Аннотация: сказка о старом царе и его трех сыновьях, пытавшихся победить смерть
...и было у царя три сына: храбрый Лев, могучий Вепрь и косой Заяц. Первые два - сильные да отважные, а младший... да что говорить: Заяц ― он и есть Заяц. Пришло время старику-царю помирать, а ему неохота белый свет покидать, с солнышком расставаться. Позвал он сыновей и наказывает: кто силой ли, хитростью ли отведет от него смерть - тому и царством владеть. А старый царь ему советником станет.
Лев наточил свой верный меч-кладенец, оседлал коня и поехал на восход, чтобы смерть сбороть-победить, на веревке к отцу притащить и бросить в темницу каменную на веки вечные. Вепрь сунул за голенище нож, взял мешок денег, нагрузил воз добра и отправился на полдень, в страны южные, дальние за молодильными яблоками. А Заяц кинул за спину легкий лук, за пазуху - краюху хлеба, хотел взять коня ― не пошел под ним конь. Тогда младший царский сын потянулся, встряхнулся, подпоясался и побежал по неторной дороге на закат от дворца.
Лев скакал три дня и три ночи и приехал на поле битвы. Сквозь пыль и копоть летели искры из-под мечей, свистели стрелы, и копья роняли тяжелые алые капли на вытоптанную траву. Ветер поднимал рев и грохот битвы до облаков, стон раненых плыл над самой землей, и день уже клонился к концу. Привстал Лев на стременах, пришпорил коня и бросился в самую гущу. Много народу сразил его ясный меч, пока не переломился, и последнее, что услышал Лев, падая в пыль на закате, был то ли шелест травы, то ли шорох опавших листьев:
― Смертью смерть победить хотел? Дурачок. Ты только сделал меня сильнее.
Вепрь добрался до порта, купил корабль и отплыл в страны дальние, страны дикие; продавал-покупал, трюмы забил золотом, но не смог купить для отца молодильных яблок: чужеземный султан запросил за них тридцать лет жизни. Не хотел Вепрь столько лет султану служить и решился на дело черное. Темной ночью забрался в тайный султанский сад и полез на заветную яблоню в самом дальнем углу. Ярко горели ее мелкие яблочки при свете звезд, как елочные фонарики. Засмотрелся Вепрь, оступился и повис на ветке. А та возьми да и сломайся: шум, треск, стража с фонарями и топорами со всех сторон бежит. Упал Вепрь на траву, сверху его ветка тяжелая придавила. Лежит, не дышит. А султан из окошка пальцем показывает, как его в веревки вязать, в железо ковать, чтобы казнить спозаранку на потеху толпе, ворам в назидание.
Сидит Вепрь в мешке каменном, по богатствам своим скучает, по отцу-старику, и слышит как будто голос из-за стены:
― Хотел обмануть смерть? Дурачок. Ты только сделал меня хитрее.
А Заяц косой бежал, бежал по дороге, заросшей бурьяном, и только солнце у горизонта и барабанщики-дятлы слышали его дорожную песню:
В окна барабанит дождь,
Смерти нет, пока живешь.
Думаешь, последний вздох?
Ты живой, ты не подох!
Страх и муки ― это жизнь,
Так что знай себе держись.
А закончишь помирать ―
Будет некому узнать.
День бежит Заяц, второй, со счету сбился, дорога превратилась в узкую тропку среди болот, вот-вот потеряется. Прыгает Заяц с кочки на кочку, думает: "Где тут, в глуши, смерть искать?" Неровен час, сама его сыщет. Тем временем кочки пропали, болото совсем топким сделалось, мокрый мох под ногами колышется, на нем ― только клюква да елочки махонькие, да лес вдалеке чернеет. Устал Заяц ― еле дышит, через шаг спотыкается, ноги по колено в жижу проваливаются, а сесть или лечь нельзя: замерзнешь, заснешь, засосет трясина, и не заметишь. И ладно бы своя жизнь, но отца-старика жалко да подданных его счастливых. Что если братьям не улыбнется удача? Она и так, говорят, обычно неласкова, да еще и смерти боится больше всего на свете.
