Оглавление

     Часть I Красные Слова

     Глава 1 Темница — Сюжетный Крючок

     Глава 2 Темница — Призрак Фамильяра

     Глава 3 Темница — Личная Тульпа

     Часть II Красный Оргон

     Глава 4 Седьмая Дверь — Руна Исса

     Глава 5 Лалангамена — Со Дна

     Глава 6 Седьмая Дверь — Руна Райд

     Глава 7 Лалангамена — Первый Рассвет

     Глава 8 Темница — Легендарный Колдун

     Глава 10 Темница — Легендарное Колдовство

     Глава 11 Лалангамена — Паучья Перчатка

     Глава 12 Темница — Трубочный Табак

     Глава 13 Лалангамена — Ведьмовской Круг

     Часть III Прекрасные Дни

     Глава 14 Темница — Нарисованная Дверь

     Глава 15 Лалангамена — Дерево Сейда

     Глава 16 Темница — Собственный Прародитель

     Глава 17 Лалангамена — Неограниченные Возможности

     Глава 18 Убежище — Ловец Снов

     Глава 19 Лалангамена — Подобающий Вид

     Глава 20 Убежище — Чистые Помыслы

     Глава 21 Лалангамена — Смотр Войск

     Глава 22 Убежище — Нет Ключа

     Глава 23 Лалангамена — Carpe Diem

     Глава 24 Убежище — Книги Наугад

     Глава 25 Лалангамена — Всегда Готова

     Глава 26 Убежище — Неравный Бой

     Глава 27 Лалангамена — След Дракона

     Глава 28 Убежище — Набросок Сангиной

     Глава 29 Лалангамена — Письмо Себе

     Глава 30 Убежище — Рунический Сейд

     Глава 31 Лалангамена — Чёрное Зеркало

     Глава 32 Убежище — Чистый Лист

     Глава 33 Лалангамена — Пылающий Человек

     Часть IV Красная Кровь

     Глава 34 Первая Дверь — Навостри Копьё

     Глава 35 Лалангамена — Каменная Башка

     Глава 36 Добрые Полминуты

     Глава 37 Винноцветные Травы

     Глава 38 Сложный Выбор

     Глава 39 Опасный Сумасшедший

     Глава 40 Колдовское Слово

     Глава 41 Красные Руны

     Глава 42 Тень Молнии

     Глава 43 Мортидо Чичероне

     Глава 44 Серемет Лагай

     Глава 45 Надёжный Замок

     Часть V Красная Нить

     Глава 46 Убежище — Жжёные Перья

     Глава 47 Лалангамена — Первое Убийство

     Глава 48 Запасы Ёжика

     Глава 49 Смертельная Ловушка

     Глава 50 Лесная Песнь

     Глава 51 Летучая Мышь

     Глава 52 Кровные Родственники

     Глава 53 Тень Тени

     Глава 54 Уровень Сложности

     Глава 55 Навье Озеро

     Глава 56 Рирдановая Рунница

     Глава 57 Дикий Мёд

     Глава 58 Бросок Уробороса

     Глава 59 Сломанная Кукла

     Часть VI Красный Яггер

     Глава 60 Первая Дверь — Красный Туйон

     Глава 61 Причина Добряка

     Глава 62 Тысяча Талантов

     Глава 63 Рыбак Рыбака

     Глава 64 Кукольное Чаепитие

     Глава 65 Охотничья Полка

     Глава 66 Дождь Стрел

     Глава 67 Грёзы Винж

     Глава 68 Двойная Соул

     Глава 69 Волчьи Шкуры

     Часть VII Красные Брызги

     Глава 70 Первая Дверь — Руна Соул

     Глава 71 Надо Спрашивать

     Глава 72 Нарекаю Тебя

     Глава 73 Жребий Брошен

     Глава 74 Тринадцатый Лоа

     Глава 75 Молчание Призраков

     Глава 76 Красный Ворон

     Глава 77 Бродячий Мортидо

     Глава 78 Волчья Пасть

     Глава 79 Синие Глаза

     Глава 80 Два Волка

     Глава 81 Красный Колпак

     Глава 82 Внутренний Волк

     Глава 83 Бэр Путешественник

     Глава 84 Дороже Денег

     Глава 85 Четвёртая Страница

     Глава 86 Умение Перешагивать

     Глава 87 Дымный Смолтолк

     Глава 88 Песнь Кукушки

     Глава 89 Красные Муравьи

     Глава 90 Ускользающий Запах

     Эпилог

     На Счастье

     Дополнительные материалы

     Глоссарий (А — Я)

     Благодарности

     ingvarninson@yandex.ru

     Доброволец: Красная Книга

     

     Сейчас дослушаю

     В мире мёртвых до конца

     Песнь твою, кукушка.

     Басё

     

     Часть I Красные Слова

     

     Когда запутаешься, как рыба в сетях, главное — не делать резких движений. Замри на какое-то время — и что-нибудь произойдет.

     Обязательно начнет происходить. Вглядись в мутный полумрак пристальней — и жди, пока там что-нибудь не зашевелится. Знаю по собственному опыту. Что-нибудь обязательно начнёт шевелиться.

     Если тебе это нужно — оно обязательно зашевелится.

     Харуки Мураками

     Глава 1 Темница — Сюжетный Крючок

     Ингвар Нинсон висел на дыбе.

     Потом его тащили по коридорам с низким потолком, будто вырубленным в скале. Потом к нему пришёл призрак фамильяра Уголёк в образе чёрно-бурой ильки с янтарными глазами. Потом Ингвар попытался что-то сказать, но сразу закашлялся, и его ударили. И вот теперь он смутно восстанавливал эти «потом», шевеля скованными руками. В голове словно лежало тяжёлое ядро, оно давило на затылок и глаза, не давало дышать. Опять привиделся Уголёк, колдовской зверь, сотканный из клочков тьмы.

     Ингвар повернул голову, чтобы рассмотреть цепи и крюки, пыточные инструменты. Волосы прилипли к мокрому лбу. По голой спине струились холодные ручейки.

     В подвальном воздухе всё отчётливее проступал запах раскалённого металла. Железное тавро, брошенное на угли, наливалось сочным красным светом.

     Мастеров заплечных дел было двое.

     Крупный мужчина стоял, прислонившись спиной к двери и скрестив руки на заскорузлом фартуке. Про себя Нинсон назвал его «Мясником». Круглые плечи поблёскивали от пота.

     Ингвар сидел в пыточном кресле, похожем на трон.

     Руки в скобах на широких подлокотниках.

     Ладони на виду у второго дознавателя.

     Его Нинсон назвал «Костистым».

     Ссутулившись, тот сидел напротив и читал вслух:

     — Первые строки книги должны цеплять, завораживать, привлекать. Иными словами, стимулировать прочесть ещё пару абзацев. Иначе читатель возьмёт другую книгу.

     Обложка сослужила службу. Художник сыграл свою роль.

     Первую страницу прочли. Теперь всё зависит от слов.

     Если первая же страница не ухватит читателя, не очарует его, не порскнет россыпью образов, то всё. Вы его упустили. Он сорвался!

     Читатель блеснёт тугой покатой спиной и уйдёт на глубину.

     Читатель — это хищник.

     Он не может без движения и будет рыскать в поисках.

     До тех пор, пока ему не попадётся достаточно острый крючок:

     Интересная зацепка. Цепляющий образ. Лакомый кусочек.

     Достаточно вкусный, чтобы его захотелось распробовать.

     А не просто надкусить...

     — Вроде складно. Это что-то из Лорема Ипсума?

     — Да нет. Это Великан написал. Представляешь?

     — Ну уж и Великан! — ревниво возмутился Мясник. — Ладно. На голову выше обычного мужика. Ну, на две. Но не прямо уж Великан.

     Костистый дознаватель ухмыльнулся, подначивая напарника:

     — На голову выше обычного мужика — это у нас ты. Поэтому ты у нас кто?

     — Кто? — испуганно переспросил Мясник.

     — Ты у нас Громила, или там Здоровяк, или, может быть, Бугай. А на голову выше высокого мужика — это не то же самое. Тут путать не надо.

     — Я не путаю. Просто говорю, что какой он, клять, Великан?!

     — Ну, мы о нём ничего не знаем. Вот его так и записали. Великан.

     — Прямо так и записали? С большой буквы?

     — Прямо так и записали, — подтвердил Костистый. — На, сам посмотри.

     Мясник сунулся в бумажку.

     — А что такое «порскнет»? Слово какое-то непонятное. Это типа нечто среднее между брызнет и вспорхнёт?

     — Клять, откуда я знаю?! Может, он сам это словцо придумал. Вроде командирской заруки. Да янь с ним. Меня волнует, что этот колдун-сказочник всё никак не прочухается.

     — Может, ты рано его прессовать начал? Всё же стодневка только закончилась. Не каждый такое перенесёт.

     — Так этот из «неперенёсших» и есть. Доходяга. Потерялся во снах. Нам и отдали.

     — А-а… Жалко. А на вид боевой мужик. Мог бы и сдюжить.

     — Янь его знает. Зрачки, видишь, какие? Вагонетка проедет.

     — Может, добавить?

     — У него башка скоро лопнет, а ты собираешься добавить. Гляди, как его накачали. Ещё неделю глитчей ловить будет.

     — А почём ты знаешь? Может, он и раньше... таким был?

     — Да мне по янь, каким он раньше был. Как я его потом сдам, если от давления лопнет что-нибудь? У меня же эти ребята все по описи. Ценность, клять!

     — Глянь! Проснулся, что ли?

     — Не должен ещё.

     — Это точно он? Рыхловат как-то.

     — То он тебе боевитый, то рыхловатый. Ты, клять, определись!

     — Ты мне пупок не заговаривай. Точно или не точно?

     — Ишь, аптекарь нашёлся. Да не переживай ты. Точно тебе говорю. Кости чёрные, как у дракона.

     — Думаешь?

     — Ты посмотри, как камень светится. Будто у Великана чистый оргон в жилах.

     Костистый открыл обложку гримуара. Вместо страниц — гладкое чёрное зеркало. В зазеркалье теплился потусторонний свет. Маленькие символы проступали с той стороны стекла, выплывая из темноты. Ингвар удивился гримуару, работающему в руках пустышки. Будь дознаватель колдуном, у него на тыльной стороне ладони был бы вытатуирован стигм.

     Нинсон не мог рассмотреть, что именно показывало чёрное зеркало. Виден был только призрачный голубоватый отсвет, как от зимней луны или колдовского люмфайра.

     Ингвар зашевелился, и дознаватель убрал гримуар.

     Принялся делать вид, что изучает густо исписанный пергамент.

     — Очнулся? Ну, гэлхэф! Повторяю вопрос, — выцедил он. — Твоё имя?

     Эдакий злой гений в тёмно-серой рясе. Измождённое лицо. Запавшие глаза. В тонких пальцах обёрнутый лентой грифель, заточенный до игольчатой остроты.

     — Я повторяю вопрос, — проскрипел дознаватель. — Твоё имя?

     «Моё имя Ингвар Нинсон», — хотел сказать Великан, но не смог произнести ни слова.

     Постарался восстановить в памяти последние события. Зачем его допрашивают? У него и секретов-то особых нет. И уж точно нет таких, какими могли бы заинтересоваться тиуны. Великан ещё раз постарался произнести: «Моё имя Ингвар Нинсон».

     Костистый почувствовал это намерение и вцепился взглядом. Но не нашёл того, что искал. Или, наоборот, обнаружил что-то, что ему не понравилось. Во всяком случае, решил больше ничего не спрашивать.

     — Давай-ка подвесим его, — наконец произнёс дознаватель и встал из-за стола, забрав с собой исписанный листок и высокий табурет, на котором сидел.

     Мясник оставил пост у двери и принялся разматывать цепь.

     Костистый встал у огня, перечитывая пергамент. Он переигрывал. Бездумно пробегал строчки глазами. Потом с притворной досадой скомкал листок и бросил на угли. Досаду он пересолил вздохом, как плохой лицедей. Пергамент пожух, но всё никак не загорался.

     Костистый поворошил угли клеймом. Листочек занялся. На мгновение стало светлее. Ингвар приказал себе успокоиться, когда понял, что паника душит его, не даёт ни раскрыть рта, ни пошевелить языком.

     Нет. Это не паника.

     Язык лежал во рту, как мёртвый.

     Ещё тёплый. Но уже неподвижный.

     Костистый достал большую деревянную флягу и поморщился, понюхав содержимое. Приложился. Сдержанно выдохнул. Воду так не пьют. Привычно напомнил:

     — Отвязать его не забудь.

     — Да помню я, — буркнул Мясник, — тут просто цепочку заело.

     Однако после этих слов перестал копошиться вне поля зрения Ингвара и принялся отстёгивать пленника. Зашуршали завязки ремня на шее. Удалось проглотить колючую слюну. Упал сдавливающий грудь ремень. Удалось сделать всхлипывающий вдох. Раскрылись пряжки ремня на щиколотках. Удалось пошевелить затёкшими ногами.

     Мясник не стал освобождать руки Великана. Кажется, он думал, что жертва ещё сможет оказать сопротивление.

     «Правильно-правильно. Я тебя ещё удивлю», — мысленно пообещал Ингвар, распалённый тем, сколь многое уже удалось.

     В маленьком замке барона Шелли он поднаторел в самых разных работах. Верный человек, с книгой в руках приставленный к отпрыскам барона, должен был уметь постоять и за себя, и за своих подопечных. Ингвар сопровождал письма, которые не должны были попасть в руки барона Финна, негодяя, чьи владения начинались за межой. Приходилось ему выполнять и иные деликатные поручения. Потому барон Шелли самолично обучил Великана борицу.

     Пустая бравада!

     Это стало ясно, когда палач показал здоровенный мясницкий крюк. Самый кончик рыболовного крюка отогнут, как гарпун, чтобы не дать добыче соскочить. А у мясницкого нет никаких зазубрин, чтобы туша легче снималась.

     — Руки ему не нужны будут? — буднично спросил Мясник, протирая крюк.

     Покрытая коричневыми разводами ветошь, которой он очищал орудие, пахла затхлой кровью и больше подходила для нанесения яда на лезвие, чем для чистки.

     Ингвара била дрожь.

     «Ах ты, жалкое трусливое травоядное, — обругал Нинсон сам себя. — Успокойся!»

      — Не-е… — протянул Костистый. — Раз ерепенится и не отвечает нормально, раз хочет оставить меня с незаполненным листком, то и руки ему не нужны!

     Показное равнодушие и нелепое упоминание листка.

     «Это же явно игра на публику, — подумал Ингвар. — Чтобы я понял, что тут всё всерьёз. Я уже понял! Срочно! Соберись! Язык, давай, оживай! Моё имя Ингвар Нинсон!»

     На миг показалось, что он сейчас сможет заговорить.

     Но Мясник уже собрал в горсть длинные волосы Ингвара и без рывка наклонил его голову вперёд, чуть ли не к коленям, насколько это позволял большой живот пленника и пристёгнутые к подлокотникам предплечья. Спина стала открытой.

     Мясник пробил её крюком поблизости от левой лопатки.

     Боль была такая страшная, что Ингвар ухнул в неё с головой, как в прорубь.

     Сначала окатил босые ноги волной горькой желчи.

     А потом закричал. Кричала каждая кость в теле.

     Нинсон хватал ртом воздух, как вытащенная из воды рыба.

     Он и был на крючке.

     Сказочник истерично хохотнул, когда отметил, что для полного завершения аллегории осталось только дождаться милосердной колотушки и отправляться в уху.

     Потянув за волосы, Мясник вернул его обратно. Голова стукнулась о спинку трона. Раздалось сухое тюканье, как поленом о колоду. Оказалось, Мясник выровнял Ингвара только с одной целью. Чтобы показать второй крюк. Точно такой же.

     Мясник заметил, что подопечный поплыл. Пошлёпал Великана по щекам. Взял пятернёй за бороду и встряхнул так, что клацнули зубы. У пленника немного прояснилось в глазах. Тогда палач опять сгрёб в охапку волосы на макушке и без рывка потащил вниз.

     Мясник пробил правое плечо. Треск кожи был таким громким, что казалось — это он, грохот разрываемой плоти, и причинял боль. Она наполнила пленника, как звук наполняет нутро барабана.

     Липкий окровавленный шип вынырнул из плеча.

     — Поднимаю! — скомандовал Мясник, то ли чтобы привлечь внимание напарника, то ли чтобы Ингвар мог приготовиться к новому жуткому удару.

     Костистый пил из объёмистой фляжки и следил вполглаза.

     Мясник зацепил крюки за цепь, которая погромыхивала где-то под потолком. Плюнул на руки. Покрепче ухватился. Подтянул. Отрегулировал натяжение с обеих сторон.

     Ингвара замутило от предчувствия рывка.

     Цепь уходила наверх, продевалась в блок и должна была поднять пленника. Чтобы он воспарил над троном на пробитых плечах, а зубья крюков уперлись в ключицы под тяжестью тела.

     «Сейчас кто-нибудь войдёт и остановит это! Так всегда бывает!»

     Нинсон рассказал отпрыскам барона Шелли тысячу сказок, и всегда в такой момент появлялся кто-то, кто…

     «Кто-то, кто…»

     Костистый демонстративно безразлично сделал ещё глоток, не глядя в тёмный зал, где теперь остро пахло рвотой и где отплёвывался Ингвар.

     «Кто-то, кто…»

     Мясник навалился всем весом на цепь, и металлические звенья гулко затараторили по истёртой деревянной балке под потолком.

     «Кто-то, кто…»

     Один крюк так и остался в теле. Мясник оказался прав — цепочку с левой стороны заело. А вот правый крюк рванулся вверх с удвоенной силой.

     Палач так и не отковал руки Ингвара от подлокотников.

     Забыл.

     Они так и остались пристёгнутыми на запястьях и у локтей, а крюк послушным цепным псом взлетел к потолку. Плечо разворотило, крюк проломился через сустав и с лоскутом кожи и ошмётком жил повис над головой Нинсона.

     Самой раны Великан не видел, только ощутил влажный рывок у правого плеча. Моросил кровавый дождик.

     Ингвар кричал так, что щёки покрылись россыпью красных веснушек.

     Радужки цвета глубокой северной воды исчезли под сплошными чёрными зрачками.

     Костистый хотел что-то сказать. Он почуял неладное ещё в момент рывка. Пытаясь остановить непоправимое, замахал руками, поперхнулся, выплюнул настойку в огонь. Пламя жарко вспыхнуло, проглотив подачку.

     Мясник выругался и отпустил цепь.

     Вытер с мокрого лба крупные капли крови.

     Ингвар сидел на троне ровно. С прямой спиной. Как прилежный ученик. Обвалиться кулем он не мог — покалечил бы другую руку. Рот открывался и закрывался. Ниточки вязкой слюны тянулись по спутанной бороде.

     Предплечья всё ещё были крепко прикованы к подлокотникам. Под каждой скобой теперь рана. Костистый подскочил, оттолкнул глухо ругающегося Мясника. Вылил пахнущий свеклой самогон на рану. Мясо обожгло такой болью, что Ингвар захохотал.

     Услышав этот смех, чистый и лёгкий хохот освобождения, Костистый укоризненно посмотрел на Мясника:

     — Всё. Доигрались. Кукушка вылетела. Если колдун свихнулся, нам инь.

     Тот огрызнулся:

     — Я ему, что ли, бурды на рану вылил?! Твой свекольник не остановит кровь. Вон как плечо разворотило. Мазью нужно. И раствор приготовить. Можем не успеть. Истечёт. У меня есть неразбавленная огнёвка. Запечёт всё.

     — Давай огнёвку!

     — Слышь, а если он правда колдун, то почему рану не заживит?

     — Так он железом скован. И язык, похоже, проглотил.

     — Я думал, этот из тех, которые с железом дружат.

     — Один янь, без языка и рук особо не поколдуешь, будь ты хоть кому друг.

     — Ну, всё равно. Почему бы не попробовать?

     Но Костистый не ответил.

     Он уже начал придумывать пути отступления:

     — Если что, скажем, что сам спрыгнул. Или колдовать начал.

     — Нельзя так. Ты сам сказал, что он не может.

     — Мажь давай! Я придумаю, что сказать. Нельзя, клять! А парня запороть можно?

     — Тоже нельзя. Тем более такого. С чёрными оргоновыми костями.

     Мясник нашёл то, что искал среди горшков. Вдохнув едкого дыма, сунул пробку обратно. Натянул тонкую кожаную перчатку и вылил на ладонь тягучую жидкость, цветом и запахом похожую на расплавленную лаву, и шлёпнул на плечо Великану.

     Ингвар попытался повернуть голову и посмотреть, что там, но другой, чистой рукой Мясник ударил его по скуле. Вроде бы несильно, отпихнул, скорее. Но рот наполнился кровью.

     Костистый внимательно заглядывал Великану в глаза, то ли пытаясь понять, свихнулся ли пленник, то ли просто жадно наслаждаясь чужим страданием.

     Наверное, герой из легенд плюнул бы мучителю в лицо этим сгустком крови и желчи. На-ка, выкуси! Да мне смешны ваши потуги! Но Ингвар боялся, что за такую дерзость лишится зубов.

     В сагах несломленная воля пленника восхищала кметей из службы поддержки. За пределами пергамента за такое наказывали. До тех пор, пока не оставалось воли.

     Или к сопротивлению, или к жизни.

     Ингвар чувствовал себя не просто сломленным. Не просто разбитым на куски, которые можно было бы ещё собрать и склеить. А перетёртым в пыль, уничтоженным.

     «Как только откроют последнюю скобу, брошусь на них».

     Уроки барона Шелли не пропадут даром. До сих пор Нинсон применял борицу только к подручным Финна, этого негодяя, чьи владения начинались за межой.

     Нинсон собирался умереть в бою. Ну, или, чем Лоа не шутят, вырваться из этой передряги, Костистому проломить его умную голову, а Мяснику вогнать крюк прямо под массивную челюсть.

     Мысленным взором он уже видел мощный пинок, которым отталкивает Костистого. Видел, как тот пролетает мимо стола, спотыкается о табурет, падает задницей на угли. Пролитая из фляги свекольная самогонка поджигает рясу.

     Мясник смотрит на пылающего товарища. Кидается его тушить, вместо того чтобы привязать пленника. И получает удар окровавленным крюком, только что вынутым из плеча.

     «Теперь мы с тобой одной крови, ублюдок…»

     Вот он, крутой Великан, под героическую музыку во весь рост поднимается с пыточного трона и, победно ухмыляясь, размазывает по лицу кровь.

     Но ничего не вышло.

     Ноги не держали, а рука дёргалась, как перебитое крыло.

     Мясник обнял пленника и поволок за Костистым, освещавшим путь охапкой лучин.

     В стене попался ржавый факел с пустой корзинкой для ветоши.

     Ингвар вспомнил борицу. Увидел, как выхватит факел и проломит голову Костистому, со всех сил ударив по маячившему впереди капюшону. Потом обратным движением воткнёт рукоятку в глаз Мяснику. Обыщет трупы, наденет рясу и попробует выбраться.

     Пришли. Вот же дурень — надо было считать шаги и повороты, а не представлять побег. Впрочем, умей он вовремя отказаться от мечтаний, всё ещё был бы дельцом средней руки.

     Глухая дверь с петлями толщиной в ладонь и замком, похожим на гирю для упражнений. Не дверь, а просто могильная плита. Доски такие толстые, а металлические полосы такие частые, что в этой камере пленника можно спокойно запирать с топором.

     Просторное помещение без пыли и паутины. Блестит недавно вымытый пол. Чистое ведро с забытой на ободке тряпкой. В стене полка с огарком свечи, кувшином воды и огромной ковригой. Судя по запаху, сегодняшней выпечки. На полу толстый тюфяк со свежей соломой. Попона, пахнущая лошадью, вместо одеяла.

     У Ингвара ещё достало сил удивиться, что в камере живёт кошка. Но он быстро понял, что тюремщики не видят зверька. Значит, это был его гигер.

     Нинсон первый раз в жизни не узнал Уголька. Настолько призрак фамильяра был ободранным и запаршивевшим, едва живым. И только сверкавшие янтарные глаза напоминали то колдовское создание, что жило в больных костях Великана.

     Руки и голову Великана сунули в колодки.

     Затянули верёвку, обе половинки стукнулись друг о друга.

     Нинсон остался сидеть.

     Костистый гаденько пожелал спокойной ночи.

     Мясник забрал с полки свежевыпеченную ковригу.

     Хлопнула дверь. Прогрохотал засов. Пришла Тьма.

     Глава 2 Темница — Призрак Фамильяра

     Ингвар не мог слышать разговора палачей.

     Знал, что речь идёт именно о нём. Что там ковры на полу, гобелены на стенах, благовония в жаровнях. Слуги подносят вина и закуски. Выискивают место на столах, среди стеклянных кубков и ножей, книг и свитков, навигационных карт и разложенных рун.

     Знал о том, что на расстеленный платок бросают предсказательные дайсы и вершат колдовство, а из чёрных зеркал слышатся голоса далёких собеседников. Догадывался о том, что эта застольная беседа решала его судьбу. Его и ещё сотен пленников, которые не понимали, почему служба поддержки задержала их.

     Ингвар знал обо всём этом. Но не точно, а лишь в общих чертах.

     Ворохом образов, которые мог уловить призрак фамильяра Уголёк.

     Он зыбкой тёмной змейкой выполз из проклятых костей Великана. Жирным чёрным дымом вытек болью выломанного сустава. Просочился через рану в плече и сквозь дверь, не касаясь железных скоб. Проплыл крохотным грозовым облаком между пьяными палачами. Сжался в плотный комок матовой тьмы. Опустился на стол хлопьями тяжёлой сажи. Загустел треугольными чешуйками, превратившись в чёрную жабу о трёх лапах.

     Зажглись янтарные глаза.

     Он не боялся, что его заметят. Никто не мог увидеть призрак фамильяра среди глиняных бутылей и липких кружек. Потому что Уголёк существовал только в мире Ингвара Нинсона, сумасшедшего сказочника. Это было его проклятие.

     Призрак фамильяра, не видимый ни одному колдуну или лекарю, должен был свести Великана с ума. А костоломная лихорадка, вызванная поселившимся в суставах гигером, искалечить и приковать к постели.

     Ингвар Нинсон ничего не знал о колдунье, наславшей проклятие. А окончательно не сошёл с ума только потому, что в замке барона Шелли подкармливал крысу с вырванным до позвоночника куском спины. То ли кипятком обварили, то ли защемило чем, то ли хищник ухватил, да зверёк выскочил в последний момент. К тому времени, как ослабевшая крыса попалась Нинсону на глаза, под шкуркой уже завелись зелёные мушки. Зверёк был обречён на смерть, несмотря на усилия сердобольного Великана.

     Ингвар искупал крысу в настое целебных трав. А трудно сбережённую серебряную марку потратил на сильфум — чудодейственную травку, первую помощницу при грязных ранах. Нинсон не мог себе позволить воду из источника лугелы.

     Сильфум изгнал жар и успокоил крысу. Но зверьку с потускневшей шкуркой и потухшим взглядом уже ничего не помогло. Хотя на сильфум надеялись даже при сильных заражениях. Много позже, взяв в руку настоящий сильфум, Нинсон понял, в чём было дело.

     И что тот укроп, который ему продали под видом целебной травы, не помог бы в любом случае. И всё мягкосердечие пропало даром. Но именно тогдашним своим милосердием Ингвар объяснял себе, почему договорился с призраком фамильяра.

     Ингвар с самого начала их односторонней дружбы принял гигера за странного, нуждавшегося в помощи крысёнка, потом за звериный дух, потом за призрак замученного зверька.

     Так Великан сам себе объяснял присутствие странной тени, которую иногда мог ухватить уголком глаза. Особенно, когда резко поворачивался налево.

     Других советчиков не было — никто другой не мог даже увидеть Уголька. Оттого Ингвар и считал своего дружка фамильярским призраком, случайно прибившимся к нему после смерти исконного колдовского хозяина. Вовремя не исчезнувшей иллюзией. Потерявшимся духом, что не нашёл свой ловец снов и заплутал.

     Изначально фамильяр напоминал не то чёрно-бурую лисицу, не то блестящую ильку, не то крысу фантастических размеров.

     Великан, почитавший Ишту, Десятую Лоа, в широте своего милосердия любил всех тварей, которых подкармливал во владениях барона Шелли. Вот и своё проклятье, заточённое в образ тёмного дымного зверька, он смог полюбить.

