Осень 1988 года была теплая и длинная. Дни сворачивались трубочками сливовой пастилы, укладывались на противень. Так не хотелось начинать очередную зиму, просыпаться в темноте, идти по слякотным улицам к трамваю, тащиться вместе с хмурыми, невеселыми людьми на работу в раскачивающемся переполненном вагоне. Очень кстати подвернулась туристская путевка по Закавказью. За три недели предстояло увидеть три столицы - Баку, Ереван и Тбилиси, а попутно заехать и в другие теплые южные города, погреться на солнце, отодвинуть зиму на потом.
Из-за погоды приходилось брать с собой много разной одежды и обуви. В Закавказье тепло, а возвращаться придется в зиму; значит, надо брать и легкую, и зимнюю обувь, шелковое платье и теплый костюм, пальто и плащ, зонт, берет, перчатки. Набралось две сумки разного барахла. Вот всегда так, вечно я путешествую в межсезонье и таскаю за собой кучу ненужных вещей, смеялась Мона. Но бабушка Беба ничего выбросить не дала: неизвестно, как и что сложится, поэтому надо быть готовой к перемене обстоятельств.
Группа собиралась на узловой станции в Красном Лимане, оттуда шел поезд Харьков-Баку. Ехать предстояло немногим больше суток. В дороге играли в карты, угощали друг друга домашними харчами, болтали, знакомились. Таня, высокая блондинка лет двадцати шести, все время хохотала, высоко взбрасывая длинные руки и ноги. Раз она так взбрыкнула и слегка задела носком, как погладила, пах Николая, сидевшего, широко расставив ноги в спортивных штанах, напротив нее. Николай покраснел от удовольствия, а его жена Лида сразу велела ему пересесть на ее место, у двери, где Таня никак не могла его достать. Проводники подносили чай, мужчины откупоривали бутылки вина, рассказывали анекдоты. Ехать было весело, и отпуск обещал быть интересным и беззаботным.
Баку
Вечером 16 ноября, в половине шестого на вокзале представитель туристской компании встретил группу и на автобусе отвез в гостиницу "Баку" на центральной площади города, на набережной. Справа от гостиницы располагался Дом Правительства, напротив, через обширную площадь - другая гостиница, слева была набережная и за ней, в перспективе, просматривался морской порт. "Шикарное место, - обрадовалась Мона, - в самом центре, повезло как!"
Пока устраивались, размещались по номерам, ужин для туристов уже закончился, и Мона с Лидой решили сходить в магазин, купить какой-нибудь еды. К ним присоединился Витя, тихий молодой человек из одного с ними города. В большом гастрономе неподалеку от гостиницы они встали в очередь. Лида сделала заказ первой, продавец, высокий усатый мужчина лет тридцати, все завернул, назвал сумму. Лида подала деньги, сложила пакеты в сумку и подняла глаза.
- А как же ... - начала она говорить, но он уже обратился к Моне, спрашивая, чего бы она хотела. Мона сделала заказ. Лида все не отходила. Мона спросила:
- Что случилось, что-нибудь не так?
- Да он мне сдачу не дал, мне больше рубля сдачи полагается! - воскликнула Лида. Продавец с каменным лицом продолжал обслуживать Мону, не замечая Лидины мельтешения возле прилавка. Наконец, он закончил, подал ей покупки и назвал цену; она подала ему несколько рублей, он взял деньги и отвернулся к следующему покупателю. Мона постояла, подождала - нет, он не собирается сдачу давать:
- Мне сдача полагается, Вы наверное забыли?
Тот оглядел ее и молча бросил на прилавок какую-то мелочь. Мона взяла, сосчитала, это была двадцать одна копейка. Она только хотела снова обратиться к продавцу, как Лида тронула ее за плечо и тихо сказала:
- Пошли отсюда.
Мона оглянулась: вокруг стояли усатые мужчины с проросшими чернотой щеками и молча на нее смотрели. Они с Лидой повернулись и пошли от прилавка, и мужчины расступались, давая им пройти и снова смыкаясь за ними, в напряженном молчании провожая их глазами. Выйдя на улицу, они сконфуженно переглянулись:
- Что это с ними? - спросила Лида. - Странные какие. И сдачу совсем не дают, надо это учесть на будущее, заказывать под расчет в рублях, раз они меньше рубля не понимают.
- Пойдемте-ка лучше в гостиницу, - сказал Витя, - до утра нам еды хватит, а там на завтрак позовут.
В гостинице они поужинали всей компанией в Лидином-Колином номере. Настроение как-то не налаживалось, но они решили не обращать внимания на местные особенности: не стоит из-за ерунды портить отпуск, и разошлись по своим комнатам спать.
В номере Мона приняла душ и легла в постель. Соседок, двух студенток из Москвы (Мона с ними встретилась, когда заселялась), еще не было, и она решила почитать книжку, пока они придут. Все равно ведь разбудят, так что не стоит и засыпать.
Москвички пришли около полуночи, веселые, слегка подвыпившие. Надя, хорошенькая девушка со светлой пушистой стрижкой, рассказала, что они познакомились в ресторане с пожилым дядькой, который раньше жил в Баку, а потом уехал заграницу и там разбогател, и теперь приезжает сюда по делам бизнеса.
- Такой веселый дядька, Алекс зовут, и совсем не жадный, все нас шампанским поил, шоколада у него завались, записи так вообще классные! - возбужденно рассказывала Надя.
- Да, дядька в порядке, при деньгах, сразу видно, хотя и старый, лет сорок уже или даже больше, - задумчиво сказала брюнетка Вера, смывая косметику перед зеркалом. - Приглашал заходить завтра вечером. Наша группа здесь до конца недели, и особых вариантов как-бы нет, так что, пожалуй...
Утром Мона проснулась под смутный ровный гул, доносившийся непонятно откуда. Она встала, подошла к окну и увидела: на площади перед Домом Правительства, на балконе которого какие-то люди укрепляли зеленое знамя, колыхалась огромная толпа. Вот один человечек, совсем маленький издали, что-то коротко пропел в микрофон, и толпа глухо заревела в ответ. Надя и Вера подошли к окну и замерли рядом.
