В эту главу, как и в само произведение, я включила пересказ чрезвычайно малоизвестной средневековой легенды о Черной Деве Исаис и Господах Черного Камня. К сожалению, большая часть сведений в настоящее время утрачена, иная же может быть найдена лишь в редких иностранных источниках и в библиотечных залах.
По преданию, около 1220х годов, отряду воинов во главе с рыцарем Губертом Кохом явилось Мистическое создание, названное после Черной Девой Исаис. Исаис - одна из вариаций имени древнего божества. В египетской, шумерской , греческой, ассирийской и финикийской мифологии встречались формы: Исида, Иштар, Исайет, Иса-Ис, Исайе, также возможно, что египетская пантероголовая Богиня Сехмет тоже была воплощением образа данной легендарной фигуры. Первейшие точные упоминания об этом мифологическом персонаже относятся к 745-727 годам до нашей эры, а точнее к временам правления в Ассирийском царстве Тиглатпаласара III.
В германо-скандинавской мифологии Черная Исаис впервые появляется при Короле Саргоне II, являясь видением рыцарю Губерту Коху. Она призвала его, вместе с отрядом воинов, двинуться к Горе Унтерсберг (ныне именующейся Эттенберг, и, расположенной недалеко от баварско-австрийской границы). Во второй раз она явилась им спустя пять лет, у подножия той самой горы, передав рыцарям своё "Откровение", в котором она пояснила им сущность процессов мироздания, призвав их духовно совершенствоваться, а также готовить мир к наступлению Эры Водолея. Кроме того, Исаис передала рыцарям Губерта Коха свои дары, принесенные ею из самой Вальхаллы: кинжал, который мог разрезать полотно измерений и давал своему обладателю возможность открывать проход между двух различных времен и миров, которых существует великое множество; Зеркало, в котором можно было узреть иные времена и миры; Черный Камень или Илуа - великий артефакт, способный ускорить движение Земли навстречу Черному Солнцу, то есть навстречу новой Эре Водолея, возможно, имевший возможность "призывать" к нашей планете иные, высшие расы. Размером около 17 сантиметров в длину, камень этот сначала был сокровищем Вальхаллы, затем, был украден из неё темными духами Шаддаи. Исаис Черная вызвалась вернуть этот камень обратно в святую крепость при условии, что Бог Один отдаст ей наконечник своего копья, ставший после кинжалом, а Богиня Истара своё зеркало. Переодевшись в мужскую одежду, Исаис незамеченной вошла в темное царство вместе с Малоком-героем, получеловеком-полузверем. Ей удалось вернуть таинственный камень, однако Боги Вальхаллы не приняли её, так как не достойна была женщина, одевшая мужскую одежду, входить в дом Богов. Исаис разгневалась на посмеявшихся над ней Богов. Она забрала с собой и зеркало, и кинжал, и драгоценный камень, спустилась в Зеленую Страну (наша Земля) и подарила артефакты Губерту Коху и его людям, поручив им построить ей храм и деревню близ него, а в храме этом возвести Большую Фигуру, носящую имя "Большая Фигура Бафомет", потом запечатать святые дары. Перед этим, она кинжалом Одина отрезала свои длинные косы и обернула ими черно-лиловый камень, чтобы усилить "колебания" артефакта и ускорить наступление новой эры. Рыцари Губерта Коха выполнили все её указания, однако точно известно, что в двуликой фигуре Бафомет истинный камень использован не был, а вместо него они в ней расположили копию из черного угля, откуда в свою очередь и произошло название Ордена.
В наше время никакой информации о расположении даров нет. Господа Черного Камня, они же Рыцари Черного Камня, просуществовали до 1919 года, когда они вместе с другими мистическими обществами, якобы, стали частью знаменитой организации тайной организации ВРИЛ, во времена Второй Мировой Войны, занимавшейся эзотерикой, оккультизмом, а также пытавшейся найти контакт с внеземными цивилизациями. ВРИЛ также поклонялись Черному Солнцу и идее о близости новой эры Водолея и передали это знание следующему поколению.
***
30 марта 1919 года
Вам когда-нибудь доводилось коротать вечер воскресенья на маленькой, полузаброшенной пересадочной станции в позднемартовскую грозу? Когда вечерние небеса сначала резко синеют, затем чернеют, а спустя десяток минут происходит кульминация: простучавшись тысячами громовых молотков, они выливают на тебя литры холодной воды. Крупные капли, подхваченные стремительными порывами промозглого ветра, образуют маленькие голодные вихри, безустанно ищущие своих жертв . Абсолютное большинство представителей рода человеческого никогда не сталкивается с такими превратностями погоды, а, стоит им увидеть зарождение подобной бури, они сразу же бегут домой к теплому очагу, либо же в уютный паб, где могут распить стаканчик-другой дрянного самогона и посетовать на окружающую их действительность в комфорте. Тем не менее, несчастные путники, брошенные в незнакомом, безлюдном месте, посредине долгой дороги, увы, не имеют такой счастливой возможности.