     Полюбив — принять. Приняв — поименовать.

     Насланную колдуньей хворобу, что обитала у него в костях, Великан нарёк Угольком. Почему-то он жил не в танджонах, где полагалось обитать призракам-паразитам или злым проклятиям.

     Уголёк, столкнувшись с милосердием, не находил в себе топлива злости и постепенно учился принимать разные образы. Вначале, чтобы рушить разум Ингвара Нинсона, а потом, чтобы играть с ним, потихоньку учась у иных зверьков, прикормленных Великаном.

     Оргоновый морок стал сказочнику спутником, сотканным из волглой мглы. Теперь Великан не мог отличить, происходило ли это с ним на самом деле. Было ли это воспоминанием о действительно случившихся событиях.

     Или воспоминанием о сне.

     Или и вовсе сном, принятым за воспоминание.

     Может, то была какая-то сказка или давно прочитанная книга. Такая яркая, что образы представлялись живыми. И потом долго ещё снились… снились бы… если бы ему вообще снились сны…

     На задворках Лалангамены, в подземной камере, мучительно умирал Великан Ингвар Нинсон.

     Он хорохорился и всё ещё старался не скулить, так и сяк пристраивая в колодках выломанный сустав. У него оставались силы только на бессмысленную гордость. Но то была последняя толика. Сохранённая в зубе мудрости капелька оргона, которую раскусывают в последний момент, чтобы достало воли улыбнуться в лицо врагу.

     Серемет лагай. Серемет лагай. Серемет лагай.

     Нинсон не знал, как именно ему предстоит захлопнуть Мактуб. Но он чувствовал, что дочитал свою книгу. Пора уходить.

     Кто приоткроет ему тринадцатую дверь? Лихорадка? Заражение? Кровопотеря? Просто боль? Или у него хватит сил дождаться завтрашних пыток? Он бы хотел, чтобы всё закончилось здесь.

     В одиночестве и темноте. Тогда перестанет так болеть истерзанное тело. И тогда его проводит Уголёк. Янтарные глаза блестели в темноте, несмотря на то, что на них не падал свет. Илька умывался. Ждал, когда Великан позовёт его.

     И Великан ждал, что ему дадут отдохнуть.

     Дадут выбрать другую игру. С этой, похоже, всё. Серемет лагай.

     …Уголёк, идём.

     Глава 3 Темница — Личная Тульпа

     Ингвар встрепенулся от оглушительного вороньего грая.

     Плечо горело. Губы запеклись. Невыносимо хотелось пить.

     Низкий потусторонний гул наполнял темницу, разгоняя боль и сон.

     Дробный, но в то же время сплошной звук. Триста ворон расселись по бортику колодца и по команде принялись каркать.

     Шебуршение у двери. Взволнованный Уголёк мечется крысой.

     Ключ поворачивается. В темноте две огненные искры — глазки.

     Ингвар медленно поднялся, едва не скуля от боли и всё же охнув, когда хрустнуло колено. Раз за ним пришли, пусть застанут с прямой спиной, а не скрючившимся. Ещё, чего доброго, решат, что он забился в угол.

     Эта бессмысленная гордость уже столько испортила в жизни Ингвара, столько раз выходила ему боком и была настолько тяжёлой и бесполезной ношей, что, пронеся её через всю жизнь, он особенно не хотел бросать сейчас. На финишной прямой этого бесславного пути. Ингвар усмехнулся.

     Впрочем, и сама эта мысль тоже была насквозь пропитана гордостью. Нормальный человек сбросил бы её, как вериги.

     И вздохнул спокойно.

     Но только не он. Только не Ингвар.

     Нет. Он выпрямился из последних сил.

     После полной темноты пленника ослепил белый свет, хлынувший в темницу. Казалось, луна взошла прямо перед дверью. Нинсон даже попятился. Назло мучителям попытался открыть глаза.

     Картинка проступала постепенно.

     Источником света была маленькая луна на ладони бледной женщины. Ингвар уже видел прежде люмфайры. Сферы из закалённого стекла, размером с грейпфрут. Труд алхимиков и колдунов. Труд алхимиков — жидкость внутри и заточение её в стеклянной сфере. А труд колдунов — насытить эту жидкость оргоном. Напоить её энергией. Заставить сиять какое-то время. Чем сильнее колдун, тем дольше оргоновый светильник будет работать.

     Колдуны и сами пользуются такими, и делают на продажу. Белые.

     Красные люмфайры только для власти, для тиунов и службы поддержки. Жёлтые закреплены за гильдией глашатаев. Почта, фельдъегеря, даже убер.

     Зелёные продавали кому угодно, но за такие деньги, что с ними никто не ходил.

     Лазурные оргоновые лампы были доступны только лекарям и высшей знати.

     Фиолетовые могли приобрести только колдуны, и только показав стигм, знак того, что они занесены в книгу теней.

     А белые были доступны всем. Белые шли на продажу. Стоили дорого и чаще использовались как наддверные фонари в дорогих заведениях. Но у барона Шелли имелась личная колдунья и собственная оргоновая лампа.

     Поэтому Нинсона удивил не оргоновый светильник, а его цвет. Он мог ожидать появления тиуна с красным люмфайром. Мог надеяться, что ему пришлют лекаря с лазурным. Но белый люмфайр? Здесь, в подземельях?

     Обычная женщина? С маленькой луной на ладони?

     Поэты часто сравнивали белые люмфайры с маленькой домашней луной: круглый шар белого, а точнее, серебристо-зелёного лунного сияния с дрейфующими мутными пятнами внутри и впрямь напоминал луну.

     Женщина прижимала к себе чёрную лакированную шкатулку. Судя по тому, как она её держала, шкатулка прилично весила. А зеркально-гладкие бочка норовили выскользнуть. Гостья не двигалась. Игольчатые зрачки и задержанное дыхание говорили о том, что она и сама напугана и ничего не видит в темноте. Платок, который сейчас лежал на полу, по всей видимости, сполз с люмфайра, и женщина неожиданно ослепла. Ингвар рассматривал её, не таясь.

     Смущение ему уже отбили, а любопытство ещё нет. Великан любовался. Всё в женщине было ладным. Каждая деталь. И лицо, и светлые, утонувшие в лунном свете глаза, и даже долговязая фигура. И запах, что окутывал её. Всё это прекрасно сочеталось, но тем неуместнее это великолепие было здесь.

     Запах раскалённого металла и дух свекольного самогона — да.

     Голый, залитый кровью и желчью пленник в колодках — да.

     Пьяный костистый дознаватель в грязной рясе — да.

     Тупоголовый Мясник в заскорузлом фартуке — да.

     Привкус человеческого страха и отчаянья — да.

     Всё это было из одной пьесы.

     И вдруг в сердце тьмы распустился колдовской цветок. Словно выпала из ветхого томика алая шёлковая лента. Она притягивала взгляд больше, чем сами страницы.

     Бордовое шёлковое распашное платье благоухало каркаде.

     Ингвар сглотнул кислый колючий комок. В горле першило.

     Сразу захотелось пить. Надо будет попросить женщину дать ему воды. Как только она оттает. Но та никак не приходила в себя, и Нинсон продолжал разглядывать её.

     Высокий стоячий ворот из чёрных кружев, подчёркивающий линию шеи, переходил в декольте. Митенки тончайшей работы кокетливо прятали инсигнии. Видны были лишь ухоженные бордовые ноготки. Кожаная безрукавка с твёрдыми треугольниками плеч. Корсаж с ремешками, широкий пояс, полный выверенной небрежности. Из-под пояса платье выходило уже двумя полами, открывая тяжёлую короткую юбку и плотные штаны с бордово-чёрными узорами. Шнурованные сапожки для верховой езды с отчётливыми каблуками.

     Из-за этой продуманной разношёрстности, из-за открытого платья, корсажа на рубашке, юбки, надетой поверх штанов, образ женщины представлялся и очаровательным, и опасным.

     Украшений не было, кроме костяного амулета на шее, который не подходил к этому наряду. Его и украшением-то нельзя назвать. Скорее уж, вибросвисток, шаманский талисман, череп диковинной птицы — всё сразу. И такая странная подводка глаз. Вычурная. Театральная.

     Женщина опомнилась. Начала дышать.

     Осторожно, чтобы не стукнуть, положила хрустальную луну в угол камеры. Потом двумя руками поставила рядом шкатулку. Оказалось, она держала ещё и ключ, похожий на тонкую костяную пилу.

     Мягко затворила дверь. Заперла на ключ. Внутри действительно нашлась ржавая замочная скважина. Это озадачило Ингвара. В сказках, которые он привык рассказывать, тюремные двери запирались только с внешней стороны.

     Женщина переводила дыхание. А он раздумывал, красива она или нет. Потом подошла к пленнику. Приблизилась чуть ли не вплотную. Запах желчи не смущал её, а открытые раны не пугали. Она то ли рассматривала Великана, то ли давала рассмотреть себя.

     Тёмные волосы собраны в хвост.

     Высокий чистый лоб книжной девочки.

     Крылатые нервные брови. Встревоженные глаза.

     Зовущие бездонной глубиной. Цепкий взгляд внимателен и мягок.

     Добрая душа. Опасная девочка. Снова противоречие.

     Взгляд собранного и решительного человека. Ингвар чутьём понял, какого чудовищного напряжения внутренних сил стоили женщине эти внимательность и бесстрашие. С этим тонким хрупким носом, с озабоченно сжатыми губами, с едва уловимо подрагивающим подбородком. С этим дурацким ароматом каркаде и луной в ладонях. Она была так хрупка, так неуместна в этом пыточном подвале, что Нинсону, растерянному и растерзанному калеке, стало её жалко.

     Кажется, она заметила его пронзительную жалость и вежливо поприветствовала старинным пожеланием удачи и веселья:

     — Гэлхэф! Ты не помнишь меня, колдун? Ты звал меня Тульпа…

     Нинсон промолчал — не было ни слов, ни сил что-то сказать.

     — Звал когда-то… Сто лет назад...

     Он улыбнулся.

     — Улыбаешься? Значит, не сломали, — удовлетворенно отметила женщина.

     Нинсон медленно кивнул и сказал тяжёлым басом, прогрохотавшим в застенках:

     — Настойчивость смягчает судьбу.

     Тульпа замерла.

     Посмотрела на него, как будто увидела в первый раз.

     — Ого. Вот это голосище у тебя. Ничего так. Да и первые слова что надо.

     То действительно были его первые слова.

     После долгого-долгого молчания.

     Часть II Красный Оргон

     

     Если кто-то осмеливается расширить мнимое единство своего «я»

     хотя бы до двойственности, то он уже почти гений,

     во всяком случае, редкое и интересное исключение.

     Герман Гессе

     Глава 4 Седьмая Дверь — Руна Исса

     Ингвару удалось открыть седьмую дверь.

     Ключ, походивший на окаменелое щупальце морского гада, нашёлся в мыльнице, под которую был приспособлен тритоний рог. При определённом упорстве можно было затолкать ключ в замочную скважину. Хотя окаменелость немного сточилась о металлические края.

     Дверь подалась, и Нинсона обдало солёным морским запахом и шумом водопада.

     Прямоугольник света упал в пещеру к ногам Седьмого Лоа по имени Ной. То был пожилой мужчина с коричневой кожей и глубокими просоленными морщинами. Длинные седые патлы, сухие и спутанные, заплетены в несколько неровных косичек, словно в какой-то момент он перестал причесываться, перестал проверять, какое именно плетение удержится при постоянном шквале, и поручил ветру заботиться о волосах.

     Седая борода, покрытая разводами соли. Тонкая безрукавка из рыбьей кожи переливалась тусклыми чешуйками и темнела в местах, где те отслоились. Твёрдая, распахнутая, не имевшая застёжек, это была не одежда, но доспех. Обозначение брони. Символ. Память о том, что сухопутным людям нужна какая-то одежда. Она оставляла видимой часть загорелого торса, украшенного белыми полосами шрамов.

     Три продольные полосы виднелись на каждой стороне шеи.

     След удара трёхпалого чудища? Белая татуировка? Жабры?

     Из-под бороды выглядывал амулет — белый, шершавый от соли костяной рыболовный крюк на плотной бечевке, несколькими витками обмотанной вокруг шеи. Великолепное в своей безыскусности королевское ожерелье.

     Голые руки, жилистые и сухие, лежали на костяном багре. Древнее оружие, выточенное из кости исполинского животного. Тысяча боевых отметин и потёртостей покрывала его, как выверенная до мелочей резьба. Набедренной повязкой древнего моряка служила юбка из блеклых лоскутов ткани, подоткнутых под широкий пояс акульей кожи.

     Но стоило задержать взгляд, как под серыми разводами проступали разные цвета. И тогда эти тряпки становились флагами затонувших кораблей.

     Ной сплюнул, повернулся и молча пошёл вглубь пещеры. Нинсону осталось идти следом. Потолок, мерцая разводами соли, стекал по стенам. Бирюзовый свет шёл от лужиц плотной желеобразной слизи, разлитых под ногами и прилипших к стенам.

     Великану приходилось пробираться боком, ссутулившись и согнув колени, чтобы пролезть по тоннелю, по которому спокойно шёл худой и жилистый Лоа. Выбравшись, Нинсон оказался в новой пещере с каскадом небольших водоёмов и огромным глубоким бассейном, на дне которого жила целая колония светящихся водорослей. А из края в край над самой водой протянулась широкая осклизлая доска.

     У Ингвара не возникло сомнений — нужно будет идти по скользкому мостику. Он смело пошёл вперёд.

     Трусости он боялся больше смерти.

     Из доски торчала костяная острога, напоминавшая древний артефакт Лоа. Тонкая, пружинистая, с возвратной верёвкой, с петлёй для запястья и с наконечником из рога единорога.

     Ингвар попытался вынуть острогу. Действовать приходилось левой рукой. Плечо дёргало под коркой запёкшейся огнёвки. Острога сидела прочно. Достав её, Ингвар увидел, что доска пробита насквозь. Представил себе Ноя, походя кинувшего оружие с такой силой.

     Лоа говорил короткими предложениями, которые можно было выкрикнуть на одном дыхании. Прокричать напарнику за одну волну или за один взмах весла.

     — У меня две руны. Одна зовётся Исса. Руна льда. Руна штиля. Она медленная. И холодная.

     Нинсон заметил, что под ним, в воде, шныряют сотни карпов.

     — Брось руну. Захолони рыбу. Ударь острогой.

     — Я ранен. Мне как раз такое движение нельзя делать.

     — Правда? Серьёзная рана?

     Ингвар продемонстрировал плечо, залепленное коркой побуревшей мази. Каждое движение дышало болью. Но сочувствия не дождался.

     — Да мне-то ты зачем показываешь? Рыбе покажешь. Она поймёт. Может, сжалится. Даст пропороть себе брюхо. Чтобы ты, калека, пожрал. Я не знаю, как там у вас. У сухопутных. Но здесь у нас, на глубине, рыбы не особо жалостливые. Можешь порыбачить. И с рыбой выяснить, совместимы ли твои ранения с жизнью или нет.

     — Совместимы, только вот…

     — Не мне, — остановил его Лоа. — Ссы в уши рыбе.

     С этого момента Ингвар больше не ныл вслух. Только про себя. И то без вдохновения — скорее, по инерции.

     Улыбаешься — значит, не сломали.

     — Можно начинать?

     Ингвар ухмыльнулся и перехватил оружие. Петлю он надел на левое запястье. Бросать тоже собрался левой, правой лишь направляя острогу.

     — Погоди, погоди, погоди, — совсем по-стариковски сказал Ной. — Сейчас часы налажу.

     Он сдвинул камень, и в стене открылась ниша. Там рядком висели большие клепсидры. В быту такие здоровенные не использовались, а вот на кораблях, в залах суда или на состязаниях атлетов применялись.

     В детстве Ингвар думал, что в больших клепсидрах умещается больше времени. И на корабли его с собой берут много, чтобы оно не кончилось где-нибудь в пути. Скорость переливания зависела не только от объёма стеклянного пузыря и размера отверстия, но и от того, насколько густая жидкость обозначала время. В огромной ёмкости, куда был налит целый таз синей жидкости, может плавать всего лишь одна минута. Размер клепсидры определялся не тем, сколько туда должно было вместиться времени, а наглядностью демонстрации. Со временем всегда так.

     Но это Ингвар понял уже только когда вырос.

     — А зачем часы?

     — Капает. Бей рыбу. Поймаешь, я запущу другие часы.

     Из этого следовало, что всего предстояло добыть двенадцать карпов — столько было клепсидр.

     — Если будет рыба, я запущу часы. А если не будет рыбы, я запущу акулу. Она тебе поможет с рыбами управляться. А если опять не будет рыбы, я тебя к ней запущу.

     — К акуле?

     — Да. Они тоже плохо учатся. Тоже тупые.

     — А если я всех рыб убью?

     — Наступит голод, — недовольно проскрипел Ной. — Океан без рыб погибнет.

     — Да нет же, я не про всех вообще, я про…

     — Ссы в уши рыбе, — отмахнулся Лоа удачи и океанов и перевернул клепсидру.

     Синяя жидкость потекла тягучими каплями. Сначала Ингвар растерялся. Сделал пробный бросок. Он не пытался попасть. Хотел только понять, как идёт это оружие. Вспомнить, как работать острогой. Это был самый похожий опыт. Но громоздкий гарпун был куда тяжелее. Сразу же пробил карпу голову. Не понадобилось обращаться к помощи Сейда. Поддев добычу, Ингвар швырнул её под ноги Ною. Лоа перевернул вторую клепсидру.

     Океан накормит или осиротит, но не похвалит и не отчитает.

     Ингвар ударил в скопление рыбок, заинтересовавшихся облачком крови, которое осталось от предыдущей жертвы. Острога прошла сквозь облачко, но не коснулась рыб.

     Великан выдохнул сквозь сжатые зубы. Улыбнулся, через силу. Проламывая улыбкой боль, он представил Тульпу. Но у неё было такое недовольное этим малодушием лицо, что Нинсон тут же представил Исса.

     Вертикаль. Холодная ровная грань, туго сжатая до самого минимума — единственная вертикальная линия, основа основ. Предначертание для остальных рун.

     Ледяная руна расплылась по лбу Великана. От воды пахнуло холодом, а кожа покрылась мурашками. Время в клепсидре побежало в три-четыре раза быстрее, чем обычно — капли просачивались вниз с неестественной частотой.

     Рыбы вокруг тоже не двигались. Кажется, Исса коснулась и их.

     Неловко метнувшаяся в сторону рыбка оказалась пронзена острогой. Добивать её было нечем. Да и клепсидра дожимала последними каплями. Нинсон снял трепыхающееся тело за жабры и бросил Ною.

     Тот перевернул третью клепсидру.

     Вторая к этому моменту опустела.

     — Эй! Ты мог бы? Добей животное-то…

     — Ох уж это бабье мягкосердечие…— презрительно хмыкнул Лоа.

     Но всё же пристукнул рыбку багром.

     Ингвар снова и снова метал ледяную Исса в цель.

     Снова и снова представлял, как делал бы это высушенный ветром, выдубленный солью, прокопчённый солнцем Лоа.

     Нинсон перестал считать попытки. Просто мазал и мазал.

     Исса была неподатливой и хрупкой, прихотливой и ломкой.

     Если Великан не расплёскивал оргон, то обязательно промахивался по рыбе. Если попадал руной Исса, то промахивался по медленной рыбе острогой. Если рыба становилась вялой, затылок ломило от холода, а боль в рваном мясе правого плеча удавалось преодолеть, то бросок остроги выходил удачным.

     Но это вело только к новой пытке.

     И новым перевёрнутым часам с синей водой.

     — Всё, теперь акула! — провозгласил Ной, когда не осталось клепсидр, которые нужно было переворачивать.

     — Я же всё прошёл! — Ингвар едва пропихнул эти слова сквозь замёрзшие синие губы.

     — Напомни об этом акуле! — Улыбка Ноя была весёлой, но плотоядной. Как у дельфина.

     Из сокрытого до поры подводного хода появилось огромное тело. Ингвар потряс головой. Нет, это какие-то образы из сказок. Это он сам себя напугал. Тело хищницы было совсем не огромным, лишь чуть больше метра. Длинным оно казалось из-за хвоста, который ремнём тянулся ещё на метр.

     Не акула из саг, что могла топить корабли. Но любой, кто видел на расстоянии вытянутой руки настоящую живую акулу, пусть и скромных размеров, понимал, какой ужас вселяют в сердце теплокровного эти мёртвые серые глаза и сплошь состоящая из зубов пасть, размыкающая голову пополам.

     — Ной.

     — Мочи эту суку!

     Этот кровожадный клич был выплюнут с таким остервенением, что Ингвар не поручился бы, кого подбадривает Лоа — его, Великана, или акулу. На несколько секунд Нинсон застыл в нерешительности. Торопиться было некуда. Время не утекало. Оставалось сообразить, как половчее прибить эту гадину.

     Что-то трогательное было в этой свирепой и безмозглой, как считалось, твари. В её мутных глазах прирождённого убийцы. В исполосованной шрамами морде. В дважды проколотом спинном плавнике. В ошалело мечущемся животном, попавшем в чуждую и гибельную пресную воду.

     Колдовским мудрым взором Ингвар видел суть вещей и понимал, что ему предстоит лишить жизни маленькое и злобное создание, только чтобы продемонстрировать лихость Седьмому Лоа.

     Одинокая правда Великана была в том, что это маленькое злобное создание не так уж отличалось от других маленьких злобных созданий — людей.

     Ной же истолковал промедление по-своему.

     — Не с трапа её мочи, дурень! Лезь в воду, клять! Кидай руну! Бей в застывшую пасть. Пока акула будет там, ты из воды не выйдешь, понял? Лезь давай!

     Ингвар разозлился и спрыгнул в воду, держа острогу поперёк, как боевой шест.

     Хищная рыба совсем перестала соображать.

     Металась в воде, полной густых кровяных облачков.

     Акула атаковала немедленно. Тем более что ей было сподручно кусать подставленную поперёк пасти острогу. Сработала ли это Исса, которую Ингвар постоянно холодил у себя между глаз, или злость ускорила его реакцию — движение Нинсона получилось мгновенным.

     Ингвар оставил на остроге лишь одну слабосильную правую руку, чтобы придерживать тварь. Поднырнул под рыбу. Ушёл от удара бичом хвоста. Обнял акулу левой рукой. И вытолкнул из воды, встав на дно бассейна. Весила она не больше, чем он сам. А мужчина в состоянии поднять над головой собственный вес.

     Нинсон знал, что его роста хватит достать до дна. Ещё во время неудачных опытов с бросанием остроги он понял, что глубина бассейна немногим более двух метров. С головой уйдя под воду, он дотронулся до светящегося дна, погрузился в холодные и липкие водоросли. Раздавил лопающиеся как икринки наросты с голубым светом внутри. Зарычал от натуги, исходя пузырями воздуха, но выпихнул-таки ошалевшую рыбу на сушу, под ноги Ною.

     Вынырнул сам. Но не вылезал. Остался в воде. Только упёрся руками в острогу, не давая рыбине сползти обратно в бассейн. Он видел, как тварь задыхалась на воздухе, но знал, что Ной не из тех, кто будет долго ломать комедию. Либо сразу признает за ним право на подобное завершение испытания, либо снова заставит сражаться с акулой, спихнув её в бассейн.

     Ной отошёл, чтобы его не задел молотящий хвост. Незыблемо упёр багор. Водрузил подбородок на руки. Всем своим видом показывая, что прождёт столько времени, сколько будет нужно. Минуту, или год, или век — ему не было особой разницы.

     Попробуй, одолей океан ожиданием.

     Акула дёргалась. Ингвар мог её убить. Мог оставить как есть, с острогой в челюстях. Тогда оставалось ждать смерти акулы. И смерти гораздо более долгой и мучительной, чем мог бы подарить один мгновенный удар.

     Что ж. Это должно было послужить ему хорошим уроком.

     И послужило. Но отнюдь не уроком смирения.

     Ненависть полыхнула в пасмурных глазах.

     Ингвар раз за разом бросал Исса в пасть неугомонного хищника. Выламывающийся от боли сустав уже не тревожил его. Треугольные зубы, клацавшие перед носом, уже не пугали. Он лил и лил расплавленную, но обжигающе холодную ртуть из центра лба куда-то между вылупленными бельмами рыбы.

     Усыплял её, замедлял жизнь, остужал кровь.

     — Исса… Исса…Исса…

     От рыбаков он слышал невероятные истории о том, что акулу ловили, уже даже потрошили, а она потом всё равно прыгала за борт и уплывала. И снова попадалась на крючок другим рыбакам. Уже без внутренностей, но ещё с яростным желанием убивать.

     В байках акула могла запросто отхватить кусок ноги тому, кто беспечно решался пройти перед мордой, пойманной вчера и по всем признакам мёртвой рыбины. Это означало, что имелся хороший шанс увидеть, как акула оживёт, если после всех испытаний столкнуть её в воду. Надо только угомонить её.

     — Исса… Исса… Исса…

     Сквозь Сейд было сложно расслышать, но Ингвар разобрал, что Ной говорит с кем-то невидимым. Сначала он подумал, что Седьмой Лоа бормочет заклятие. Но потом понял, что это несколько осмысленных фраз. Удалось поймать только два последних слова: «злой» и «оргон». Злой оргон.

     Акула остыла.

     Ной не шевелился.

     Смотрел на Великана.

     Ингвар отчётливо слышал скрипящие снастями мысли.

     Похоже, внутренний голос или к чему там прислушивался Ной, чуть склонив голову набок, велел ему никак не обсуждать произошедшее, а продолжать обучение.

     — Ты уже понял... Руна Исса замедляет жизнь. И дыхание. Замедляет ток крови. Биение сердца. Подобно тому, как лёд замедляет воду. Исса может замедлить любой поток. Будь то поток мыслей или протекание болезни. С болезнью сейчас не будем. А с воздухом попробуем. Раз уж ты такой способный оказался.

     Ной взглянул на акулу. Ингвар тоже покосился на неё.

     Рыба не шевелилась.

     — Насколько ты можешь задержать дыхание?

     — Не знаю. На полминуты, может быть.

     Ной махнул рукой, показывая, что Ингвару предстоит следовать в другой бассейн.

     — А я думаю, на всю минуту. Вон какие лёгкие здоровые. С руной, так на две. После прыжка, к которому тебя готовит Тульпа, тебе придётся пять минут плыть под водой. Так что лучше бы ты мог столько выдержать. Во сне время может течь быстро. В убежище тоже. Так что тренировок у нас будет много. Каждый день. Ты подыши. Переведи дух. Что ж я, зверь что ли? Не-е-ет…

     Старик хрипло прошелестел своё долгое «не-е-ет».

     Ингвар покрепче взялся за острогу и рывком спины бросил затихшую рыбину. Она легко соскочила с мокрого камня. Оказавшись в воде, акула несколько раз конвульсивно дёрнулась и принялась плавать нервными кругами, время от времени резко ударяя плетью хвоста через голову, как скорпион. Чудная рыба.

     Нинсон выбрался на берег, пока акула приходила в себя.

     Ной ничего не сказал по поводу акулы. Он привёл Ингвара к колодцу в затопленной шахте. На стенах шахты светящаяся слизь не приживалась, и закрытый решёткой колодец уходил в темноту. Седьмой Лоа вытащил клепсидру из ниши, а из колодца вытянул верёвку. На конце был завязан большой узел, в который вцепился крупный васильковый осьминог.

     Как показалось Ингвару, осьминог был испуган. Хотя читать эмоции по глазам с прямоугольным зрачком было трудно. Так что в жёлтых вылупленных глазах чудища Ингвар просто прочёл отражение своего же страха.

     — Знакомься. Твой напарник. Павель.

     Ингвар механически протянул руку, показывая инсигнии в жесте приветствия.

     — Гэлхэф.

     Ной вручил клепсидру осьминогу. Тот нежно обнял её двумя щупальцами. Явно знал, как обращаться с этой вещицей. Потом осторожно принял из рук старика горсть светящихся серо-голубых водорослей. Оставшимися двумя щупальцами он прочно держался за узел на конце верёвки.

     Ной подал осьминога Ингвару. Гарпуном указал в темноту колодца.

     — Иди.

     — Туда плыть? В темноту?

     — Рано тебе ещё в темноту, Ингвар. Это будет вторая руна. Пока просто покажи, что ты умеешь бросать Исса. С Павелем нечего бояться. Он там всё знает. А если утопнешь, постучит.

