно. Лже-воинам подобрали похожую одежду, чтобы отряд не выглядел, как сборище торговцев на рынке.
      Другие полдня Моисей провел с кистями и чернилами за составлением витиеватого приказа. Пришлось вспомнить все ненавистные уроки каллиграфии. Это оказалось куда сложнее, чем написать три иероглифа имени Мариам. Но результатом Моисей остался доволен. Приказ выглядел очень официально, словно только сошел из-под кисти главного писаря.
      - Кто к воротам крепостным подходит? - донеслось из-за стен, когда до них оставалось не более тридцати шагов.
      Моисей поднял руку, и обученные левиты замерли на месте.
      - Отряд из личной тысячи фараона Рамсеса Солнечного. С приказом от самого повелителя Верхнего и Нижнего Царств, - Моисей почувствовал, как опять стандартная форма ответа снимает напряжение за крепостными стенами. - А кто ворота крепостные охраняет?
      Опустились натянутые луки, заскрипели запоры, распахнулись огромные ворота, словно пасть Гора в обличии бегемота. Через две минуты гарнизон выстроился снаружи, приветствуя прибывший отряд.
      Моисей с почтением отдал папирус, командир, кряхтя, прочел раз, другой и, вздохнув, скомандовал воинам:
      - Приказано немедленно выдвигаться в Уасет. Пол часа на сборы, потом выходим.
      Моисей перевел дыхание: все, дело сделано, хитрость удалась.
      - Идем, покажу здешнее хозяйство, - от былой настороженности командира не осталось и следа.
      Египтянин повернулся и зашагал к воротам, когда внезапная мысль заставила остановиться:
      - Э-э. А почему у вас нет оружия?
      Моисей вздрогнул. Хотя и знал, что непременно зададут, хотя и готовился заранее, вопрос все равно прозвучал резко, заставил напрячься.
      - Согласно последнему приказу фараона...
      Резкий свист прервал Моисея. Командир гарнизона удивленно вскинул голову и завалился назад. В спине торчала рукоять длинного забойного ножа.
      - Аарон, - закричал Моисей.
      В пылу переговоров он совсем забыл о запасном плане. На всякий случай Моисей загодя направил в крепость под видом торгового каравана Аарона и пятерых Симеонов, что ранее работали забойщиками скота. Если бы вдруг командир гарнизона не поверил грамоте или не захотел ворота открывать, Моисей мог атаковать с двух сторон.
      - Аарон, нет!
      Поздно. Лучники, не успев сообразить, что случилось, лежали с перерезанными горлами в лужах крови, остальные воины гарнизона обнажили мечи, но, видя, что нападающих в два раза больше, предпочли сдаться.
      Моисей в отчаянии глядел на тела воинов на земле. Он пообещал Манитону сделать все возможное, чтобы не проливать крови. И вот результат!
      Навстречу шел довольный Аарон:
      - Как мы его, а? Я только услышал, что он про оружие спрашивает, сразу говорю: все, пора вмешиваться. Ну, мои ребята не подвели.
      - Зачем, Аарон? Я же мог миром договориться. И никого убивать бы не пришлось! Я ведь тебе приказывал только по моей команде действовать! Зачем ты вмешался?
      - Ну, подумаешь, уложили парочку египтян. Большое дело. Зато смотри, Моисей, сколько здесь всего. Секачей и луков хватит, чтобы половину наших мужчин вооружить.
      Моисей тяжело дышал. Аарон, чувствуя вину, продолжал оправдываться:
      - Командир гарнизона оскорбил меня. Сказал при всех, в крепость нас впуская, чтобы с торговцев глаз не спускали, кроме коротышки, которого опасаться нечего. Зато теперь каждый будет знать, что случается с теми, кто пробует меня коротышкой назвать.
      Теряя терпение, молодой израильтянин добавил:
      - И вообще, Моисей. Победителей, как известно, не судят...
      
    ***
      
      Все больше уверялся Моисей в понимании, что Рамсес нападет. Впервые такая мысль еще в Уасете появилась, когда только в путь выходили. Прогнал ее Моисей, но не ушла незваная гостья, крепко засела в голове. Позже, чтобы успокоиться полностью, Моисей с Воином эту мысль обсудил. Но к его удивлению, Воин не только не посмеялся, но наоборот, заявил, что на месте Рамсеса так бы и поступил. Армию бы собрал, за рабами бы отправил, а вдобавок Везира командиром главным бы сделал.
      Ничего не понял тогда Моисей. А сейчас начинал доходить до него замысел Рамсеса. Ведь как удобно получалось: объявить народу, что оказывается, это евреи повинны во всех бедах, что на Египетское царство обрушились. И что это он, Рамсес, повелел всех евреев подальше из Уасета выселить. А дабы впредь не могли чары коварные на бедных египтян насылать, велел Везиру войско взять и израильтян в пустыне уничтожить.
      А на самом деле надеялся бы Рамсес, что Везир с Моисеем друг друга поубивают. И опасность, что фараону со стороны этих двоих угрожает, сама собой отпадет!
      Все ладно и складно, словно на картуше искусном. Чем больше думал, тем больше убеждался Моисей, что на месте Рамсеса так бы и поступил. А значит, схватки жаркие не за горами.
      Угрюмый Моисей хмуро глядел на толпу, из которой второй день тщетно пытался сделать подобие организованного отряда.
      Сразу после захвата гарнизона Моисей разделил взрослых евреев на сотни - отдельно мужчин, отдельно женщин, поставив во главе каждого отряда молодых вождей. Оба дня Моисей заставлял командиров, чтобы воины четко команды выполняли. Это было не просто сложно. Это было безумно тяжело. Молодые рабы, наслушавшись его, Моисея, идей о свободе, и слышать не хотели ни о каком подчинении. Открыто смеялись над Сотниками и их приказами, вызывающе бродили по лагерю и свысока посматривали на Моисея. Да и сами Сотники не очень-то огорчались. Куда приятнее было с друзьями вместе повеселиться, отпустить пару шуток в адрес фараона, настолько испугавшегося их там, на площади перед дворцом, что позволившего беспрепятственно покинуть Уасет.
      Только сотня Левитов, куда входили воины, участвовавшие в захвате гарнизона, выделялась молчаливой серьезностью. Эти люди уже пережили пусть не настоящую битву, зато неподдельные тревогу и волнение перед схваткой. Когда каждый понимал, что исход зависит не только от него, но и от остальных. Когда вера в свои силы сменилась верой в командира и в боевых товарищей. А если кто из молодых шалить пытался, воины постарше тотчас жестко осаждали. Ни улыбок, ни разговоров. Молчаливые Левиты яростно махали копьями и мечами - учась одним ударом сбивать камень с валуна, потом прятались за скалами - чтобы и мизинчика не было видать, на скорость пробегали сотню шагов - чтобы неприятельские лучники только одну стрелу успевали выпустить. Моисей провел несколько часов с Махли, который сотником над Левитами стал, передавая тому по частям египетскую военную премудрость.
      В остальных отрядах царили оживление и радость. Чувство собственной силы и значимости переполняло людей. Они, подобно Моисею десять лет назад после схватки с нубийцами, верили в свое всемогущество. Если уж смогли вырваться из рабского плена, то теперь будут в состоянии покорить кого угодно!
      Моисей с тревогой смотрел на общее ликование.
      Ведь настроение людское подобно маятнику, что рано или поздно качнется назад. И тогда на смену эйфории придут тоска и подавленность. И чем выше счастье людей, тем сильнее ударят апатия и неуверенность. И беда, если в тот момент придется встретиться с врагом. Безвольных людей сметет и унесет прочь так же, как порыв ветра разрывает легкий кусок папируса, подкидывая и играя им в воздухе.
      Сейчас израильтянам сам Амон-Ра не страшен. Наоборот, каждый хотел бы силой своей и победами новыми пуще прежнего упиваться. Египетское войско им подавай. Только и разговоров, как разгромят одним ударом. Как командиров египетских в бегство обратят, а воинов простых в землю пустынную навсегда уложат.
       Но не так все будет. Ударит египетская армия, надавит с силой, как умеет, и не выдержат израильтяне, побегут. Тут и конец им.
      Вот и получалось, что второй день Моисей ходил мрачнее тучи, размышляя и прикидывая, что можно сделать. Время от времени погружался в себя и советовался с Воином, иногда о чем-то шептался с Аароном. А под конец все больше и больше кивал головой, словно неохотно соглашался с невидимым собеседником во внутреннем диалоге.
      План вырастал постепенно и складывался в две самостоятельные части. Словом и делом собирался Моисей изменить общее настроение. Жестоким испытанием и беспощадной речью.
      
    ***
      
      - Моисей, ты с ума сошел! Ты всех нас погубишь.
      - Нет, сделаю сильнее.
      - Как? В костре спалив?
      - Десять лет назад огонь излечил меня, а теперь поможет и этим людям.
      - Моисей, ты же сам говорил, что тот огонь холодным был, а этот - настоящий.
      - Ты когда-то видел, как оружейники мечи создают? Собирают вместе колчедан, оловянный камень, добавляют немного блеска свинцового и все это в огонь бросают. Только там, сплавившись накрепко вместе, получается бронза, которую потом в форму заливают. Роды израильские сегодня - что руды медные, грудками отдельными лежат: подходи и бери руками голыми. Если хотим свободными стать, надобно через горнило огненное пройти - тогда напасти новые не разрушат, но сильнее сделают. Подобно тому, как молот кузнечный меч бронзовый не разбивает, но затачивает.
      - Может попытаться еще раз поговорить с вождями?
      - Правилу одному научил меня старый воин Уратиру. Если выбирать между действием и ожиданием, всегда первому предпочтение отдавай. Даже если ошибешься, горечь поражения слаще будет, чем вкус гниения бездеятельного.
      - Моисей, эти люди доверяют тебе, а ты их предать собираешься.
      - Не предать, научить. И чтобы никто никогда вопросов о предательстве не задавал, я со всеми внутри шатра останусь.
      - Нет, Моисей, не рискуй так.
      - А как по-другому, Аарон? Десять дней, как мы Уасет покинули. Пора нам народом единым становиться. И другого пути, кроме как огнем жарким сплавить всех, я не вижу. Так что, пойдешь со мной? Не испугаешься испытания жестокого?
      - Моисей, ты безумец...
      
    ***
      
       - Мариам, нам нужно поговорить.
       Быстрый оборот, тоненькая фигурка на миг прижимается к Моисею, но тут же отпрядывает назад. Маленький пальчик касается губ Моисея, голова отрицательно качается из стороны в сторону.
       - Ничего, не говори, я и так все знаю.
       - Знаешь?
       - Конечно, я же вижу все. Тебе сейчас не до меня. И так забот хватает, чтобы порядок в стане израильском навести. Не бойся, Моисей, я все понимаю и совсем не обижаюсь, что на меня времени нет. Вот выйдем из пустыни, доберемся до Мадиамской страны, тогда целая вечность в нашем распоряжении будет. И тогда то, о чем говорили десять лет назад, вспомним. О детях малых, о домике своем.
       Длинный тяжелый вздох и быстрый шепот:
      - У нас еще все впереди, Моисей. Не переживай за меня, все будет хорошо.
      Эх, Мариам, если бы ты на самом деле все знала...
      
    ***
      
      Собрание начиналось, как всегда. В большой шатер с шутками и улыбками набилось человек тридцать.
      - Ну что Моисей, скоро с египтянами сразиться доведется? - выкрикнул юный вождь из Вениаминов. - А то, оружие в деле испытать охота.
      Остальные радостно засмеялись, захлопали - Вениамин выразил общее желание не сидеть на месте.
       - Скоро уже, - с силой улыбнулся Моисей. Лицо, как обычно в минуты напряжения, слушалось плохо. - А как считаете, готовы израильские отряды к битве с войсками обученными?
       - Конечно, готовы, - старый Рувим, как всегда был скор на слово. - А что опыта у нас нет никакого, зато желание свободу сохранить - огромное. Мы это раз уже доказали на площади, другой - в крепости. Что еще в подтверждение надобно?
       - Правильно, - подхватили вожди.
       Крики одобрения заглушили ответ Моисея. Несколько минут стоял такой шум, что говорить что-либо было бессмысленно. Ну что же, пора.
       Моисей хлопнул три раза, восстанавливая тишину.
       - Хорошо, будет вам настоящее испытание. Еще сегодня вечером. Проявите там свою смелость и сноровку. И от того, как справитесь, зависит не только ваша жизнь, но и...
       - Горим! - громкий крик прервал вождя.
       Одним движением Моисей обернулся: задняя стена шатра сочилась ядовитым дымом, веселые языки пламени плясали на шкурах, потрескивали деревянные шесты.
       - Все наружу! - команда была лишней, все и так поскакали с мест и столпились у узкого выхода.
       Вмиг шатер превратился в огненное пекло. Пламя объяло две стороны, занималась третья. Жар внутри поднялся такой, что слышался треск лопающихся волос. Никто и представить не мог, что огонь - тот самый верный слуга, что исправно готовил еду на костре - может стать таким необузданным демоном. Куда там пустынному солнцу!
       Время словно остановилось. Патриархи кричали, толкались у выхода и медленно, очень медленно по одному исчезали в узком проеме. Шкура, что закрывала вход, мешала быстро выбегать, люди путались в ней, отбрасывали в сторону, но она, надежно закрепленная, все возвращалась назад, норовя сбить с ног каждого, кто рвался наружу. Никто не хотел оставаться внутри, задние напирали, передние старались держаться подальше от пылающих стен. Люди кричали в ужасе, в панике лезли вперед, еще больше усиливая толкучку у выхода.
      - Слушайте меня, - Моисей попытался навести порядок. - Выходить будем по одному, по родам. Первыми пойдут Рувимы...
      Куда там! Его никто не слышал. Каждым двигало желание спастись, оказаться на свободе, вырваться из огненного мешка.
      - Так мы все погибнем! Передайте, чтобы те, кто... - ни одна голова не повернулась к Моисею, ни единого взгляда в его сторону. Люди обезумели от страха и боли и, словно толпа диких животных, тупо рвались наружу.
      Едкий дым слезил глаза, стало трудно дышать, а десяток вождей все еще находились в шатре. Занялся центральный шест, и Моисей увидел, что нити на льняной рубахе темнеют и скручиваются обугленными волокнами. Голова разрывалась, казалось - еще миг и вспыхнут волосы.
      - Пусть один придержит... - все бесполезно. Кричи хоть на самое ухо, и то не услышат.
      Нет, на совместную работу вождей полагаться нельзя. Придется выбираться самостоятельно. Выхватить меч, прорубить выход, вырваться на воздух, вдохнуть полной грудью. Оружие привычно скользнуло в ладонь, рука сама собой отвелась для удара. Но нет, нельзя. Не сейчас, еще не время. Разум заставил опуститься острое лезвие, хотя трусливый голос внутри изо всех сил вопил от страха.
      Кроме Моисея, в шатре оставались только трое. Шкура на входе занялась и очередной патриарх, выскакивая, завыл от боли. Краем глаза Моисей уловил, как четверо бросились к старику, помогая сбить пламя на одежде. Картинка скрылась: полыхающий полог вернулся на место. Двое вождей внутри одновременно выхватили мечи и резкими неумелыми ударами, попытались рассечь огненную преграду, перекрывшую проем. Та закачалась, но высокие языки пламени не давали приблизиться, чтобы ударить наверняка. С треском рухнула задняя поперечина, половина шатра прогнулась, но центральный шест пока держал.
      Мы все здесь умрем - внутренний голос дрожал в ужасе. Он и еще двое заперты в огненной ловушке, неужто затея провалилась, и ему суждено погибнуть?
      Вожди с мечами вдруг взглянули друг на друга, кивнули и с громким криком бросились вперед. Пылающая шкура не выдержала натиска и отлетела в сторону, открывая проход. А смельчаки уже катались по земле, скуля и прижимая к груди обоженные руки.
      Моисей заставил себя не торопиться. Шаг, еще один, задержать дыхание, чтобы не наглотаться дыма. Вот он проем, ясно чернеющий в стене огня. Закрыть глаза, еще шаг и еще. Холодный порыв ветра принес такое облегчение, что ноги сами собой подкосились. Нет, не сейчас!
      Моисей выпрямился, грудь с силой втянула свежий воздух, глаза с удовольствием открылись навстречу ночному небу, все вокруг стало медленно проступать сквозь слезы. Патриархи, застыв от ужаса, молча смотрели на черную фигуру с обнаженным мечом в руке, что темным силуэтом выделялась на фоне высоченного костра.
      А Моисей вдруг поднял меч и изо всех сил закричал...
      
    ***
      
       - Только что вы все чуть не погибли. А заодно едва не погубили еврейский народ!
      Патриархи молчали, огорошенные яростью Моисея. Они чудом избежали смерти, наглотались дыма, обожгли лица и тела, но Моисей и не думал их жалеть.
      - Считаете, это огонь повинен? Как бы не так. Это вы испугались, запаниковали и чуть было не отправили друг друга на тот свет. А если такое в бою произойдет? Кто виноват будет? Египтяне, что лучше обучены и подготовлены? Или вы сами, что тренировкам и порядку строгому предпочли зубоскальство остроумное и веселье безудержное?
      Вымазанный черной сажей, потрясающий мечом, Моисей был подобен огненному демону. Ошеломленные люди с трудом понимали, о чем он говорит. Но чувствовали: о чем-то жизненно важном.
      - Аарон!
      - Да, командир!
      - Сколько раз ты успел клепсидру перевернуть, пока мы все из шатра пылающего не выбрались?
      - Три.
      - А сколько нас там было всего?
      - Тридцать два!
      Моисей сделал паузу. Только сейчас почувствовал, насколько раскалился внутри шатра меч, и как болят обоженные ладони. Но вместо, чтобы отбросить пышущий жаром металл, сжал рукоять посильнее и взмахнул мечом в ярости:
      - Тридцать два вождя и три минуты! Если мы из пылающего шатра так долго наружу выползали, то сколько это обычно занимает? А если бы на лагерь египтяне напали, пока мы в шатре сидели, что тогда? Да за три минуты от людей наших ничего бы не осталось! Все, как один, лежали бы стрелами утыканные.
      Вожди стояли понурые, никто не пытался сказать ни слова.
      - А чтобы сами убедились, что не в случае дело, смотрите внимательно. Аарон, зови Левитов.
      Через минуту пятьдесят Левитов стояло перед вождями. Моисей кивнул, и они одним за другим, скрылись в соседнем шатре.
      - Зажигай, - короткая команда Моисея вызвала гул среди вождей. Внезапно они начали понимать: неспроста все случилось.
      Еще через минуту второй шатер пылал в ночной тиши.
      - Пошли, - крикнул Моисей.
      Но к удивлению вождей, в шатре не возникло никакого движения. Вместо этого послышался спокойный голос сотника Махли, что уверенно отдавал команды. А еще через миг полог откинулся, и наружу выскочил первый воин. Вместо того чтобы мчаться подальше от пожара, он развернулся и, встав в стороне от выхода, подхватил шкуру так, что та не мешала остальным. Один за другим, в строгом порядке, с оружием в руках, Левиты деловито проскальзывали в открытый проем и строились неподалеку. Последним спокойно вышел Махли с обнаженным мечом в четырехпалой руке - точь-в-точь, как Моисей до этого. Командир кивнул воину у дверей, и они вдвоем присоединились к отряду, что грозно молчал в темноте.
      - Аарон, клепсидра. Сколько?
      - Ни разу!
      - Ни разу! Вы слышали? Пятьдесят человек и пару мгновений! Они в отличие от вас панике не поддались. Потому что привыкли слушать командира. И знают, что в случае опасности обязаны четко выполнять приказы. Посмотрите на них: не то, что ожогов, даже копоти не найдете. Страх человека - главный враг его. А четкий порядок и холодная голова - самые верные союзники.
       Видел Моисей, как три чувства борются в людях вокруг. Лютая ненависть, что опасности смертной их подверг, огромная радость, что выжили, из ловушки огненной выбравшись, и растущее понимание, что прав Моисей жестокой правдой жизни.
       - А кто из вас готов свой отряд в пылающий шатер сейчас поместить? Молчите? А раз так, то как можете людей необученных под стрелы и мечи египетские вести? На верную погибель? Или думаете, что египетские колесницы не так опасны, как огонь жаркий?
      Моисей замолчал надолго. Тишина стояла вокруг мертвая. Люди медленно приходили в себя, с ужасом осознавали, только что произошедшее. Вдруг начинали печь обоженные руки, саднить воспаленные горла, давали о себе знать слезящиеся глаза. Но все это было ничем по сравнению с огромным потрясением, когда они внезапно понимали насколько беспечными и наивными были всего час назад.
      Прождав достаточно долго, Моисей скомандовал:
      - Все по шатрам. Завтра на рассвете тренировку продолжим.
      Быстрыми тенями вожди и патриархи разлетелись по отрядам. Уже через минуту со всех сторон послышались грозные окрики, прерывавшие ночные радость и веселье. Раздалось недовольное бурчание, но быстро стихло под бранью Сотников. Еще через пол часа лагерь спал. И мужчины, и женщины. Отдельно по Родам, а внутри по Сотням. Моисей впервые улыбнулся - первую, но такую важную победу он одержал. Теперь следовало укрепить успех парой дней тяжелых тренировок. До утра оставалось часа четыре, и он прилег ненадолго вздремнуть перед новыми испытаниями...
      Кто-то отчаянно тряс за плечо. Моисей недоуменно открыл глаза: неужели рассвет? А казалось, только прилег. Но небо оставалось иссиня-черным, а на восходе даже Утренняя звезда еще не зажглась. Что случилось?
      Моисей рывком обернулся и увидел над собой испуганное лицо Аарона.
      - Фараоново войско три дня, как из Уасета вышло. И сейчас стоит лагерем на расстоянии полудневного перехода от нас...
      
    ***
      
      Невесть откуда прилетела чайка. Белые крылья парили в теплых потоках, черные глаза высматривали добычу, громкий крик словно спрашивал: 'Что я здесь делаю?'. Крик отражался от красных вершин, что надменно смотрели на незваную гостью. Ей и впрямь здесь было не место. В царстве дневного зноя и ночной стужи, палящего солнца и пронизывающего ветра, могли выжить лишь каменные скалы, неприхотливый терновый куст, да двое людей, что пятый день непонятно зачем обитали на вершине.
      Первым прервал молчание Осия:
       - Учитель, можно я сам расскажу, как понимаю шестую лидерскую заповедь 'Удач остерегайся!'?
       Моисей улыбнулся и кивнул.
       - Все мы любим и радуемся, когда победы достигаем. Когда удается что-то, выходит задуманное. Но есть опасность одна - удачи расслабляют. Делают нас добродушными и довольными. Хотим мы верить, что так всегда будет. Хотим продлить, как можно дольше благостный миг победы. Забываем при этом, что мир вокруг не стоит на месте. И что вчера еще победой было, завтра поражением может обернуться. Поэтому если желаем и дальше удачу на своей стороне иметь, должны быть трижды внимательны в такие моменты. Только так результаты победы катастрофой не обратятся.
       - Хорошо говоришь, Осия, складно. Правильно первое знание заповеди понимаешь. Все так. Как в поражении заложены зерна будущих побед, так и любая победа несет зародыши будущих поражений. Умей распознать их. Не расслабляйся, оставайся сосредоточен. В истории, только что рассказанной, не удалось это ни мне, ни народу израильскому. Едва не погубили нас тогда самонадеянность и высокомерие.
       По обыкновению, Моисей замолчал, погружаясь в далекие воспоминания. Солнце спряталось за махонькое облачко - редкого гостя в здешних краях. Жар немного спал, и даже налетел слабый ветерок, что легкими порывами зашевелил седые волосы Моисея. Осия терпеливо ждал.
       - Совсем непросто радости людей препятствовать. Ну, как не дать вчерашним рабам порезвиться, словно малым детям, когда за всю жизнь они столько счастья не испытали, сколько за те пару дней? Как не умилиться той жадности, с которой они дорвались до свободы, и тому наслаждению, с которым поглощали ее сладкие плоды. Но в том и отличие, Осия, простого человека от мудрого лидера, что вождь всегда наперед смотрит. И знает, что радость вечною быть не может. Потому настоящий лидер в моменты счастья о проблемах грядущих с людьми говорит, а в трудные минуты, наоборот, рассказами о светлых временах силу в народе поддерживает.
       Моисей остановился, но к удивлению молодого вождя, почти сразу продолжил:
       - А какую еще мудрость ты увидел в рассказе моем?
       - Понял я, учитель, что самое опасное, когда радость людей в эйфорию перерастает. Перестают тогда они истинно оценивать себя и силы свои. Кажется будто и море по колено, как бывает, если вина сладкого или пива хмельного много выпьешь. Но одно дело, когда пару людей нетрезво, а ежели целый народ - это втройне опасно. И беда, если лидер вместе со всеми успехами опьянен. Потому как придет похмелье горькое, маятник качнется в другую сторону, и вместо счастливого народа отрезвевший лидер увидит хмурую толпу, готовую его на куски разорвать.
       Лукавой искоркой блеснули глаза Моисея:
       - Удивляешь ты меня, Осия. Не ожидал я речей таких от мужа тридцатилетнего. Видать впрок идет наука лидерская. Прав ты опять. Это второе знание заповеди 'Удач остерегайся!'. Когда все веселыми, хмельными от радости ходят, лидер обязан холодную голову иметь. И если видит, что грозит народу опасность, должен лидер людей своих отрезвить. Водой ли, огнем, как в моем случае, другим каким испытанием - обязан он помощников в чувство привести. Шел я на риск огромный, людей в шатре пламенем испытывая, но без этого совсем худо бы пришлось. И так слишком поздно это сделал. Когда бы на день раньше, многих жертв удалось бы избежать. Но не в силах мы историю изменить. Потому вместо вздыханий об ошибках прошлых, куда полезнее на будущем сосредоточиться.
       Тучка тем временем унеслась прочь, а то и просто растаяла под жаркими лучами. Тени с резкими краями опять покрыли голую землю между валунами. Вроде и света яркого вокруг больше, но в тени как-то темнее стало.
       - Скажи, Осия, а какое третье знание заповедь эта дает?
       Замялся Осия с ответом, не знал сразу, что сказать. Моисей через минуту на помощь пришел.
       - Сейчас увидишь, что это просто совсем. Говорили мы уже, что в неудаче каждой зародыши будущих побед произрастают. Потому ошибкам радоваться нужно! Не бояться их совершать, а смело в глаза неудачам смотреть. Ведь каждая ошибка - шаг вперед по направлению к победе. На своих ошибках лучше всего человек учится. Поэтому радуйся неудачам больше, чем успехам. Вот, кто верные друзья, что навсегда с тобой остаются.
       Усмехнулся Осия, как все перевернуто. А Моисей посмотрел понимающе и сказал:
       - Это еще ничего. Погоди, доберемся скоро до девятой заповеди. Там и вовсе все вверх ногами поставлено. А к заповеди шестой - 'Удач остерегайся!' - мне больше добавить нечего.
      
      
      
      Глава Седьмая. Будь там, где не ждут!
      
      
    И простер Моисей руку свою на море, и гнал Господь море сильным восточным ветром
    всю ночь и сделал море сушею, и расступились воды.
    И пошли сыны Израилевы среди моря по суше:
    воды же были им стеною по правую и по левую сторону.
      
    Погнались Египтяне, и вошли за ними в средину моря все кони фараона, колесницы его и всадники его.
    И в утреннюю стражу воззрел Господь на стан Египтян из столпа огненного
    и облачного и привел в замешательство стан Египтян;
    и отнял колеса у колесниц их, так что они влекли их с трудом...
      
    И вода возвратилась и покрыла колесницы и всадников всего войска фараонова,
    вошедших за ними в море; не осталось ни одного из них.
      
    Книга Исхода, гл.14, 21-28
      
      
      - Мы все умрем? - как ни старался юный Симеон выглядеть спокойно, голос всё равно прозвучал тонко и жалобно. Остальные вожди напряженно ждали ответа Моисея.
      Мудрецы и Воины внутреннего мира, помогите! Подскажите, как вернуть вождям израильским спокойствие и уверенность? Ведь и суток не прошло, как они на этом самом месте бесстрашием бахвалились, силой с египтянами померяться поскорее желали. Куда вера вчерашняя, куда смелость и отвага девались? Неужто одного испытания огненного достаточно, чтобы семейство царственных львов в стайку трусливых шакалов превратилось?
      А может, не прав он вчера был, сомнение в вождях поселяя? Может, стоило оставить всё, как есть? Да, египтяне на смерть бы разбили разрозненные отряды израильтян. Но разве не в том высшее счастье, чтобы умереть в радости?
      Моисей на мгновение погрузился во внутренний мир. Хмурый Воин уже раскачивался на носках. Руки за спиной, взгляд сосредоточен, рот поджат - не дать ни взять Сотник, что вот-вот бранью на новобранца разразится. Но вместо ругани, Воин положил руку на плечо Моисею и, глядя в глаза, тихо сказал:
      - Нет в смерти доблести никакой. Всё равно с радостью или с грустью мир покидаешь. Иначе, возьми вина сладкого побольше, налей в себя, сколько влезет, чтобы рассудок наверняка замутить. Когда душа петь начнет, а в теле легкость неземная возникнет, бросайся к крокодилам в реку. Умрешь с улыбкой на устах, да только будет ли смерть та доблестной? А вот, чтобы, в реке очутившись, от крокодилов спастись, рассудок трезвый и холодный нужен. И если выживешь - это настоящим геройством будет.
      По удивленным взглядам Моисей понял, что произнес вслед за Воином последние слова вслух.
      - Для того мы из рабства на волю шли, чтобы здесь, в пустыне голой, головы сложить? - Моисей испытующе посмотрел на каждого из вождей. Под колючим взором те ежились и отводили глаза. - Где вера ваша в свои силы, где воля к жизни?
      - Так ты же сам вчера показал, чего наши силы стоят, - хмуро заметил старый Рувим.
      - Да, показал. Чтобы хмель свободы огнем выжечь. Вижу, подействовало. Протрезвели мы, и понимаем теперь, что не просто придется. Но кто сказал, что не сможем египетскую армию разбить? Посмотрите, еще две недели назад никто из нас не помышлял о свободе. Разве только в мечтах несбыточных. Десять дней тому никто не верил, что можно против фараона открыто выступить. Но вместе мы сделали то, что до сих пор невозможным казалось. А с египетской армией куда проще: не раз она с позором с поля боя бежала.
      Вожди украдкой бросали недоверчивые взгляды на Моисея.
      - Что не слышали никогда о гиксосах, что Египет триста лет назад захватили, разгромив войска фараона? А о хеттах, с которыми Сети все свое правление справиться не мог? Ну, хоть о нубийцах, что шесть месяцев упорно сопротивлялись, и только хитростью смогли египтяне их победить? Нет, фараоны об этом рассказывать не любят. В храмах и усыпальницах только о славных победах пишут. А не задумывались вы, почему, самую сильную в мире армию имея, ни одна династия дольше ста лет не правила? Видно, не всегда копья и мечи защитить могли.
      Моисей заговорил совсем тихо, почти зашептал, но в напряженной тишине слова отчетливо доносились до самых дальних углов шатра:
      - Да, египтяне обучены и вооружены лучше нас. Да, там солдаты по двадцать лет служат. И полководцы не в один поход ратный ходили. Но в Силе этой и Слабость заключена. Потому как знаем мы, что они делать станут, и наперед предсказать можем, как воевать будут. Им же о нас ничего не ведомо. И, похоже, всерьез египтяне вчерашних рабов не воспринимают. Думают, легкой прогулкой поход этот обернется. Не известно им, что у нас и секиры, и луки есть.
      Моисей повысил голос. Теперь не нужно было вслушиваться, слова сами хлестали по обнаженным душам.
      - В этом и спасение наше. Ударить внезапно, чтобы египтяне опомниться не успели. Врасплох их застать. Пустить тучи стрел, в командиров целясь. И если удастся Тысяченачальников и Сотников стрелами уложить, тогда есть надежда, что в панике побегут солдаты простые. А пока фараон опомнится, пока соберет новую армию - мы уже далеко будем.
      Моисей остановился, и тотчас в воздухе повисла липкая тишина, что давила на каждого, забирала последние остатки решимости. Нет, нельзя молчать, иначе не привести потом в чувство вождей растерянных. Действовать, сейчас, сразу!
      - Махли!
      - Да.
      - Бери стрелы, сколько в лагере есть, и строй сотню. Через четверть часа пойдем место искать, где египтянам сюрприз приготовим.
      Махли коротко кивнул и тенью скользнул из шатра - только шкура овечья закачалась на входе.
      - Симеон!
      - Здесь.
      - Твои мужи, что в крепость ходили, пусть всех стариков и детей собирают. Как только будете готовы, выступайте из лагеря и идите на полуночь. В двух днях отсюда есть колодец заброшенный. Я у вас перед отходом остановлюсь, расскажу места приметные, чтобы в пустыне не заблудились.
      Команды сыпались одна за другой, и чуть успокоившиеся вожди по одному исчезали в проеме. Четко, без лишних слов, совсем как в настоящей армии. Эх, такой бы порядок и десять дней назад. Как далеко бы они продвинулись!
      Последним бросился исполнять приказание патриарх Неффалимов. И только оставшийся Аарон настороженно вскинул бровь на едва слышные, легким выдохом вылетевшие слова Моисея:
       - Хотел бы и я верить, что у нас всё получится!..
      
    ***
      
       Ловушка вышла, на удивление, хороша. И место отыскалось, словно специально под засаду приспособленное: слева - море глубокое, справа - скалы отвесные, валунами усеянные, посреди - проход узкий, где и трем колесницам не разъехаться. Придется египтянам по очереди проходить. А перед ущельем остановиться, тесной толпою сгрудиться. Лучникам израильским на потеху, стрелам длинным на радость.
      - Будь стрел вдоволь, никто из египтян дальше бы не пробился, - объяснял Моисей левитам. - Жаль, что на каждого из нас удалось лишь по две сотне стрел собрать. Египтян куда больше будет. Но нам сейчас важно передышку получить. Спесь сбить с полководцев фараоновых. Для того и тысячи стрел достаточно.
      Воины молчали, иногда кивали в такт словам Моисея. Суровые лица, твердые взгляды. Должно у них получиться. После всех бед и лишений боги не отвернутся от них.
      - Стреляйте тогда только, когда уверены, что стрела мимо не пройдет. Вначале дайте им подойти поближе, первый отряд даже вовнутрь пустите. Дождитесь, пока главные силы у прохода скучатся, тогда и спускайте тетивы. А чтобы путаницы не вышло, буду я команды отдавать. Покуда в первый раз не прикажу, чтобы ни одной стрелы не сорвалось! Всё ясно?
      Еще как ясно, куда уж более. Каждый понимал, что там, сзади, остались тысячи евреев, жены и дети, матери и отцы. И если не остановить сейчас наступление войска египетского, то, возможно, никто дня завтрашнего не увидит!
      Моисей лично проверил, как укрылся каждый из воинов: не торчит ли где кончик лука, не выглядывает ли ворот полотняный, не сверкает ли на солнце затылок бритый. А дальше оставалось только ждать.
      Первые десять минут быстро пробегают, следующие текут медленно, а дальше, и вовсе, тянутся нескончаемо. Самое трудное - ждать перед боем. Моисей по себе хорошо знал. Как и то, что не имели левиты отважные подготовки должной, чтобы время научиться обуздывать. Справятся ли? Не сломаются ли от ожидания долгого?
      Вроде нет: тела напряжены, брови насуплены, глаза сверкают.
      Моисей осторожно перебирался от воина к воину, прячась за камнями, стелясь полозом вдоль земли. Где шуткой, где разговором серьезным, а где и окриком строгим заставлял одних собраться, других успокоиться, а кого и вовсе в улыбке расплыться.
      Медленно, неохотно минуты складывались в часы. Солнце, что вначале вроде ласково пригревало, к полудню вцепилось раскаленной хваткой в гладкие затылки. Капельки пота, выступившие с утра, давно испарились, и только сухие крапинки соли напоминали, что еще недавно здесь была влага. Потянуло в сон, и Моисей задвигался в два раза быстрее, чтобы тормошить, будить, не разрешать евреям поддаваться жарким чарам полуденного марева. Внезапно проснулось то самое чувство, что и десять лет назад, когда он едва не погиб в безводной пустыне. Может виной был сухой язык, царапающий нёбо, а может шрам на ноге, что внезапной острой болью напомнил о себе.
      Моисей уговаривал израильтян, что еще немного, минут десять, самое большее полчаса, и на горизонте появится облако пыли, сопровождаемое топотом тысяч ног. Но минуты складывались в часы, а никто не шел.
      Наверное, он все же вздремнул. Потому как, открыв глаза, явственно увидел вдалеке египтян. Одна сотня, другая, третья. Дальше всё сливалось в черное море солдат и колесниц. Тысяч пятнадцать, а то и все двадцать. Выходило, что фараон послал вдогонку армию вдвое, а то и втрое большую, числа евреев, покинувших Уасет. Чтобы наверняка.
      Левиты встрепенулись, ожили. Сами собой исчезли усталость и сонливость.
      - Луки приготовить! - жаркий шепот услышали все. - Но чтобы ни одного выстрела, пока я не скомандую! Ослушавшегося оставлю связанным в пустыне скорпионам и гадам ядовитым на пожирание. Ясно?
      Моисей скользнул взглядом по суровым лицам левитов, кивнул и повернулся к ущелью.
      Первые отряды египтян тонкими струйками потянулись в проход.
      Идут, тяжело дышат, пот со лба стирают. Кожаные ремни плотно обхватывают грудь и живот, высокие щиты закинуты за спину, секачи покоятся на плечах, луки беззаботно болтаются сзади. Двигаются осторожно, но не из-за того, что израильтян боятся, а потому как дорога неровная, легко и пораниться. Долго ищут, куда ногу поставить, старательно обходят валуны побольше.
      Ничего, сейчас забегаете. И думать забудете о царапинах от каменьев острых!
      А вот и основные войска подтянулись. Сгрудились, толпятся, точь-в-точь как вожди накануне в шатре пылающем. Что же пора. Самое время. Треть воинов египетских одним махом уничтожить. А если боги милостивы будут, то и всю половину!
       Застонал тихонько лук, натягиваясь до отказа, услышали левиты звук заветный. Со всех сторон тихий треск послышался, будто ветерок по пальмовой роще прошелся. Но знал Моисей, что от ветра этого уже через миг полсотни египтян с Осирисом повстречаются.
       Что же, выбрать цель позаметнее. Вон сотник грузный впереди вышагивает. Дыхание затаить и, да пребудут боги с нами...
      
    ***
      
       Стрела была готова сорваться с тетивы, когда сотник вдруг повернулся и, закрывшись рукой от солнца, посмотрел в сторону Моисея. Нет, египетский военачальник разглядеть ничего не мог: лучи прямо в глаза били, слезу вышибая, но всё равно казалось, что под пристальным взглядом израильтяне, как на ладони.
       А потом сотник руку от лица отнял, и у Моисея внутри все оборвалось.
      Приплюснутый нос и бритый затылок на толстой шее он узнал бы из тысячи. Манитон! Вот кого он едва жизни не лишил!
      И чтобы не было мало, египетский сотник закричал, задрав голову:
       - Моисей, ты там?
      Слова оглушили, мысли поскакали вразнос: он что, всё знает? Откуда? Как? Неужто среди евреев предатель завелся?
      - Тихо, никому не стрелять! - опять шепотом, на этот раз слишком громко отразившимся от отвесных каменных стен.
       Да и поздно уже тетивы спускать: египтяне по неслышимой наверху команде все как один прятались за огромными щитами. Не слишком умело, кое-где оставались торчать руки или ноги, а дюжине-другой египтян удалось бы и головы прострелить. Но о внезапном нападении можно было забыть.
       - Моисей, я не очень против солнца вижу, но не может быть, чтобы ты такой ловушкой не воспользовался! Или я не Манитон, что с тобой в походы ратные ходил.
       Скрываться не имело смысла, и Моисей неспешно поднялся во весь рост.
       - Да, Манитон, от тебя не спрячешься!
       - Моисей, поговорить надобно, пока горячие головы дров не наломали. Спускайся, потолкуем спокойно.
       - Тогда давай в стороне от твоего и моего войска сойдемся. Один на один, без оружия.
       Аарон привстал на колено, зашипел:
       - Моисей, ты с ума сошел! Пристрелят тебя, что нам потом делать?
       Моисей покачал головой:
       - Не думаю. Скорее Манитон договориться хочет. Видать, неохота ему людей своих зазря на смерть посылать. Да и внутренний бог подсказывает, что можем мы еще миром разойтись. Но вы держите ухо востро и, если что не так, стрел не жалейте. Ясно?
       - Да уж куда яснее, - буркнул Аарон. - Внутренний бог ему подсказывает, да...
      
    ***
      
       - Рад тебя видеть, командир!
       - И я тебя, Манитон. Выходит, прав ты был в догадках, что фараон вас против ушедших евреев направит?
       - Выходит, прав. Хотя лучше бы ошибался.
       Моисей пристально всмотрелся в лицо Манитона. Глаза в глаза. В черные, бездонные. Что-то увиденное там заставило молодого вождя вздрогнуть. Что это было? Лютый холод неминуемой смерти? Серебристый блеск непоколебимой решимости? Или черный огонь свирепой ненависти?
       - Что ты задумал, Манитон? - сказал Моисей едва слышно. - Зачем меня позвал?
       Сотник ответил не сразу. Поглядел по сторонам, покряхтел по-старчески, хотя и не пожилой еще совсем, нет, в самом цвете сил и здоровья. Потом долго отряхивал красную пыль с одежды, зачем-то вытирал секач-хопеш, пока тот не засиял, словно зеркало. Моисей терпеливо ждал, ни словом, ни жестом не выдавая огромного напряжения. А внутри та еще буря бушевала. Что же тянешь-то столько? Давай же, давай!
       Манитон словно услышал, поднял голову и, опять встретившись взглядом с Моисеем, начал:
       - Перед выходом из Уасета долго с нами фараон беседовал. Рассказывал о коварстве рабов израильских, о том, что все беды лет последних их колдовством вызваны. Что не было у фараона выхода другого, кроме как изгнать евреев в пустыню подальше от селений египетских, чтобы чары израильские простым людям навредить не могли. А теперь вдогонку армию посылает с приказанием истребить всех рабов до последнего, чтобы навсегда угрозу от земли египетской отвести.
       Манитон вздохнул и продолжил:
      - И знаешь, Моисей, многие поверили. Но не я. Потому как помню крепко о Завете Аменемхата, да о том, как из Тысячников в Сотниках оказался. Потому и ушел вперед, чтобы с тобой с глазу на глаз поговорить. Услышать, что на обвинения эти скажешь. Теперь всё от тебя зависит. Если поверю Моисею больше, чем фараону, ни за что воинов египетских в бой против израильтян не поведу. Да и другим военачальникам это сделать не дам. Как - мое дело.
       Неужто вот она - удача нежданная? Неужто удастся с миром уйти? Да ради этого Моисей на всё готов! Любое красноречие применить, чтобы воина старого убедить. И, похоже, дело это не очень сложным будет. Чувствует Моисей, что Манитон настроен больше ему верить, чем словам фараона. (Тут вмешался Воин из внутреннего мира: 'А ну прекрати радоваться! Как желать правильно, помнишь еще?' Пришлось дышать шумно, чтобы сердца стук успокоить.)
       А Манитон, казалось, не замечал ликования молодого вождя:
       - Но вначале, Моисей, на три вопроса ответь. Прошу тебя, только правду. Ложь я сразу почувствую.
      Ну что же, он готов. Голова ясная, тело расслаблено, напряжение собрано в комок в самом низу живота.
      - Спрашивай, Манитон, всё как есть выложу.
       - Сколько правды в том, Моисей, что евреи во всех бедах последних лет виноваты? Нет, не спеши, подумай сперва. Ведь и фараон, и жрец верховный в один голос твердят, будто волхвы израильские колодцы и каналы высушили, а собранную воду через год на поля выплеснули, так что сгнили и урожай, и надежды людские. Потом волхвы чародействами черными на землю египетскую комаров, жаб и мух напустили! А когда и того мало показалось, саранчу привели!
       Моисей жестом остановил старого воина:
       - А объяснил ли Рамсес, зачем это людям израильским нужно? Зачем столько горя земле, в которой живут, приносить?
       Манитон кивнул, словно ждал вопроса:
       - А то как. В армии у нас Сотниками да Тысячниками совсем не простаки служат. И на вопрос 'Зачем?' фараону пришлось не раз и не два отвечать.
       Моисей терпеливо ждал. Ровное дыхание и мягкая улыбка выдавали спокойную уверенность. Он уже знал, что скажет Манитону, знал, как убедит старого воина. Но вначале необходимо, чтобы Манитон сам произнес нужные слова.
       - Говорил нам Рамсес, будто задумали израильтяне устройство земли нашей поменять. Захотели сами хозяевами стать, а египтян рабами сделать. Для того и творили коварства, чтобы египтян доверчивых напугать, фараона убить, а самим власть добыть.
       - Почему же тогда фараон не добавил, что во время мора черного, среди израильтян вдвое больше людей погибло, чем среди свободных египтян? Почему не рассказал, как они пресный хлеб из муки и воды пекли, как впроголодь жили, когда остальным жителям Египта зерно из царских запасов выдавали?
       Старый воин не сводил немигающих глаз с Моисея.
      - А главное, Манитон, если уж среди израильтян такие могущественные волхвы имелись, что же они фараона за целых пять лет ни разу не тронули? Мне ли тебе рассказывать, что на поле брани первыми стрелами всегда в неприятельского командира целят!
      Долго молчал Манитон, видно, тяжелые мысли внутри крутились. Разумом понимал, что прав вождь израильский, да и сердце подсказывало: истину Моисей говорит. Но совсем не просто было старому воину переступить через тридцать лет верной службы, когда каждый приказ фараона в точности исполнял, даже если согласен не был.
      Наконец, Манитон тяжело вздохнул:
      - Второй вопрос.
      Моисей чуть не запел от радости! Первый - всегда самый сложный. Если один раз удалось Манитона убедить, дальше легче будет. Но, памятуя предостережение Воина, он веселье подальше спрятал. Ледяная свежесть разлилась по телу, голова прочистилась, он опять был собран и спокоен.
      - Правда ли, Моисей, что волхвы израильские угрожали всех первенцев египетских истребить? И только решимость фараона Завет Аменемхата в ответ употребить, остановила беду великую, над Землей Египетской нависшую?
      Молодой вождь только головой покачал: до чего ловок Рамсес - даже ошибки прошлые умеет себе на пользу применить!
      Над вторым ответом Моисей не думал - правильные слова находились сами:
      - Всего три месяца назад на совете фараона Тысяченачальник один заявил, что, видать, Боги с ума сошли, раз решился Рамсес Завет Аменемхата применить. А фараон в страшном гневе Тысячника того тотчас в Сотники разжаловал. Зачем он поступил так, Манитон? Куда удобнее было правду открыть: мол, во всём евреи коварные виноваты. Военачальник от правды такой верой бы еще больше проникся, да служил бы куда усерднее. Вместо того чтобы сейчас ответы на вопросы непростые искать. Да, Манитон?
      Насупился старый воин, ни слова не сказал. Только глаза грустно затуманились под слезой набежавшей.
      - Хорошо, Моисей. Тогда третий вопрос. Ответишь правду, уведу армию египетскую подобру-поздорову.
      Напрягся Моисей, будто почувствовал нехорошее.
      - В напутствии нам фараон утверждал, что евреев победить труда большого не составит.
      Нет, вроде начало подвоха не предвещало, Моисей чуть расслабился.
      - Вот только не было ведомо ему, что израильтяне вооружены и секирами, и луками. Из той самой крепости, на которую я указал. Заодно попросив, ничего худого гарнизону не делать. Но два дня тому, когда мы пришли, в крепости никого из воинов египетских не было. Моисей, что с командиром и гарнизоном случилось?
      Похолодело внутри у молодого вождя, почувствовал, как вспыхнули лоб и щеки, взгляд сам собою в землю опустился, а плечи понуро сошлись.
      Нет, нельзя, он себя так сразу выдаст! А за ним сотни и тысячи израильтян беззащитных. Неужто ради дела правого не сможет он Манитона убедить? Даже тем, что неправду скажет? А как же большая ложь, что за малой следует? Но ведь жизнь людей важнее!
      Стараясь смотреть прямо в глаза сотнику - до чего же у него взгляд тяжелый, немигающий - Моисей четко произнес:
      - Не знаю, Манитон. Не ведомо мне, что с командиром и гарнизоном сталось.
      И сразу понял, что нельзя было врать, что Манитону все известно. В голове, словно молния ударила, почему-то поплыла земля вверх ногами, и на мгновенье промелькнула тень Воина:
      - Что делаешь, глупец?
      Моисей даже пошатнулся. А когда взгляд поднял, на него смотрели полные горечи глаза Манитона:
      - Не ведомо, да? Почему же беглецы из крепости сказывали, будто убит был командир ударом в спину коварным на глазах у вождя израильского?
      - Молчишь, Моисей? - яростный крик разнесся по пустыне, глухим эхом отражаясь от скал. - А я уже было поверил. Даже думал, где войска египетские на десять дней лагерем поставить, чтобы вы уйти могли беспрепятственно!
      Сотник вдруг побледнел, судорожно закашлялся, ноги подкосились, но жилистая рука и полный ненависти взгляд остановили Моисея, бросившегося было на помощь.
      - Не прикасайся ко мне, - Манитон тяжело дышал, крупные капли пота катились по багровому затылку и шее.
      Ладонь рубанула раскаленный воздух, и Сотник хрипло выдавил:
      - Нет, теперь пощады не ждите!..
      