Вздрогнул Заяц. Пока по кочкам скакал да брел по болоту, успело стемнеть, и в свете луны ему показалось, что у далекой опушки танцует прекрасная девушка. Моргнул ― и нет никого, только волки завыли слева, потом справа и сзади. Воют, зубами клацают ― в трясину идти боятся. Подхватился Заяц и побежал, но почти у самой опушки споткнулся и полетел головой вниз прямо в болотное озерцо, в сердце трясины. Руками взмахнул и пошел ко дну ― без плеска, без брызг, только луна ухмыльнулась нехорошо своему отражению да волки сели в кружок вокруг ровной, как зеркало, лужи и в один голос завыли, оплакивая легкий обед.
Очнулся Заяц на лавке под одеялом. В углу прялка жужжит, и старческий голос поет-приговаривает:
― По болоту пойдешь ―
Пропадешь.
В темный лес попадешь ―
Не уйдешь.
Не туда повернешь,
Путь назад не найдешь,
Пропадешь.
Будь ты плох иль хорош,
Хоть на принца похож,
Коли жить невтерпеж ―
Пропадешь.
Привстал Заяц, стал оглядываться. Комнатка маленькая, темная, печь в пол-избы, стол, лавка да прялка. В печи огонь горит, да лучина на столе еле теплится. А за прялкой сидит старуха горбатая: лицо серое, с бородавками, кожа складками, ногти как когти, да в нижней челюсти два зуба торчат. Лунный свет из окошка серебрит ее волосы, паклю нечесаную; в глазах поблескивает.
― Здравствуйте, бабушка, ― поклонился Заяц.
― Лежи, ― она махнула рукой, и Зайца словно прижало к лавке. ― Зачем пожаловал?
Заяц подумал ― неудобно было про отца рассказывать, как будто отец чего-то запретного хотел, но врать он сроду не мог, поэтому скосил глаза в пыльный угол и пробормотал:
― Царь-батюшка послал. Надо ему смерть отвести-обмануть.
Усмехнулась старуха.
― Обмануть, говоришь? ― и нитку на прялке поддернула, так что у Зайца сердце в горле затрепетало.
Страшно ему стало.
― А ты, бабушка, кто будешь? ― спрашивает.
― Много будешь знать... ― хмыкнула бабка и завертела веретено, забормотала:
― Много ходит глупый люд
Там и тут.
Их могилы не найдут,
Не найдут.
Если много будешь знать,
Нос совать, воровать ―
Век отцовского двора
Не видать.
Под ее зловещий шепот Заяц не заметил, как задремал, и проснулся глубокой ночью, когда луна поднялась высоко. В избе была тьма, старухи не было видно. Он выглянул в окно ― на залитой призрачным светом поляне плясала давешняя прекрасная девушка. Вокруг нее струился туман, белые руки плели из него узоры, от которых трава покрывалась инеем. Заяц не мог отвести от нее взгляд. Завороженный, он клонился все ближе к окну и, наконец, ткнулся лбом в стекло. По поляне пошел звон, и незнакомка исчезла, а в ушах зашелестело:
― Если много будешь знать, нос совать...
Почему-то Зайцу опять стало жутко. Он закутался в одеяло и спрятался в угол за печкой. По комнате зашаркали ноги, старуха искала его, двигала лавку, стол, подошла было к печке, но тут прокукарекал петух, и все стихло.
Стукнули дрова, забурлила вода, запахло хлебом.
― Ладно, вылезай, косой Заяц, ― позвала старуха. ― Видно, не зря тебя так кличут, коли от верной смерти схорониться сумел.
― А ты откуда знаешь, бабушка?
У Зайца от голода давно сводило живот. Он еле сдержался, чтобы не схватить со стола краюху, но вместо этого тихо спросил:
― Можно поесть? ― и присел на край табуретки.
― Молодец, ― пробурчала старуха. ― Люблю воспитанных, уважительных. ― Ее глаза вдруг блеснули, как при свете луны, и она забормотала: ― Кто мой хлеб без спросу съест, украдет ― тот на свет из наших мест не уйдет...
Заяц глянул в окно ― все заволокла белесая мгла.
― Так вроде петух кричал? ― удивился он. ― Должно быть утро?
― С чего бы? ― проворчала старуха. ― Ешь свой хлеб и не лезь, куда не просят. А сослужишь мне три службы ― я тебя из болот выведу, а может, еще чем-нибудь помогу.