- Что это такое здесь происходит? - спросила Вера.
- Не знаю, - ответила Мона. - Наверное, какой-то местный праздник, хотя кто их знает.
Про себя она подумала:
- Надеюсь, не второй Сумгаит.
А вслух сказала:
- Ладно, давайте на завтрак собираться, там нам все обьяснят.
В ресторане гостиницы им подали завтрак, жирное кушанье из риса с бараниной. Официанты возбужденно переговаривались, на вопросы туристов не отвечали, и вообще исчезали из поля зрения. Пришел руководитель группы и обьявил, что на площади сегодня демонстрация кучки местных националистов, скоро с ними разберутся и волноваться не следует. Но и не стоит выходить из гостиницы, особенно по одиночке. Программу экскурсии придется несколько изменить, он сейчас над этим работает. Поэтому до обеда он рекомендует всем оставаться в гостинице, а на обеде будет объявлена новая программа и они все вместе сегодня еще куда-нибудь съездят.
-Не беспокойтесь, товарищи, ситуация под контролем, кому положено принимают меры какие положено, идите в номера и спокойно отдыхайте, - закончил руководитель.
Мона пошла в номер, но спокойно отдыхать ей не хотелось.
Она прилипла к окну, пытаясь хоть что-то разглядеть и понять, но с высоты восьмого этажа это плохо удавалось.
- Надо же как повезло, - думала Мона, - увидеть такое не по телевизору, а воочию! Это как в Прибалтике было, то же самое, Народный Фронт и все дела! Такая пруха раз в жизни бывает!
Она вышла из номера и пошла искать компаньонов на выход из гостиницы. Никто идти не хотел, некоторые даже шторы задернули, чтобы ничего не видеть и не слышать. Неожиданно тихий Витя согласился составить Моне компанию.
Они надели куртки, спустились на лифте вниз и вышли из гостиницы, пройдя мимо милиционеров, стоявших на входе.
Погода была чудесная, яркий осенний день. Толпа на площади стояла, подняв лица к балкону Дома Правительства. Там несколько мужчин, один в зеленой чалме, по очереди говорили что-то в микрофон по-азербайджански. Иногда один из них пропевал короткую строчку (как потом оказалось, это были суры из Корана, а певцом выступал профессор местного университета) и толпа отзывалась мощным рыком.
Вот мужчины на балконе расступились и к микрофону подошел совсем молодой человек. Он заговорил, и толпа колыхнулась : Панахлы! Наверное, его так звали, он явно был местная знаменитость.
У Моны от радостного волнения перехватывало дыхание: здорово, вот здорово! Люди борятся за свободу и она сама живой тому свидетель, не в газете прочла, не по телевизору цензурный репортаж увидела, а сама, своими глазами, все как есть на самом деле! Она достала фотоаппарат, свой немолодой ФЭД и стала снимать все подряд: общий вид на толпу, балкон, зеленое знамя. При этом она продолжала двигаться в направлении толпы, план становился все крупнее, снимки все интереснее, информативнее, вот она уже на краю толпы у Дома Правительства!
Она остановилась, закрыла камеру и стала укладывать ее в сумку. Тут кто-то схватил ее за руку. Мона подняла голову - ее окружала группа мужчин, Витя где-то потерялся за ними. Все мужчины были маленькие, примерно ее роста, молодые, скорее не мужчины, а парни, худые, с проросшей черной щетинкой на впалых щеках. Их предводитель сказал по-русски:
- Нельзя снимать! Отдай камеру! - Он выкручивал камеру из рук Моны, она не отдавала, парни вокруг что-то говорили на своем языке, их зубы поблескивали за красными губами, они начали ее толкать...
Вдруг откуда-то из толпы явились четверо высоких, черноусых молодых мужчин, одетых в одинаковые темно-синии плащи, туго подпоясанные в талии. Они что-то сказали коротышке- предводителю и тот покорно отдал Моне камеру. Она утерла выступившие слезы и стала укладывать камеру в сумку, но пальцы не слушались и камера никак не засовывалась. Высокий в синем плаще сказал:
- Извините, эксцессы. Вы туристы? Отдыхайте, осматривайте город. Отсюда вам лучше уйти.
Мона поискала Витю глазами, нашла: он был рядом, за кольцом небритых коротышек, и пошла вместе с ним с площади.
Они отошли всего-то шагов на десять, как та же группа парней окружила ее снова. Витю оттерли на задний план. Предводитель сказал:
- Отдай пленку. Нельзя снимать. Отдай, а то хуже будет. - Он нехорошо засмеялся и что-то сказал своей молчаливой банде, видимо перевел свои слова. Они тоже засмеялись, показывая белые зубы, сжимая кольцо.
Мона оглянулась: они были в начале аллеи, проходящей справа от Дома Правительства. По обеим сторонам аллеи стояли милицейские машины, возле них кучковались милиционеры в форме, одна группа - совсем близко от Моны. Они спокойно о чем-то разговаривали. Один из них, такой толстый, что ремень едва сходился на животе, обтянутом шинелью, смотрел прямо на Мону.
Менты продолжали разговаривать, не шелохнувшись, как будто ничего не происходило в двух метрах от них.
Предводитель коротышек улыбнулся, показав белые зубы, спокойно взял у Моны из рук фотоаппарат и попытался открыть отделение, где была пленка. Видно было, что он не знает, как это делается, и сейчас сломает камеру. Мона сказала:
- Отдайте, я сама выну пленку, - с этими словами она забрала камеру, открыла крышку, вынула пленку, мгновенно ставшую молочно-белой, и подала ему.
Собственная беспомощность перехватывала горло, давила на грудь.
Коротышка-предводитель снова нехорошо засмеялся, вынул складной нож и порезал уже засвеченную пленку на мелкие куски.