    ***
      
      - Моисей, на тебе лица нет. Что случилось? - взволнованный голос вывел молодого вождя из забытья.
      - Не теперь, Мариам. Оставь меня.
      У нее на самом деле заблестели глаза или показалось? Какая разница. Сейчас не до старой любви. Такой шанс упустить! Какая возможность была всё одним махом решить! Что же делать теперь? Что?
      А египтяне не спешили. Основательно разбили лагерь на виду у евреев. По всем правилам: с охранением через каждые двадцать шагов, шатрами в десять рядов, по краям колесницы и кони распряженные. Ни врасплох застать, ни с боков обойти. Только в лоб, на погибель верную.
      Но через час на совете вождей Моисей совсем о другом говорил:
      - Мы стоим на холме. Это хорошо. Египтянам придется снизу вверх бежать, а нам и стрелять сподручнее, и каменья скидывать. Солнце будет нам в глаза бить. Это плохо. Зато хорошо, что сегодня на нас не нападут. И завтра тоже. Скорее всего, будут ждать, пока счастливый день придет. Верят египтяне, что в двенадцатый день третьего месяца сезона Перет, все начинания удаются, потому как ибис-Тот в этот день завладел 'Озером двух истин'. Значит у нас три дня в запасе.
      - Далее, фараон послал против нас три полка. Слева, у моря стоят шатры красного цвета - это полк Ра. Всего сотня лучников, остальные вооружены секирами. Потому и получили прозвище 'Многорукие'. Они самые сильные и опытные. Их Везир во вторую линию поставит, чтобы лучших воинов зазря не терять.
      - Правее, у скал - синие палатки Пта, - продолжал Моисей. Полк совсем новый, при Сети еще не было. Я не знаю, сколько лучников и копейщиков внутри, но, наверное, немного. Обычно, создавая новый отряд, фараоны набирают воинов с захваченных земель. Поэтому готовьтесь к схватке с чернокожими нубийцами и их грозными секачами-хопешами. Они первыми навстречу нашим стрелам и секирам побегут.
      - А сзади, вон едва видны отсюда, зеленые шатры полка Гора. Это любимчики фараона. Лет десять уже в походах ратных не были, сплошь сыновья писцов да прочих людей царских. Каждый больше следит не за тем, чтобы клинок был заточен, а за тем, у кого из соседей доспехи каменьями драгоценными ярче блистают. Они в битву жаркую ни за что не полезут. Только когда всё решено будет, поспешат свою долю добычи захватить. А если, не приведи Амон, что не так случится, первыми с поля боя побегут.
      Моисей прошелся из стороны в сторону:
      - Итак, что мы имеем. Хорошо, что Рамсес не послал личную гвардию. Выступи 'Храбрые луки' полка Амона или 'Могучие стрелы' отряда Тота, нам несдобровать. С полутора сотен шагов расстреляли бы, словно перепелов перелетных. Зато хорошо, что сзади сынки богатеев. Хорошо, что полк Ра не сразу в битву вступит. Плохо, что их всех так много.
      Вожди напряженно сидели: прямые спины, нахмуренные лбы.
      - Единственный выход - удивить египтян. Они ждут, что будем их издали стрелами расстреливать, а мы луки на потом оставим. Чают, будем на холме отсиживаться, а мы вместо этого десятью сотнями по египтянам ударим. Сказывали люди, как в Вавилоне воины щитом к щиту становятся, вперед копья длинные выставляют, сверху от стрел тоже щитами укрываются. Получается будто огромная черепаха с длинными когтями. Построению такому никакой отряд не страшен: и пеших, и конных, с хопешом ли, с луком - любого сомнут и опрокинут. Думаю, ударом внезапным мы египтян часа на три-четыре остановим. А потом, когда они, поражением взбешенные, в атаку кинутся, об осторожности позабыв, мы их стрелами накроем. И стрелять будем не каждый по себе, как египтяне делают, а вместе - залпами. Одно дело, когда стрела сама в воздухе свистит, и совсем иное, когда единовременно две сотни смерть сеют. Тут у кого хочешь, кровь в жилах застынет. И вместо, чтобы в бой рваться, станут воин думать, как шкуру свою спасти.
      Моисей резко выпрямился. Насупленные вожди вздрогнули, когда кулак молодого вождя обрушился на стол:
      - Что приуныли, почему от взглядов ваших тоской веет? Битва еще впереди, зачем же себя раньше времени хоронить?
      Ответил старый Рувим:
      - Стой против нас одни нубийцы с хопешами или богатеи на колесницах, верили бы мы, что победить сможем. Но ведь посредине у египтян воины бывалые, что по десятку походов за собой имеют.
      Моисей улыбнулся:
      - Есть у меня еще задумка. Если бы вышло окружить египтян, то опытные 'Многорукие' оказались бы зажаты между синими новичками Пта и зелеными неженками Гора. Тогда израильские лучники их одного за другим перещелкали бы. Но для того надобно две-три наши сотни за спину египтянам завести...
      Вдруг откинулась шкура, вовнутрь осторожно скользнул Махли, наклонился к Моисею, жарко зашептал. Моисей резко спросил, не таясь:
      - Неужто ни одной тропинки? Не может быть, чтобы везде охранение поставили!
      Махли тоже повысил голос:
      - Моисей, лично с утра по горам ползаю! Где проход чуть пошире - каменья навалены, за ними египтяне с секачами. Где тропинка узкая - сверху лучники сидят в засаде. Видно, ведомы им хитрости твои, Моисей. Понимают, что в прямой схватке нам не выстоять. Вот и ждут, где прорываться станем.
      Моисей грузно осел:
      - Должен быть выход. Должен, должен!
      - Нет, Моисей, в горах они повсюду. Хорошо еще, что море не охраняют, - горько добавил Махли, потирая обрубок пальца на левой руке.
      Моисей тяжело вздохнул, но тут внезапная мысль заставила вскочить:
      - Как, как ты сказал?..
      
    ***
      
      На рассвете лагерь египтян зашевелился, потянулись вверх дымы жертвенников, утренний бриз донес запах паленого мяса. Щедрые дары богам возносились! Значит - сегодня, прав был Моисей в расчетах.
      Часам к восьми протяжно затрубили в рога, лагерь закружился, заметался, словно песчаный бархан во время пустынной бури, чтобы через мгновение развернуться строгим порядком готовых к бою сотен. Командиры повели отряды вперед, и вновь Моисей увидел, какую огромную армию собрал фараон. Долгие минуты тянулись бесконечно, а сотни выходили и выходили. Вскоре всё подножие холма покрылось темными точками. От одного взгляда на черный муравейник по телу разливалась слабость, хотелось повернуться и бежать, бежать изо всех сил, подальше от этого места, прочь от верной смерти.
      Моисей почувствовал, что еще чуть-чуть и евреи не выдержат этой пытки и на самом деле побегут.
      Одним махом он вскочил на огромный валун и обернулся к израильтянам:
      - Братья, сестры! Когда мне приходилось вести в бой отряды фараона, я всегда говорил о доблести египетской армии, о поддержке богов, о том, какая богатая добыча ждет победителей, и как милостив будет Осирис к павшим. Уверен, - взмах в сторону неприятельского лагеря, - сегодня египетские тысячники делают то же самое. Но вам я скажу совсем другое.
      Тысячи глаз прикованы к нему. Такое напряжение, что кажется, будто воздух густеет. Всё вокруг: песок, небо, далекие фигуры египтян - обретает собственную глубину. Тени наливаются лиловым соком: ткни мечом - брызнут во все стороны, словно переспелый виноград. И тишина в долгих паузах между далекими ударами барабанов. Тишина гулкая и звонкая. Где каждое сказанное слово еще долго перешептывается окрестными скалами, чтобы каждый услышал и понял.
      - Я не стану вас убеждать, что боги даруют нам победу. Мне не нужно повторять, что за нами отцы, матери и дети. Что если не выстоим мы, то погибнут и они. Вы все это прекрасно знаете. Мне не нужно повторять, что ждет выживших, если нас победят. Вырванные языки и выколотые глаза в лучшем случае. Мне не нужно повторять, что как бы не был грозен бой египетских барабанов, нужно стоять. Как бы ужасно не выглядели приближающиеся воины с обнаженными секирами, нужно стоять. Какой бы страх не вызывал свист летящих стрел, нужно стоять. Побежим - и все. Прощай свобода, прощай жизнь в любви и радости, прощайте все, кого любим и ценим. Может быть сегодня мне суждено умереть. Если это случится - я умру счастливым человеком: ведь моя смерть защитит свободу моих детей. Но я верю, что мы выживем и одержим верх. Я бывал не в одном сражении и знаю главное. Побеждает не тот, у кого больше воинов или колесниц. Побеждает тот, кто сохраняет веру в себя и в товарищей. И знаете, неделю назад я узнал самое главное. Такой народ, как еврейский, победить нельзя!
      Моисей дал знак, и вперед выступил священник Авиуд. Израильтянин воздел руки к небу и запел. Ту самую песнь, что звучала во время обряда очищения грехов. К Авиуду присоединился второй голос, третий. Люди сомкнули ряды и закачались в такт мелодии. Теперь она не была восторженной, нет. Тысячи евреев вкладывали всю ярость, что накопилась за долгие годы, в простые слова. Песня грозно звенела в утренней дымке, поднимаясь всё выше и выше. Люди, чувствуя поддержку друг друга, расправляли плечи, головы гордо поднимались, глаза сверкали бесстрашием и решимостью.
      - Слушайте, все! Вы слышите? - закричал Моисей, как только стихло эхо последних слов песни. Израильтяне недоуменно уставились на него. Вокруг стояла полная тишина.
      - Египетские барабаны смолкли! Они нас боятся!
      Яростный рев тысяч людей заглушил голос Моисея...
      
    ***
      
      Аарон шел во главе отряда. Три сотни левитов и две семионов тяжело переставляли ноги, что норовили поглубже увязнуть в морском иле. Встающее солнце едва-едва освещало путь, с трудом пробиваясь сквозь толщу воды. Дышать через тростниковые трубки было совсем непросто, но два дня занятий сделали свое - никто не захлебывался и не сбивался с ритма.
      Зато каждый сгибался под тяжестью камней, что приходилось нести в руках, чтобы не всплыть на поверхность. Да еще и луки, надетые через плечо, цеплялись за каждую неровность. Глаза поначалу щипала морская вода, но к этому быстро привыкли. Все понимали, что расплата настанет потом, на суше, когда воспаленные зеницы будут отчаянно слезиться и болеть, но об этом старались не думать.
      Больше всего досаждали кораллы. Красные, фиолетовые, сиреневые. Отдельные кустики и целые поляны. Рыбки с ладонь величиной, что деловито сновали туда сюда. В другой раз израильтяне подивились бы невиданному зрелищу, но сейчас только проклинали богов, сотворивших эти коварные каменья. Острые, словно зубы крокодилов, кораллы норовили оставить царапину поглубже или отхватить шмат кожи побольше. Аарон, шедший впереди с Махли старался найти дорогу в обход густых зарослей, но это удавалось далеко не всегда. Приходилось терпеть.
      Чтобы дыхательные тростинки не торчали из воды больше чем на два пальца, красной охрой на них были выведены толстые полосы. Каждый воин из отряда два дня учился передвигаться по дну так, чтобы красная полоса всегда оставалась под поверхностью. Приходилось подолгу идти на согнутых ногах, иногда даже коленях. Хвала богам, что хоть с погодой повезло - море оставалось спокойным.
      Лагерь египтян миновали за полчаса. Для верности Аарон решил пройти еще с тысячу шагов. Когда до цели оставалось рукой подать, невесть откуда взявшаяся волна накрыла их трубки.
      Горло обожгло чем-то холодным и острым. Аарон не понял, как избавился от камней и вынырнул на поверхность. Рядом шумно отплевывались и откашливались захлебнувшиеся израильтяне.
      - Тихо всем! - зашипел Аарон.
      Евреи застыли на месте. Аарон медленно огляделся. Солнце только встало из-за моря, проложив по воде яркую дорожку. Лагерь египтян лежал как на ладони. Зато прошедшие долгий подводный путь израильтяне оказывались почти незаметны на фоне яркого светила.
      - Осторожно выходим на берег. Услышу хоть один всплеск - оторву и руки, и ноги!
      Потом они долго сидели на берегу, разложив оружие и одежду на валунах. Главное - высушить луки. Набравшиеся воды древка и тетивы были ни на что не годны. Аарон знал: пройдет не меньше пяти часов, прежде чем из луков опять будет можно стрелять. Как не старались они с Моисеем во время двухдневных тренировок, короче никак не получалось.
      А это означало, что почти до полудня Моисею и израильтянам предстояло самим отражать атаки египтян.
      Выдержат ли? Не сломаются? Не дрогнут перед грозным воинством? Ведь тогда и разъеденные морской солью глаза, и расцарапанные до мяса ноги окажутся никому не нужными жертвами!
      Аарон гнал трусливые мысли подальше, но ждать было ой как тяжело.
      Спрятанные за камнями, они не видели ничего, поэтому приходилось ориентироваться по звукам.
      Сначала загудели в рога египетские командиры, потом раздались гулкие удары. К первому барабану присоединился второй, третий, и вот уже вся равнина задрожала под громогласным боем. Грохот доносился со всех сторон, словно барабанил целый мир. Даже когда в каменоломнях отколовшийся кусок скалы падал вниз, треск был не таким сильным.
      Аарон побледнел. Он, кончено, знал, что египтян много. Но одно дело знать - и совсем другое оказаться чуть ли не в центре огромного войска. Остальные израильтяне выглядели не лучше. Они зажимали уши, большинство сидели с закрытыми глазами, словно пытались по-страусиному спрятаться от опасности.
      И тут Аарон услышал. Вначале подумал, что пригрезилось внутри, но потом один за другим смолкли барабаны, и со стороны израильского лагеря явственно донеслась священная песнь евреев. Это было так необычно и неправдоподобно: сидеть с сохнущим оружием в стороне от боя и слышать, как ветер доносит мотив, знакомый с детства, и в то же время совсем иной: полный гордости, силы и ярости.
      - Вы слышите, слышите?
      Да, они слышали. Светлели лица, забывались царапины и ушибы, широко открывались красные глаза. Души наполнялись ликованием, и левиты с сименонами уже не чувствовали себя оторванными от израильского народа. Кто-то запел вслух, Махли тотчас зашипел, и забывшийся левит умолк, но по сияющим глазам, по гордо поднятым головам Аарон понимал - в душе поет каждый!
      Дальше было куда тяжелее. Лежать без движения, когда земля опять задрожала, на этот раз от шагов тысяч египтян, двинувшихся в атаку, когда донесся далекий лязг секир, когда воздух наполнился свистом летящих стрел и криками раненных бойцов.
      Аарон раза три порывался вскочить, схватить лук и выпустить десяток стрел в спину атакующим египтянам, но каждый раз Махли удерживал его. Аарон ненадолго успокаивался, чтобы через четверть часа опять натянуть лук, пробуя, насколько туго звенит тетива.
      Солнце палило нещадно, тени становились все короче, и когда, наконец, замерли на месте, Аарон взглянул на Махли. Сотник Левитов быстро вскинул лук, четыре пальца намертво зажали древко, прицелился в небо и отпустил тетиву. Та звонко тренькнула, и Махли довольно покачал головой. Значит пора.
      Аарон вскочил на ноги:
      - Левиты и Симеоны! Пришел наш час. Покажем египтянам, что и мы воевать умеем. Коли выстоим, будут внуки легенды слагать, как море расступилось перед бесстрашными израильскими воинами! Так вперед же, за них, за внуков!..
      
    ***
      
       Быстрый взгляд на небо - солнце в самом зените. Наконец-то, сейчас узнают, удалась их хитрость или нет. Моисей резко обернулся к Рувиму:
       - Держите оборону, не давайте никому пробиться. Вот рог - им позовешь на помощь последнюю сотню Асиров, что в резерве стоит.
       - А ты? - в голосе старого вождя прозвучал страх. С чего бы это? Он боится, что Моисей сбежит?
       - Я к нашим лучницам - пора египтянам зубы показать! Держись, если что - труби.
       Внизу черные фигурки нубийцев опять готовились к атаке. Три раза сходились египтяне с евреями в смертной схватке и три раза расходились в стороны, оставляя на склонах холма сотни раненных и убитых. Желтая земля побурела от крови, тысячи тел лежали между каменьев. Некоторые шевелились, стонали, иные ругались на родных наречьях, проклиная богов и правителей, бросивших умирать в чужой земле.
       Каждый раз казалось, что изможденные воины больше не смогут, не сдвинутся с места, но вновь и вновь находились силы, чтобы с яростным криком броситься навстречу врагу. И опять звон кинжалов и секир, глухие удары щитов, рев исступления и вопли отчаяния. Каждый раз Моисей оказывался в самой гуще: рубил, подбадривал, трубил в рог, вводя в бой свежие силы.
       Пока удавалось выстоять, но в строю оставалась едва половина евреев, а против них - два невредимых полка. В том числе опытные 'Многорукие', что выдвигались вперед, заменяя павшие сотни нубийцев.
       Моисей побежал вверх по склону, где за валунами укрылись женщины с луками. Он нарочно так долго ждал, чтобы неприятель открылся, забыл об угрозе, что несут разящие стрелы.
       - Жены Израиля! Готовы ли защитить мужей и детей своих?
       - Готовы!
       - Тогда повторяйте за мной.
       Моисей схватил лук, натянул до отказа:
       - По моей команде. Залп!
       Две сотни стрел взлетели с тонким свистом, но едва ли половина донеслась до вражеских сотен.
       Нет, так они ничего не добьются!
       - Цельтесь выше. Еще выше! Прямо на солнце! Залп!
       Еще две сотни просвистели в воздухе. Издали донеслись вопли раненых. Темные фигурки забегали, укрываясь под щитами.
       - На солнце! Залп!
       Крики, проклятья, метушня. Еще залп, еще и еще.
       Чуть ниже затрубил рог. Вот и последний резерв введен в бой.
       - Залп! Залп! Залп!
       Что такое? Почему стрелы, только что сеявшие смерть, вдруг перестали долетать? Неужто целятся плохо? Нет, это солнце опустилось ниже! Эх, если бы можно было остановить его посреди неба на целый день!
       - Целиться на палец выше солнца! Залп!
       Внезапно с другого конца египетского лагеря донеслись громкие крики испуга. Что там? С холма было плохо видно сквозь полуденное марево. Неужели у Аарона с Махли вышло?
      Заметались далекие тени, заржали лошади, а воины, что на холм лезли, почему-то вспять обратились. Точно! С той стороны прилетела туча черных точек и, словно стая мошек, опустилась в самую гущу неприятеля. Еще одна. И еще, и еще.
       - На два пальца выше солнца! Залп! Залп!
       Еврейский рог затрубил радостно, и Моисей увидел, как вдали срываются с места богатые колесницы, испуганные кони несутся прочь, давя насмерть каждого, кто подвернется под тяжелые копыта.
      Рассыпались в стороны зеленые сотни, обнажая спины 'Многоруких', заметались внизу египтяне, не зная с какого края укрыться, чтобы через минуту упасть под выстрелами с двух сторон.
       Через два часа все было кончено. Уцелевшие в рукопашной нубийцы полегли под градом стрел. Из изнеженных сынов Гора, кое-кто спасся на лошадях, а большинство погибло в панике и давке. 'Многоруких' расстреляли с двух сторон.
       - Мы победили, Моисей! Мы их победили! - восторгу Аарона не было предела. Он подбежал к Моисею, подхватил и закружил в радостном вихре...
      
      
    ***
      Набежавшие тучи скрыли солнце, небо сразу посерело, а пустыня вмиг потеряла все краски, словно покрылась грязно-серым саваном.
      - Да, Аарон. Мы победили. Но пусть не допустят боги еще одной такой победы!
       Моисей указал на склон, сплошь усеянный телами.
       - Тысячи две, не меньше. Почти треть тех, кто вышел из Египта, так и не увидят свободы!
       Воздух наполнили причитания женщин, которые находили тела любимых.
       - Смотри, Аарон. Три сотни Рувимов полегли одними из первых. Теперь у них в роду едва ли два десятка мужчин найдется. А здесь лежит юный Вениамин и его отряд. Неффалим потерял всех четверых сынов: Иецер, Иахцеил, Гуни, Шиллем - все погибли здесь. У Дана убит последний наследник Хушим.
       Моисей смахнул слезы с глаз:
       - Аарон, зачем продолжать? Нет ни одного рода, ни одной семьи, где сегодня вечером не будут оплакивать кого-то из погибших.
       Моисей надолго замолчал, а потом с горечью добавил:
      - Я в тысячный раз спрашиваю себя: оно того стоило? Свобода, которая ждет в Мадиамском царстве, стоила ли жизни тысяч людей? Будут ли свободные жена и дети счастливы без любимого отца и мужа? Будут ли престарелые отец и мать радоваться свободе, потеряв единственного сына?
       Тихо подошел Махли, зажимая окровавленную руку. Моисей обеспокоено посмотрел на него:
       - Ты ранен?
       Махли только криво усмехнулся:
       - Да вот, совсем калекой сделали, - на левой кисти вместо большого пальца, зияла открытая рана. - Теперь уж точно ни лука, ни кинжала не удержу. Придется мне из сотников уходить. Ничего, назначишь пастухом, буду коз да овец гонять.
       Улыбка играла на устах Махли, но в глазах стояли слезы.
       - Перестань, Махли, - Моисей смотрел серьезно. - Вождем человека не пальцы на руках делают, но речи мудрые и поступки смелые. И пока сможешь приказы так отдавать, что они тотчас исполняться будут, до тех пор сотником тебе быть.
       Махли только кивнул и сглотнул тяжело. Но выпрямились плечи рослого воина, загорелись глаза знакомым огнем.
       Вдруг снизу донеслись крики:
       - Моисей, на помощь! Скорее!
       Там евреи никак не могли справиться с последним вражеским отрядом. Окруженная со всех сторон, египетская сотня упорно держала 'Черепаху', ощетинившись десятками щитов, похожих на дикобразов от десятков застрявших стрел. Противники стояли на месте, боясь сделать выпад первыми.
      Интересно, откуда это у них? Неужели у израильтян научились? И сумели под градом стрел вот такой панцирь непробиваемый построить? Видать, и вправду 'Многорукие' были опытными бойцами.
       Моисей скомандовал:
       - Левиты, ко мне. Целиться в щели между щитами. Выбивать по одному. Залп!
       Два-три воина подкосились, упали. В прорехи тотчас влетели десятки стрел. Стройный панцирь распался, египтяне один за другим стали валиться в пыль, утыканные стрелами.
       - Стойте, хватит! - скомандовал Моисей. - Опустите оружие, и мы дадим вам уйти.
       Угрюмые египтяне побросали секачи и щиты.
       - Махли, проводи их до пустыни и отпусти с миром.
       Вдруг предводитель египтян выхватил длинный нож и с ревом бросился на Моисея. Тренькнули тетивы десятка луков, сотник споткнулся и упал. Хрустнули тростинки обломанных стрел, тело перевернулось на спину, и Моисей с ужасом увидел знакомый красный лоб и толстую шею.
       С трудом Моисей опустился на колени и взял дрожащими руками голову старого воина.
       - Манитон! Зачем ты это сделал? Ведь ты мог уйти? Зачем, зачем?
       Глаза сотника тяжело открылись, на губах запузырилась красная пена, но Моисей разобрал последние слова:
       - Мир изменился, Моисей. Раньше было ясно: здесь мы - здесь неприятель. А теперь? Кто плохой, кто хороший? Кто прав, кто виноват? Почему черное становится белым, а белое черным? Вчерашние рабы поднимают руку на хозяев, фараон собирается убить младенцев, а те, кому всю жизнь доверял, начинают лгать. Нет, лучше умереть, чем жить, не зная, кто друг, а кто враг!..
      
      
    ***
      Полупрозрачное марево висело на небе. Солнце отбрасывало радужный ореол, редкие лучи с трудом пробивались к земле. Совсем недолго оставалось до заката, обещавшего быть красочным и незабываемым. А пока мягкий свет дня освещал все вокруг, горные вершины заигрывали друг с другом, то прячась, то показываясь, из редкого тумана. Шаловливые красавицы, кутались до основания в длинные шали, потом игриво обнажали плечико или ножку, чтобы через миг стыдливо спрятаться в белый полумрак.
      Шутливые прятки обычно длились недолго. Непоседливому ветру быстро наскучивали заигрывания местных красоток, и он срывал белые облака, уносил прочь, рассеивая над далеким морем. Вершинам ничего не оставалось, кроме как стоять голыми и грустными, жалея, что ветер совсем понимает шуток.
      - Учитель, а откуда у вас идеи новые берутся? Ведь 'быть там, где не ждут' означает придумывать такое, что другим в голову не придет. Где же такие мысли необычные находить?
       Моисей не ответил, только головой покачал. Осия думал, что тот по обыкновению подождет, а потом объяснит все, но старый вождь никуда не спешил. А когда молчание совсем затянулось, пришлось Осии самому продолжать:
       - Я понимаю, вы, как всегда, скажете, что во внутреннем мире. А там они как появляются?
       Видя, что учитель говорить не собирается (может опять испытывает?), Осия принялся рассуждать вслух:
       - В том отличие человека от животного неразумного, что он новое создавать способен. Потому и сотворил Господь людей по образу и подобию, чтобы могли мы на земле замыслы его небесные воплощать. А так как во внутрь каждого человека, он частичку себя поместил, то и получается, что носим мы в себе клад бесценный. Беда только, что, как им пользоваться, не знаем.
       Моисей впервые заговорил:
       - Господом подарено нам чудо творения. Никто объяснить не способен, как именно внутри новые мысли возникают. Зато люди опытные знают, как можно идеям родиться помочь.
       Напрягся Осия: верно что-то важное сейчас услышит. И вправду Моисей на валун облокотился, как всегда бывало, когда самое сокровенное объяснял:
       - Перво-наперво надобно для новой мысли место подготовить. Ведь как зачастую случается: видишь проблему и знаешь сразу, что решить нельзя. Сколько ни думаешь, сколько ни напрягаешься - ничего не выходит. А дело лишь в том, что место для новой мысли неверием занято. Убери его - и раз, решение отыщется. Ведь, как телу ночью отдыхать положено, так и мозг надобно от мусора повседневных забот очищать. Помнишь, как Иофор учил меня на огонь смотреть? Ведь это он мой разум от шелухи избавлял. А когда мусор уберется - глядишь, и место для необычных решений появится.
       - Далее, чтобы идею новую найти, надобно время потратить. Большинство ведь как: все надеется, что мысль сама придет. Человек будет обычными делами занят, а она возьмет и явится. А еще лучше - во сне откроется. Только не бывает такого. Хочешь решение отыскать - будь добр, сядь и подумай. А большинство людей думать разучилось. И пяти минут не могут без дела провести - сразу занять себя спешат. А ты научись в покое вначале минуту, потом пять, а в конце - и час проводить. Научись останавливать суетливый темп жизни. Уходить от груза забот и важных дел. Пойми, что размышлением творческим, куда большего добиться сможешь, чем действиями пустыми.
       - Учитель, а как же заповедь вторая 'Действуй!'? Там ведь, наоборот, предпочтение делам дается!
       - Во второй заповеди не о творческом размышлении говорится, а о сомнениях, что душу изнутри разъедают. И вместо, чтобы бесконечно терзать себя, лучше решение принимать и действовать. Творчество же, наоборот, человека сильнее делает. Ведь кроме пользы от идей новых, получает человек что-то куда более важное: чувствует то самое могущество, что роднит его с Богом. Потому так счастливы те, кто смогли стать Творцами. Вообще, запомни Осия: у счастливых людей - и мысли счастливые. Идеи крепкие, новые, любо дорого посмотреть. А у несчастного - и идеи такие же хиленькие.
       - Почему же тогда вокруг столько людей несчастных?
       - Потому что Творчество лишь тем доступно, кто заботы обычные решить сумел. Человек ведь как устроен: если спать хочет, то ни до чего другого ему дела нет. Или пить, или есть - пока жажду и голод не удовлетворит, ни о чем другом не думает. Если он целый день на работах занят, чтобы себя и семью прокормить, то вечером, когда с ног валится, только мысли об отдыхе в голове - куда там месту для идей новых.
       Моисей говорил горячо, вечерний ветер трепал длинные седые волосы, и грозный старец удивительно походил на самого Господа.
      - Чтобы настоящим Творцом стать, будь добр, позаботься о себе - чтобы сыт был, полон сил и энергии, затем о тех, кто рядом - чтобы тоже недостатка ни в чем не испытывали. Только тогда можешь по-настоящему творить. Поэтому прежде, чем думать, как других облагодетельствовать, найди, как себя счастливым сделать.
      - Выходит, учитель, простому человеку о Творчестве можно совсем позабыть?
      - Зачем же так? В самый пасмурный день может хоть на минуту показаться солнце. Так и самый несчастный человек может на миг почувствовать себя спокойным и умиротворенным. А поможет в этом сокровенный уголок, что каждый имеет. Прохладный берег реки, тенистый оазис в пустыне или песчаный бархан за стенами храма - у каждого свой. Найди время, чтобы туда отправиться. На час, не можешь - на пять минут. Если совсем никак не выходит, то хоть в мыслях. Побудь в том месте, пока не почувствуешь, как скачущие мысли останавливаются, ощути пустоту внутри. Не пугайся, наоборот, радуйся: ведь делаешь первый шаг к обретению божественного могущества. Поступай так изо дня в день - и вскоре заметишь, как появляются и мысли новые, и решения необычные, и спокойствие внутреннее.
      Тут Моисей улыбнулся, и вся строгость вмиг улетучилась:
      - А теперь пора, Осия, голову от мыслей очистить. Смотри, солнце садится. Нет ничего лучше для спокойствия внутреннего, чем вид светила, твердь небесную во все краски расцвечивающего...
      
      
      
      Глава Восьмая. Решай проблемы сразу!
      
      
    Но тесть Моисеев сказал ему: не хорошо это ты делаешь:
    ...усмотри из всего народа людей способных, боящихся Бога, людей правдивых,
    ненавидящих корысть, и поставь их над ним тысяченачальниками,
    стоначальниками, пятидесятиначальниками и десятиначальниками;
    пусть они судят народ во всякое время и о всяком важном деле доносят тебе,
    а все малые дела судят сами: и будет тебе легче, и они понесут с тобою бремя.
      
    Книга Исхода, гл.18, 17-22
      
      
      - Для того мы жизней в пустыне не жалели, чтобы сейчас такое непотребство терпеть?
      Статный мужчина лет сорока замолчал. Высокий и широкоплечий, он скорее походил на сотника, чем на простого ремесленника. Ухоженная борода в последний раз резко вздернулась, глаза сверкнули негодованием, и Шаллум присел на камень. Мощные руки величаво устроились на коленях, и только въевшаяся в кожу белая каменная пыль выдавала, кем он был на самом деле. Открытый лоб, ясный взгляд серых глаз, презрение на лице - сразу видно: этот человек всегда говорит правду, не задумываясь, кто стоит перед ним.
      Толпа одобрительно зашумела, а Моисей только подумал: 'Тебе бы, Шаллум, Везиром у фараона служить, а не камни точить'.
      Моисей сидел на небольшом возвышении, прямо перед ним, посреди ровной песчаной площадки - места Истины, на одинаковых валунах расположились оба спорщика. Чуть поодаль стояли израильтяне, плотным кольцом охватившие троицу в центре.
      Поднялся второй резчик - Бирзаиф из Асиров. Несмело окинул взглядом довольные лица людей, глубоко вдохнул и, зачем-то спрятав голову поглубже в плечи, принялся говорить. Голос его дрожал и срывался, даже Моисей слышал с трудом, а зрители тем более не могли разобрать ни слова. А когда из толпы раздались издевательские возгласы, Бирзаиф и вовсе покраснел, сбился и замолчал.
      Моисей понял, что пора вмешиваться. По привычке посмотрел на багровый диск солнца, на удлинившиеся тени деревьев, и резко встал.
      Так уж сложилось, что спорные вопросы решались перед закатом, когда дела дневные исполнены: стада вернулись с пастбищ и заперты в загонах, кувшины полны воды, мусор с полов в шатрах подметен, а в очагах весело булькает похлебка. Все отдыхают, только стража ходит вокруг лагеря, перекликается негромко.
      
      Сейчас, через три месяца после схватки с египтянами, стало чуть поспокойнее.
      А тогда с плачем и молитвами похоронили мертвых. Всем Аарон руководил, сам Моисей дня три не соображал ничего: в голове звон мечей да лязг щитов стоял, будто битва так и не закончилась. А перед глазами - Манитон с закатившимся взором да кровавыми пузырями на устах. К четвертому дню, как стихли причитания, Моисею тоже полегчало. А потом дети из укрытия вернулись. Впервые за неделю в лагере раздались смех и радостные крики, и даже на скорбящих лицах матерей нет-нет, да мелькали несмелые улыбки. На шестой день Моисей скомандовал выступать, и тяготы пустынного перехода напрочь заглушили страдания. Не до мыслей тяжелых, когда ноги еле передвигаются, глаза целый день в слезах сухих, колючих от яркого света, а распухший язык, словно каменьями острыми, дерет рот изнутри. Водички бы хлебнуть - а больше и нет ничего в голове.
      Еще через неделю, здесь, на границе Мадиамского царства, Моисей приказал разбить лагерь. Три источника, редкие заросли сикомора, на ветвях - первые сладкие плоды. Просто сказка после голой пустыни, всеми ветрами насквозь продуваемой. Но хоть и валились с ног от усталости, дисциплину израильтяне держали строгую. Не пропали даром горькие уроки схваток с египтянами. Меж тремя отрядами разделили ночное дежурство и только тогда спать отправились. А ночью пришлось опять за оружие браться: коварные амаликитяне напали. Только куда им до израильских воинов, когда любая еврейская девушка умела четыре стрелы за минуту выпустить! Убрались кочевники восвояси, оставили израильтянам колодцы, воды полные, да зелень, прохладой дышащую.
      Сами собой распределились обязанности, кто стада в горы гонял, кто обеды варил, а кто, по старой привычке, ремеслами занялся. Гончары отыскали неподалеку глину, смастерили круги из камней да твердой древесины сикомора, и через неделю израильтяне уже могли не только лепешки на каменьях печь, но и похлебки из горшков отведать. Каменщики из той же глины сложили печи, и теперь горячая еда красила каждый ужин. Резчики отыскали алебастра мягкого и, чтобы не отставать, тоже утвари кухонной наделали.
      Но с мирной жизнью пришли и мирные проблемы. Кто-то что-то не поделил, кто-то получил порцию похлебки больше, а кто-то косо на жену соседа посмотрел. Пришлось Моисею дела такие прилюдно разбирать, судить по справедливости, да по совести.
      
      Толпа вовсю смеялась и улюлюкала, смущенный Бирзаиф понуро рассматривал песчинки под ногами, самоуверенный Шаллум бросал победоносные взгляды.
      Моисей поднялся. Два шага - и он внутри песчаного круга, взмах рукой - и евреи послушно замолчали.
      - Назови свое имя, израильтянин, - властные слова вождя прокатились по площади. Люди затаили дыхание - начиналось самое интересное. А Моисей совсем тихо добавил, так что даже Шаллум в трех шагах ничего не понял: - Только ради всех богов, сделай это громко, чтобы и последний ребенок услышал.
      - Бирзаиф, - разнеслось над толпой. Голос дрожал, волновался, но для начала - неплохо.
      - Расскажи, как все было, - Моисей посмотрел в глаза молодому резчику и чуть заметно улыбнулся.
      Приободренный Бирзаиф заговорил. Постепенно его голос набирал силу, хотя и срывался пару раз. Но стоило кому-то из толпы ухмыльнуться, Моисей бросал такой свирепый взгляд, что шутник тотчас замолкал.
      - Две недели назад пришел ко мне молодой парень, я и имени его не знаю. Сказал, что хочет родителям возлюбленной подарок поднести. Ну, чтобы они вено за невесту небольшое назначили, а то он из небогатой семьи. И попросил вазу приготовить. Да такую, чтобы за душу брала, и ни у кого сомнений не возникало: он всем сердцем девушку любит. Только парень сразу предупредил, что такой же заказ и Шаллуму сделал. Мол, потом из двух ваз ту выберет, что приглянется больше. Ну, я и согласился. Не ради платы, нет. Я же понимаю, бедняк много не предложит. Захотелось с Шаллумом потягаться, выяснить в честном поединке, кто сильнее. Вот я вазу и сделал.
      Бирзаиф кивнул на каменную чашу, что стояла между спорщиками. Белый алебастр был сточен так, что стенки вазы казались не толще листа папируса. Тонкая резьба украшала крутые бока: стада бегущих антилоп, ветер, колышущий траву, яркое солнце на чистом небе. Но больше всего поражали ручки в форме гепардов: хвосты закручены к днищу, тела выточены так искусно, что чувствуется напряжение каждой мышцы под гладкой шкурой, головы покоятся на краю, морды вытянуты, словно хищники принюхиваются к содержимому вазы. Да, такая чаша сделала бы честь и столу фараона.
      - Это ложь! - раздался уверенный голос Шаллума.
      - Что именно? - тотчас развернулся Моисей. - То, что молодой парень заказал вазу? Что вы устроили между собой состязание? Или что-то другое?
      Под пытливым взглядом вождя, Шаллум смутился.
      - Нет, это правда... Вернее, не совсем... - Шаллум окончательно запутался, но Моисей молчал, и резчику пришлось самому находить выход. - Ложь то, что эту вазу сделал он. Судите сами: разве мог молодой умелец так искусно изобразить зверей, разве мог так тонко выточить стены? Это под силу только опытному мастеру. Вазу сделал я. У меня даже свидетели имеются. Прикажи, позову сразу. А он, - Шаллум презрительно махнул в сторону соперника, - мою работу украл и присвоил!
      - Скажи, у тебя свидетели есть? - обратился Моисей к Бирзаифу.
      Молодой резчик только отрицательно помотал головой.
      - Вот видите! Какие могут быть сомнения, ваза по праву принадлежит мне, - Шаллум почти кричал.
      - Тихо! Сядьте оба. Пока я ничего не решил, ваза принадлежит мне, как вашему вождю.
      Спорить с Моисеем Шаллум не посмел. С гордо поднятой головой он прошел к камню и уверенно уселся. Бирзаиф поспешно юркнул к своему месту.
      Моисей медленно оглядел площадь, пытливый взор задержался сначала на лице молодого Бирзаифа, потом надменного Шаллума. Толпа притихла. Все ждали приговора.
       Моисей кивнул и поднял руку:
       - Мудростью, дарованной богами, принял я такое решение. Каждый из мастеров утверждает, что ваза его. И проверить правдивость слов мы не можем. - Моисей не обратил внимания на жесты Шаллума, показывавшего, что у него-то есть свидетели. - Поэтому повелеваю расколоть вазу на две части. Каждый из мастеров получит половину. Тем самым спор разрешится.
       Моисей обнажил меч и подошел к чаше. Толпа изумленно безмолвствовала.
       Первым нашелся Шаллум:
       - Нет, это не суд. Как можно одним ударом рушить работу долгих недель? А если у меня больше не получится создать такую прекрасную вазу? Ведь работа художника зависит от обстановки, от настроения, от материала. А вы вот так одним ударом все...
       Но Моисея куда больше интересовало поведение молодого резчика, который молча поднялся и пошел прочь.
       - Стой, Бирзаиф. Почему ты уходишь?
       Голос Бирзаифа звучал намного увереннее, словно, после оглашения приговора тяжелая ноша свалилась с плеч:
       - А разве может создатель спокойно смотреть на смерть своего творения? К тому же, если ваза будет разбита, значит, заказ так и не выполнен. Я ухожу, потому что меня ждет работа. Сделать другую вазу займет не один день.
       Моисей довольно кивнул.
       - Скажите, люди, - обратился он к евреям. - Кому вы верите: тому мастеру, который боится, что больше такой вазы не вырежет, или тому, который спешит сесть за дело, не теряя ни минуты?
       Шаллум вдруг всё понял. Он сразу съежился, властность и уверенность напрочь исчезли с последними словами Моисея. А вождь терпеливо ждал ответа израильтян.
       - Бирзаифу, - несмело выкрикнул кто-то. Толпа будто ждала этого сигнала.
       - Бирзаиф, Бирзаиф, - раздалось со всех сторон.
       Моисей подошел к молодому резчику. Опять поднял руку, дождался тишины.
       - Да будет так. Бирзаиф - эта ваза твоя по праву. Надеюсь, когда-нибудь и я смогу заказать похожую себе. - Моисей поднес каменную чашу зардевшемуся юноше.
       Радостные крики тысяч людей заглушили последние слова.
      Моисей опять требовательно вскинул руку. Толпа послушно замолчала.
       - А ты, Шаллум, получишь тридцать палок.
       - За что?
       - За ложное свидетельство. И радуйтесь, - обвел Моисей строгим взглядом сгрудившихся людей, - что я не потребовал имен Шаллумовых свидетелей. Иначе и им бы досталось.
      
       Стихли крики: 'Моисей! Моисей!'. Толпа пошумела и разошлась к кострам и шатрам. Западающее солнце окутало горы вокруг золотистой дымкой. Моисей остался один посреди песчаного круга. Он уселся на землю, спина с облегчением оперлась о камень.
      Эх, люди. Знали бы вы, сколько сил занимают такие представления: управлять актерами на сцене, не упуская из виду зрителей, и в то же время перебирать десятки решений, пытаясь отыскать не только справедливое, но и эффектное.
       Рядом шумно опустился Аарон:
       - А ведь ты с самого начала не верил Шаллуму.
       - Да, не верил.
       - Но почему? Он говорил так убедительно.
       - Именно поэтому. Понимаешь, Аарон, человек которого несправедливо обвиняют во лжи, не может оставаться спокойным. Внутри живет подозрение: а если поверят не мне, что тогда? Зато лгуну терять нечего, вот он и играет в свое удовольствие: поверят - отлично, замысел удался, не поверят - так и не очень-то обидно. Поэтому и повелел я наказать прилюдно Шаллума, дабы остальным повадно не было.
      - И все же удивляюсь я тебе, Моисей. Из любой ситуации выход находишь. А вот интересно, приди к тебе две матери с одним ребенком, ты бы тоже его разрубить приказал?
       - Да что ты говоришь, Аарон. Надеюсь ни у меня, ни у тебя никогда в жизни таких споров не будет...
      