     — Целая клепсидра? Это же две минуты! Может, начать с минуты?

     — Поплавок замедли.

     — Что за поплавок?

     — Дыхательный поплавок.

     — Какой ещё дыхательный поплавок?

     — А как ты дышишь? Не шариком? Туманом? Лесник научил?

     — Лесник ничему не учил. Воздухом просто дышу.

     Ингвар осторожно повесил Павеля на край колодца так, чтобы осьминог погрузился в воду.

     — Тогда у тебя вправду ничего не получится. Давай-ка научу тебя дышать. Ложись. Если продолжишь дышать, как полудохлый опоссум, то моряка из тебя не выйдет. Дышать нужно как?

     — Глубоко? — предположил Ингвар.

     — Понятно, — огорчённо проскрипел Ной. — Сначала вот тебе простая техника. Поплавок. Представь поплавок. Он может быть дешёвым. Просто щепкой. Или дорогим. Резным брелоком. Колдовским артефактом Лоа. Неважно. Вообрази картинку, вещь, предмет. Овеществи мысль. Для нас важно, что это поплавок. Представил?

     — Да. — Ингвар пока представил самый обычный деревянный шарик.

     — Теперь представь его у себя внутри. В горле. В грудине. В трубке, через которую дышишь. Вдох. Лёгкие тянутся вниз, расширяется грудная клетка. Остальная требуха сдвигается вниз. Поплавок уходит вниз. В живот. Выдох. Поплавок всплывает до горла. Лёгкие скукоживаются, тянутся наверх. Выталкивают его в обратное положение.

     — И всё?

     — Когда ты спокоен — поплавок движется ровно. А заменжуешься — поплавок задёргается, как при поклёвке. Если ты совсем зассал — то поплавок замер. Если ты снова начнёшь двигать поплавок ровно, то сам не заметишь, как успокоишься. Это и называется — охолонуть. Неужели не слыхал, что про спокойных людей говорят — холоднокровные. Он сумел сохранить хладнокровие. Это значит, умеет работать с Исса.

     Ингвар удивился, что Лоа путал холоднокровие и хладнокровие. Это ж был его выдуманный Лоа? Разве он не должен знать все слова, известные сказочнику? Великан отметил это, но спросил о другом:

     — А как это поможет при задержке дыхания?

     — При задержке поплавок будет в самом низу. Если тебе сначала дали набрать воздуха. У нас тут всё по-доброму. — Ной сплюнул, показывая ученику, насколько неэффективными считает такие методы. — Так что сможешь и потренироваться, и набрать полную грудь воздуха. Тогда поплавок уйдёт вниз. И вот там ты его и должен спокойно подморозить Исса. Понял?

     Ингвар понял только в самых общих чертах. Но было очевидно, что это из тех ситуаций, когда нужно пробовать самому. Как при переходе пропасти. Ну какой тут ещё может быть совет? Идти по канату и отклоняться то влево, то вправо.

     — А туман?

     — Туман нужен, чтобы дышать. Одним вдохом получать много воздуха. Много сил. Если кит будет дышать так, как ты, вполсилы, то ему не хватит воздуха плавать. Воздух для твоего сухопутного воображения жидковат. Представь, что ты вдыхаешь не воздух. Представь насыщенный голубой туман. Густой, как чернила удирающей каракатицы.

     — И я дышу этими чернилами?

     — Да. Туман проникает через ноздри. Медленно ползёт в живот. Расползается по конечностям. Он прохладный, успокаивающий. Когда проплывает по телу, каждая мышца расслабляется. А потом, когда туман прокатился, надо выдохнуть. Резко. Как Павель, когда хочет плыть башкой вперёд, а щупальцами назад. Глубокий вдох. Туман разлился по телу, наполнил энергией. Выплеснуть выдох. Тфф-ф-ф.

     Ингвар заслушался.

     Если вдох — то глубокий.

     Если выдох — то выплёскивается.

     Если туман — то проплыл или разлился.

     Если что-то делать, так плыть, наполняться, течь.

     Навязчивая морская тема в словах Ноя умиляла. И почему-то настораживала. Что-то книжное было в этих выложенных голубой мозаикой подводных чертогах и их обитателях.

     Ингвар дышал глубоко, стараясь напоить все мышцы туманом цвета морозного утра. Он знал, что сможет задерживать дыхание и на две, и на три минуты, но только после долгих и постоянных тренировок. Речь шла о неделях практики. Не о десяти минутах.

     Ной чувствительно ткнул его тупым концом багра.

     — Вставай. Ты тут пыхтишь, как выброшенная на берег рыба. Уже без толку так пыхтеть. Либо ты получил немного оргона в свой бочонок, либо всё расплескалось. Но так или иначе — без толку лить чай в полную чашку. Лезь к Павелю.

     Тёплая вода, десяток быстрых вдохов, как делают ныряльщики, потом один глубокий. Образ ушедшего до самого янь поплавка. Крышка опустилась, плеснув прутьями.

     Павель оживился, развернулся осьминожьим лицом к Нинсону. Безо всяких напоминаний перевернул клепсидру. Ингвару показалось, что его васильковый собрат по заключению покачал головой.

     Исса, Исса, Исса…

     Нинсон прикрыл глаза.

     Исса, Исса, Исса…

     Поплавок вмёрз куда-то в основание грудной клетки.

     Исса, Исса, Исса…

     Павель не унимался.

     Оставив верёвку, он начал плавать вокруг Ингвара, продолжая настоятельно требовать внимания. Поняв, что глаза человека закрыты, осьминог обхватил руку Нинсона.

     Но в тот раз Ингвар всё равно утонул.

     Глава 5 Лалангамена — Со Дна

     Ингвар плыл по подземной реке.

     Слабое течение помогало подтягивать себя по затопленному тоннелю. Вода поднималась до самого свода — не вдохнуть.

     Нинсон вспоминал крики Седьмого Лоа, старика Ноя:

     «Танджоном дыши! Танджоном, клять!»

     Ингвар смог протащить себя сквозь ежедневные пытки, тьму и ученичество. Смог не расшибиться во время тысячекилометрового прыжка. Значит, сможет выдержать ещё немного.

     Настойчивость смягчает судьбу!

     Дальше и дальше, к свободе, к теплу, к воздуху.

     Тьма позади — непроницаемый мрак смерти.

     Тьма рядом — Уголёк в облике чёрной трёхлапой жабы.

     Тьма впереди — неизвестность, сулящая забвение. Или спасение.

     Только эта надежда и давала силы, столь необходимые сейчас.

     Когда казалось, что необходим только глоток воздуха.

     Ингвар продолжал тянуть себя, пока не выплыл к свету.

     Тоннель уходил наверх. Но впереди сидела на постаменте статуя. Красивая мраморная женщина ждала, скрестив ноги, расслабленно положив руки на колени и осторожно придерживая пальцами сосуд с высоким горлышком. Именно она расточала вокруг нежное молочное сияние. Это была Ишта. Десятая Лоа.

     Ингвар почитал её более остальных, нанёс её веве на мизинец. Он постарался перегнать в лёгкие побольше оргона и почувствовал, что стало легче. Надо было скорее плыть к поверхности.

     И не подплыть к статуе?

     Именно этот выбор и определял, кто готов рискнуть ради сомнительного блага прикосновения к святыне, а кто ради глотка воздуха. Кто мог стать колдуном, а кому достаточно было выжить. На самом деле варианта было три:

     Мёртвый колдун. Живой колдун. Живой пустышка.

     Обведи два из трёх предложений в кружок. Какие два предложения ты обведёшь в своём Мактубе — такие и определят, кто ты есть.

     Обвёл первые два предложения. Ориентировался на слово «колдун».

     Обвёл вторые два предложения. Ориентировался на слово «живой».

     В конце концов, именно такой подход и делал колдунов колдунами, а пустышек пустышками. Ингвар подумал, что и мертвецов мертвецами делал точно такой же подход. Тульпа гордилась бы проведённой работой, доведись ей подслушать его мысли.

     Пышные мраморные волосы Ишты короновали опасную красоту. Ингвар оперся руками о волны каменных волос и вплотную приблизил лицо к белому лику Лоа. Поцеловал холодные губы, стукнувшись зубами о камень. И пружинисто оттолкнулся от постамента, чтобы поплыть наверх. Торжественность и необычность момента приглушили боль в плече.

     Нинсон старался обмануть лёгкие и разум, вспоминал уроки Седьмого Лоа. И плыл, плыл, плыл...

     Вынырнул — будто ворвался в кипяток.

     Проглатывал воздух твёрдыми кусками, комом вставшими в горле. Ноги не слушались. Руки мелко и суетно, по-собачьи, лопатили воду. Ныряльщик с другого конца света выплыл в новом мире, где стояла густая ночь.

     Вон Мать Драконов!

     Нет. Всё ж таки его мир. Родной.

     Мать Драконов на своём месте. Летит выше птиц, ниже звёзд.

     Её взгляд едва пробивался сквозь плотную облачную завесу. Вместо лучей света, приглядывающих за Лалангаменой, бледное пятно, выдающее примерное расположение вечно парящей в небесах Матери Драконов.

     Луны не было. Новолуние. Тульпа так и говорила.

     Сам-то он давным-давно уж потерял счёт дням. Спал и тренировался урывками. С перерывами на долгие, но стремительно пролетавшие разговоры с Тульпой. И на недолгие, но бесконечно тянувшиеся разговоры с дознавателем.

     «В какую сторону берег?»

     Он-то предполагал, что тут будет светло. Солнечно. Празднично.

     «Давай! Пожалуйста! Двадцаточку!»

     Ингвар взнуздывал своё тело, как всадник, колотящий шпорами окровавленные бока загнанной лошади. Вот тебе и хвостик-метёлка. Нет, тело использовало ресурсы окончательно. Великан пытался перекатывать оргон, но чувствовал, что пытается гнать по жилам лёд.

     «Урус! Первая руна. Давай!»

     Даже прохрипеть её название он не мог, не то что метнуть.

     Кое-как доплыл до стены, вцепился в бортик. Скрюченными птичьими пальцами перебирал холодный камень, двигаясь вдоль края. Всегда есть шанс, что где-то будет сброшена лестница, верёвка с узелками, выбиты пазы для ног, попадётся скол в идеальной кладке.

     Нет. Бесполезно. Надо пробовать с другой стороны.

     Ингвар погрузился в воду, тяжело, как деревянный истукан.

     Поплыл к противоположному краю колодца. Тот оказался таким же высоким. Нужен был один рывок. Одно мышечное усилие, чтобы забросить тело наверх. Однако руки уже не слушались. Оргона не осталось. Но колдун должен умереть, колдуя.

     «Колдун должен умереть, колдуя, да, Тульпа? Улыбаешься. Значит, не сломали».

     Ингвар крикнул:

     — Урус! Урус, клять! Давай!

     Оргона не было. В самом деле. Уставшие танджоны опустели.

     Ингвар чувствовал, как пальцы медленно соскальзывают, и знал, что сил ухватиться ещё раз у него не будет. Мысль о том, что его кости будут лежать у ног Ишты, умиротворяла.

     — Урус! — шепнул он темноте в третий раз.

     Так громко, как только мог.

     И в благодарность за эту клокочущую ледяной водой веру мир подхватил его на руки. Горячий человек вытащил его на поверхность, сам чуть не свалившись в воду. Маленький и мягкий, он не побоялся тянуть Великана. Человечек не позволял ухватить себя, но стало понятно, что это девушка. Ей приходилось упираться коленками и рывками вытаскивать Нинсона. Она фырчала, как недовольный зверёк, и следила, чтобы он не мог её сцапать.

     Было бы проще, если бы она просто не велела прикасаться к себе. Но она молчала и боролась с Нинсоном. Наконец он понял, что нужно убрать руки, опустить голову, не представлять никакой угрозы. Ингвар обмяк, и девушка споро втащила его на край колодца.

     Сил встать не было. Великан пополз по мокрым камням. Отплёвывался, пытаясь продышаться. Однако больше никакой помощи не получил. Ему не помогали подняться, не поздравляли, не приветствовали.

     Помощница возилась в темноте неподалёку ещё какое-то время. Нинсон слышал суету и дыхание. Шуршание сворачиваемого одеяла. Женщина охнула от усилия, впрягаясь в тяжёлый рюкзак.

     Ингвар попытался пронзить тьму внутренним взором. Но был слишком истощён. Не осталось сил на Сейд. Ни зажечь огня. Ни придать зоркости глазам.

     Женщина была где-то совсем недалеко, но вне досягаемости.

     Он понял, что умрёт от холода.

     Это не было фигурой речи, он замёрзнет насмерть, если останется без одежды лежать на камнях. Ингвар двинулся к источнику возни. Полз со скоростью улитки. Двенадцатая Лоа, Шахор, чёрная проводница смерти, была рядом. Совсем близко. Он слышал её клёкот в своих покалеченных лёгких. Но всё равно полз.

     Наткнулся на ещё одного человека. Это была не та девушка, что доставала его из воды. Кто-то другой. На ощупь горячий, как снятый с огня чайник. И лоб, и шея — всё в горячей испарине. Нинсон прислушался к дыханию. Но уловил только собственные хрипы.

     Подумалось, что это тоже женщина.

     — Ты живая тут вообще, подруга, а?

     Ощупал её. Но заледеневшие руки чувствовали только жар и на удивление липкий пот горячечного больного. Да ещё грубо связанный шарф на горле. Пальцы уже ничего не ощущали. Нинсон пододвинулся к больной, надеясь, что они смогут согреть друг друга. Сжал большую, загрубелую от работы ладонь, но женщина не ответила ему. Совсем плоха.

     Ингвар не знал, слышит ли она его и чувствует ли его руку. Но всё, что он мог сделать, это только немного приободрить её:

     — Держись, хорошая. Нам бы только до света дожить. А там я что-нибудь придумаю. Вот увидишь. Не умирай, хорошая. Держись. Рано ещё. Рано.

     Ингвар обнял крупное горячее тело. Прижался лбом к круглому плечу. Кажется, он начинал согреваться. Во всяком случае, девушка уже не казалась ему такой горячей.

     Нинсон ничего не знал о лежащем рядом человеке, не мог понять, что здесь произошло, но подозревал, что все они оказались тут по его милости. Так или иначе.

     — Это, наверное, бессмысленно, девочка. Но я всё равно хочу тебя поблагодарить. У нас только чуть-чуть не получилось. Но могло бы ведь и получиться, да? Могло бы и получиться! Зараза. Как же холодно. Ладно. В другой игре получится, да? Встретимся на респе, девочка. Знай, что я всё равно тебе очень благодарен. Что дождалась. Это, знаешь, как важно? Это…

     Ингвар крепко стиснул широкое запястье. Он не мог словами сказать, как важно было, что его дождались здесь. Наверху. На свободе. Невзирая на холод и ночь. Поэтому сказал просто:

     — Это прямо очень важно. Спасибо тебе. Серемет лагай.

     Сверху на их скрюченные тела упала меховая шкура. Бросили, не озаботившись, надо ли её разворачивать, намокнет ли она.

     Ингвар подумал, что так бросают вещь пленнику — чтобы не сдох раньше времени. Даже не чтобы не сдох, а чтобы не отчитывали ответственного, если сдохнет.

     Нинсон перевернул шкуру, подоткнул под себя, укрылся и, как мог, укрыл свою горячечную подругу. Подогнув ноги, скрючившись в три погибели, он всё же умудрился закутать себя и соседку с головой.

     Вдвоём они надышат тепла и выживут.

     Великана била крупная дрожь, похожая на рыдания.

     Начинался холодный весенний дождик и новая жизнь легендарного колдуна.

     Глава 6 Седьмая Дверь — Руна Райд

     Ингвар всё-таки утонул в тот раз.

     Слава Матери Драконов, Павель знал, как подать сигнал.

     Седьмой Лоа извлёк бездыханного Великана и оживил его.

     Во всяком случае, так рассказывала Тульпа. Она сидела рядом. В гнезде из пледов и одеял с настороженной нежностью смотрела, как Нинсон приходил в себя. Гладила по мокрым волосам:

     — Танджоны хоть не надорвал?

     — Всё в порядке…

     — Следовало догадаться, что он тебя не предупредит. Ной плохой учитель.

     — Почему же я к нему самому первому попал?

     — Это надо у тебя спросить. Это же всё твой выбор, по большому счёту.

     — Как-то не… ощущается это моим выбором.

     — Так ещё только самое начало, — улыбнулась Тульпа. — Есть только один способ узнать, что там дальше в Мактубе.

     — Листать… — закончил поговорку Ингвар.

     — Запомни. Чтобы бросать руны, их надо чертить перед собой. Поэтому связанный колдун не может метать руны. И их надо громко и отчётливо проговаривать. Считается, что это необходимо только самым слабым колдунам. Но на самом деле почти всем.

     — А как же под водой-то? Под водой могли колдовать лишь единицы.

     — Единицы. Ты мог. Как? Не знаю. Снова научишься как-нибудь. Взглядом. Мыслью. Вниманием. Оргоном. Но проще, если и руками тоже двигаешь.

     — Может, и научусь, но когда это ещё будет.

     — Здесь у нас время не то чтобы неограниченно. Но его больше, раз в двенадцать или около того. Дальше трамбовать уже вредно. Кукушка не выдержит. Улетит.

     Как только Нинсон оклемался, она повела его за собой. Но не к выходу.

     Тульпа подвела его к письменному столу, над которым висела большая доска с пришпиленными пергаментными страницами. На листке с эмблемами Лоа, на седьмом крюке, висел обломок коралла, неровный и пористый. Тот самый, что он нашёл в мыльнице, выточенной из тритоньего рога.

     Ингвар понял, что теперь седьмая дверь всегда будет открываться этим ключом. Его ждал Ной и тринадцатая руна Сейда. Райд.

     Тёмные и узкие подземные коридоры, освещённые циановыми колбами и по колено заполненные тёплой водой, стали его пристанищем на долгие и долгие дни.

     Ингвар учился возвращаться самостоятельно.

     Они с Седьмым Лоа ели морскую пищу. Густую рыбную похлёбку и маринованные водоросли, упругих осьминожек и сопливых устриц.

     Ингвар учился не блевать. Перед каждой тренировкой приходилось съедать андару — крупного морского гада. Из каждого рыжего моллюска можно было выдавить рюмку коричнево-красной юшки. Холодная кровь пахла рыбой, и ничего более отвратительного Нинсону пробовать не доводилось. Но, как объяснил Ной, кровь андары богата оргоном.

     Ингвар учился запасать оргон в танджонах.

     Учился расходовать его экономно, как глубоководные скаты.

     Учился и впрыскивать энергию в жилы, стремительной рыбкой уходя от остроги.

     Спал в огромных раковинах, заполненных охапками высушенных губок и зелёными опилками сушеных водорослей. Засыпая, представлял, как поплавок дыхания прокатывается по горлу туда-сюда. Холодный шарик тяжело опускался до самого пупка, расправляя лёгкие.

     А когда Ной считал, что Великан накопил достаточно оргона, Ингвар снова спускался в затопленные катакомбы.

     Там он бродил, ища выход и учась бросать под ноги руну Райд, вторую руну Седьмого Лоа. И когда у него получалось, тонкая голубая полоска проскакивала в воде, как росчерк промелькнувшего малька.

     Райд указывала направление.

     Ингвар учился доверять этой голубой искорке свою жизнь, следуя за ней в подземном лабиринте. Мог увидеть синюю чёрточку на потолке нужного коридора или на стене, где-то в глубокой расщелине между камнями. И тогда знал, в какую сторону поворачивать.

     В лучшие дни, когда вдохновение расправляло паруса, когда сил было много, а плечо болело не так мучительно, Ингвар видел под водой не всполох искры, а поблёскивающую нить. И тогда мог смело идти. Лабиринт превращался в прогулку.

     Иногда дни были плохими.

     Ингвар пытался спать, сидя по грудь в воде, и наскрести оргона на следующий бросок. Раздуть его из тех угольков уверенности, что сберёг под водопадом отчаяния.

     Но сколько бы ни изощрялся Великан с метафорами, сколько бы ни бросал руну, оргон всё равно беспомощно утыкался во тьму. Исчезал в ней, как камень, брошенный в ночное озеро.

     Только темнота отвечала ему.

     Она всегда была рядом. Она, да призрак фамильяра.

     Бестолковый Уголёк не понимал, как подсказывать Нинсону путь. Да и не пытался. Он самозабвенно испытывал новые морские воплощения. Оборачивался то океанской змейкой с треугольными чешуйками, то плоскобрюхим скатом, гигером глубокой воды.

     Тульпа мерещилась Нинсону.

     Где-то рядом, в общей на двоих тьме.

     Тульпа шептала слова заклинания рядом с ним. И для него.

     Чтобы только у него получилось. И у него получалось.

     Ной знал это. Встречая Нинсона у выхода из лабиринта. Помогая ему выбраться из узкого колодца. Подхватывая умирающего и переохлаждённого Великана на руки. Переворачивая новые и новые клепсидры, пока Ингвар был под водой.

     Лоа не хвалил его, не поздравлял. А только вёл дальше.

     К новым клепсидрам, в которых было больше времени.

     И к новым катакомбам, в которых было больше воды.

     Ной готовил его, тренировал, учил дышать и экономить воздух. Раз за разом усложняя маршрут для отвыкшего жаловаться Великана. Приучая Ингвара к страху глубокой воды, этим же и отучая от страха.

     А Тульпа была рядом.

     Приводила в себя.

     Учила, как улыбаться.

     Учила, как не сломаться.

     Опаивала дурманными травами.

     Отпаивала лечебными эликсирами.

     Согревала словами и собственным теплом.

     Растирала его на ночь и будила таким же как вечер утром.

     Пока наконец Ингвар не спустился в последний лабиринт.

     В полную тьму. В ледяную воду.

     Тульпы рядом не было.

     Тульпы вообще больше не было.

     Она сожгла себя, чтобы открыть колодец.

     В который он и нырнул.

     Из всего колдовского снаряжения взяв с собой только один вдох.

     Глава 7 Лалангамена — Первый Рассвет

     Ингвар пропустил первый рассвет Лалангамены.

     Промаялся в лихорадке. К тому же в каменистой ложбине, где он вчера устроился, собралась лужа. Мокрый мех хорошо удерживал нагретую телом воду, поэтому они не замёрзли насмерть. Ингвар немного отогрелся, а вот его приятельница буквально окоченела.

     Надо подниматься, хотя бы ради неё. Жива ли?

     Великан высунулся. Спасшая их девушка ушла ещё ночью.

     Трёхлапая чёрная жаба с янтарными глазами сидела рядом. Ингвар уже подметил, что призрак фамильяра превращается в жабу, когда ждёт. В ворона, когда наблюдает. В кота — на людях или в игривом настроении. А в крысу, когда заинтересован или обеспокоен.

     Сейчас Уголёк просто ждал на каменном пустыре.

     Начинался день. Но никаких возрождающих к жизни лучей, багряного шара, алого диска, золотого дыхания нового дня и прочих выспренних описаний. Каменная сковорода с колодцем в центре да холодная мгла. Доброе утро.

     Сейчас могло быть и шесть утра, и девять, и уже за полдень.

     Взбитые серые кудели облаков вились так низко, что казалось, можно было добросить до них камень. Нинсон протёр глаза и увидел, что перепачкан кровью.

     Улыбайся, а то сломают. Но улыбаться не получалось.

     Согревший его приятель оказался голым бородатым мужиком с пробитым горлом. Рана под ухом была небольшой. Но крови из неё натекло много.

     — Вот тебе и колдун, — отчитал себя Нинсон. — Всю ночь обнимал мертвеца и даже не почувствовал этого.

     Видимо, вчера, засыпая, он прижимался к ещё не остывшему трупу. Только что вынырнул из ледяной воды, и тогда человек казался горячим. Так кружка парного молока обжигает пальцы зашедшему с холода.

     Нинсон выбрался из-под шкуры.

     Растёрся сухим, не испачканным в крови краем.

     Ещё раз осмотрел своего соседа. То был настоящий атлет, много времени посвящавший тренировкам или труду. Ингвар не мог сказать, от чего руки атлета покрылись мозолями. От мотыги ли, от весла или от копья.

     На загорелой груди мертвеца остался белый след от амулета. Единственное, что на нём сохранилось из прежних вещей — несвежие портки, спущенные до колен.

     Нинсон провёл ночь, сжавшись в комок у его правого бока. Левый бок мертвеца был истыкан небольшим ножом. Первый удар пришёлся в шею. А потом парня били сбоку. Часть ударов соскальзывала по рёбрам, оставляя кривые полосы вспоротой на боку и на спине кожи. Видимо, напавший навалился сверху, прижал бородача и обработал заточкой.

     Нет, тогда полос не было бы на спине.

     Убийца был под ним. И бил правой рукой. Наверняка, та же женщина, что помогла Ингвару вылезти из колодца. И даже укрыла накидкой из шкуры белого медведя.

     Две передние лапы с нарочно оставленными когтями в палец длиной должны были лежать на груди, подчеркивая мужественность хозяина. Застёжки, для которых в шкуре имелись обмётанные нитью отверстия, были неаккуратно срезаны.

     Неподалёку обнаружилось маленькое кострище. Ингвар обследовал место, где ещё вчера лежали дрова. Постарался наскрести ошмётков коры и тонких веточек. Добавил к ним несколько щепок, найденных на пепелище. Но даже эту жалкую кучку не удалось поджечь. Огнива у Нинсона не было.

     Руна Кано сегодня не слушалась.

     Внутреннего огня не хватало даже на собственную плоть.

     Что уж было говорить о попытках разжечь настоящее пламя. Ингвар знал, что поначалу в большом мире колдовать будет очень сложно, скорее всего, невозможно. И всё равно пытался. Пытался всерьёз, по-настоящему. Ожидая результата. Ощущая себя колдуном, способным работать с Сейдом. И неудачи расстраивали его, уравновешивая напрасные ожидания.

     Во все стороны над головой тянулось застиранное небо. Под ногами лежал иссечённый бороздками камень. В центре круглого плато находился колодец размером с пруд, где вчера купался Нинсон. Откуда он появился на свет, выбравшись из земляных недр, словно из утробы. Вода, отражавшая облака, казалась твёрдым застеклённым окошком в небо.

     Вчера было тяжело отличить, что сон, а что явь.

     Но матовая гладкость и однородность чёрных стен колодца не стала казаться правдоподобнее. Никаких следов кладки. Будто с неба упал немыслимый стакан чёрного камня, вонзился в скалу, потеснив породу, а потом наполнился дождями, навсегда сохранив холод и прозрачность небес.

     Ни травинки, ни жучка. Ничего живого не было здесь. Лишь туман без просветов неба за границами плато. Только едва различимый силуэт Матери Драконов проплывал в вышине.

     Уголёк вспыхнул чернильной кляксой и обернулся вороном. Взмыл к облакам.

     Ингвар обратился к нему, пытаясь разузнать, куда двигаться.

     Но призрак фамильяра был, как обычно, глух к просьбам.

     Просто нарезал круги, вспарывая белёсое небо своим силуэтом.

     Даже в убежище, немало продвинувшись в Сейде, Нинсон так и не нашёл общего языка со своевольным призраком.

     Ингвар никогда не говорил об Угольке ни с Лоа, ни с Тульпой. Чутьём угадывал, что расспрашивать призраков друг о друге — глупость похлеще, чем расспрашивать одну любовницу о чудачествах другой.

     Кутаясь в струившуюся алыми ручейками шкуру, Нинсон сделал ещё несколько кругов по плато. Вниз под крутым углом уходили тропинки, посыпанные мелким белым песком. Дорожки располагались на равном удалении друг от друга. Сойти с них по босоногости будет невозможно. Пространство меж тропок покрывали крохотные камешки. Странные, будто вручную обтёсанные пирамидки.

     Выбор пути. В самом, клять, буквальном смысле слова.

     Ингвар не был следопытом. Он вспоминал, что читал на этот счёт в сказках. Но саги были единодушны в этом вопросе. В решающий момент на ветке обнаружится клок шерсти или лоскут одежды. Попадётся отпечаток ноги в глине. В крайнем случае, у героя появлялся спутник, исполнявший роль компаса.

     Или крутобёдрая дикарка в меховом лифе. Убежала.

     Или простоватый самозабвенно преданный охотник. Вон лежит.

     Или даже зверушка с чутьём на верные тропки.