- Глупо как, - подумала Мона. - Пленка ведь все равно уже засвечена, все снимки пропали.
Он положил обрезки в карман, достал мелочь, несколько монет, и бросил на капот близ стоящей милицейской машины:
- Сколько пленка стоит? Сорок пять копеек? Этого тебе хватит. Туристы!? Снимайте памятники, а тут вам нечего делать.
Он коротко что-то сказал своим людям, повернулся и пошел в толпу, они потянулись за ним. Еще секунда - и они растворились в мужском море. Вот почему это так странно выглядит, поняла вдруг Мона: здесь совсем нет женщин.
Она взяла мелочь с капота машины, подержала в руке, потом бросила на землю под ноги:
- Суки, какие же суки! - Кровь стучала в ушах.
Они пошли по аллее мимо милицейских машин, милиционеров в форме, смотрящих на них стеклянными глазами. За ними поодаль следовал парень из той же группы. В конце аллеи, на проспекте за Домом Правительства оказался универмаг. Мону трясло, она сказала Вите:
- Давай зайдем, может, там отстанет он от нас.
Они вошли в универмаг, пошли по отделам, поднялись на второй этаж. Как ни странно, здесь были покупатели, шла обычная жизнь, будто и не кипела площадь в пятидесяти метрах. Оглядываясь, Мона видела всякий раз фигурку в черном, следовавшую за ними на некотором отдалении.
- Что за идиотские игры они затеяли, за кого они нас принимают? - думала Мона, бесцельно перебирая блузки на стойке.
Она увидела отдел фототоваров и зашла купить пленку. Продавец, усатый мужчина лет тридцати (тот же самый? Не может быть!) продал упаковку пленок и даже дал сдачу с десятки. Он выглядел настолько человекообразным, что Мона неожиданно для самой себя рассказала ему о инциденте на площади и попросила посмотреть камеру - не испорчена ли?
Продавец осмотрел камеру и успокоил ее - все в порядке, не поломана.
- Их снимают из Дома Правительства, с верхних этажей, вот они и боялись, что вы тоже из этих, - спокойно объяснил он.
Мона поблагодарила продавца, забрала покупку и они с Витей пошли в сторону выхода. Через десять шагов Мона оглянулась и увидела фигурку в черном в отделе фототоваров, разговаривающую с продавцом.
Они вышли из универмага и пошли в гостиницу. Гулять расхотелось. У гостиницы милиции стало еще больше.
- Эта милиция нам не защита, - подумала Мона. - Зачем их сюда нагнали?
Они молча разошлись по номерам. Мона подошла к своему окну. Толпа бурлила, на балконе Дома Правительства фигурки что-то кричали в микрофон, иногда пропевали короткие фразы, толпа взвывала в ответ. Погода портилась, набежали тучи, день пасмурнел на глазах, соответствовал настроению. Мона сделала несколько снимков через окно, просто чтобы показать друзьям дома. Через объектив камеры далекая толпа внизу выглядела как черное шевелящееся пятно.
На обеде все только о митинге и говорили. Кто-то слышал, что это Народный Фронт все организовал, что во главе стоит интеллигенция, кто-то говорил, что людей на площадь свозили из дальних сел и они в основном малограмотные фанатики. Вспомнили Сумгаит, как войска ввели только на четвертый день, дали бандитам покуражиться. Много чего говорили.
Мона слушала всех, молчала, нехотя ковыряя вилкой жирный рис с бараниной. Надо быть внимательней с ними, думала она, спиной не поворачиваться, в глаза не смотреть, держать дистанцию по лагерной науке бабушки Бебы.
После обеда была автобусная экскурсия по городу. Повезли в Старый Город, показали Крепость, построенную турками-сельджуками в Средние века, стройную Девичью Башню, рассказали романтическую сказку о ханской дочери, которая бросилась с башни вниз, чтобы не идти замуж за нелюбимого. Непонятно было, как она могла влюбиться в ханском гареме, в кого, уж не в евнуха ли? На этот счет никаких разъяснений не давали.
- Что я знаю о мусульманах? - думала Мона. - Милые сказки о Ходже Насреддине; Тамара-татарка, жившая по соседству с домом деда, русская жизнь в окружении казанских татар. Персы, убивающие Грибоедова. Замечательное кино "Белое солнце пустыни" с Гюльчатай-Открой-Личико. Другое кино - "Учитель". Бабушкин тихий рассказ о резне армян турками в Пятнадцатом году, убитых - почти два миллиона. Картины из альбома Верещагина. Сцены сожжения паранджи из вереницы средне-азиатских фильмов. Басмачи. Ташкентское землетрясение. Палат Бюль-Бюль Оглы. Алиев. Али-Баба и Сорок Разбойников. Османская империя. Гарем. Старик Хоттабыч. Статья в газете о самосожжении женщины в Ферганской Долине. Муслим Магомаев. Война в Афгане. Дикая Дивизия. Сумгаит.
- Выходит, я не знаю о них ничего, - подводила итог Мона. - Что для них можно и что нельзя, что морально и что - аморально? Что им важно и дорого из того, что важно и дорого мне? Что для них допустимо по отношению к своему и к чужаку и что - нет? Кто для них - чужой? Кто - свой? У них есть Десять Заповедей? Огласите список!
К ужину их привезли обратно в гостиницу. Митинг продолжался в прежнем режиме: на балконе Дома Правительства кричали и пели в микрофон, толпа ревела в ответ, заведенная как на батарейках. Милиционеров у входа стало еще больше, чем днем, некоторые держали автоматы. Выглядели они так, как-будто готовились взять гостиницу приступом. Митинг шел всю ночь.
* * *
Утром следующего дня на завтрак опять принесли рис с жирной бараниной, есть это третий день подряд было уже совершенно невозможно. У Моны оставались какие-то пряники, сделаю чаю и обойдусь пока, решила она.
В номере уборщица что-то делала в ванной. Мона заглянула в дверь и увидела: она вытирала ванну ее полотенцем.