    ***
      
       - Ну, кто там еще?
       Моисей поднял голову и раздраженно посмотрел на сотника Махли.
       - Знаешь ведь правила установленные: после обеда хочу я наедине с собой и Богами побыть. Так зачем беспокоишь?
       Махли только почтительно склонил голову:
       - Но тот человек сказал, что его-то ты точно будешь рад увидеть.
       Моисей тяжело вздохнул. Почему постоянно не хватает времени? Почему он успевает сделать лишь десятую часть того, что задумывает? Раньше, когда еще в Египте жил, дни такими долгими казались. С утра до вечера столько всего происходило. В Мадиамском царстве тоже успевал и по хозяйству поработать, и с женой парой слов перекинуться, и к богам внутренним обратиться. Но с тех пор, как израильтян вывел из плена египетского, ни минуты свободной не было. И ладно еще в пустыне, когда опасность угрожала, когда приходилось каждую минуту смерти в глаза смотреть. Но теперь, когда мир и спокойствие, почему он так занят?
      Моисей знал ответ. Потому что каждый день приходилось тратить по семь-восемь часов, чтобы решать споры между израильтянами. Когда в самый первый раз судил Шаллума с Бирзаифом, никак не думал, что это его главной обязанностью станет. Не поделил кто чего - к Моисею, не заплатил, сколько обещал - к Моисею, не вернул вовремя - тоже к нему. Каждый день по десятку дел. И каждого выслушать нужно, вникнуть, разобраться, чтобы решение по справедливости вынести.
      А люди, словно стойкость его испытать хотели - с каждым днем очередь к Моисею все длиннее и длиннее становилась. Перестал он справляться, пришлось дела вначале назавтра, потом на послезавтра, а теперь и вовсе на неделю откладывать. Сперва находил еще время Моисей для бесед с богами внутренними, но чем дальше, тем труднее становилось час-другой для этого выделить.
      Мрачнел Моисей день ото дня - вроде и работает с утра до вечера, а, кажется, будто на месте стоит. Что же не так делает? Почему вместо того, чтобы думать, как израильтянам тайны свободы открыть, разбирает он, кто виноват, что овца в ущелье свалилась?
      Попробовал Моисей хоть на час уйти от суетных забот, закрылся в шатре, чтобы подумать, крепко-накрепко всех предупредив, чтобы не входили и совета не спрашивали. Но из этого тоже ничего не вышло. Вначале никак не мог сосредоточиться: всё в голову мысли лезли, прав ли был, заставив пастуха, две цены потерянной овцы заплатить. Потом в сон потянуло. И вот, сейчас, когда разум чуть прояснился, и только собирался Моисей во внутренний мир окунуться, как Махли отвлек.
      Делать нечего - особое состояние потеряно, а в мозгу одна только мысль: кто там еще явился. Пришлось выходить.
      Глаза сощурились на ярком солнце. Только тень незнакомца видна. Высокий, статный, голову ровно держит - ни дать ни взять вылитый вождь. Волосы седые, борода длинная, глаза глубокие, до боли знакомые.
      - Иофор! - губы сами собой расплылись в улыбке, лицо просветлело, руки нежно обняли учителя.
      - Рад тебя видеть, Моисей, - Иофор говорил мягко и приветливо. - Похоже, ты нашел точку опоры.
      - И не одну, - просиял Моисей. - Пойдем, мне тебе многое рассказать надобно.
      
      Рассказ вышел долгим. Только к вечеру, когда костер прожог толстое одеяло ночи трескучими искрами, что так и остались тлеть яркими звездами на темном небе, Моисей дошел до конца.
      Иофор молчал, долго думал. Наконец, выпрямился, потянулся. Моисей тоже вскочил. Очень уж хотелось услышать, что старый учитель о его приключениях думает.
      - Повзрослел ты, Моисей. И помудрел. Рад я, что сумел ты помощников верных во внутреннем мире отыскать. Доволен и тем, как ты израильтян убедил в путь пуститься. Хорошо во время войны армией руководил. Но вот последний твой рассказ не порадовал.
      Посмотрел Иофор в глаза Моисею пристально, как умел, так что вся душа наизнанку вывернулась:
      - Напоминаешь ты мне, Моисей, того скорохода, которого фараон с важным поручением послал. Тот так долго бежал, что на сандалии ремешок поистерся. Но скороход не остановился, нет. Он дальше босой пошел. Ступня в кровь разбита, сандалия сзади на одной завязке волочится, бьет по ноге больно. Встречные люди интересуются: 'Почему не остановишься, сандалию не починишь?' А скороход, знай, идет себе и только отмахивается: 'Нет времени у меня останавливаться. Мне побыстрее дойти нужно, поручение фараоново выполнить'.
      Вспыхнул молодой вождь, но не сказал ни слова.
      - Зачем же ты, Моисей, себя и людей мучаешь? Остановись, подумай, что изменить можно. А потом с новыми силами - вперед.
      - Но что здесь поменяешь, если люди хотят, чтобы я их споры решал?
      - Полагаешь, они этого хотят, потому что мудрость твою уважают? Ошибаешься. Простым людям так проще: ответственность вся на тебе, а им даже думать не нужно. Как считаешь, еще лет десять и кем израильтяне станут? Такими же рабами безвольными, как в Египте были. Ты же им уже доверие показал, когда лучших назначил родами и отрядами командовать.
      - Да, но то время другое было - военное. Сейчас же, когда мир вокруг, командиры простым евреям ни к чему.
      - А судьи им нужны? Когда ты из евреев армию делал, то понимал, что один не справишься. Сразу сотников выбрал. А в мирной жизни, почему иначе должно быть? Возьми израильтян самых толковых, хотя бы и тех, кто у тебя в сотниках лучше всего себя показал, назначь их начальниками. Пусть они все споры решают. А если где почувствуют, что справиться не могут - пускай тебя на помощь зовут.
      Иофор глядел пристально, суровый взор прожигал насквозь, но не было никакой силы взгляд отвести.
      - Смотри, сколько ты сегодня с утра споров выслушал?
      - Семь.
      - А сколько из них по-настоящему важных было?
      - Ни одного.
      - А нашлись бы среди израильтян люди мудрые и уважаемые, что сумели бы споры те сами решить?
       - Конечно.
       - Так зачем ты время свое на мелкие вопросы тратишь, что и остальным под силу? Поручи это им. Разбей израильтян на сотни, назначь сотников, внутри десятников и пусть каждый свои дела ведет. А сам тем, что и вправду важно, займись. Посмотри, людей-то ты из плена вывел, но свободными пока еще не сделал...
      
    ***
      
       С утра Моисей пребывал в хорошем расположении духа: жизнь налаживалась. Сотники справлялись с работой день ото дня лучше. И хотя, как и раньше, каждый вечер собирались у Моисея в шатре, чтобы поделиться последними новостями, да спросить совета у опытного вождя, в то же время все больше и больше дел решали сами.
       Пришло время подумать над следующим вопросом. Как дать людям высокую цель, чтобы жизнь их смыслом наполнить. Как сделать свободными не только от власти фараона, но и от самих себя.
       В этот момент раздался топот ног, полог резко отдернулся, и в проеме возникла темная фигура. Моисей метнулся было к мечу, но тут разглядел трехпалую руку.
       - Что случилось, Махли? - голос вдруг сорвался, чего уже давно не было. А лицо в гримасе кривой ухмылки растянулось.
       - Там, на месте Истины, люди приготовились каменьями Шаллума побить.
       Эх, не зря волнение внутри проснулось. Видать, на самом деле плохи дела.
       - Пошли, по пути расскажешь.
       Яркое солнце ослепило после полумрака шатра, Моисей невольно вскинул руку, закрываясь от бьющих в глаза лучей. Но шага не замедлил: очертания шатров сквозь слезы проступали, а больше и не надо, чтобы дорогу найти. Верный Махли поспешал следом:
       - Люди из семейства Каафа поймали Шаллума, когда он у соседей кусок мяса из похлебки стащил. Привели к своему сотнику - Аарону - на суд. А тот, недолго разбираясь, повелел казнить тотчас. Вот толпа и собралась.
       - И что люди?
       - Некоторые каменья с собой принесли, другие, наоборот, жалеют, говорят, что больно суров Аарон.
       Как и месяц назад, Шаллум стоял посреди песчаного круга. Его окружала толпа, что гудела, словно Нил на вторых перекатах. На этом все подобие с давешним спором заканчивалось. Теперь Шаллум походил на тень от себя тогдашнего: вместо уверенного цветущего мужчины - худой болезненный старец, решительные жесты сменились немощной дрожью, голова безвольно опущена, глаза бегают по сторонам, рассматривают песок под ногами.
       - Добрый день вам, сыны Израиля, - по дороге волнение улеглось, и мощный голос Моисея прогремел над площадью.
       Толпа замолчала, а Шаллум в надежде поднял голову.
       - Кто расскажет, что здесь происходит?
       Вперед выступил Аарон.
       - По твоему поручению свершил я суд над преступником. Был пойман на том, как у соседа своего Салпаада хотел мяса из котла украсть. За то, что во второй раз преступление совершает, приговорил я его к побитию камнями.
       Не смотря на все старания Аарона пушок на щеках никак не желал превращаться в бородку, а так и оставался жидкими волосками, топорщившимися на скулах. Зато прыщи расцвели пуще прежнего: похоже, чем сильнее пытался юноша от них избавиться, тем больше они становились. На левой стороне и вовсе образовался лиловый нарыв, что не сходил уже несколько дней. Зато глаза с вызовом смотрели на Моисея, видно чувствовал Аарон, что не нравится вождю его решение, но и отступать не собирался.
       При полном молчании Моисей прошел на возвышенность, спокойно обернулся, взгляд пытливо пробежал по лицам собравшихся людей.
       - Аарон, садись рядом, сегодня ты - судья.
       Молодой вождь вспыхнул, подбежал и торопливо устроился возле Моисея. Потом спохватился, выпрямился, гордо расправил плечи.
       - Шаллум, подойди. Ближе, еще ближе. Расскажи о себе. Что с тобой произошло, зачем мясо у соседей воруешь?
       Шаллум с готовностью заговорил.
       - Моисей, все скажу, ничего таить не буду. Ты не подумай худого, я ведь не вор какой. Я честный израильтянин. Тоже о своем народе пекусь. Ты меня помнить должен по схваткам с египтянами. Я ведь из Симеонов. Я и в гарнизон в одежде караванщика ходил, и под водой с оружием в руках пробирался. Тогда, кстати, и поссорился с твоим человеком. Когда при всех, пока у нас луки сохли, назвал Аарона юнцом прыщавым, который слишком уж быстро наверх выбился. А он на меня так посмотрел - до смерти не забуду. А теперь, как только случай представился, сразу и отомстил.
       Моисей бросил быстрый взгляд на Аарона. Тот вспыхнул и покраснел до кончиков ушей. Моисей только зубы сжал покрепче: еще не хватало с Аароном при всех разбираться. Шаллум тем временем продолжал.
       - А когда месяц назад присудил ты, Моисей, вазу Бирзаифу, тут люди от меня и отвернулись. Никто за все это время даже грузила для веретена не заказал. А вчера я решил раз они так ко мне, то и я к ним также буду. Вот и залез в шатер к Салпааду, пока дочери его за скотиной ходили. Но тут, на беду сам Салпаад воротился. Меня заметил - и в крик. Людей набежало, отволокли к Аарону. А тот, как меня увидал, сразу затрясся и говорит: смерть преступнику. Моисей, ты же понимаешь, он не за проступок меня наказывал, а за обиду давешнюю.
       Моисей хмуро молчал. Шаллум упал на колени и обнял ноги вождя:
       - Моисей, не вели казнить. Смилостивься. Я буду бесплатно работать. С утра до вечера вазы, миски, горшки, другую утварь резать. Тебе чашу почище Бирзаифовой сделаю. С четырьмя гепардами, вместо двух. Только не убивай. Мне ведь еще сорока нет...
       Моисей рывком поднялся:
       - Встань, не позорься. Не гоже человеку свободному гадом мерзким по земле ползать.
       Потом посмотрел на Аарона, на Махли, что рядом стояли:
       - Не беспокойте меня пять минут. Буду думать, как с ним быть.
       Моисей тяжело опустился на место и закрыл глаза...
      
    ***
      
       Внутренний мир встретил прохладой, такой непривычной после зноя летнего дня. Солнце спряталось за серыми облаками, что не давили, а просто висели высоко в небе. Все цвета поблекли, и только яркая голубизна безмолвной реки выделялась на невзрачном фоне.
       Моисей обернулся, ища, не появился ли кто из местных жителей, и с удивлением обнаружил Воина. Вот уж кого не ожидал увидеть. Моисей надеялся, что придет Мудрец, ведь дело-то мирное. Но выбирать не приходилось.
       Воин по привычке качался на носках, заложив руки за спину:
       - Говори.
       - А почему ты здесь?
       - Управляй гражданскими, а в подчинении держи военными.
       - Что?
       - Придет время - поймешь. Говори, зачем звал.
       Властные нотки тотчас пробудили воспоминания о днях, когда Моисей приходил в ужас от каждой встречи с грозным ратником. Но хотя те времена давно прошло, Моисей все равно обращался к Воину с почтением и внутренним трепетом.
       - Несправедливо Аарон Шаллума к смерти приговорил. Слишком суровое наказание за столь мелкий проступок.
       - И что делать собираешься?
       - Думаю властью своей отменить казнь израильтянина, что всего полгода назад кровь за свободу проливал.
       - А меня зачем звал?
       Вот так всегда - вроде и не сделал ничего, а чувствуешь себя мальчишкой. Нет, пора и во внутреннем мире власть в свои руки брать!
       - Да вот думаю, сможешь что-то дельное сказать или нет? - ответ прозвучал даже жестче, чем хотел Моисей.
       Воин усмехнулся.
       - Нет, не за дельными словами ты пришел. А потому как понимаешь внутри, что просто так приговор Ааронов отменить не сможешь.
       - Еще как смогу - здесь я вождь народа израильского.
       - Ладно, отменить-то отменишь, а дальше что? Ведь тотчас твои сотники уважение народа потеряют. Всяк будет знать: ежели не любо решение их, надобно к Моисею обратиться - он все и поменяет. Так?
       Моисей молчал.
       - По глазам вижу - понимаешь, что так. И тогда опять все будут идти к тебе вопросы решать, а сотники твои пустым местом окажутся. Этого ты хочешь, да? Тогда отменяй Ааронов приговор, не стесняйся.
       Воин резко развернулся и зашагал прочь.
      
       Моисей раскрыл глаза. Сколько он пробыл во внутреннем мире: пять минут, десять? Нет, судя по теням вокруг - совсем недолго. Да и люди молчат, ждут напряженно его решения. И больше всех Шаллум: умоляющего взора не сводит, сидит, словно прирученный щенок шакала у ног. А слева Аарон страх за вызывающим взглядом прячет, смотрит в упор с вызовом, но зрачки бегают нервно по сторонам.
       Моисей встал и по привычке поднял руку.
       - Мудростью, дарованной богами, подтверждаю, что прав был Аарон, смерти Шаллума требуя. Но думаю, за доблесть в схватках с египтянами достоин Шаллум легкой смерти. Поэтому повелеваю отсечь ему голову.
       Толпа шумно выдохнула, Аарон удивленно уставился на вождя, а Шаллум обречено повалился под ноги Моисею:
       - Смилостивься, смилостивься, не хочу я умирать, смилостивься...
       Моисей, не обращая внимания на всхлипывания резчика, повернулся к Махли:
       - Хопеш!
       Ни один мускул не дрогнул на каменном лице начальника левитов, когда он протягивал секач Моисею. И только карие глаза все допытывались: неужели это и есть справедливость?
       - Не мне топор, Аарону. Раз он к смерти приговорил, пусть сам и исполняет.
       Аарон побледнел, но протянул дрожащую руку, схватил хопеш. Пальцы с силой вцепились в рукоять, напряглись так, что стали белее алебастра.
      Моисей, не глядя, кивнул - давай. Он хорошо представлял, что творилось на душе Аарона. Одно дело на поле боя врагов разить, и совсем иное беззащитному человеку жизнь отнимать.
      На негнущихся ногах Аарон шагнул вперед и занес топор. Шаллум отчаянно закричал, секач со свистом опустился вниз...
      
      
    ***
       Моисей еле сдерживал ярость, что захлестывала его. Под гневными словами Аарон весь сжался, стал еще меньше ростом. Руки его продолжали трястись: видно так и не отошел от убийства безоружного Шаллума. Даже Махли, что стоял в стороне, старался не дышать.
       - Да, назвал он тебя юнцом прыщавым, так что из-за этого человека сразу на смерть посылать? Думаешь, имеешь право казнить и миловать, так все позволено? А о том, что отвечаешь за своих людей, ты вспомнил? И каково теперь сынам Каафа знать, что их начальник - кровавее самого фараона? О такой свободе они мечтали?
       Моисей тяжело опустился.
      - Молчишь, да? Ну, помолчи, подумай. Может, что и надумаешь.
      Повисла гнетущая тишина.
       Аарон насуплено переминался с ноги на ногу и тер прыщи на щеке, что и так раздулись на пол лица. Втянутая в плечи голова придавала сходство с молодым быком, а вздернутый подбородок выдавал упрямую убежденность.
       Тяжелое молчание нарушил Махли. Его широко открытые глаза непонимающе смотрели на Моисея:
       - Но почему ты не отменил решения Аарона? Я же видел, ты был готов.
       Моисей угрюмо кивнул:
       - Да, не было нужды убивать Шаллума. Но не мог я перед всем народом решение мной же поставленного сотника оспаривать. Это означало всем показать, что ваших приказаний слушать не надо.
       Помолчав немного, Моисей закончил:
       - Не для того я вам власть давал, чтобы отбирать ее тотчас. Нет, пусть израильтяне видят и знают - вы мои люди, а значит, все решения ваши я поддерживаю и одобряю. Но вы знайте тоже, что с глазу на глаз судить буду сурово. Потому, если кто не по совести поступит, потом предо мной по всей строгости ответит.
       - А не боишься, Моисей, что еще два-три таких случая, и люди тебя проклянут?
       Моисей кивнул:
       - Да, Махли, только о том последний час и думаю. Потому решил я еще сегодня подготовить свод законов, чтобы все судили одинаково, чтобы не было жалоб на начальников жестоких, что каждого к смерти приговаривают. Но чтобы не было и таких, что наказать преступника боятся.
       Моисей испытующе посмотрел на Махли. Тот ответил прямым, честным взглядом и едва заметно кивнул. У Моисея отлегло от сердца: похоже, командир левитов понял и простил необходимую жестокость на площади.
       - Всё, иди. Передай патриархам и сотникам, что после заката будем совет держать. Примем новые законы израильские, чтобы назавтра евреям объявить.
       Махли еще раз кивнул и скользнул в проем.
      Моисей развернулся к провинившемуся брату Мариам.
       - Аарон, что мне с тобой делать?
       Аарон ничего не ответил, только посмотрел исподлобья.
       А на самом деле, что? Ведь перед ним Аарон - тот самый, что столько сил отдал там, в Египте, чтобы патриархов убедить. Тот самый, что первым в пустыне в бой бросился и врагов положил без числа.
       Моисей тяжело вздохнул и сказал:
      - Ладно, не буду тебя за первую же ошибку наказывать. Но знай, еще раз - и не бывать тебе вождем людей израильских. И не посмотрю на заслуги былые. Ясно? Иди.
      Аарон стрельнул глазами и поднялся. Так и не сказав ни слова, он вышел из шатра.
       А Моисей принялся ходить из угла в угол. Совсем не спокойно было на душе. Что-то подсказывало Моисею: с молодым сотником он еще хлебнет горя...
      
      
    ***
       - Не хочу, чтобы после случая сегодняшнего израильтяне в страхе жили, что за любой проступок могут головы лишиться.
       - Но Моисей, - раздался знакомый звонкий голос. - Разве не ты нас через испытание огненное вел, чтобы показать, что порядок надо и ценой жизни человеческой поддерживать?
       Эх, Аарон. Долго ты думал над тем, что случилось. Только, видать, вместо честных ответов самому себе, искал оправдания своему приговору.
       - Правда. И если завтра на нас амаликитяне нападут, а кто-то не готов будет или с поля боя сбежит, тотчас прикажу обезглавить. Потому как на войне только так и можно. Но в мирной жизни, Аарон, другие законы. И в спорах житейских по другим меркам судить надобно, чем в схватках кровавых. Потому и сошлись мы здесь.
       Поднялся старый Неффалим.
      - По мне - так все просто. Если убил кого или покалечил - казнить такого. То ли на кол сажать, то ли камнями побивать - как порешим. Если украл что-то - руку рубить. Говорят, в далеком Вавилоне так поступают.
      Юный Вениамин вскочил на ноги:
      - А что с детьми делать? Ведь каждый из нас что-то чужое да стянул, когда малым ребенком был. Так все израильтяне безрукими повырастают.
      Неффалим не сдавался:
      - Тогда пусть родитель отвечает. Раз не усмотрел и не воспитал.
      Вениамин презрительно фыркнул, но что ответить не нашел. Только головой покачал недовольно.
      Неожиданно за него вступился Махли:
      - Погоди, Неффалим, не все так просто. Можно ведь на хлебную лепешку с голода позариться, а можно все соседово золото да серебро унести. Неужто будем одинаково судить? Нет, тут нужно длинный список писать, чтобы каждому преступлению - свое наказание.
      Заговорил старый Симеон:
      - Но ведь все равно будет происходить такое, чего в том списке не окажется. Не лучше ли одно правило придумать, но чтобы на все случаи подходило.
      - А может у тебя и правило такое есть? - ехидно поинтересовался Неффалим.
      - Да, у моего египетского хозяина такое было. Если двое рабов подрались, и один другого покалечил, скажем, глаз выбил, то тот имел право обидчику точно так же ответить.
      - Выходит, у вас там все рабы кривыми ходили? - начальники покатились со смеху от слов Неффалима.
      Один Моисей серьезно посмотрел на Симеона и поднял руку, требуя тишины.
      - И как ваше правило звучало?
      - 'Око за око, зуб за зуб'.
      Моисей довольно кивнул, но тут снова раздался голос Махли:
      - Правило твое можно по-разному повернуть. Например, украл кто-то овцу. Так что, он просто вернет ее и все?
      Но Симеона было трудно смутить:
      - Нет, за кражу вор должен вдвое или втрое больше заплатить. Отдать три овцы, а если столько не имеет, тогда серебром.
      - А если и денег нет? - не сдавался Махли.
      - Тогда должен трудом своим выкупить долг.
      Вождь левитов гневно загудел:
      - Но ведь это рабство! Опять будут хозяева и рабы!
      Моисей примиряюще обхватил Махли за плечи:
      - Погоди, не горячись. Этот вопрос мы отдельно обсудим. И сделаем, например, так, что, если даже израильский муж в рабство по собственной неразумности попадет, то всегда через семь лет на волю выйдет. А иначе ничего не получится. Иначе, придется на самом деле за мелкие провинности к смерти приговаривать.
      Махли неохотно кивнул, но попробовал еще раз возразить:
      - Все равно думаю, что свод законов лучше, чем одно правило. Скажем, отнимет парень невинность у девушки. Чем он будет отцу невесты возвращать? Своей девственностью? А ведь отец серьезно пострадает. За такую невесту никто вено платить не захочет.
      Моисей задумался. Нет, не над вопросом Махли. Там все просто было: достаточно парню вено отцу заплатить, и они квиты. Думал молодой вождь, как лучшее от обоих предложений взять. Нравилась ему определенность, которую давал Махлиев список наказаний за преступления. Но и простота одного правила Симеона тоже привлекала. Наконец, он нашел решение.
      - Сделаем так: напишем свод законов, как предложил Махли. А в основу положим Симеоново 'око за око, зуб за зуб'. Определим такие наказания, чтобы преступник с лихвой возмещал, что натворил. Принципом тем и судить будем, когда не найдем преступления в своде законов. А еще, не забывайте, у вас есть я. И если в каком деле не уверены, всегда ко мне обращайтесь...
      Поздно заполночь усталые сотники расходились по шатрам. Укладываясь спать, Моисей мурлыкал под нос песенку. Свод законов получался строгим и справедливым. Простым израильтянам непременно должен был понравиться. И лишь одна мысль тревожила, когда вождь израильтян засыпал: кроме самого первого вопроса, обычно говорливый Аарон не произнес на совете больше ни слова...
      
      
    ***
       Весть, что на закате сам Моисей будет судить спор молодого Наасона со старым Целофхадом, вмиг облетела лагерь. Люди возбужденно переговаривались, ждали необыкновенного зрелища. Как Моисей будет собственный завет 'око за око' исполнять? И кто знает, может на этот раз Моисей покажет еще большую мудрость, чем два месяца тому, когда так необыкновенно разрешил конфликт между резчиками Шаллумом и Бирзаифом. Правда потом беднягу Шаллума ждала незавидная участь: лишился головы из-за какого-то куска мяса. А ведь произойди всё одним днем позже, когда приняли свод законов народа Израильского, Шаллуму пришлось бы вернуть два куска - и дело с концом. Вот уж не повезло, так не повезло.
       Особенно интриговало то, что сегодняшний спор был тесно связан с тем, самым первым. Ведь, как оказалось, именно Наасон заказал у обоих мастеров тонкостенную вазу, чтобы умилостивить отца невесты. Но дорогая чаша с ручками в виде пьющих гепардов, что не оставляла никого равнодушным, на старого Целофхада не произвела никакого впечатления. И вместо того чтобы подобреть, он, наоборот, вено в два раза поднял. Мол, теперь из-за скандала с вазой, никто на его пятерых дочерей смотреть не захочет.
       Правда, злые языки утверждали, что это боги наказали Целофхада за жадность, не подарив ни одного сына. Но, мол, старый скряга так ничего и не понял, и теперь своими руками рушил счастье дочерей, назначая слишком высокий выкуп. Все пятеро сидели в девицах, хотя давным-давно пора замуж. Женихи один за другим сдавались, находили других невест, но старый Целофхад оставался непреклонен. И только Наасон не терял надежды. Когда ни подарки, ни уговоры не помогли, он обратился к последнему средству: воззвал к справедливости Моисея.
       Люди, окружившие место Истины плотной толпой, явно симпатизировали настойчивости юного Наасона. Но возмущенный Целофхад не собирался сдаваться, а Моисей, как назло, ничего не мог придумать.
       - Все здесь слышали, как Наасон признался в любви твоей дочери. Да и сама Ноа прилюдно объявила, что любит его. Объясни нам, Целофхад, зачем ты счастью молодых противишься? Почто вено такое назначаешь, что выплатить никому не под силу?
       Целофхад гневно фыркнул:
       - А почему я должен верить, что он Ною любит? Потому что он так сказал? И все? Так вот, не нужна этому наглецу моя дочь. Он только на ее приданое смотрит. Я их, бедняков, что ни гроша за душой не имеют, сразу раскусываю. Спят и видят, как бы разбогатеть, не работая. А тут такая девушка на выданье. Вот и зарятся на богатства скорые. Вы у него разузнайте, он даже резчику за ту вазу заплатил не сразу. Два месяца копил и у друзей занимал! А отдавать, как собирается, я вас спрашиваю? Небось, уже просчитал, сколько невеста принесет. Только на то и рассчитывает.
       Наасон вскочил, кровь прилила к лицу, высокий голос задрожал от обиды:
       - Неправда, я ее всем сердцем люблю, и она меня тоже. И не нужны нам ваши богатства!
       Целофхад только усмехнулся:
       - Вот, даже на суде высоком врать не боится!
       Наасон не унимался:
       - Спросите, спросите Ною, она тоже скажет, что любит меня!
       Моисей покачал головой. Нет, добрый молодец, так ты далеко не уйдешь. Пока будут чувства рассудок затмевать, не видать тебе невесты. И тут вспомнил, как сам десять лет назад стоял перед фараоном, сгорая от стыда и унижения. Моисей ведь тоже не сразу, далеко не сразу научился желать правильно.
      Вдруг захотелось помочь молодому парню, сделать так, чтобы все убедились в его искренности.
       А Целофхад тем временем перешел в атаку:
       - Вот и дочери моей речами сладкими разум затуманил. А та, дуреха, и поверила, будто ее любит, а не мои сбережения!
       Старый израильтянин выпрямился и обвел взглядом людей:
       - Скажите, достойные сыны и дочери еврейского народа, разве можно доверять человеку, даже имя которого на древнем языке означает 'змея'?
       Толпа засвистела: похоже, опытный пустослов сумел таки перевесить чашу весов в свою пользу.
       Моисей жестом потребовал тишины.
       - Постой, Целофхад. Имя человек не сам выбирает, оно ему родителями дается. И не именем красен человек, а делами да потомками своими. И может еще статься так, что кто-то из внуков или правнуков Наасоновых будет правителем над всеми людьми израильскими!
       - Ладно, - быстро согласился Целофхад. - Пусть тогда убедит всех, что любит Ною, а не мои богатства.
       Моисей обернулся к Наасону:
       - Сможешь?
       Тот неуверенно кивнул и торопливо заговорил.
       Моисей вздохнул: у парня не было шансов. Целофхад открыто насмехался над бедным Наасоном, сопровождая каждое его слово пространным язвительным комментарием. Толпа радостно потешалась, один в один, как в прошлый раз.
       Вот так всегда. Простым людям не нужна истина, им подавай развлечение. И ведь никому нет дела до счастья Наасона и Нои. Лишь бы посмеяться да повеселиться за чужой счет.
       Через три минуты Моисей заскучал, через пять рассердился.
       - Хватит, - резкий окрик оборвал веселье. - Два часа уже здесь сидим, внимаем препирательствам Наасона с Целофхадом. Солнце зашло давно, а дело с места не сдвинулось. Так и до утра ругаться можно. Слушайте мое решение.
       Повисла тишина, израильтяне внимали каждому слову.
       - Раз по-человечески договориться не получается, раз людской суд бессилен, завтра предадим это дело суду богов. Пусть они решают, достоин ли Наасон дочери Целофхада...
      
      
    ***
       На следующий день перед закатом на месте Истины собрался весь лагерь. Люди стояли плотной толпой, уставившись не на спорщиков, а на два небольших шатра, что высились на пригорке, сразу за Моисеем. Израильтяне вслух гадали, как будет происходить суд богов. Причем здесь шатры? Как боги дадут знак: голосом трубным или столбом огненным?
       Наасон заметно нервничал. Круги на пол лица - вряд ли ночью глаза сомкнул. Пальцы, стучавшие по коленям, крупная дрожь, что нет-нет, да пробегала по телу сверху вниз - все выдавало огромное напряжение.
      Но и Целофхад не выглядел спокойным. Хоть и не трясся, но зубы сжал так, что скулы побелели. С богами никто шутить не желал.
      Толпа напряженно ждала начала.
      Моисей молча вышел на середину круга. Сотни глаз уставились на него. А молодой вождь вдруг почувствовал необычное спокойствие. Словно и не было бессонной ночи, когда до утра размышлял, как найти такое испытание, что расставит все по местам. Словно и не было азарта на рассвете, когда, наконец, придумал. Словно и не было усталости долгого дня, когда вместе с верным Махли оговаривал детали.
      Моисей медленно сосчитал про себя до десяти. Вот теперь пора.
      - Братья и сестры, - голос зазвенел над толпой так, что слышал каждый. - Сегодня мы собрались на необыкновенный суд.
      Два шага в сторону Наасона:
      - Готов ли ты отдать справедливость в руки могущественных богов?
      - Готов!
      - Обещаешь подчиниться их воле, каким бы не было решение?
      - Обещаю, - слова едва слышно слетели с уст юноши.
      Моисей повернулся к Целофхаду:
      - А ты, обещаешь подчиниться всевышней воле?
      - Обещаю, - голос старика не дрогнул, но скулы напряглись еще сильнее.
      - Хорошо, начнем.
      Моисей хлопнул в ладоши, и где-то за шатрами зазвенели бубенцы систр. К ним присоединилась флейта, потом арфа. На лицах людей впервые появились улыбки, ноги сами собой стали притоптывать.
      Вдруг раздался оглушительный удар барабана, и музыка смолкла. Все вздрогнули.
      - Наасон, только что ты отдал свою судьбу на волю богам. Тебе предстоит испытание, где наградой станет рука невесты. Но если ошибешься - ждет верная смерть.
      Наасон побледнел.
      - Выйди в центр.
      Юноша медленно поднялся. Заходящее солнце наложило кровавую маску на лицо Наасона. Израильтяне затаили дыхание: казалось, не живой человек, а вернувшийся из царства Осириса мертвец стоит в центре площади.
      - Готов?
      Робкий кивок, сразу видно: на самого Наасона торжественная обстановка подействовала особенно сильно.
      - Сейчас ты поднимешься - вон к тем шатрам. В одном из них - твоя невеста, в другом - голодный гепард. Выберешь шатер и откинешь полог. Если боги будут милостивы, из шатра выйдет девушка. А если нет, наружу выскочит хищник, которого не кормили три дня. Ты все понял?
      Снова кивок.
      - Тогда вперед!
      Где-то высоко в горах завыл ветер, багровое солнце почти спряталось за горизонт, в воздухе повис аромат сикомора вперемешку с дымами вечерних костров. Вдали перекликнулись стражники, стукнули хопеши. А на месте Истины повисла такая глубокая тишина, что был слышен даже шорох песчинок под ногами Наасона.
      Неуверенный шаг, другой, еще один. Вот юноша замер перед шатрами. Правый или левый?
      Все напряжены, шеи вытянуты, глаза поедают неподвижную фигуру. Правый или левый?
      Наасон потянулся к шатру, рука коснулась полога. Правый! Толпа затаила дыхание.
      Но Наасон отдернул руку и отступил назад. Шумный выдох сотен людей пронесся ветром над местом Истины.
      И опять взгляды прикованы к темному силуэту, что неподвижным обелиском замер на фоне заката. Правый или левый? Правый или левый?
      Наасон решился. Он резко подскочил к левому шатру и дернул полог на себя. Люди в страхе застыли.
      Сначала ничего не произошло. Проем шатра зиял черной дырой, в которой даже теней не разглядеть. Толпа подалась вперед, люди встали на цыпочки, чтобы получше видеть. А Наасон, наоборот, отступил на шаг назад.
      И тут израильтяне взорвались криками ликования: из шатра вышла девушка. Тонкая фигурка отчетливо выделялась на фоне пурпурного неба.
      - Слава милостивым богам! Слава! Слава!
      Кто-то захлопал, засмеялся:
      - Молодец, Наасон, правильно выбрал!
      - Это не он, это Боги помогли, видно на самом деле девушку любит.
      Священник затянул радостную песню, все с готовностью подхватили. Люди взялись за руки, закачались в такт знакомой мелодии. Лица посветлели, украсились широкими улыбками. Солнце бросило последний луч на небо и скатилось за горизонт. Желтые сполохи расцветили низкие облака, что вспыхнули, словно радуясь вместе с людьми.
      Вдруг раздался нечеловеческий вопль, перекрывший шум толпы:
      - Нет!
      Все застыли на месте, когда Наасон подбежал к Моисею и схватил за рубаху на груди:
      - Вы меня обманули. Нет! Это не Ноа!
      Моисей одним движением стряхнул с себя юношу и сурово сказал:
      - Да, это не Ноа.
      - Но вы обещали, что в шатре будет моя невеста!
      - А эта девушка и будет твоей невестой. Так рассудили боги, и никто не в силах изменить их решения.
      Бледный Наасон замолчал. Его взгляд скользнул с темноволосой красавицы на Моисея. Потом обратно. Еще и еще. Казалось, парень обезумел: рот широко открывался, голова моталась из стороны в сторону, руки бесцельно теребили края рубахи. Моисей напрягся: неужели ничего не вышло?
      Но тут Наасон уставился на девушку, суженную ему в невесты. Зрачки сузились, будто он только сейчас понял, что произошло. Губы упрямо сжались, подбородок гордо вздернулся, словно юноша принял решение.
      - Нет, ни за что!
      Израильтяне не успели опомниться, как Наасон одним прыжком подскочил ко второму шатру и откинул полог.
       - Ах! - толпа в ужасе замерла, уставившись на черный зев шатра. Женщины отвернулись, отцы закрыли ладонями глаза детям, чтобы не видели кровавого зрелища.
       - Наасон, нет! - закричала молоденькая девушка, с небесно-голубыми глазами, чем-то похожая на молодого израильтянина.
       Вдруг ударил барабан, все опять подскочили. Из правого шатра вышла еще одна девушка.
       - Ах! - вновь пронеслось над толпой.
      Наасон остолбенело уставился на длинноволосую незнакомку, и вдруг начал оседать. Напряжение смертельного испытания забрало последние силы. Голова нелепо запрокинулась, руки застыли в полувзмахе. Несколько человек бросилось к нему.
      Моисей первым оказался у юноши и успел подхватить Наасона над самой землей.
      Пара хлестких ударов по щекам привела парня в чувство. Глаза широко распахнулись, юноша неуверенно встал на ноги.
       - Зачем ты это сделал? Зачем рванулся ко второму шатру? - Моисей несильно тряс Наасона за плечи.
       Израильтяне затаили дыхание. Лишь одиноко посвистывал ветер.
       - Потому что лучше смерть, чем жизнь без Нои, - слабым голосом ответил юноша. Но Моисей был уверен: эти слова расслышали все.
       - Сыны и дочери Израиля, что вы скажете на это? - рев Моисея накрыл весь лагерь. - Верите, что Наасон любит Ною, а не богатства Целофхада?
       - Да.
       - А ты, Целофхад, теперь веришь?
       Старик завертелся на месте под пристальными взглядами сотен людей, захрипел и через силу выдавил из себя:
       - Верю.
       - Что же, быть по сему. Через три дня сыграем свадьбу.
       Из-за шатров выбежала Ноа и бросилась на шею Наасону. А тот стоял посреди ликующего людского моря и непонимающе крутил головой...
      
      
    ***
       Моисей тяжело дышал. Напряжение толчками выходило наружу, уступая место усталости, что разливалась по телу приятной истомой. Хотелось молчать, сидеть, прислонившись к валуну всю ночь. Никуда не спешить, никуда не двигаться. Качаться на волнах утомленной расслабленности в полудреме.
       Рядом кто-то опустился. Аарон? Они помирились? Это - хорошо.
       Моисей с трудом повернул голову и с удивлением обнаружил вместо Аарона Мариам.
       Губы попробовали разойтись в улыбке, но сил не осталось даже на это. Пришлось едва заметно кивнуть.
       Рука нащупала кисть Мариам, легонько коснулась, нежно погладила.
       Мариам что-то сказала, но Моисей не расслышал.
      Он отдался во власть счастливому изнеможению, когда тело успокаивается, а голова поет от осознания отлично выполненной работы.
       Мариам замолчала и выжидающе уставилась на Моисея. Тот улыбнулся одними глазами, но это не помогло. Мариам, по-видимому, ждала ответа.
       Голос не повиновался, но это не очень беспокоило. Сейчас хватит и шепота.
       - Извини, я не услышал. Что ты сказала?
       Мариам горько пожала плечами, посмотрела вдаль и очень спокойно повторила:
       - Я спросила, бросился ли бы ты сегодня во второй шатер ради меня?
       Молния пронзила изнутри. Как ей объяснить? Как сказать Мариам, что не она заставляет его сердце биться чаще. И не ее имя шепчут губы Моисея по ночам?
       К счастью, кто-то шел от шатров. Высокая фигура заслонила костер. Махли, избавитель. Как ты вовремя!
       - Моисей, там Иофор опять приехал.
       Как здорово. Вот человек, который его поймет, с которым можно будет посоветоваться, что делать с Аароном, как вернуть доверие между ними.
       - Хорошо, проводи его ко мне в шатер. Я сейчас появлюсь.
       Но Махли не спешил уходить. Три пальца на левой руке задумчиво поглаживали бороду.
       - Моисей...
       - Да? Можешь все говорить при Мариам, - сказал молодой вождь, перехватив нерешительный взгляд командира. - От нее у меня секретов нет.
       - Моисей, с Иофором приехали жена твоя Сепфора и сын Гирсам.
       Слева раздался громкий всхлип.
       - Мариам, подожди...
       Слова полетели вдогонку убегающей фигурке, но вдруг споткнулись и утонули в ночной тишине...
      
      
    ***
      Каменная вершина с недоумением наблюдала, как который день на соседней горе копошились два мелких черных обитателя. Размером с муравьев, не больше, они то ходили из стороны в сторону, то носились вверх-вниз по склону, а все больше сидели в тени, развернувшись лицами друг к другу. Вершина успела привыкнуть за шесть дней к определенному распорядку. Муравьи просыпались с утра, резкие движения разминали затекшие тела, несколько ударов камнем по камню зажигали жаркий костер, на котором тотчас что-то принималось булькать. Существа садились и начинали беседовать. Так продолжалось вплоть до вчерашнего дня, седьмого по счету, когда огонь остался не разожженным, а странные существа почти весь день пролежали без движения. И только, когда солнце зашло, вдруг встрепенулись, словно опомнились, кинулись раздувать потухшую золу, готовить воду и еду.
      Сегодня с утра муравьи, как ни в чем не бывало, проснулись на рассвете, и давай, по заведенной традиции, руками-ногами махать. Что такое странное с ними вчера приключилось? Может, заболели? А почему так быстро выздоровели?
      Нет, никогда не понять вековым исполинам суетных метаний мелких существ!
      Навин зачем-то нервно тер шрам, что пересекал всю левую кисть от локтя до основания среднего пальца. Старый рубец, обычно совсем незаметный, теперь явственно белел на фоне загорелой руки. Казалось, Осия хочет избавиться от ненавистной отметины. Моисей молча ждал, пока Навин не начнет, как обычно, вопросы задавать, но ученик упорно глядел в землю. И только когда старый вождь, потеряв терпение, окликнул Осию, тот очнулся из забытья и поднял голову.
       Моисей вздрогнул: на него смотрели полные слез глаза Навина.
       - Скажите, учитель, неужели не нашлось другого выхода, кроме как убить Шаллума?
       Моисей нахмурился, хорошее настроение тотчас исчезло, будто и не было вовсе. Что с Осией происходит? Не случалось ранее, чтобы какая-то история так его расстраивала. Чем же эта примечательна? Тем, что пришлось человеком пожертвовать? Так Осия вроде и не знал Шаллума. Но в словах ученика звучала такая горечь, что Моисей осторожно поинтересовался:
       - А тебе приходилось встречаться с Шаллумом?
       - Нет, но я хорошо помню, как отец взял меня, пятилетнего, на место Истины в тот день. А на следующее утро мать долго выговаривала ему, что не стоило ребенка на казнь тащить. Отец оправдывался, мол, кто же знал, что Моисеев суд кровью окончится. Видать, я тогда всю ночь не спал - вот мать и сердилась.
       При воспоминании о родителях морщины на лбу Осии разгладились, глаза подернулись грустной дымкой, а слезы совершенно исчезли.
       - Что потом с твоими родителями случилось, Осия?
       Во второй раз внутри у Моисея похолодело. На невинный вопрос Осия ответил таким взглядом, что старый вождь поневоле отдернулся. Лютая ненависть вперемешку с решимостью промелькнули лишь на миг, чтобы тотчас смениться почтительным уважением, к которому Моисей привык за пять дней на горе.
       - Не знаю, учитель. Отец погиб, когда мне было всего шесть, а мать зачахла с горя и через полгода слегла вслед за ним.
       Что это было? Откуда такая злоба? Неужто Осия держит что против него?
       Внезапная догадка пронзила молнией. Может, казненный Шаллум родственником близким Осии приходился или даже отцом? Моисей тотчас себя одернул: Навин - вот имя отца. К тому же Осия из колена Ефремова был, в то время как Шаллум, Моисей точно помнил, из Симеонов.
       Моисей очень серьезно посмотрел на ученика.
       - Учитель, - голос Осии звучал опять уважительно, но у Моисея все не шел из головы тот взгляд.
      Придется, ученику отвечая, глаз с него не сводить. Может и удастся понять, что тысяченачальника молодого так взволновало.
       - Слушаю тебя, Осия.
       - Учитель, и все же ответьте, неужто по-другому нельзя было судьбу Шаллума решить?
       Моисей кивнул.
       - Непростой вопрос задаешь. Давай вместе разбираться. Помнишь, когда два дня тому мы шестую заповедь 'Удач остерегайся!' проходили, то говорили о лидере, который тем от остальных отличается, что не только о сегодняшнем дне думает, но и в будущее заглядывает. Так вот, заповедь восьмая 'Решай проблемы сразу!' именно об этом.
       Моисей испытующе смотрел на Осию, но тот лишь внимательно слушал.
       - Часто возникают ситуации, когда приходится выбирать: хорошо сейчас - плохо потом или плохо сейчас - хорошо потом. Большинство людей выбирают первое. В силу лени, негибкости ума, неумения предвидеть опасности. Но если хочешь лидером настоящим стать, надобно приучить себя ко второму действию. Давай с этой точки посмотрим на случай с Шаллумом. Да, мог я казнь отменить. Тем самым сделал бы хорошо сейчас. Но что потом бы случилось? То, что люди перестали бы сотников слушать - это точно плохо. И куда хуже, чем 'добро' моего милосердного поступка. Уже перед битвой с египтянами довелось нам горя хлебнуть из-за чрезмерной вольности простых израильтян. И то, что такими трудами создано, единым словом рушить? Это уже не милосердием, но малодушием назвать следовало бы.
       Осия по-прежнему смотрел ясными, честными глазами, но неспокойно было у Моисея на душе. Впервые не чувствовал он, что ученик с ним согласен. К тому же Осия опять шрам тереть принялся. Но старый вождь сомнения свои ничем не выдал, а продолжил, как обычно:
       - Запомни крепко первое знание восьмой заповеди. Всегда, когда решение принимаешь, смотри, чтобы не только сейчас, но и потом хорошо было.
       - Учитель, но ведь и вы сами не всегда тому завету следовали. Например, в истории с Мариам, куда проще объясниться сразу было. Уверен, она бы поняла и простила. А так дело далеко зашло.
       Моисей вздохнул только:
       - Еще как далеко. Ты даже не подозреваешь насколько прав. Но об этом мы завтра говорить будем. Когда до девятой заповеди дойдем. А на счет Мариам, да, куда проще было сразу все сказать. Но занял я себя другими делами, более важными, как мне казалось, вот и не заботился о мелком вопросе, что только меня и касался. Но не учитывал я второго знания восьмой заповеди. Проблемы, если не решать их, всегда больше становятся. И то, что вчера комариным укусом побаливало, завтра может проказой все тело сжечь. Потому решай проблемы сразу, когда они за пять минут могут исчезнуть, а не потом, когда долгими днями и ночами будешь голову ломать, как из сложной ситуации выход отыскать. Недаром восьмая заповедь именно так называется.
       Осия опять рубец на руке погладил (и сдался же он ему!), головой покачал задумчиво и спросил просто:
       - Учитель, а как я узнаю, что нашел лучшее решение проблемы? Ведь когда мы еще о заповеди 'Действуй!' говорили, заметили вы, что в любой ситуации есть, как минимум, три выбора. Можно принять решение что-то сделать, можно принять решение ничего не делать и можно не принимать никакого решения. А в первом случае действовать можно тоже по-разному, так что вариантов намного больше. Как же определить лучший?
       Моисей довольно кивнул головой:
       - Молодец, Осия. Потому как в третий раз правильный вопрос задаешь. А ведь чтобы спросить правильно, нужно большую часть ответа знать. От того и радуется сердце мое, что видит, как растешь.
       Осия улыбнулся, засиял на пол лица, и у Моисея отлегло от сердца. Ну, чего он так на тот шрам въелся? Думает парень, руки занять нечем - вот и трет друг о друга.
       - О том, как правильный ответ отыскать, третье знание заповеди говорит. И сделать это просто. Ведь лучшее решение не только снимает одну проблему, не только новых не создает, но заодно разрешает еще несколько существующих вопросов. Посмотри на спор Наасона с Целофхадом. Почему я сразу не повелел невесту молодому жениху отдать, ведь дело-то куда более чем ясное. Все ведь видели, что Целофхад из одной только жадности дочерей замуж не выдает. Но поступи я так, и отцы бы потеряли веру в законы. Ведь тогда любой начальник мог бы на приглянувшейся девице жениться, внимания не обращая на ее родителей. Думаю, ты хорошо представляешь, к чему это привести могло. Да, я верил Наасону и желал ему счастья, но в то же время хотел, чтобы Целофхад при всем народе признал, что дочь замуж по своей воле отдает. А выход, что я отыскал - испытать любовь Наасона, позволил и молодых соединить, и спокойствие остальных отцов-матерей сохранить. Плюс приобрел я нового союзника, на всю жизнь верного. Еще узнаешь, как мне преданность Наасона пригодилась.
       Моисей замолчал, поглядел на ученика внимательно:
       - Вот и все, об остальном завтра поговорим.
       Осия посидел немного, над словами учителя размышляя, а затем отправился к обрыву на облака смотреть. И стоя там, до самого заката перебирал в памяти, что двадцать лет назад случилось. Морщины опять пробороздили лоб, щеки запылали пунцовыми пятнами, глаза наполнились слезами.
      А старый вождь тоже в тяжелые думы погрузился, понять пытаясь, что такое с учеником творится. И доведись Моисею видеть выражение на лице Осии, старый вождь обеспокоился бы еще больше...
      