К моему несчастью, я вынужден признаться, что тридцатого марта тысяча девятьсот девятнадцатого года судьба предоставила мне шанс в высшей степени оценить прелести дождливой мартовской ночи. В районе шести вечера вместе с небольшой группой пассажиров я прибыл на безымянную, затерянную в полях и забытую всеми богами пересадочную станцию, расположенную более чем в сотне миль от великого города, в который лежал мой путь. Единственное моё имущество составлял большой чемодан, обитый старой, наполовину вытертой, змеиной кожей, по цвету напоминавший мне несвежую горчицу, с грубыми медными набалдашниками по углам. Я был уверен, что достаточно точно спланировал расписание, и пересадка, благодаря которой мне удалось бы сохранить почти треть своих накоплений, будет быстрой и комфортной. Поезд до Арбона должен был появиться меньше чем через сорок минут, но уже через десять небеса стали хмурится, и с неба закапали первые крупные капли ледяной воды. Четверть часа спустя вдалеке послышались глухие громовые раскаты, небеса засверкали, ветер усиливался с небывалой скоростью. Стало очевидно, что надвигается буря. Вместе с парой оставшихся пассажиров я забился в тесный амбар, именовавшийся "Зал ожидания и распоряжения пассажирской станцией". Однокассовое двадцатиметровое помещение без стульев, вешалок, туалета и каких-либо других удобств, созданных человеком цивилизованным, построенное, вероятно, еще в дореволюционные времена, являло собой чудовищный пример провинциальной безвкусицы и нищеты. Покрашенное внутри в грязно-серый цвет, ни в коей мере не гармонирующий с выцветше-рыжим паркетным полом, от которого на грубых деревянных лагах на тот момент уже оставалось меньше трети половиц, со старыми, облупившимися, провисшими потолками, почерневшими по углам от постоянных подтеков и бесконечного смога сигар. Венчали это коллосальное убожество рассохшаяся дверь, с уличной стороны крашенная в ядовито-зеленый цвет, и большое надтреснутое пыльное окно, выглядывавшее прямиком на хлипкий мостик через сточную канаву, изощренным умом проложенную точно вдоль железнодорожных путей.
Едва войдя в помещение, я постарался найти самый чистый и далекий от сквозняка угол, положил свой чемодан и присел. Грузный сотрудник станции чинно доложил нам, что из-за грозы произошла авария на железнодорожных путях, поэтому все поезда прибудут на станцию с ощутимой задержкой. В моем уголке становится людно: справа от меня расположилась пожилая женщина в линялом шерстяном платье с высоким воротником, а слева - презабавнейший молодой человек, несколько младше меня по возрасту.
Человека этого в поезде я не заметил, а так как состав, на котором я отправлялся в путь, был полугрузовой, и пассажирских вагонов в нем раз-два и обчелся, я пришел к выводу, что тот, скорее всего, путешествовал в вагоне первого класса, но тем не менее одет он был достаточно просто. Хотя вовсе не одежда привлекла в нем мое внимание, а торчащая на длинной худой шее яйцеподобная голова, прикрытая сверху спутанными оранжевыми вихрами. Бог мне свидетель, ранее я не встречал настолько рыжих людей. Кожа его была бледной, зеленоватой, так плотно усыпанной веснушками всех цветов и размеров, что издалека он напоминал гимназиста, тяжело заболевшего корью. Странный человек имел при себе два чемоданчика и гиганский кожаный портфель с толстым почтальонским ремнем и сломанной железной застежкой. Размер же портфеля едва ли не превышал размеры иного крупного багажа. Чемоданчики он выстроил пирамидой и, усевшись на них по-турецки, старательно листал несколько исписанных пачек бумаги. Я вытащил из пиджака cлегка подмокшую сигару и закурил. Наблюдения за ним, несомненно, заинтересовали меня, однако не настолько, чтобы я мог себя пересилить.
Внезапно чудаковатый юноша повернул ко мне свою разноцветную голову и быстро пробормотал:
- Немедленно потушите табак.
Не знаю, уж из вежливости ли, или от тайного внутреннего желания завязать с кем-нибудь непринужденную беседу, я действительно бросил свою предпоследнюю сигару, крепко пригвоздив её к полу краешком мокрого сапога.