- Что Вы делаете?! - воскликнула Мона, - это же мое полотенце!
Уборщица молча швырнула полотенце в ванну и вышла из номера. Мона постояла, соображая, как же теперь быть, и пошла к дежурной по этажу, попросить чистое полотенце.
Дежурная, женщина лет сорока, грузная, с тяжелым накрашенным лицом, молча подняла на Мону глаза:
- Не могли бы Вы дать мне чистое полотенце? Видите ли, уборщица моим полотенцем вытиралa ванну, оно теперь грязное и я не могу им пользоваться, пожалуйста, дайте мне чистое полотенце...
Мона еще не договорила, как дежурная вскочила со стула и начала кричать, широко раскрывая рот, блестевший золотыми коронками:
- Смотри какая, и так обойдешься, культурная она, да у нас тут культура была, когда в вашей России только медведи по веткам лазили!...
Дежурная еще что-то кричала, но Мона уже уходила от нее, входила в номер, закрывала дверь, запиралась на ключ. Она взглянула в окно: митинг все колыхался; задернула шторы, включила свет; долго умывалась, с мылом, тщательно вымыла руки, утерлась чистой футболкой; легла на кровать - оставалось полчаса до экскурсии, можно немного передохнуть.
* * *
Автобус катился по пасмурному городу, по узким улочкам Сураханы; нефтяные качалки ритмично клевали землю, маслянистая вода стояла в лужах. Подъехали к высокому серому забору, вышли из автобуса, прошли через калитку и оказались в чистом внутреннем пятиугольнике постоялого двора. Посредине стояла небольшая квадратная беседка из четырех арок под общей крышей. Мона подошла поближе - в центре беседки был устроен колодец, и там горел газовый факел. Такие же факелы, только меньше, горели и по четырем углам на крыше беседки.
Когда-то на этом месте был выход природного газа. Молния ударила - и загорелся вечный огонь. Последователи Заратустры съезжались сюда со всего Востока поклониться своему чистому богу огня. Индийские купцы-зороастрийцы, идущие Великим Шелковым Путем, построили постоялый двор и святилище, где вечно горел священный огонь. А потом арабы завоевали эту страну. Местные жители приняли ислам и первое, что они сделали после этого - разрушили храм чистого огня. Зороастрийцы, не захотевшие ислама, ушли в Индию. Остаться им было никак не возможно, молодой ислам возле себя других не терпел.
Прошло несколько столетий, земля шевельнулась и выход газа прекратился, и не стало в этом месте чистого огня. Еще сто лет промелькнуло, и местные жители по раскопкам восстановили храм, подвели газ по трубам, чиркнули спичкой и стали возить туристов - достопримечательность получилась.
Мона прошла по периметру постоялого двора, заглянула в комнаты, постояла у колодца- тихо здесь, людей мало, чисто - хорошая экскурсия.
* * *
После ужина Мона пошла в номер, хотелось отдохнуть, побыть в одиночестве. Соседки, наверное, в гостях у своего богатого приятеля, так что можно будет спокойно посидеть, понаблюдать за митингом или задернуть шторы и почитать книжку.
Но не тут-то было! Надя и Вера сидели на своих кроватях, и о чем-то возбужденно говорили.
- Что случилось? - спросила Мона. - Алекс уехал?
- Да нет, никуда он не уехал! Просто мы поссорились! - зло ответила Вера.
- Из-за чего же вы поссорились? Он потребовал от вас что-то сделать, чего вам делать не хотелось?
- Да нет, чего он там может потребовать! Он уже старый.
- Так в чем же дело? Все было так замечательно: пили шампанское, ели шоколад, весело проводили время?!
- Представляешь, он сказал, что Исус Христос - еврей! - воскликнула Надя. В глазах у нее стояли слезы, как будто ее ударили или сильно обидели.
Вера дернулась, как в автобусе при резком торможении:
- Исус Христос - жид! Да он сам жидяра, старый козел!
- Это не исключено, что Алекс - еврей, - сказала Мона. - Вы не расстраивайтесь так уж. Кстати, надо говорить - Иисус. Мне не хочется вас еще больше расстраивать... Дело в том, что это правда.
- Что правда? - закричал Вера. - Что правда?
- Правда, что Иисус Христос еврей. - спокойно ответила Мона.
- Да ты... да вы... - задохнулась Вера.
- Хорошо, успокойся. А как по твоему, кто Иисус Христос по национальности? - спросила Мона.
- Русский, кто же еще, - уверенно сказала Вера.
- Ну вы же школу закончили, раз теперь студентки? Учили по истории про образование Московского царства? И про формирование трех братских славянских народов - великорусского, белорусского и украинского? Ну, вспоминайте, это примерно седьмой или восьмой класс: татаро-монгольское иго, Золотая Орда и все дела? Когда это было, в каком веке? - говорила Мона.
" Скоро дипломы получат, верхнее образование называется, совсем дикие девки, тоже мне столица нашей родины город-герой Москва", - думала Мона, наблюдая за тем, как Вера и Надя морщили лбы в тяжком интеллектуальном усилии.
- Ладно, так не помните, может, знаете когда была Куликовская битва? - задала Мона наводящий вопрос.
- Куликовская битва была в 1380 году, - сразу ответила Надя. - Помнишь, Верка, праздновали шестьсотлетие со дня битвы, мы с тобой тогда в ансамбле "Березоньку" танцевали, еще в школе, ну, помнишь?
- Допустим, помню, ну и что? - ощетинилась Вера.
- Правильно, молодец, Надя. Вот, примерно тогда и завершилось образование русской нации. Четырнадцатый век. А до этого русских не было, - сказала Мона.
- Как это не было, ты чего городишь?! Мы всегда были! - вскочила Вера.
- Нет, Вера, не всегда. Русские - молодая нация, более-менее государственно оформившаяся в четырнадцатом - начале пятнадцатого веков, после того как Орда окончательно ослабла. А до этого были славянские племена - вятичей, смолян, киян, русичей, россов, древлян, полян ... Темный лес, глухие горы... Рассуди сама: когда Иисус Христос родился и где?