     Ингвар ещё раз выжидательно посмотрел на Уголька. Не собирается ли, мерзавец, указать путь. Но призрак фамильяра приземлился поодаль. Наклонил голову, совсем как настоящая птица. Наблюдал за Нинсоном, сверкая янтарными глазами. Явно не намеревался подсказывать.

     Два человека пришли на плато несколько дней назад. Жгли принесённые с собой дрова. Потом у них случилась любовь. Вероятно, не совсем добровольная. А у женщины в руке случилась заточка. Или нож с пояса мужчины. Она его убила и обобрала. Оставила только замаранные любовью штаны. И ушла.

     Нинсон остановил себя.

     Кто бы она ни была — не следовало хаять её. Следовало вознести мысленную благодарность Лоа. Ингвар так и сделал. Постарался особо подчеркнуть в Мактубе, что девушка всё-таки сначала дождалась его. Помогла вылезти. Накрыла. И только потом ушла.

     Он попил из горсти, давая студёной воде нагреться, чтобы не так ломило зубы. А потом опустил лицо в колодец, чтобы умыться. На дикой глубине, там, где сидела в позе лотоса прекрасная Ишта, проснулась какая-то сила. Там появился призрак.

     Не зажёгся, как пропитанный маслом факел. А словно уплотнился, соткался из более светлых потоков в женскую фигуру, клубящуюся, как разлитое под водой молоко.

     — Таро, — позвала она из сердца горы.

     Призраков Ингвар отучился бояться раньше, чем темноты.

     Но всё равно от неожиданности выдернул голову. По спине хлестнул тяжёлый хвост мокрых волос. Когда Великан снова опустил лицо в колодец, призрака уже не было. Лишь рассеивалась молочная взвесь. Нинсон по-стариковски тяжело поднялся с колен.

     Уголёк прыгнул в колодец, в полёте раскинув крылья, порскнул чернильными брызгами и превратился в крупную жабу. Плюхнувшись в воду, пропал из виду.

     Уроки этого дня преподавал Ной.

     Сначала вода. Потом холод. Теперь путь.

     Всё это было на совести достославного Кормчего.

     Надо не сопротивляться. А подыграть. И не сфальшивить.

     Пожалуйста, только бы не сфальшивить.

     — Райд. Райд. Райд. Райд. Райд. Райд. Райд.

     Семь рун в честь Седьмого Лоа.

     Одна из пирамидок полыхнула синим. Потом ещё несколько. Гирлянда огоньков указала путь. Чем громче и яростнее он взывал к руне пути, тем точнее смог бросать её в белый песок, тем чаще мигали пирамидки по сторонам одной из дорожек.

     Райд указывала путь.

     Нинсону стало интересно, все ли пирамидки ответят на его выкрики. Или какие-то определённые. Тогда он приметил одну из тех, что отозвалась на его монотонный напев.

     — Райд. Райд. Райд. Райд. Райд. Райд. Райд.

     Но только он взял пирамидку в руку, как та потухла. Стала такой же серой, как и остальные. Ингвар попробовал ещё.

     Но бросить руну больше не получалось.

     — Райд. Райд. Райд. Райд. Райд. Райд. Райд.

     Ингвар просто произносил название. Это был не Сейд.

     Он решил взять потухшую пирамидку с собой.

     Может быть, когда-нибудь ещё удастся её раскочегарить.

     Великан засунул пирамидку в рот. Руки нужно было оставить свободными, чтобы держать плащ на плечах. Шкура весила чуть не десять килограммов, а застёжек не имела. Покрепче ухватив когтистые лапы, Нинсон попрощался с невольным соседом по покрывалу.

     Великан свёл весь погребальный обряд до того, что натянул на мертвеца спущенные штаны, похлопал по плечу и зашагал по указанной мирозданием тропке. Всё равно не было возможности устроить похороны ни одним из двенадцати общепринятых способов. Даже если наверняка знать, какого Лоа тот более всего уважал при жизни.

     Ингвар поставил бы на то, что бородач почитал Первого Лоа, Великого Охотника Хорна. Погребение, которого он удостоился, тоже более всего напоминало традицию Хорна. Стать пищей для зверей или птиц. Это было бы правильно.

     При мысли об этом Ингвар улыбнулся.

     Не потому, что почувствовал здесь руку судьбы.

     Не потому, что наконец-то различил строки Мактуба.

     Просто приятно было знать, что ещё жив и ещё не сломался.

     Глава 8 Темница — Легендарный Колдун

     Ингвар встал на колени, подчиняясь властному движению.

     Тульпа без церемоний потянула за край колодки точно так же, как без лишних слов крестьянка принудила бы опуститься тягловую скотину, чтобы поправить ярмо. Женщина перетирала шнурки колодок острой бородкой ключа и говорила:

     — Ты звал меня Тульпа… Когда-то… Ты можешь мне не верить. Но ты сейчас попал в передрягу. С этим глупо спорить. Я тебя вытащу. Но. Ты делаешь в точности то, что я говорю. Ты вспоминаешь Сейд, учишься резать и бросать руны. Ты не даёшь своему телу заболеть или сломаться в пытках. Ты даёшь друзьям знать, что план сработал, ты жив и опять обвёл всех вокруг пальца. Для этого нам придётся раздобыть гримуар и секретное слово. Ты в достаточной степени овладеваешь рунами и оргоном для того, чтобы воспользоваться колодцем и пропрыгнуть мир насквозь. Ты выныриваешь и встречаешь Эшера. Он объяснит, что делать дальше. Ты сам снабдил его инструкциями в своё время.

     Тульпа перевела дух после долгой речи:

     — Ух. Теперь спрашивай.

     В голове у Ингвара шёл ливень из вопросов. Выбрать какой-то один означало бы различить звук конкретной капли во время проливного дождя.

     — Ладно, — сжалилась она. — Предлагаю домашнюю заготовку.

     Она разобралась со шнурами и отскочила на шаг, чтобы падающие колодки не задели её. Грохот нисколько не смущал Тульпу. Ингвар отметил, что она не боялась того, что стража услышит шум или увидит льющийся из-под двери свет.

     Пленник со стоном опустил руки.

     — Раны не трогай. Я потом с ними помогу. Даже не смотри на них. Не смотри.

     Ингвар закутался в попону.

     Боль прожигала залепленное мазью плечо.

     В светлых сагах зачастую всё понятно с самого начала.

     Вот чудовище, вот принц, которого чудовище похитило, вот отважная Мария Собачница и её летающие волкодавы. Мария достаёт серебряный меч и говорит что-то на языке, который понимает только она и её татуированный пёс.

     Вот сбежавший преступник, вот плакат о его розыске, вот Барсум Воитель, к которому с этим плакатом приходит юная и прекрасная простолюдинка, готовая на всё ради справедливости.

     Дополнительных разъяснений не требовалось.

     В тёмных сагах напряжение нагнеталось именно этим дешёвым приёмом. Дополнительные разъяснения требовались. И выдавались, конечно. Но с множеством оговорок. Некогда объяснять, вот сейчас хватаем всё и бежим. По дороге всё тебе расскажу урывками. А также назначу дату главного объяснения. Накануне которого умру.

     Ингвар готов был обождать с объяснениями. Добравшись до кувшина, прополоскал рот, сплюнул несвежую кровь. Жадно пил отдающую железом воду. Язык понемногу оживал. Скоро можно будет задать вопросы.

     Хотя пока лучше просто посмотреть и послушать.

     — Другое дело, — одобрительно взглянула на него Тульпа. — Теперь лекарства.

     Она подобрала юбку и села на корточки перед шкатулкой. С неуловимым движением пальцев провела рукой над гладкой поверхностью.

     — Руна Инги, — прокомментировала она. — Открывает замки. Запоминай.

     Тренькнул замок, крышка плавно отворилась.

     На чёрном бархате лежали курительные принадлежности. Вычурная трубка с длинным прямым чубуком. Табакерки мерцали эмалью. В пазах стояли колбы с разноцветными зельями. Тульпа достала несколько сморщенных грибных шляпок из фиолетовой коробочки. Тугие пластинки рыже-розового лососёвого цвета с чуть сладковатым, совсем не грибным запахом.

     — Родотусы. Ешь смелее.

     Ингвар таких не знал. Плотные, мясистые, безвкусные. Тульпа сама укладывала грибы ему на язык, не давая пищу в руки. Внимательно следила за тем, как Великан пережёвывает шляпки. Грибы были упрямые, как завяленное год назад мясо. Когда он заканчивал с одним кусочком, Тульпа скармливала ему следующий.

     Далее она заставила его одним махом выпить красную жидкость из прозрачной колбы.

     Медный вкус крови. Свежей. В этот момент Нинсон вспомнил, что неоднократно пил кровь. Не то чтобы он выпивал по кружке ежедневно. Но иногда пил. Причём кровь тёплую, живую. Эта тоже была тёплой…

     — Дыши! Дыши, зараза! Не смей блевать! Давай! Глубокий вдох носом! Вот так!

     Действие жидкости и грибов было сложно охарактеризовать как-то однозначно. Но Ингвар понимал, что сердце бьётся всё быстрее, а дурная дремота сменилась желанием движения.

     — Давай мне знать время от времени, что тебе всё понятно, хорошо?

     Ингвар кивнул.

     — Давным-давно… На одном далёком-далёком острове… Жил-был колдун. Любитель книг и женщин, лакомств и приключений. Сильный и мудрый.

     Ингвар кивнул.

     — Некоторые колдуны его очень любили. А так как девять из десяти колдунов — женщины, то любовь эта была взаимной. Но чем сильнее он становился, тем больше врагов наживал. Прежде чем убить колдуна, они хотели выведать секреты. Не знаю, какие конкретно. Ну, у всех колдунов много тайн, сам понимаешь.

     Ингвар кивнул.

     — Колдун был искусен и богат. Оборонялся в замке или скрывался в океане. Имел армию слуг и личную гвардию. Мог отводить глаза и обманывать преследователей. Мог переноситься по воздуху и подслушивать мысли. В бою к нему было не подойти — стрелял из колдовского лука. Издалека не достать — закрывался колдовским щитом. Древние машины слушались его. У него был оргон пилота. Ну и всё в таком духе. Мощный дядька. В смысле, легендарный колдун.

     Ингвар кивнул.

     — Он был не только умён, но и мудр. Понимал, что рано или поздно его схватят. Вот теперь представь себе, что это произошло. А он и говорит им: ребята, вы не того схватили. Может, я и похож. Но я никакой не колдун. Я — сказочник. Ему бы, конечно, не поверили, стали бы пытать. Проверять, пока не поймали бы на чём-то.

     Ингвар кивнул.

     — Поэтому он сам поверил в то, что он сказочник. Да так крепко, что даже под пыткой не мог признаться в том, что он колдун. Даже имени своего не мог произнести. О, нет-нет, никакого старого имени. У него теперь есть легенда, роль, в которую он вжился. Вжился, понял?

     — И если меня пытать…

     — То запытают до смерти, дружок. Потому что ты не можешь вспомнить того, что сокрыто. Если бы трюк раскрывался более изощрённой пыткой, то, согласись, это было бы не так уж хитро, да?

     — Согласен. А если они проверят информацию? Ведь есть же Книга Лиц. Есть написанный мной карпэм. Есть барон Шелли, у которого я служил столько лет. Есть моя бывшая жена. Есть Лонека, жрица Десятой Лоа, с которой я прожил лет пять, наверное. Есть банк, который выдавал мне кредит. Их всех можно найти и расспросить! О нём. Обо мне. Ну, понятно, о колдуне. Обо мне, об Ингваре Нинсоне. Где-то меня знают как торговца, в другом месте как повара, в третьем как сказочника. Но это же всё — я.

     — Они найдут. И расспросят. Но они найдут не людей. А лишь подтверждение, что таких людей нет. Ну, или их почему-то нельзя допросить. Кто умер, кто сошёл с ума, кто пропал без вести. Но в итоге они поймут, что жизнь Ингвара Нинсона — это сон.

     — А красный Альфа-банк? А зелёный Сейф-банк? Ты что, хочешь сказать, что их кредитный отдел тоже поймёт, что это сон? Вот это было бы колдовство так колдовство. Прямо совсем легендарное.

     — Нет, банк им, конечно, не взять, сколь бы сильными они ни были. Красным банком управляет Хорн, Первый Лоа. Зелёным банком управляет сама Доля, Шестая Лоа. Банки им вряд ли по зубам. Но и информацию о тебе из банков не получить.

     — А колдовство? Есть много способов, известных колдуньям. У Инка есть руна Мадр. Она позволяет выведать правду. Ну… не то чтобы правду. Но, во всяком случае, показывает, что человек врёт. Почему они не пользуются колдовством?

     — Ого. Ты так быстро запалишься, приятель. Ну что это за сказочник, который владеет Сейдом. Может, у тебя ещё и посох есть? И гримуар? И фамильяр?

     — Я не владею Сейдом!

     Нинсон отогнал Уголька, обратившегося в чёрную крысу с сияющими янтарными глазами и длинным хвостом из мелких чешуек. Призрак фамильяра обнюхивал шнурованный сапожок Тульпы, натирал мордочку, мыл усы, заглядывал женщине под юбку, вдумчиво втягивал воздух, снова намывал усы и принюхивался.

     — Я просто знаю руны.

     — И откуда же сказочник знает руны?

     — Ну, это же не закрытая информация. Всякий человек знает одну-две руны. Их носят как украшения, как обереги. Главный герой в половине сказок — колдун. А в другой половине сказок — борец с колдунами. Поэтому кое-что о колдовстве я знаю. Это правда, да. Это отнюдь не делает меня колдуном.

     — Скажи, ты помнишь какие-нибудь руны? И названия, и начертить сможешь?

     — Да. Все руны. Я же был профессиональным рассказчиком. Можно добиться совершенно иной степени драматизма, если знать Сейд. Хотя бы примерно.

     Тульпа усмехнулась.

     — Ну-ну. И много ты ещё рассказчиков видел, знающих Сейд?

     — Может быть, я просто хороший рассказчик?

     — Тогда ты должен знать, что Мадр не устанавливает истину. Она лишь мешает сказать неправду. То есть если мужа-рогоносца, верящего жене, облепить колдуньями, бросающими в него Мадр, и при этом спрашивать о верности жены, то велика вероятность, что муженёк с чистой совестью поручится за её добродетель. И ни одна Мадр не напряжётся. Потому что он не говорит неправды. А живёт в своём мире. Каждый из вас, смертных олухов, живёт в своём мире. И в его мире правда является такой.

     — Допустим. Значит, поскольку я уверен в том, что я — это сказочник Ингвар Нинсон, то в моём мире я действительно Ингвар Нинсон. Мадр не напряжётся, как ты выражаешься, если я назовусь сказочником. А вот если скажу, что колдун…

     — Не знаю. Пока не знаю. Поэтому и не хочу тебе доказывать, что ты колдун.

     — А ты можешь это сделать?

     — Легко. Но, повторюсь, пока тебе полезнее побыть в сомнениях. И тут я вернусь к разговору о выводах, которые могут сделать твои палачи. Хорошо?

     — Давай.

     — Один вывод, что они ошиблись. Что ты не тот, кто им нужен. Ты просто случайный полусумасшедший сказочник. А колдуна они упустили. Тогда они продолжат искать колдуна. А тебя убьют. Ну не отпускать же тебя, в самом деле?

     Ингвар кивнул:

     — Да. Для нас это плохой вариант.

     — А другой вывод, что они не ошиблись. Но ты сопротивляешься. Тогда они продолжат искать способ вытянуть признание из тебя. И рано или поздно перегнут палку. Слишком долго продержат под водой. Или слишком глубоко запихнут в жопу кочергу. Не учтут, в насколько изношенном теле ты им достался. Тогда они тебя убьют.

     — Что там про изношенное тело?

     Тульпа кивнула, показывая, что услышала вопрос.

     — Или они поймут всё правильно. Как? Ну, не знаю… Пригласят пыточных мастеров получше, а не этих потрошителей. Или сами рискнут показаться на глаза и лично бросят в тебя руны. Но, так или иначе, придут к выводу, что ты слишком хорош, и твоя настоящая колдовская личность от них спрятана за этим жирным сказочником — всё равно что умерла.

     Женщина на какое-то время замолчала, но только Ингвар собрался сказать слово, тут же продолжила:

     — Нужные им секреты похоронены под фантазиями Ингвара Нинсона так глубоко, что до них уже не добраться. И тогда они тебя убьют.

     Ингвар кивнул:

     — Понимаю.

     — Теперь следи за мыслью. В любом случае рано или поздно произойдет одно из двух. Либо они тебя сломают. Либо поймут, что тебя нельзя сломать.

     — Оба варианта так себе.

     — Но твой план это учитывал. Давал хороший шанс. Точка, где тебя поймали, отстоит от точки, где тебя убьют, на небольшое расстояние. Где-то там появляюсь я и напоминаю тебе, кто ты есть. Таков план.

     — Ты можешь мне вылечить руку?

     — Я? Нет. Я ничего не могу. Ты разве не понял? Меня здесь нет. Я Тульпа.

     Глава 9 Лалангамена — Кин Лесник

     Ингвар прошагал облака насквозь.

     Рядом, метя дорогу фитильком чешуйчатого хвоста, тащился призрак фамильяра в облике чёрной крысы.

     Со временем облака, как и положено, заняли своё место над головой. Тропинка уводила вниз, но теперь она не тонула в молоке, а вела к целому миру. Отсюда, с высоты, открывался сказочный вид на остров. Синева блестящих рек и озёр. Яркая зелень леса и лугов. Жёлтые и коричневые, как колонии грибов, проплешины, ещё не заросшие травой.

     Ингвар то ли различил, то ли придумал другие острова атолла за дымкой океана на горизонте. А там вон на берегу город. А там ещё один. Но все далеко. Надо было остановиться здесь, попытаться запомнить, что где. Это было бы мудро.

     Но сил не хватало. Пить хотелось так, что Нинсон тянул подкрашенную юшкой воду, пропитавшую мех. Но на ветру мех высох ещё в полдень. Ноги от колен так замерзли, что ощущались ледяными протезами.

     Отсюда виднелись несколько стоянок, до которых он доберётся за ночь, если холод не прикончит. Одеяло и похлёбка с большей вероятностью найдутся там, где много народа. Так что нужно было идти в один из двух крупных лагерей.

     Первый выглядел заброшенным. Разбитые там шатры прятались за лапником, маскировались листьями и прошлогодними иголками. Зелёные пятна древесного сока покрывали небелёную ткань палаток. Этот скрытный лагерь Ингвар оставил про запас, как место, куда можно будет податься, если нигде больше не примут.

     Слабо верилось, что такими замороженными пальцами он сумеет развести огонь, даже при наличии сухих дров в кострище. Но оставалась возможность хотя бы раздербанить палатки и завернуться в несколько слоёв ткани. Мысленно Нинсон уже примеривался, как будет нарезать ткань с помощью медвежьих когтей — иного инструмента не было.

     Промозглый день скатился в фиолетовый вечер, а к моменту, когда Нинсон окончательно спустился с горы, по небесам уже рассыпались звёзды. Мать Драконов светила парой белых очей с заоблачной высоты, на которой всегда облетала Лалангамену.

     Ингвар шёл к большому лагерю у кромки леса. Там кипела жизнь.

     Сушили обувь — костер был окружен частоколом жердин с надетыми сапогами. Готовили еду — запах чего-то невнятного, но съестного разносился над полем. Звучала музыка — тренькали струны, и пел нестройный хор мужских голосов. Ухаживали за лошадьми — слышалось ржание общительных животных.

     Большой костер расположился на самом краю леса.

     Ингвар шёл туда как заворожённый.

     Уже различал слова песни:

     Я — красный волк.

     Пожелтела луна от тоски —

     У неё календарный запой.

     Неумелые, но яростные удары по струнам.

     Я — красный волк.

     Жить с волками, а выть по-людски —

     Это значит остаться собой.

     Дикий и дружный хор сплёлся в вой.

     Я — красный волк.

     Волчья ягода — мой талисман,

     Я на ней настоял свою кровь.

     И потом снова мощные удары по струнам.

     Я — красный волк!

     Но даже ночь недовольна весьма

     Этой мастью, давая мне кров...

     Стук посуды, дружный лязг кружек, бойкий треск струн.

     Ингвар уже чувствовал, что не зря разменивает остатки последних сил на шаги к огню. Запах жареного мяса с чесноком вёл Великана надёжнее рун. Он топал напрямки, через заросли огромных папоротников в человеческий рост.

     Остановился, когда почуял из зарослей недоброе внимание.

     Эх, сейчас бы лук или рогатину. Да хоть медвежий вибросвисток. Он редко срабатывал, но исправно придавал уверенности в лесу.

     Ингвар обрадовался, что первым заметил наблюдателя и обозначил себя как гостя, а не как пойманного лазутчика. Поздоровался, выплюнув изо рта каменную пирамидку:

     — Эй! Гэлхэф!

     — Руки вверх! — резко откликнулись заросли.

     Призрак фамильяра не предупредил его об опасности. Уголёк почти истлел, превратился в невнятный комок дыма, упрямо сопротивлявшийся ветру.

     Великан поднял руки. Откинул в сторону шкуру, показывая, что не прячет оружия. Вообще ничего не прячет. Так и пришлось стоять, выставив пупок на всеобщее обозрение.

     Первые несколько секунд ничего не менялось. Потом листва заходила ходуном, и из зарослей возник лесник в утыканной ветками одежде. Сначала могло показаться, что он испачкан, прямо-таки вывалян в грязи и репьях. Но, когда он подошёл ближе, стало понятно, что костюм задумывался как кусочек леса, в который мог облачиться человек, чтобы раствориться в чаще, притвориться лесным духом, лесовиком.

     Вооруженный коротким луком лесник не проламывался сквозь кусты, а исторгся из них. Заросли выплюнули его в дюжине шагов от Нинсона. Воронёный клювик стрелы смотрел Ингвару в живот. Тетива едва натянута. Тугому короткому луку хватит и этого малого натяжения.

     По измазанному тёмно-зелёной краской лицу нельзя было прочесть намерений. Только сумасшедшие зверино-яркие глаза сверкали из темноты. Стрелять он не собирался, это Ингвар чувствовал. Но спустить тетиву мог без колебаний. Это тоже явственно ощущалось.

     — Ну? — произнес Нинсон и подивился тому, каким деревянным стал голос.

     Человеку, не знакомому с подоплёкой промёрзших костей и голодной тошноты, голос Ингвара казался деревянным, но совсем на другой манер. Не задеревеневшим. А деревянным в самом лучшем смысле этого слова — спокойным, ровным и твёрдым.

     Лесник ослабил тетиву и согнул плечи в лёгком поклоне.

     — Я Кин. Я провожу вас в лагерь. Гэлхэф, милорд.

     Однако после этих слов Кин никуда не двинулся. Он оставил стрелу под указательным пальцем и достал из-за ворота трубочку на тонкой цепочке. Трель разлетелась по округе. В хитром свистке трепыхался маленький шарик. Перепуганные птицы шарахнулись с веток над головой лесного охотника.

     Ингвар с болью подумал о костяной свистульке, которой пользовалась Тульпа.

     — И тебе гэлхэф! — Нинсон ещё дружелюбнее поприветствовал лучника во второй раз. — Идём скорее к огню.

     На поле ещё держались сумерки. Под плотным пологом ветвей уже настала ночь. Фиолетовые треугольники неба там и сям, да красный треугольник костра невдалеке. Ингвар уже не беспокоился о ветках, всё равно в темноте их не отвести. Только прикрывал глаза от хлещущих теней и старался не сбиться с пути.

     Уголёк мерцал янтарными люмфайрами глаз, которые ничего не освещали.

     Ингвар слышал, как Кин возится с медвежьей шкурой, а потом идёт за ним. Но вскоре лёгкие шаги привычного к лесным тропам часового исчезли. Ингвар чувствовал, что Кин неподалёку, и ожидал, что парень подаст второй условный знак — подудит в свисток, как полагается, подходя к лагерю. Но лесника было не видно и не слышно. Тогда Нинсон сам обозначил своё присутствие, ещё до того, как вышел на поляну.

     — Добрый вечер! — громко сказал он. — Гэлхэф, парни!

     Смолтолки стихли. Песня оборвалась.

     Люди поднимались с чурбаков, расставленных вокруг нодьи. Рослые бородачи, похожие, как братья. Пивная одутловатость сытого безделья. Отметины засохшего пота и костровой копоти.

     «Одни мужики», — подумал Ингвар. Это всё равно как не взять женщину на корабль. Ни один капитан не вышел бы в открытую воду с таким экипажем. Тогда вряд ли это его люди. Челядь колдуна наверняка должна трепетно относиться к удаче и фортуне. Должна их лелеять. Пусть не по благочестию, пусть по службе. Но на этих простых лицах было написано только скотское равнодушие.

     Все оружные — при боевых топорах и ножах. Но без мечей. Стало быть, не служба поддержки. Рядом с каждым на бревне лежал тяжёлый стальной шлем. Мощные наплечники отсвечивали антрацитом, как панцири жуков. Воронёные кольчуги выставлены напоказ, не прикрыты кожухами от лесной сырости.

     Ингвара не привечали, но и не гнали. Сложив руки на пупке, Великан медленно брёл к людям. Кем бы они ни были, нельзя ни словом, ни делом спровоцировать их на необдуманные действия.

     На бросок топора, например.

     Но никакой угрозы от собравшихся у костра мужчин не чувствовалось. Они с неохотой отрывали осоловевшие взгляды от ксонов. Распихивали чёрные зеркала по поясным карманам. Вынимали из ушей белые косточки наушников и бросали, оставляя болтаться на плетёных или кожаных тесёмках. Купеческий взгляд Нинсона мгновенно выцепил важное в торговом деле: ни камешков, ни заклёпок, ни резьбы. Обычные деревяшки да косточки. Значит, народ небогатый. Чего, конечно, при таких доспехах быть не могло. Что же тут случилось, если небогатые парни надели чью-то дорогую броню?

     Вот за это Ингвар любил старомодные наушники с петельками для тесёмок. Глядь — и сразу всё понятно. А новомодные виднелись только гладкими хвостиками вложенных в ухо затычек. Наушных ремешков у них вовсе не было. Конечно, такие и вытащить было сложнее, и потерять куда легче, чем болтающийся на шее наушник.

     Ингвар подозревал, что несподручность этих вещиц была отнюдь не побочным эффектом, а ещё одним способом проявления новой моды. Всё делать мешкая, с ленцой, как бы нехотя. Старые наушники можно было бросить к амулетам, болтавшимся на шее, и забыть до поры. Новые надо либо сразу выкидывать при переполохе, либо искать, куда убрать. Оба варианта отзывались у нынешней молодёжи.

     Ингвар видел, что поколение, годившееся ему в дети, было другим.

     Они были важны, неторопливы, знали себе цену. Хотя и не понимали, что знают неверную, беззастенчиво заломленную цену, которую им сулили родители — никто больше не желал раскошеливаться так щедро. Они снисходительно отрывались от ксонов. Они делали одолжение всем Лоа Лалангамены, раскрывая свои тощие Мактубы.

     Оттого наушники и перестали покрывать резьбой и украшать металлом. Только лаком выглаживали, и всё. Это, кроме чисто утилитарного смысла, было очередной гранью новой моды.

     Не держись за вещи, не держись за старое. Потерял — плюнь. Это ж наушник — камешек или косточка. Не более. Не наделяй вещи большим смыслом, чем у них есть.

     Не музыка ж из них играет, в конце-то концов.

     Мода вести себя с миром как ленивая, избалованная любовница всегда нравилась Нинсону, хоть сам он и не следовал ей. Он понимал, что среди рыхлых и квёлых модников всегда больше шансов обратить на себя внимание. Заслужить уважение тех, кто читает Мактуб.

     Не говоря уже о своём собственном.

     Нинсон глянул вверх.

     На ночном небе было не разобрать строк.

     Лес скрывал и луну, и пронзительные очи Матери Драконов.

     Ингвар привычно понадеялся, что его читают, и под это испросил себе удачи: «Двадцать-двадцать-двадцать!»

     Музыкант положил лиару. Четверо воинов, игравших в Башню Фирболга, постарались отодвинуть поле так, чтобы не сшибить расставленные фигуры. Игроки в Улей отложили нерастраченных кузнечиков и пожали руки, соглашаясь на ничью.

     Хозяина лагеря было не видать. Он жил в алом шатре с зашнурованным пологом. Штандарт стоял недалеко от нодьи. Рыжие всполохи то и дело выдёргивали из темноты герб.