- Неужели в ваших заметках имеется настолько ценная для нашего общества информация, что даже вымокшая сигара соседа по несчастью представляет для них опасность?
Человек замешкался и смерил меня долгим, изучающим взглядом. Я почувствовал себя неуютно.
- Данные бумаги - не более чем средство, но святая цель не может быть достигнута без нужного ключа.
Разумеется, я ничего не понял.
- Полагаю, Вы как и я, держите путь с востока? Я сам коренной серновец, но, понятное дело, не мало помотался по стране. У вас родственники в Арбоне? Или, может, та самая?
Его глаза фанатично загораются.
- Однажды, когда все дары будут собраны, я встречусь с ней.
Мне начинает казаться, что он изрядно пьян.
- Получается, вы пали жертвой неразделенной любви? Понимаю вас. Это печально, когда для близких вашей избранницы ваше материальное положение становится единственным критерием выбора жениха. Впрочем, вы не выглядите бедняком. Так значит, она относится к числу помазанников золотого тельца?
Ничего не отвечая, он смотрел на меня прозрачными немигающими глазами, затем сдернул с шеи крупный серебряный медальон, на деле оказавшийся часами. Внутри медальона была нацарапана кривая дарственная надпись: О. Рейнхардту от И. Г. Ибарры. Вместо стрелок вокруг циферблата некто обернул темную прядь волнистых женских волос. Странный человек все меньше и меньше напоминал мне дружелюбного соотечественника. Фантасмагоричность происходящего изрядно раздражала. Чтобы успокоится, я достал из пиджака фляжку и сделал несколько мелких глотков жгучего дешевого пойла, за пару монет налитого мне заботливым проводником поезда.
Несмотря на пробужденный во мне интерес, очевидно, что разговор, а точнее мой бессмысленный монолог стоило прервать, пусть даже и на этой абсурдной ноте. Я откинулся назад, прислонившись спиной к стене, и закрыл глаза. Здорово бы было вздремнуть в такую грозу!
***
Когда я проснулся в два часа ночи, необходимого мне поезда все еще не было, а мой сосед, единственный из пассажиров, кто остался ночевать, спал на голом полу, подложив под голову все свои чемоданы. Я поднялся на ноги, стремясь найти хоть какое-то место для справления нужды, и носком сапога случайно задел портфель странного господина. Сломанная застежка моментально распахнулась, и мне на ноги выпали несколько тонких переплетенных листов, которые я автоматически поднял.
C белоснежного листа на меня смотрела странная фигура, состоявшая из шарообразной черной сердцевины, заключенной в двойную идеально ровную окружность, и соединенная с нею множеством маленьких черных зигзагов. Изображение показалось мне до боли знакомым. Голова начинала гудеть.
Такое впечатление, что, когда-то очень давно, я уже смотрел и на это сердце черноты, и на двенадцать молний, углем нарисованных на белом известняке... Тогда, много лет назад, это было очень важным и для меня, и для того, кто показал мне это. Память меня подводит, образы, накрывшие мое сознание безудержной штормовой волной, отдаляются обратно в бескрайнее море. Я стремительно перелистываю страницу. Большая часть бумаг - короткие письма от дарителя часов. Бегло просмотрев их, я понял только то, что мой чудак - внезапно обнаруженный племянник некого одинокого столичного хлыща. Абсолютно никакой зацепки. В самом конце я обнаружил лист, принципиально отличающийся от своих предшественников: как и его владелец, тот оказался покрыт множеством разнообразнейших пятен; изрядно помятый, словно кто-то неоднократно комкал его и снова расправлял, исписанный с обеих сторон мелким убористым почерком, он содержал в себе множество стихотворных строк, соединенных в древнюю легенду. Практически не размышляя о причинах, я углубился в чтение.
В тишь бескрайнюю рощ бесконечных,
Что раскинули горы седые,
И в страну, что возникла и стала одной
Не единственной с множества множеств вселенных,
Порожденных Отцом Созидателем,
На столетья ль, на тысячи ль лет,
Раньше нас прибыла позабытая древняя Дева,
Что имела великие сонмы имён королевских,
Чьё правдивое имя размыто для нас навсегда.
И пусть сущность её к божествам не приравнена боле,
Может только она наблюдать среди тысяч миров,
Выбирая, куда ей идти, проходя расстояний завесы,
И времен, и любых измерений границы менять для себя.
Появилась Она из небесных чертогов священных,
К прародителям прадедов наших, в ответ на молитвы.
Снизошла не одна! C ней к подножью горы удивительный воин спустился.