- Верка, получается, он родился 1988 лет назад, - сообразила Надя.
- Светлая ты голова, Надежда. Конечно, мы ведь года считаем от рождества Христова, - похвалила ее Мона. - А теперь скажите мне, где Он родился? хотя бы - в какой стране, у какого моря?
- Чего тебе надо, чего привязалась, что тебе - ликбез? - потемнела лицом Вера.
- Подожди, Верка, и правда интересно, где? Мне бабушка говорила, что его Дева Мария родила от святого духа в овчарне, а в каком городе, я забыла, - заинтересовалась Надя.
- В Вифлееме она его родила. Они с мужем, с Иосифом, поехали из Назарета, где они жили, в Вифлеем, откуда был родом их предок, царь Давид. И Мария, и Иосиф происходили из семьи этого иудейского царя. Он правил Израилем за тыщу лет до рождения Христа, то есть три тысячи лет назад примерно. Ну да, это все происходило в Израиле, на берегу Средиземного моря, а вы что думали, на Яузе в Мытищах?
- Зачем они в Вифлеем поперлись? - буркнула Вера. Она вся покраснела от злости. Этот разговор был ей крайне неприятен, но любобытство победило.
- Не поверишь - налоги заплатить! - весело ответила Мона. - В те времена Израиль был оккупирован римлянами и платил им налоги. Римский кесарь, ну царь тогдашний, Август, велел переписать всех налогоплательщиков по месту их рода. Был назначен срок переписи, а кто не успеет к сроку - тому штраф.
- Так его что, распяли за неуплату налогов? - съязвила Вера.
- Да нет, за другое, - ответила Мона. - Иисус был прямым потомком царя Давида. И когда он назвал себя Царем Иудейским, он имел на это реальные основания. Римляне совсем не случайно так расстроились, что применили к Нему высшую меру наказания того времени - распятие. В единого и всемогущего еврейского Б-га они не верили, были многобожники, и на реформистские идеи Иисуса им было в высшей степени наплевать. А власть держали, угрозы власти не потерпели.
- Израиль такой маленький, Вифлеем наверное у Назарета за углом, - усмехнулась Надежда.
- Он снаружи маленький, а внутри - большой! - рассмеялась Мона. - Если вы, девицы, померите по карте, то от Назарета до Вифлеема примерно километров двести, далеко, да еще через горы Самарии надо пройти. Ну да, пройти, тогда ведь поездов не было. Иосиф и Мария шли несколько дней, иногда на попутной повозке подъезжали. Медленно шли. Мария - на сносях, брюхо, можно сказать, в руках несла! Дошли до Вифлеема к вечеру. Мест в гостинице не оказалось, и они ночевали в хлеву, на сене. Мария разродилась в ту же ночь. Может, с дороги устала, а может, просто время подошло У нее потом еще дети были, несколько, но про них немногое известно.
- Другие дети? - спросила Надя. - Иосиф же был совсем старый!
- Видно, не такой уж старый, раз Мария от него рожала, - ответила Мона. - Хлев этот - от Москвы четыре часа самолетом на юг и почти две тысячи лет назад во времени. Далеко от Руси. Не русский он, это точно. Евреи тогда уже были; это была их страна, Израиль. Мать его, Мария, была еврейка, и Иосиф, ее муж, был еврей. И все их дети, которые родились после Иисуса, были евреи, это уж можете мне поверить.
В комнате наступила тишина, прерываемая взрыками толпы на площади.
- Ну и чего вы так опечались? - спросила Мона. - Еврей, не еврей - Он же для всех! Посмотрите церковный православный календарь - на восьмой день после Рождества - праздник Обрезания Господня. Pаскиньте мозгами, чего Ему обрезали? Догадались? Да не пугайтесь, всего лишь крайнюю плоть, кусочек кожи с полового члена, как и любому иудею в знак союза с Б-гом. Ну чего смотрите? Нешто вы библию не читали, уж в Москве-то, столице, не наша провинция, поди в каждом соборе библию продают?!
- А апостол Петр? - спросила Вера. - А Павел?
- Евреи, можешь не сомневаться. Павел-то раньше работал на римлян мытарем, ну, сборщиком налогов, и звался Савлом, а уж потом, как пошел за Иисусом, сменил имя. Все двенадцать апостолов были евреи. А вы поди думали, один Иуда? Нет, все двенадцать: Андрей, Фома, Матфей, Фаддей, Филипп, Иаков с братом Иоанном, и Варфоломей, и Симон Кананит, все. И Мария Магдалина, и все вообще персонажи этой истории, не считая, конечно, римлян (хотя кто их знает?) были евреи.
- Вы, наверно, сама еврейка, раз так евреев защищаете, - сказала Вера. Она отвернулась, легла в постель, и закрылась одеялом с головой.
- А мой папа так не любит евреев, - задумчиво сказала Надежда.
Через годы ты, Вера, выйдешь замуж за еврея и уедешь с ним в Израиль, твои дети пройдут гиюр и станут евреями. Они будут служить в армии обороны Израиля, приезжать домой на субботу, говорить на иврите с горловым "ха". Они съездят в Россию, и когда ты их спросишь, как там было, они ответят: "Холодно, има". И твой папа-который-не-любит-евреев приедет к тебе в Ашдод, Надежда, доживать жизнь на "жидовском" пособии по старости. Вы забудете этот разговор; гуляя в Гефсиманском саду, вы забудете вашу молодость, и готовя стол на Песах, вы забудете о том, как это было огорчительно - узнать, что Иисус Христос еврей, во всяком случае на материнскую половину. А если вспомните, то подумаете - ему бы не пришлось проходить гиюр, повезло этому назареянину.
* * *
На следующий день группу повезли на вокзал - едем дальше, в Ереван, прощай, Баку! Прощай, коротышка-предводитель, и золотозубая дежурная по этажу, и рыцари без страха и упрека в синих плащах, прощайте все! Митинг на площади все продолжался.