     В красном поле три золотые саламандры головами друг к другу. Рядом маленький шалаш на одного человека, крытый шкурами. Кто там? Любовница? Телохранитель? Персональный алтарь?

     Воины жили в большой палатке человек на двадцать. Из-под закинутого наверх полога струился дымок. До сигнала к отбою палатка окуривалась от насекомых. Воинский штандарт стоял ближе к огню.

     Чёрный жук в красном поле. Тот же символ был и на щитах, пирамидой сложенных перед входом в палатку.

     Ингвар призвал на помощь лучника:

     — Кин, наверное, ты меня представь парням. А то как-то у нас туговато идёт.

     Оглянувшись, Нинсон понял, что за его спиной остался только призрак фамильяра. Уголёк едва набрался сил, чтобы обернуться хромоногим котом. Кин исчез.

     К Ингвару подошёл пожилой господин. Даже старый. В тысячу диэмов, что называется. Щётка седых волос над высоким лбом. Заплетённая серебряной косичкой бородка. Взгляд спокойной власти, без желания её утверждать или хотя бы показывать. Пояс без оружия. Руки без перчаток. Короткий хвост чёрной лисицы на плече.

     — Гэлхэф, милорд Тайрэн! Это я, Рутерсвард! — Вояка учтиво поклонился. Каждый боец в лагере сделал то же самое.

     — Гэлхэф! — повторил Ингвар, отвечая на поклон.

     Он прикрывал постыдно выставленный на всеобщее обозрение пупок. Надо было прикинуть, как бы ловчее разыграть удачный жребий. Они приняли его за кого-то другого? Благодаря темноте или врождённой глупости? Или Тайрэном звали того легендарного колдуна, которого знала Тульпа?

     Замёрзшие мысли медленно елозили в голове большими шершавыми ледышками.

     Стражи, уже убравшие руки от оружия, настороженно переглядывались. Они не знали, что делать дальше. Великану явно требовалась помощь лекаря — благо все кровоточащие раны были хорошо видны. Но при этом командир не давал никаких распоряжений. Казалось, что-то выбило старика Рутерсварда из колеи.

     Из шалаша, крытого шкурами, появился другой старик.

     — Милорд, милорд! Гэлхэф! Гэлхэф! — Он сражался с тяжёлым пологом.

     Отвоевав у занавеси чёрную шапочку, отряхнул её, водрузил на голову и бодро зашагал к Нинсону. Ингвар понял, что это никакой не старик, а крепкий пожилой мужчина с острыми чертами аскета. Серый облик и бородка будто маскировали его, добавляли лет двадцать. Но движения выдавали кипучую бодрость.

     Ингвар присматривался, силясь вспомнить, где же он видел этого человека. Волосы благопристойно убраны под смешную высокую шапочку. Седая бородка аккуратно пострижена. Халат из серого шёлка, покрытый множеством плохо различимых в темноте узоров, застёгивался шестью парами чёрных шнурков. Каждая пара держалась каменным брелоком, выполненным в виде веве — персонального знака Лоа. Широкий чёрный пояс, чёрная сумка через плечо, чёрные сапоги. Старик был сама аккуратность и опрятность. Он поторапливал себя посохом с навершием в виде трёх обнимающихся ящериц.

     Ни одной металлической детали не было в его наряде.

     Похоже, колдун.

     Ингвар понял, где видел мужчину. В гримуаре дознавателя, которым пришлось тайком воспользоваться для связи. Только там Нинсон был лишён возможности оценить пружинистую походку и принял этого человека за дряхлого старца.

     Так, стало быть, никакой путаницы. Всё, как и говорила Тульпа.

     Он подал сигнал. Чёрное зеркало ответило ему.

     Старик обещал ждать. И вот ждёт.

     И что же это выходит, тут расквартированы его люди?

     — Милорд. Мой дорогой! — Старик чуть было не ринулся обниматься. Остановился только в последний момент. Со стороны должно было показаться, что его сдержали приличия. Дядька он ему, доверенный секретарь или верный помощник, но кто бы ни был, а всё же не ровня, чтобы обнимать легендарного колдуна.

     Ингвар же чувствовал, что здесь скрывалась обычная брезгливость. Он посмотрел на замершие в нерешительности руки старца. Серые перчатки из паучьего шёлка ткались полгода, а стоили, наверное, десятки золотых талантов. Дорогой наряд неминуемо пострадал бы при встрече с подтёками крови и горячечного пота. За этой брезгливостью было невозможно что-то прочесть.

     Стало ясно только то, что старик себе на уме и тревожится за господина куда меньше, чем показывает. Нинсон напомнил себе, что было бы странно, выбери он себе в помощники какого-нибудь мягкосердечного лаптя.

     Но скребущее ощущение не ушло.

     — Моё имя Эшер, милорд! Я сенешаль вашей временной резиденции и ваш помощник. Помогу вспомнить, что тут и как. Но первым делом нужно вас почистить. Во всех смыслах. Следуйте за мной.

     Эшер повёл его за лагерь, на ходу распорядившись:

     — Ставьте воду. Грейте камни. Готовьте всё.

     Уголёк, прихрамывая, трусил за хозяином. Янтарные глаза кота казались мутными от усталости, а хвост походил на облезшую ёлку. Питавшийся оргоном хозяина, он был едва жив.

     Люди работали слаженно. Прикатили к костру чурбаны, так как никакие сошки не выдержали бы веса больших медных котлов. Залили приготовленную в вёдрах воду, раздули пламя, убрали обувь подальше от вздымающихся облаков пепла.

     Ингвар послушно ковылял за сенешалем, хотя уходить от огня не хотелось.

     — Что случилось с вашими провожатыми? — спросил Эшер.

     — С Кином? Да он вроде бы тут был. Отстал, наверное. Он же ещё шкуру тащит.

     — Хм… Значит, вас встретил... хм... Кин?

     — Ну да. Парень с луком. — Чувствуя недоумение собеседника, Ингвар добавил: — Чумазый, с папоротником на башке. Со свистулькой. Не слышали?

     — Хм… Понятно. Да. Это наш… хм… как вам сказать… дозорный… да. А на горе? На вершине? Вас встретили наши люди? Бьярнхедин и Яла.

     — Нет, там был только труп здоровяка. — Отмечая высокий рост найденного мертвеца, Ингвар показал, что мужчина доходил ему аж до подбородка.

     — И больше никого?

     — Может, это и был Бьярхендил? Его закололи. И обобрали. Оставили великолепную шкуру белого медведя. Сейчас Кин принесёт.

     — Хм… Кин принесёт. Да. Это наши встречающие. Кажется, что-то пошло не так.

     — Не так? Для бывшего носителя шкуры уж точно. Кто это был?

     — Это ваш телохранитель. Они должны были вам помочь. И привести к нам. С той скоростью, с которой вам комфортно. У них и мази, и еда, и одежда. Как раз, чтобы вам не пришлось появиться в лагере в таком виде…

     — То есть их убил кто-то, кто разминулся со мной? А Яла — это кто?

     — Яла — это служанка. Красивая женщина. Её, наверное, похитили.

     — Наверное, — согласился Ингвар.

     Но подумал, что служанка сама себя украла.

     По лицу Эшера легко читалось, что и он думал точно так же.

     Его следующая фраза звучала двусмысленно и могла обещать как спасательную, так и карательную операцию:

     — Можете не волноваться. Я пошлю людей.

     Глава 10 Темница — Легендарное Колдовство

     Ингвар принял из рук Тульпы крупный бараний рог.

     — На вот, выпей, — сказала она. — Сейчас станет легче.

     Рог был залит сургучом и воском, но Тульпа уже распечатала его. Внутри бултыхалось тёплое молоко. Действие зелья было мгновенным. Боль и тревога ушли. Приятная слабость дремоты наполнила тело и мысли. Странные ощущения заинтересовали Ингвара.

     Но сама способность интересоваться чем-либо тоже покинула его, смытая тёплым молоком.

     С отсутствующим видом он смотрел, как Тульпа вынула бархатную секцию с трубкой и кисетом. У шкатулки обнаружилось двойное дно.

     «Тут, похоже, у всего есть двойное дно», — с грустью подумал Ингвар.

     — Что это значит, что тебя здесь нет? — спросил он.

     — А то и значит, мой прекрасный колдун, что я — это ты. И не плоть от плоти. О нет, папочка. Я — это ты. Слепок твоих мыслей, твоего духа. Я твоя тульпа. Снаряд, который ты пустил сквозь сотню лет, чтобы я пришла сюда, сейчас, открыть тебе, кто ты есть, помочь в кромешной тьме и одиночестве.

     В её глазах стояли злые слёзы.

     — И так как я твой слепок, то и слепилась по образу и подобию. Вся моя вторая сигнальная система — это такой вот словесный вихрь, густо пересыпанный ругательствами и присказками. Ты знаешь, где я видала твоё вычурное эпистолярное колдовство? Я тебе скажу где! В твоём долбаном сундуке синонимов того места, где я вижу тебя и твою клятскую любовь к пышным словесам. Тебя, твои древние свитки, твои медовые речи, твой серебряный язык, твоё золотое перо, твою изумрудную скрижаль, твою алмазную пудру!

     Она заставила себя успокоиться. Вытерла щёки.

     — Теперь по поводу искалеченной руки. Я — твоя мысль. Галлюцинация, фактически. Я ничего не смогу вылечить. А вот ты сможешь. Но для колдовства тебе нужен оргон. У тебя его мало. Поэтому я буду использовать свой. Проблема в том, что тогда я быстро сгорю.

     — Я не колдун, — твёрдо сказал сказочник. — Я — сказочник.

     Уголёк неслышно мяукнул из угла камеры.

     Она, словно бы не услышав его, продолжала:

     — Особенно непросто это будет из-за моей манеры речи. Знаешь, на что это похоже? Я тебе скажу, на что это похоже! Это как если бы я находилась на корабле и должна была подать знак другому кораблю. Там ведь ветер, не докричишься особо. И я бы могла это сделать с помощью небольших флажков, которые крепятся к верёвке между мачтами. Некоторые флажки — это целое слово или понятие. Вроде как «на борту все заболели». Или «нужна вода». Ну, чтобы не ковыряться по букве, надевая на верёвку «Т» — «О» — «Н» — «Е» — «М», когда корабль тонет, а сразу вздёрнуть нужный флажок «тонем». Удобно, да? Только в распоряжении матросов маленькие флажки, вот такие. — Тульпа показала жестами, какими, по её мнению, флажками орудуют матросы. — Вот как обычные люди общаются. Их флажки легко снимать и надевать на верёвку, которую вздёргиваешь на мачту. А в моём распоряжении нет маленьких флажков. Нет… О нет, клять… В моём распоряжении огромные сложные и хитро сформулированные конструкции. Это не флажки! Это знамёна из тяжеленного бархата с рюшками, оборками, вышивкой, гербами, бубенчиками…

     Она отодвинулась, чтобы посмотреть в глаза пленнику.

     — Пахтать их в жопу! Да это, клять, просто гобелены, а не словесные конструкции. Ну почему ты не можешь как люди разговаривать, а? Просто, нормально, как все…

     — Я постараюсь быть… проще. Тульпа, послушай меня. Не знаю, кто ты. Но я совершенно точно не колдун, — твёрдо сказал колдун. — Думаю, тут какая-то ошибка.

     — Ты реально отбитый? — изменилась в лице Тульпа.

     — Я не…

     — Просто подумай: как я могла явиться кому-то другому? Меня, кроме тебя, вообще никто не видит! Я же твоя Тульпа. Это всё равно что глитчу сказать, что он ошибся адресом. Или сну. Мол, ты чего мне снишься, вон снись жене, на соседней подушке.

     — Допустим, ты явилась по адресу. Но ты же видишь, что я никакой не колдун.

     — Вижу. Вижу, что колдуна тут сейчас нет. Это может означать только одно.

     — Именно!

     — Нет, не это! А то, что тот колдун так хорошо спрятался, что его и не видно. Я же тебе всё объяснила уже! Поскольку я точно знаю, что ты колдун, и само моё существование объясняется только тем, что ты колдун, было б странно, если бы ты от меня — мысли колдуна — добился признания, что подумавшего эту мысль колдуна не существует.

     — Нет, Тульпа, послушай…

     — Я сейчас тебе коротенько изложу основы. Поэтому ты уж постарайся расчехлить свои знаменитые на весь мир мозги и всё-таки понять меня. Ты, когда хочешь, прямо на лету схватываешь. Ладно?

     — Ладно.

     — Видишь ли, наш мир — это большая книга. И Лоа пишут туда историю, а люди пишут свои маленькие истории. И оргон — это вроде чернил. Вот представь, что ты пишешь книжку! Если у тебя много чернил, то не факт, что ты много напишешь. И не факт, что напишешь интересно. Но у тебя хотя бы есть шанс. Поэтому, если хочешь писать в этой большой книге, обязательно нужно накопить оргон. Это личная сила. Значимость для мира. Интерес для духов. Они сами будут подсовывать тебе чернила и вынуждать писать. Конечно, если твоя история им интересна. И ты увидишь, как быстро заканчиваются оргон, удача, кураж и сама жизнь, когда ты никому не интересен.

     — А я интересен?

     — Любой, про кого есть книга, достаточно интересен.

     — Замкнутый круг какой-то.

     — Мактуб, брат, — в своей особенной манере согласилась Тульпа.

     — Но на самом деле я помню, что такое оргон. Я многое помню. Просто всё как будто перемешалось. Как будто посмотрел дюжину интересных кино подряд. После каждого пил с комедиантами. Играл с ними, поднимался на сцену, и так двое суток, и теперь я не понимаю, в каком кино было то, а в каком сё. Кто автор и кто я. Да, кто я?

     — Ну… Как по мне, так странно совершенно не это. А то, что у тебя когда-то было по-другому. — Тульпа шмыгнула носом. — Ты только что описал нормальное состояние для смертных.

     — Ох уж это высокомерие бессмертных.

     — Я не бессмертная. Меня просто нет. Это тоже ощущение так себе. Не фонтан.

     — Правда? — встрепенулся Ингвар. Он вдруг понял, что до этого как должное воспринимал помощь этой женщины, её советы, её злую бодрость.

     — Дурачок, что ли? Нет, конечно. Мне глубоко до задницы. Это так. — Тульпа покрутила в воздухе рукой, подбирая формулировку. — Предусмотренный эмоциональный контакт. Типа, мы на одной волне, бро. Я понимаю, как тебе тяжко, бро. Можешь мне доверять, бро. Вот эта вся лабудистика.

     — Нда, ясненько, — смутился Ингвар. — Прямо почувствовал сейчас эту общую волну. Прямо окатило. А как меня зовут, кстати? Я — Великан Ингвар Нинсон. Но помню…

     И тут Тульпа прыгнула на него. Так быстро, что врезалась ему в живот. Испуганный Уголёк зашипел. Женщина зажала Великану рот. Одной рукой его рот, а другой свой собственный. Потом приблизила лицо близко-близко, так, что тыльные стороны её ладоней соприкоснулись. Зашептала.

     Ингвар почувствовал на лице её дыхание.

     Вкус и запах чужого воздуха. И тела.

     Под цветочным запахом или чаем наподобие каркаде, которым было сбрызнуто платье, ощущалось ещё много других запахов. Прелая листва. Дорожная пыль. Конская грива. Выделанная кожа. Весенний снег.

     Нинсон различал духи. Но Тульпа не душилась. Так пахла сама её кожа, оттого что она долгое время пользовалась каким-то одним ароматом. Запах был необычным, неброским, узнаваемым. Дорогим. Определённо очень дорогим. Напоминавшим… напоминавшим…

     …нет, ускользнуло.

     Тем более что сильнее всего пахло платьем как таковым. Тканью. Приятным, но старым запахом долго неношенной вещи. И ещё какими-то травками, он не помнил названия, но точно знал, что их кладут в сундуки с одеждой, от моли и крыс.

     А ещё она пахла потом молодой женщины. Этот аромат был скрыт, завёрнут в пыльный запах ткани, заретуширован запахом духов. Но Ингвар хорошо чувствовал его. При иных обстоятельствах он будоражил бы.

     Она убрала руку.

     — Извини, я прослушал.

     Тульпа всё ещё стояла к нему вплотную, их лица почти соприкасались, поэтому для вопроса ей было достаточно поднять брови.

     — Я… уплыл немного. Повтори, пожалуйста.

     Тульпа помотала головой, то ли сокрушенно, то ли восхищенно:

     — Ты реально всё прослушал? Я просила, чтобы ты не говорил никому своего колдовского имени. А особенно секретного имени, полученного при переходе. Ты — Ингвар Нинсон. И довольно этого. Запомни! Запомнил?

     — Запомнил.

     Он и был Ингвар Нинсон.

     Так что сложностей тут не предвиделось.

     Тульпа отскочила от смутившегося колдуна. Закатила глаза.

     — Извини. Но ты мне нравишься, — ухмыльнулся Нинсон.

     — Серьёзно? То, что я тебе выдала, должно было притупить боль. И остановить кровь. А не разогнать её. Больно хорошо ты себя чувствуешь.

     Тульпа отёрла тряпкой следы желчи и крови, в которых выпачкалась после прикосновения к бороде Великана.

     — Больно мужественно, — ещё раз прокомментировала Тульпа.

     — Ключевое слово «больно», — проворчал он, плотнее запахиваясь в попону. — Ты мой глитч. Но при этом материальный. Я могу тебя потрогать, а твои зелья на меня действуют. Может быть, штаны мне сотворишь?

     — Для почитателя Девятого Лоа ты посредственно формулируешь мысли, скажу я тебе. Даже для бывшего. Надеюсь, это просто действие побоев, и оно пройдёт. Но пока ты жалок с этими просьбами. То тебя полечить, то тебе объяснить, то найти тебе штанишки. Ингвар, если дело так и дальше пойдёт, то тебе не будут сопереживать читатели. Соберись уже!

     — Читатели? Ты имеешь в виду Лоа? Тех, кто читает мою книгу? Мактуб?

     — Мактуб, брат! — обрадовалась Тульпа. — Кто же ещё! Похоже, не все мозги тебе там отколотили.

     — Нет, серьёзно. По поводу того, что ты, ну… ненастоящая. Я могу тебе всё что угодно приказать? Всё-всё?

     — Ну… До какой-то степени.

     — Поясни.

     — Наверное, можно это объяснить в двух словах. Но я уже говорила, откуда у меня эта патологическая тяга к многословным и образным примерам. Так что потерпи. Если положить на землю доску шириной в две твоих стопы, то ты по ней пройдёшь без каких-либо проблем. Так?

     — Так, — подтвердил Ингвар.

     — А если мы ту же доску поднимем на высоту десяти метров?

     — Тоже пройду. Но будет сложнее.

     — Правильно. Хотя вся разница, пока ты не упал, будет в голове.

     — Ну, на самом деле, там же всякая вибрация добавится, ветер…

     — Хватит умничать.

     — Просто приведи пример получше.

     — Когда в тебя целится из лука стрелок. Больше шансов уклониться от стрелы, если у тебя будет холодная голова. Но разве ты можешь приказать себе не бояться? Не дрожать, не потеть?

     — Я понял. Мы управляем своими мыслями не полностью. Понял.

     — Или, учитывая контекст, ты спрашивал меня о том, можешь ли приказать мне отсосать у тебя?

     Ингвар спрятал эмоции за одной из масок, коих предостаточно в наборе профессионального рассказчика. Хотя сейчас, после всех этих микстур, не очень хорошо владел собой.

     — Нет, ну нет, ну что ты, нет, ну…

     — Вообще удивительно, что ты не принялся пробовать, как только я за собой дверь в камеру закрыла. Похоже, всё-таки сказочника ты из себя сделал посдержаннее, чем был колдуном.

     — А как на меня тогда действуют твои снадобья? — Ингвар поспешил перейти к другому вопросу.

     — Ну, смотря какое… Тебе про каждое, что ли, рассказать?

     — Нет, я имею в виду, как они могут на меня влиять? Если они не настоящие, а придуманные. Это же мои глитчи, получается.

     — А, в этом смысле. Ну, точно так же, как всю твою придуманную ненастоящую жизнь на тебя влияло что-то другое придуманное и ненастоящее. Ночной кошмар, например. Тебе снится, что ты сорвался с обрыва. Просыпаешься. Вскакиваешь. Подушка в поту. Обрыв — ненастоящий, просто мысль, так? А страх — настоящий. Пот — настоящий. Тут так же. Колбы выдуманные. Реакции — реальные.

     — А тебе снятся сны?

     — Ты ещё спроси про овец.

     — Ладно, а кроме страха у тебя есть какие-нибудь примеры?

     — Кроме страха есть только любовь, Ингвар. Ты же знаешь...Хочешь пример с любовью?

     — Нет, — решительно остановил её Нинсон, но про себя подумал, что хочет.

     — Ладно, ладно. Не буду бередить твои душевные раны. Вот тебе пример без страха и с любовью, но понятный такому жирдяю. Ты почувствовал запах жареного мяса, шипящего жирка, резкий сочный хруст разрезаемой луковицы, чмоканье разламываемого солёного огурца, стук проломленной о краешек сковородки яичной скорлупы.

     Ингвар сглотнул.

     — И захотел есть, — улыбнулась Тульпа, видя эффект, произведённый её словами.

     — Ну… Тут совсем другое. Запах-то на меня повлиял настоящий.

     — Какой ещё запах? Ты что, сумасшедший? Ты же только что в книжке об этом прочёл! Чёрные буквы на светлом фоне. Откуда слюни? Ну, или точнее, услышал голос. В голосе, который тебе рассказал про аромат свежезаваренного чая, про тонкий молочный запах ломтика сыра поверх пышного ломтя хлеба, какой в этом голосе был запах?

     — Ну… Я просто так живо представил. Ты хорошо описала.

     — Дело не в том, как живо я описала. А в том, как живо ты представил. Твоего представления хватило на то, чтобы у тебя во рту появилась самая настоящая слюна.

     Ингвар кивнул.

     — Вот, считай, что мои зелья — это такое же представление. Я как бы даю тебе знак. Представь, что у тебя кровь по жилам бежит быстрее. И она бежит. Или представь, что зелье унимает боль. И боль унимается. Хотя тут не было свежезаваренного чая. Только слова о нём. А запах ты почувствовал. Колдовство?

     — Мактуб, сестра.

     Она улыбнулась. Похоже, ей нравилось, когда её передразнивают, ничуть не меньше, чем нравилось передразнивать самой.

     — Хочешь ещё пример?

     Ингвар кивнул.

     — Писательство. Человек пишет слова на бумаге. Через сто лет их читает другой человек. Другого возраста. Другого пола. И плачет. Потому что тот, первый, передал ему не буквы, а грусть. Или улыбается. Потому что он ему не шутку передал сквозь время и расстояние. А радость.

     — Колдовство так же работает?

     — Молодец! Ты всё правильно понял, Великан!

     Сейд, руны — грамота.

     Оргон, колдовская сила — чернила.

     Танджоны, где он содержится — разноцветные чернильницы.

     Колдовские техники — навыки письма, скоропись, чистописание.

     Гальдр — наука и искусство, правописание и словообразование.

     Необходимые пассы и ритуалы — выведение букв на чистом листе Мактуба…

     Глава 11 Лалангамена — Паучья Перчатка

     Ингвар шёл за Эшером.

     — Я хотел бы поговорить о своём имуществе. Для начала... Например, о штанах.

     Эшер ничего не ответил.

     — Я хочу пить. Я хотел бы попросить… Можно мне хотя бы воды?

     Никакого ответа. Может, он тугоухий, этот старичок-сенешаль?

     — Я хочу…

     Ингвар разозлился. Предполагалось же, что он тут главный.

     — Можно мне воды?! Или немного эля? Сенешаль? Эшер!

     Старик показал, что услышал, но только махнул рукой, мол, поторапливайся.

     — Стоп, — Ингвар упрямо остановился. — Эшер! Мне нужна большая кружка приличного эля. Самого лучшего. «Мохнатого шмеля»! И штаны!

     Это возымело действие. Сенешаль остановился. Медленно повернулся на месте. Внимательно и долго посмотрел на Великана и прошипел:

     — Кружку «Мохнатого шмеля»? Может быть, сразу две? А знаете что, может быть, сразу «Трёхгорного пряного эля»? М? С корицей, имбирём и мускатным орехом? Нет? Может быть, ещё льда? Может быть, ещё что-нибудь? А то моя пивоварня тут, в сраной глуши, уже застоялась без дела-то!

     Ингвар решил сразу же поставить наглеца на место:

     — Так, сбавь-ка обороты, любезный…

     Сенешаль вскинул руку и сжал переносицу, скривившись, будто от сильной боли.

     — Ах, простите меня, милорд. Я не хотел. Мы все слишком тут переволновались за вас. Ещё минуту терпения, милорд.

     Эшер легко коснулся руки Нинсона и повторил:

     — Ещё всего одну минутку терпения, милорд. Идёмте.

     Ингвар посмотрел на красные отметины, оставшиеся на переносице старика. На его утомленное лицо и трогательно приглаженные волосы, на дрожащие от усталости руки.

     — Ладно. Забыли.

     — Идёмте.

     На полянке, куда они вышли, было почти темно. Большой круг белел кольцом просыпанной соли. Внутри круг поменьше, из дюжины воткнутых в землю факелов. В центре совсем маленький круг из растущих грибов.

     Ингвар не сомневался, что ему во внутренний.

     «Жопу в мишень!» — как говорила Тульпа. Где-то она теперь?

     Спутница воспоминаний.

     Менее реальная, чем призрак фамильяра.

     — Стойте, милорд, — тихо, но беспрекословно остановил Эшер. — Вход не здесь.

     Он показал, что в одном месте соляная линия разомкнута.

     Зайдя за Нинсоном, досыпал соли, запечатывая круг.

     Великан исходил потом, будто сидел в парной.

     — Мне нужно попить.

     — Да, милорд, вижу, вас немного лихорадит. Мы найдём воду и лекарство после очистительного обряда. У меня с собой только забродивший морс, пока выпейте его. Конечно, это вам не «Мохнатый шмель». И не «Трёхгорный эль». Вот, держите!

     Ингвар откупорил заткнутую кукурузным початком тыкву-горлянку на добрых два литра и стал пить маленькими глотками.

     Несмотря на то, что Эшер назвал это пахнущее болотом пойло морсом, вкус его ничуть не напоминал ягодный. Скорее, травяной декокт, отдающий то ли полынью, то ли спорыньёй.

     — Спасибо. Странный какой-то морс. Как будто из травы выжат, а не из ягод.

     — Это вы просто устали, милорд. Теперь факелы, милорд. Нужно зажечь их, милорд. Вы помните руну? Кано. Двадцать первая руна Одиннадцатого Лоа.

     Ингвар протянул руку. Ничего не произошло.

     К горлу подкатил тянущий комок. У Нинсона появилось желание рассказать этому понимающему мудрому дядьке об ужасной путанице. Но на этот раз такое желание вызвало лютое отторжение.

     — Ну-ну, милорд. Эмоции — это нормально. Я понимаю. Соберите разум, тело и дух под своим началом и давайте уже. Определите себя действием.

     Ингвар отчеканил:

     — Кано. Двадцать первая руна. Одиннадцатый Лоа.

     — И как же она выглядит?

     — Так! — Ингвар рассёк воздух косым зигзагом.

     — И что же она делает?

     — Нагревает. Чем сильнее колдун, тем сильнее нагреется предмет. Сильный колдун может так нагреть, что предмет загорится. Чем легче ему загореться в природе, тем легче пройдёт колдовство. Металл невозможно нагреть, это ясно. А воду можно сделать тёплой. А если у колдуна достанет оргона долго её нагревать, то можно и вскипятить. А сухая берёзовая стружка может даже загореться, коли оргона будет много.

     — Ну-ну. Мы же не на занятии, — остановил зазубренный ответ Эшер, но по его голосу было слышно, что он рад аккуратности, с которой Нинсон усвоил знания.

     — Но это же только теория. Эшер, ты в жизни, в самом деле, видывал кого-нибудь, кто сможет вскипятить кружку воды? Это же какие танджоны нужны.

     — Несколько таких колдунов я смогу назвать. И один из них вы.

     Теперь придётся пробовать.

     Ингвар снова стоял на перепутье.

     Путь профана был ясен — жаловаться.

     Или на необходимость заняться ранами.

     Или на невозможность сосредоточиться из-за холода.