      
      
      Глава Девятая. Бей друзей, а врагов прощай!
      
      
    Моисей увидел, что это народ необузданный,
    ибо Аарон допустил его до необузданности, к посрамлению пред врагами его.
    И стал Моисей в воротах стана и сказал: кто Господень, - ко мне!
    И собрались к нему все сыны Левиины...
    И сделали сыны Левиины по слову Моисея:
      
    и пало в тот день из народа около трех тысяч человек.
      
    Книга Исхода, гл.32, 25-28
      
    И на Аарона весьма прогневался Господь и хотел погубить его;
    но я молился и за Аарона в то время.
      
    Книга Второзакония, гл.9, 20
      
    И позвал Моисей Мисаила и Елцафана, сынов Узиила, дяди Ааронова, и сказал им:
    пойдите, вынесите братьев ваших из святилища за стан.
    И пошли и вынесли их в хитонах их за стан, как сказал Моисей.
    ...но братья ваши, весь дом Израилев, могут плакать о сожженных, которых сожег Господь
      
    Книга Левит, гл.10, 4-6
      
      
      Огонь тихонько потрескивал в выложенном камнями очаге у входа в шатер Моисея. Языки пламени бросали причудливые отсветы на стены, сложенные из цельных шкур. Там, внутри, мирно посапывал Гирсам. А Моисей, сидя у костра, не сводил глаз с Сепфоры. Одна рука обнимала жену, крепко прижимая к себе, другая нежно поглаживала черные волосы. Густые пряди, словно пустынный песок, скользили сквозь пальцы, приятно щекоча грубую кожу ладони.
      Как Моисей ее любил, как все это время скучал! Как хорошо, что они, наконец, рядом. Он больше никуда не отпустит Сепфору, никогда не покинет!
      - А помнишь, как мы однажды смотрели на небо, на тысячи звезд, что там горели? - спросила вдруг Сепфора. - Тогда я поняла, что люблю тебя.
      Моисей покрепче обнял жену. На глазах выступили слезы, и он быстро заморгал, чтобы согнать их. Небо над головой казалось безмерно глубоким - почти таким же бездонным, как серые глаза Сепфоры. Он вспомнил ночь того дня, когда впервые увидел пылающий куст. Всего десять лет прошло, а кажется - целая жизнь. Только тогда ночь была безлунной, а сейчас полный месяц сиял холодным блеском посреди черного неба. Почему луна в горах всегда выглядит больше?
      Моисей опять посмотрел на жену. Высокий лоб казался неестественно бледным в серебряном свете луны, а на щеках, наоборот, плясали красноватые отблески костра. Гордый, изогнутый по-орлиному нос выдавал царское происхождение, длинная шея сделал бы честь и жене фараона.
      Сепфора повернула голову, посмотрела на Моисея и широко улыбнулась. Кровь быстрее побежала по жилам, ударила в голову, комок подкатился изнутри к горлу.
      Говорить Моисей не мог и только прошептал:
      - Сепфора...
      Она опять понимающе улыбнулась и прижалась носом к лицу Моисея. И так хорошо стало в тот миг, словно не было лишений долгого перехода, словно исчезли все споры и неурядицы между израильскими людьми. Мир вокруг перестал существовать, остались только огромные серые глаза и жаркое дыхание самого дорого на свете человека.
      Вот оно настоящее счастье: после всех потрясений и удач, быть рядом с тем, кто всегда поймет, кто никогда не покинет, кто каждый вечер будет верно ждать у домашнего очага. Сидеть бы так и не двигаться всю ночь. Хотя и понимал Моисей, что с восходом солнца вернутся старые проблемы, но так хотелось продлить миг счастья как можно дольше.
      Вдруг раздался топот быстрых шагов, низкая фигура заслонила костер, краски ночи померкли, и очарование волшебного мира вмиг исчезло. Моисей нехотя отстранился от жены и зло посмотрел на того, кто посмел нарушить уединение.
      Что-то знакомое проглядывало в упрямом ежике волос на затылке, но темное, на фоне яркого огня, лицо Моисею никак не удавалось разглядеть. Тут незнакомец принялся яростно тереть щеку, и Моисей тотчас понял - Аарон.
      Гневные слова были готовы сорваться с уст вождя, но Аарон заговорил первым.
      - Как ты посмел, Моисей?
      - Что?
      - Как ты посмел, Моисей, обманывать Мариам, меня и всех евреев?
      Моисей рывком вскочил на ноги и шагнул к Аарону. Теперь он мог видеть лицо молодого сотника, их глаза уставились друг на друга.
      - И чем же я вас обманул?
      - Ты ни разу не сказал, что у тебя есть жена и ребенок.
      Моисей старался говорить спокойно, но раздражение оказалось сильнее:
      - А не кажется ли тебе, Аарон, что это мое дело, которое других не очень-то и касается?
      - Вот как, - голос молодого сотника вдруг зазвучал тихо и в то же время напряженно. - Когда мы выходили из Египта, когда нужно было убедить патриархов, тогда секретов у нас не было. Все сообща делали. А теперь, когда все позади, ты уже сам решаешь, что другим дозволено знать, а что нет. Хотя о чем это я? Ты с самого начала нам всей правды не говорил.
      Моисей попробовал возразить, но Аарон не останавливался:
      - Ты хоть представляешь, что сделал с Мариам?
      - Да я ни разу после встречи ничего ей не обещал!
      - Неужели? А кого она ждала целых десять лет? Чье имя произносила каждую ночь во сне? За кого молилась всем богам, чтобы уберегли от невзгод и несчастий? Не знаешь, Моисей?
      Голос молодого вождя вдруг зазвенел в ночной тишине:
      - Ты же видел, как она расцвела и похорошела после того, как ты вернулся. Она ведь для тебя танец невесты танцевала, после того, как мы из Уасета вышли. А ты ничего не понял! И даже не удосужился сказать, что не любишь ее больше. Что ты еще скрываешь от нас, Моисей? Какие секреты таишь? Может, все разговоры о свободе только для отвода глаз были? Может, тесно стало в Мадиаме, и решил ты еще большее царство создать?
      Моисей понял, что спорить бесполезно. Он просто молчал, ожидая, когда Аарон выговорится, чтобы успокоить молодого вождя.
      Но Аарон расходился все сильнее:
      - Больше тебе не удастся нас обмануть. Утром же созову собрание общее, где расскажу, что ты замышляешь и как на самом деле относишься к израильтянам! И, поверь, завтра ты узнаешь, чем гнев израильского народа может обернуться.
      - Аарон!
      Но юноша быстро скрылся в темноте...
      
    ***
      
       Через десять минут поднятые с постелей Махли и старый Симеон сидели у костра. Сепфора примостилась чуть в стороне, тревога не исчезала с ее лица.
       Сразу после ухода Аарона Моисей послал за помощниками. Слишком категорично звучал голос брата Мариам, слишком строго смотрели глаза. Поэтому вождь израильтян решил не ждать до утра, а действовать сразу.
      Моисей говорил недолго. Пяти минут хватило, чтобы поведать верным друзьям обо всем. Моисей ничего не скрывал: честно рассказал о любви к Мариам, о ссоре с ее хозяином, бегстве, встрече в пустыне с Сепфорой и свадьбе. Горько звучали слова Моисея о собственной неразумности, когда за полгода он так и не нашел времени объясниться с Мариам. Лица Махли и Симеона оставались спокойны до самого конца. Но стоило Моисею поведать о последнем разговоре с Аароном, как Махли нахмурился, а Симеон вскочил на ноги и заходил из стороны в сторону.
       - Теперь вы знаете все. И можете судить меня, что всей правды сразу не открыл.
       Сотники молчали.
       Первым заговорил мудрый Симеон:
       - Некрасиво ты, Моисей, по отношению к Мариам поступил. Но верю, что худого не мыслил, а просто за заботами каждодневными времени не нашел.
       Моисей покачал головой:
       - Благодарю тебя, Симеон, что оправдать меня пытаешься. Но не во времени дело. Не имел я достаточно решимости, чтобы Мариам всю истину открыть. Из-за того можем мы беду большую с Аароном иметь.
       Махли молча кивнул.
       - Спасибо, друзья, что понимаете меня, - голос Моисея звучал ровно, но на лице подергивалась гримаса, выдававшая волнение. - Хочу с вами договориться, что предпримем, дабы напасть новую отвратить. Ведь Аарон на самом деле верит, что я зла народу израильскому желаю. И, кому как не вам знать, что сотник молодой сможет в том и других убедить. Энергии и запала ему не занимать - помните, как он с египтянами сражался. И завтра на общем собрании, как бы к расколу евреев не дошло. А ничего страшнее нет, когда брат на брата, отец на сына оружие поднимают. Новое испытание сквернее прежних может оказаться. Потому и позвал вас, чтобы вместе решить, как поступить нам следует.
       Моисей посмотрел на сотников. Открытые, честные взгляды. Как хорошо, что они ему верят.
       - Перед тем, как вас звать, я за Аароном пошел, но в его шатре пусто, и, где он сейчас, никто не знает.
       Махли впервые за вечер заговорил:
       - Аарон с утра по вождям побежит, будет их на место Истины звать. Может нам туда своих людей поставить и не пускать никого? Глядишь, и разрешится все?
       Моисей покачал головой:
       - Так еще хуже будет. Коли увидят люди, что не даем им вместе собраться, подумают, что боимся их гнева, и быстрее словам Аарона поверят. Горячие головы за хопеши схватятся, и тогда точно кровь прольется. Нет, перво-наперво следует с оружием разобраться.
       - Здесь все просто, - сказал Симеон. - Хорошо, что ты повелел секачи да луки со стрелами в отдельный шатер сложить. Я там ночью охрану сменю, верных людей поставлю.
       - А как же часовые вокруг лагеря? Их тоже без оружия оставим? Что делать будем, если кочевники нападут? - спросил Махли. И тотчас сам ответил: - Для этого я стражу замещу, сегодня и завтра одни Левиты в дозоры ходить будут. А ты, Симеон, воинам своим прикажи, чтобы никому другому оружия не давали. Особенно Аарону и его людям.
       Махли резко умолк на полуслове. Симеон негромко кашлянул, но тоже ничего не сказал. Моисей вдруг понял, что все подумали об одном и том же.
       - Тоже мучаетесь, что с Аароном утром делать будем?
       Сотники согласно кивнули.
       - Вот и я не знаю пока. Но разрушить то, к чему мы шли долгие месяцы, никому не позволю...
      
      
    ***
       Аарон выполнил обещание: с утра на место Истины начали подтягиваться люди молодого вождя. Они толпились в стороне, бросая недружелюбные взгляды на Моисея, что сидел в центре. Сам Аарон пока не появлялся, видно прав был Моисей: молодой сотник с утра по начальникам побежал, подбивая бросить работу и сойтись на песчаной площади в центре лагеря. Но не знал Аарон, что у него по пятам Махли с Симеоном следуют, объясняя, что Моисей не против собрания общего, но лучше его по традиции вечером провести, когда работы дневные исполнены. Иначе, кто потом будет скотину некормленую-непоеную успокаивать? Кто станет ужин готовить? Нет, раз уж повелось собираться перед закатом, не следует правил установленных менять. И судя по тому, что кроме Аароновых людей на месте истины никого больше не было, разумные слова старых начальников оказывались убедительнее горячих призывов молодого вождя.
       Моисей тяжело глядел на переминающихся напротив мужей из рода Каафа. Те не выдерживали прямого взгляда, отводили глаза. Видать, не понимали до конца, что здесь делают, почему против вождя мудрого выступать должны. А Моисей продолжал сверлить их взором, поселяя в душах страх и неуверенность.
       Аарон появился через десять минут. С удивлением оглядел пустую площадь, остановился на миг. Нерешительно посмотрел на Моисея, потом на своих людей. Глаза сверкнули упрямством, Аарон ободряюще кивнул сынам Каафа, и твердо пошел к Моисею. Не доходя пяти шагов, молодой вождь остановился и глубоко вдохнул, собираясь начать обличительную речь.
       Моисей оказался быстрее:
       - Аарон, подумай, - слова звучали тихо, так что на другом конце места Истины никто ничего не слышал. - Еще не поздно остановиться. Мы можем вернуть все назад. Посмотри, никто не откликнулся на твой призыв, вы здесь совершенно одни.
       Но молодой вождь уже преодолел секундное замешательство и закричал во весь голос:
       - Моисей, при всех людях, что здесь собрались, я обвиняю тебя в предательстве. Обещал ты нам свободу, а вместо того законы придумал такие же, как в Египте были. Все сам решаешь, ни с кем не советуешься. Еще немного и за живого бога себя провозгласишь, словно фараон ненавистный. Прошу, уйди с миром. Иначе израильтяне тебе никогда не простят коварства и бездушия. А попробуешь за спины горстки левитов спрятаться - прольется кровь невинная. Гнев наш сомнет и тебя, и воинов тобой обманутых. Что ответишь на это пред всеми свидетелями?
       Моисей внутренне поморщился: сколько пафоса, но отвечал спокойно:
       - Аарон, давай разберемся, у кого силы больше. На моей стороне - сотня Левитов и сотня Симеонов. Опытные мужи, что в сражениях с египтянами немалую доблесть проявили. К тому же все луки да хопеши в шатре сложены, что мои люди охраняют. У тебя - три десятка безоружных сынов Каафа. Восстание означает верную смерть для них. Ты этого хочешь?
       Еще не закончив говорить, Моисей понял, что совершил ошибку. Аарон не из тех людей, кого можно было остановить показав силу.
       Аарон громко рассмеялся:
       - Запугать меня хочешь, Моисей? Думаешь, смерть мне страшна? Даже если я со своими людьми в схватке с твоими сообщниками паду, навсегда героем народа израильского стану!
       - Аарон, уже говорили мы однажды: нет доблести никакой в смерти геройской.
       - А чего это ты, Моисей, так уверен, что мы погибнем? Верно забываешь, что на моей стороне самое сильное оружие - правда. Если с одной только правдой сумели мы фараона на площади в Уасете одолеть, неужто думаешь, что с тобой не справимся? Еще к вечеру все израильтяне будут на моей стороне, стоит им глаза открыть на твои истинные помыслы!
       - Аарон, прошу тебя - остановись. Гнев слепит тебя, не понимаешь, что делаешь. А вдруг добьешься своего, и половина израильтян тебе поверит? Что тогда? Брат на брата, сын на отца? Ты этого хочешь?
       - Если так и случится, то не по моей вине. Уже просил тебя, повторю еще раз. Моисей, уйди из лагеря израильского. Тем не дашь кровопролитию свершиться. А останешься - на тебе будет тяжесть душ загубленных. Имеешь время до вечера. А если до заката солнца лагерь не покинешь - пеняй на себя. Я тебя предупредил.
       Гнев заклокотал внутри Моисея, захрустели сжатые с силой кулаки, скулы резко выделились на покрасневшем лице. Вождь кинул испепеляющий взгляд на Аарона, но сдержался, не сказал ни слова в ответ. В стороне внезапно раздался испуганный вскрик, и только тогда Моисей заметил, что Мариам все это время пристально наблюдает за ним. Побледневшая сестра Аарона не сводила с израильского вождя взора, полного отчаяния...
      
      
    ***
       Через полчаса верные сотники вновь сошлись у шатра Моисея.
       - Что делать будем с Аароном? - спросил Симеон. - Думаю, словами его не остановить. Он человек упрямый: если что в голову втемяшил, будет до конца на том стоять.
       Махли задумчиво поглаживал бороду тремя пальцами:
       - Но и не предпринять ничего тоже нельзя. Аарон пока своего не добьется, не успокоится.
       Махли и Симеон в упор смотрели на Моисея.
       Неужто и они подумали об этом?
       - Нет, мы не можем, - Моисей сам удивился, как неуверенно задрожал его голос.
       Друзья молчали.
       - Мы не можем просто взять и убить его, - как тяжело произносить жестокие слова вслух. - Аарон ведь один из нас. Благодаря ему мне удалось убедить израильтян уйти из Египта. Вспомните, как он помогал навести порядок в лагере. А как он вел отряд по дну морскому! Ведь это наш верный Аарон! Что же такое творится?
       Махли и Симеон по-прежнему молчали, но их пристальные взгляды будто кричали, разрывали голову Моисея изнутри. Он понимал, что сотники правы. Оставить Аарона на свободе слишком рискованно, а бросить в темницу невозможно - не было в израильском лагере ни тюрем, ни подвалов. Оставалось только одно, но Моисей отчаянно сопротивлялся явному решению.
      
       Во внутреннем мире стоял полумрак, как бывает по утрам, когда солнце поднимается в тумане. Тогда тьма не сразу исчезает, а долго еще цепляется за влажную серость, что висит над землей. В пустыне жаркой такого почти не случалось, но в горах не раз доводилось Моисею бледный восход встречать.
       Воин уже ждал, по привычке покачиваясь на носках. Руки за спиной, взгляд прямой и презрительный - словно и не уходил никуда с прошлого раза.
       Моисей принял вызов и уставился в упор на Воина. Тот только усмехнулся:
       - Молодец, набираешься опыта и не боишься уже открыто в глаза смотреть. Так почему не желаешь истины очевидные признавать? Зачем меня зовешь, если и так все знаешь?
       Моисей замотал головой:
       - Нет здесь ничего очевидного. С чего вы все решили, будто нет выхода другого, кроме как Аарона убить?
       - Потому что настоящий вождь к друзьям с другой меркой подходит. И судит их куда строже, чем людей обычных. Посмотри, кто может беды больше принести, если недоброе задумает: Друг или Враг?
       Моисей напряженно молчал, не отводя взгляда.
       - Зря ничего не говоришь. Ведь понимаешь, что прав я, но упрямо не хочешь вслух сказать, что Друг может быть в тысячу раз опаснее. Он знает и Силу твою, и Слабость. Ему другие люди верят, потому что знают, что Друг он тебе. Но главное, ты ему доверяешь полностью. К Врагу никогда спиной не повернешься, всегда начеку будешь, а от Друга удара коварного сзади никак не ожидаешь. Мне ли тебе об истории рассказывать? Все великие фараоны, что жертвами заговоров пали, были друзьями своими преданы.
       Моисей настойчиво смотрел на Воина, глаза болели от острой рези, по щекам текли слезы, но он упорно не отводил взгляд. А в голову впечатывались суровые слова Воина:
       - Помни, если только заподозришь, что Друг не Друг тебе боле - бей без пощады. Иначе поплатишься жестоко за минуту слабости.
      
       Сырость внутреннего мира сменилась слепящим блистанием полуденного солнца.
       Махли и Симеон напряженно глядели на Моисея, точь-в-точь, как он только что на Воина. Верные друзья ждали ответа, и Моисей понимал, что не может проявить нерешительность перед теми, кто предан до конца.
       Вождь медленно кивнул:
       - Как ни горько признавать, но правы вы. Не вижу выхода другого, кроме как от Аарона избавиться...
      
      
    ***
       Хорошо, что плотные шкуры пропускали совсем мало света в шатер.
      Слишком уж радостно сиял бог Ра на ослепительно голубом небе. Ведь наступал третий месяц Шему - самый сухой и жаркий. А еще - самый яркий в целом году. Пустыня вся желтая в бурых точках камней, словно мех холеного гепарда. Горы - жгуче красные, с синими крапинами голых скал. У подножия, вокруг источников - зеленое царство длиннолистого сикомора. Пройдет всего месяц и все пожухнет, пустыня покроется однообразной коричневой коркой, скалы посереют, а горы будут выглядеть буро-рыжими. Но это позже - сейчас природа наслаждалась кратким мигом, когда все живое находилось на пике красоты и расцвета. В такие дни люди чувствуют всемогущество, ниоткуда приходит беспричинная уверенность, что всё будет в порядке, и что все будут счастливы долго-долго, если не всегда.
      И хорошо, что в темном шатре Моисей этого не видел. Слишком уж не вязалось подавленное настроение с волшебным буйством красок вокруг.
      Вроде и сделал все верно, а в душе - пустота, словно частичку себя потерял. Не было же другого выхода, во внутреннем мире он видел все так ясно. Понимал ведь, что правильно поступает. Что изменилось с тех пор? Почему на сердце так тяжело?
      Вдруг полог откинулся, впустив вовнутрь кусочек дневного волшебства. Моисей скривился: свет больно резанул по глазам.
      - Моисей, - кто-то упал ему в ноги. - Моисей, пощади.
      Знакомый голос запнулся, темная фигура на полу затряслась в рыданиях. Моисей быстро наклонился, инстинктивно прижал плачущую женщину к себе.
      - Мариам, что ты здесь делаешь?
      - Моисей, всеми богами молю, пощади. Не ради него, ради нашей любви. Пусть сейчас я тебе никто, но вспомни, как мы любили друг друга.
      - Да не собираюсь я ничего ему делать, - голос предательски дрогнул и Моисей молча выругался. Если уж он сам себе не верит, то Мариам и подавно услышит фальшь.
      Мариам вдруг подняла лицо, огромные глаза, полные слез, уставились на молодого вождя, руки вцепились в рубаху, а губы быстро-быстро зашептали:
      - Моисей, у тебя есть сын. Представь, как бы ты себя чувствовал, потеряв его. Может, тогда поймешь, что у меня на душе. Я же Аарона с малых лет сама воспитывала. Он мне больше, чем брат. Отними его, и мне на этом свете не жить. Я ведь только из-за него десять лет назад с тобой не убежала, хотя сердце надвое разрывалось! Прости его, Моисей, он молодой совсем и глупый.
      - Скажи мне, с чего ты взяла, что желаю я Аарону вред причинить?
      Черные глаза в упор смотрели на Моисея. В них отражалось такое отчаяние, что вождю стало совсем не по себе.
      - Нет, Моисей. Я видела твой взгляд на площади. Ты так уже один раз смотрел - когда Неферперит захотел мной овладеть. Но что Аарон тебе сделал? Кого отнять собрался? Неужто боишься, что он власть твою над народом израильским пошатнет? Потому от него избавляешься?
      Закололо вдруг в боку у Моисея, а во рту пересохло. Хотел сказать Мариам, что никого не боится, но голос не послушался. И до того тоскливо стало, что Моисей аж пошатнулся. Что же такое он на самом деле творит? Всерьез размышляет о том, как избавиться от товарища верного, с которым вместе еврейский народ на поход опасный поднимал. А возлюбленную бывшую пытается словами пустыми успокоить.
      Когда же ты, Моисей, так спокойно лгать научился? Когда фараону заговором угрожал или когда Манитону доказывал, что не ведаешь о судьбе гарнизона из крепости? И что дальше? Может, и Мариам прикажешь в пустыню выбросить, чтобы не путалась под ногами? А когда остановишься? Не случится ли так, что постепенно всех растеряешь и останешься один-одинешенек на целом свете?
      Но ведь Моисей не о себе печется, а о благе всех людей Израилевых. Ответственность на нем за каждого лежит. Ради общего счастья людей готов он и самым дорогим пожертвовать. Даже Мариам не в силах его разжалобить. Когда речь идет о будущем тысяч людей, все личное отходит назад. И не гоже вождю великому боятся малым поступиться, если он в итоге на шаг к большой цели приблизится.
      Моисей выпрямился, глаза загорелись знакомым твердым огнем, подбородок резко вздернулся. Слова были готовы сорваться с уст, когда кто-то тихо сказал из глубины шатра:
      - Мариам, оставь нас. Надобно нам с Моисеем вдвоем побыть. Вечером узнаешь Моисеево решение, что с Аароном будет...
      
      
    ***
      Стоило пологу задернутся за выскользнувшей наружу Мариам, как из темного угла выступил Иофор. Моисей удивленно уставился на старика.
      - Не ожидал, Моисей, что кто-то еще в шатре есть? Утомился я на жарком солнце, прилег отдохнуть, но вы с Мариам спором своим разбудили.
       Впервые не рад был Моисей дорогому гостю. Смотрел вначале настороженно, будто прикидывал что в уме, потом кивнул: ладно, мол, садись. Иофор, как ни в чем не бывало, устроился на подушках и по привычке речи мудрые завел:
       - Раз Мариам правду не сказал, так хоть мне откройся. Что с Аароном делать собираешься?
       - Выгоню в пустыне, на волю Богов всемогущих.
       - То есть на смерть верную.
      Моисей недовольно скривился, но Иофор продолжал, внимания не обращая:
      - А не думал ли ты, как еще можно с Аароном поступить?
      - Что тут думать. Согласен я с Воином, из внутреннего мира, что к друзьям предавшим нельзя милостивым быть. Иначе наверняка удар коварный в спину получишь.
      Иофор улыбнулся:
      - Смотрю, во всем полагаешься на богов внутренних.
      - Конечно, они ни разу не подводили.
      Иофор вдруг посерьезнел.
      - И прав, и не прав ты, Моисей, одновременно. Прав, что с предавшим другом расправляться нужно без пощады. Но не прав, считая, что Аарон тебе друг до сих пор.
      - Ну да, теперь он враг лютый.
      Иофор кивнул:
      - Вот и я о том говорю. А к врагам следует по-другому относиться.
      - Это как еще?
      Иофор вдруг заговорил совсем тихо, так что Моисею пришлось напрягаться, чтобы услышать хоть слово:
      - Врагов прощать надобно. Только тогда из них толк будет.
      Моисей вновь поморщился и собрался встать, но Иофор оказался проворнее. Вскочил резво, крепкая рука сжала плечо Моисея, огромные глаза прожгли взглядом насквозь:
      - Сядь, не спеши. Подумай хорошенько, а потом убегай.
      Голос вдруг загремел на весь шатер:
      - Моисей, если тебя от души друг похвалит, что почувствуешь?
       - Радость внутри, легкость.
       - А поверишь словам хвалебным его?
       - Не знаю.
       - А тому, что враг о тебе скажет, поверишь?
       - Конечно.
       - Вот она, первая польза от врагов - хвалам и хулам их веришь больше, чем словам друзей.
       Моисей перестал вырываться, но Иофор хватки не расслабил, и плечо по-прежнему казалось сдавленным тяжелыми камнями.
       - Теперь еще скажи: не будь угрозы, что фараон израильтянам из Уасета уйти запретит, сколько бы сборы заняли?
       - Дней пять.
       - В лучшем случае, - кивнул Иофор. - Зато, когда отряды Рамсеса могли в любой миг дороги из города закрыть наглухо, вы за сутки управились. А если бы потом египтяне не напали, как долго бы ты из евреев армию делал?
       Моисей все понял и молчал, погрузившись в непростые мысли. Но Иофор растолковал поведение молодого вождя по-другому:
      - Молчишь, тогда вспомни, сколько возни с новобранцами в походе нубийском было! А тут за две недели у тебя такое войско появилось, что в одной битве десять тысяч египтян положило.
       Моисей впервые открыто взглянул в глаза Иофору:
       - Ясно, куда ты клонишь, отче. Для того даны враги, чтобы не стояли мы на месте. Боги ведь этот мир неспроста таким неприветливым сделали. Почему в пустыне жарко, а в горах холодно? Почему еду приходится трудом добывать? Почему везде опасности, враги и хищники поджидают? Потому что только в борьбе с ними растет человек. Не встреться мне на пути караванщики, на Сепфору позарившиеся, разве вышел бы из меня вождь бесстрашный? Нет, надо было в глаза смерти заглянуть, чтобы родиться заново. Без борьбы остановится мир, без врагов зачахнет человек.
       Иофор, наконец, отпустил Моисея и опять уселся на подушках:
       - Врагов и друзей нужно в равновесии держать. Как Силу и Слабость. Помнишь: нельзя быть всегда Слабым, но нельзя быть и постоянно Сильным. Точно также с друзьями и врагами. Когда одни враги вокруг - кроме борьбы ничего не остается. Ни времени о будущем думать, ни настроения красоту мира созерцать. Вся жизнь мимо проносится словно дорога пыльная под колесами колесницы. Но и когда человек только друзьями окружен - тоже нехорошо получается. Нет никого, кто лидеру правду горькую скажет, постепенно привыкает он, быть во всем правым. Потому новых решений не ищет, стоит на месте, живет днем вчерашним.
       Взгляд Иофора вдруг стал по-отцовски понимающим и добрым:
       - Добился ты, Моисей, речами толковыми да делами мудрыми, что врагов у тебя среди израильтян не осталось. В этом успехе, как всегда, зародыш будущих проблем кроется. Поэтому береги тех, кто не согласен, прощай врагов своих. Не старайся любой ценой на свою сторону обратить - шакал под белой личиной овечьей куда опаснее, чем в обычной желтой шкуре. Пусть остаются несогласными, пусть спорят с тобой, пусть критикуют - тогда каждое решение семь раз взвесишь, а потом уже действовать станешь. И пускай Аарон первым примером будет...
      
    ***
      
       Кто-то осторожно кашлянул снаружи. Полог аккуратно отдернулся знакомой трехпалой рукой, вовнутрь пролезло окаймленное бородкой лицо верного сотника.
       - Моисей, как и велел, мы через час пришли. Но ты, верно, занят. Так мы попозже заглянем.
       - Нет, зачем же, мы свои дела закончили, теперь ваша очередь настала, - Иофор поднялся с подушек. - Заходите, рассказывайте, что надумали. А я пойду, кости старческие на солнышке погрею.
       Словно напроказившие школяры Махли и Симеон скользнули внутрь.
       - А откуда он знает, что мы придумать должны были, как с Аароном поступить следует? - спросил боязливо Симеон, глядя на качающийся полог. Видать не только на Моисея властный Иофор трепет наводил видом величавым.
       Но молодой вождь не ответил, только рукой махнул - мол, что с чародеем старым поделаешь. Вместо того Моисей сразу к делу перешел:
       - Говорите, что принесли.
       Махли степенно начал, поглаживая бороду:
       - Ничего толкового мы так и не выдумали. Вначале показалось, что лучшим решением было бы взять десяток мужей верных и Аарона силой пленить. Но это, несомненно, вызвало бы гнев израильтян. К тому же у Аарона сторонники точно отыщутся. Хотя бы его отряд. Люди молодого вождя любят и уважают. За смелость, за честность, за то, что говорит, как думает. И попытайся мы его убить или даже просто из лагеря на смерть в пустыню выгнать, как Аароновы друзья мятеж поднимут. Можно, конечно, и сзади напасть или яду, скажем, в кушанья подсыпать, но не по нутру нам такие козни коварные. Чай не в фараоновом дворце живем, чтобы ближнему своему подлость смертную устраивать.
       Моисей вскочил в гневе:
       - И думать об ударе в спину забудьте. Не хочу, чтобы мы потом косо друг на друга смотрели, каждого в измене подозревая. Нет, только открыто действовать будем. Кроме того, взвесив все основательно, решил я, что не следует нам навсегда от Аарона избавляться.
       Глаза сотников расширились в изумлении, но Моисей быстро развеял сомнения, пересказав в двух словах доводы, слышанные от Иофора.
       - Найти бы нам способ, как Аарона на неделю-две прочь из лагеря выселить, чтобы запал юношеской ненависти чуток остудить. Глядишь, побудь он десяток дней наедине с собой, стал бы по-иному на мир вокруг смотреть. Яд злобы солнцем бы выпарился, и остался бы тот Аарон, которого знаем и любим.
       Махли продолжал аккуратно вычесывать тремя пальцами песчинки из бороды:
       - Но как это сделать? Аарон ни за что не согласится лагерь сам по себе покинуть. Значит, придется силой выводить. Но тогда его люди, наверняка, на защиту вождя поднимутся. И не подкупишь их, не уговоришь - слишком молоды и горячи.
       Симеон задумчиво добавил:
       - Чтобы сыны Каафа вождя своего слушать перестали, надобно найти то, что их до смерти напугает.
       Махли вздохнул:
       - Да они же, все на подбор, воины отважные. И смерти в лицо смотреть не боятся.
       Моисей посмотрел внимательно на сотников и сказал серьезно:
       - Тогда предстоит найти то, что напугает больше смерти...
      
    ***
      
      Площадь шумела и волновалась, словно бурное море под неспокойным ветром. Только Моисей спокойно сидел в центре, словно и не было сотен украдкой бросаемых взглядов, словно не доносились со всех сторон приглушенные восклицания. Он был собран и готов, хотя Махли и Симеон не разделяли его безмятежности. Больше всего волновало верных сотников, что Моисей строго настрого запретил приводить на место Истины вооруженных левитов и симеонов. Никакие увещевания не помогли. Не подействовали и доводы, что люди Аарона могут прямо на площади наброситься на Моисея. Вождь оставался непреклонен.
      Легкий шум пронесся по площади, когда появился Аарон. С трудом протискиваясь через толпу, молодой сотник тяжело дышал. Капельки пота покрывали блестящий лоб, руки бесцельно метались туда-сюда, то беспокойно теребя рубаху, то раздирая прыщи на щеке, то взъерошивая и без того торчащие во все стороны волосы.
      Аарон остановился в пяти шагах и уставился на Моисея.
      'Смерть', - кричали жестокие глаза брата Мариам, - 'никакой пощады предателю'. Моисей ответил прямым взглядом. После тренировки с Воином во внутреннем мире, это оказалось совсем не трудно. Молчаливый поединок продолжался долго: целых две минуты вчерашние соратники пристально смотрели друг на друга. Наконец, Аарон не выдержал и отвернулся, часто моргая, чтобы ослабить резь в глазах.
      Моисей тотчас вскинул руку, требуя тишины. Как только над площадью повисло напряженное молчание, Аарон набрал воздуха, собираясь заговорить. Но, как и утром, Моисей оказался быстрее. Только теперь он не шептал, нет, его голос разносился над всей площадью, улетая дальше - к границам лагеря, чтобы слышали и верные отряды, что ждали приказа с оружием в руках.
      - Тихо, все! И ты, Аарон, тоже помолчи, - столько властности было в словах Моисея, что молодой вождь поневоле притих. - Скоро и до тебя черед дойдет. Скажешь все, что на сердце лежит. Но я хочу, чтобы люди израильские знали: мы тебя в беде не оставим. Поддержим до конца.
      Аарон удивленно глядел на Моисея, не понимая, что происходит. А Моисей продолжал, не давая никому опомниться:
      - Аарон собрал всех нас на площади, чтобы сообщить что-то важное. Касаемо его, меня и всех остальных, кто здесь собрался. Важное настолько, что изменит жизнь всех нас. В стране фараона любой человек, принесший такую новость, немедленно прогонялся на верную смерть в пустыню. Но не для того мы из земли египетской ушли, чтобы те же законы иметь.
      Аарон дернулся было возразить, но Моисей остановил его:
      - Подожди, Аарон. Я хочу добавить, что горжусь твоим мужеством. Одни скрывали бы правду до конца, окажись на твоем месте, другие - искали бы виновных вокруг. Но недаром ты стал сотником. И я по-настоящему ценю, что ты не о себе думаешь, но о благе всего народа израильского.
      Изумленный Аарон переводил взгляд с вождя на евреев, а Моисей говорил дальше, не давая никому вклиниться:
      - Я хочу помочь тебе и первым произнести то страшное слово. Но прошу всех об одном, - Моисей обвел площадь строгим взглядом, - как бы пугающе оно не звучало, все останутся на своих местах. Вы меня поняли?
      Люди один за другим закивали, напряженно глядя на Моисея и Аарона.
      - А ты Аарон готов?
      Молодой сотник продолжал ошарашено смотреть на Моисея, не понимая, что тот несет. Но вождь не стал дожидаться ответа:
      - Тихо. Сейчас вы узнаете правду, и ваша жизнь изменится навсегда.
      Моисей медленно поднял руку и вдруг резко выпрямил, показывая на покрытую лиловыми прыщами щеку Аарона:
      - Проказа!
      Толпа тотчас зашумела, заволновалась одновременно со всех сторон. Люди в передних рядах бросились назад, стоящие за ними не пускали, пытались сами пятиться, а задние, кто не расслышал, наоборот, тянулись вперед, чтобы понять, в чем дело. Те, что находились ближе всех к Аарону, сразу же разбежались во все стороны.
      Как Моисей их понимал. Не было страшнее болезни, чем та, что съедала плоть заживо. Проказа приходила без предупреждения, уродовала половину селения и уходила так же внезапно. Покрывала лицо, руки, ноги глубокими нарывами, человек становился похож на полуразложившегося мертвеца. Пожирала горло и нос изнутри, и человек не мог ни есть, ни дышать. В Египте проказу считали карой богов. Больного тотчас выселяли в пустыню. На верную смерть. Никто не отваживался приносить прокаженному воду или еду.
      Но сейчас куда опаснее смертельной заразы были страх и паника. И словно в подтверждение его мыслей справа раздался пронзительный визг: видно кого-то крепко зажали в давке.
      Моисей вскочил и закричал:
      - Стойте. Вокруг места Истины две сотни Левитов и Симеонов стоят с луками наготове. Если кто побежит - стрелять будут без предупреждения. Тихо, я еще не все сказал.
      Угроза сработала, евреи неохотно замерли, кое-кто начал осторожно оборачиваться. Вокруг Аарона образовался огромный пустой круг. И хотя люди стояли вплотную друг к другу, никто не желал делать ни шага к прокаженному сотнику.
      - Мы не оставим верного товарища в беде. Каждый день один из нас будет носить еду и воду в пустыню Аарону. А через месяц, если язвы сойдут, вождь семейства Каафов вернется в наш лагерь.
      На Аарона было страшно смотреть. Он ожидал, что Моисей будет сопротивляться, доказывать невиновность, возможно даже попытается его убить. Но чтобы предательски опорочить на глазах у всех! Аарон никак не ожидал такого коварства. Все худшие опасения о Моисее подтвердились. Нет, он этого так не оставит.
      Аарон поднял голову и собрался воззвать к израильтянам, как вдруг увидел сотни испуганных лиц, что в упор смотрели на него, вернее на его щеку.
      Впереди всех стояла черноволосая девушка. Нееестественно синие глаза были широко распахнуты и в упор разглядывали его лицо. Аарон инстинктивно нащупал один из прыщей. Толпа выдохнула и качнулась прочь. В воздухе застыло такое ощущение ужаса, что Аарон внезапно отчетливо понял: никто из этих людей не бросится к нему на помощь. Даже верные сыны Каафа и те отводили взгляды, когда он смотрел им прямо в глаза.
      Только тут Аарон осознал весь расчет Моисея. Тому таки удалось найти то, чего люди боялись больше смерти...
      
    ***
      
      - Сыны Хеврона из колена Каафа собирались Аарона освободить по дороге в пустыню.
      - Сколько их было?
      Махли принялся загибать пальцы на здоровой руке:
      - Иерия, Амария, Иахазиил, Иекамам. Плюс еще трое.
      - А остальные люди Аарона?
      - В порядке. У них сейчас старый Узиил за старшего. Человек разумный, глупостей делать не станет. Хевроновы сыновья с ним разругались насмерть, когда он не захотел Аарона вызволять.
      - Что с заговорщиками стало?
      - Мои левиты в кольцо взяли. Ждут твоих приказаний, Моисей.
      - Сюда ведите. Покажем Аарону, как дорого его безрассудство может стоить. Глядишь, и образумится.
      Через пару минут Моисей и Аарон сидели на двух валунах посреди пустыни в получасе ходьбы от лагеря, а перед ними стояли на коленях семеро Каафов. Руки связаны за спиной, на шеи наброшены петли - чтобы дергаться несподручно было. За каждым высился левит с грозным хопешом в руках.
      - Аарон, эти люди были готовы отдать жизнь за тебя. Раз так преданы они, решил я, что только тебе их судьбу решать позволено.
      Второй раз за вечер Аарон изумленно уставился на Моисея. Хотя солнце зашло, небо еще оставалось светло-лиловым. Сумрак сгущался, но даже приближение ночи не могло скрыть смертной бледности, что разлилась по лицу молодого сотника.
      - Что ты опять задумал, предатель? - голос дрожал и ломался, но глаза, как и прежде, глядели с вызовом.
      - Прикажи сыновьям Хеврона во всем слушать Махли, как их нового сотника, и я тотчас отпущу всех семерых обратно в лагерь.
      - Моисей, ты опять меня запугать пытаешься?
      - Ну что ты, Аарон, - вождь говорил устало, словно взрослый, в очередной раз повторяющий прописную истину неразумному ребенку. - Я просто сказал, что жизнь этих людей зависит от тебя. Понимаешь ведь, что я не потерплю врагов внутри лагеря. А выселить их в пустыню, как тебя, да еще и воду с едой носить - слишком хлопотно. Поэтому сейчас одно твое слово решит: жить им или умереть. Прикажешь подчиниться - вернутся в лагерь, нет - тотчас сложат головы. Решай.
      - Ты не посмеешь, Моисей. Я тебя слишком хорошо знаю. Ты не сможешь пролить кровь безвинных людей.
      Аарон вскочил, на щеках выступили красные пятна. Моисей вместо ответа быстро взглянул на Махли, что стоял за спиной молодого сотника. Тот только кивнул и с силой усадил Аарона обратно на валун.
      - И опять ошибаешься, - Моисей говорил все так же спокойно. - Эти люди совсем не безвинны. Они собирались напасть на отряд левитов. И пролить кровь людей, которые верно служат своему народу.
      - Ты не сможешь, Моисей. Нет, не сможешь, - вызов в глазах Аарона сменился тревогой.
      - Хочешь меня испытать? На самом деле? Аарон, хватит играть. Прикажи этим людям слушать меня, их законного вождя, и Махли - нового командира. Тогда все останутся живы.
      - Нет, Моисей, - в глазах Аарона зажегся знакомый упрямый огонек. - Ни за что. Они будут подчиняться только мне.
      Аарон резко обернулся к сынам Хеврона и хрипло закричал:
      - Друзья, никогда не сдавайтесь. В ваших силах все изменить, сделать так, чтобы народ Израиля избавился от нового тирана!
      - Это твой окончательный выбор? - теперь голос Моисея звучал тихо и грустно. - Аарон, ты так и не повзрослел.
      Моисей обратился к Махли:
      - Сотник, казнить изменников.
      - Нет, Моисей, ты не посмеешь, - Аарон со страхом пытался поймать взгляд вождя и вдруг сделался похож на маленького подобострастного щенка.
      Моисей поднялся и, не оборачиваясь, горько кинул:
      - Игры закончились полгода назад, Аарон. Еще в Уасете. Жаль, что ты этого так и не понял.
      - Ты не посмеешь...
      Махли коротко кивнул, разом взлетели хопеши и со свистом опустились вниз. Брызнула во все стороны кровь, оросила белый песок черными каплями.
      - Тела сжечь, всем воротиться в лагерь. Аарона здесь оставить. Страже дать приказ стрелять сразу, если только захочет к стану приблизиться...
      Глубокой ночью догорал погребальный костер, похожий на огромный жертвенник, резкий ветер разносил во все стороны запах паленого мяса, такой знакомый по регулярным службам богам.
      Только Аарон по-прежнему сидел неподвижно на земле и бесконечно повторял:
      - Ты не посмеешь, ты не посмеешь...
      