Часть 2. НОРАШЕН
Поезд Баку-Ереван еще набирал скорость, выезжая из Баку, как Николай вошел в купе, зажимая ладонью лоб. Из-под пальцев сочилась кровь.
- Что случилось?! - всполошилась Лида.
- Да я курил в тамбуре, и какой-то парень бросил камень в окно. Ну меня и порезало осколком, - виновато объяснял Коля.
Таня бросилась к проводнику за бинтом и йодом, но у того ничего не оказалось. Он все-таки заглянул в купе - высокий черноусый красавец - цокнул языком и принес йод из штабного вагона. На бинт порвали льняное полотенце, которое Лида взяла с собой вместо скатерки - на стол стелить. Перевязанный, Коля стал похож на партизана из кино про гражданскую войну. Он все успокаивал Лиду:
- Да ладно, чего там, глаз на месте, а это заживет.
Заходили туристы из других купе - вагон был полностью туристским, и прицепили его в хвосте состава, так что мотало их на ходу - чаю не попьешь! Охали и ахали, одна женщина принесла бинт, его решили оставить на перевязку. Опустили дермантиновые шторы до середины окон. Уговаривали сами себя - скоро Армения, там поспокойней будет. Проводник принес чаю, поели и легли спать.
Проснулись, выглянули в окна - поезд шел вдоль границы, за окном была полоса отчуждения, за ней бурлила узкая речка. Мона спросила - проводник сказал: Аракс! За рекой была Персия, на вид такая же земля, но проволочное заграждение говорило - чужая.
Проехали Мегри, и проводник побежал по вагону, заглядывая в купе : сдавайте постели, быстро, быстро! Повозмущались: до Еревана еще часов пять, не меньше, и привычно послушно потянулись в купе проводника со стопками белья. Спросили у проводника чаю, он неожиданно грубо ответил, что чаю не будет и воды нет, и вообще скоро им всем выходить.
Поезд замедлил ход, въезжая в какое-то село, и остановился на станции. Последний вагон замер на высокой насыпи вдалеке от вокзала. Выглянули в окна и увидели: от вокзала к поезду хлынула толпа. Мужчины что-то кричали, лезли с насыпи в вагоны. Вот вывели двух женщин в железнодорожной форме - проводницы, догадалась Мона - наваливаясь толпой, держа под руки с двух сторон, повели в здание вокзала. К их вагону подбежала группа мужчин, поднялись по лесенке, пошли по купе, заглядывали в лица. Проводник бежал за ними, что-то говорил, Мона услышала слово "туриста".
Банда дошла до конца вагона и повернула назад. Остановились у купе проводника, о чем-то с ним поговорили и спрыгнули на насыпь. Проводник пошел по купе, говорил громко, грубо, вся его красота куда-то подевалась, глаза выкатились вперед, обтянулись веками, стали маленькими, как пуговицы:
- Всем сидеть на своих местах, из вагона не выходить, вам скажут, что делать!
Мона спросила у него, что это за станция, и он ответил:
- Норашен.
Сначала сидели в купе, потом стали подходить к окнам в коридоре, смотрели, что происходит. Вокруг здания вокзала клубилась толпа мужчин. Прошел час, другой. На платформе людей стало меньше. Хотелось есть и пить, запасов еды, а главное, воды почти ни у кого не было. Проводник на вопросы отвечал, что воды нет, он ничего не знает, а им нечего шляться по вагону, сказано, сидеть в купе, ну и сидите, скоро обратно в Баку поедем, тогда и вода будет.
На третьем часу ожидания к вагону подошла группа солдат под командованием молодого лейтенанта, видно, с границы их прислали. Солдаты редкой цепью окружили туристский вагон, двое из них были с собаками на поводке. От этого стало и спокойнее, и тревожнее одновременно. Что происходит, что их ждет?
Мона выходила из себя - да что же это такое, почему они должны мучиться от жажды в своей стране, когда рядом вокзал, и там наверняка есть буфет, как и на любом советском вокзале! Ведь это все еще советский вокзал, она не ошибается?! Надо пойти и купить воды и еды, раз этот ужасный проводник решил их заморить совсем. Чего терпеть произвол?! Она стала подбивать мужчин на марш-бросок до буфета и обратно, но никто: ни раненый Коля, ни Витя, ни другие не решались выйти из вагона.
- Ну и черт с вами, - обозлилась Мона, - сама пойду, раз такое дело.
Она прошла мимо вскинувшегося проводника, спрыгнула на насыпь и быстро пошла к зданию вокзала.
- Идти быстро, в одном темпе, ни на кого не смотреть, знать свое дело, - думала она и проходила мимо застывших от удивления небритых мужчин, открывала дверь, входила в здание вокзала.
- Так, одни мужики, кричат, машут руками, слева, впереди, где же тут буфет?! Ага, надпись "Буфет" направо через зал ожидания, так, пошла быстро, дверь настежь, прошла, комната, столы в два ряда, за столами - те же мужики, кричат что-то по-азербайджански, смеются. Так, мимо, не глядя, в том же темпе, прошла, вот стойка, буфетчик - молодой совсем парень, поднял на меня глаза, открыл рот. Говорить первой, ну, сразу:
- Здравствуйте, - сказала Мона. - Мне воды, минеральной, четыре бутылки. Колбасы, копченой, два кружка. Яйца вареные? Десять штук. Печенье, две пачки, спасибо. - Буфетчик смотрел на Мону как завороженный, складывал продукты на прилавок. В буфете наступила тишина, голос Моны звучал как глас небесный. - Хлеб есть? Две буханки. Сколько с меня?
- Восемь рублей, - сказал, не считая, невольно втягиваясь в навязанный Моной темп, совершенно обалдевший буфетчик. Мона подала деньги, сложила продукты в сумку, сказала:
- Спасибо. До свидания, - повернулась и так же быстро, как пришла, вышла из замершего буфета, прошла через вокзал, на платформу, вдоль состава, вот уже и ее вагон впереди.