     Или из-за жара — последствия босоногой прогулки с горы.

     Или из-за искорёженного плеча, сбитых ног, любых других царапин.

     Путь мастера был столь же ясен, но совершенно непривычен…

     Протянуть руки, бросить руну, зажечь огонь.

     Отсюда, из ведьмовского круга, Ингвар ясно увидел, как часто выбирал путь профана. Путём мастера он тоже хаживал. И нередко. Но не выбирал его самостоятельно. Всегда его туда вовлекали обстоятельства. Последнее время туда едва не силой заталкивала Тульпа.

     — Я попробую.

     Эшер скривился при этих словах, но ничего не сказал.

     Ингвар вспомнил, как во время занятий в убежище Тульпа так же — причём прямо вот точно так же — кривилась при этих словах. Терпеливо и настойчиво объясняла, что одно дело попробовать, а другое — сделать.

     Тот, кто хочет сделать — делает.

     Тот, кто хочет попробовать — пробует.

     Это разные действия. С разными результатами.

     А жизнь колдуна — это слова, написанные в Мактубе.

     И нужно с умом подбирать выражения и строить фразы.

     Слова слабы. Как говорится, что вырублено топором, того не перечеркнёшь пером. Но кроме них и вовсе ничего нет. Вот и приходится опираться на их чернильную эфемерность. Вначале надеяться, что слова будут верными. Потом уповать, что их прочтут.

     — Я не буду пробовать, — поправил себя Ингвар. — Я сделаю.

     — Проговаривайте вслух, пожалуйста, — попросил Эшер.

     — Встать удобно. Ток оргона не пережат. Ноги с корнями. Колени твёрдые. Бёдра свободные. Поясница скруглена. Позвоночник расправлен. Грудь открыта. Плечи пустые. Локти тяжёлые. Шея… с шеей сложности всё время были. Забыл. Голова — чаша.

     — Пропустили сердце. Сердце?

     — Сердце — сияющий амулет! Шея — жезл! Шея — жезл, вспомнил.

     — И энергия собирается…

     — Да-да, продолжаю. И энергия собирается ножом из оргона. Тонкий луч направляется на фокус заклинания. Я представляю веве. Руна Кано — пламя. Лоа Одиннадцатый. Сурт. Его веве — две параллельные черты.

     — Да. Руки вытягивайте вперёд. Ладони параллельно. Между ними внутренним взором рисуйте Кано. И теперь осторожно в этот тоннель давайте оргон. Осторожно, но напористо. Как паучок прядёт ниточку.

     Степень концентрации требовала от Ингвара перестать метаться мыслью и отдать всего себя руне. Но даже того крохотного кусочка внимания, что оставался для внешнего мира, было достаточно, чтобы заметить вспышку чёрного дыма в руках Эшера.

     Уголька сдуло порывом колдовского ветра. Факел вспыхнул.

     Сразу же занялась сухая стружка, обёрнутая в пропитанную горючей мазью тряпицу. Колдовство любит основательную подготовку.

     Ингвар вкладывался по-настоящему, черпал тот оргон, что был, но кроме пустого стремления, кроме искреннего желания, ничего не смог выдать. И отлично это знал. Колдун он или нет, но кое-что видел. Ошибиться было невозможно.

     Эшер, однако, делал вид, что ни при чём. Он вытер мокрый лоб и заложил за спину трясущиеся руки. Ещё бы. Колдовство, без пассов, без галдежа, такое скрытное и быстрое — это должно быть на грани возможностей даже очень и очень хорошего колдуна. Галдят и шевелят руками даже мастера колдовства. Даже гранд-Мастера, чего уж там.

     Подмастерья часто представляют, как пройдут все испытания, создадут свой выпускной шедевр и примутся расхаживать в шапочке, где на чёрном бархате будет на весь мир лучиться вышитая золотом буква «М». Буква в цвете Третьего Лоа, золотого Мастера Луга, покровителя каменщиков и изобретателей, особенно ярко сияла на фоне чёрного забвения Шахор, на фоне мимолётности прогоревшего костра жизни.

     Настоящее мастерство могло побороть бессмысленность чёрных зеркал и не сгореть от собственного жара. По крайней мере официально этот символ трактовался именно так.

     Но на деле мастера редко носят свои шапочки.

     Эшер был не просто скромен, не просто не носил никаких знаков и отличий — он скрывал инсигнии. Наверняка там, на тыльной стороне ладони, спрятанный под паучьей перчаткой, застыл колдовской стигм. Ингвар понимал, что нужно подыграть. Знал, что это важно.

     Буквально жизненно важно.

     Он кивнул сам себе и испросил удачи для притворства.

     «Двадцать-двадцать-двадцать!»

     Уголёк уже собрался воедино из разорванных дымных клочьев и теперь обиженным котом намывался недалеко от Нинсона.

     — Вот. Готово. Поджёг.

     — Поздравляю, милорд! Проходите в следующий круг.

     Глава 12 Темница — Трубочный Табак

     Ингвар встрепенулся, услышав:

     — Ты что, уснул?

     Тульпа протянула ему очередное зелье.

     Великан помотал головой и сонно пробормотал:

     — Улыбаюсь — значит, не сломали. Не сломали.

     Он отпил. Самое настоящее пиво по вкусу. Густое и мутное. Не «Мохнатый шмель», конечно, но тоже вполне приличное.

     — Это не пиво, — ответила Тульпа на вопросительный взгляд Ингвара. — Это пот Луга.

     Нинсон усмехнулся про себя.

     «Пот Луга? Даже так? Значит, первое, это, небось, кровь Хорна? А второе тогда молоко Дэи, поданное в бараньем роге? Пиво — это не пиво, а пот самого Луга. Ну да».

     И тут, посреди насмешки, он понял, что пятнадцать минут назад, когда стоял вплотную к Тульпе, мог нарисовать целую карту запахов. Вот до чего обострилось обоняние. Да и сил тогда было изрядно.

     Всю эту чудовищную бредятину про пытки, про колдуна, про то, что он не он, а его гостья вообще никто, тоже воспринял на удивление спокойно, и при том вся информация для него была лёгкой, естественной, он даже перешучивался. Чем это ещё можно объяснить, как не молочком Дэи? Что же дальше?

     Мёд Навван? Жир Кинка? Слюна Доли? Соль Ноя? Слёзы Макоши? Семя Инка? Соки Ишты? Желчь Сурта? Пепел Шахор?

     На самом деле, на каждой церемонии полнолуния в любой деревенской общине тоже использовались зелья с такими названиями. Их сдабривали хитрыми добавками и заговаривали. Но одно дело просто вино со специями, разгоняющее кровь, и совсем другое — эта медно-терпко-солёная жидкость, так обострившая нюх.

     Так же, как и нет никакого сравнения усыпляющего молока Дэи, которое употребляется на праздниках, с тем, что получил он. Это было молоко успокоившее, но не притупившее разум. Молоко, словно налитое из большой и нежной груди Дэи.

     — Допил?

     Тульпа достала каменную ступку и кристалл, похожий на соляной камень. Легко перетёрла его в мелкую пыль. Прочитала наговор, звучавший, как колыбельная. Пересыпала искрящуюся пыль в ярко-жёлтую лакированную коробочку с табаком. Приготовленной смесью набила трубку. Утрамбовала ключом-стилетом, с которым не расставалась ни на секунду. Наконец капнула что-то сверху из крохотного пузырька размером с ноготь и быстро убрала склянку в рукав.

     Церемонно поклонилась и двумя руками протянула трубку колдуну.

     Ингвар так же поклонился, принимая вырезанную из чёрной кости трубку с чашечкой в форме цветка о двенадцати лепестках. Множество стеклянных бус и резных брелоков украшали её, клацая при каждом движении, как погремушка.

     — Я думал, чёрные кости только у драконов.

     — Чёрные кости только у драконов, — усмехнулась Тульпа.

     Она повернула ключ-стилет другой стороной. Оказалось, что рукоятка — это полая трубка, куда вставлен мелок. Тульпа принялась чертить на полу узор.

     Ингвар не знал, как объяснить себе происходящее.

     И был близок к тому, чтобы перестать его объяснять.

     Позволить ему происходить.

     Тульпа вела сложные расчеты. Ничего не произносила, но шевелила губами. Продолжала рисовать знаки. Кружила по камере, подобрав рукой юбку и полы своего странного распашного платья. Добавляя тот или иной символ на стену или на пол. Ингвар любовался её грацией, стройными ногами в узких штанах, плавными движениями бёдер и округлым задом.

     Голова работала до странности чётко.

     Но долгих мысленных цепочек не получалось.

     Вода была прозрачна — но ёмкость неглубока.

     Приятно наблюдать за женщиной, за быстрыми и ладными движениями.

     — Ты можешь уже зажечь трубку, — напомнила Тульпа.

     — У тебя есть огниво?

     — Трубку надо разжечь руной огня. Кано. Запусти её в табак.

     — Хочешь, чтобы я раскурил трубку без лучины?

     — Тебе придётся. Огня здесь неоткуда взять.

     Ингвар тоскливо посмотрел на светящийся шарик люмфайра.

     Что он мог сказать?

     Что когда-то, как и многие, надеялся, что у него есть дар?

     Что тысячи раз пробовал зажечь свечу усилием воли?

     Но никогда, ни единого раза не добился успеха.

     Даже в том, чтобы затушить свечу.

     Не говоря уже о том, чтобы зажечь.

     Его оргон был таким же вялым, как и у всех остальных пустышек.

     Уголька, которого не видел и не чувствовал ни один колдун, можно было считать исключением. Исключением, чьё наличие лишь подтверждает правило. То был лишь глитч — рябь на яви, клякса в Мактубе.

     — Доверься мне и просто попробуй. По-про-буй. Сможешь?

     Ингвар ничего не ответил.

     Испепеляющим взглядом уставился на плохо различимые листики табака в раскрытом цветке о двенадцати костяных лепестках. Они ждали вложенной руны. Тульпа спокойным голосом на одной ноте произнесла, как заклинание:

     — Обстановка соответствует. Тебе не надо поджигать воду. Тебе не надо поджигать воздух. Тебе не надо поджигать песок. Тебе не надо поджигать то, что не должно гореть. Обстановка соответствует. Тебе надо поджечь то, что создано для того, чтобы гореть. Создано. Для этого. Для горения. Для огня. Обстановка соответствует. Тебе не надо делать ничего такого, чего ты уже ни делал бы тысячу раз.

     Она набрала побольше воздуха, потеряв дыхание:

     — Тебе надо просто позволить энергии быть. Трубка. Она для курения. Она для огня. И твоё тело, и твой разум прекрасно знают, что трубка — это хорошее место для огня. Естественное место, понимаешь? Смотри.

     Тульпа взяла обе руки Ингвара в свои ладони.

     — Теперь руна. У руны Кано есть ключ — это факел. Представь себе факел. У руны Кано есть смысл — это желание. Почувствуй, насколько ты алчешь огня. Почувствуй, насколько ты алчешь жизни. Почувствуй, насколько ты алчешь вернуть себе силу. Свою. Силу. У руны Кано есть своё значение — это огонь. Позволь этому желанию пройти сквозь тебя. Вылиться из тебя. Придай ему форму руны Кано.

     Ингвар изо всех сил представлял себе уголок руны Кано, который напаивал чёрным сиянием и раз за разом прижимал к сухим листикам. Но ничего, проклятье, совершенно ничего не происходило.

     Пока тонкая прямая струйка дыма не поднялась из чашечки.

     Ингвар мгновенно потерял концентрацию и уставился на Тульпу. Она перехватила его взгляд и взглядом же показала, что нужно немедленно вернуться к прерванному занятию.

     — Давай, дружок, давай. Повторяй. Кано. Кано. Кано. Давай!

     — Кано, Кано, Кано…

     С каждым словом Ингвар учился не просто повторять название руны, а бросать её, проводить сквозь танджон, напаивать оргоном.

     На двадцать первой Кано, на двадцать первом броске, на двадцать первом настоящем применении Сейда табак в трубке озарился ровным красным светом.

     Пыхнуло облачко дыма.

     Ингвар посмотрел на женщину, сидевшую перед ним.

     Лоб покрылся крупными каплями. Под глазами запали тени. Губы дрожали. Она произнесла осипшим, словно от крика, голосом:

     — Видишь, не так уж и сложно.

     Глава 13 Лалангамена — Ведьмовской Круг

     Ингвар видел, что ему предстоит войти в круг фей.

     Теперь, когда стало светло, он понял, что крупные лисички растут ровным кругом. Такой круг мог быть любого размера и образоваться из любых грибов: волнушек, груздей, моховиков. Говорили, что вблизи установленных Лоа порталов из орихалка бывают и стометровые круги белых грибов.

     Нинсон видел подобное и раньше, но всегда из мухоморов. Он знал, что грибной круг называется ведьмовским кольцом и не сулит ничего хорошего вошедшему. Колдовское место обязано своим появлением концу радуги, который когда-то сюда упирался. Или вырастает над местом захоронения колдуна, праведника или невинной девушки. Тут уж кому какие сказки больше нравятся.

     Но ни один крестьянин не пустил бы скотину пастись в окрестностях таких кругов. Именно в окрестностях, потому что внутри кругов травы либо не было вовсе, либо она казалась едва живой, жухлой, жёлтой. А вот колдуны любили такие места. В них сходились оргоновые линии. Танджоны Лалангамены.

     Ингвар видел, что свет над кругом имеет чуть-чуть другую окраску. Но уже не мог отличить того, что видит, от того, что должен видеть.

     «Двадцаточку бы!» — взмолился Ингвар об удаче и вошёл в круг. Сел в центр, поджав ноги, и замер в позе, которая стала привычной за время занятий с Тульпой.

     — Отлично, милорд. Теперь смотрите на меня. Что это? — Эшер показывал листок, на котором была нарисована руна.

     — Это что, экзамен какой-то? Может быть, завтра?

     — Что это?! — Эшер так рявкнул, что пламя встрепенулось, чуть не слетев с факелов.

     Ингвар знал, что известный колдун никогда не стал бы терпеть подобного обращения. Как и знал теперь, что он не был этим колдуном, как бы ни хотелось того Тульпе. Да и ему самому.

     Но надо было отвечать.

     — Это знак, руна, которая… Которая...

     — Имя?

     — Это Феху. Накопление оргона.

     — Почему ты ей не воспользовался? Почему ты пришёл слабым? Почему ты не собрал силу? Почему ты слаб? Почему ты решил быть пустым?

     — Я не знаю. Я не смог. Я не подумал. Я забыл, — баррикадировался словами Ингвар.

     — Это руна оборотничества! Она могла спасти тебе жизнь! Это Вторая Лоа! Дэя!

     — Я не подумал.

     — Это что? — Листок сменился другим.

     Ингвар понял, где видел такие маленькие твёрдые пергаментные квадратики. У суфлёров, что стояли за кулисами во время кино. Квадратики были похожи на подсказки для актёров, забывших текст. На карточки колдуньи Зеннар, что использовались для проверки колдовских способностей.

     — Это Урус.

     — Что означает?

     — Мощь.

     — Какой у неё ключ?

     — Бык.

     — Действие?

     — Сила, выносливость, энергия. Это Первый Лоа! Это Хорн!

     — Почему ты ей не воспользовался? Почему ты не придал себе сил? Почему дорога чуть не убила тебя? Как ты можешь позволить себе лихорадку? Почему ты слаб?

     — Я не знаю. Я не смог. Я не подумал. Я забыл, — тараторил Ингвар.

     Эшер показал следующую карточку.

     — Трор. Гром. Преграда. Замок. Это Пленный Лоа. Пятый Лоа. Перекрученный Кинк!

     — Почему ты не огородился? Почему позволил убить Бьярнхедина и Ялу?

     — Я не… Я не… Я не… — всхлипывал Ингвар.

     — Дальше! — жёстко рыкнул старик, и пламя факелов опять заметалось, пришибленное вибрацией голоса Эшера.

     — Ансс. Дыхание. Письмо. Мысленные послания. Четвёртая Лоа. Навван. Актриса.

     — Почему не пытался позвать у лагеря? Почему не отвечал на наши запросы? Почему ты оглох? Зачем ты оглох? Дальше!

     Ингвар мог поклясться, что Эшер задал эти вопросы молча, не открывая рта.

     — Райд. Путь. Дорога. Ниточка тропы. Ной. Седьмой Лоа.

     — Чертил её наверху? Почему ты забыл? Почему ты предал себя? Почему ты предал Тульпу? Зачем ты хотел потеряться? Зачем ты хотел найти ложный путь? Дальше!

     Ингвар пользовался Райд, бросал её на вершине и именно с её помощью и определил тропку. Но он не рискнул перечить Эшеру. Нинсон увидел, как серебряным светом высветились все следы шагов на поляне.

     И с оторопью понял, что все показанные Эшером руны начинают действовать. Заметки на полях, которые стали вплетаться в текст Мактуба.

     — Эта?

     — Кано. Огонь. Факел. Одиннадцатый. Поджигатель! Злой Сурт!

     — Сосредоточился на ней? Пытался её нагреть? Вкладывал ли оргон? Нужно было легко зажечь факел теплом лихорадки! Дальше! — Голос Эшера гремел над поляной, прогоняя летучих мышей с окрестных деревьев.

     И Ингвар почувствовал, как горячая краска разливается по горлу, по щекам, как пылают уши, как горят лёгкие от каждого вдоха. Как воздух вокруг клубится маревом.

     — Гебо. Союз. Подарок. Очаровать, расположить, облегчить разговор. Шестая. Доля.

     — Дальше!

     — Винж! Радость. Звезда. Сны. Иллюзии. Четвёртая. Навван.

     — Сны?! — Эшер неистовствовал. — Почему ты спишь? Ты хоть раз пробовал эту руну? — Голос старика вибрировал, а огонь жался к факелу, как уши перепуганного зверька. — Дальше!

     — Хага. Удар. Град. Воздушный удар. Сурт! Разрушитель Сурт!

     — Давай! Давай!! Давай!!! — грохотал голос Эшера.

     Великан оказался на ногах без обычного кряхтения толстяка.

     Вспрыгнул, как вздёрнутая за макушку кукла.

     Ноги сами впились в землю. Корни ушли на глубину.

     Оргон ведьмовского круга хлынул по венам.

     Закипел под пупком!

     Забурлил в танджонах!

     Заполнил котелок жизни!

     Запульсировал в сердце-амулете!

     Забился яростной змеёй в шее-жезле!

     Затопил разум всемогущим белым пламенем!

     — Хага, — выдохнул Ингвар и выпрямил руки.

     Резко, будто стряхнул капли с мокрых ладоней.

     Эшер, веер карточек в руках, прочно вкопанные столбики факелов — всё это разлетелось, как сухие листья. Старик кубарем укатился в темноту, долетев до соляного круга. Потухшие факелы, выдранные из земли, раскатились в стороны. На окрестных деревьях желтели мокрые кляксы впечатанных лисичек.

     Великан стоял в центре развороченного ведьмовского кольца.

     Пот струился по спине, оставляя полоски в засохшей пыли.

     Его плечи были пусты, его локти были тяжелы.

     Сердце было амулет, оргон был нож.

     Голова была чаша, шея была жезл.

     Он тяжело и глубоко дышал.

     Хотелось есть.

     Часть III Прекрасные Дни

     

     Если хочешь понять жизнь, то перестань верить тому, что говорят и пишут,

     а наблюдай и чувствуй.

     Антон Чехов

     Глава 14 Темница — Нарисованная Дверь

     Ингвар пыхтел трубкой.

     Тульпа обессиленно прислонилась к стене.

     — А сейчас мне нужно, чтобы ты подумал вот о чём. Тебе приходилось представлять, что ты находишься в другом месте? Не там, где на самом деле. Иногда это можно назвать мечтательностью. Иногда это можно назвать спасением. Ох, Лоа. Женщине это было бы всё гораздо проще объяснять. Мы чаще так спасаемся. Например, когда…

     «Мы», — подумал Ингвар. Тульпа не сказала про женщин: «Они».

     Из этого можно было бы сделать какой-то вывод... Если бы не дым, можно было бы. Чем больше Ингвар курил, тем больше утрачивал способность к пониманию отдельных слов.

     — Эй? Ты меня слушаешь?

     — Слушаю, — ответил Ингвар с мягким спокойствием спящего.

     — Короче, когда тебя пытают, можешь представить, что находишься в спокойном месте? В лесу, например. И тогда будет не так больно. Ну, в теории.

     — Могу.

     — Убежище построено по такому же принципу. Хорошо себе представляешь такое место, вне мира. И туда, если что, можно сбежать, как бы ото всех спрятаться. Успокоиться, взять передышку. Выспаться, когда на самом деле тело проспит всего час. А внутри этого домика для тебя как бы пройдёт много времени. Или, наоборот, переждать что-то. Внутри пройдёт всего пара минут, а снаружи, где тебя пытают, целый день.

     Заметив, что Ингвар не слушает или не понимает сказанного, Тульпа не стала повторять или упорствовать в объяснениях. Замерла на минуту, кивнула сама себе и вернулась к рисованию.

     Она начертила на стене круглую дверь, вписанную в полукруг рунного портала. Осмотрела творение и задумалась, где бы логичнее расположить ручку.

     В итоге примеривалась несколько раз и нарисовала её прямо в центре двери.

     Пришло время для маленького зелёного ларчика. Оттуда появились пирамидки благовоний и тонкая свечка в подсвечнике с колечком, которую она подожгла от угольков из трубки Нинсона. Камера наполнялась сизым табачным дымом и сандаловым ароматом.

     — Мне. Плохо, — сказал Нинсон.

     «Знал бы ты, как мне плохо», — подумала Тульпа.

     Но только ободряюще улыбнулась своему подопечному колдуну.

     «Ладно, он-то ни в чём не виноват. Хорошо хоть дозрел».

     Великану показалось, что он слышит странные мысли женщины.

     Но дым оставил ему лишь воспоминание о том, какая она красивая. Как чувственно и трепетно блестит пот над нежной верхней губой.

     — Тульпа. Что это?

     — Колдовские печати, Ингвар. Ты же меня им и обучил. И это было сложно. Я знаю только одну. И на это ушла вся жизнь. Не проси объяснить в двух словах, ладно?

     — Не понимаю.

     Тульпа потёрла пальцами переносицу.

     — Та-ак... Если бы я технически могла ошибиться адресом и явиться к какому-то другому умственно неполноценному узнику, то прямо сейчас начала бы нервничать: а не промахнулась ли я? Но раз ты меня видишь, то ты — это ты. Тот, кто меня создал и научил каждому слову, которое я знаю, и каждой мысли, которую я думаю. То есть, технически, это ты научил меня постоянно подкалывать тебя. Неудивительно, что друзей у тебя нет.

     — Можно сказать, ты моё воспоминание?

     — Да, типа того. Начинаешь соображать. Когда-то ты обучил сам себя великолепной технике внутреннего убежища. Строить его очень тяжело, очень долго и очень сложно. В своё время ты уже сделал это.

     — Не понимаю.

     Тульпа закончила вычерчивать колдовские узоры. Несколько кругов, один в другом. В центре мишени оставалось место для того, чтобы туда мог сесть человек.

     Женщина указала на круглую дверь с ручкой посредине.

     — С помощью неё мы войдём в Убежище. Чем раньше мы туда попадём, тем лучше. Сначала расскажу тебе, что это такое.

     Тульпа подошла к ведру. Заглянула. Убедилась, что оно ещё пустое. Ловко ударила шнурованным сапожком по краю. Ведро перевернулось вверх дном. Подтянув юбку, уселась. Закинула ногу на ногу.

     — Для того чтобы создать Убежище, нужно обязательно обладать каким-то запасом личной силы. Оргона. Ты сейчас пуст. Поэтому я буду помогать. Это значит, что рядом со мной ты сможешь это делать. А когда меня рядом не будет — не сможешь. Но восполнишь запасы оргона и будешь справляться сам. Меня к этому времени рядом уже не будет. Ты понял?

     — Да. Но. Я хочу. Чтобы. Ты была. Рядом.

     — Хорошо, — резко сказала Тульпа, которую раздражали все эти дымные сантименты изменённого сознания. — Теперь я постараюсь как можно проще объяснить, как это работает. Мы сами придумываем тот мир, в котором живём.

     — Ну. До определённой степени.

     — Да. До определённой степени. И вот эта степень находится не там, где думает большинство людей. Она несколько дальше, так сказать. Это несложные вещи, но их сложно понять. Такой вот парадокс.

     — Пара. Докс. Пара. Док-с.

     — И пока твоё сознание расширено, надо эти штуки туда утрамбовать. В обычное узенькое сознание они не поместятся. Вижу, что тебе нехорошо, но надо потерпеть и постараться вникнуть в то, что говорю. Ладно?

     — Вникнуть. В тебя.

     — Клять. — Тульпа устало закрыла лицо руками.

     — Хочу вникнуть.

     — Итак, мы представляем наш мир, опираясь на то, какой он. Сунули палец в огонь. Ай, больно. Так мы получили представление о мире. Теперь всякий новый огонь будем представлять таким же горячим, как тот, в который мы уже совали палец. На примере одного огня узнали сразу про все. Но то, какой он, зависит от наших представлений!

     — То есть огонь не будет жечься?

     — Даже огонь не будет жечься так сильно, если ты будешь абсолютно уверен в том, что защищён от него особой мазью или заклятием.

     — На настоящий мир нельзя повлиять!

     — Да. Но на себя можно. А повлияв на себя, можно и на мир. Нельзя повлиять на воду. Но можно научиться плавать. Вода будет мокрой, огонь горячим, хоть обвоображайся, что это не так. Но, помимо этого, есть ещё мир природы, мир случайностей, зверей, духов и людей.

     — И что же мир людей?

     — Мир людей населяют воображалы. Каждый из них живёт в своём мире. Каждый из них пишет в Мактуб.

     — Туманно. Туман. Но.

     — Ты в это пока не особо веришь. Я знаю. Не переживай. Тебе и не нужно верить. И доказывать тоже ничего не нужно. Надо сделать. Не пытаясь понять, будет оно работать или нет. Ты сможешь это? Как с разжиганием огня.

     Ингвару понравилось быть немногословным:

     — Да.

     Нинсон решил, что всегда будет честен с Тульпой, кем бы она там ни была на самом деле.

     — Да.

     В награду он получил улыбку.

     — Замечательно. Я должна на пальцах объяснить то, на что люди тратят годы. И редко приходят к желаемому результату, даже если всё сделали правильно. А ты должен поверить. Как думаешь, это возможно?

     Ингвар решил, что одного болтуна на двоих достаточно:

     — Да.

     Она сразу же спросила:

     — Почему?

     — Я же крутой колдун, Тульпа. А ты крутая… мысль и форма.

     — Твоя издевательская улыбка и твоя ободряющая улыбка — это одно и то же. Так что я не могу отличить, ты насмехаешься или, типа, вдохновляешь. Мне важно, чтобы ты понимал, о чём я тут распинаюсь.

     Ингвар подумал, что, видимо, и сам не мог отличить, раз не обзавёлся отдельными улыбками для каждого из таких случаев.

     Но утопающий в дыму разум не мог выразить таких сложных вещей.

     — Устройся поудобнее. Чтобы ничего не затекало, не отвлекало, не мешало. Не надо торопиться. Можно поёрзать. Решить, что ты неправильно выбрал место. Найти какую-то другую точку в пространстве. Переменить место. Устроиться удобнее.

     Тульпа вымученно улыбалась и ждала, пока Великан выбирал, как ему усесться.

     — Клять! Ты ёрзать закончишь когда-нибудь?

     — Погоди. Я ещё не определился.

     Тульпа делано закатила глаза.

     — Как ты задрал меня со своей сложной натурой. В нашем случае ты определился. Я за тебя всё выбрала. Видишь центр круга? Туда и садись. Это место наиболее удачно. И мы сделали его ещё удачнее с помощью рисунка, знаков и дыма. Обычно ты сам должен этим заниматься. Тут уже всё готово. Короче, не выпендривайся. Сел, устроился.

     — Я в процессе…

     — Просто посади жопу в мишень!

     — Всё должно было закончиться именно этим, Тульпа, — посетовал Ингвар, устраиваясь на указанном ему месте.

     — Так. Дальше. Не отвлекайся. Выбрал какое-то место в пространстве, куда будешь смотреть взглядом. Там может быть красота, какая-нибудь гора медитативная. Или рисунок. Ты предпочитал ловец снов, специально для этого случая созданный. Это может быть просто ковёр на стене или голая стена. Колдуны называют это четвёртой стеной. И вот нужно будет сквозь неё пройти.