Заяц наелся, разомлел, осмелел и хотел было спросить про красавицу, что танцевала, но старуха уже сидела за прялкой и бормотала себе под нос. Жужжит, жужжит прялка, хозяйка поет о битвах кровавых, а нитка у нее в руках возьми да и порвись с тихим звоном. Старуха фыркнула так, что Зайцу опять захотелось за печку спрятаться:
― Вот твоя первая служба. Пойдешь на болото... ― и сует ему в руки веретено с оторванной ниткой. Только сунула ― веретено у Зайца из рук вырвалось и за порог укатилось, один кончик нитки в руке остался. ― Найдешь веретенце и назад ко мне принесешь. А не принесешь, ― она отвернулась и зловеще хихикнула, ― пожалеешь. Ой, как пожалеешь.
Сказала, накинула черный плащ, взяла в сенях косу и выскочила за порог. Заяц вышел, оглядел луга и болота ― а старухи не видно нигде. Подивился он, куда она подевалась, а делать нечего, надо службу служить. Подобрался он, подпоясался и побежал по нитке за веретенцем. Бежит, тянет нитку к себе, а она вроде к себе его тянет. Кругом туман, мелкая морось и тишина, только вороны каркают. И чем дальше Заяц в болото бежит ― тем сильнее его нитка тянет, так и норовит затянуть в трясину. Он вспотел, в грязи извозился, руки ниткой порезал до крови, тянет изо всех сил, а ноги по илу оскальзываются, и уже волочет его сила неведомая за тонкую ниточку по кустам и осоке в самую черную трясину. Глядь ― за болотом, у дальнего леса ― та самая девушка машет рукой. И сразу туман пошел клочьями, и грязь на болоте подмерзать стала.
Целый день скакал по болоту Заяц, измучился, платье придворное изорвал, руки-ноги дрожат; а никак не может найти веретенце.
"И зачем оно старой сдалось? ― размышляет. ― Бросить бы все, да домой, в тепло, к отцу с братьями". ― Но тут Заяц вспомнил, зачем отец посылал, и что негоже возвращаться назад с пустыми руками, да еще совестно стало, что обещал старухе ― и обманул. Да и жаль ее стало, где ей еще веретенце найти, а без него ей, небось, скучно век коротать. Вот уж вечер настал, ночь обняла землю, луна вылезла слегка на ущербе. У Зайца руки-ноги дрожат, в ушах звенит от усталости, и слышится ему будто песня. И словно вдесятеро сил у него прибавилось, рванул он тонкую нить, аж зазвенела, и увидел, что ведет она в черное озерко посередь болота. Набрал Заяц побольше воздуха, нырнул в озеро ― а там не веретенце, а будто старший брат его, Лев, лежит под корягой, нитка его всего опутала, примотала к коряге, он уж и посинел весь.
"Откуда здесь братец Лев?" ― подумал Заяц, но делать нечего, стал он тянуть его вверх. Тянул, тянул, последнюю кожу с рук ободрал, перед глазами круги красные, хочется бросить ― а он не бросает. И песня в ушах словно сил ему прибавляет. Долго ли, коротко ли ― вытянул Заяц старшего брата из озерца, проверил, что дышит, взвалил на плечо и потащил к старухину дому. Как добрался, как спать завалился ― утром не вспомнил. А под подушкой нашел старухино веретенце, и нитки на нем было вдвое против вчерашнего. Почесал Заяц в затылке, подумал о брате, но вспомнил старухино наставление и спрашивать не решился. Только плеснул он воды в лицо ― старуха и объявилась.
― Проснулся, милок?
"Что это она подобрела?" ― дивится Заяц.
― Первую службу ты справил, за то тебе будет награда. Дело за второй, ― и пока Заяц хлеб жевал, села к окошку прясть. Пряла и пела о странах заморских, о птицах и принцах, о хрустких фруктах и узких бухтах, и о сокровищах, которые дороже жизни. И снова у нее в пальцах нить порвалась с тихим звоном. Старуха сунула Зайцу в руки веретенце и наказывает:
― Сегодня пойдешь в мою кузню. Будешь руду плавить, ножи править, глину жечь, камни печь. ― Заяц неловко повернул веретенце, а кончик-то возьми и отломись. А старуха, словно того и ждала, фыркнула не по-хорошему и шагнула к двери: ― Хоть разбейся, хоть убейся, но сделай так, чтобы веретенце мое было целее давешнего. А не то пожалеешь. Крепко пожалеешь...