Она улыбнулась, почти уже дома, слава тебе Г-ди, и тут проводник соседнего вагона, толстый азербайджанец, ткнул ее кулаком в шею со спины. Мона споткнулась и наверное упала бы, но солдат, русый парнишка лет двадцати, подбежал и молча подхватил ее под руку. Проводник опустил вновь занесенный кулак, и Мона дошла до своего вагона; кое-как влезла на высокую ступеньку и сказала солдату:
- Спасибо, брат.
В купе она открыла бутылку воды и выпила ее всю сразу из горлышка. Соседи молча смотрели, и Мона сначала решила им ничего не давать, но потом все-таки дала воды и еды; живые люди, тоже есть-пить хотят.
* * *
Еще через два часа сидение наконец-то закончилось. Пришли какие-то люди, на вид цивилизованные, прилично одетые, и сказали, что от туристов нужны представители на переговоры. Пошли Мона, Таня и старик Иван Семенович с женой, больше никто идти не захотел.
Переговоры проходили в просторном, давно не ремонтированном кабинете начальника вокзала.
Туристы сели на стулья у стены. Под окном за столом сидели азербайджанские начальники, за приставным столом - армяне, тоже не из рядовых.
Азербайджанцы сказали:
- Дальше ехать нельзя, дорога закрыта. Мы предлагаем вам ехать обратно в Баку. Поселим в самой лучшей гостинице на все время вашей путевки, организуем программу лучше некуда, а потом поедете себе на Украину обратно.
Армяне сказали:
- Дорога закрыта, это правда, из Норашена поезд на Армению не пропустят. Если вы согласны, мы увезем вас на автобусе до Еревана, и там вы продолжите экскурсию. Мы повезем на автобусах всех, кто едет в Ереван, и вас, если хотите, тоже.
Азербайджанцы сказали:
- Дорога, по которой они вас повезут, идет через горы, там холодно и очень опасно. Дорога окружная, ехать долго! Поедемте в Баку лучше, там хорошо будет.
Армяне сказали:
- Мы гарантируем, что довезем вас до Еревана в целости и сохранности. Решайте, куда вы хотите ехать?
Туристы посовещались между собой, ехать назад в Баку никому не хотелось. Как сказать, чтобы азербайджанцы не рассердились и дали им уйти? Они не знали. Мона шепнула:
- Дайте мне сказать. - Она поняла: надо прикинуться, как в детстве, так, чтобы поверили и не рассердились, а отстали.
Она заговорила, громко, жалобно глядя на азербайджанских начальников:
- Как же так, мы заплатили за тур по всему Закавказью, а вы нас обратно хотите в Баку везти, а мы там уже были, а мы там уже все видели, очень замечательный город, но мы же там все уже видели, а как же Тбилиси, а как же Кутаиси, а как же Цхалтубо, а мы же деньги заплатили, а кто же нам деньги вернет, а вы нам деньги вернете?!
Таня и жена Ивана Семеновича поняли и запричитали в том же духе, поднялся неимоверный шум. Начальники посовещались и главный азербайджанский начальник сказал:
- Хорошо, раз вы так хотите, езжайте в Ереван.
Женщины сразу замолчали, как будто их выключили, и Мона сказала:
- Спасибо, а где автобусы стоят, когда ехать?
Азербайджанский начальник сказал:
- Я бы с тобой в Сочи поехал, а ты - в Ереван, в Ереван!
- В другой раз, - поднялась Мона. - Пошли за вещами.
Они вышли из вокзала. Из поезда уже тянулась вереница пассажиров с вещами, армян и русских. Автобусы ПАЗ стояли на привокзальной площади, окруженные толпой местных мужчин. Туристы погрузились в автобус, свалили вещи на задние сиденья. На откидной стул впереди сел молодой армянин, дверь закрылась, раздался общий сигнал и колонна медленно тронулась с площади через расступающуюся толпу мужчин. Мона смотрела в окно на них, они смотрели на нее, на других пассажиров. Ехали дальше через поселок, люди выходили из домов, появились женщины; молча смотрели на автобусы, из автобусов молча смотрели на них.
Колонна автобусов втянулась в горы, поднялась на перевал. Солнце садилось за темно-розовым хребтом. Впереди была Армения.
Часть 3
Ереван
На перевале лежал, как-будто и никогда не сходил, снег, блестел на солнце. В пути делали остановки, выходили вдохнуть чистого горного воздуха. Смотрели на горы Армянского Нагорья, освещенные вечерним солнцем, на зеленые долины, на села, зацепившиеся на склонах.
- Смотри, Мона, они же розовые! - сказала Таня, показывая на дома. И правда, туф, из которого эти дома были построены, отливал всеми оттенками от бледно-розового до пурпурного. Горы, снег, зелень долин, и заходящее солнце, и розовые пятна домов образовывали гигантскую декорацию, охватывающую дорогу со всех сторон, и автобусы катили по ней как по сцене невероятного, небывалого театра. Все притихли, успокоились, лица разгладились, и оказалось много красивых. С улыбкой смотрели в окна: мы уйдем, а эти декорации останутся розоветь на солнце; пройдет вечность, театру станет скучно без зрителя, и тогда мы вернемся, откроем глаза и скажем: красота-то какая, Г-ди!
На ночлег остановились в городке, где стояла русская воинская часть. Городок был совсем небольшой, улицы уходили вверх, по ним ходили восточные женщины с мужскими пиджаками на головах. При встрече они закрывали лица рукавом пиджака, так что видны оставались только полоска лба из под платка и настороженные блестящие глаза. Прозрачным утром следующего дня позавтракали в чистой армейской столовой и поехали дальше, через горы.
Ереван открылся им внизу, в вечернем лиловом сумраке, расчерченный электрическими огнями улиц. При въезде в город автобусы остановились, и сопровождащий их армянин куда-то ушел. Через несколько минут он вернулся и объявил, что вся колонна идет прямиком на митинг, в центр, и если они хотят, то могут тоже присоединиться. Но туристы митинговать не хотели. Тогда их отвезли в гостиницу и оставили устраиваться.