     Нинсон посмотрел на узоры. На колдовские печати. И увидел твёрдую стену, сложенную из больших, плохо пригнанных камней.

     — Значит, выбрал стену. На ней рисуешь портал. Мысленно, Ингвар, мысленно. Это я сейчас нарисовала для примера.

     — Надо в точности всё запомнить? — подивился Ингвар. — Рисунок же громадный...

     — Нет. Запоминать ничего не надо. Потом сделаешь свой. Он разный у каждого колдуна. Кому-то проще представлять обычную дверь. Чтобы не отвлекаться на вычурности. Чаще всего какую-то определённую. Значимую для конкретно этого колдуна. Он знает этот образ, любит его, носит с собой. Хранит в сердце. Дверь в школу, в кабинет, в храм. Есть разные подходы. Один — максимальная простота. Обычная прямоугольная дверь либо арка, проход. Но обязательно заполненный чем-то. Занавеской, плетёнкой, светом, дымом.

     — Дымом.

     — Кто-то использует противоположный подход. Это должна быть такая дверь — всем дверям дверь. Чтобы сразу настраиваться — ну всё, мол, надо собраться, сейчас будет проход сквозь четвёртую стену и привет автору, написанный между строк.

     — Пишем на полях Мактуба… — задумчиво произнёс Ингвар забытую когда-то фразу.

     — Хорошо сказано. Так или иначе, кто-то предпочитает использовать крышку люка от подземелья. Или лестницу наверх. Или двустворчатые двери, покрытые резными драконами.

     — А я?

     — Не знаю, говорю же.

     — Но не вот эта вот геометрия? — Нинсон презрительно скривился, указав на стену, густо усеянную письменами, с нефункциональной круглой дверью.

     — Ты хочешь, чтобы я предположила, исходя из того недолгого периода ученичества у легендарного колдуна, которым ты всегда себя считал? Что ж, изволь. Думаю, это должна быть огромная волосатая инь, в которую колдун протискивается, аккуратно сложив вещи у входа и натеревшись массажным маслом.

     — С красным фонариком над двумя створками? Кругленьким таким? Да, я тоже так и увидел этот вход в иной мир. Или там… во внутренний мир. Как правильно?

     Тульпа хихикнула, совсем как обычная девочка.

     Глава 15 Лалангамена — Дерево Сейда

     Ингвара посещали видения.

     Он барахтался и выплывал из потоков прохладного эля, который затопил всю округу. Спорил с Эшером о том, что лучше: забродивший морс или «Мохнатый шмель»? Мутные воспоминания вчерашней ночи венчались довольным лицом Эшера, настойчиво уговаривающего испить целебного зелья. Ингвар пил.

     Зелье оказывалось то киселём с запахом сырых грибов.

     То тепловатой болотной водицей с привкусом влажного мха.

     То горячей и перчёной кровью, похожей на человеческую.

     Ингвар решил, что Эшер остался им недоволен и собирается похоронить. Недалеко от лагеря воины выкопали неглубокую, но широкую могилу. Великан уполз в лес. А когда воины Рутерсварда попробовали вернуть его, распугал наёмников, выкрикивая руны.

     Жуки опасливо поглядывали на Эшера.

     Тот успокаивающе кивал — не бойтесь, блефует. И Нинсона снова аккуратно перенесли к свежей могиле. Что-то объясняли. Но это было бесполезно. Человеческую речь Нинсон больше не понимал.

     Укоризненно мотал головой Уголёк. Последний раз Ингвар видел его на полянке. Призрак фамильяра сдуло ветром, который размазал лисички по стволам деревьев, расшвырял факелы по поляне, а Эшера макнул в соль, как варёное яичко.

     Уголёк раздался и, оставаясь в обличье кота, размерами уже больше походил на рысь. Фамильяр едва шевелился. Огромная мохнатая лапа словно сама по себе медленно намывала острые иголки усов. Чёрная шерсть, клубящаяся как облако сажи, почти не отражала солнечный свет. Уголёк посматривал на Нинсона горящими янтарными глазами. Не то с презрением, не то с осоловевшей ленцой сытого кота.

     Ингвара не похоронили. Для него приготовили ванну. Дно ямы застелили шкурой громадного морского гада. Налили холодную воду из вёдер и горячую из котлов. Эшер разбил яйцо, исписанное рунами. Плеснул пахнущего щёлоком отвара из серебряного кувшина. Насыпал сушёного сильфума, который плавал зелёной ряской.

     Ингвара опустили в воду.

     Великан блаженно улыбался, потому что испытания остались позади.

     К тому же, Эшер сказал, что с ранами можно не осторожничать. У него в избытке отваров и мазей, которые быстро исцелят тело. Запретил трогать запечатанное плечо. Сказал, что позже проведёт операцию, вычистит рану и покажет Ингвару, что там с рукой. Он не особенно волновался и говорил о том, что хороший колдун сможет себя излечить даже слабыми рунами.

     Сами руны, конечно, не могли быть ни сильными, ни слабыми.

     Просто колдун был предрасположен к какой-то руне. Её броски выходили самыми чёткими, а эффекты самыми впечатляющими. Такая руна называлась коренной. Изредка у тех, чьи имена в Мактубе начинались с заглавной буквы, могло быть и несколько коренных рун, но обычно только одна.

     Руны, которые колдун мог наполнить оргоном и метнуть так, чтобы они отпечатались в Мактубе, назывались по-разному: рабочими, доступными, поддавшимися, взятыми, основными, стволовыми и так далее. Колдуны обожали выдумывать новые слова. Раз в сто лет рождался новый легендарный колдун-исследователь, который собирался переиначить понимание устройства Лалангамены.

     Часто этот подвиг ограничивался перетряхиванием терминологии. Каждое из прижившихся названий было по-своему метким.

     Ингвар, мыслящий образами, представлял себе Сейд как дерево. И потому ему казалось логичным, что после «корневой» руны шли «стволовые».

     Большинство колдунов могли пользоваться лишь третью Сейда. Часть рун была им недоступна или доступна символически. Например, раз в год, предпринимая ежедневные попытки, тратя на это все силы и весь оргон, практически занимаясь только этим — удавалось сдвинуть колдовским усилием руны Тива гусиное пёрышко.

     Колдовство? Бесспорно!

     Но если раз в год — то это слабая руна.

     Ингвар называл их «листовые». В его воображении слабые руны были кроной, обрамлявшей Сейд.

     У колдуна имелась одна корневая, несколько стволовых, а остальные были листиками, обрамлением, которое почти не удавалось наполнить оргоном. Это не имело отношения к тому, что записывалось в Мактуб. Только к личной силе. Значения не были абсолютными. Стволовая руна сильного колдуна могла быть сильнее корневой руны слабого. Листик легендарного колдуна мог начисто перешибить ствол ученического Сейда.

     Гальдра всё это не касалось — он не поддавался классификации.

     Во-первых, изучать его могли только те, кто хоть немного способен галдеть.

     Во-вторых, колдуны, которым был подвластен Гальдр, не особенно стремились что-либо объяснять. Разве что ученикам. И даже тогда редко прибегали к наукообразным выкладкам и таблицам.

     В-третьих, это было попросту вредно. Рациональный подход был столь же опасен для Гальдра, сколь и для романтической любви. Отсутствие объяснений было его сильной, а не слабой стороной.

     Когда мир станет слишком объяснён и понятен, оргон Лалангамены обмелеет. Вместо колдовства останутся смыслы.

     А кому они будут нужны без колдовства?

     И потому объяснить мир старались лишь дураки да умные.

     Мудрецы и колдуны старались понять его, не растеряв главного.

     Устройство разрезанной зверушки куда как нагляднее, спору нет.

     Да только штука в том, что играть с ней не очень-то весело.

     По словам Эшера, слабыми рунами Таро Тайрэна были руны Макоши. Это означало, что, несмотря на то, что солёные руны Седьмого Лоа позволили Ингвару задержать дыхание на добрых шесть минут и разобраться с поиском тропки, пресноводные руны Восьмой Лоа будут даваться гораздо сложнее. У Таро всегда возникали сложности с тем, чтобы закрыть рану с помощью Берк или применить прозрачную Лагу.

     Неудивительно.

     Он не мог жить по заветам Великого Восьмеричного Пути, по которому нужно было жить, чтобы владеть рунами Макоши. Во всяком случае, сама Макош неоднократно повторяла такое.

     Эшер предупредил, что не нужно обращать внимания на записи легендарного колдуна. Таро Тайрэн много и вдохновенно врал, даже тогда, когда это не было нужно. Что уж говорить о тех случаях, когда это имело практическую пользу.

     Хитрый колдун не хотел, чтобы кто-то знал о его возможностях. И вполне мог специально распускать слухи о собственной слабости в рунах Макоши. Тогда от него бы меньше ожидали, что он сможет отвести от себя внимательный взгляд или исцелиться.

     С той же целью Таро Тайрэн распускал слухи о том, что у него чуть ли не дюжина корневых рун. О своём всемогуществе.

     Эшер рассказывал, что много раз слышал, как Таро Тайрэн объяснял почитателям, что Урус и Соул он использовал так часто, что теперь просто всегда силён и удачлив, не прикладывая к тому никаких дополнительных усилий.

     Женщины падают в его объятия, умоляя сразу же заделать им детей. И никакие амулеты, ни эти смешные металлические кругляшки на лбу, ни многочисленные бусы от сглаза, ничто не уберегает их — лапушек — от его метко брошенной Алгс. Таро говаривал, что против его Алгс не сработают и металлические трусы.

     Феху легендарного колдуна была столь могущественна, что фамильяры, призванные Тайрэном, не рассыпались в прах через минуту, не истаивали облаком. А долго и счастливо жили в лесу, как обычные звери. Только смышлёные и наделённые своеобразным чувством юмора.

     Тайрэн практически не пользовался руками — вещи сами летали по его взгляду, подброшенные руной Тива. Ни их вес, ни их размер не имели никакого значения. Его Тива была столь сильна, что не искажалась металлом. Он мог управлять живыми доспехами, быть пилотом любой, даже самой тяжёлой, машины первых людей.

     Таро умело пользовался всяким инструментом или оружием, даже если первый раз его видел. А любое движение, даже которое он делал впервые, выглядело благодаря его руне Иваз как отточенное многократными тренировками.

     Тайрэн был столь превосходен в использовании руны Винж, что не то что сам не мог отличить созданную иллюзию от чего-то материального, но даже и его иллюзии не отличали иллюзии от реальности.

     Чтобы приказывать, ему был не нужен голос — он говорил сразу в уши, так кидая руну Ансс, что мысленное послание летело далеко и притом не просило много оргона. Даже жрицы Навван, всю жизнь упражнявшиеся в бросках мысленных посланий, не могли сравниться с ним в этом искусстве разговора разумов.

     Тайрэн пользовался руной Науд так виртуозно, что мог начисто отключить не то что боль, но и всё остальное восприятие, затвердеть чуть не до полной самадхи, и однажды, экспериментируя с руной Пятого Лоа, он переборщил и потерял год жизни, проведя его за обеденным столом. С тех пор у него и болит поясница.

     Тайрэн редко использовал руну Трор для того, чтобы запирать что-то. Но уж если что-то запечатано его рукой, то это больше не то, что не открыть и не взломать, а сама мысль об этом не сможет прийти в голову медвежатнику.

     Один известный преступник на спор вскрыл-таки сейф, зачарованный Таро, и получил столько золота, сколько смог поднять. Но после этого в течение недели раздал его нищим и ушёл в монастырь. «Во мне просто что-то сломалось», — сообщил он подельникам.

     Обычно же Тайрэн использовал Трор для того, чтобы мягкое становилось твёрдым, ящерка превращалась в дракона, а красноголовый воин восставал после того как был смят и повержен. Надо ли говорить, что даже на фоне других легенд слухи о неутомимости Таро Тайрэна на любовном поприще были и вовсе фантастичны.

     Легендарный колдун был столь искусен в бросках Гебо, что деньги в торговых операциях любого масштаба он платил только из уважения к Шестой Лоа. А на самом деле он мог просто звякнуть платёжной карточкой, бросить руну и брать, что хочет.

     Дагз была столь хороша в его руках, что он видел в темноте на многие километры, мог всё рассказать о человеке, просто посмотрев ему в глаза, и даже мог диагностировать любую болезнь задолго до того, как она находила свою жертву. Таро не занимался этим только потому, что не хотел очереди страждущих, болезни которых он сможет увидеть, но не сможет исцелить.

     Райд использовалась Таро постоянно — он всегда знал куда идти, и сколь бы ни была далека цель, светящаяся синяя ниточка вела к ней.

     Исса в руках Тайрэна была столь сильна, что он мог ходить сквозь ревущее пламя и даже не вспотеть. Дыхание задерживал на гораздо больший срок, чем дельфины. За что его не любили многие морские млекопитающие, а рыбы и вовсе тихо ненавидели.

     Руны Восьмой Лоа были практически недоступны легендарному колдуну. Он совсем не мог лечить с помощью Берк. Даже растения, которым нужно было только чуть разогнать оргон, чтобы они затягивали повреждения прямо на глазах, не поправлялись от прикосновений Тайрэна. Домашние цветы могли завянуть всего за несколько дней в обществе Таро. Аптекарский огород вымирал за неделю. Крупные деревья могли выдержать соседство какое-то время, но только если Таро не практиковал слишком много.

     Лагу тоже не подчинялась Тайрэну, несмотря на всё его легендарное мастерство. Он просто не мог стать невидимым. Не мог стереть свой образ из мыслей других людей. Восприятие пустышек проявляло тут удивительную стойкость.

     Даже сам Таро Тайрэн не мог затмить собственное сияние.

     Это тоже всегда подавалось им с особым апломбом. Как очередное свидетельство его силы, а не слабости. Как показатель размера строчек, что он оставлял в Мактубе. Мол, такое и не скроешь даже.

     Руны сказочника Инка были родными для Тайрэна. Он так сжился с Эйвс, что звери слушали его уже безо всякого колдовства. Ему не нужна была ни узда для лошади, ни поводок для собаки, ни записка для почтовой птицы.

     Таро так хорошо орудовал Мадр, что его нельзя было обмануть. А любой, о ком он напряженно думал, сам спешил к нему навстречу. Речь шла не об обычном радиусе такого зова, сравнимого с броском камня — расстояние исчислялось десятками километров.

     Легендарный колдун не пользовался ключами. Все замки, даже и металлические, он открывал руной Инги. Ею же отмыкал уста и иные входы-выходы. Инги открывала и пути между мирами. Так что если кто и путешествовал сквозь порталы, то это легендарный Таро Тайрэн.

     У Десятой Лоа Ишты была и ещё одна руна — Ярра. Эта руна позволяла замедлить внутреннее время. Иными словами, ускорить собственное восприятие.

     Таро был столь искусен в управлении этой руной, что перед любым ответом имел целый час на размышление. Он мог проводить во внутренних практиках целые дни, пока во внешнем мире — записанном в Мактуб — проходили считанные часы.

     Таро так мастерски управлялся с рунами Сурта, Одиннадцатого Лоа, что не носил при себе огнива. Светильники он зажигал руной Кано, а тушил пламя меткими бросками Хага.

     Рунами Шахор Тайрэн владел с таким совершенством, что мог защититься от пущенной в него стрелы, выставив щит Одал. Мог даже не мокнуть под дождём, используя Одал в качестве зонта. Поставленные им межевые знаки будут различимы колдунами ещё триста лет.

     Мог призывать духов бросками Перт.

     Мог убивать пустышек, только начертав на них эту руну.

     Мог, мог, мог… Из бесконечных легенд, которыми Таро Тайрэн окружал сам себя, следовало, что он был всесилен.

     — И вы знаете, милорд, книги забиты подобной галиматьёй о величии легендарного Таро Тайрэна. Половина написана на заказ. Половину, милорд, вы самолично написали. Судя по многочисленным свидетельствам, и металл не становился преградой для вашего Сейда. Многие заклинания, и это я сам лично наблюдал, вы творили в перстнях.

     Нинсон уже слышал про металл от Тульпы.

     Это, похоже, было правдой. Хотя и верилось в такое с трудом. Но Таро Тайрэн действительно был одним из нескольких колдунов, что ладили с металлом.

     Это же объясняло и благосклонность к нему Лоа.

     Тех колдунов, которые хоть как-то могли взаимодействовать с металлом, привечали на самом высоком уровне. Так как только они могли быть пилотами. Только их глаза принимали в уплату за мудрость железной плоти. Только на их прикосновения отзывались живые доспехи.

     Глава 16 Темница — Собственный Прародитель

     Ингвар был на грани.

     Тульпа прекрасно это видела.

     Раны оказались несерьёзными. Но выглядели страшно.

     А он был не воин, не был привычен к боли. Учитывая обстоятельства, неплохо держался. Тульпе было даже жаль, что она не может его за это похвалить, но она понимала, что Великана расслабится и начнёт расклеиваться.

     Ей было жаль, что всё так получается с подобными ребятами.

     В задумчивости Тульпа положила свободную руку на голову своему подопечному и принялась гладить. Густые длинные волосы спутались колтуном и склеились от крови. Справиться без щётки и мыла невозможно. Так что она скорее не расчесывала, а трепала спутанную звериную гриву.

     — Вот так. Вот так. Вот так.

     Лево — вот, право — так, лево — вот, право — так. Женщина покачивала огромную голову великана, как люльку. Как колыбель для спутанных мыслей под пологом спутанных волос.

     Размеренной бессмыслицей — вот — так — вот — так она баюкала и усыпляла его. Простыми, но действенными женскими чарами, спокойным принятием, голосом, полным заботы.

     В незатейливом сердечном ритме — тук-тук, тук-тук — он находил передышку от мыслей и сомнений. Он просто был.

     — Тульпа?

     — А?

     — Зачем ты всё это делаешь?

     Рука замерла. Женщина сглотнула горький комок. Промолчала.

     Ингвар спросил ещё раз:

     — Зачем ты всё исписала бессмысленными наборами рун?

     Поняв вопрос, она с облегчением выдохнула:

     — Расскажу, когда немного придёшь в себя. Наше сегодняшнее занятие самое трудное. Сейчас надо будет принять немножко лекарства. Хорошо?

     — Хорошо, — вяло согласился Ингвар.

     — На. Жирок Кинка.

     Тульпа достала крынку с салатовым варевом, в котором плавали кусочки мелко покрошенной зелени. По камере разлился густой запах укропа. Ингвар с сомнением посмотрел на жидкость. Потом на Тульпу.

     — Это барсучий жир со всякими хитрыми травками. Его нужно выпить, ну, или съесть. Он густой, как кисель. С хлебом было бы лучше. Но хлеба я что-то не вижу. Это странно, у тебя же в камере должна быть краюха. Ты достаточно долго не ел, чтобы твоё тело не отторгло эту штуку. Просто поверь, что это нужно и…

     Нинсон быстро влил в себя содержимое. Он снова обрёл способность выражать мысли не только односложными предложениями. Несколько минут назад его трубка потухла, и он перестал играться с дымом.

     Уголёк большой чёрной жабой сидел у самых ног.

     — Про дверь понял?

     — Да. Представить какой-нибудь портал и попасть в воображаемое Убежище.

     — Верно!

     Женщина выдала себя. Слишком обрадовалась тому, что он усвоил эту простую мысль. По загривку Ингвара пробежали мурашки от той ясности, с которой он увидел, насколько наиграна её уверенность в том, что он вспомнит сокрытые знания и заново научится колдовать.

     — А почему эта дверь такая — круглая? Она же тяжеленная должна быть, а висит на одной петле. Я бы такую и не смог выдумать даже. Меня бы постоянно дёргал этот момент. Петля же вырвется.

     — Придумывай какую хочешь дверь и какой хочешь момент для дёрганья.

     Тульпа так решительно подошла к нарисованной створке, будто и в самом деле собиралась её открыть. Но только лихо выбросила стилет-жезл и прочертила три линии. Руна Феху появилась в правой нижней части двери. Не будучи вполне удовлетворена своей работой, Тульпа ещё раз кольнула Сейд. И рядом с руной возникла точка.

     — Ладно, — сказал Ингвар. — Займусь потом. Я тут вот что подумал: а как же это?

     Он показал женщине правую ладонь. А потом с торжествующим видом повернул кисть тыльной стороной, чтобы предъявить ей татуированные пальцы. Тульпа даже подалась вперёд. Будто никогда прежде не видела инсигний. Пальцы были черны от грязи и покрыты коркой засохшей крови, так что женщина всё равно не могла разобрать знаки.

     Начал Нинсон, как и положено, с тыльной стороны ладони. Будь он колдуном, там стоял бы стигм, его личная колдовская печать.

     — Пусто.

     Фаланги большого пальца тоже чисты — Ингвар не имел сигнума.

     — Пусто.

     Инсигнию для указательного пальца он тоже не заслужил.

     — Пусто.

     А вот две фаланги среднего пальца были отмечены.

     — Вальнут. Я сдал общий экзамен. Как все. А вот трикветр. Закончил университет. Такое уж не каждому, знаешь ли, дано.

     — Уж не каждому, да, — продолжала соглашаться Тульпа.

     На первой, основной фаланге безымянного пальца были выведены три одинаковых колечка.

     — Видишь? — Нинсон поочерёдно потыкал в каждое. — Это я был помолвлен, потом женат, потом разведён. А вот вторая пока чистенькая. Ещё раз женюсь попозже. Кому-то повезёт.

     — Ага, знатно подфартит, — скептически согласилась Тульпа.

     Ингвар показал мизинец.

     — А сюда я ещё что-нибудь набью. Не знаю пока, что именно. Наверное, милосердное всевидящее око Ишты, Десятой Лоа.

     — Ну да, ну да. И скажи, что ты выбрал его не потому, что оно похоже на инь.

     Знаки на мизинце каждый выбирал сам. Поэтому у Нинсона там пока было пусто. Он полагал, что когда-нибудь поставит туда недостающий символ. Глиф, что запечатает оргоновую пустоту. Ту, что всегда ощущалась неизбывной печалью.

     От которой особенно тоскливо было осенью. Которая отравляла раннюю весну и так терпко чувствовалась летними вечерами. От которой, как говорят, могла излечить настоящая любовь, или настоящее призвание, или что угодно, главное — настоящее, корневое.

     Но настоящего не было. Не было даже знака.

     Лонека казалась чем-то настоящим…

     Ингвар усмехнулся. Надо же. Уже и не вспомнить толком те ощущения. Лишь какие-то эпизоды. Фрагменты мозаики, стёклышки витража. Как стаскивал с неё жреческое лиловое платье.

     Как хохотали. Как по красной от закатного солнца коже струилось красное вино, как они залили всё что можно в его тесной комнатке. И не единожды. И не только вином.

     Как хохотали. Как он усадил её голой задницей на какие-то жертвенные подношения. Как они опрокинули десяток кубков, которые ещё долго грохотали по каменному полу.

     Как хохотали. Какой поднялся грохот. Как они потом отмывали храм. Как дико, неистово хохотали и любили друг друга.

     Ещё чреда интересных увлечений. Красивых лиц. Обложек книг, которым Великан запускал пальцы между страниц, слюнявил уголки, листал, листал, перелистывал.

     Но ничего, что хотелось бы навсегда сохранить в коже и Мактубе.

     Ингвар надеялся, что ещё поставит в ряд инсигний какой-то свой глиф, символ целостности. Символ того, что будет по-настоящему созвучно оргоновой мелодии его танджонов.

     Нинсон в задумчивости тёр ладонь, счищая кровь и грязь.

     Пока под стёртым слоем не обнаружился знак.

     — Что это?

     — Глиф, — спокойно сказала Тульпа.

     На мизинец можно было поставить любой символ, в том числе и такой, который вовсе не использовался на Лалангамене. Определённая философия была и в том, чтобы ничего не наносить на мизинец. Кто-то считал это принятием — готовностью к любым поворотам, свободой манёвра для духа и сознания. А кто-то просто пережитком детства, неспособностью определиться, неготовностью взять судьбу в собственные руки.

     И Нинсон как раз был из тех, кто к тридцати с лишним годам так и не знал ещё, кем хочет стать, когда вырастет. Мизинец его оставался чист. Кожа ждала. Странный значок. Похожий одновременно и на «Т», и на «Ь».

     — Его не было.

     — А теперь есть. Видел такой знак прежде?

     — Нет. Наверное, нет. Может быть, в книге… или в храме Инка…

     Храмы Инка, любителя и собирателя знаков, пестрели всевозможными значками, покрытые сверху донизу резьбой пиктограмм и символов.

     Тульпа сказала:

     — По виду инсигния довольно старая. Не такая старая, как остальные, но, во всяком случае, несколько месяцев ей уже определённо есть. Может быть, и несколько лет.

     Женщина потерла ладонь Великана, счищая грязь с остальных инсигний, оттирая засохшую кровь, обнажая ссадины. Она делала это сильными движениями, без нежности и без жалости, с профессиональной аккуратностью, как делают массаж любви жрицы Ишты.

     — Инсигнии, — сказала Тульпа. — Ну и что?

     — А то, что ведь ясно, что я — это я. Моя прошлая жизнь не придумана. Откуда взялся этот глиф, я понятия не имею. Но остальные-то отметки мои. О жене, об учёбе. Я это не придумал. Это всё было!

     — Просто маскировка. Выпачканные пальцы. Подумаешь, п-ф-ф. Да ты себе целое тело сумел раздобыть. И теперь думаешь впечатлить меня поддельными татуировками?

     Мысль о подделке инсигний была такой кощунственной, что даже Нинсон, в бытность дельцом часто нарушавший законы, не сразу переварил её.

     — Но книги лиц священны. Их же не подделать.

     — С уровнем влияния великого колдуна, каким ты был в то время, ты мог хоть мемуары написать в книгу лиц. Тем более, если твоя булла только там. Если бы ты был дворянином, то пришлось бы лезть в бархатную книгу. Это уже сложнее. Разные ведомства. Если бы ты был ещё и колдун, то понадобилось бы лезть в книгу теней. А с тобой, простолюдином без герба и без колдовских способностей, всего-то делов.

     — А сигнум?

     — А что сигнум?

     — У меня был сигнум? Я был сигнифером?

     — Ты был легендарным колдуном. У тебя было всё, что нужно. Всё. И книга, и посох, и фамильяр, и скакун. Я не могу рассказать подробности обо всём этом. Сама знаю немного. А тебе и вовсе не надо, а то сболтнёшь лишнего, когда пятки прижгут.

     Ингвар молча кивнул.

     — Ты был сигнифером. Когда мы с тобой виделись, у тебя было несколько сигнумов. Что само по себе делало тебя легендой. Но это в другом теле, я же говорю. Про те сигнумы я ничего не скажу. А у этого тела нет никаких сигнумов. И не может быть. Это же тело сказочника. Откуда бы у тебя взялся сигнум? Как бы ты его получил?

     — Я… не знаю... На всякий случай спросил… — смутился Ингвар.

     — Ты выиграл в лотерею Кинка на играх? Один из дюжины ежегодных счастливчиков? Или выиграл аукцион Доли? Или ты принадлежишь к одной из богатейших семей этого мира? Или стал лучшим автором года? Чтобы стать лучшим автором, надо хотя бы одну книжку написать сначала, Ингвар. Так откуда у тебя может быть сигнум?

     У него была книжка. Но он не стал говорить об этом Тульпе.

     Или не было?

     Получается, он только придумал, что у него была книжка?

     Или, точнее, ему это внушил его… прародитель?

     Кем ему приходится тот легендарный колдун?

     Кем он приходится сам себе?

     — Когда мы с тобой общались последний раз, ты ещё не знал точно, под какой личиной будет удобнее скрываться. Сигнум выдал бы тебя любому видящему. А так атраментовый рисунок не помешал бы, конечно. И заживало бы всё как на собаке, и оргон бы резвее тёк...

     — Ты можешь рассказать мне про оргон? Почему его мало?

     — Это хороший вопрос, честное слово. Но он немного не по адресу. Надо спросить тебя. Почему ты смог так мало накопить? Из тех причин, которые я могу навскидку назвать. Семь личных гигеров, как ты их называл. Ты гордый, лживый, сластолюбивый, похотливый, жирный, завистливый, клятский лентяй. Можешь быть каким угодно легендарным, каким угодно смелым, каким угодно талантливым колдуном.

     Ничего нового Ингвар Нинсон про себя не услышал.