"Да что ты заладила... ― хотел сказать Заяц, но старуха уже закуталась в плащ, схватила из угла косу и была такова. ― И где это она косит? И кто у нее ест ту траву? Во дворе скотины не видно, да и двора нет никакого, дом один на болоте да кузня у ручейка".
Пришлось идти в кузню. А там камней, руды, глины всякой цветной и угля ― груды навалены. Посередине горн, по стенам висят молоты, гвозди и пилы, ремни да колодки, да всякие штуки невиданные, стеклянные, оловянные и деревянные. День и ночь трудился Заяц: сначала учился горн разжигать, потом руду плавить в печи с поддувалом. Раз он вышел на двор отдохнуть-освежиться, чистым воздухом вдоволь напиться, а искры из черной кузнечной трубы вверх столбом бьют, как из геенны огненной, так, что стаю ворон опалили. Вьются вороны над болотом, кричат, искры с перьев сыплют. А где та искра упала ― там цветок багровый расцвел, кровохлебка.
Заяц молотом бил сначала все больше по пальцам, но потом и по железу стал попадать. Гвозди, скобы ковал, веретенце правил, но кончик никак не желал держаться. Отчаялся Заяц, стал из гвоздей да из скоб, да из медных листов цветы ковать, будто живые. И будто они его успокаивали, когда черными вечерами да стылыми утрами хлеб старухин жевал, и тоска его грызла, оттого что неведомо было, сколько еще ему тут сидеть и как домой добираться. За отца было боязно, за братьев тревожно, и первая служба у Зайца из головы не идет. Да иногда в свете огня горна виделось ему не старухино веретенце, а тело брата Вепря, изломанное на дыбе. А хозяйка его словно с каждым днем молодела. Кожа разгладилась, побледнела. Спина выпрямилась, волосы почернели да заблестели.
Долго ли, коротко ли, стал он из разных песков стекло цветное плавить, веретенце крепить ― и опять не выходит, только прибавилось у хозяйки цветов самоцветных, словно живых. Совсем отчаялся Заяц. Посмотрел поближе на веретенце ― сделано оно из витой осины, а кончик отломанный словно почки пустил. Воткнул его Заяц в землю у ручейка и каждый день поливал водами горькими, целебными, что из глин и песков добывать научился. Стала расти осинка не по дням ― по минуточкам. Заяц за ней приглядывает, а сам в кузне ларцы да лампы узорные делает. Выросла наконец осинка, да Зайцу стало жалко ветки ломать. Подошел, попросил:
― Осинка, дай веточку?
Налетел тут ветер, раскидал стаю ворон по черным елкам дальнего леса. Тучи сизые с золотой закатной каймой затянули небо, а осинка забилась, зашелестела, да и бросила ветку прямо Зайцу под ноги. А в шелесте ее будто голос:
― Удачи тебе, Заяц косой. И спасибо за нрав твой легкий, за силу тайную, за ум упрямый да хитрый, что смог мертвое сделать живым.
Смотрит Заяц ― а из отпавшей ветки веретенце свернулось в точности, как у старухи было, и нитки на нем втрое против прежнего. Обрадовался он, побежал в дом, а старуха его дожидается. Только не старуха она уже, а тетка-молодка, у окошка сидит, нитку прядет, на гостя оглядывается.
― Молодец, справил вторую службу, будет тебе за это награда. А пока вот тебе третья служба. Я сейчас уйду поглядеть, что в миру делается, а ты за меня пока... прясть будешь.
Изумился Заяц: слыхано ли ― бабью работу делать. Но сел за прялку: по дому уж очень соскучился, да и тревожно вдруг ему стало. Сидит, кудель тянет, а она у него рвется и рвется, и вороны за окном закружились, закаркали, тучами так и вьются. Облака почернели, над болотом зарядил мелкий ледяной дождь, и стало Зайцу совсем жутко. Шею ломит, руки трясутся, пальцы немеют, хочется изломать прялку да бросить в огонь, но сидит Заяц, прядет, старается. Через боль, через кровь тянет, крутит, сучит нитку. Долго ли, коротко ли ― пошла у него нитка крепкая да ровная. А Заяц допрял кудель, сунул за пазуху полное веретено и упал на лавку, заснул.