Утром вышли, осмотрелись вокруг и оказалось, что гостиница стоит на горе, в окружении малоэтажной частной застройки, а город лежит внизу. Зеленые, чистые улицы между розовых и фиолетовых домов текли к просторным площадям. Мона прикоснулась рукой к щеке, кожа была прохладная; воздух едва слышно звенел, как если бы под утренним ветерком колыхались хрустальные подвески, висящие на люстре утреннего солнца. После завтрака поехали в город, гуляли по улицам, зашли в чудесный Музей западно-европейского искусства; потом, уже после обеда, туристов повезли в Эчмиадзин, резиденцию Католикоса всех армян, и показали Матенадаран, хранилище древних книг.
Уставшие, наполненные впечатлениями до краев, поужинали и легли спать. А утром проснулись, включили телевизор и узнали - ночью в Ереван вошли войска. Объявлено военное положение. Есть убитые и раненые.
* * *
К гостинице вела канатная дорога, которую обслуживал парень лет двадцати, общительный и веселый. Узнав о приключениях туристов, он стал к ним очень расположен. Но сегодня, наутро после введения войск, канатчик был совсем невесел.
- Ваши убили парня сегодня ночью. Ни за что, просто так забили, - сказал он Моне по дороге в город. - Ты проедешь, и я обрежу канат.
- Я знаю, - сказала Мона, - я по телевизору видела. Это они от страха, ну и потому что разрешили им, чего уж тут. Но послушай меня, если ты обрежешь канат, то и местным, что живут тут на горе, придется долго идти в обход, они-то чем виноваты? Ты подумай, ладно, посоветуйся с кем-нибудь. Обрезать недолго, чирк и нету, да они и без тебя обрежут, если захотят. Ты не торопись, ладно?!
Парень хмуро смотрел мимо, на верхушки деревьев, проплывающих внизу, и молчал.
На станции Мона и Таня вышли из гондолы и пошли по бульвару. Немногочисленные прохожии молча взглядывали на них и торопились мимо, холод их глаз, ветер, листья, метущиеся по тротуару - все было тревожным, пугающим, казалось, воздух колеблется вместе с ними и под ногами не твердая почва, а подвесной мост над пропастью.
В пустынном переходе под площадью они увидели цветы, множество букетов в ведрах. Цветы были такие свежие, красивые, такие из благополучной жизни, что они подошли и стали их рассматривать.
Продавцы, мужчина и женщина средних лет, молча за ними наблюдали.
- Какие у вас цветы красивые, - сказала Таня.
Мужчина сделал шаг вперед и сказал:
- Русские шлюхи, пошли вон отсюда. Убирайтесь.
Женщины молча отпрянули, пятясь, отошли подальше, и быстро, но не бегом, пошли к выходу из перехода наверх.
Ближе к центру на перекрестках стояли танки, на броне сидели солдаты. Сквер у Оперного театра был оцеплен, на углах по периметру также стояли танки, между ними редкой цепью переминались с ноги на ногу солдаты с винтовками наперевес. Публики стало больше, появились молодые пары с детьми, они прогуливались вдоль оцепления, негромко переговариваясь.
Мона заговорила с одной такой парой, и они обьяснили, что в Оперном сидит Верховный Совет Армении, их не выпускают. Тут подошла другая пара, и мужчина сказал, показывая на оцепление:
- Вон ваши братья, идите к ним! - и армяне захохотали.
Женщины пошли в сторону, держась за руки; отошли на квартал и Таня сказала:
- Не надо больше ни с кем разговаривать. Пошли в гостиницу. Уже все видели.
Они молча пошли в сторону станции канатной дороги. Как ни странно, дорога работала, и канатчик был на месте.
- Мы решили не резать канат, - сказал он, увидев Мону. - Нам самим пригодится.
Он посмотрел на Таню и сказал:
- А ты бы повязала платок, что ли. Не ходи так. Ей можно, - он показал на темноволосую Мону, - а тебе не надо.
Наверху, на горе, уже почти у входа в гостиницу, в спину Тани ударил камень. Они оглянулись - напротив гостиницы, через маленькую площадь, мальчишки грозили им из-за кучи строительного мусора.
Сумрачный холл гостиницы был забит туристами. Все кричали, старались пробиться к стойке администратора. К ним подбежала Лида:
- Где вы были? В городе - войска, людей убивают, транспорта нет, никому нельзя выходить из гостиницы, а вы где-то шляетесь! Телефон работает, но связи с Украиной почему-то нет, мы уже два часа пытаемся дозвониться из номера, и все попусту, а на переговорном огромная очередь, до утра не достояться! - лицо ее покрылось пятнами, она говорила и прикрывала рот руками, как будто боялась, что кто-то ее услышит. В общем шуме ее слова едва можно было разобрать.
- Тогда давайте дадим телеграммы, - предложила Мона, - чтобы дома не волновались.
Они пошли на переговорный и, действительно, к окошку телеграфистки стояло всего несколько человек. Отправив телеграммы родным, что они живы и здоровы, немного успокоившись (хоть что-то удалось сделать) они поднялись в номер. По телевизору показывали балет, по всем каналам. Смотреть было нечего, книги все давно перечитали.
Промаявшись до вечера и невероятно устав от неизвестности и ожидания, Мона и Таня отправились в гостиничный бар. Поднялись по винтовой лестнице под самую крышу и оказались в полутемном зальчике. Посредине была площадка для танцев, по краям жались столики, слева у входа располагалась барная стойка. Расположились за ближайшим столом, сделали заказ - по рюмке коньяка и бутерброды, и огляделись. Вокруг была уже привычная кавказская картина - за столами сидели одни мужчины, без женщин, пили и ели. Но вот приятная неожиданность - все они говорили по-русски.
- Они нас посылали к нашим братьям, кажется, мы попали по адресу, - сказала Мона.