    ***
      
      Резкий порыв налетел на огромную глыбу, зависшую на краю обрыва. Каменная скала лениво потянулась и глубоко зевнула. Сколько она себя помнила, глупый ветер каждую ночь пытался столкнуть ее вниз. И не надоело же ему! Ведь каждому понятно: чтобы такую громадину вниз спихнуть, одного желания совсем недостаточно. И пусть ветер хоть ураганом обернется, силенок все равно маловато окажется.
      Только не подозревала высокомерная глыба, что иногда в точные расчеты может вмешаться глупая случайность. И тогда появляется риск, что все произойдет совсем по-другому.
      Долгие три часа, рассказывая историю о мятежном Аароне, Моисей внимательно наблюдал за учеником. И вроде все как обычно было, никаких следов вчерашнего беспокойства. Осия увлеченно слушал, улыбался, грустил - как все шесть дней до этого. Но стоило Моисею упомянуть о казни сынов Хеврона, как повторилась вчерашняя история. Навин внезапно напрягся, пальцы сжались в кулаки, костяшки побелели от напряжения. В глазах слез не было, но взгляд стал вдруг стальным и далеким.
       Заметив, что Моисей наблюдает за ним, молодой вождь натужно улыбнулся, попытался разжать кулаки. Но уже через мгновение правая рука нащупала шрам на левой кисти и принялась скользить туда-сюда, поглаживая рубец.
       Моисей задумался. Вчера Осия чуть не расплакался, услышав о казненном Шаллуме, сегодня разволновался, узнав историю об убийстве сынов Хеврона. Что же здесь не так? Ведь Навину, хоть и молод еще, не в одной схватке участвовать доводилось. С аморреями сражался, с амаликитянами воевал. Крови и слез насмотрелся. Почему же эти истории двадцатилетние на Осию так влияют? Что в них особенного? А ко всему еще и шрам проклятый.
       Но в голову ничего не приходило, потому Моисей продолжал спокойным голосом:
       - Самое важное в этой истории, Осия, не то, как к друзьям и врагам относится, а как решения принимать правильно. Помнишь, ты спрашивал вчера? Так вот, людей на две большие группы разделить можно. Одни только на результат смотрят, все думают, как цели побыстрее достичь. Назовем их 'цельными'. Они быстро добиваются всего, но остальные 'цельных' не любят, эгоистами считают. За то, что черствые чересчур, только о себе и собственной выгоде думают, а если нужно, то и по трупам пойдут, чтобы своего добиться. 'Цельные' хорошо знают свою Силу и чужую Слабость. А вот чужой Силы обычно не замечают, потому и не могут других за собой вести.
       Моисей посмотрел на ученика, тот ответил прямым взглядом. Старый вождь кивнул легонько и продолжил:
       - Зато второй тип людей больше на отношения с людьми внимание обращает. Чтобы проще было, будем их 'относительными' звать. Таких в любой компании полно, простые люди к ним тянутся. С 'относительными' всегда весело и интересно. Да и Силу они готовы без проблем одолжить, а Слабость чужую, наоборот, на двоих разделить, чтобы нести легче было. Правда, обычно 'относительные' всю жизнь в бедняках ходят, и большинство их помыслов благих только мечтами и остаются.
       - Учитель, а можно быть и 'цельным' и 'относительным'?
       - Нужно, Осия. Только такой лидер успеха добьется.
       Моисей заговорщицки взглянул на ученика. В глазах старого вождя заплясали загадочные огоньки.
       - Но настоящий лидер еще и тайну важную знает. Простым людям неведомую.
      Моисей перешел на шепот:
      - Недостаточно объединить в себе 'цельного' с 'относительным'. Нужно к ним еще 'авторитетного' добавить. Потому что успешный вождь всегда об авторитете своем заботится. А когда решения принимает, каждый раз все три категории учитывает.
       Осия непонимающе помотал головой, но Моисей продолжал, как ни в чем не бывало, выпрямив указательный палец:
      - Главное, что нельзя выпустить ничего. Забудь о результате, оставь одни отношения с авторитетом - и люди вначале любить и уважать будут. Но потом возненавидят, потому что никаких улучшений не увидят. Кто жил в горе и бедности, там и останется, кто в достатке - все потеряет. Обычно век таких лидеров недолог. Или враги с престола скинут, или свои же на копья поднимут, когда терпение лопнет.
      Моисей разогнул средний палец:
      - Если об отношениях не вспоминать, люди в трепет будут приходить только от того, что кто-то имя вождя упомянет. Приказания беспрекословно выполнять станут, страх в сердцах поселится, а рядом уверенность, что их вождь в любой схватке победить сможет. Но одним страхом тоже не всего добьешься. Талантливые люди будут к соседям бежать, где отношения получше. Придется союзников либо силой, либо деньгами удерживать, причем, чем дальше, тем больше средств тратить. Конец всегда одинаков: пока правитель в расцвете сил - все хорошо, но стоит ему пошатнуться, как империя рушится, вчерашние вассалы отхватывают куски пожирнее и сами править начинают.
       Большой палец присоединился к двум другим:
       - Но хуже всего, когда нет у вождя авторитета настоящего. Тогда люди вроде и довольны, вроде и живут неплохо, но правителя своего не уважают нисколько. И случись самому малому потрясению произойти, как все государство разрушается, словно домик, на песке поставленный. Поэтому, Осия, помни об этом, решения принимая.
       Навин задумчиво помалкивал. А у старого вождя внезапно появилась смутная догадка. Глаза Моисея сузились, но он продолжал ровным голосом:
       - Хотя в решениях повседневных редко удается все три фактора выровнять. Вот и приходится отдавать предпочтение когда результату, когда отношениям, когда авторитету. Главное, чтобы в долгосрочном итоге все учтено было.
       Осия по-прежнему молчал, и Моисей решил проверить подозрения. Нарочно громко он произнес:
       - А в случае с Аароном и сынами Хеврона, на кону мой авторитет стоял. Чтобы брата Мариам удержать, пришлось показать, что я умею быть и безжалостным. Да, отношениям это не помогло нисколько, на результат общий никак не повлияло, зато заставило Аарона слова мои уважать.
       Осия вдруг с вызовом посмотрел на Моисея:
       - А не слишком ли плата высокая, за авторитет какой-то?
       Так вот в чем дело! Вот что Осию изнутри гнетет! Теперь бы еще причину выяснить. Но решил Моисей не спешить, вместо того вскочил на ноги и посмотрел на ученика строго:
       - Какой-то? Это ты об авторитете? Да от этого все будущее народа нашего зависело! Ведь в любом начинании половина успеха и неуспеха авторитетом определяется. Потому береги его, как зеницу ока. Случись беда, доведись потерять всех людей преданных и богатства несметные, если авторитет сильный имеешь - быстро все назад восстановишь. А без него - по миру и пойдешь, бедняком без кедета медного за пазухой. Ты еще молод, Осия, но повзрослеешь - поймешь, что настоящий авторитет половины доброго войска стоит.
       Мысли Моисея были далеко, все пытался понять, как с учеником быть. Что тот болезненно воспринимает любые упоминания о жертвах людей израильских, понял уже Моисей. Но от чего так происходит, пока оставалось загадкой. Не решив которую, нельзя было обучение заканчивать и вниз спускаться.
       Тяжелые раздумья никак не отражались на лице Моисея, который продолжал поучать:
       - Кстати, вот и правило первое заповеди 'Бей друзей и врагов прощай!', как авторитет поддерживать. Помни всегда, что не имеешь ты права наказывать чужих людей. Но и не имеешь права не наказывать друзей. Про чужих - ясно все. На то они и чужие, чтобы свободу и волю их уважать. Но если человек друг тебе, то к нему в семь раз строже будь. Иначе произойдет то, что у меня с Аароном. Прощал я ему прегрешения мелкие. Не наказал за убийство командира гарнизона - помнишь, чем все в итоге обернулось? Выговорил строго несправедливое решение по Шаллуму, но не покарал никак. Так у него в сердце обида поселилась. Позволил Аарону головы сынам Каафа заморочить. Вот оно все бедой большой и обернулось.
       Моисей давно научился, даже серьезный разговор ведя, совсем о другом думать. И сейчас все мысли были одним заняты. Как быть с Осией? Ведь всего одна ночь и день остались, а Моисей так и не понял, можно ли на молодого Навина рассчитывать. Не подведет ли в трудную минуту, не дрогнет ли рука, проявляя слабость? Но голос звучал ровно, только глаза цепко скользили по лицу молодого вождя:
       - И второе знание заповеди 'Бей друзей и врагов прощай!' службу верную сослужит. Слушай врагов. Наблюдай за врагами. Думай, как враги. Тогда никто страшен не будет. Ведь самое опасное - пренебрежение к врагам. Оно, конечно, для души всегда приятно - осознавать силу свою, но помни, что выбирать следует: хорошо сейчас - плохо потом или плохо сейчас - хорошо потом. Так лучше пусть сейчас я себя неуютно почувствую, когда увижу, что враги сильнее, чем потом за это головой поплачусь. К тому же у одного врага можешь большему научиться, чем у сотни мудрецов. Те обычно только рассуждать умеют, а враг - опыт свой десятками ошибок шлифует.
       Осия смотрел непринужденно, но не верил Моисей больше тому взгляду.
       - Наконец, последнее знание заповеди девятой. Цени искренность врагов. Чем выше взбираешься, тем сильнее твое одиночество. Большинство соратников снизу вверх смотрит, приблизиться не решается. Тогда единственными ориентирами остаются те, кто способен правду в глаза сказать. В большинстве своем - это враги твои, кто на соседних вершинах стоит, на поддержку своих людей опирается. Глядись в их слова, словно в воду чистую в колодце глубоком. Но помни при том, что, наклонившись низко, в колодец свалиться рискуешь. Потому врагов слушай, но голову свою на плечах имей.
       Моисей замолчал надолго, скользнул взглядом по невесомым облакам, по рыжеющим на ярком солнце вершинам, по скрытым дымкой долинам.
       - Осия, откуда у тебя этот рубец?
       Вопрос прозвучал совершенно невинно, но Навин вдруг вспыхнул, зарделся весь, а в глазах, когда посмотрел он на Моисея, опять появились злые огоньки.
       - Учитель, можно я после завтрашнего последнего рассказа отвечу?
       - Завтра, так завтра. Только смотри, не протри дыру на руке, - шутка напряженно повисла в воздухе.
       Так кто у него, в конце концов, погиб двадцать лет назад? И при чем здесь, этот идиотский шрам?
      
      
      
      Глава Десятая. Используй высшую силу!
      
      
    И послал Господь на народ ядовитых змеев, которые жалили народ,
    и умерло множество народа из сынов Израилевых.
    И пришел народ к Моисею и сказал: согрешили мы, что говорили против Господа
    и против тебя; помолись Господу, чтоб Он удалил от нас змеев.
      
    И помолился Моисей о народе.
    И сказал Господь Моисею: сделай себе змея и выставь его на знамя,
    и ужаленный, взглянув на него, останется жив.
    И сделал Моисей медного змея и выставил его на знамя,
    и когда змей ужалил человека, он, взглянув на медного змея, оставался жив.
      
    Книга Чисел, гл.21, 6-9
      
    ...медного змея, которого сделал Моисей, потому что до самых тех дней
    сыны Израилевы кадили ему и называли его Нехуштан.
      
    4-я книга Царств, гл.18, 4
      
      
      Аарон приподнялся на локтях и недоуменно закрутил головой. Мелкие камешки, бурый валун, заботливая прохлада тени в трех шагах. Почему же он лежит пластом на песке?
      Жажда перестала мучить еще вчера. Но не ушла, нет, а спряталась поглубже внутри, лишь время от времени напоминая о себе резкими приступами. Тогда в глазах темнело, в ушах подымался звон, похожий на голоса тысяч систр, а по телу прокатывалась такая слабость, что Аарон в изнеможении оседал на месте.
      Вот и сейчас понадобилось несколько минут, чтобы голова очистилась от тумана, и молодой сотник вспомнил все, произошедшее два дня назад. Нос опять ощутил запах гари, Аарон невольно напрягся. Он попробовал успокоиться, убедить себя, что резкий ветер давно развеял по пустыне золу погребального костра, но сознание не хотело сдаваться. Аарона замутило, он в который раз попытался облегчить пустой желудок. Внутренности вывернулись наизнанку, спазм прокатился снизу вверх, но это не помогло. Иссушенное тело не исторгло из себя ни капли.
      Но в ушах перестало гудеть, и когда Аарон опустился без сил на песок, он снова мог ясно мыслить.
      В тысячный раз сотник прокрутил в голове позавчерашние события. Кто бы мог подумать, что Моисей настолько коварен? Нет, Аарон, конечно, знал, что предводитель израильтян отнюдь не безгрешен и тоже, случалось, принимал жестокие решения. Но чтобы вот так продуманно и расчетливо избавиться от него, Аарона! В хладнокровное предательство до сих пор верилось с трудом.
      Аарон напряг слух - ничего. Только ветер шуршит, перекатывает песчинки да мелкие камешки, а больше ничего. Вчера молодой сотник целый день ждал, когда же верные люди придут на помощь. Они ведь не оставят своего вождя в беде! Но солнце вначале медленно поднялось, потом также неспешно покатилось вниз, а вокруг по-прежнему оставались одни желтые ящерицы да черные муравьи. И все. Ни радостного крика, ни торопливых шагов друзей.
      Вначале Аарон подумал, что Моисей расправился со всеми сынами Каафа. Ведь, не моргнув глазом, Моисей послал на смерть семерых подчиненных Аарона. И вспоминая свист хопешей, капли крови на песке, молодой сотник в тысячный раз спрашивал себя, правильно ли поступил, отправив товарищей на смерть. Ведь достаточно было одного слова, чтобы все поменялось.
      Потом Аарон чуть успокоился, решив, что вряд ли Моисей казнил остальных сынов Каафа прямо в лагере. Не стал бы он братоубийство смертное простым израильтянам показывать. А еще позже молодой сотник утвердился во мнении, что остальные его люди, лишившись предводителя и самых смелых бойцов, отступили, договорились с коварным вождем. Небось, старый Узиил первым в ноги Моисею пал. Недаром старик во всем с Аароном спорил.
      Лежать без движения становилось совсем невыносимо, и Аарон вскочил. Чем сидеть на месте, да ждать подмоги, которая, теперь уже ясно - не придет, лучше пойти, куда глаза глядят. Сотник сделал шаг, другой. Прохладная тень осталась позади, и беспощадное солнце впилось тысячами иголок-лучей в неприкрытые шею и затылок. Опять замутило, но Аарон заставил себя двинуться дальше.
      В голову опять закрались грустные мысли о друзьях-предателях, поплыли один за другим образы Моисея, Махли, Узиила. Аарон машинально переставлял ноги, не видя и не слыша ничего вокруг.
      Из очередного забытья его вывело странное шипение в двух шагах. Аарон приоткрыл глаза и тотчас зажмурился от яркого света, ударившего с чистого неба. Но еще перед тем Аарон увидел-почувствовал, какую-то быструю тень, что метнулась спереди. Аарон инстинктивно отдернулся, закрываясь рукой, ноги сами собой отпрыгнули назад.
      Через мгновенье глаза привыкли к яркому солнцу, и Аарон остолбенел от ужаса. Прямо перед ним, мерно покачиваясь, шипела огромная кобра. Глазастый клобук раздулся, словно парус священной фараоновой барки, раздвоенный язык быстро-быстро мелькал из разинутой пасти, на кончиках зубов яркими самоцветами сверкали капельки яда. А в двух локтях за змеей, прямо у огромного валуна белела свежая кладка яиц.
      Юноша молча выругался. Это же надо быть таким раззявой, чтобы в огромной пустыне на змеиное гнездо набрести! Еще шаг и не стало бы Аарона.
      Молодой сотник медленно отступил, потом развернулся и быстро побежал назад. К его удивлению тенистое место, откуда он вышел, находилось всего в двух десятках шагов.
      Потом юноша лежал и шумно дышал, прокручивая в голове встречу с коброй. Вдруг мелькнула нелепая мысль: а почему на зубах выступил яд? Он ведь только после укуса выделяется? Аарон почувствовал, как каждый волосок вздыбился на теле, пока взгляд опускался вниз, в итоге упершись в две дырки, что зияли в просторной рубахе. Ткань вокруг темнела небольшим пятном, что быстро высыхало на солнце.
      Змеиный яд! Кобра таки успела напасть! Аарон негнущимися пальцами задрал рубаху, но на теле не было ни царапины. Не дыша, Аарон приложил рубаху к бедру. Ни следа от зубов, одна чистая кожа. Аарон шумно перевел дыхание. Только прокушенная ткань, и ничего под ней. Хвала богам, что он в последний момент дернулся назад.
      Через полчаса Аарон успокоился, встреча с коброй начала превращаться в одну из тех историй со счастливым концом, которую отцы и деды так любят рассказывать детям и внукам.
      И вдруг Аарон понял, что у него-то ни детей, ни тем более внуков никогда не будет.
      Так горько стало на душе, что дыхание сбилось, комок перекрыл горло, юноша закашлялся противным лаем, а на очах выступили слезы. Он попытался по привычке прогнать непрошеных гостей, но веки лишь противно скребнули иссушенными ресницами. Тело не собиралось расходовать драгоценную влагу на глупые переживания.
      Тогда-то Аарон и сломался. Опять захотелось пить, сильно, до тошноты, до потемнения в глазах. Снова вспыхнула ненависть к предателю Моисею и острая жалость к себе. Аарон представил, что жизнь прошла, окончилась раньше срока, что все планы так и остались планами, а сейчас его ждет неминуемая смерть в страшных страданиях. Он почти уже жалел, что дернулся прочь от кобры. Говорят, смерть от змеиного яда не такая мучительная. Один укус и все.
      Аарон резко вскочил на ноги и бросился назад. Десять шагов, двадцать, тридцать - видно он минул гнездо змеи. Неужто даже в таком простом деле Боги отвернулись от него?
      Но тут Аарон заметил другую кладку и свернувшуюся кольцами змею. Кобра была поменьше той, первой, но выглядела не менее опасной. Стоило Аарону приблизиться, как она вскинулась в боевую стойку и угрожающе зашипела. Мощная шея расправила клобук с рисунком орлиного клюва. Змея закачалась из стороны в сторону, готовясь к броску.
      Аарон не обращал на опасность никакого внимания. Одним резким движением он схватил кобру за шею чуть пониже роскошного клобука и поднял извивающегося гада над землей. Пасть змеи яростно раскрывалась, обнажая страшные зубы, хвост бешено молотил по сторонам. Бесполезно - Аарон держал мертвой хваткой.
      Вот и все, дело сделано. Теперь вернуться к валунам, прилечь в тени и дать змее укусить себя. Тогда настанет конец всем заботам и переживаниям.
      Аарон медленно шагал назад, давя малодушные мысли, что в змее наверняка есть кровь, которая могла бы хоть немного облегчить жажду. Нет, прочь, он все решил: сейчас дойдет до камней и свалится на землю. Расслабившиеся пальцы выпустят змею, та тотчас бросится на обидчика...
      Интересно, каково оказаться там, в темном царстве Осириса?..
      
    ***
      
      - Целый день в тени провел. Пару раз туда-сюда пробежался, но потом всегда на место возвращался. С полудня под валуном лежит, не шевелится. Мои ребята с него глаз не спускают. Одну минуту, Моисей.
      Сотник подскочил к левиту, что неловко замахнулся хопешом. Трехпалая кисть с силой перехватила секач, древко резко крутанулось в сторону. Парень даже ойкнуть не успел, как кувыркнулся и покатился по пыльной площадке. Остальные воины остановились и уставились на него.
      - Чего вытаращились? А ну работать дальше, - прорычал Махли.
      На небольшой площадке - поле Битвы - два раза в неделю Махли обучал свой отряд. Целый день молодые и взрослые левиты тренировали бой на палицах и хопешах, учились одновременно исполнять команды по нападению, развороту и отступлению. Кроме того, вчерашние рабы атаковали из засады, ползали по песку, прятались между валунами, стреляли из луков на точность и дальность, учились строить укрепления из камней и ошеломлять противника внезапным боковым ударом.
      Моисей знал, что застанет верного сотника здесь, поэтому сразу пополудни направился на поле Битвы.
      А Махли вовсю распекал нерадивого левита:
      - Я же сказал, никаких клинков. А ты что делаешь? Зачем хопеш лезвием вперед держишь? Хочешь, чтобы он кисть потерял? Так, секач отложишь в сторону и будешь с одним щитом работать против двоих партнеров. Потренируешься атаки одновременно слева и справа отражать.
      Левит горестно вздохнул и кинул полный отчаянья взгляд на сотника. Махли оставался неумолим:
      - Не пытайся меня не разжалобить. Пока будешь под ударами палиц в пыли кататься, подумай, каково было бы твоему напарнику без руки остаться. И вообще, тебе повезло, что я занят, иначе часок-другой тебя бы лично погонял.
      Моисей с гордостью взглянул на пришедшего вместе с ним Иофора. Тот только кивнул одобрительно, уста, скрытые в густой бороде, расплылись довольной улыбкой, а в глазах заплясали веселые искорки.
      Тем временем Махли вернулся к собеседникам:
      - Я уже здесь, Моисей. О чем ты говорил?
      - Да вот все думаю, как Аарона назад вернуть.
      Махли коротко рубанул рукой:
      - Я бы с ним долго не возился. Не понимаю я твоего приказа, Моисей. Два дня назад ты показал свою решимость, с предателями без пощады расправившись. Почему, то же самое с Аароном не сделаешь?
      Моисей гневно сверкнул очами, но ответил тихо, чтобы остальные левиты не слышали:
      - Махли, разве я твое мнение спрашивал? Я решение принял и не тебе его оспаривать. Что ты не согласен, я с самого начала знаю, не стоит каждый раз повторять. Ясно?
      Махли потупил взор:
      - Да, командир.
      - Хорошо. Тогда помоги найти способ, как Аарона к жизни вернуть. А то пока он там, в пустыне, валяется во власти скорбных мыслей, в стане израильском нам его не видать. Если попробуем воду и еду принести, он лишь в глаза рассмеется и ни к чему не притронется. Гордость молодая не позволит. Это в лучшем случае, а в худшем - даже головы не повернет. Есть у тебя, Махли, мысли какие, что делать будем?
      - Можно я скажу? - вмешался Иофор. - Вспомни собственный опыт, Моисей. Ты, когда от фараона бежал, тоже целый свет невзлюбил. Считал тогда, что тебя все предали. И фараон, и Везир, и даже Мариам, потому как с тобой в дальний путь не пустилась. Вспомни, что тебя к жизни вернуло?
      Моисей задумчиво кивнул:
      - Ты прав, Иофор. В пустыне совсем руки опустились, был я уверен, что умру. И если бы стражники не предали, если бы сердце ненавистью не зажгли, там бы я и сгинул. Но, боюсь, этот выход нам не подойдет. Сердце Аарона и так злобой отравлено сверх всякой меры. И если мы туда еще яда добавим, то Аарон от него уже никогда не избавится.
      - Постой, постой, Моисей. А ты правильно говоришь? На самом ли деле ненависть к стражникам тебя к жизни вернула? Может, что еще было?
      - Нет, Иофор, больше ничего. Я хорошо помню, как тогда в пустыне...
      Моисей умолк на полуслове. Рядом прошла Сепфора, мягко кивнула мужу. Моисей тотчас расцвел, лицо озарилось улыбкой, потеплевший взгляд проводил фигурку жены, пока та не скрылась из виду.
      - Так о чем мы говорили? - посмотрел Моисей на собеседников.
      - Не о чем, а о ком, - усмехнулся Иофор. - О том, кто тебя десять лет назад к жизни вернул...
      
    ***
      
      Аарон тяжело дышал. Все, он уже мертв? А почему так светло вокруг? Руки сами собой потянулись протереть глаза, когда юноша вздрогнул и резко сел. Он недоуменно уставился на ладони, покрытые засохшей красной коркой. Что это?
      Взгляд пробежал по облакам, закрывшим солнце, по рыжим отрогам гор, по знакомым валунам вокруг и остановился на двух половинках змеи, что валялись у ног Аарона. Молодой сотник еще раз посмотрел на руки, потом на грудь - все заляпано кровью.
      Выходит, в беспамятстве он не отпустил гада, а разорвал пополам. И, видать, потом долго высасывал змеиную кровь, недаром во рту до сих пор странный привкус стоял.
      - Нет! - Аарон с силой ударил по земле, неудачно подвернувшийся острый камень расцарапал кулак. - Нет! Нет!
      Почему боги не дают ему легкой смерти? Зачем заставляют страдать под пекущим солнцем?
      - Что я вам сделал? Чем не угодил? - крик взлетел к набежавшим облакам, отразился от горных вершин и затерялся в бескрайних просторах пустыни. Только в ушах долго стоял гул далекого эха. Хотя нет, было что-то еще.
      Аарон вскинул голову и прислушался. Два дня в пустыне научили различать завывания ветра и шорохи песчинок. Новый звук оказался непохож ни на что. Слишком уж мерные поскрипывания доносились из-за песчаного холма.
      Поднявшийся ветер прогнал облака, солнце опять весело засияло. И тотчас по телу побежали струйки пота, унося прочь драгоценную влагу. Аарон передвинулся подальше в тень. До вечера он-то наверняка дотянет, а потом? Ладно, ночью не жарко, можно выдержать. А как завтрашний день пережить? Аарон вздохнул и погрузился в горестные мысли, как вдруг опять услышал странные звуки.
      Еще вчера он, не задумываясь, вскочил бы на ноги и взбежал на холм, выясняя, что случилось. А сегодня в Аароне боролись живое любопытство юности с апатичной безнадежностью старости.
      Что происходит? Неужто он постарел на полвека всего за день? Аарон заставил себя встать и сделать несколько шагов.
      Острый слух не подвел - из-за холма на самом деле приближался человек. Низкая фигурка, с головой укутанная в платок, выдавала женщину, торопливые шаги указывали на юный возраст. Вот уж никак не ожидал Аарон, что встретит кого-то в жаркой пустыне.
      Первое волнение улеглось, вместо него в душе опять закипел гнев. Неужели Моисей считает, что достаточно поменять рослого воина на хрупкую девушку, чтобы растопить сердце Аарона? Что ж он встретит посланницу предателя, как подобает.
      Когда девушка подошла совсем близко, Аарон шагнул из тени на солнце. Незнакомка испуганно ахнула и остановилась на месте.
      - Что тебе надобно? - Аарон постарался, чтобы голос звучал посвирепее.
      Девушка не отвечала. Только большие глаза испуганно перебегали с лица на руки молодого сотника. Аарон пригляделся. Им наверняка приходилось встречаться раньше, в израильском лагере, облик казался смутно знакомым, но до сих пор Аарон в пылу сотничих забот никогда не обращал внимания на юную израильтянку. Посланница Моисея была явно недурна собой: кучерявые темные волосы обрамляли неестественно светлые для этих мест скулы, рассыпанные вокруг носа крохотные веснушки придавали по-детски невинный вид. Но главное - огромные, на пол лица, глаза цвета ясного неба. Они, не мигая, глядели на Аарона.
      Тут молодой вождь вспомнил. Это была та самая девушка, что громче всех кричала 'Нет!' Наасону, бросившемуся в шатер с гепардом, это ее синие глаза провожали изгнанного Аарона с места Истины.
      Отчего-то юноша смутился. Он посмотрел на свои руки и представил, что сейчас видит незнакомка. Перепачканные бурой пылью щеки, вдобавок измазанные змеиной кровью. Слева от носа - струпья от обоженных солнцем прыщей, в глазах - голодный блеск, подбородок ощетинился редкой козлиной бородкой. Бр-рр. Он бы сам, наверное, от такого зрелища в обморок свалился.
      Стоп. Он что ее жалеет? Приспешницу Моисея?
      Во взгляде юноши опять сверкнула злоба, и Аарон грубо повторил:
      - Зачем пожаловала?
      Незнакомка не ответила. Она молча глядела на Аарона, и молодому сотнику вдруг показалось, что в девичьих глазах, цвета спокойного теплого моря, он видит не отвращение испуганного подростка, но вполне взрослую материнскую жалость к непутевому сыну. Так иногда посматривала на Аарона Мариам. Внезапно захотелось, чтобы незнакомка обняла, пожалела. А он бы прилег к ней на колени, свернулся калачиком, прижался к груди.
      Аарон помотал головой, чтобы прогнать наваждение и опять разозлиться. Все без толку, гнев не возвращался.
      Вместо этого внутри заскребла мысль, что он не замечает чего-то важного. Аарон никак не мог понять чего. Вдруг дошло: он смотрел на девушку сверху вниз, чего почти никогда не случалось с остальными. Незнакомка оказалась ниже ростом, чем он!
      Опять появилось желание обнять, но совсем по-другому. Защитить от напастей дикой пустыни. На этот раз Аарон почувствовал себя очень сильным и взрослым.
      Да что это с ним происходит? Почему кидает то в жар, то в холод? Почему сначала хочется схорониться в девичьих объятьях, потом, наоборот, заслонить собой?
      - Меня зовут Елисавета. Я - сестра Наасона. Того самого, что на Ное - дочери Целофхада - женился, через суд богов пройдя.
      Голос журчал весенним горным ручейком, то взлетая перезвоном капели, то опускаясь глухим рокотом стремительной воды.
      Синие глаза так ни разу и не мигнули, не оторвались от лица Аарона. Только губы упрямо сжались.
      - И чтобы вопросов больше не было: я сама пришла. Да, Моисей знает, что я к тебе направилась. Это ему не сильно понравилось, но перечить не стал. В кувшине - вода, в корзине - лепешки. Дальше делай, как знаешь. Хочешь - воду в песок вылей, хлеб в землю закопай. Хочешь - съешь сразу.
      И пока Аарон раздумывал, как ответить на эту тираду, Елисавета категорично закончила:
      - Только завтра я опять приду. Негоже израильтянину в пустыне от жажды и голода погибать. И так слишком много братьев и сестер наших в битвах кровавых да переходах опасных полегло...
      
    ***
      
      - О чем беспокоишься, Моисей? Переживаешь за Аарона?
      - Нет, Иофор. С Аароном, уверен, все в порядке будет. Ему сейчас ой как человеческого тепла и общения не достает. Поэтому Елисавета краше богини покажется. Да она и весьма недурна собой. Думаю, недельки две-три и можно Аарона назад возвращать. Правда, придется придумать, какой работой его занять, чтобы энергию молодую на благое дело направить.
      - О чем же тогда думы твои?
      - Смотрю я, Иофор, на людей израильских, и тревожно на душе становится. Выбрались мы из Египта, беды страшной не допустили. Отбились от людей фараона, добрались до Мадиама, худо-бедно устроились. А дальше что? Еще полгода назад полагал я, что смогу всех евреев свободными сделать, но выходит, слишком наивным был. Не нужна людям простым свобода, не интересует их поиск внутреннего бога. Поесть бы, поспать, жажду утолить - вот и все заботы. Есть, конечно, такие, как Махли и Аарон. Которые уже что-то понимают, кому свобода полыхнула однажды яркой зарницей перед очами, но даже они до конца не осознают, что все еще рабами подневольными в душе являются. Вот и выходит, что настоящая свобода не нужна почти никому.
      - Теперь понимаешь, Моисей, почему я на тебя сразу глаз положил, когда ты в царстве Мадиамском появился? Сам видишь, что найти настоящего преемника совсем не простое дело. Но ты не сдавайся, ищи дальше.
      Старый и молодой вожди прогуливались вдоль зарослей сикомора, что надежно защищали источники от туч песка, приносимых сухими пустынными ветрами.
      - Еще одно меня тревожит, Иофор, - продолжал Моисей отвечать на вопрос спутника. - Года три мы здесь выдержим, ну, может, пять. И все. Уже сегодня воды с трудом на всех хватает. А ведь овцы ждут приплода, да и многие израильские девушки скоро матерями станут. И что тогда? Как голод предотвратить? Не вводить же свой завет Аменемхата.
      - Что делать собираешься?
      - Наверное, придется через пару лет с насиженного места сниматься и искать новую землю. На восход идти смысла нет - там пустыни почище Мадиамских. На полудне - море и Египет, на полуночи - царство Ассирийское. Его с пятью тысячами воинов не одолеешь. Остается один выход - на запад двигаться. В Ханаан. Там тоже царства есть, но все они мелкие, верю, что по одному разгромить их удастся.
      - Гляжу, ты уже все продумал, Моисей. О чем тогда беспокоишься?
      - А как мне израильтян на новый поход поднять, как опять на беды и лишения повести? Уже сейчас некоторые вспоминают, как сытно жили в Египте, под властью фараоновой.
      Иофор остановился, сорвал листок с куста, потер в пальцах. Пряный аромат защекотал ноздри. Моисей вдохнул полной грудью, почувствовал, как утихает волнение внутри. Тем временем мадиамский первосвященник отбросил зеленый комок и сказал:
      - Чему ты удивляешься? Память людская коротка: быстро забываются былые заботы, люди видят только сиюминутные лишения! Всегда кажется, что раньше и травы выше были, и коровы жирнее.
      - Что же мне делать с ними?
      - Здесь, Моисей, лучше всего к богам всемогущим обратиться. К их высшей силе.
      Молодой вождь аж споткнулся на полушаге:
      - Что ты такое говоришь, Иофор? Не ты ли учил, что боги внутри нас живут? И все, что в их власти, можем и мы совершить?
      Иофор усмехнулся:
      - Для тебя это так, Моисей, для меня, для еще двух-трех вождей. А для остальных? Они же долгие годы привыкли подчиняться хозяевам, а, освободившись, сами себе хозяевами не стали. Вот и дай им нового господина - Господа Бога. Они до сих пор верят, что все вокруг высшими силами определяется. Используй эту точку опоры в простых израильтянах. Да ты и сам уже так поступал, когда божий суд над Целофхадом и Наасоном вершил.
      Иофор говорил вкрадчиво, как всегда, когда хотел убедить собеседника:
      - Скажи, Моисей, чье повеление люди скорее исполнят: твое или Бога Беспощадного?
      - Понятно, что Бога. Разумные вещи ты сказываешь, Иофор, но тревожно на сердце моем. Дать Богов - возродить касту жрецов, которые рано или поздно начнут козни плести. Будто мало мне одного Аарона.
      - А здесь уже все от тебя зависит. Создашь десятки богов, как в Египте, без жрецов не обойтись. И тогда, ты прав, каждый начнет свои интересы двигать, внимание простых людей на свою сторону перетягивать. Зато, если будет у тебя бог один - тогда и со жрецами проще окажется. Назначишь одного священника, с которым всегда договориться сможешь.
      Моисей вдруг все понял. Глаза широко распахнулись, взгляд посветлел. Разгладились морщинки у висков, казалось, израильский вождь помолодел лет на десять. Он больше не слушал Иофора, уносимый потоком новых мыслей:
      - Тяжело простым людям поверить, что и Сила, и Слабость внутри нас живут. Что только Внутренний Бог определяет, насколько мы счастливы и успешны. Не ведомо людям, что достаточно себя познать, чтобы все тайны мира открылись. Может, и существовал когда Творец, что из мрака поднял землю и небо, разделил сушу и воду, вдохнул жизнь во всех тварей на земле, в море и в воздухе. Может, он до сих пор за нами и миром наблюдает. Но верю я, что человек был Творцом по своему по образу и подобию создан. А значит, в каждом из нас частичка его всемогущества есть. Что нас равными по силе с Творцом делает.
       Плечи вождя расправились, глаза засверкали огнем:
      - Но пока вокруг богов и духов много, трудно человеку понять, как он внутреннего бога искать должен. Зато если всемогущественный Господь всего один, куда проще внимание человека вовнутрь направить. Достаточно сказать: 'Возлюби Господа Бога всем сердцем твоим, и всею душою твоею, как самого себя'! Имеющие уши - услышат! Пусть их вначале немного наберется, но верю, что с каждым днем все больше и больше людей будет разуметь настоящий смысл этих слов священных!
      Моисей весело улыбался: похоже, он нашел то, что искал долгие месяцы. Израильский вождь замолчал, сорвал, как Иофор до того, лист сикомора, закусил черенок. Глаза на миг зажмурились от удовольствия. Рот наполнился зеленой горечью, а Моисей, не обращая внимания, воодушевлено продолжил:
      - Но, чтобы люди простые в бога единого поверили, одних моих слов недостаточно будет. Надобно найти несколько точек опоры. Во-первых, кого-то из предков, патриарха или вождя, который всеми коленами чтим и уважаем. Потом неплохо бы зрелище красочное устроить, чтобы каждый мог собственными глазами присутствие бога почувствовать и в его величии убедиться. Плюс чудес бы парочку, чтобы и самые неверующие сомнения отбросили.
      Иофор кивнул:
      - С чудесами подсоблю. Знаю места в краях здешних, где можно могущество бога воочию лицезреть.
      Моисей лукаво подмигнул:
      - Вроде куста, пылающего холодным пламенем?
      - Да, но не только, - улыбка мелькнула в густой бороде Иофора.
      Моисей просиял всем лицом:
      - Спасибо, отче, за помощь. А главное - за совет дельный. Ведь тем самым смогу я и главную проблему решить. Достаточно будет внушить израильтянам, что сам Господь Бог приготовил землю ханаанейскую для них!
      
    ***
      
      К концу первой недели день Аарона делился на две части: очень длинную и совсем короткую. До прихода Елисаветы и после. Сестра Наасона навещала опального сотника ближе к вечеру, перед самым закатом. После Аарон долго лежал, уставившись на звезды, и мурлыкал под нос простые мелодии. Мириады ярких точек пылали на темном небе, и мысли Аарона уносились высоко-высоко. Молодой сотник так и засыпал с улыбкой на устах. Наутро он ничего не помнил из ночных размышлений, но ниоткуда приходило отменное настроение и появлялось чувство, что все будет хорошо.
      Чтобы хоть немного заполнить целый день, Аарон разыскал ту самую кобру, на которую чуть было не наступил, когда в отчаянии бежал сам от себя. Змея по-прежнему охраняла кладку яиц с солнечной стороны камней, и каждый раз принималась громко шипеть на приближающегося человека. Огромный клобук раздувался вокруг шеи, раздвоенный язык грозно летал туда-сюда, а два черных глаза, казалось, выносили смертный приговор чужаку.
      Аарон усаживался в двух локтях от змеи и начинал шипеть в ответ, мерно раскачиваясь вперед-назад. Он глядел прямо в немигающие глаза и чувствовал, как становится сам похож на кобру. Такую же непредсказуемую в своей смертельной красоте. Готовую защитить детенышей любой ценой. И в любой момент броситься на каждого, кто посягнет на ее свободу.
      Постепенно в голове складывался план. Аарон понимал, что однажды вернется в лагерь. Наверняка у Моисея были на то свои виды, иначе бы не оставил мятежного сотника в живых, а потом не посылал бы каждый день еду и воду с Елисаветой. Но Аарон не собирался приходить назад покоренным и покорным. Да, возможно, ему придется сыграть смиренное спокойствие, но это будет спокойствие змеи, готовой ужалить в каждую минуту.
      А главное - Аарон не собирался возвращаться один. Верной кобре еще предстояло сослужить службу в израильском стане. Настанет час, и она заставит Моисея заплатить самую высокую цену за ложь и предательство.
      Пока, чтобы не терять времени, Аарон дрессировал гада. Рубаха, пятью слоями обмотанная вокруг руки, служила отличной приманкой. Змея послушно кидалась на нее, вонзая острые зубы каждый раз, когда незнакомый предмет приближался ближе, чем на локоть. Вскоре вся ткань была усеяна дырочками, с растекшимися вокруг капельками яда. Аарон веселел день ото дня: реакции змеи становились все быстрее. Она уже не раскачивалась подолгу с распахнутым воротником, а только раз шипела и бросалась на врага. Аарон собирался потренировать змею еще дней семь-восемь, а потом оставить в покое, чтобы та поднакопила смертельного яда для решающего броска.
      Однажды, кажется, это было, когда Елисавета в четвертый или в пятый раз принесла хлеб и воду, Аарон собрался с духом и спросил:
      - Скажи, Елисавета, а разве ты не испугалась проказы? Знаешь ведь, что зараза смертельная с человеком сделать может.
      Зубы впились в край лепешки, глаза уставились в песок, в ушах застучала кровь. Аарон напрягся: а ну как Елисавета от упоминания страшной болезни испугается и больше не вернется? И вдруг услышал звонкий девичий смех.
      - Неужто ты на самом деле полагаешь, что я словам Моисея поверила? - Елисавета внезапно посерьезнела, небесноглубокие глаза сделались грустными. - У меня от проказы тетка в Уасете умерла. Так что прыщи юношеские от смертельного гниения я без труда отличить могу.
      - Почему тогда другим ничего не сказала?
      - А что, мне бы поверил кто? Я на второй же день серьезно с Моисеем поговорила. Он не стал спорить, согласился, что мог и ошибиться, но все равно тебе лучше пару недель вне лагеря пожить. Чтобы наверняка быть уверенным.
      Елисавета мягко дотронулась до щеки Аарона, нежно провела пальцами по рубцам. Юноша дернулся, словно его полоснули ножом. Никто, кроме Мариам, никогда не прикасался к нему. В глазах Елисаветы промелькнул страх, она резко отдернула руку.
      - Извини.
      - Нет, то есть да... - впервые Аарон почувствовал, что не находит слов. - Это ты извини. Мне было приятно.
      Елисавета вспыхнула, блеснула исподлобья спелыми виноградинами. Оба надолго замолкли.
      Чтобы снять напряжение, Аарон показал на закат:
      - Смотри, как красиво.
      Заходящее солнце растекалось расплавленным золотом по краю неба. Только что легкие, словно перышки, облака тяжелели, обретали багровый объем, вершины гор вспыхивали погребальными кострами, начиная петь песнь мертвых уходящему дню, а в небе отражалось далекое волнующееся море. Прямо над головой раскинулась темно-синяя бездна. Казалось, стоит оступиться, как полетишь вверх, в эту манящую глубину, которая с радостью утащит то ли на самое дно, то ли на самую вершину, чтобы никогда уже не выпустить.
      Елисавета весело взглянула на Аарона, большие глаза сверкнули знакомыми искорками сапфиров. Она подошла поближе к юноше и тоже уставилась на величавую картину окончания дня.
      Аарон вдохнул полной грудью вечерний воздух. Знакомый запах пыли, нагретых камней и соленых брызг укрытого за холмами моря. Но что это? Примешивался еще один аромат, такой знакомый и одновременно такой неуместный здесь, на пустынном холме.
      Запах напоминал о чем-то далеком. Аарон закрыл глаза. Что-то связанное с Египтом, когда он был совсем маленьким. В памяти всплыла темная комната, где они жили с Мариам.
      Вот юная сестра радостно щебечет над лоханкой с водой, подводя черным углем глаза. Видно к очередной встрече со своим драгоценным Моисеем прихорашивается. И стоит из-за какого-то египтянина столько возиться? Тут Мариам достает крохотный глиняный кувшинчик, наклоняется к младшему брату и заговорщически шепчет:
      - Арюш, посмотри, что у меня есть.
      Сестра подносит кувшинчик к нему и открывает крышечку. Аарон внимательно разглядывает, но ничего не происходит.
      - Глупенький, на это не смотреть надо, а нюхать. Вот так, видишь?
      Аарон послушно тянет воздух в себя и вдруг чувствует, как волшебный аромат щекочет ноздри. Пахнет чем-то чудесным и сладким. Почему-то становится хорошо и радостно.
      - Это - розовое масло. Мне Моисей подарил. Знаешь, сколько стоит!
      
      Аарон открыл глаза, лицо защекотали поднятые ветром волосы Елисаветы, что золотились на фоне волшебного заката. Израильтянин снова вдохнул полной грудью, знакомый аромат опять принес чудесное спокойствие из далекого детства.
      - Елисавета, откуда у тебя розовое масло?
      Девушка удивленно вскинула бровь, потом загадочно улыбнулась.
      - Оно же целое состояние стоит...
      Аарон вдруг запнулся, пораженный внезапной мыслью.
      - Подожди, ты что, ради меня, да?
      Синие глаза смотрели так ласково, что захотелось броситься в них, навсегда утонуть в бездонных впадинах.
      - Елисавета...
      Нос прижался к лицу девушки, дыхание остановилось. Мысли улетели в темнеющее небо, вспыхнули первыми звездами, нырнули за горизонт, погрузились в багряные отблески заходящего солнца, унеслись на вершины самых высоких гор, нырнули в два огромных озера, полных ясной синевы, и таки утонули там...
      Они молчали почти до самого лагеря. Аарон настоял, что проводит Елисавету домой. А то в ночной пустыне столько опасностей могло поджидать одинокую девушку!
      Когда вдали показались палатки, Елисавета остановилась:
      - Все, дальше тебе нельзя. Возвращайся назад.
      Аарон никак не хотел отпускать, но девушка мягко отстранилась, провела пальцем по обветренным носу и губам.
      - Завтра я опять приду, - рука нежно скользнула по грубой щеке. - Рубцы сходят. Думаю, совсем скоро ты сможешь вернуться...
      