Ночью вернулась хозяйка. Сквозь сон, сквозь ресницы Заяц видел, как она по дому ходит, шатается, от усталости за стены хватается. Как плащ снимает, свечу зажигает. Вот склонилась над ним, взяла за плечо. Открыл Заяц глаза, глянул ей в лицо ― да это та самая девушка, что на болоте плясала. Он задохнулся от радости, руки к ней тянет, да только видит в глазах у нее тоску черную.
― Молчи, Заяц, слушай. Напали на вашу страну враги лютые, много народу пограбили-поубивали, ко дворцу твоего отца подбираются. Уходить тебе надо, ― дала она ему веретена, что раньше добыл, не взяла третье, что сегодня сам спрял, и сказала: ― Если совсем туго придется ― брось веретенце. Только выбери то, которое сердце подскажет.
Отвернулась, в окно посмотрела, а там ― тьма. Хотел Заяц обнять ее напоследок, спросить, когда снова свидятся ― не дала, выгнала за порог. Смотрит Заяц ― а от дверей дорожка светлая стелется, и нет уже ни болота, ни леса дальнего, ни кузни знакомой. Обернулся он, а позади тьма колышется. Встряхнулся Заяц косой, подпоясался и пошел по дороге. Идет, торопится, чует, что время у него почти вышло. Побежал, мчится изо всех сил. А небо светлеет, дорожка бледнеет, а корни да выбоины словно за ноги хватают. Бежит он мимо деревни сгоревшей, пугает ворон на черных трубах печей. Страшно Зайцу, а делать нечего ― дорога одна, куда зовет сердце. И вот впереди ― башни родной столицы, а вокруг ― крик, стон да лязг, и солнце восходит гарью, где раньше был лес, и красная пыль клубится над полем битвы. Заяц замер от страха: дружину отца теснит черная рать у столичных ворот, а брата-Льва не видать нигде. Вспомнил Заяц братнюю храбрость и силу, как разлетались враги при виде его меча-кладенца и как никто не смел нападать на родное царство, пока хранил его храбрый Лев, и понял, что брата давно нет в живых. Упали бессильные слезы на вытоптанную траву. Никогда Заяц воином не был, меч держать не умел, кони над ним насмехались. Но делать нечего, видно, придется драться. Вынул он из-за голенища нож, что сам ковал, и пошел вперед.
Идет и видит ― враги перед ним смеются, дружинники падают один за другим, а ворота вот-вот рухнут под топорами. Упал на колени Заяц и приготовился умереть. Ему было не страшно, только жалко людей, и страну свою, и отца старого.
"В окна барабанит дождь... смерти нет, пока живешь..." ― словно шепнула на ухо старуха-красавица, и вспомнил он о ее даре. Подумал о брате Льве, вытащил из мешка первое веретенце и кинул под ноги врагам, к самым воротам. Грянул гром, в землю ударила молния о семи хвостах, повалил дым, и встал у ворот старший брат, храбрый Лев. Враги увидали, кто поближе ― наземь попадали, кто подальше ― прочь побежали. А Лев поднял свой меч-кладенец и снес предводителю вражьей рати голову одним ударом. Тут открылись ворота, народ на поле высыпал. Все плачут от радости, раненых поднимают, Льва к отцу ведут под руки, а Заяц, шатаясь на стертых ногах, сзади плетется.
Видит ― дворец словно пылью покрыт, все серое, тусклое. Рассказали придворные, что с тех пор, как ушли сыновья, десять лет прошло. Враги страну грабить повадились, а царь вконец одряхлел, все дела забросил, горюет о сыновьях. Хорошо, что с врагом у ворот теперь справились, но пиру победному не бывать: во дворце кроме хлеба есть нечего. Погрустнел Лев. А Заяц вспомнил о брате ― могучем Вепре, о том, как богатства так и текли ему в руки.
― А Вепрь где? ― спросил.
― Нет его, ― отвечают. Казнил его чужеземный султан за то, что пошел воровать молодильные яблоки для царя-батюшки.
Почесал Заяц голову, засучил рукава и пошел было в кузню ― работать, отца с братом кормить. А брат не дает, говорит, не пристало царевичу махать молотом.