Ростом выше любого из нас вполовину, не меньше,
С человеческим торсом, ногами мужскими, руками,
Два орлиных крыла иссеченную спину венчали.
Голова его бычья смотрела и строго, и смело.
Получили они от неё все дары величайших чертогов:
Нож, что может разрезать и путь проложить меж любыми мирами,
И зерцало, в чьем черном стекле
Увидать можно сущность и знания мира любого.
Ну, а главный из этих даров - удивительный камень,
Стал причиной её отречения от крепости Божьей.
Вавилонского локтя в длину половина была в нем,
Ночью кажется - грани черны, на свету же сияет лиловым.
Этот камень она забрала, утащила у проклятых духов,
Но отрезала косы свои перед тем, как в зловонные залы спуститься.
И одела она на себя платье сына великого духа.
Отказали в приюте ей Боги Великих Чертогов,
Посмеялись над камнем, вернувшимся в замок из ада.
Не допущена женщина в платье мужском во святыни.
Опечалилась дева ночная, явилась в страну зеленее,
Драгоценных Камней, что сокрыты в глубинах горы перед нами.
Там нашла она рыцарей храбрых, чьи души суровы.
Призвала их к себе, чтобы славное дело исполнить,
Обернула магический камень в чернявые косы,
Что отрезаны были во имя свободного мира.
И вручила дары, что в сосуде лежали из глины.
Обещав, что они призовут наступление века иного,
И угодным подарят бессмертие в эре великой,
В той, где будут меж звездами плавать огромные шхуны.
В эре той, не найдешь ты ни чувств, ни желаний греховных.
Станет эта эпоха дорогою между мирами,
Что пройдет человек, изумрудной страной порожденный.
А сейчас, завещала она, золотые дары соберите.
И ступайте на озеро, что за горой пролилось.
Там постройте мне храм и большую сложите фигуру,
С головами двумя, точно в знак уходящего мира,
Положите дары во сундук, запечатайте камнем святым.
И застыньте на долгую жизнь, сторожа мирозданье.
Я войду в ту фигуру, чтоб с вами на веки остаться.
Буду верной сестрой, и женой, и невестою буду.
Предводитель их, Губерт, забрал тот горшочек с дарами
И отнес его вдаль, заложивши у кромки воды
Для людей своих верных деревню, и храм, что в пещере таился.
Но полвека спустя затерялись святые дары.
Среди верных один отдал сердце тоскливому царству,
Совершил он в безлунную ночь ужасающее преступленье:
Передал он святыни купцам, что дорогу держали на север,
На восток и на юг. И покинула древняя дева
Вместе с ними родные края, заточенная в камень лиловый.
Кто отыщет дары - обретет тот навеки бессмертье,
И златые вершины падут перед ним бесконечны.
Обернув аметистовый камень её волосами,
Водолей громогласный сойдет к нам из звездных небес,
Знаменуя начало великого нового века.
***
Я опустил страницы, и в моих глазах помутнело. На мгновение мне показалось, что я, отчаянный, жадно глотаю воздух, но как и рыба, выброшенная на берег, не могу вздохнуть. Меня закрутило и подбросило прямо в синее мокрое небо, и я пролетел легионы холодных звезд вместе с сотней прошедших лет. Мой мир раскололся вдребезги, разлетелся на тысячи мелких кусков, в каждом из которых - жизнь человеческая и великое знание, но не смог я познать его, ибо что-то сложило осколки в фигуру, заставляя меня снова обрести свою сущность земную, себя настоящего. Я подскочил и резким движением схватился за серебряную цепь на шее грязного рыжего вора, за цепь, на которой висели часы, содержащие мою величайшую святыню, и застыл в ожидании, зная, что может статься, что это последний мой день на Земле. Он пытался вскочить, встрепенувшийся, дикий, обозленный. Пытался бросится на меня, выкрикивая гнусности и оскорбления, но святое серебро всегда сильнее человеческих рук. Тонкая бледная шея посинела и покрылась лиловыми пятнами, глаза его прозрачные налились кровью, выпучились, закатились. Я забрал у него все деньги, бумаги и ценности, затем раздел его. Поверьте, та одежда подходила мне гораздо больше, чем жалкому фанатику, не ведавшему, кто стоит перед ним. Затем, я наконец овладел величайшей драгоценностью - мистическими серебряными часами. Облив его остатками самогона из собственной походной фляжки, я остановился, не доходя до уродливой ядовито-зеленой двери, и закурил. Докурив, бросил в него сигарой и, удостоверившись, что мой поджог удался, я подхватил свой багаж и вышел навстречу влажной безлунной ночи, во мгновение ставшей чернее подземной тьмы.