    ***
      
      - Смотри, Иофор, что я придумал. Здесь будут вот такие зубы, чтобы каждый видел: зверь готовится к смертельному броску.
      В песке остывала бронзовая статуя нового бога израильтян. С одной стороны суетились двое работников, загибали каменными молотками отливок. С другой, верховный мастер острым зубилом обозначал места огромных глаз.
      - Да, выглядит ужасающе. Только...
      - А еще хвост, Иофор. От одного взгляда мороз по коже. Нравится?
      - Статуя - да. А вот замысел - нет.
      Моисей замер, словно получил пощечину. Побледневшее лицо медленно развернулось к мадиамскому священнику, в глазах зажегся упрямый огонь:
      - Интересно, почему? Ведь я твою идею взял - дать израильтянам единого Господа Бога.
      - А чем твой бог от египетских Гора, Хатгор, Анубиса и прочих отличается? Такой же полузверь. Точная копия богини плодородия Рененут. Как люди, на статую глядя, будут бога у себя в душе искать? Думаешь, хоть один еврей себя с ним сравнит? Разве только Наасон, да и то знаешь почему.
      Моисей опустил взгляд, голос его задрожал:
      - Что ты предлагаешь делать?
      - Ничего. Не давай единому Богу никакого облика - так каждый скорее поверит, что Бог внутри него живет.
      - Да ты что, Иофор? Как можно без облика? Нет такого народа, где боги не являли бы свой образ людям. Что же евреям единственными быть?
      - Это твоя мечта, Моисей, сделать израильский народ избранным, чтобы каждый еврей мог свободу познать. Чего же сейчас от задуманного отходишь, почему на других оглядываешься? Хочешь создать, чего до сих пор не было, так не бойся свое, ни на кого не похожее, придумать.
      Моисей упрямо затряс головой:
      - Нет, Иофор. Без священной статуи нельзя. Иначе кому жертвы приносить, священный фимиам курить? В чью честь храмы возводить? Люди должны в ужас приходить от одного облика грозного Господа.
      - Молод ты еще, Моисей, не понимаешь, что самый страшный образ не пугает так, как неизведанное, простому человеку недоступное.
      Моисей негодующе стукнул по ладони:
      - В конце концов, Иофор, я здесь верховный вождь - мне и решать.
      - Я не спорю, только говорю, что большую ошибку совершаешь. Еще попомнишь слова мои.
      Моисей покраснел, но сдержался и лишь ледяным тоном отрезал:
      - Спасибо за совет, но в твоих услугах я больше не нуждаюсь. Думаю, дальше сам справлюсь.
      - Как скажешь, Моисей...
      
    ***
      
       В тот день Аарон, как обычно, глядел в сторону лагеря. Елисавета должна была вот-вот появиться. Солнце клонилось к закату, расцвечивая горы вокруг яркими огненными сполохами.
       Где же она, почему задерживается? Не случилось ли что?
       Вдруг маленькие ладошки закрыли глаза Аарона. Тотчас на лице появилась улыбка, тревожное настроение вмиг улетучилось. Он нежно взял руки Елисаветы и легонько потерся о них щекой. Девушка отдернулась и засмеялась:
       - Колючий!
       Аарон одним прыжком вскочил на ноги и обнял Елисавету, нос привычно прижался к лицу возлюбленной, вдыхая аромат розового масла.
       - Опять? Сколько ты отдала на этот раз за царские благовония?
       Елисавета мягко отстранилась:
       - Какая разница, Аарон. Ведь это для тебя.
       Они простояли, обнявшись, еще несколько минут, потом Аарон почувствовал, как просыпается голод.
       - Что ты принесла сегодня?
       Юный сотник с жадностью накинулся на нехитрую снедь. Пресный хлеб казался вкуснее любых лакомств со стола фараона. Ведь был приготовлен Елисаветой, его Елисаветой!
       Девушка, по-прежнему улыбаясь, смотрела, как Аарон поглощает одну за другой лепешки, запивая чистой водой. Заходящее солнце опять золотило темные волосы. Только лицо на этот раз казалось не румяно-розовым, а бледно-белым, словно залитым свежесдоенным молоком.
       - Что нового в лагере? - спросил по привычке Аарон.
       Елисавета не ответила. Она смотрела, не моргая, на юношу и улыбалась в пол лица.
      Внезапно сердце Аарона похолодело. Что-то было не так, неправильно. Через миг он понял: на смертельно бледном лице Елисаветы проступала не улыбка, а гримаса боли.
      Возлюбленная тихо ойкнула и завалилась на бок.
      - Елисавета, что с тобой? Что? - Аарон затряс девушку за плечи, но это не помогло.
      Его взгляд скользнул вниз по телу и с ужасом замер на двух красных пятнышках на щиколотке.
      Нет, не может быть! Это же не то, о чем он подумал?
      Аарон вскочил и помчался по следам Елисаветы.
      - Только не это, только не это, - отзывалось в голове в такт бегу.
      Пять шагов, десять.
      - Нет! - вопль прорезал вечернюю тишину.
      Отпечатки маленькой ступни отчетливо выделялись на песке в локте от знакомого логова. Где, как обычно, лежала, свернувшись кольцами, кобра. ЕГО кобра.
      Елисавета, зачем ты подошла с этой стороны? Чтобы приятно удивить? А почему ничего не сказала о змее? Или сама не обратила внимания, посчитала, что поцарапалась об острый камень?
      Изнутри поднялась волна ярости. За что? Всего пару дней, как он нашел возлюбленную, единственного человека, который его понимал, а теперь глупые боги собрались украсть ее!
      Кровь ударила в голову, звериный крик разнесся по пустыне. Глаза наполнились слезами, а кулаки замолотили по земле. Кобра, почувствовав движение, грозно зашипела и поднялась в боевую стойку. Аарон не стал дожидаться смертельного броска. Не обращая внимания на туман в очах, он резко схватил змею и одним рывком оторвал голову.
      Через мгновение Аарон стоял на коленях над Елисаветой и, отчаянно сплевывая, отсасывал кровь из ранки. Только бы успеть, только бы справиться!
      Кожа на щиколотке покраснела, девушка так и не приходила в себя. Оставалось последнее средство. Кряхтя и постанывая, Аарон взвалил Елисавету на плечи и побежал.
      Каждый шаг давался с трудом. Самый маленький холмик становился непреодолимой преградой: ноги то вязли в песке, то срывались вниз, скатывающиеся камни больно били по босым ступням, а руки не могли ничем помочь - бережно придерживали тело девушки. Вечерний воздух жег горло и легкие, но юноша не останавливался. Голова Елисаветы болталась вверх-вниз в такт шагам Аарона.
      На одной из вершин сотник на миг задержался, чтобы перевести дыхание, и в этот момент Елисавета открыла глаза.
       - Что ты делаешь, Аарон? - слабый шепот был едва различим.
       - Молчи, тебе нельзя говорить. Береги силы.
       - Куда ты меня несешь?
       - В лагерь, Елисавета. Там есть жрецы, что смогут помочь.
       - Нет, Аарон, не делай этого! - у умирающей девушки вдруг прорезался голос. - Там лучники стоят. У них приказ - стрелять в тебя без раздумий.
       Аарон не слушал. Он сгибался под тяжестью девичьего тела: две недели на воде и хлебе не прибавили сил. Ноги все больше спотыкались о камни, острые края резали подошвы в кровь, но Аарон упорно двигался вперед.
       Он бежал, потом быстро шел, чтобы через мгновение опять бежать. В голове шумела кровь, в боку отчаянно кололо. Глаза ощупывали дорогу, а сам Аарон все прислушивались к рваному дыханию Елисаветы. Только бы успеть, только бы донести!
      Вот вдали показались темные очертания шатров, стали видны сполохи вечернего костра, что взлетали в небо.
      - Стой! Кто идет? - слева со скрипом натянулась тетива.
      - Я - Аарон, - вместо слов из воспаленного горла донесся хрип. - Не стреляйте, у меня Елисавета. Не стреляйте.
      - Остановись и не двигайся. Еще шаг и я спущу тетиву, - и одновременно в другую сторону. - Командира сюда.
      Аарон осторожно положил Елисавету на песок, припал ухом к груди. Сердце стучало, но Аарону показалось, что совсем слабо.
      - Позовите Моисея, быстрее. Она умирает, - закричал он в тишину.
      Вдали раздавались торопливые команды, но никого не было видно. Куда все подевались, почему так долго возятся стражники?
      Аарон вытянулся во весь рост, пристально всматриваясь в ночную темноту.
      - Моисей, где ты? Почему тебя нет, когда ты так нужен? - заорал юноша изо всех сил.
      Слева раздался знакомый голос:
      - Я здесь. Что случилось?
      Аарон упал в ноги вождю:
      - Змея, ее укусила змея. Моисей, умоляю, спаси ее...
      
    ***
      
      - Сможешь помочь? - голос Моисея звучал ровно, но лицо искажала гримаса волнения.
      Огонь в очаге наложил кровавую маску на чело Иофора, резко выделил крючковатый нос и седую бороду. Старый вождь ответил не сразу. Он внимательно изучал рану на ноге девушки.
      - Кобра? - обратился старец к Аарону.
      Тот кивнул.
      - Яд отсосал сразу?
      Аарон замотал головой:
      - Нет, только через полчаса.
      - Плохо.
      Иофор повернулся к Сепфоре, пробормотал несколько слов по-мадиамски. Та тенью скользнула из шатра. Моисей разобрал, что старый вождь поручил дочери принести каких-то трав. Только названий не понял.
      - Знать бы еще, давно ли эта кобра кого-то кусала.
      Аарон вдруг шумно задышал. Мгновение он колебался, потом решился:
      - Сегодня утром.
      Молодой сотник зарделся и добавил:
      - А еще вчера, позавчера и три дня тому.
      Моисей удивленно вскинул бровь, но не сказал ни слова.
      Иофор кивнул:
      - Уже лучше. Значит, яда в зубах немного было. То-то я дивился, что ты ее до лагеря живую донес.
      Вернулась Сепфора, сунула отцу в руки пучок. Иофор кинул травы в глиняный горшок, что закипал на очаге. По шатру разлился пряный аромат. Иофор помешал варево, негромко пропел что-то.
      Через пять минут снадобье было готово. Половина ушла на повязку, которую старик наложил поверх раны. Вторую половину Иофор осторожно влил в рот Елисавете.
      - Теперь остается только на чудо надеяться. Если доживет до утра, все хорошо будет.
      Аарон встрепенулся:
      - А чем мы помочь можем?
      Мадиамский первосвященник посмотрел пристально на юного сотника:
      - Вы? Только молитвами Богам своим. А сейчас оставьте нас.
      Моисей с Аароном одновременно вышли из шатра Иофора.
      Вождь израильтян задумчиво тряхнул головой, пробормотал: 'Молитвами, говоришь?' и подозвал Махли.
      - Передай сотникам, чтобы через полчаса собирали своих людей на Месте Истины, - глаза Моисея светились загадочным огнем. - Пришло время всем познакомиться с могуществом нашего Господа...
      
    ***
      
      Костер против обыкновения не разожгли, и когда Моисей вышел на круглую площадку, лишь серебряный лунный блеск освещал лица тысяч евреев. Мягкий свет полного месяца сглаживал темноту, вырисовывая призрачные очертания вершин на небе, палаток в лагере и людей на площади. Тысячи звезд загадочно мерцали в бездонном мраке.
      - Сыны и дочери Израиля! - голос звонко разнесся в ночной тишине. - Сегодня Вам предстоит узнать самую большую тайну вашей жизни.
      В руке Моисея вспыхнул факел. Неровное мерцание пламени выхватило только бородатое лицо вождя так, что, показалось, будто оно парит в ночном воздухе.
      - Братья и сестры. Все вместе, мы покинули Египет, избавились от ненавистного рабства проклятого фараона. Уже только то, что всемогущий повелитель Верхнего и Нижнего Царств позволил нам уйти, забрав все имущество и скот, можно назвать чудом. Как вы думаете, кто помог нам его совершить? Кто сделал волю фараона податливой, словно сырое тесто?
      Моисей ненадолго замолчал. Ему не нужен был ответ, но внимание всех людей на площади.
      - Потом, не имея ни подготовки, ни опыта, мы разгромили обученные полки фараона. Наши люди прошли по дну моря, наши женщины засыпали врага разящими стрелами. Дети Израиля, я спрашиваю вас, кто сделал так, что волны расступились перед отрядами левитов и симеонов? Кто дал силу и меткость нашим женам?
      Факел переместился чуть вверх. Теперь в отблесках желтого огня остались видны только глаза Моисея:
      - Мы пришли в бесплодную пустыню и сразу же обнаружили источник, а рядом пастбища для наших овец и коз. Кто вел нас вперед столбом дымным днем и столбом огненным ночью?
      Моисей вдруг резко обернулся, факел взметнулся ввысь:
      - К тебе обращаюсь я, Господи. Снизойди к покорным рабам твоим. Покажи силу свою.
      Слова замерли над площадью, люди вслед за Моисеем уставились на вершину горы Хорив, что темной громадиной нависала над лагерем.
      Вдруг вдали громыхнуло протяжным раскатом. Израильтяне испуганно завертели головами, ища, откуда идет гроза. Но молнии нигде не было видно, а небо по-прежнему оставалось чистым и звездным.
      За первым раскатом послышался второй, третий. Ближе и ближе. Люди жались друг к другу, непонимающе всматривались в мерцающую глубину ясного неба. Нигде ни тучки, ни облачка. Глаза наполнялись ужасом, никто не мог произнести ни слова.
      И тут вершина горы вспыхнула ярким огнем. Языки пламени заплясали ослепительной короной вокруг скал и утесов, багровые отсветы разорвали мрак ночи, окропили шатры и песок кровавыми тенями.
      - На колени, на колени! Благодарите Господа, что снизошел к вам! - крик Моисея перекрыл новые удары грома, хлестнул по съеженным душам, смел остатки уверенности.
      Пылающие небеса отражались священным трепетом на лицах евреев. Люди спешно падали на колени в песочную пыль, не сводя глаз с полыхающей вершины.
      Один Моисей остался стоять. Спиной к израильтянам, с воздетыми руками и горящим факелом.
      - Господи тебе возносим хвалу за то, что помог нам в Египте, что провел по Чермному морю, что покарал врагов наших. Мы убедились в твоем могуществе. Ни египетским богам, ни духам кочевников не сравниться с тобой в силе и мощи. Спасибо тебе, Господи!
      Новый удар грома сотряс ночную тишину, потом еще и еще раз.
      Моисей повернулся к соплеменникам:
      - Он слышит нас! Воздадим же хвалу Господу!
      Из темноты выступил Авиуд и запел высоким голосом священную песню евреев. Стоящие на коленях люди, обнялись и закачались невысокими волнами. Голос священника был подхвачен тысячами израильтян и взлетел в ночную вышину. Оттуда послышались мерные удары грома.
      Один за другим евреи поднимали головы и замирали в восторге. Через минуту уже все слышали, что в небесных раскатах появился четкий ритм. Громыхания складывались в знакомую с детства мелодию, вторили голосам израильтян, песнь усиливалась стократно и уносилась к звездам.
      Моисей указал факелом на вершину горы:
      - Господь принимает нашу благодарность!
      Стоило мелодии затихнуть, как Моисей простер руки над застывшими соплеменниками.
      - Господи, прости грехи наши. Прости, что только сейчас обращаем свой взор к тебе. Прости, что не слушали и не чтили тебя, как подобает. Прости, что тебе пришлось покарать двоих из нас, чтобы неразумные дети воздали должное твоему могуществу.
      С ясного неба донеслись три далеких раската.
      Моисей развернулся к израильтянам:
      - А теперь все вместе мы помолимся за здоровье двоих соплеменников. Первый - Аарон - был наказан за наши грехи самой страшной из болезней. Но Господь сотворил чудо - за две недели язвы не пошли дальше! На этом всемогущественный Господь не остановился: зажили и первые рубцы, что обезобразили лицо сотника из рода Каафа. Пойте хвалу Господу!
      Израильтяне шумно затянули благодарственную молитву. Как только песнь умолкла, Моисей продолжил:
      - Но Господь явил еще одно чудо. Елисавету, сестру Наасона, на закате укусила кобра. Яд попал в кровь. Вы все знаете, что это означает. Верную смерть! Но девушка до сих пор жива! Так воздадим хвалу Господу за его милосердие и попросим даровать полное выздоровление молодому Аарону и прекрасной Елисавете. Пусть очистится кожа Аарона, пусть исчезнет яд, что струится по жилам Елисаветы.
      Моисей опять воздел руки над головой:
      - Господи, все эти люди, как один, молят тебя о милости. Отныне ежедневно будем совершать богатые жертвоприношения тебе. Отныне каждый израильтянин будет поминать в молитвах только тебя.
      Вдруг раздался раскат грома, и запылал куст сикомора за спиной у Моисея. Люди в ужасе уставились на языки пламени, в которых заблестела, переливаясь всеми оттенками зеленого моря и небесной голубизны, высоченная колонна. Больше локтя шириной - человек бы обхватил с трудом, столб блистал затейливой резьбой. Но искусные узоры не волновали израильтян, их взоры были прикованы к верхушке колоны, высившейся в двадцати локтях над местом Истины.
      Там неровные сполохи выхватывали из темноты распахнутую пасть ужасного чудища, что обвилось вокруг столба. Черные немигающие глаза заглядывали в самые потайные уголки души каждого израильтянина, огромная голова отклонилась назад, готовясь к броску, зубы в три локтя длиной нависали над беззащитными людьми. Бронзовая кобра застыла в боевой стойке с раздутым клобуком и высунутым языком.
      - Бог услышал наши молитвы и явил свое обличье! Всемогущий Господь Нехуштан , защити сынов и дочерей твоих...
      
    ***
      
       - Спасибо за молитву, Моисей, - в глазах молодого сотника все еще стояли слезы.
       - С возвращением, Аарон.
       Утреннее солнце едва показалось над горизонтом. Пораженные невиданным зрелищем израильтяне три часа, как разошлись с Места Истины. Но никто не ложился, люди шептались по шатрам, обсуждали гром с ясного неба, пылающую вершину горы Хорив и появление в огне медного змея бога Нехуштана.
       Час назад приходил Иофор сообщить, что Елисавета дышит ровно, и хотя все еще не пришла в себя, похоже, опасность миновала.
       Моисей с Аароном сидели на вершине холма в полусотне шагов от лагеря и смотрели на восходящее солнце.
       - А ты сильно изменился за две недели, что провел в пустыне.
       - Зато ты - нет. Все также используешь все средства, чтобы достичь цели.
       - Да, и не скрываю этого. От тебя. Потому что теперь ты поймешь. Остальные - пока нет.
       - Интересно, откуда у тебя, Моисей, такая уверенность, что я пойму?
       Израильский начальник серьезно посмотрел на молодого спутника:
       - Потому что ты становишься настоящим вождем. Знающим, что такое жизнь, и что такое смерть.
      Моисей умолк на минуту и внезапно спросил:
      - Расскажи-ка мне лучше, что за история приключилась у тебя с коброй.
       Аарон тяжело сглотнул, и вдруг, к собственному удивлению, принялся говорить. Как сам едва не погиб, как тренировал каждый день смертоносного гада, который потом укусил Елисавету. Почему-то на душе становилось легче и легче, словно слова снимали боль, словно с каждым предложением уходила смертная тоска, точившая изнутри.
       Потом долго молчали. Только когда лагерь окончательно пришел в себя, и вдалеке раздались знакомые звуки рабочего утра, Моисей промолвил:
       - Теперь сам видишь, что в каждом поступке две стороны заложены. Думал ты, что доброе дело затеваешь, готовя избавление евреев от нового тирана. Но в итоге, Елисавета чуть было с жизнью не рассталась. Так во всем. Что ни делаем, для кого-то благом оборачивается, а для кого-то несчастьем. Нет ни абсолютно белого, ни совершенно черного. Все от точки зрения зависит. А вождь всегда по-другому на события, вокруг происходящие, смотрит, чем простые люди. Что им добром всеобщим сдается, для вождя может угрозой смертной выглядеть. И, наоборот, если вождь гнев людской вызывает, словами или поступками жестокими, на то всегда свой резон имеет.
       Моисей вскочил на ноги, обернулся к Аарону. Широкоплечая фигура и бородатое лицо израильского вождя заслонили утреннее солнце.
       - Аарон ты нужен и мне, и людям израильским. Мне - потому что мало кто правду в глаза вождю говорить умеет, а ты, знаю, сможешь. Народу нашему - потому что верят тебе и идут за тобой.
       Аарон вспыхнул, очи сверкнули то ли радостью, то ли злобой:
       - А не боишься Моисей, что однажды народ за мной пойдет, а не за тобой?
       - Нет, Аарон. Уже не боюсь. Знаю, теперь будешь понимать, что стоит за решениями моими. И народ мы сообща в одну сторону поведем...
      
    ***
      
      На вершине встречались в основном круглые камни. Поверхность их успевала обветриться и сгладиться за тысячи лет, проводимых в неподвижном созерцании солнца и звезд. Конечно, не настолько, как от воды в быстрой реке, но покатой формой горные валуны весьма походили на братьев-голышей. Новые камни появлялись редко. Раз в тысячу лет ветер и мороз делали свое дело, и от скалы откалывался очередной новичок с острыми краями, которого вихри быстро приводили к привычному гладкому виду. Зато камней с плоскими гранями встречалось мало. Потому хитроумные люди научились раскалывать голыши на пластины. А уже потом использовать их по назначению: иногда, как скребки, иногда, как ножи, и совсем редко, как материал для письма.
      Моисей быстро царапал острием ножа замысловатые иероглифы на сколе плоского камня. Осия поглядывал исподлобья, погруженный в свои мысли. Старому вождю оставалось дочертить последнее слово, когда ученик отвлек от важного дела:
      - Учитель, объясните, как вы гром ухитрились вызвать?
      - Что ты имеешь в виду, Осия?
      - Пылающую вершину не так сложно сотворить. Достаточно наносить кувшинов с елеем, да поджечь в нужный момент. Если масла достаточно окажется, огненный столб высотой в три десятка локтей взметнется. Статую Нехуштана, вы, как я понял, заранее приказали изготовить. И как только случай подходящий выпал, когда Аарон Елисавету принес, что чудесным образом от укуса смертоносной кобры не умерла сразу, так вы тотчас представление устроили. С пылающей вершиной и медным змеем. Зато как гром среди ясного неба сделали, никак в толк не возьму.
      - Вот ты о чем, - лицо Моисея расплылось довольной улыбкой. - Ты, погляжу, день ото дня все смекалистей становишься. Понимаешь уже, что к чудесам стоит заранее готовиться.
      Моисей мягко взял Осию за плечо, глаза старого вождя вдруг сделались серьезными:
      - То, что ты сейчас сказал - и есть первое знание десятой заповеди 'Используй Высшую Силу' . Будь готов к неожиданностям, думай, как любой случай повернуть на благо себе. В египетском царстве среди верховных жрецов поговорка ходила: 'Счастье благоволит подготовленным'. Знаешь, чем удачливый вождь от неудачника отличается? Часто приходит благоприятный момент, неудачник и рад бы воспользоваться, а нет - не хватает какой-то мелочи. В тот раз, когда кобра на Елисавету бросилась, не будь у меня статуи готовой, не сложи я на вершине горы запасы елея, не имей я людей, обученных по сигналу масло поджечь, не удалось бы ничего. А так всего за одну ночь принудил я израильтян богов египетских забыть и одному Господу-Яхве поклоняться.
      Моисей кинул тревожный взгляд на Осию, пальцы которого вдруг опять принялись поглаживать старый шрам. Ему показалось или губы ученика на самом деле упрямо сжались? Внимательно наблюдая за молодым вождем, учитель спокойно продолжил:
      - Но предусмотреть только то, что от тебя зависит, недостаточно. Люди ждут, что вождь окажется дальновидным, чтобы напастей избежать. А ведь случается и такое, на что повлиять никто не может. Молния дерево сожжет, зимний ливень паводок в ущелье горном подымет, на долину камнепад обрушится. Если сумеешь такой случай себе во благо повернуть, люди тебя не просто уважать станут. Сравняешься тогда в их глазах по мощи с Господом Богом. И любое твое приказание люди будут, как Божью волю воспринимать. Это уже не просто уважение. Это - любовь, это - преклонение. И это второе знание десятой заповеди. Обратишь нежданную напасть во благо - в глазах людей станешь могущественнее Господа.
      Полуденная жара подернула белесой дымкой верхушки гор, скрыла от глаз далекие долины. Небо, еще час назад чистое и голубое, теперь казалось забрызганным расплавленным серебром, лужицы которого расплывались во все стороны, причудливо соединяясь и сверкая отражением солнца. Осия терпеливо ждал ответа на свой вопрос. Знал, что рано или поздно учитель до него доберется.
      Моисей почти ласково улыбнулся (или это солнечный лучик смягчил резкие черты старческого лица?):
      - С громом вот какая история. В свое время во дворце, перед тем, как фараон речь начинал, били в гонг, чей звук заставлял всех умолкнуть. Вот я и решил взять таких гонгов три десятка, только размером побольше, да в разных местах на вершине поставить. Целую неделю мастера-литейщики бронзу для гонгов плавили, почти половину хопешей на то извели. Но еще дольше заняло обучить людей, чтобы по команде факелом одновременно колотушками по огромным тарелкам стучали. И знаешь, Осия, оно стоило того. Слышал бы ты, как они послушно в ту ночь работали - ни единого сбоя. Думаю, это все и решило. Когда увидели израильтяне, что гром мне послушен, тогда и поверили по-настоящему, что я именем Господа-Яхве говорю.
      Моисей отмахнулся от назойливой мошки и наклонился к молодому вождю:
      - Осия, когда нужно тебе людям что-то особенное внушить, не бойся воспользоваться авторитетом высшей силы. По себе суди: когда в Сотниках ходишь, легче приказы отдавать, если за тобой тень Тысяченачальника маячит. Тысяченачальники тоже не брезгуют за именем Верховного Вождя прятаться. А когда ты на самом верху - найди такую силу, которую люди за еще более высокую посчитают. Главное не прикрывайся тем авторитетом слишком часто, иначе сразу уважение простых людей потеряешь. Оставляй для особых случаев, когда речь о жизни и смерти идет. Это - третье знание заповеди 'Используй Высшую Силу' .
      Осия задумчиво кивал головой, а пальцы все так же скользили по левому запястью. Рубец опять отчетливо белел на загоревшей коже ученика. Наверное, в голове новые вопросы рождались. Это, конечно, хорошо, но не мешало бы и о приказе для брата позаботиться. Моисей быстро доцарапал последний иероглиф и протянул камень ученику:
      - Все, теперь беги в лагерь. Вот это послание отнесешь Аарону и сразу с ответом ко мне. Понял?
      Осия кивнул и бросился вниз по скалам.
      А Моисей спрятался в тени валуна от жара солнца, уже расплавившего все серебро на небе. Тонкая пленка хоть и тянулась до самого горизонта, но от зноя не спасала вовсе. Старый вождь намеревался хорошо отдохнуть перед решающим разговором с учеником.
      Он еще не знал, что Осия вернется подозрительно скоро, и потом до самого заката старик будет гадать, с чего бы это: то ли молодой вождь по скалам бегать шустрее научился, то ли в полуденной дреме показалось Моисею, что время быстрее пролетело. Не знал он и того, что ответ Аарона сильно разочарует. Вместо пространного доклада там будет стоять всего одно слово: 'Хорошо'. Не знал израильский вождь, что уже сегодня вечером ученик откроет ему тайну шрама на руке.
      И от всего этого незнания Моисей спокойно посапывал на боку...
      
      
      
      Глава Одиннадцатая. Найди слова простые для цели высокой!
      
      
    И сказал Господь Моисею: взойди ко Мне на гору и будь там;
    и дам тебе скрижали каменные, и закон и заповеди,
    которые Я написал для научения их
      
    Книга Исхода, гл.24, 12
      
    И стал Моисей в воротах стана и сказал: кто Господень, - ко мне!
    И собрались к нему все сыны Левиины.
    И он сказал им: так говорит Господь Бог Израилев:
    возложите каждый свой меч на бедро свое,
    пройдите по стану от ворот до ворот и обратно, и убивайте
    каждый брата своего, каждый друга своего, каждый ближнего своего.
    И сделали сыны Левиины по слову Моисея:
    и пало в тот день из народа около трех тысяч человек.
      
    Книга Исхода, гл.32, 26-28
      
      
       Шли пятый час. Без малого три десятка человек - по двое от каждого рода: патриарх да старший сотник. Двигались гуськом, в шаге друг за другом: в густой предрассветной мгле виднелась лишь белая рубаха впередиидущего. Как Моисей ухитрялся дорогу различать, по каким приметам с пути не сбивался?
       Израильский вождь спешил. За все время ни разу не оглянулся, не остановился ни на миг. Старые патриархи тяжело дышали, но, сжав зубы, шагали наравне с остальными. Молодые помогали, как могли: тащили на себе припасы съестного и воды, на крутых спусках поддерживали стариков, на подъемах - вытягивали наверх.
       Вопросов не задавали - знали, придет время, и Моисей все сам объяснит. Только поначалу удивлялись, зачем Аарон с Махли их из постелей сразу пополуночи подняли. А сейчас, под утро, усталость не оставляла сил даже для простых мыслей. Ноги переступали сами собой, холодный воздух со свистом влетал в осипшие горла, резкий ветер вышибал слезы из глаз.
       Постепенно мутная пелена вокруг светлела, сквозь поредевший туман проступали стены узкого, не больше десяти локтей в ширину, ущелья, что уходили отвесно вверх и скрывались в клубящейся мгле. Красные днем, сейчас скалы выглядели бледно розовыми, словно истекшими кровью.
      В конце прохода показался свет, и вожди один за другим вышли на небольшую каменистую площадку. Моисей терпеливо дождался, пока из ущелья выступил последний сотник и привычно поднял руку:
      - Достойные вожди Израиля! Вчера вечером было мне видение. Явился Господь в клубах дыма, и трубным голосом провозгласил: 'Моисей, бери тотчас старейшин и веди тропой, что я тебе покажу. Когда под утро выйдете из розового ущелья, направляйся сразу к скале, что над уступом нависает. Там с первыми лучами солнца явлю я чудо своего могущества!'
      Вожди, все как один, повернулись к восходу, где темное небо набухло кроваво-желтой полосой. Все понимали: еще минут пять, и дневное светило разорвет ослабевшие объятия ночи, вырвется на свободу тысячами лучей.
      - Ждать недолго осталось, давайте пока помолимся милосердному Господу.
      Авиуд поймал взгляд Моисея и понимающе кивнул. Старая мелодия взлетела над горами. Вожди привычно обнялись, подхватили знакомый мотив. Слова унеслись к небу, где побледневший месяц с удивлением наблюдал за невиданным в здешних краях обрядом. Усталость и сонливость покидали людей, плечи расправлялись, гордо подымались головы. Будто и не было изнурительного перехода, будто спали всю ночь в уютных шатрах, а не брели в темноте.
      Крик Моисея перекрыл пение, рука взметнулась, указывая на утес:
      - Первый луч! Смотрите на место, где он коснется земли!
      Глаза вождей уставились на скалу, верхушка которой покраснела. Вот алая полоса поползла вниз, нежно поглаживая каждый каменный выступ. Черные тени набросились с двух сторон, подмяли под себя посланника солнца. Казалось, еще чуть-чуть и тьма одолеет, луч сжался в одну точку, но продолжал упорно опускаться по отвесной стене, словно острие небесного топора, рассекающего каменную сердцевину горы.
      Моисей внутренне усмехнулся. Не раз и не два он наблюдал за рассветом в этом месте. Тени двух соседних вершин заслоняли восходящее солнце, оставляя первым лучам лишь узкую полоску на скале. Кто-кто, а Моисей хорошо знал, в каком именно месте солнце коснется каменной площадки. Но пока головы вождей повернуты к скале, им кажется, что свет и тьма сошлись в схватке не на жизнь, а на смерть.
      - Уже недолго осталось, смотрите внимательно!
      Моисей перехватил поудобнее длинный посох так, что пасть разъяренного Нехуштана оказалась рядом с лицом вождя. Казалось, кобра наклонилась, готовясь к смертельному броску. Где-то он уже такое видел... Моисей мотнул головой, прогоняя наваждение. Потом, позже, будет время предаться воспоминаниям, а сейчас следовало завершить начатое дело.
       Солнечный клин находился уже в локте от земли, и Моисей внутренне сжался. Еще чуть-чуть, всего один миг, совсем немного, сейчас!
       Бронзовый посох с силой опустился на камень и внезапно провалился вовнутрь. Глаза вождей не отрывались от вдруг образовавшейся дыры в скале. Потому что не каждый день в горной пустыне увидишь, как прямо из скалы бьет столб воды в локоть высотой! Родник рассыпался тысячами струй, оседал мириадами капель на камнях, сверкал драгоценными самоцветами на фоне красной скалы.
       Вздох восхищения пронесся над толпой. Вода в пустыне означала жизнь, на ее поиски уходили долгие годы, каждый источник тщательно чистился и охранялся. Но чтобы вот так - прямо из скалы ударил столб живодарящей влаги - это было настоящим чудом!
       Вожди попадали на колени, хвалебная песнь взметнулась с новой силой. Глаза наполнились восторгом и благоговением. Даже те, кто до сих пор сомневались, смогли убедиться - Господь всемогущ. Добыть воду из скалы - это даже больше, чем прислать стаю перепелов прямо к израильскому стану, что случилось прошлой осенью. Нет, с таким Господом никакие беды не страшны и любым начинаниям успех уготован.
       Моисей облегченно вздохнул. Два года прошло с тех пор, как Иофор показал источник, спрятанный в скале. Двенадцать месяцев заняло составление плана, десять - строительство хитроумной запруды, что рассыпалась на части, стоило выбить замыкающий камень, являя свету искрящийся в рассветных лучах фонтан. А потом Моисей ждал подходящего момента. Еще три долгих месяца. Чтобы, наконец, сегодня явить вождям очередное подтверждение божественного могущества!..
      
    ***
      
       Поначалу Моисей даже обрадовался набежавшим тучам. Хоть немного от жары спасали, а то до лагеря еще часа два оставалось. Да и то, как сказать. Два часа - это налегке, а с таким грузом, как Моисей на спине тащил - все пять. К закату бы поспеть.
       Год прошел от памятной истории с родником, что чудесным образом забил из скалы. За это время вера израильтян опять пошатнулась, вот и приходилось ее снова укреплять. Вера - что роза капризная: если время от времени не поливать молитвами истовыми, не сдабривать чудесами новыми - зачахнет и на нет сойдет. Долгие месяцы Моисей провел за раздумьями, как бы веру неприхотливой сделать, на манер верблюжьей колючки. Которой ни зной дневной, ни стужа ночная нипочем.
       Крепко жалел израильский вождь, что в свое время не послушал мудрого Иофора и сотворил бога в образе змея. Израильтяне теперь каждому гаду встречному кланялись. А хуже всего, что и на других тварей заглядываться стали. Вон недавно узнал, что Авиуд начал теленку подношения приносить. Молодой бычок и вправду был хорош. Весь черный, с белой звездой на лбу, стройный и резвый. В Египте цены бы ему не было - тотчас нарекли бы Аписом и с самого рождения готовили бы в жертву синеволосому Пта. Но они же не египтяне, чтобы тельцу преклоняться!
       Моисей вспыхнул гневом, лицо покраснело, пальцы с силой вцепились в ношу на плечах. Нет, пора с Авиудом что-то делать, а то он по примеру жрецов египетских начнет власть на себя тянуть. Ничего, вернется Моисей в стан израильский, сразу управу на священника непокорного найдет.
       Не раз и не два Моисей во внутреннем мире с Мудрецом и Воином сходился, пока не утвердился во мнении, что Господь израильтян должен стать безликим и безымянным. Есть же такие, кто змей не боятся - так им и медноголовый Нехуштан нипочем. То ли дело, когда Бог облика одного не имеет: каждый себе его страшней и ужасней представит, чем любой художник в статуе изваяет.
       Правда, тогда другой вопрос возникает: как обряды совершать, кому жертвы приносить? Не может же народ просто верить внутри, ни образа Бога, ни следов его не лицезрея. Остаются, конечно, чудеса: морские волны, что расступились перед израильтянами, Елисавета, что исцелилась от смертельного укуса, перепела, которые шумной стаей прямо на стан опустились, родник, что из скалы сам по себе забил. Но память человеческая оказывалась недолгой, а хотелось бы чего-то постоянного. Только три месяца назад после одного из споров с Мудрецом, Моисея осенило: переписать израильский Закон на каменных плитах-скрижалях и явить еврейскому народу, как откровение Господне. Понятное дело, обставить честь по чести: с пылающей в ночи вершиной и громом с ясного неба. Потом вокруг святых скрижалей храм построить. Или пока они на одном месте не устроились, шатер-скинию соорудить.
      Глаза опять залило потом, и Моисей осторожно присел, стараясь поаккуратнее уложить ношу на землю. Три каменные плиты, размером с небольшой стол каждая, тихо стукнули друг о друга. Плечи отозвались благодарным облегчением, рукав смахнул крупные капли со лба, осторожно промокнул брови и протер глаза. Сразу стало легче дышать, мир вокруг вновь засиял яркими красками, и Моисей утомленно улыбнулся.
      Знал бы, что это настолько тяжело - взял бы с собой помощника. Но нет - пожалел, решил милость проявить. Еще одно наглядное доказательство, что вождь не может быть мягкосердечным.
       В остальном все шло замечательно. Резчик отлично справился, скрижали удались на славу. На трех плитах поместились все четыре десятка заповедей Израильского закона.
      Жаль, искусник-каменщик на свою работу полюбоваться не мог, ему бы наверняка понравилось. Не судьба...
       Моисей и сам сумел бы вырезать заповеди, но вот отколоть каменные плиты - ровные и плоские - только настоящим мастерам под силу. А так - за пять дней готово очередное подтверждение могущества Господа. Попробуй теперь усомниться кто, что заповеди не самим Богом-Яхве дарованы.
       Туч становилось все больше, небо затянулось до самого горизонта, вершины скрылись в гуще облаков. Прохладный порыв потрепал жесткие волосы Моисея. Вождь израильтян подставил лицо навстречу вихрю, щеки и шея с удовольствием откликнулись на свежие прикосновения ветра.
       Первая капля упала на лоб, лениво скатилась по носу, чтобы через миг затеряться в густой бороде. Настроение сразу поднялось: дождь в пустыню очень редко приходил. Моисей запрокинул голову, пытаясь поймать ртом летящие сверху капли. Мир вокруг быстро посерел, краски померкли, и даже красные скалы стали какими-то грязно-бурыми.
       Капли одна за другой припечатывали рыжую пыль, в воздухе стоял запах летнего дождя.
       Что же постояли и хватит, пора продолжать путь.
       Моисей взвалил каменные плиты на спину, плечи чуть поерзали, чтобы скрижали не давили так сильно. Первый шаг отозвался болью в спине, но потом тело приноровилось, и израильский вождь споро пошагал вниз.
       Стихия расходилась не на шутку. Моисей с трудом видел из-под скрижалей небо, но казалось, что облака еще больше почернели. До сих пор такого ни разу не случалось. Обычно дождик покапывал с полчасика, так что песок и на пол пальца в глубину не намокал. А сейчас под ногами неслись один за другим веселые потоки, кружа крохотными водоворотами мелки камешки. Рубаха промокла насквозь, и ветер больше не освежал, а пробирал до костей.
       Моисей ускорил шаг. Не нравилось ему, что дождь никак не хотел успокаиваться. Босые ступни громко шлепали по лужам, ручейки уже не казались невинными проказниками. Пару раз ноги соскальзывали с мокрых камней, но Моисей, не обращая внимания, быстро спускался по ложбине.
       Вода прибывала. Она поднялась до щиколоток, мутные ручьи с шумом несли вниз всю грязь, что скопилась на склонах за долгие годы. Моисей никогда не представлял, что в пустыне может быть столько воды. Дождь хлестал наотмашь, заливал глаза, влага скапливалась в резных ложбинах витых надписей, делая каменные плиты намного тяжелее. Уставшие пальцы отчаянно цеплялись за мокрые края, с трудом удерживая вмиг ставшие скользкими скрижали, но Моисей старался не останавливаться.
       Израильский вождь с удивлением отметил, что бредет уже по колено в потоке. Идти становилось все труднее: тягучая вода противилась каждому шагу, сильное течение сзади, наоборот, толкало изо всех сил.
      Ступня неловко опустилась на острую кромку каменного валуна, Моисей вскрикнул и отдернул ногу. Вторая нога напряглась, но тоже не устояла, и Моисей почувствовал, как падает на спину, а каменные плиты опускаются прямо на голову.
      В последний момент Моисей вывернулся, оттолкнул скрижали прочь. Вода чуть замедлила падение, но все равно плиты с глухим шумом ударили по каменному дну. Внутри все оборвалось: нет, только не это. Моисей подскочил, руки рванули наверх одну плиту - вроде цела. Вторую - в порядке. Третью - только край отколот. Волна облегчения пробежала по телу, и Моисей поневоле улыбнулся. А то он уже было испугался, что пять дней работы и жизнь одного человека оказались ни к чему.
      Тут только израильский вождь заметил, что стоит по пояс в воде, а ручей уже не шумит - грохочет громовыми раскатами. Течение все сильнее тянуло вперед, давило в спину, словно возмущаясь, что это странное двуногое существо до сих пор сопротивляется, не желает отдаться на волю быстрым волнам.
      Моисей чуть наклонился навстречу бушующему потоку, взгляд скользнул по берегам - пора выбираться из непонятно откуда взявшейся реки. Легче на душе не стало - глаза ни за что не зацепились: почти отвесные стены, разве только валун напротив мог стать временным убежищем.
      Одно утешало - скрижали в воде стали намного легче, иначе Моисей в жизни не перетащил бы их через стремнину. Вода яростно пузырилась у груди, пока вождь выталкивал одну за другой каменные плиты на огромный валун. Первая и вторая легли без проблем, а вот с третьей пришлось повозиться. Она несколько раз соскальзывала, и Моисей решил вначале забраться наверх самому, а потом уже подтащить последнюю скрижаль.
      Он неловко развернулся, держа плиту перед собой, и уже собирался спрятаться за валун, как набежавшая волна изо всей силы хлестнула по скрижали, словно ветер по развернутому парусу. Оглушительный удар опрокинул Моисея, поток с радостным ревом потащил побежденного человека вперед...
      
    ***
      
       Волна накрыла с головой, вода легко подхватила тело, водоворот закрутил щепкой вокруг камня. Глаза вмиг перестали видеть, скованный липким ужасом крик застрял где-то внутри. Моисей почувствовал, что тонет.
       Вождь израильтян с детства боялся большой воды. В местах, где он вырос, купаться было негде: Нил кишел крокодилами, а до моря - три дня пути на верблюдах. Моисей никогда не признавался, что в памятной схватке с египтянами по дну моря только потому не пошел, что знал - больше трех шагов не сделает, оцепенеет от ужаса. Понятно, что и плавать не умел: ни к чему это в пустыне.
       Ноги коснулись чего-то твердого, Моисей резко оттолкнулся, голова на миг вылетела из воды. Рот жадно хватанул воздух, глаза попробовали открыться, но струи хлестнули прямо по лицу, а поток опять потащил вниз. Тут только Моисей осознал, что до сих пор сжимает каменную плиту. Пальцы держали мертвой хваткой. В мозгу проносились обрывки мыслей: 'Отпустить?.. но ведь законы... другой не сделать...', а звериный инстинкт уже заставлял разжаться закоченевшие пальцы, ноги отпихивали плиту подальше. Стоило течению вновь накрыть Моисея с головой, как глупые мысли тотчас исчезли. Когда нечем дышать, не до переживаний горестных.
       Следующая вечность прошла в движении вверх-вниз. Оттолкнуться, вылететь, судорожно вдохнуть, уйти под воду. Опять и опять. С каждым разом становилось все труднее выныривать. А когда течение пару раз приложило Моисея спиной о торчащие на пути глыбы, он понял, что долго не протянет.
      Моисей не увидел, а скорее почувствовал, что рядом торчит верхушка валуна. Руки сами собой забили по воде, брызги полетели во все стороны, тело выгнулось дугой. До камня оставалось каких-то пол локтя. Моисей с силой ударил ногами по воде, выгнулся в струнку. Пальцы коснулись скользкой поверхности, оставалось лишь зацепиться покрепче и подтянуться, но поток уже разворачивал Моисея, пальцы соскальзывали, а течение волокло прочь.
       Глухая злоба поднялась внутри. Неужто опять? Выжить под палящим солнцем в пустыне, устоять под египетскими стрелами, только чтобы утонуть в бушующем потоке, невесть откуда взявшемся в Мадиамских горах? Нет, не бывать тому.
       Моисей рванулся в сторону, в этом месте ущелье никогда не было слишком широким, руки больно ударились об один камень, другой. Третий оказался подходящих размеров, и Моисей вцепился в него. Рядом тотчас забурлили потоки, брызги ударили в лицо, залили глаза и распахнутый рот. Моисей закашлялся и почувствовал, как его опять сносит.
       Внезапно внутри поселилось необычное спокойствие. Не осознавая, что делает, Моисей перестал сопротивляться, дал течению утащить себя вниз. Ноги нащупали валун на дне, колени надежно уперлись, Моисей рванулся вверх из воды. Руки цепкими лианами обхватили выступ над бурлящей рекой, с силой подтянулись, и Моисей завис на каменном уступе в локте над бушующей стремниной.
       Израильский вождь, словно нетопырь, висел вниз головой. Тело дрожало от холода. Ледяной ветер продувал насквозь, намокшая одежда тянула вниз, а зубы стучали, словно копыта жеребца по мощенной храмовой дороге. Но Моисей не обращал на это внимания. Только одно мысль била в голове тревожной молнией: 'Уцелели ли скрижали?'...
      