― А с голоду пухнуть пристало? ― огрызнулся Заяц. ― Или достанешь меч, грабить пойдешь?
Слово за слово, до драки дошло. Но Лев был силен и умел, а Заяц ― косой да уставший. Прибил его брат, да и бросил в каморку без ужина. Сидит Заяц в темном углу, раны перевязал, чем сумел, думает, чего бы поесть. У старухи-красавицы тоже небогато кормили, но хлеба было всегда вдосталь. Пригорюнился, он, вспомнил, как весело пировали когда-то они всем дворцом с братом Вепрем. Порылся в мешке, может, что завалялось, да и наткнулся на веретенце, второе, то, которое в кузне чинил. Бросил его в пыль под ногами ― и опять гром да молния, окно раскололось, вихрь налетел. Смотрит Заяц - а перед ним братец средний, могучий Вепрь: сытый, румяный, в парчовом платье сидит на сундуке с золотом, улыбается. Улыбнулся и Заяц, подумал, что теперь хорошо все будет.
Набежали тут царедворцы, Вепря под руки взяли, повели в парадную залу. Слуги сундук утащили, пошли пир готовить. Пируют Лев с Вепрем, а про Зайца забыли. Только в самом конце послали ему плошку супа. Но Заяц и тому рад, поел, да и спать завалился. А наутро зовет старый царь своих сыновей. Смотрят они ― сидит отец на троне, а мантия на краях потерлась. Обрадовался, когда сыновей увидал, а встать не может от слабости. Руку тянет ― рука дрожит. Заплакал отец, стал хвалить сыновей за то, что страну избавили от позора да разорения. Подошел Лев, поклонился, сел от царя по правую руку. Подошел Вепрь ― сел по левую. А Заяц так и остался стоять.
― Ну что, сынки ― вопрошает царь. ― Коль вернулись ― значит, нашли, как от меня старого смерть отвести?
Молчат сыновья. Лев смотрит в угол, Вепрь на Зайца косится, Заяц пол под ногами разглядывает. Царь только вздохнул:
― Знать, не судьба. Хорошо, что вернулись домой в час самой страшной нужды.
Потом отец стал расспрашивать, где их десять лет по миру носило и почему вернулись такие же, как приехали, ни на день не состарившись. Братья сказывают о своих странствиях, о победах, о том, как Лев был ранен в битве, а Вепрь томился в султанских застенках, но что потом было ― ни один ни вспомнил. А Заяц на пороге стоит да помалкивает. А о чем рассказать? Как он десять лет у старухи-красавицы кузнецом служил? Как осину растил? Прясть учился? Ой, не царские это дела. Отец проклянет, а братья за такой позор еще и прибьют до смерти. Вот и молчит Заяц. И про веретена молчит, боится. Что с него взять, с косого Зайца? А отец с братьями приступать стали, требуют, чтобы все как есть рассказал. А он молчит.
Осерчал отец, приказал старшим братьям Зайца в темницу бросить, пока не разговорится. А те, пока волокли, до крови прибили, только успел он выбросить из мешка последнее веретенце прямо царю под ноги, но что потом в тронном зале было ― не видел.
Сидит Заяц в темнице, а никто к нему не приходит. Забыли, видать, отец с братьями. Есть ему не приносят, пить не дают, только и можно, что камни лизать сырые. Раны его воспалились, болят, неделю болят, две мучают, а потом в забытье стал впадать Заяц. И мнится ему, что красавица, что жила на болоте, к нему приходит, садится рядом и волосы гладит. Любо ему, радостно. Тянется к ней Заяц, а она отодвигается, шепчет:
― Рано еще нам с тобой миловаться.
Полыхнула у Зайца в груди печаль нестерпимая:
― Так и так помирать, хоть сейчас, хоть назавтра, хоть лет через сто. Лучше пусть у меня будет хоть что-то... ― Собрал он силы, приподнялся с холодного камня, обнял ее и поцеловал в губы. ― Мое чудо. Красавица. Не уходи никуда.
Она отбивается:
― Я же старуха!
А он вцепился в нее из последних сил:
― Ты любимая. И прекрасная. Не пущу, не отдам. Смерти ― и той не отдам. Выходи за меня, пока я живой!
Усмехнулась красавица:
― Давно никто меня так не смешил, не веселил. Все боялись да отворачивались.