    ***
      
       В конце концов, Моисей отыскал все три плиты. Вернее то, что от них осталось.
       Утром следующего дня солнце светило вовсю, и ничего не напоминало о разыгравшейся накануне стихии. Целую ночь Моисей не мог прийти в себя. Он-то думал, что горную пустыню, как свои пять пальцев знает. Оказалось, что дикая природа способна и на такие сюрпризы!
       Пока одежда сохла на камнях, Моисей отогревался под жаркими лучами, подставляя спину и плечи палящему солнцу. Никогда еще не был Моисей так рад восходу дневного светила.
      Долина носила следы вчерашнего разгрома: тысячелетние валуны разбросаны по дну, словно папирусные свитки в мастерской нерадивого писца, повсюду потеки красноватой грязи, на каменных стенах ущелья - темные полосы, показывающие, куда доставала бушующая стремнина.
       Понятно, что и те скрижали, которые Моисей успел схоронить на валуне, яростный поток утащил за собой.
       Пришлось медленно спускаться по ущелью, оглядывая каждый плоский камень.
       В полусотне шагов нашлась первая скрижаль, точнее ее половинка. Вторая валялась чуть ниже. Моисей сложил их вместе, подумал минуту над тем, можно ли как-то исправить. Ничего путного в голову не приходило, и вождь израильтян, махнув рукой, отправился дальше.
       Вторая каменная плита нашлась через полчаса. Она лежала на дне ущелья, придавленная несколькими валунами поменьше. Сердце в груди гулко заухало, когда Моисей заметил торчащий светлый край. Один за другим камни отлетели в сторону, израильский вождь смел песок со скрижали. Вроде цела! Дрожащие руки подняли плиту вверх, поднесли к глазам. Радость наполнила Моисея - все же не зря искал. Улыбка появилась на лице, захотелось по-детски петь и орать. Израильский вождь счастливо припал носом к плите, как вдруг почувствовал, что скрижаль распадается прямо у него в руках. Он еще попробовал удержать, но незаметная трещина становилась все больше, и две половинки плиты с глухим шумом полетели вниз. Моисей дернулся, подставил ногу, одна из каменных плит больно шлепнула по ступне, но замедлилась и мягко опустилась на землю. Шипя от боли, Моисей наблюдал, как вторая половинка с гулким стуком ударяется о камень и разлетается на тысячи осколков.
       Только с последней скрижалью повезло. Правда, Моисею пришлось три раза пройти вверх и вниз, прежде чем он обнаружил каменную плиту на одном из склонов ущелья. Ее заклинило меж двух валунов, и, наверное, поэтому грозный поток не сумел расколоть на части. Зато полная песка и глины вода начисто стерла надписи на плите. Все равно настроение чуть улучшилось. С одной скрижалью можно было хоть что-то придумать, в то время как потеря всех означала полный провал.
       Одна каменная плита вместо трех. Десять лет назад неудача повергла бы в долгое отчаяние, три года тому - вызвала бы серьезное раздражение. Сегодня разум оставался спокоен. Вождь волновался перед тем, когда не знал чего ожидать. Теперь же, когда известно, что законы не уцелели, зачем терять время на глупые переживания?
       Моисей выбрал место в тени, чтобы солнце глаза не слепило да голову не нагревало, и погрузился в себя...
      
    ***
      
       Внутренний мир встретил сильным порывом ветра. На глазах тотчас выступили слезы, пришлось Моисею долго тереть, от рези избавляясь. А когда очи разлепил, едва не свалился от удивления.
       Вокруг, насколько хватало глаз, росли деревья. Да не какие-то кривобокие акации или пустотелые пальмы, а самые настоящие ливанские кедры из тех, что даже египетскому фараону не зазорно в подарок поднести. Крутые стволы пронзали небо, кроны раскидывались тенистым шатром. Глаза радовались обилию зелени, ноздри вдыхали густой и терпкий аромат, тело тешилось свежестью и прохладой. Хотелось обнять шершавые стволы, припасть к коре щекой, втянуть хвойный запах. Ковер из опавших иголок пружинил под ногами, и Моисей пожалел, что не может, как малый ребенок, всласть попрыгать по упругой подстилке.
       Негромкое покашливание вывело израильского вождя из восхищенного созерцания.
       Моисей радостно помахал рукой Мудрецу, и снова уставился на диковинный лес. Здесь было больше деревьев, чем во всех оазисах Мадиамского края, да что там - целого Египта.
       Седовласый старец улыбнулся в бороду, но тотчас вернул строгий вид.
       - Зачем звал, Моисей?
       Вождь вздохнул, кинул прощальный взгляд на зеленое великолепие и повернулся к Мудрецу.
       - Совет твой нужен, - голос звучал ровно и спокойно. Далеко в прошлом остались времена, когда Моисей заискивающе в глаза Мудрецу с Воином заглядывал. - Знаешь, небось, что я решил все законы израильские на скрижалях каменных вытесать. Чтобы даровать еврейскому люду, как откровение Господне.
       Черные глаза Мудреца ничего не выражали. Постороннему было не понять: то ли слушает, то ли просто так смотрит. Но Моисей знал - Мудрец каждому слову пристально внимает.
       - Вчера, во время паводка, поток бурный две плиты на части раскрошил. Да и третью так исцарапал, что ничего прочесть нельзя. Не знаю, как быть. Можно, конечно, плиты новые вырезать, но это недели три займет, не меньше. А мне сейчас каждый день дорог. Люди забыли о Господе, Авиуд израильтян подбивает тельцу кланяться. Остается на третьей плите снова законы начертать, но там от силы дюжина поместится. А у меня - четыре десятка заготовлено. Помоги советом, отче.
       Мудрец покивал, словно проговаривая про себя слова Моисея. Израильский вождь украдкой оглянулся на зелень за спиной и глубоко вздохнул. Сейчас Мудрец начнет вопросы задавать. Не бывало еще, чтобы старец совет напрямую давал. Каждый раз хотел, чтобы Моисей сам догадался.
      Мудрец и на этот раз не обманул ожиданий:
       - Объясни, зачем тебе так много заповедей?
       - Чтобы порядок соблюдался, чтобы каждый знал, как поступать следует.
       - Хорошо, тогда скажи мне, Моисей, три года назад приняли вы свод законов Израиля. Так?
       Вождь кивнул:
       - Так.
      - А сколько из них простые евреи помнят?
      Моисей на миг задумался:
       - Только 'око за око, зуб за зуб'.
       - Вот и я о том же. Зачем столько законов, если простые люди лишь малую их часть воспринимают? Не лучше ли написать всего несколько заповедей, но таких, чтобы каждого еврея от одного упоминания в дрожь бросало, а сердце быстрее в груди стучало? Подготовь только пять заповедей. Каждый их запомнит, и священникам будет легче в молитвах повторять.
       Моисей надолго задумался. Больше для вида, понимал внутри, что Мудрец правильно говорит. Но не гоже вождю со всем соглашаться, иногда показать надобно, кто здесь главный.
       - Думаешь, пяти хватит? Может, конечно, и так, но я для верности еще столько бы добавил. Первые пять заповедей для Господа, остальные - для людей. Что думаешь?
       - Многовато, на мой взгляд. Но ты - вождь, тебе виднее.
       Моисей больше не слушал. Как всегда в моменты, когда мысли неслись вперед под порывами попутного ветра, израильский вождь не слышал и не замечал ничего вокруг. Даже зеленые деревья перестали волновать. Только список из десяти заповедей, что проступал из темноты:
       - Перво-наперво о боге. Есть один Господь - Сущее мира всего.
      Мудрец вскинул бровь:
      - Ты уверен, что объяснить сможешь на счет сущего?
      Моисей только отмахнулся:
      - Какая разница. Что ты вопросы глупые задаешь, будто не знаешь, что простым людям мудрость не нужна? Им и простого понимания хватит. Я объясню просто: Господь - он везде вокруг, в каждой пылинке и в каждой капельке. А еще в горах, светилах, и в нас людях. Во всем, что в этом мире существует.
      Моисей вдруг посерьезнел:
      - Верю я, кому надо, тот поймет, что Господа внутри себя искать следует. Для таких и подсказку дам: возлюби Господа Бога всем сердцем, всей душей и всем разумением твоим.
      Израильский вождь быстро взглянул на Мудреца, но тот молчал и Моисей продолжил:
      - Дальше, чтобы истории с медным змеем и тельцом не повторялись, второй заповедью поставлю - не сотвори кумира. Здесь опять многими смыслами наполню: ни изображений, ни изваяний, ни описаний - ничего делать нельзя. Пусть каждый как хочет, так Господа и представляет. Непознанное - страшнее всего.
      Моисей на миг умолк, потом тряхнул головой:
      - Раз нельзя изображать, пусть и не болтают о Господе, где попало. Так и напишу - не произноси имя Бога всуе. Пусть ценят каждый момент, когда с Господом общаются.
      Тут вмешался Мудрец:
      - Моисей, сделай одну особую заповедь. Чтобы люди хоть иногда отдохнуть могли. А то многие себя непосильным трудом изнуряют, изо дня в день работают не разгибаясь. Сам ведь знаешь, еще по армии египетской, что солдат без отдыха - не боец бесстрашный, а мишень бессильная. Прикажи, чтобы народ израильский раз в неделю все дела в сторону откладывал и целый день только...
      - ... Господа славил, - подхватил Моисей. - Хорошо, будь по-твоему, четвертая заповедь - помни день субботний .
      Взгляд Моисея затуманился, мысли бродили далеко-далеко:
      - Еще нужно так сделать, чтобы простые израильтяне во всем старейшин и патриархов слушали. Только как бы написать по-хитрому, чтобы никто в этой заповеди не сомневался?
      Глаза израильского вождя засветились, морщины исчезли со лба, на устах заплясала улыбка:
      - Придумал! Чти отца и мать! А уж старейшины постараются, разъяснят, что отцы - это и патриархи, и сотники, которых уважать тоже следует.
      Капризное вдохновение, бабочка-однодневка, что, бывало, днями скрывалась неведомо где, на этот раз не исчезало, а кружилось веселым танцем, рождая новые и новые идеи. Моисей чувствовал, что сейчас любое дело окажется по плечу. Даже если придется перевернуть весь мир - он справится.
      - Дальше все просто. У мудрых египетских жрецов бог Анубис умершим душам сорок вопросов задавал, чтобы определить, насколько человек при жизни грешен был. Возьмем четыре самых важных и в запреты переделаем. Что получится? Не убий, не прелюбодействуй, не укради, не лжесвидетельствуй!
      Лицо Моисея светилось счастьем:
      - Всё, девять заповедей есть, десятая должна быть особенной.
      Улыбнулся и Мудрец:
      - Ты прав, пусть последнюю заповедь каждый израильтянин крепче всего запомнит.
      Моисей, не слушая, размышлял вслух:
      - В девяти заповедях чего-то не хватает. Они настолько просты и очевидны, что грешников в народе израильском не так много будет. А это плохо, невинными людьми управлять тяжелее. То ли дело, когда на душе вина висит. Тогда и глаза не так прямо смотрят, и голова не так гордо поднята, а главное - мысли глупые в голове не рождаются.
      Да, сегодня явно был его день. Моисей радостно тряхнул кудрями:
      - Есть! Так и поступим: запретим не только действия, но и мысли греховные! Думы быстрые куда труднее в узде держать. Поэтому десятой будет заповедь - 'не желай ни дома, ни жены и ни имущества ближнего твоего'. Тем самым каждый израильтянин хоть раз, но согрешит!
      Моисей замолчал, явно довольный собой. Он надменно посмотрел на Мудреца, ожидая похвалы. Но тот вдруг посерьезнел и сказал:
      - Все хорошо, но как же самая главная заповедь?
      - Это какая еще?
      - Возлюби ближнего, как самого себя.
       Моисей поглядел на Мудреца, словно на малое дитя, покрутил печально головой, мол, совсем старик из разума выжил, но отвечать ничего не стал...
      
    ***
      
       Моисей весело напевал, постукивая руками по бедрам. Вот что значит правильный настрой - и часа не прошло, а все заповеди готовы. Мудрец его веселья не разделял, почему-то хмурился, да головой покачивал. Но израильский вождь не обращал внимания на выбрыки старика, мало ли что на склоне лет примерещится.
       - Посоветуй-ка лучше, как заповеди израильтянам представить? Может, удастся и расколотые плиты для этого использовать. Зря, что ли резчик над ними столько корпел?
       Мудрец не ответил. Моисей подождал пару минут для приличия и опять окликнул старца:
       - Так что, подскажешь, как быть?
       К его огромному удивлению, Мудрец отрицательно помотал головой:
       - Нет, Моисей. В последнее время все представления у тебя кровью заканчиваются. Нечего мне советовать, если не хочу, чтобы невинные люди опять пострадали.
       Моисей вдруг широко улыбнулся:
       - А ведь это мысль! Я же так одним махом и законы израильтянам подарю, и от Авиуда избавлюсь!
       Моисей похлопал Мудреца по плечу:
       - Спасибо за подсказку, отче. Как там Воин говаривал? Лидер - как молния: куда ударит неизвестно, но бьет всегда насмерть.
       Мудрец вдруг сник, плечи понуро склонились, и только глаза оставались, как всегда, пронзительно черными:
       - Нет, не тому я тебя научить пытался. Да, видно, никакой из меня учитель, раз все одним боком оборачивается. Даже когда советовать ничего не хочу, ты, Моисей, из моих слов свои выводы делаешь. А что дальше будет? Трижды ты по-крупному собирал людей на месте Истины. И чем все заканчивалось? В первом споре - Шаллум погиб, после изгнания Аарона - семеро сынов Кефрона полегло, когда Нехуштана являл - полтора десятка помощников из гор не вернулось. Завтра собираешься в четвертый раз народ созывать, и я даже подумать боюсь, чем все обернется!
       - Знаешь, ведь, что вождь должен уметь и жестоким быть. В следующий раз увидишь...
       - Нет, Моисей, следующего раза не будет. Мы больше не встретимся. Я в этом мире не для того поставлен, чтобы кровь людскую проливать. Все, что можно было, я тебе передал. Как знанием тем распорядишься - дело твое. А теперь - прощай!
       Моисей остолбенело глядел на Мудреца. За последние годы израильский вождь привык, что жители внутреннего мира покорно подчинялись ему. И вдруг такой бунт! Но больше всего бесило Моисея, что он чувствовал себя совершенно бессильным. Как остановить выжившего из ума старика? Как вернуть назад? Моисей подскочил, попробовал схватить Мудреца за плечо, но пальцы лишь рассекли воздух. От осознания беспомощности, хотелось яростно вопить и крушить все вокруг, но Моисей лишь закричал вслед удаляющемуся старику:
       - Мудрец, если думаешь, что я без твоей помощи не обойдусь, то серьезно ошибаешься. Я уже не тот желторотый юнец, который по каждому поводу за советом бегал...
       Мудрец шел прочь, голова гордо смотрела вперед, ветер шевелил седые космы. Моисей пожал плечами и отвернулся полюбоваться на кедровую рощу.
       От одного взгляда дыхание перехватило, а внутри поднялся тяжелый комок: мир вечнозеленых красавцев исчез, а вместо него до самого горизонта простиралась кровавым ковром бескрайняя каменистая пустыня...
      
    ***
      
       Махли на месте не оказалось, пришлось идти в шатер к Аарону.
       Брат Мариам встретил улыбкой:
       - Как ты, не сильно в горах промок?
       Моисей только скривился в ответ, да рукой махнул, мол, чего уж там.
       - А что со скрижалями, получились, как задумывал?
      После памятной истории со спасением девушки, укушенной коброй, Аарон сильно изменился. Месяц в пустыне не пропал даром. Юный израильтянин женился на Елисавете, которая родила ему сына Елеазара. Судя по округлившемуся животу жены, второго ребенка ждали месяца через два. Аарон выбросил высокие сандалии и ходил, как все - босиком. Лицо каждое утро сияло гладковыбритыми щеками и подбородком, даже прыщи сами собой исчезли. (Вот, что любовь с людьми делает!) В глазах поселилось уверенное спокойствие из тех, что приходят с прожитыми годами. В движениях исчезла резкость, а речь сделалась медленной и рассудительной.
       Моисей больше ничего не скрывал от Аарона. Брат Мариам и сейчас, случалось, спорил, но делал это серьезно и неторопливо. Моисей внимательно слушал и зачастую соглашался. Но если вождь израильтян стоял на своем, Аарон покорно кивал и брался за дело. Зато новые идеи у брата Мариам почти не появлялись, наверное, исчезли вместе с энергией юности. Но это ничего, на выдумки Моисей и сам был горазд, а вот верных людей никогда не хватало. Так что вождь израильтян давал юному помощнику самые сложные поручения. Зато с Махли юный израильтянин так и не поладил. Видать, до сих пор не простил унижения, случившегося три года назад в пустыне.
       Аарон ждал ответа на счет скрижалей, Моисей не стал тянуть:
       - И да, и нет. Сделал три, а донес - пять. Две плиты горный поток на половинки расколол.
       - Может, склеить удастся?
       - Аарон, представляешь себе заповеди всемогущего Господа, что пополам треснули?
       Юноша печально вздохнул, а Моисей, наоборот, улыбнулся и ободряюще хлопнул по плечу:
       - Ничего, у меня как обычно план есть. Иметь всего десять заповедей не так уж и плохо.
       Моисей поведал о разговоре с Мудрецом во внутреннем мире. Вернее о первой части разговора.
       - Сам видишь, как в итоге все удачно складывается. Теперь стоит позаботиться о представлении, что людей простых потрясет и заставит этот день навсегда запомнить. Елей на вершине дождь смыл, да и пылающая гора уже такого ужаса не вызовет. Поэтому по-другому поступим. Одним ударом две проблемы решим: заповеди огласим и от последователей Авиуда избавимся. Они ведь наверняка перед закатом у тельца соберутся, так? Поэтому бери-ка верных левитов и...
       Юный израильтянин молча слушал, в серьезных глазах отражалось понимание. Моисей даже обрадовался, что поручает это дело именно Аарону, а не, скажем, Махли. Тот тоже молча выслушивал бы приказ, но смотрел бы укоряющим взглядом, как тогда на месте Истины, протягивая хопеш над плачущим Шаллумом. Старый Сотник так и не привык, что жестокость уместна не только на войне.
       - Никого не жалеть. Ты все понял, Аарон?
       - Да, Моисей. Бить ножом сзади в основание черепа, чтобы ни капли крови не выступило. - Верный помощник помолчал и добавил: - А если там, кто из патриархов окажется?
       - Я же ясно сказал: никого не жалеть.
      В глазах Аарона тенью мелькнуло злорадство. Не произнеся больше ни слова, он коротко кивнул и выскользнул из шатра...
      
    ***
      
       Через час, когда солнце готовилось опуститься за горизонт, Моисей стоял перед израильским народом на месте Истины. В который раз за долгие годы? В десятый? Двадцатый? Сотый?
       В прошлом остались волнения перед каждым выступлением, когда лицо гримасой искажалось, а голос противно пищал, словно у юнца прыщавого. Постарел и сам Моисей: лоб избороздили морщины, черную смоль бороды прорезали седые нити, взгляд налился непреклонной решительностью. Ни один израильтянин не выдерживал давления тяжелых глаз, тотчас отворачивался в сторону.
       Сейчас все ждали, что вождь скажет, вернувшись со священной горы. Гадали: удалось в уединении с Господом поговорить или нет? Что нового принес, что за плиты перед ним лежат. А главное, что за насыпь сзади высится, белыми простынями укрытая.
       Моисей начал медленно и тихо. Израильтяне напряглись, прислушиваясь, утихли все разговоры, над местом Истины повисла мертвая тишина. Куда уж мертвее...
       Только негромкий голос звучал неторопливым ручейком:
       - Семь дней я провел на горе. Семь дней старательно записывал все, что Господь говорил, чтобы святое слово избранному народу донести. Пять десятков законов на трех скрижалях каменных! Наставления, как израильтянам следует Богу служить, чтобы милости его никогда не терять.
       Моисей вдруг умолк. Суровый взгляд скользнул по лицам в первом ряду, израильтяне один за другим отвели взоры.
       - А что вы здесь без меня устроили? - крик прорезал ночную тишину. - Тельцу какому-то поклонялись? Жертвы ему приносили, вместо того, чтобы Господа славить! И это после всего, что он для народа израильского сделал!
       Евреи понурились, головы опустились, взгляды уткнулись в песок. Моисей возвысил голос, он-то знал, что это только начало:
       - Что забыли, кто нас из Египта вывел? Забыли, кто вел столбом дымным днем и столбом огненным ночью? А где бы мы были, не заставь Господь расступиться море перед израильскими отрядами? Кто даровал чудо избавления от гадов пустынных? Кто наслал стаи перепелов, когда мы и дети наши от голода страдали? По чьему велению прямо из скалы забил родник? А вы вместо того, чтобы Господа благодарить, тельцу какого-то возносили!
       Лицо Моисея раскраснелось, голос хлестал по потупленным израильтянам.
       - Так сколько еще будем испытывать терпение всемогущего Бога?
       Вождь подхватил два обломка каменной плиты, затряс ими перед толпой:
       - Смотрите, стоило мне приблизиться к лагерю, как две скрижали лопнули пополам! Насколько нужно повязнуть в грехе, чтобы даже каменные плиты не выдержали!
       Моисей с силой кинул скрижали оземь, каменные плиты жалобно стукнулись, сотни осколков разлетелись по сторонам, поднимая фонтанчики пыли.
      Вождь израильтян сник, словно растеряв весь гнев вместе с разбитыми скрижалями. Плечи опустились, взор сделался совсем грустным, слова вырвались тихим стоном из груди:
      - Почему, ну почему, не слушаете голоса разума? Зачем накликаете гнев Господень на себя?
      Моисей тяжело дышал. Израильтяне отводили глаза, боялись взглянуть в полное страдания лицо вождя.
      Пронесся порыв ветра, на небе, откликнувшись, занялись ярким пламенем облака. Заходящее солнце зацепилось последними лучами за горные вершины, словно желая досмотреть, чем закончится жестокая проповедь. Где-то высоко пылал холодным огнем терновый куст, вдалеке за горами иступлено бился о берег морской прибой, за безжизненной пустыней катил волны Великий Нил. А здесь, в кроваво-красном мире угасающего дня царило неживое оцепенение. Все замерли, никто не решался шелохнуться. Только тысячи взглядов бесшумно блуждали туда-сюда, на миг останавливаясь на Моисее, и тотчас виновато устремляясь дальше.
       Внезапно вождь помрачнел, голова поднялась, лицо окаменело, словно Моисей принял твердое решение. Голос зазвучал ровно и бесстрастно.
       - Что же, вы дождались. Господь покарал неверных, поразил небесным огнем, что следов не оставляет. Сжег души изнутри, бренных останков не потревожив.
       Рывок, и белая ткань слетела с холма за спиной Моисея. Толпа ахнула и отступила на шаг.
       - Этого вы хотели? - крик ударил наотмашь. - Хорошо, имейте, что заслужили!
       Моисей резко указал на сваленные в кучу тела. Человек двадцать, а то и тридцать. Неподвижных. Бездыханных. Мертвых. Аарон и левиты выполнили приказ. Не пожалели никого из тех, кто в пустыне служил тельцу.
       Израильтяне оцепенели, застыли неподвижными статуями. Кровь отхлынула, лица побледнели, и Моисею вдруг показалось, что вокруг - подземное царство Осириса, а он сам - шакалоголовый Анубис, что взвешивает сердце каждого израильтянина. И задает при этом вопросы из Книги Мертвых: 'Убивал ли ты? Крал ли? Прелюбодействовал? Давал ложное свидетельство? Желал жены ближнего своего?'. Сердца тяжелые, полные грехов - все, как одно, перевешивают перышко богини правды. А раз так - нечего щадить грешные души.
       Взгляд Моисея полыхнул недобрым огнем:
       - На колени, нечестивцы! Благодарите Господа, что не испепелил вас на месте.
       Люди одновременно попадали на колени, взметнулось облако мелкой пыли, песчинки зависли в воздухе дрожащим маревом. Казалось, земля задымилась от прикосновения грешных тел.
       - С самого утра молю Господа, чтобы милость явил. Убеждаю, что израильтяне - боголюбивый народ, и от Господа отвернулись не со зла, а от помутнения рассудка. Что слабы духом оказались, вот и поклонялись идолам поганым да тельцу золотому.
       Последние лучи раскрасили висящую пыль багряными красками, казалось, небо истекает кровью. Моисей возвышался темной громадиной на фоне яркого заката, только волосы сияли огненным ореолом. Казалось, не человек, а сам всемогущественный бог обращается к остолбеневшим израильтянам:
       - Долго, очень долго Господь и слышать ничего не хотел. Но упорство и настойчивость истовых молитв смягчили суровое сердце. Даровал нам Господь еще одну возможность доказать свою верность и преданность. Сотворил из ничего третью скрижаль с десятью законами. Самыми важными из всех. Если поклянемся исполнять эти заветы, Господь не будет держать зла на еврейских людей.
       Каменная плита взлетела над головой так, чтобы каждый мог видеть. Кровавые отблески тотчас заплясали по краям.
      - Завтра же построим скинию собрания, где будет храниться священная скрижаль со святыми заповедями. И не дай вам Бог, разгневать Господа еще раз. Та же участь будет ждать, что и...
      Моисей обернулся, намереваясь отработанным жестом указать на покаранных отступников, как вдруг умолк на полуслове. Кровь ударила в голову, ноги внезапно ослабели, он едва не осел на землю. Пришлось собирать всю волю в кулак, сцеплять зубы и заканчивать жестокую проповедь.
       Слова вылетали сами собой, руки потрясали единственной сохранившейся скрижалью, но Моисей уже ничего не видел и не слышал.
      Только в ушах все звучал приказ, отданный Аарону: 'Никого не жалеть'. А перед глазами стояла ужасающая картина: груда мертвецов, из которой лучи заходящего солнца выхватывали до боли знакомую трехпалую руку...
      
    ***
      
       Каждое утро солнце вставало на восходе, чтобы вечером зайти на западе. Одно и то же изо дня в день. И никто не подозревал, что у светила была тайная мечта: хоть раз нарушить привычный ход событий, остановиться на несколько часов посреди небосклона да разглядеть получше те места, над которыми ежедневно проносилось в бешеной спешке. Каждое утро солнце торопилось побыстрее добраться до самой высокой точки, чтобы, замерев на месте, полюбоваться на пески, золотящиеся под яркими лучами, пожеманничать в слепящем отражение на морской глади, понежиться в зеленой свежести пальм в оазисах. Но каждый раз случалось, что, сгорая от нетерпения, светило разгонялось сверх меры и проносилось через зенит. А потом с размаху летело вниз, понимая, что остановить падение - дело еще более немыслимое, чем замереть на пике. Солнце сокрушенно вздыхало и покорно готовилось ко сну, чтобы на следующий день снова попытаться исполнить заветную мечту.
       Моисей все ждал и ждал, когда ученик заговорит, но тот упорно хранил молчание. Пришлось самому начинать.
       - Смотри, Осия. Как каждому человеку следует иметь цель высокую, так и весь народ должен знать, зачем живет. Иначе сами начнут искать, побредут каждый в свою сторону, и тогда вместо одного народа толпа появится. А толпой управлять - совсем непросто. Поэтому лучше придумай цель для людей. Как я тогда объявил, что после остановки у горы Хорив, будет ждать нас путь в землю Ханаанскую, которую сам Господь для народа израильского приготовил.
       Осия сидел неподвижно, глаза смотрели в пустоту. Но такое уже случалось, и Моисей спокойно продолжал, полагая, что ученик скоро очнется.
       - Помнишь, в первой заповеди мы разбирали, что, желая правильно, нужно цель делать высокой, но достижимой. И еще - по времени ограниченной. Цель же для всего народа тем отличается, что ей достаточно только высокой быть. Пусть люди верят, что если не они сами, то дети и внуки смогут достичь. Отсюда первое знание - дай людям цель высокую.
       Руки Осии беспокойно барабанили по коленям, но ученик упорно не произносил ни слова.
       - Дальше, надобно, чтобы каждый ту цель хорошо помнил. Поэтому используй слова самые простые. Три слова - хорошо, пять - неплохо, семь - многовато. Если еще больше выходит - ищи другие слова, чтобы цель выразить. Тебе придется их по несколько раз на дню повторять, чтобы каждый запомнил, чтобы и ночью разбуженный, сумел без запинки повторить.
       Моисей искоса взглянул на ученика, не очнулся ли, и продолжил:
       - Посмотри на заповеди. Если не считать последней, то самая длинная - первая заповедь. Не имей других богов, кроме Господа. Целых шесть слов. Вот увидишь, первую заповедь люди куда хуже помнить будут, чем короткие 'не убий' и 'не укради'. Но самым большим подводным камнем окажется последняя заповедь.
       Ну, здесь-то ученик уже должен отреагировать? Хоть взгляд запрокинуть, последнюю заповедь вспоминая. Нет, ничего, Осия упорно разглядывал что-то на песке. Ладно, Моисей с другой стороны зайти попробует:
      - Та заповедь, если помнишь, так звучит: не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего. Там не то что семь слов, а целых семь предложений!
      Моисей ждал, что ученик задаст вопрос, который сам просился: зачем?, но тот так и сидел в землю уставясь. Пришлось израильскому вождю самому спрашивать и отвечать:
      - Десятая заповедь специально такой была создана, чтобы люди о ней забывали, а потом на богослужениях вину свою чувствовали. Помнишь, мы уже говорили, что грешниками куда легче управлять. Потому, когда законы для своих людей пишешь, всегда один или два добавь, что исполнить никто не сможет. Очень в будущем пригодятся.
      Осия все сидел и барабанил по коленям. Ни разу еще не случалось, чтобы Моисей сам говорил, а ученик только слушал. Неужто так и не скажет ничего?
      - Вот тебе второе знание заповеди 'Найди слова простые для цели высокой!'.
      Нет, так дело не пойдет. Если и сейчас не очнется, придется хватать за плечи, тормошить, разбираться, что такое с учеником происходит. Или вниз к Аарону бежать? Может, выяснил, что так Осию за последние дни изменило?
      - А теперь третье. Дай людям не мудрость, но понимание. Простые люди хотят простых ответов. Некогда им над сложными вопросами головы ломать. Мудрость - для избранных, простое объяснение - для всех. Знаешь, как в свое время...
      Тут Осия глубоко вдохнул и, наконец-то, поднял взгляд.
      - Учитель, а мы двенадцатую лидерскую заповедь еще сегодня разберем?
      Ну, слава Богу, а то Моисей заждался уже. Израильский вождь даже не обратил внимания, что Осия впервые перебил учителя. Вместо того старик улыбнулся:
      - Думаю, что да. Тем более - она короткая совсем. Так что до заката управимся.
      Зато второй вопрос заставил израильского вождя вздрогнуть.
       - Учитель, а видели ли вы еще Мудреца?
       Моисей удивленно вскинул голову. С чего это Осия такое спрашивает? Израильский вождь осторожно сказал:
       - Нет, с тех пор встречаться не доводилось. Он выполнил свое обещание - никогда больше не появлялся.
       - А вы потом не жалели о размолвке с ним?
       - Нет, мне для общения во внутреннем мире вполне Воина хватало.
       Моисей ответил не задумываясь, но серая тоска вдруг сжала сердце, и на глаза неожиданно навернулись слезы...
      
      
      
      Глава Двенадцатая. Помни о людях вокруг!
      
      
    И назвал Моисей Осию, сына Навина, Иисусом.
      
    Книга Чисел, гл.13, 17
      
    И Иисус, сын Навин, исполнился духа премудрости, потому что
    Моисей возложил на него руки свои, и повиновались ему сыны Израилевы
    и делали так, как повелел Господь Моисею.
      
    Книга Второзакония, гл.34, 9
      
      
       Вода в горную пустыню приходила не только во время паводков. Каждое утро она клубилась туманом, пеленая вершины в причудливые коконы. Кроме дождя, бывало, в горах выпадал снег. Правда, случалось это еще реже, и тогда малые горы завистливо поглядывали на высоких сестер, вздыхая, что им-то никогда не иметь таких замечательных свадебных платьев. Одно утешало - праздник длился недолго, дня два-три от силы, потом снег сходил, открывая привычные красные склоны. Но больше всего воды скапливалось в трещинах и расщелинах по ночам. Когда влаги становилось совсем много, она выступала на поверхность, и тогда все видели, как скала плачет по давно ушедшим красоте и молодости, когда недра ее были дном огромного океана, а вокруг воды было больше, чем во всех ручьях, реках и озерах мира.
      К тому же скалы славились своей крепостью. Даже неутомимому ветру требовались долгие столетия, чтобы отшлифовать острые грани, сделать приятными на ощупь. А то вначале, когда горная гряда только вынырнула из пучины, совсем плохо было. Куда не сунься, везде бока царапались об острые, как бритва, хребты.
      Но несмотря на твердость старого базальта, влаге с морозом иногда удавалось отколоть часть скалы, что падала вниз, разлетаясь на сотни мелких осколков. Редко, но удавалось.
      Два человека сидели в тени одного из таких валунов.
       - Только что, Осия, мы разобрали десять заповедей Господа нашего. А смог бы ты без запинки все лидерские законы рассказать?
       Осия пристально посмотрел на учителя, и взгляд этот опять не понравился Моисею. Надо бы Аарона поторопить, чтобы с письмом не тянул. С заповедями побыстрее разобраться, и Осию вниз послать.
       Но ответ ученика был кроток, как обычно, и совсем не вязался со странным взглядом:
       - Хорошо, учитель.
       Осия на минуту закрыл глаза и начал перечислять:
       - Первая заповедь, 'Желай правильно', говорит, как правильно цели ставить, как хотеть так, чтобы не ослепнуть от желания своего. Вторая заповедь, 'Действуй', о том, что между пассивным размышлением и действием всегда второе следует выбирать. Третья заповедь 'Познай Силу и Слабость' рассказывает, что в каждом человеке Сила и Слабость заключены, а еще, как важно и то, и другое вместе использовать. Четвертая...
       - Остановись, Осия.
       Ученик удивленно развернулся к Моисею: неужто не то сказал? Вождь израильтян только улыбнулся ласково да головой покачал успокаивающе, мол, все верно.
       - Хочу с тобой, Осия, вначале поговорить о заповеди двенадцатой, а потом уже по остальным пройтись. Заповедь та звучит 'Зри смысл сокрытый' и сообщает, что учиться мы постоянно должны. Каждый день и каждый час. Потому что в двенадцати лидерских заповедях не один смысл спрятан, а превеликое множество. Берешь самый простой закон, кажется тебе, что понял уже все, постиг все тайны, а он к тебе - раз, и другой стороной поворачивается.
       Моисей улыбнулся притихшему ученику:
       - Что, не ясно? Ничего, сейчас на примере объясню. Вот скажи, помнишь историю из восьмой заповеди?
       - Той, что 'Решай проблемы сразу'? Конечно, помню.
       - Так вот, в заповеди этой еще по крайней мере три смысла спрятано. Сам суди. Тогда пришлось мне против своей воли казнить достойного резчика Шаллума, чтобы авторитет Аарона не подрывать. Знание, которое отсюда следует - 'Уважай, что дал'. Потому что нет ничего хуже, чем обида людей, когда отбираешь то, к чему привыкли и за свое почитают. Отсюда же - 'Семь раз подумай, один - дай'. А третье знание - 'Хочешь что-то поменять - устрой людям представление'. Кстати, такое же знание и из следующей - девятой заповеди вытекает. Помнишь, как я тогда идею о едином Господе, за одну ночь всем израильтянам внушил.
       На лице Осии застыла та же маска, что и все последние дни. Взгляд потух, по челу заблуждала далекая улыбка. Но на этот раз не пришлось окликать ученика, он сам поднял голову и спросил:
       - Так что в любой-любой заповеди намного больше скрыто, чем мы разбирали?
       - Именно так, Осия. А теперь подумай и расскажи, что сам в лидерских заповедях видишь.
       Молодой израильтянин задумался лишь на миг:
       - В третьей заповеди очень много говорится о важности учителя, который для становления лидера необходим. Наверняка там смысл сокрыт 'Ищи учителя'. В той же истории рассказывается, как заставить, тех, кто себя потерял, опять радости жизни ощутить. Я бы назвал это знание - 'Верни вкус к жизни'. Мы это, правда, потом это еще раз проходили в девятой заповеди 'Используй Высшую Силу'.
       - Замечательно! - просиял лицом израильский вождь. - Отлично у тебя выходит. Попомни мои слова: придет время и быть тебе, Осия, вождем всему народу израильскому.
       Моисей не подозревал, что и дня не пройдет, как его пророчество сбудется.
       Осия разрумянился, мысли его летели вперед, и он вовсю несся за ними:
       - А еще эти две заповеди на примерах объясняют, как точку опоры в человеке искать. Зато пятая заповедь 'Используй Силу Людей' показывает, что к точке опоры неплохо еще и рычаг иметь. Самым лучшим рычагом твои помощники служат...
       - Постой, постой, Осия. Не беги так быстро. Похоже, мне, старику, за тобой уже не поспеть.
       Молодой вождь благодарно взглянул на Моисея, и у того отлегло от сердца. Но червь сомнения, что грыз изнутри, так и не успокоился. Чтобы окончательно развеять сомнения, следовало получить информацию от верного помощника:
       - Ладно, пока хватит. Сейчас, сбегай в лагерь к Аарону, может у него уже ответ на вчерашнее послание готов. Потом дальше скрытые смыслы разбирать будем.
       Минутное расслабление исчезло без следа, тревога опять сжала сердце учителя медным обручем: ответный взгляд Осии грозил прожечь ненавистью насквозь...
      
    ***
      
       Рыжая пыль на вершине привыкла, что бродяга-ветер не оставлял ее в покое ни на миг. Любимым занятием вихря было подкинуть горсть песка повыше, развесить в воздухе, наподобие утреннего тумана. Оседать потом приходилось часа по два, теплые потоки, что струились вверх от земли, подолгу не давали опуститься. Или еще нравилось ветру притащить сухих листьев из далекой долины и катать их в порохе, пока не превратятся в бурые комочки. Но больше всего пыль любила, когда ветер начинал рисовать ею затейливые узоры на камнях. Бывало, что приходящие на вершину люди находили голыши с каким-то чудными иероглифами и потом долго цокали языками, дивясь близости мудрых богов. Может потому с давних времен почитали местные племена гору Хорив за священную.
       Но сегодня солнце катилось к закату, а ветер развлекался лишь тем, что крутил два вихря из песка. Один, побольше, у ног сидящего на земле Моисея, второй, поменьше, перед стоящим Осией.
      - Учитель, можно я вместо того, чтобы вниз бегать, расскажу, что знаю о смысле сокрытом?
      Брови взметнулись изумленными дугами, но лишь на миг. Лицо Моисея опять ничего не выражало:
      - Ладно, Осия, давай послушаем твою историю.
      Молодой человек впился взглядом в учителя, кулаки сжались так, что костяшки выступили белыми бурунами на загоревших кистях, но голос прозвучал твердо:
      - 'Готовь место новому вождю. Имя ему - Иисус', - Моисей резко поднял голову, глаза странно блеснули, но лишь на миг. Осия был готов поклясться, что на дне темных очей патриарха мелькнул страх. Вот как? Далее молодой вождь продолжал намного решительнее. - И еще: 'Остановись. Разузнай о родителях'.
      Моисей медленно заговорил. Он аккуратно выбирал каждую фразу, словно на суде Богов, чтобы лишним словом невзначай не прогневить грозных судей:
      - Это тебе, Аарон, рассказал, да?
      Осия только усмехнулся, да шрам старый потер.
      - Намедни просил ты, Моисей, о родителях поведать. Но тогда не был я еще готов просьбу твою исполнить. Зато сейчас, когда даже к Аарону с вопросом обращаешься, почему не уважить старика?
      Насмешка сквозила и в загнутых уголках губ, и в мелких морщинках, что лучиками вспыхнули вокруг глаз Иисуса. Под ледяным пронизывающим ветром Моисею вдруг стало жарко, капельки пота, не смотря на мороз, блеснули самоцветами на лбу:
      - Во что ты играешь, Осия?
      Ты гляди, даже непочтительное обращение старый вождь воспринял, как само собой разумеющееся!
      - Играю? Что ты, учитель. Какие игры. В девятой заповеди ты хорошо показал, чем игры с вождем могут закончиться, шестерых верных помощников Аарона обезглавив. А в десятой заповеди поведал об искусных мастерах, что колонну с Нехуштаном в бронзе вылили. А также о преданных слугах, что гонгами медными на склонах горы Хорив гремели да разлитое масло на вершине поджигали. Правда, забыл добавить, что с ними потом сталось. Только, что в лагере израильском их больше никто не видел. Они, само собой, перед работой обет молчания давали, но разве тебе этого достаточно? А ну как кому из них пиво хмельное или вино забористое на склоне лет язык бы развязало? Ты же все наверняка делаешь, Моисей, все ходы наперед просчитываешь.
      Лоб вождя рассекли три глубокие морщины:
      - А ты, я гляжу, поумнел, Осия. Только к чему этот тон насмешливый...
      - Нет, Моисей. я уже не Осия, - еще вчера перебить учителя показалось бы верхом неуважения. Но сегодня был особый день. - Ты сам нарек меня Иисусом. Теперь я куда больше, чем просто Спаситель. От Аарона всем мужам израильским ведомо, что с горы должен спуститься Господь - Спаситель . Иисус сын Навина ! Ты ведь так в первом послании передал?
      Моисей пытался выглядеть спокойным:
      - Но ты же знаешь, что вторым письмом велел я Аарону остановить приготовления.
      Осия-Иисус громко засмеялся:
      - Удивляешь, Моисей, меня. Со своей легендарной проницательностью, ты до сих пор ничего не понял? Ладно, недолго осталось, сейчас доберемся и до приказов твоих. Только вначале хочу разузнать, в каком ущелье покоится мастер, что на скрижалях каменных десять заповедей вытесал?
      Старый вождь напрягся: глаза сузились, рот упрямо сжался, на шее задергалась жилка. А Иисус ничего не замечал, взгляд подернула туманная пелена, плечи опустились к земле, голос зазвучал глухо:
      - Скажи, Моисей, что тебе об отце моем ведомо?
      Моисей не ответил, только молчал насуплено, да дышал часто.
      - Неужто никогда не слыхивал, что Навин самым искусным резчиком при дворе Рамсеса был? Что только ему молодой фараон доверял имя свое в картуше изображать? - казалось, Иисус не видит ничего вокруг.
      В глазах Моисея зажегся недобрый огонь.
      - А что отец с детства раннего обучал меня камень точить, породу мягкую распознавать, чтобы резец без помех скользил? Только руки мои тогда совсем неловкими были. Даже резец удержать ровно не могли. Вот он и сорвался, левую кисть от ладони до самого локтя распоров, - пальцы привычно прошлись по рубцу, как и все вечера до этого. - Мать тогда сильно ругалась. А отец все отшучивался, что лучше быть со шрамом и рукой, чем без того и другого.
      Иисус на миг замолчал, а когда продолжил, его взгляд прожег Моисея ненавистью насквозь:
      - А еще отец научил меня иероглифы простейшие узнавать. Думал, пригодится в будущем, когда распри старые забудутся, и израильский народ с египетским царством торговать начнет. А ты, Моисей, видать, Аарону тоже только самые легкие письмена египетские показал. Думал, для тайнописи этого с лихвой хватит. Иначе мне бы в жизни приказов твоих не прочесть.
      На губах молодого вождя мелькнула усмешка:
      - Кстати, как ты думаешь, Моисей, кто ответ на второе послание написал, если в руки Аарону оно не попало?
      Внезапно Моисей, как сидел, дикой кошкой прыгнул на Осию-Иисуса. Старческие руки вытянулись вперед, узловатые пальцы выгнулись острыми когтями, из горла вырвался звериный рык...
      
    ***
      
      Закат выдался на редкость зловещим. Нависшие над горизонтом тучи закрыли полнеба темными громадинами, неохотно расступившись только там, где солнце спешило спрятаться за далекими горными склонами. Единственный край чистого неба быстро наливался сочной красной влагой, словно свежая рана от хопеша. Черным облакам никак не удавалось затянуть просвет, что отчаянно кровоточил, заляпывая окрестные вершины алыми кляксами. Полупрозрачные лучи отражались от небесной тверди, бежали по склонам бордовыми ручейками. Солнце пыталось хоть на миг продлить угасающий день.
      Задул холодный ветер, резкий порыв подхватил горсть темной ваты беспечного облака, бросил на рваную рану. Струящаяся лучами кровь чуть угомонилась, чтобы через миг проступить багряными каплями сквозь неплотную повязку. Но ветер не сдавался. Поверх первого слоя облаков лег второй, потом третий, четвертый - от просвета на горизонте осталось только светлое пятно, что медленно заживало, обрастая все новыми клоками туманной кожи. Ветер-целитель продолжал вовсю трудиться. Одним движением он подмахнул сгустки крови с горных склонов, прошелся по вершинам, еще и еще, пока те не сделались одного цвета с серым миром вокруг.
      Порядок был восстановлен, и ветер мог, наконец, отдохнуть, но тут увидел, как под самым носом, на вершине высокой горы, катаются по земле, вцепившись друг в друга, двое мужчин. Похоже, ловкость молодости одолевала мудрость старости. В очередной раз парень увернулся от удара, рука старца просвистела рядом с темными кудрями, и со всей силы припечатала камни на земле. Седобородый Моисей зашипел от боли, поднес разодранную кисть к глазам, а Осия скользнул проворным змием под вздыбленным локтем, бойко обернулся и завалил старого вождя лицом вниз. Моисей и ойкнуть не успел, когда Иисус устроился у него на спине, вцепившись в седые космы.
      Казалось, что исход поединка решен, но вечернему ветру такая концовка пришлась не по душе. Размахнувшись со всей силы, от самых высоких облаков, ураганный порыв ударил по юноше. Голова мотнулась в сторону, и хотя крепкие плечи выдержали, качнулись лишь на пядь, этого оказалось достаточно, чтобы Моисей, на миг почувствовав слабину, резко крутанулся и сбросил с себя молодого вождя.
      Они разошлись по сторонам, кружась в дивном танце. Тела наклонены друг к другу, руки выставлены вперед, напряженные глаза, не моргая, следят за каждым движением противника. Словно молодой лев и старый буйвол в яростном поединке, два израильских вождя пели песнь смерти.
      - Неужто ты всерьез собираешься победить меня? Когда даже Господь-Яхве на моей стороне?
      Иисус не отвечал. Ступня мягко нащупывала место поустойчивее среди камней, что норовили предательски скользнуть или подвернуться. Потом вес переносился на подрагивающую ногу, и вторая ступня продолжала движение по заколдованному кругу. Выбраться из которого суждено было только одному.
      В руке Иисуса синей искрой сверкнул бронзовый нож. Моисей недобро засмеялся:
      - Что, Осия, без оружия не одолеть старика? Только на остроту клинка остается надеяться? А сам уже ни на что не способен?
      Молодой вождь гневно зарычал и отбросил нож в сторону. Глаза сами собой повернулись посмотреть, где холодный металл звякнул о серые скалы, а то ищи потом в темноте.
      Иисус отвлекся всего на миг. В клепсидре даже песчинка не долетела бы до дна. Ресницы не успели бы согнать пылинку с ока. Стрекоза - и та лишь раз взмахнула бы крыльями. Но этого мига хватило Моисею. Ловко пущенный камень ударил в подбородок, голова молодого вождя откинулась назад, в глазах потемнело...
      
    ***
      
       Костер поднатужился и выпустил в воздух сноп ярких искр. Огненные светлячки ухватились за гриву ветра, что грелся в теплом дыму, и весело понеслись вверх, меняя свой окрас с беспечно-рыжего на мудро-красный. А ветер, раззадорившись не на шутку, налетел на костер, распугал языки пламени, что поспешили спрятаться под мелкими кругляшами. Зато, потухшая было, зола радостно открылась навстречу порыву, страстно вспыхнув тысячами угольков. Тут и огонь осмелел, вылез из укрытия, поднялась синеватая голова, расправились жаркие плечи, и костер счастливо разгорелся, потрескивая от удовольствия.
       - Ну как, Осия, убедился, что Моисей тебе не по зубам? - старик зашелся победным смехом. - А ты не прост оказался, ой не прост.
       Моисей неспешно подошел и несильно пнул молодого вождя. Чтобы в чувство привести, не более.
       - Сколько ты уже недоброе замышлял? Три дня, четыре? Когда смекнул, что это твой отец скрижали тесал? Или с самого начала все знал?
       Иисус попробовал повернуться на бок, связанные его же рубахой руки больно оцарапались о камни.
       - Молчишь. Ничего, по глазам вижу, что с детства подозревал. Давно уже, но все поверить боялся. Думал, будто благородный Моисей - посланник Господа - на такое неспособен. А как о Шаллуме, в жертву принесенном, услыхал, так и открылись глаза твои. Потом казнь сынов Каафа, что волю Аарона навсегда сломала, тебя в догадке утвердила.
       Моисей замолчал, уставившись вверх. Иисус, с трудом повернув голову, проследил за взглядом старого вождя. Тот смотрел в темную вышину, где во мраке ночи перемигивались искорки-светлячки, улетевшие из костра и застрявшие в небесной тверди. Одни мерцали легкомысленным голубым огнем, другие надменно светились темно-бордовым. Осторожно вспыхивали молодые желтые, и страстно пылали огненно-оранжевые. А посреди всего великолепия блестел серебряным ободом огромный месяц. Холодный и властный, словно могущественный вождь звездного племени.
       Моисей оторвался от великолепного зрелища, глаза уперлись в Иисуса:
       - А ты, хитер, да, хитер, Осия. После десятой заповеди ни о чем не спрашивал, боялся себя выдать. Только я наготове был. Думаешь, не видел, как шрам свой трешь, в сомнения погружаясь? А ты тем временем без подсказок смекнул, что помощникам, в гонги стучавшим, нельзя было в живых оставаться, равно, как и каменщикам, что заповеди вырезали. Знаешь, вначале хотел я скрижали Бирзаифу поручить. Тому, который чашу с гепардами сотворил. Но потом жалко стало парня, которого я же вознес, на смерть посылать. Вот и попросил его привести резчика искусного для дела особого. Бирзаиф мне Навина посоветовал. Но что он Навин, я только сегодня от тебя узнал. После истории с Шаллумом старался я имен осужденных на смерть не спрашивать. Проще потом приговор исполнять.
       - Кто же отца моего на смерть осудил, какой суд? А, Моисей?
       - Самый высший, Осия, самый высший. Суд Господа.
       - Как я мог забыть, что ты единственный пророк Господа Бога. Что прикажет, то и сделаешь. А может наоборот: что сделаешь, он потом оправдает?
       Моисей не обиделся, кивнул, мол, может и так. Вместо этого старый вождь задумчиво поглядел Иисусу в глаза:
       - Что мне делать с тобой, Осия? Избавиться от греха подальше? Или, как Аарона в свое время, пустыней закалить? Вот ведь вопрос. С одной стороны, жаль опытного вождя терять, на обучение которого столько времени и сил потрачено. С другой, ненависть твоя куда крепче, чем Ааронова. У того я лишь на сестре не женился, а у тебя - отца убил. Да и духом ты покрепче, не думаю, что удастся сломать легко. К тому же хитрости лидерские я сам перед тобою раскрыл. Вот и не знаю.
       Моисей подкинул кругляшей в костер, пламя с жадностью накинулось на добычу, словно голодный гепард на сочный шмат антилопы. Огонь опять повеселел, завел трескучую песню. Подлетел любопытный ветер, помог жарким языкам взлететь повыше в воздух.
       - Убить сразу или подождать чуток? Что скажешь, Осия?
       В руке Моисея смертным приговором блеснул медный нож. На миг лицо старого вождя окрасилось в багровые тона, чтобы тотчас посветлеть в отблесках выплывшего из-за туч месяца.
       - Ладно, утро вечера мудренее. Дождусь, пока солнце взойдет, тогда и решу. А до тех пор, чтобы мыслей глупых у тебя не возникало, давай-ка, поворачивайся лицом вниз ...
      
    ***
      
      Маленькая ящерка высунула мордочку из убежища, ноздри втянули воздух, принюхались. Морозный запах ночи и ничего больше. До восхода теплого солнышка еще ой как далеко. Придется отыскать камень побольше, что тепло дневное до самого утра сохранит, запрятаться поглубже и ждать, ждать, когда розовый рассвет позолотит край неба. Зато потом - выбраться на валун и греться, греться до самого вечера.
      Ящерка ткнулась носом в одну каменную громадину - не то. Мало того, что холод до костей пробирает, так еще и сыро, как в горном ручье, хотя дождя уже месяца три не было. Юркнула к другой - вроде ничего, только края острые, так и до крови пораниться недолго. Опять прислушалась: что-то громко треснуло совсем рядом, полыхнуло не ласковым теплом - смертоносным жаром. Ящерка стремглав понеслась прочь, не разбирая дороги. Вдруг она со всего маху налетела на кучу камней и тотчас запищала от радости. Как раз, что надо. И сухо, и нагрето, да еще и скала с одной стороны мягкая да податливая, словно песок пустынный!
      Ящерка проворно забралась поглубже, чуть поелозила (длинный хвост никак устроиться не хотел) и, наконец, замерла. Глаза закрылись от блаженства: часто ли ночью такое уютное пристанище отыщешь? Лапки расслабились, малышка приготовилась оцепенеть до утра, экономя силы, как вдруг теплая норка шевельнулась.
      От былой беспечности не осталось и следа. Ящерка стрелой вылетела из коварного убежища и бросилась наутек. Некогда ей разбираться, что там случилось. То ли змея проползла, то ли проказник-ветер собрался такую кучу песка навалить, что потом и за день не выбраться. Малышка прожила долгую жизнь, чтобы понимать - ничего хорошего меж движущихся стен ее не ждало.
      Иисус застонал и почувствовал, как что-то холодное щекочет живот, прижатый к голой земле. Он попробовал шевельнуться, щекотка чуть усилилась, чтобы через миг исчезнуть совсем. Маленькая тень мелькнула у носа и скрылась в ночном мраке. И тут пришла боль.
      Она ударила со всех сторон сразу, тысячи иголок пронзили заведенные за спину руки, искрами прошили занемевшую шею, отозвались болезненным эхом в вытянутых ногах. Иисус заскрежетал зубами и попробовал приподняться на коленях. Ноги напряглись, легкие с силой вытолкнули воздух, но тяжесть, внезапно навалившаяся на спину и плечи, не дала вдохнуть. Огонь полоснул изнутри, кашель захлебнулся в горле. От неловких движений стало совсем плохо: что-то прижимало сзади, не позволяя сделать ни движения. Иисусу показалось, что он распластался на животе посреди песчаной пустыни, а сверху насыпан холм, высотой в три роста человека, что давит, давит, давит.
      Паника хлестнула тело липкой волной, захотелось заорать, но воздуха опять не хватило, и сорвавшийся было крик замер в испуге, превратился в отчаянное сипение. Темнота в глазах заплясала разноцветными сполохами, что кругами поплыли в разные стороны.
       Что это? Тот свет? Но почему так больно?
      Навин часто-часто задышал, стараясь привести в порядок сбивающиеся мысли. Это помогло. Он больше не пытался сделать вдох всей грудью, а втягивал воздух потихонечку носом и тотчас выталкивал через горящее горло.
      Глаза освоились с ночной темнотой, предметы вокруг очертились серыми контурами. Одно Иисус знал точно: он лежал лицом вниз на твердой скале, ребристая поверхность которой больно впивалась в оцарапанную щеку, а сверху давил огромный груз, что не давал ни пошевелиться, ни вдохнуть. Заведенные за спину руки отчаянно ныли.
      Навин попробовал подвигать пальцами. Те нехотя послушались, не преминув наказать хозяина очередным залпом тысяч крошечных стрел. И на том спасибо. Теперь развести руки в стороны, отжаться, чтобы набрать, наконец, воздуха в легкие. Но локти разошлись всего на ладонь и остановились.
      Что это? Веревка? Откуда? Пальцы лихорадочно теребили узлы.
      Нет, что-то другое. Ткань, рубаха? Его рубаха?
      Моисей! Навин вспомнил ночную борьбу на вершине горы, насмешки старого вождя, приказание лечь лицом вниз.
      Только сейчас Иисус понял, что на тело со связанными за спиной руками навалена тяжеленная груда камней...
      
    ***
      
      Чудеса волшебной ночи продолжались. Сколько юный камень себя помнил, ему приходилось двигаться всего раз в жизни. Когда суровый мороз превратил воду из трещины в лед, и камень вдруг откололся от матери-скалы. До сих пор его содрогали образы ужасного мига рождения: черный мрак вокруг, тихий треск, перерастающий в оглушающий грохот, и чувство холода, что полоснуло по обнажившейся сердцевине. Потом долгое падение - локтей десять, не меньше - сокрушительный удар о валуны внизу, стоивший большого куска с правой стороны. Хорошо еще, весь не рассыпался.
      После этого юный камень лежал на одном месте долгие столетия. Два-три раза в год приходил дождик, смывавший накопившуюся пыль, и сын скалы чувствовал себя помолодевшим и посвежевшим. Порывами налетал бродяга-ветер, полируя бока и превращая камень из угловатого недоросля в округлого юношу. Иногда ветер приносил с собой горсть легкомысленных песчинок, и те устраивались ненадолго поболтать с камнем. Ласковое солнце нагревало за день так, что тепло оставалось всю морозную ночь, до самого рассвета. Что ни говори, а одиноким камень себя не чувствовал.
      Зато сегодня начались чудеса. Вначале юный камень ощутил, как его подняли и понесли по воздуху. Сторону, хранившую тепло непрестанного прикосновения земли, обожгло сырым воздухом. Прогулка оказалась недолгой, и уже через миг камень ощутил под собой что-то восхитительно мягкое и горячее. Вот это да! Неужели здесь ему предстоит провести следующую тысячу лет? Наверное, так должен выглядеть рай: ни одного твердого края, что так натирают бока за долгую неподвижную вечность, а еще - тепло, как от жарких лучей, хотя морозная ночь вокруг. Камень приготовился впасть в приятную спячку, предвкушая новую жизнь в благости.
      Конечно, будь он хоть немного помудрее, понимал бы, что такие вещи не случаются сами по себе. И что удача имеет обыкновение отворачиваться от тех, кто всю жизнь лежит на боку. Но пока юный камень наслаждался обретенным счастьем и ни о чем не думал.
      Иисус резко открыл глаза, горло опять сжало спазмом удушья. Молодой израильтянин уже знал, что резко вдыхать нельзя - только хуже выйдет. Освободить бы грудь от тяжкого бремени, сразу полегчает. Мелкие камушки больно впивались в щеку, прижатую к земле, взгляд открытого глаза метался по черному небу.
      Иисус резко шевельнул всем телом, пытаясь сбросить груз валунов. Зубы сцепились, шея и плечи напряглись так, что очи полезли наружу, сдавленный крик вырвался изнутри, но ничего не произошло. (Только юный камень обрадовался в полудреме: оказывается, в раю еще и покачивают, чтобы спалось лучше.)
      Иисус резко поджал колени - похоже, там, у ступней, Моисей сделал насыпь чуть меньше. Несколько голышей скатилось вниз. Отлично! Еще рывок, еще и еще! Ноги и ягодицы отозвались радостной легкостью, почувствовав свободу.
      Первая победа ободрила, Иисус опять рванулся, силясь привстать на коленях, но спина, оторвавшись всего на ладонь, выстрелила такой острой болью, что в глазах потемнело. Тело обессилено рухнуло, грудь, зажатая между землей и камнями, исторгла последние остатки воздуха, сознание улетело прочь и потерялось в звездной ночи.
      Как назло, погасла заслоненная облаками луна. Серебряное свечение сменилось непроглядным мраком.
      Молодой вождь долго приходил в себя. Втягивал воздух через тоненькую трубочку губ, медленно, не до отказа, чтобы не захлебнуться. Сердце стучало так, что, казалось, все тело трясется, а камни на теле дрожат в такт его ударам.
      Нет, нужно, что-то делать, иначе он просто задохнется под этой грудой. Сил оставалось совсем мало. Похоже, у него есть всего одна попытка. Надо хорошенько собраться.
      Дыхание, наконец, успокоилось, а сердце больше не отзывалось эхом в пятках и плечах.
      Что же, пора. Иисус поднатужился, медленно сдвинулся, привстал, еще и еще. Вот скользнул один из камней, что прижимал плечи, вот освободилась шея. Хорошо, но почему так медленно?
      Валуны на спине не думали сдаваться, а силы быстро гасли.
      Высоко в небе над Иисусом шла своя борьба. Полный месяц пытался показаться из-за туч. Вначале выбился краешек, что неуверенно замерцал на фоне движущихся облаков. Тучи поспешили разделаться с непокорным светилом, набросились скопом, но месяц, призвав на помощь ветер, опять вырвался наружу. Вот тучи разошлись чуть шире, полная половинка появилась в просвете, чтобы через миг выскользнуть серебряным солнцем и засиять во всей красе. Радужный ореол украсил мрачные облака, празднуя окончательную победу. Казалось, месяц подмигивал Иисусу: смотри, я смог, выбрался, а что же ты?
      Иисус напрягся из последних сил: красное лицо вздулось буграми сосудов, на шее жилы задрожали так, словно собрались вот-вот лопнуть. Он уже почти стоял на четвереньках.
      - А-а-а-а! - крик разорвал обоженное морозным воздухом горло. Спина выгнулась натянутым луком, но камни оказались тяжелее.
      Неужели все напрасно? Ничего не выйдет? Моисей победит и на этот раз?
      - Нет! - тело осело, словно шатер с подрубленной опорой, и Навин упал обратно на землю. Последнее, что он смог сделать - это перевернуться на бок. Голыши наказали упрямца болезненными ударами по ребрам, но в то же время Иисус почувствовал себя намного лучше. Несколько долгих мгновений молодой вождь не понимал, что изменилось, пока не почувствовал, что камни больше не зажимают грудь, и он может дышать! Легкие жадно наполнялись животворной прохладой. Вдох тянулся целую вечность и отзывался райским блаженством в руках и ногах, воздух вливал столько энергии, что Иисус чувствовал, как тысячи мурашек разносят силу ко всем мышцам.
      В голове возникла небесная легкость, на очередном выдохе ноги сами ударили пружиной, плечи рванулись вперед, и тело змеей выскользнуло из-под каменной груды.
      Юный камень вдруг почувствовал, как теплая подстилка потащила его вперед, выволокла из кучи собратьев, чтобы через мгновенье сбросить на холодную землю. Камень покатился вниз по склону, изо всех сил пытаясь зацепиться хоть за что-то на гладкой поверхности, пока не налетел на древний утес, дремавший на самом краю обрыва. Огромная глыба (то ли сестра, то ли племянница матери-скалы) спросонья рассердилась на дальнего родственничка и зло осветила мрак снопом искр, чтобы получше рассмотреть, кто не дает спать по ночам. Но юный камень так обрадовался встрече, что подскочил вверх, словно ребенок, и снова ткнулся в утес. Тут случилось непредвиденное. Глыба, что довлела над пропастью, наверное, с начала веков, внезапно дрогнула и сдвинулась на палец ближе к обрыву, опасно зависнув на краю. Ей почти удалось удержать равновесие, когда сверху налетел ветерок, тоже разбуженный ночным шумом. Хватило совсем слабого толчка, чтобы громадина не выдержала и рухнула вниз.
      А в двадцати локтях от юного камня, что теперь гордо покоился на месте древнего утеса, стоял Иисус, покачиваясь на дрожащих ногах. Голыши из насыпи стучали друг о друга, постепенно успокаиваясь в вечной неподвижности, а Иисус не сводил дикого взгляда с каменного холма, что едва не стал его могилой.
      Изодранные в лохмотья веревки все еще связывали руки за спиной, но Иисус больше не обращал на них внимания. Звериный рык слился с грохотом обрушившейся скалы и окончательно разогнал ночную тишину. Ветхая ткань старой рубахи не выдержала мощного рывка, и освобожденные руки молодого вождя взлетели над головой, приветствуя серебряный месяц. Тот по-дружески подмигнул в ответ.
       Сзади подскочил заспанный Моисей, но Иисус свалил его одним ударом...
      
    ***
      
       Посерел край неба, вспыхнула отчаянным светом Утренняя Звезда. Ветер, угомонившийся было к полуночи, просыпался с рассветом. Он забрался в самую высь - выше облаков, схватил первый лучик, метнулся назад. Земля спросонья потянулась под ласковым прикосновением. Одинокое дерево приветственно взмахнуло ветвями и опять погрузилось в дрему. Ветру это не понравилось. Он надулся изо всех сил и пронесся холодным вихрем над землей. Сорванные с места камни покатились по склонам, чтобы через мгновенье отозваться далеким гулом со дна ущелий. Дерево проснулось окончательно и завертелось под резкими порывами, словно разминаясь перед долгим днем.
       Иисус поежился: ветер крепчал, и голое тело совсем озябло. Рубаха, что надежно защищала от утренних заморозков все эти дни, теперь туго пеленала руки и ноги Моисея. Тот лежал, не двигаясь, и глядел на молодого израильтянина.
       - Ну что, Осия, веришь теперь, что не просто вождю выбор сделать? Понимаешь мои мучения, когда не знал, как с тобой поступить?
       В голосе учителя звучала ехидная насмешка.
       - Или ты сейчас заповеди про себя повторяешь? Скрытый смысл ищешь, что поможет выход найти?
       Иисус посмотрел на Моисея, и тот сразу умолк. Во взгляде ученика сквозил не липкий страх, не взрывной гнев, а тихая жалость, какой родственники награждают смертельно больных.
       - Знаешь, Моисей, два дня назад, когда открылась правда об отце, я хотел убить тебя. Еще вчера больше всего желал, чтобы твое имя стерлось из памяти последнего еврея. А сегодня понял, что тебя невозможно ни убить, ни забыть. Моисею суждено жить вечно в благодарных воспоминаниях миллионов потомков тех, кого ты вывел из Египта, кого ты сделал навсегда свободными. И я не вправе, да и не в силах, отбирать у израильтян народного героя. Но я хочу, чтобы тебя запомнили именно таким: мудрым, решительным, свободолюбивым. Человеком, что подарил чудо общения с Господом. Вождем, что сделал наш народ избранным.
       Утренний ветерок нашел новое развлечение. Он с разбегу налетел на шевелюру Иисуса, черные локоны встрепенулись не хуже ветвей дерева. Но ученик не обратил внимания на проказника, продолжая говорить:
      - А ведь есть и другой Моисей. Тот, кто безжалостно расправился со всеми непокорными, включая верных помощников. Кто, не моргнув глазом, послал на смерть простых людей, только для того, чтобы остальные никогда не прознали о дешевых трюках и хитроумных манипуляциях. Кто казнил невинных израильтян, чтобы не пошатнуть свой авторитет.
      Черные очи Моисея не отрывались от Иисуса. Казалось, он впервые видит настоящий облик ученика.
      - Еще год-два, и евреи доведались бы об этих злодеяниях. И знаешь, что тогда бы случилось, Моисей? Они бы прокляли тебя. Сначала тихонько, шепчась по углам, со временем - громче и громче, после твоей смерти - открыто и шумно. А заодно бы радостно растоптали все, к чему ты стремился. Включая внутреннюю свободу, о которой решили бы, что это - сказка, придуманная для прикрытия твоих изуверств.
      Моисей делано закатил глаза, но Иисуса это не смутило.
      - Что не веришь? А ведь такова доля всех великих людей и империй. Что ты знаешь о Саргоне, что правил Аккадией еще тогда, когда даже деда Пепи Первого на свете не было? А о самой Аккадии? Что случилось с могущественными империями Хуфу и Хефрена? Куда делись мудрые амориты после смерти Хаммурапи? Молчишь?
      Податливая прическа Иисуса быстро наскучила беззаботному ветерку. Он попробовал пройтись по голове Моисея, но лишь оцарапался о седую шапку жестких волос. Старый вождь даже не шелохнулся, внимая словам молодого израильтянина.
      - Знаешь, мне кажется, двенадцатой должна быть совсем другая заповедь. Хотя в одном ты прав, она - самая главная, и все остальные вместе связывает. А звучит совсем незатейливо. Удивительно даже, как быстро вожди и правители ее забывают. 'Помни о людях вокруг!'
      Моисей презрительно хмыкнул и, наконец, промолвил:
      - Значит, все, что задумываешь, сначала с людьми обсуди, и только потом делай?
      Как-то само собой получилось, что учитель с учеником поменялись местами. Теперь Иисус терпеливо отвечал на вопросы старого вождя.
      - Нет, не стоит каждый шаг со всеми сверять. Иначе никакой ты не лидер, что вперед ведет. Если нужно - двигайся наперекор толпе, если без того не обойтись - будь жестким, даже жестоким. Но помни о людях вокруг. Помни, для кого все делаешь. Тогда любовь и уважение не только при жизни окружат, но и после смерти не исчезнут. А главное - помыслы и стремления будут последователями подхвачены и продолжены.
      Голос Иисуса окреп, загремел над притихшей вершиной:
      - Трижды прав был Иофор, советуя не оглядываться по сторонам, а строить собственные правила для избранного народа. Жаль, что ты его не послушал. Но еще ничего не потеряно. Я не хочу, чтобы еврейский народ распался на части, когда ослабеет жесткая рука Моисея. Не хочу, чтобы люди разочаровались в свободе, чтобы забыли о великой цели. Поэтому сейчас наилучшее время все исправить.
      Иисус посмотрел в глаза Моисею и твердым голосом вынес приговор:
      - Для этого тебе придется исчезнуть.
       - Ты не посмеешь, Иисус, вернуться без меня, - впервые Моисей произнес им же дарованное имя.
       - Почему? Я объявлю, что Господь разгневался на малодушие Моисея и предсказал, что тот не войдет с израильтянами в землю обетованную. Сам ведь учил, что воле Господа люди простые охотнее подчинятся.
       - Так что, убьешь прямо здесь? И чем ты тогда лучше?
       Иисус покачал головой:
       - Нет, Моисей. Никто, даже Господь, не давал мне права твоей судьбой распоряжаться. Потому отдаю тебя на волю Божьему Суду. Пусть он все решит...
      
    ***
      
       Ветерок ненадолго угомонился, решил дождаться, пока солнышко не поднимется повыше, и тогда уже пошалить на славу, выгоняя холодный воздух из темных ущелий. А пока стоило поднакопить сил для решающего рывка. В низинах заклубился туман, тоже правильно, пусть станет погуще, тогда и играть с ним веселее будет. Размазывать по склонам, гонять по небу. А еще... Ветерок аж заурчал тихонько, предвкушая любимое развлечение: умыть заспанные вершины холодной влагой утренней росы.
       Моисей лежал без движенья. Зачем? Все и так решится. Уже скоро. Ветер притих всего на миг. Сейчас он задует снова, и тогда...
       Внезапно, старику стало страшно. А если на этот раз он проиграет? Что если слепая судьба распорядится иначе? Что если мальчишка прав?
       Горькие думы не давали покоя, но усталость брала свое. Моисей забылся в полусне.
       Посреди темной ночи горел костер. Высокий, слепящий, но не дающий жара. Точь-в-точь, как на кусте несгорающем. Потом над огнем начали вырисовываться тени.
       Первым явился Неферперит, сын верховного жреца Бакенхонсу. Языки холодного пламени отразились на высоком лбу, заплясали на щеках и носу. Только очи оставались темными, словно и не было огня, бросающего яркие отблески. Неферперит молча подошел к Моисею, заглянул прямо в глаза и будто душу вынул. Моисей почувствовал, как озноб ударил по всему телу, когда черные, словно два бездонных колодца, глаза без зрачков уставились на него. Моисею захотелось кричать, но даже хрипа не раздалось из скованного спазмом горла.
       Тень жреческого сына отодвинулась и на ее месте возникла голова с приплюснутым носом и бритым затылком на толстой шее.
       - Манитон, и ты здесь? - сам Моисей не разобрал ни слова в сипении, что сорвалось с занемевших губ.
       Пустые глаза египетского сотника затягивали вовнутрь, высасывая остатки уверенности и поселяя в душе Моисея беспробудный ужас.
       Крепкая рука подвинула Манитона, и в темноте высветился силуэт Шаллума. Но не того хлипкого старика, что пал под хопешом Аарона, а полного сил статного красавца, что не побоялся спорить с самим Моисеем.
       Мир перед Моисеем закружился, и тени пошли сплошной чередой. Сменили друг друга семеро сынов Каафа, потом литейщики, что создавали статую Нехуштана, помощники, что били в гонги, резчики, что тесали каменные скрижали. 'Вот этот, высокий, наверное, и есть Навин', - мелькнула на краю сознания мысль, чтобы тотчас захлебнуться в волне липкого страха.
       Одна из теней остановилась прямо перед Моисеем и заглянула в лицо старому вождю. Глаза без зрачков надолго уставились на Моисея. Холодный пот залил спину, ладони сделались липкими и модрыми.
       - Прости, Махли, - раздался едва слышный шепот. - Я не хотел, понимаешь, я не знал...
       Фигура мертвого сотника только удручено махнула трехпалой рукой и пошагала прочь. На его месте тотчас возникла тень Авиуда, что укоризнено качала головой.
      А люди все шли и шли. Куда столько? Я не убивал их всех! Откуда этот египетский мальчик, что весело гоняет палочкой обруч? Я не причинял ему никакого вреда! А девочка с синими глазами, что грустно копается в песочке - я ее в жизни не видел! Уйдите, я вас не знаю! Что вы здесь делаете?
       Детей становилось больше и больше. Они заполонили сначала вершину, потом весь склон горы. Десятки, сотни, тысячи. Каждый просто смотрел на Моисея. Пустыми очами смерти. Они сливались вместе, но стоило Моисею отвернуться в другую сторону, как там уже ждали миллионы немигающих глаз без зрачков. И вдруг старый вождь понял: перед ним нерожденные потомки казненных людей.
       Ниоткуда раздался знакомый голос Мудреца:
       - Как могло случиться, что Моисей, еще вчера благородно желавший спасти детей рабов от Завета Аменемхата, сегодня безжалостно отправил на смерть сотни израильтян?
       - Не поступи я так, погибло бы еще больше! - голос дрожал и ломался, Моисей не верил сам себе.
       - Ой ли? О том, что могло бы быть, никто с уверенностью заявлять не вправе. Тысячи путей перед нами, сотни дорог и перекрестков. А сзади только один. Впереди - открытые возможности, позади - застывшее знание. Не будь столь категоричен в том, что ни тебе, ни кому другому совершенно не ведомо.
       - Ты обвиняешь меня в жестокости? По-твоему лучше было ничего не делать, ждать пока израильтяне перемрут в пустыне от голода или поубивают друг друга в междоусобной войне?
       Мудрец ответил совсем тихо:
       - Нет, Моисей. Вождь должен уметь и твердость, и решительность проявить. Но плохо, когда он контроль теряя, начинает себя выше Бога мнить. И с легкостью вершит судьбы людей, забывая, что в каждом человеке живет целая Вселенная. Со своими звездами и планетами. Со своими обитателями, бедами и радостями.
       Старый вождь замотал головой, пытаясь прогнать наваждение, но Мудрец не сдавался:
       - Недаром старая еврейская мудрость гласит: кто спасет одного человека, тот спасет целый мир.
       Пустоглазые лица закружились бешеным хороводом. Замелькали длинноносые и широкоротые, большелобые и скуластые. Все - с очами на пол лица.
       Издали доносились слова Мудреца:
      - А теперь посмотри, сколько миров ты погубил!
       Вихрь подхватил Моисея, вознес над землей, окунул в дышащий смертью мрак...
      Собрав всю волю, что еще оставалось в напуганном до смерти сознании, Моисей заставил себя очнуться. Рубаха, мокрая от пота, противно липла к дрожащему телу, дыхание сбивалось так, будто самому довелось из лагеря на вершину с посланием бежать. Глаза дико вращались, связанные руки-ноги тряслись.
       Несколько глубоких вдохов-выдохов успокоили мысли, чуть уняли сердце, что рвалось из груди.
      Небо совсем посерело. Мертвая тишина, что всегда наступает перед рассветом, давила хуже пустых глаз. Только слева, на самой верхушке валуна - снизу никак не дотянуться - тихонько позвякивал, покачиваясь на ребре камня, медный нож. Клинок радостно блистал в первых утренних лучах, острие клонилось к Моисею, даря зыбкую надежду, рукоять перевешивала с другой стороны, рискуя сорвать нож в пропасть.
       Казалось, достаточно дунуть, чтобы клинок свалился вниз.
      Весь вопрос на какую сторону.
       А в ушах все звенели прощальные слова не по годам мудрого Иисуса:
       - Молись Господу, Моисей. Теперь твоя судьба в его руках. Захочет - освободит тебя, решит иначе - накажет страшной смертью. Если ветер с выхода подует, нож прямо тебе под ноги упадет. Зато если Господь решит западный ветер послать, нож в пропасть улетит. Тогда, Моисей, останется тебе лежать и просить беспощадное солнце, чтобы остатков разума лишило да муку страшную прекратило. Молись Господу, Моисей. И за ветром следи. С выхода придет или с запада...
      
      
      
      Эпилог. Рассвет над горою Синай
      
      
       Заспанная вершина куталась в одеяло из облаков. Сон на рассвете, как обычно, был самым сладким. Но шаловливый ветер налетел снизу, взбил перину, откинул покрывало, призывно закричал: 'Вставай, соня'. Гора не ответила: она отчаянно жмурилась под ярким солнцем, что успело взойти над горизонтом и сейчас выпускало тысячи лучей, закрепляя победу над ночью. Тьма попробовала спрятаться под туманом в долинах, но светило, поднявшись повыше, послало жарких слуг и в самые укромные уголки.
       Серебряный месяц склонился в глубоком поклоне перед золотым собратом. Солнце улыбнулось, иди, мол, спать, хорошо потрудился ночью. Месяц протяжно зевнул, но остался досмотреть любимое утреннее представление.
       Ночь скукожилась, и распалась тысячью теней, пытаясь забиться поглубже под валуны и скалы. Но свет быстро проник даже в глубокие расщелины. Тьме оставалось уползти под защиту пещер да впадин на полуночных склонах.
       Иисус спокойно шел в лагерь. Спускаться оказалось тяжелее, чем десять дней назад идти наверх. Маленькие камушки сыпались вниз, пару раз ступни соскальзывали, но молодой вождь всегда ловко удерживал равновесие.
       Утреннее тепло вернуло силы, тело пело и радовалось новому дню, словно не было бессонной ночи на горе, словно не давила три часа назад на спину и плечи каменная груда, что не давала сделать ни вдоха.
       Мысли против обыкновения не путались, и потому Иисус замечал то, что не видел никогда прежде. Горные вершины, с утра пунцовые от стыда за свою сонную лень, а после умывания свежими облаками - румяные и огненно рыжие. Небо, успевшее за пару часов созреть и налиться свежим синим соком. Бурая пыль под ногами, что покрыла босые ноги толстым слоем.
       Иисус не думал о том, как поведет израильский народ в Ханаан. Для этого еще будет достаточно долгих дней и бессонных ночей. Не думал, какие из Моисеевых правил оставит, а что поменяет немедля. И даже не думал, что скажет вождям.
       Не было вечных сомнений: правильно ли поступил, справится ли. Была огромная пустота. И легкость. В теле, в мыслях, в душе.
       Запах нагревающейся пыли щекотал ноздри, яркие краски дня радовали глаз.
       Лишь одно молодой вождь знал наверняка: с горы Хорив спускался совершенно другой человек. Горячий и резкий Осия сорвался в первую же ночь в пропасть, сгорел в пламени солнечного отражения на третий вечер, не добежал с посланием до лагеря в четвертый день, остался лежать, заваленный камнями, во тьме десятой ночи.
       Вместо Осии вниз шел Иисус - старше на десять дней, мудрее на десять лет.
      Он пока не подозревал, что изменился и внешне. Виски двадцатипятилетнего мужа покрыла совсем не юношеская седина, а лоб прорезали и вовсе старческие морщины. Исчез задорный блеск молодых глаз. Вместо него там поселилась глубина того спокойствия, что приходит с годами накопленным опытом.
       Иисус остановился. Вскинул лицо, подставляя навстречу светилу. Тепло растеклось от щек и лба через шею и плечи по рукам-ногам до кончиков пальцев.
      Иисус наслаждался лаской солнечных лучей, когда ветер окреп, заворошил волосы на голове, приятно охладил голое тело. Навин наслюнявил палец и поднял высоко над собой.
       Интересно, откуда придет первый сильный порыв: с выхода или с запада?..
      
      
      
      Вместо послесловия. Одна серьезная причина прочесть эту книгу
      
      
      Многие стремятся наверх, но мало кто доходит. А те, кто достигает вершины, вдруг открывают, что куда проще карабкаться вверх, чем потом удержаться на пике. Ветер дует в сотни раз сильнее, каждым порывом норовит сбросить вниз. Мороз щиплет со всех сторон, уговаривает остановиться хоть на миг, присесть отдохнуть. Но опытный Лидер знает, что перестать двигаться - значит стать еще одним ледяным холмиком, которых здесь, у самой цели, раскидано неисчислимое множество.
      Покоривший вершину Лидер чувствует азарт и головокружение: сверху открывается такой вид, что дух захватывает. Перспективы, новые горизонты, еще более высокие пики.
      Но там, наверху, Лидер вдруг замечает, что он тоже изменился. Вместо мягких тапочек, что старались не помять ни травинки, вдруг появились рифленые ботинки с острыми шипами, что с силой вгрызаются во все вокруг, следуя одной цели: любой ценой сохранить равновесие. На руках вместо лайковых перчаток - железные когти.
      Не подумайте плохого. Лидер не мутирует в кровожадного монстра. Нет, без этих приспособлений ему попросту не удержаться. А что он ненароком кого острием задевает - так это же не специально. Человек, у которого от неловкого движения покорителя вершин, шрамы на душе на всю жизнь остаются - ну, сам виноват. Нечего было под горячую руку соваться.
      Повторюсь, Настоящий Лидер делает это не со зла. Просто по-другому уже не умеет.
      А еще Лидер вдруг понимает, что в итоге остался сам. Что люди, которые шли рядом - либо остановились на своем уровне, а значит, постанывают сейчас под шипастыми подошвами Лидера, либо замерзли, так и не взобравшись на вожделенную гору. И нет вокруг никого, только вдали виднеются другие пики той же гряды, на каждом из которых обосновался кто-то еще. Кто как наверх поднимался, разглядеть невозможно: чтобы в деталях увидеть - придется на соседнюю вершину самому взбираться. Вот и выходит, что каждый покоритель стоит в полном одиночестве.
      
      Ответьте сами себе: вы готовы дни, месяцы и годы идти наверх, не останавливаясь и не оглядываясь? Вначале шумной толпой, потом маленькой группой, затем с одним-двумя самыми верными спутниками, а в конце - в полном одиночестве? Забираясь на плечи тех, кто находится ниже, постепенно забывая о том, что такое жалость и сострадание. Приучая себя все больше и больше мыслить категориями пользы и вреда, а не категориями простых человеческих отношений.
      Если уверены, что все это ваше - отлично, двигайтесь вперед. Из вас выйдет хороший Лидер. Но если нет - подумайте об этом еще раз, чтобы в конце жизни не остаться в полном одиночестве на чужой вершине.
      В современной психологии любят говорить об экологии. Мол, прежде чем приступать к исполнению желания, нужно проверить его на совместимость с жизненными ценностями. Надеюсь, эта книга поможет хоть немного разобраться в последствиях 'пути наверх' на опыте одного из самых успешных Лидеров во всей истории человечества.
      Возможно, эта книга ответит на ряд вопросов. Но не пугайтесь, если вопросов станет еще больше - вы на верном пути. Ведь покоряя очередную вершину, открываются новые, совершенно немыслимые до этого горизонты...
      
      
      
    Джебел Муса (Египет) - Прага, 3.1.05 - 31.1.06
      
      
      
      Приложение. Любителям исторической правды
      
      При каком фараоне происходил Исход
      
       До сих пор нет единого мнения о том, когда именно происходил Исход. Это тем более странно, что сама Библия дает довольно четкие указания на сей счет.
      Из 3-й книги Царств узнаем, что царь Соломон начал строить храм в Иерусалиме на 4-й год царствования и через 480 лет после Исхода из Египта. Даты правления Соломона хорошо известны, поэтому 965-4+480 = 1441 г. до н.э. Фараон - Тутмос Третий. Все, загадка решена?
      К сожалению, не все так просто. Потому что согласно другому библейскому разделу, книге Исхода, евреи ушли из города Раамсеса. А это наверняка Пер-Рамсес - 'Дом Рамсеса', построенный в годы правления Рамсеса Второго (1279 - 1212 гг.). Нестыковка на добрых 200 лет!
      Кроме того, маловероятно, чтобы Исход происходил во времена Тутмоса или Рамсеса - самых сильных правителей, при которых Египет достиг вершин могущества и величия. Скорее евреи покинул Египет в смутные времена правления одного из слабых фараонов, когда государство раздирали восстания и набеги воинственных соседей. Чаще других упоминается имя Мернептаха - сына Рамсеса Второго. Тем более что именно его походы увековечены на стеле, где впервые в истории встречается письменное упоминание об Израиле: 'Израиль опустошен и семени его больше нет'.
      Иногда исследователи указывают и на других фараонов, например, Аменхотепа Второго или даже загадочного Аменхотепа Пятого, мифического сына Аменхотепа Четвертого (больше известного под именем Ахнатон) - фараона-реформатора, впервые в истории введшего монотеизм. Встречаются даже версии, что Исходов было несколько - отсюда и путаница в библейских датировках.
      Для данной книги имя фараона, при котором евреи покинули Египет не так уж и важно. Поэтому взята получившая самое широкое распространение версия о Рамсесе Втором, сыне Сети Первого.
      
      Кем был Моисей
      
       На этот раз в Библии все однозначно. Моисей - еврейский мальчик, чудесным образом спасенный дочерью фараона и воспитанный при царском дворе, но никогда не забывавший о своем происхождении.
       Может оно и однозначно, да только совершенно неправдоподобно. Чтобы еврейский ребенок попал в семью человека, почитаемого на уровне бога? Да не просто попал, а приобщился ко всем мудростям и тайным знаниям? Вряд ли.
       Поэтому еще в конце девятнадцатого века возникли гипотезы, что Моисей мог быть египтянином. Этой точки зрения в частности придерживался такой известный представитель еврейского народа, как Зигмунд Фрейд. Знаменитый основатель школы психоанализа даже написал специальную статью, посвященную исключительно этому вопросу.
       Существуют апокрифические тексты, утверждающие, что Моисей был успешным египетским полководцем, разгромившим эфиопов и впоследствии женившимся на эфиопской княжне.
       Не вносят ясности в вопрос о происхождении и этимологические разборы имени Моисей-Моше. Согласно официальной версии - имя Моше происходит от еврейского слова, означающего 'извлекающий', 'выводящий'. Мол, так нарекла будущего израильского вождя дочь фараона, извлекая младенца из воды. То есть египтянка дала ребенку еврейское имя! С другой стороны, в египетском языке Мос означает 'сын' и часто входит в составные имена (например, Тутмос).
       В данном романе используется неканоническая история о Моисее - сыне могущественного египтянина.
      
      Существовал ли 'Завет Аменемхата'
      
       Хотя бы на один вопрос можно дать однозначный ответ. Завет Аменемхата - это вымысел автора. Но... Ох, уж эти но, особенно в исторической науке. Но, хотя завета не было, зато традиция избавляться от детей мужского пола существовала. Причем не только в Древнем Египте. Например, и через несколько веков подобный обычай широко практиковала Спарта.
       В книге достаточно подробно приведено обоснование жестокого обряда. Как это безнравственно не звучит, здесь срабатывал инстинкт сохранения рода. Если неурожай или другое бедствие грозили гибелью всему народу, жертвовали его самой 'ненужной' частью, чтобы подарить надежду остальным.
       Экономическая целесообразность, как сказали бы сегодня. Хотя скорее назвали бы кощунством.
      
      Сколько евреев ушло из Египта
      
       В Библии сказано - 600 тысяч мужчин. С женщинами и детьми - около двух миллионов. Это притом, что все население Египта в те времена насчитывало от силы три-четыре миллиона!
      Понятно, что воспринимать буквально слова книги Исхода нельзя. Некоторые исследователи отмечают, что еврейское слово "элеф" (тысяча) означает также семью или 'обитателей одного шатра'. В этом случае израильтян, покинувших Египет, было пять-шесть тысяч человек. Кроме того, весьма вероятно, что к израильтянам примкнули и восставшие из других племен. Позже таких чужеземцев называли 'герим' - пришельцами, а защите их прав Моисей посвятил отдельные статьи закона.
      
      Откуда ушли евреи
      
       В этом вопросе автор намеренно отошел от Библии. Город Исхода - Раамсес или Пер-Рамсес расположен на севере Египта в дельте Нила. В романе же упоминается Уасет, он же Фивы, современный Луксор, находящийся на юге, в трети пути от первых нильских порогов - переев. Именно там вырастали Рамсес и Моисей, жестокий Сети строил храм сотни колонн - Ипет-Сут, а все фараоны находили последнее пристанище на западном берегу в знаменитой Долине Царей.
       Уасет - город десятков храмов и дворцов, город писцов и чиновников, учеников и священников. Случалось, что честолюбивый фараон переносил столицу в другое место (Ахнатон в Ахетатон, Рамсес в Пер-Рамсес), но проходили годы, и все возвращалось на круги своя. На протяжении сотен лет именно Уасет оставался центром империи.
      Кроме того, что Уасет играл ключевую роль в Египте, существует еще одна причина, по которой автор решил перенести события именно сюда. Хотелось показать, как Моисей пережил возвращение в родные края, отобразить перемены внутри главного героя на фоне изменений в Египетской столице. Иногда десяти лет хватает, чтобы город детства перестал восприниматься, как родной.
      
      Сколько лет Моисей водил евреев по пустыне
      
      Сорок. Это знает каждый ребенок. Так-то так, но сорок лет в бесплодной пустыне срок немыслимый. Поэтому многие историки склоняются скорее к одному-двум годам. С другой стороны, лишения, выпавшие на долю израильтян, оставили настолько глубокие следы в памяти людей, что следующие поколения превратили месяцы страданий в долгие сорок лет.
      Тем не менее, авторская трактовка близка к библейской. Двадцать лет - достаточный срок, чтобы выросло новое поколение, не знавшее рабства, поколение Иисуса Навина - молодые люди в расцвете сил, которым предстояло строить новое государство в Ханаанском краю...
      
    Оценка: 3.56*4  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.

    Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
    О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

    Как попасть в этoт список
    Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"