― И жизнь у тебя на болоте, в лесу была скучная. Давай тут жить-поживать, камни глодать!
― Веселый ты, ― смеется красавица. ― Только осталось тебе...
― Что ни осталось, все наше! ― храбрится Заяц, а у самого уже сил совсем нет, руки разжались, упал он на камни холодные и лежит, как неживой. Обняла его девица, поцеловала сама в губы сухие шершавые, и стал он здоров. Погладила по спине, и стал он одет в платье парчовое, как царевичу и положено. Взяла за руку, как ребенка, и оказались они в тронном зале царя-отца.
А тот ― веселый, сильный, помолодевший, сидит-пирует со старшими сыновьями, о младшем и думать забыл. Увидел Зайца с красавицей, удивился и усмехнулся:
― С чем пожаловал, младший сын? Решил порадовать старика-отца сказками о своих странствиях-приключениях?
Молчит Заяц. В пол смотрит. Только сила и гнев в его взгляде стали вдесятеро против прежнего. А красавица выступает вперед и ехидно так улыбается:
― Пора ответ держать, батюшка царь. Твой младший сын сумел смерть приручить, тебе жизнь подарить. Много лет у тебя впереди, но с царством расстаться придется.
Хотел царь стражу крикнуть - не может. Хотел Лев меч поднять, отца защитить - руки смертным свинцом налились. Хотел Вепрь привстать, отца телом прикрыть ― тело не слушается. Да и слуги с придворными все сидят, не шевелятся, дара речи лишились.
― Ты хоть понял, царь-государь, что смерть от тебя отступила? ― спрашивает красавица.
Покачал царь головой:
― Думал, силы вернулись от радости...
А она повернулась к старшему из царевичей:
― Ты хоть понял, могучий Лев, что смерть тебя отпустила?
Тот тоже головой помотал.
― Думал, ранен был, в забытьи лежал.
― Десять лет в забытьи, ― смеется красавица, а придворные удивляются, головами качают, руками разводят.
Посмотрела на Вепря красавица, да только рукой махнула. Говорит царю:
― Что ж, царь-батюшка, пора расплачиваться. Обещал ты отдать престол тому из сыновей, кто от смерти тебя спасет, ― и на корону пальцем указывает. А корона будто сама Зайцу на голову прыгнула. ― Ступай, бывший царь. Тебе тут не рады.
― Но как же... ― царь схватился руками за голову. ― Но я же...
― Советником быть собирался. Знаю, слыхала. Но только таких советников, что сыновей за провинность малую в темнице готовы сгноить, нам не надобно.
Поднял Заяц голову, и стало всем видно, что по щекам его текут слезы. Оплакивает он отца любимого:
― Уходи, батюшка. Даст Бог ― мир да путь, да дела добрые сердце твое вылечат. Тогда милости просим обратно.
Делать нечего. Царь закутался в мантию, спустился с трона и, опустив голову, вышел за двери.
Всех словно водой ледяной окатило, сидят, не могут понять, что же это такое делается.
― Братец Лев, ― говорит опять Заяц, а сам ― мрачнее тучи. ― Ты бил меня и забыл меня, черной злобою отплатил ты мне за жизнь сладкую, меч несломанный. Но народ честной от врагов лихих защищать надо. Так что быть тебе воеводою.
Встал Лев, как во сне, завороженный, как не сам идет, а его ведут. И спустился с места почетного, сел за стол со слугами-царедворцами.
А Заяц на трон взошел, корону на лоб надвинул, красавицу-суженую свою посадил по правую руку.
― Братец Вепрь, ― говорит, а сам слезы со щек утирает. ― Ты бил меня и забыл меня, черной злобою отплатил ты мне за жизнь сладкую, за свободушку. Но народ честной кормить надобно, так что быть тебе казначеем.
Встал Вепрь, как во сне, завороженный, как не сам идет, а его ведут. И спустился с места почетного, сел за стол со слугами-царедворцами.
И пошел пир горой, словно не было ни лихих годов, ни царей-стариков. Взял Заяц в жены свою красавицу, и прожили они много лет и зим, породили много детей-внучат, и отца-старика назад приняли. Помирились с царскими братьями, и счастья у них было пруд пруди, и богатства у них было грудами, и красавица все не старилась, только пряла пряжу по вечерам, а порой и мужу давала прясть.