     — Но ничто из этих твоих достоинств не даёт оргона, понимаешь? Нужно было вовремя ложиться спать, меньше тискать девок, хоть раз выдержать до конца положенный пост. Хоть раз, Ингвар!

     — Сластолюбивый и похотливый — это не про одно и то же?

     — Если стоит хорошо и часто, то, может, и про одно и то же. А если речь про обжиралово по ночам — то разные вещи.

     — Понятно, — сник Ингвар.

     Нинсон знал Сейд. Что такое оргон, знал отлично.

     Знал, что колдуны им колдуют. Знал, что так не говорят.

     Как и про писателя не скажут, что он пишет вдохновением.

     Знал, что эту энергию можно набрать, если вести правильный образ жизни. Быть дисциплинированным и регулярными практиками возгонять оргон.

     Не только колдуны обладают оргоном.

     Оптимисты даже делают из этого вывод, что, значит, все люди чуточку колдуны. Но это не так.

     Граница между колдунами и пустышками чёткая. Именно оттого, что нельзя научиться быть колдуном или перестать быть колдуном.

     Впрочем, так Ингвар считал ранее. Учитывая, что он прямо сейчас учится быть колдуном, знания о мире придётся пересмотреть. Но если опираться на общие представления, дело обстояло именно так.

     Художник может мазюкать что угодно и на чём угодно. Некоторые умудряются продавать вкривь и вкось нарисованные каракули за баснословные деньги. Когда мазюкала становится художником? Когда его признали другие художники? Когда полотна стали продаваться? Когда они нравятся хотя бы одному человеку на свете?

     Грань можно провести там, где можно увидеть, потрогать, услышать результат. О качестве результата можно не говорить. О способах определения этого качества — тоже. Важно наличие результата. Существование в мире. Запись в Мактуб.

     Так одна точка — может быть картиной, а стало быть, её автор — художником.

     Извлеченная нота — может быть мелодией, а стало быть, её автор — музыкантом.

     Самый посредственный текст — книгой, а стало быть, его автор — писателем.

     С колдовством так не получится.

     Колдун — тот, кто может нагреть кружку воды в руке. Отгадать загаданное число. Взглядом подвинуть лучину.

     Те, кто смогут — обладают зерном колдовства.

     Они могут с возрастом и тренировками стать могущественнее, а могут никогда не продвинуться в колдовском ремесле. Но они колдуны и колдуньи.

     Те, кто не могут — пустышки. Навсегда.

     Поэтому грань между неграмотным и писателем, нищим и богачом, преступником и героем — всегда тоньше, чем между колдуном и пустышкой.

     Любой неграмотный может выучиться писать.

     Мал шанс на то, что он потом станет писателем. Но он есть.

     Нищий может стать богачом. Что случается редко.

     А вот любой богач имеет реальный шанс стать нищим.

     Любой герой может стать преступником.

     А любой преступник — хоть и сложнее подобрать для этого необходимые обстоятельства — может стать героем.

     Один на сто, один на тысячу, один на десять тысяч или на сто тысяч. Найдутся примеры перехода из одной категории в другую. Дело лишь в частоте этих примеров, в знаменателе.

     Пустышка же никогда не сможет стать колдуном.

     Ни любовь самого благородного принца, ни поцелуй лягушки, ни укус паука, ни находка заколдованного зелёного перстня, ни что-либо иное не сможет наполнить танджоны пустышки нужным количеством оргона. Потому и пустышка.

     Однако оргон — это энергия жизни.

     Не какая-то особенная, присущая только колдунам. Уместнее сказать, что колдуны расходуют и на жизнь, и на колдовство то, что пустышки используют лишь на жизнь и малое колдовство — творчество.

     — Хотя какая эта жизнь, без колдовства, — произнесла Тульпа эхом его мыслей. — Каждый человек с рождения обладает каким-то количеством оргона. Если он потеряет весь, то жизнь уйдёт. Каждый человек — это в каком-то смысле ёмкость для оргона.

     — Танджон?

     — Именно. Их три. И каждый…

     — Уж про танджоны-то я знаю, не надо мне рассказывать…

     — Знаешь? А не завалить ли тебе пахтало? Не послушать ли ещё разок, чтоб понять, как этими знаниями пользоваться?! — Тульпу всерьёз раздражало, когда Нинсон перебивал. — Нижний танджон расположен в животе, за пупком, в районе матки. Там физическая мощь. Сила. У женщин там особый запас. Из него-то и лепится ребёнок. Говорят, потому среди мужчин так мало колдунов. Средний в груди, на уровне сердца. Это принятие решений. Воля. А верхний там, где у Ишты рисуют третий глаз, посередине лба. Там восприятие: мысли, зрение, слух.

     «Ясно, конечно», — подумал Ингвар.

     — Пустышка смотрит на предмет. Верхний танджон вспух от оргона. Пошла работа мысли. Пустышка поняла: вещь! И тогда средний танджон подсветился. Сердечко решилось. Хочу это! Нижний танджон выплеснул оргон. Началось движение. Берём!

     «А когда люди стареют…» — вспомнил Нинсон продолжение этого урока.

     — А когда люди стареют, то оргоновый баланс нарушается. Верхний танджон видит предмет. Но долго не может уразуметь, что же видит. Средний всё никак не раздухарится. Наконец решается. Хочу! Но уже остыл нижний танджон. Нет сил, чтобы осуществить задуманное.

     Руки Тульпы ползали вверх-вниз по телу, наглядно объясняя Ингвару ток невидимой энергии.

     — Мы им дышим. Нужно больше оргона — дыши правильно! Когда нижний танджон наполнится, будут силы жить. Тогда оргон идёт выше. Как фонтан. Вверх, по спине, протекает в позвоночнике и растекается в груди. Появляются силы хотеть. Не впустую хотеть, а по-настоящему, с намерением. А потом, когда грудь заполнилась оргоном, когда есть силы не только делать, но и чувствовать, то оргон вскипает, подступает к горлу, и вот заполняет голову. Танджон полон — можно колдовать.

     — Тульпа, как увеличить танджон?

     — Увеличить хранилище оргона сложно. Запас оргона — это то, что определяет силу колдуна. Если бы все эти книжки «Как увеличить танджон за три недели» работали — то колдуны только этим увеличением с утра до вечера и занимались бы. Это как мудрость.

     — Мудрость?

     — Ну да. Вот как увеличить мудрость? Тут и книги, и общение, и путешествия, и… жизнь. Ты конкретно всю жизнь шёл ко дворцу мудрости дорогой крайностей. Вычурно оправдывал свои чудачества. Однако колдовал ты тоже лихо.

     — Нда. Вот и пришёл.

     Ингвар печальным взглядом обвёл темницу, шарик люмфайра, дымную трубку, большой дряблый живот, выпачканный кровью, вонючую попону на соломе. Потом выразительно посмотрел на Тульпу.

     Она продолжила:

     — Глубочайшая мудрость обречена казаться безумием всем, кто ею не обладает. Конкретного пути тут нет. Множество яйцеголовых сидит в своих башнях из слоновой кости и пытается выскрести мудрость из-под обложек. Множество отринутых жизнью скитальцев ищет себя по дорогам Лалангамены. Множество страшащихся одиночества колдуний прибилось к шумным компаниям. Или собрали вокруг себя собственные.

     — Следовало ожидать…

     — А вот увеличить приток оргона несложно. Есть упражнения.

     — Так их потом ещё нужно делать, — усмехнулся Ингвар.

     — Да, обычно срезаются как раз на этом этапе. Но ещё важно сократить отток. Это как дырявое ведро. Ты можешь выливать туда всё больше и больше воды, а оно всё равно будет пустым, если ты сначала не залатаешь прорехи.

     — Что ещё за прорехи?

     — У кого как. Есть люди, которые отъедают энергию. Незаконченные дела. Невыполненные обещания. Обиды — это прямо здоровенные пробоины. Болезни — тоже. Может утечь сколько угодно оргона. Да мало ли можно в себе дырок понаделать.

     — А мне как быть?

     — Практики практиковать, а не просто знать о них. Вспоминать Сейд. Учиться пользоваться каждой руной. Стараться всё меньше энергии тратить на каждое применение. Так, чтобы каждый бросок был лёгким, естественным. И результат возвращал часть оргона.

     — А в Убежище можно будет накопить оргон?

     — Хороший вопрос. Да. Можно. Там не будет ванны с оргоном или чего-то такого. Так же придётся делать те же упражнения. Совершать те же практики.

     — А какие конкретно, ты можешь сказать? Научить?

     — Могу. Хотя лучше тебя этому обучат Лоа.

     — Лоа? Настоящие?

     — Нет, не настоящие, а те, которых ты себе вместо них представляешь. Ты с ними сможешь встретиться в Убежище.

     — То есть у меня в Убежище есть свои Лоа, что ли?

     — Типа того.

     — Может, сходим к ним?

     — Хорошо. Но не в первый день. Думаю, все двери будут закрыты. А ещё придётся отыскать ключи. Нам бы для начала в само Убежище попасть. Уже хорошо.

     — А зачем нам туда, если там пусто?

     — Убежище даёт тебе три важные вещи. Возможность отдохнуть. Возможность вспомнить. Возможность посоветоваться. Сегодня будет первый урок. Пока просто посмотрим, что внутри. И дадим тебе поспать.

     — Как поспать?

     — Как поспать? — повысила голос Тульпа. — Ты что, совсем дебил? Совсем своей башкой думать разучился? Ляжешь, глазки закроешь и поспишь. Мы попадём в комнату. Там лежанка. Как это будет выглядеть, я догадываюсь, но точно не знаю. Твой разум что-то нам сотворит. В следующие разы, если выберешься из подземелья, будешь всё делать по-своему. Пока ничего менять не надо. Пользуйся тем, что уже нарисовано.

     — Нарисовано?

     — Да. Ну думай же: Мактуб — книга. Оргон — чернила. Намерения — идеи. Мысли и поступки — слова. Ты ещё не уловил всю эту общую канву навязчивых литературных аллегорий?

     — А-а-а... Тут прямо как иллюстрация. В книжке. Нарисовано. Да, теперь понял.

     Тульпа хлопнула в ладоши, и яркая улыбка озарила её лицо и мир Великана.

     — Готов к путешествию?

     Тульпа снова набила трубку и передала её Ингвару. Сама она села напротив, оказавшись между нарисованной дверью и колдуном.

     — Да. Вот так. Так и смотри. Стремись ко мне, колдун. В меня. Через меня. Хватит ёрничать. Это заклинание. Там текст такой.

     — Ладно.

     — И дыши, как я показываю. Я буду дышать с тобой, только без трубки.

     Затяжки следовали одна за другой, пятисекундным каскадом. Чтобы он не сбивался с ритма, Тульпе приходилось ассистировать. Она считала вместе с ним, громко, вслух, вытягивая пальцы из сжатого кулачка.

     Нужно было сделать долгий вдох, оставить дым в лёгких, потом плавно выдыхать, потом вовсе не дышать. Каждое действие по пять секунд. Затем перерыв для пяти глубоких вдохов без дыма. И снова цикл пятисекундного дыхания. Нинсон довольно быстро утратил способность считать, а затем и способность цепляться мыслью за какой-то предмет или понятие.

     Он кашлял, курил, давился, снова курил, а мысли его бегали вокруг. Робкие и любопытные лисята.

     Уголёк тоже превратился в лисицу, чёрно-бурую, с подпалинами. Принюхивался к подолу Тульпы, ходил кругами, щурил янтарные глаза, скрёбся в дверь в стене.

     Внимание Великана распадалось, расслаивалось, суетилось, как выбежавшая на лёд лиса, которая не может совладать с оскальзывающимися лапками.

     Ещё секунда — и он оказался на заснеженном островке, а с большого берега к нему бежала улыбающаяся лиса и что-то пыталась сказать. Но она так смеялась, что не могла произнести ни слова.

     За лисой гнался на коньках бородач грозного вида. Он мчался быстрее, чем пробиралась к Ингвару оскальзывающаяся на каждом шагу лиса.

     А вдалеке, за человеком, маячил огромный трёхголовый пёс. Ингвар чутьём спящего знал: мускулистый бородач уверен, что преследуют его.

     Бородач был собран и спокоен, воинственно поблёскивал железной бородой. Лиса была в панике от того, что чудовище гналось за ней, девять хвостов трепетали. Ингвар с полной достоверностью знал, что монстр охотится за ним. Для того у пса и было три головы — чтобы страха хватило на каждого.

     — Да. Вот так. Так ты и смотри. Стремись ко мне, колдун. В меня. Через меня. Стремись ко мне, колдун. В меня. Через меня. Стремись ко мне, колдун. В меня. Через меня. В меня. Через меня. В меня. Через меня. В меня. Через меня. Через меня. В меня. Через меня. Через меня. Через меня.

     Глава 17 Лалангамена — Неограниченные Возможности

     Ингвару наконец-то дали поесть.

     Третьего дня на лагерь наткнулся медведь. И по весеннему голоду не убежал, а задрал встреченного воина. Но и сам далеко не ушёл. Жуки Рутерсварда нагнали по кровавым следам. Останки наёмника вынесли в лес, выдав Хорну, сообща решив, что смерть в бою один на один с медведем — это хорошая смерть.

     Большую часть зверя Жуки употребили в жареном виде, ещё до прибытия Ингвара. Но лучшие куски оставили своему господину Таро Тайрэну.

     Мякоть медвежьего окорока разделили по слоям на крупные куски и положили в маринад с чесноком. Там выдерживали в течение всех этих дней. Затем бросили в котелок нашинкованную морковь, репку и сельдерей. Из мясных костей сварили бульон и щедро плеснули туда того же маринада, в котором выдерживалось мясо. Залили медвежатину и всю ночь тушили в горшке, прикопанном в угли. Готовое мясо нарезали ломтями и обжарили на сковороде с медвежьим жиром и солёной капустой.

     Запивать мясо приходилось водой. На выбор был ещё болотный морс Эшера или дрянное пиво, только крепостью отличающееся от водянистого шлорга.

     — Эшер, за палаткой несколько возков с вещами. Всё моё?

     — Нет, одна повозка моя, одна наёмников. Остальные — ваши.

     — Мне показалось или я где-то видел амфоры и кувшины?

     — Всё верно. Вы торговали всяким разным. В том числе и благовониями, и маслами, и винами. Сейчас, я полагаю, всё это уже испортилось, за столько-то лет.

     — А чего ж ты тогда это всё в лес притащил?

     — Согласно нашим бессрочным договорённостям, милорд. Но прошу вас прислушаться ко мне. Я не советую употреблять спиртное. Это серьёзно осложняет работу с оргоном, сушит танджоны. Настоятельно не советую! В запасах наёмников есть «Пьяный мельник». Будете?

     — Нет, старина. Спасибо за заботу. Но «Пьяного мельника» оставь пьяным мельникам. Лучше вода.

     — Соглашусь. Я ещё раз скажу, что очень не рекомендую вам употреблять спиртное. Это не полезно ни для ума, ни для духа, ни для тела. Разрешите, я заварю вам травяного чаю?

     — Чай — тоже дело. Только ты можешь сыпануть туда побольше листьев. В несколько раз больше, чем обычно. Буквально. А то ты завариваешь какую-то водичку.

     — Милорд, я… — Видно было, что сенешаль смущён. — Я постараюсь учитывать ваши новые… вкусовые пристрастия… и, извините, пропорции… Господин Таро Тайрэн был не таким крупным человеком и, к тому же, весьма умеренным. Умеренность помогала ему накапливать оргон. А самодисциплина…

     — Только большую чашку. А знаешь, лучше сразу две. А то эти твои маленькие колбочки... Даже вкус не успеваю почувствовать.

     — Для тонко чувствующего человека тот отвар, который вы назвали водичкой, весьма богат вкусовыми оттенками и…

     — И мёда туда жахни побольше. Мёд для меня всегда был лакомством. Не из дешёвых, ты понимаешь? Надо пользоваться, раз его у нас завались. Прямо мёда туда от души плюхни.

     Эшер сдержанно кивнул, вспоминая, что действительно, перед тем как выдвигаться на стоянку, приобрёл бочонок мёда в аптечный сундучок.

     — Я должен предупредить, что вкусовой букет сбора…

     — О. И мяты. У повара спроси. Должно ж у него быть хоть что-то, кроме чеснока, в качестве приправ, как думаешь? Не найдёшь, так ветку кинь еловую. Для отдушки.

     — Я так понимаю, вам больше нравится красный чай?

     Эшер, различавший на вкус пятьдесят сортов чая, с ужасом слушал эти указания. Он представил, как в крутую заварку «жахнет» мёда, «плюхнет» мяты, «накидает» хвойных иголок для «отдушки».

     — Красный, это который чёрный, или который совсем красный, типа каркаде?

     Эшер остался невозмутимым, хотя уже были заметны признаки внутренних усилий, которыми давалась эта невозмутимость.

     — Который чёрный, милорд. Розеллы Сабддарифской в наших запасах, к сожалению, нет.

     — Ну, тогда да, пусть этот будет красный. Вообще, запомни. Чай должен быть как поцелуй — крепким, горячим и сладким.

     — Как поцелуй. Будет исполнено. По крайней мере я вижу, что к вам возвращается бодрость духа. Что ж, я рад, что вы пришли в себя. И что вы мужественно выдержали первую часть испытаний.

     — Только первую часть? — охнул Ингвар.

     — Да, два дня назад вы пришли в лагерь в плохом состоянии.

     — Два дня?

     Эшер сухо прокашлялся:

     — Кхм. Будет проще, если вы дадите мне договорить, милорд.

     Нинсон примирительно поднял руки. Молчу, молчу.

     — Нужно будет познакомиться с вашим отрядом. Это дорогие наёмники, которых называют Жуки. Их командир Рутерсвард. Он отличный боец и стратег. С ним вы будете в полной безопасности. И также у меня для вас письмо. Но со строгой инструкцией выдать его после того, как вы придёте в себя. Остались ли у вас вопросы?

     — Тысяча, примерно.

     — Я так и думал. Поэтому сначала выпейте вот эту штучку, пожалуйста.

     Ингвар послушно взял знакомую ему по подземелью колбу и, не задумываясь, опрокинул в себя, уже не различая ни вкуса, ни цвета снадобий, которыми его пичкали. Эшер заметил эту перемену.

     — Хорошо, да? Тогда ещё вот эту.

     Новая колба оказалась в три раза толще и походила на дорогой стеклянный стакан.

     — Это довольно крепкая штука, не слабее муншайна, так что можно потихо… а, уже управились, милорд. Что ж. Рад, что аппетит возвращается к вам.

     — И чем трезвее я соображаю, тем больше не понимаю, почему не слышал легенд о таком легендарном колдуне по имени Таро Тайрэн.

     — Переодевание всегда было вашей страстью. И вся нынешняя ситуация с Великаном, с искорёженным плечом, с подложной памятью — что это, как не ещё одно наглядное подтверждение неуёмности этой страсти. Я полагаю, что Таро Тайрэн, переодеваясь в Ингвара Нинсона, сознательно не брал с собой в это, с позволения сказать, экзотическое путешествие, никакого обременительного багажа в виде легенд о себе самом.

     — Но я не чувствую себя колдуном, ты понимаешь?

     — Вы, как и подобает великому мыслителю, сомневаетесь в реальности происходящего. Во мне. В себе самом. И никакими когитами да эргосумами вас не проведёшь. — Эшер отмёл возможные возражения решительным взмахом. — Милорд, вы смогли хитрейшим образом избегнуть преследователей и сохранить ценнейшие секреты. Изрядная часть навыков при этом пострадала. Также вы лишились сигнумов. То, что вы перестали быть сигнифером, особенно прискорбно. Но посмотрите, сколь многое удалось сохранить. — Эшер обвёл руками это многое. — Вы выжили в подземельях, о которых нет даже страшных сказок. О них никто не знает. А это самое лучшее доказательство того, что оттуда никто не выходил. Такие подземелья куда страшнее тех, что овеяны мрачными легендами. Так как мрачные легенды появились потому, что кто-то всё же выбрался. Вы не просто сумели выжить. Вы сумели покинуть их.

     Эшер выжидательно посмотрел на Нинсона. Великан кивнул, признавая собственные заслуги.

     — Вы смогли общаться с Тульпой. Это значит, какая-то часть сознания верит, милорд. Вы смогли использовать гримуар. Вспомните. Иначе бы меня здесь не было. Я просто не знал бы, где вас встречать.

     Эшер говорил чистую правду. Каждый ребёнок знал, что ксон для пустышек, а гримуар для полнокровных.

     Ингвар расслышал мурлыканье Уголька в образе кота, устроившегося где-то рядом. Вот он, старый друг, призрак фамильяра — лучшее доказательство того, как сложно ему, Нинсону, отличать выдуманное от реального.

     — Вы смогли подобрать момент появления, чтобы потерять телохранителя, а не жизнь. Вы опознали нужную из двенадцати дорог. Вы выдержали непростое лечение. Какие ещё вам нужны доказательства?

     — Да… По поводу доказательств. У меня была пирамидка.

     — Какая пирамидка? Откуда?

     — С вершины горы. Камешек. Она светилась, когда я использовал Сейд. Я хотел её исследовать. Но потерял. Там, где встретился с Кином. Он найдёт. Надо его отправить.

     — Хм… Я решу этот вопрос, и мы найдём пирамидку.

     Растерянность Эшера не ускользнула от внимания Ингвара.

     — Где Кин?

     — Хм… Давайте по порядку. Пирамидку мы найдём. И исследуйте её сколько хотите. Вы убедитесь в том, что это совершенно обычный камень. Светился не он. Светилось ваше восприятие мира. Это как если бы смотреть на этот камешек сквозь цветную стекляшку. Он был бы цветным. Но не потому, что поменял цвет. Дело в вашем восприятии, когда вы пользуетесь Сейдом. Можно использовать руны на себя или бросать их куда-то. Райд, которую вы использовали, могла спровоцировать и какое-то внешнее явление. Ну, например, со стороны нужной дороги мог бы появиться орёл. Или облако необычной формы. Или это было бы облако обычной формы. Но в момент использования руны оно показалось бы вам чем-то примечательным. Или там вообще не было бы никакого облака. Понимаете?

     Ингвар понимал.

     — Милорд, тут уже тонкая грань, где влияние Сейда на мир, где влияние мира на вас, где влияние человека с Сейдом на мир. Этот бешеный треугольник и есть колдовство, в конечном счете.

     — Бешеный треугольник, — пробормотал Нинсон.

     Он посмотрел на свой мизинец. Сначала на непонятный глиф, открытый вместе с Тульпой. Потом на вторую фалангу, на то место, куда можно было ещё поставить инсигнию. А не сделать ли своим глифом треугольник? Три саламандры не случайно появились на гербе.

     — Всё в порядке, милорд?

     — А где человек, что встретил меня по дороге к лагерю? Где шкура Бьярхендила?

     — Бьярнхедин. Не Бьярхендил, а Бьярнхедин. Позволю себе заметить, что вы опять неправильно произносите его имя. Их надо уважать. Имена пишут на обложке Мактуба. Этот человек умер за вас. Извольте отзываться о нём уважительно. Бьярн-хед-ин. А не Бьяр-хенд-ил. Мы забрали его с горы и погребли так, как он того желал.

     Потом добавил, уже гораздо спокойнее:

     — Шкура и остальные его вещи в повозке. Кин на разведке.

     — Так какой сейчас день, Эшер?

     — Сейчас ночь, милорд.

     — Что ты несёшь? Я всё вижу прекрасно. Сейчас же светло.

     — Да? — с подначкой спросил Эшер. — А где, в таком случае, солнце?

     Ингвар посмотрел на небо. Действительно, несмотря на то, что света казалось предостаточно, источника у него не было. Ни солнца, ни луны, ни звёзд. Одно большое серое небо в лёгких разводах расплывшейся акварели облаков.

     — Эшер! Солнца нет!

     — Да, вы пока не владеете оргоном и без толку тратите его на что ни попадя. Ну и зелья имеют некоторые специфические эффекты, иногда. Позволяют видеть в глубочайшей тьме, и всё в таком духе...

     — Тогда ещё вопрос. Посмотри-ка на мой затылок.

     Ингвар кое-как сел, убрал длинные и всё ещё жирные на ощупь волосы с затылка. Другой рукой провёл по шее, там, где давно, чуть ли ещё не в начале обучения с Тульпой, нащупал несколько громадных волдырей.

     Сперва он подумал, что это шрамы. Узловатые уплотнения были похожи на застарелые рубцы. Но это какой же удар топором надо было получить по шее, чтобы остались такие шрамы.

     И как можно было этого не запомнить?

     И сколько бы времени такая рана заживала?

     Потом предположил, что это просто чирьи, которыми немудрено было обзавестись, поселившись в пыточных застенках. Каждую ночь он мог принимать придуманный душ в Убежище. Влажные фантазии, как называл это сам Ингвар. Но всё же реальную часть жизни он жил в грязи и поту. Выдерживал чудовищные пытки и долгие допросы.

     Тело стало белым, синяки расплывались легко и надолго, кожа покрывалась скверным маслянистым потом, лицо опухло, глаза слезились густым сливовым клеем. Словом, узник был похож на узника. Под действием Сейда раны заживали быстро, а с этими волдырями на затылке ничего не происходило. Ингвар несколько раз просил Тульпу посмотреть, что там. Но, кроме издёвок, так ничего и не добился.

     — Видишь эти кругляши? Что это?

     Эшер ответил сразу:

     — Это не шрамы. Но это и не фурункулы. Так что никаких мер предпринимать не надо. Они не должны болеть.

     Он аккуратно надавил на уплотнение.

     — Ведь не болят? Это просто образования. Может быть, сами пройдут. Может быть, никогда не пройдут. Вам нужно начать правильно питаться, милорд. Вы простите меня, но ваши размеры говорят сами за себя. А это вы ещё похудели в плену.

     — Я сам разберусь! Что с этими штуками? Их можно удалить?

     — Можно, милорд. Я бы, однако, не рекомендовал. Уверен, что любой лекарь подтвердит мои слова. Удаление оставит болезненные следы, которые будут долго заживать. И на которые нельзя наложить повязки. Это же затылок. С другой стороны горло. Его толком не забинтуешь. А практической пользы никакой не будет. Вероятно, рядом будут появляться новые. Если вы не нормализуете питание.

     — Я тебя услышал. Прекрати мне говорить, чтобы я меньше жрал. Это уже невежливо, в конце концов! Захочу и похудею. В любой момент. В любой. Понял?

     — Да, милорд. Понял.

     — Так. Теперь эти штуки. Что если я захочу их убрать? Операция сложная?

     — Не очень. Самым сложным будет уговорить вас выбрить часть волос на затылке.

     — Состричь волосы? Мне? Свободному человеку? Практикующему колдуну? Волос короткий — значит ум короткий! Не слыхал?!

     — Слыхал. Но это просто дурацкая поговорка пустышек. На самом деле, некоторые колдуны стригутся и уверяют, что это никак не повлияло на их способности.

     — Чушь! Прекрати! Я тоже уверяю, что янем гвозди могу заколачивать. Уверяют они... Облысею — тоже буду уверять, что так нырять удобнее. А пока что никто не тронет моих волос. Понял?!

     — Понял, — привычно согласился Эшер.

     — А без этого можно?

     — Боюсь, нет, милорд. Под волосами рана будет потеть. И в любом случае, хоть это и простая операция сама по себе, она всё же на шее. Это не шутки. Мне нужно будет много света. Подобающие инструменты. Всё это простерилизовать. В лесу я не стану этого делать, как бы вам ни хотелось избавиться от этих жировиков. А вам будет нужен покой после операции. И довольно долго.

     — А в нашем замке можем сделать?

     — Хм… Каком замке?

     — Ну, каком-нибудь! Мы же не в лесу живём? Надеюсь. Потом, ты же вроде сказал, что ты сенешаль. Нельзя быть просто сенешалем. Можно быть сенешалем чего-то. Какого-то замка или поместья. Ты ж не сенешаль походного лагеря?

     — Нет, мы живём не в лесу. И из леса нам нужно убираться поскорее, кстати говоря. Но у нас нет как такового места, в которое можно уйти. Вам уже сто лет как не принадлежит никакое недвижимое имущество. У вас был довольно болезненный развод. Давно, ещё до моего рождения. Так что я только в общих чертах представляю себе картину.

     — А с кем развод?

     — С колдуньей. Это долгая история. Сейчас важнее, чтобы вы поняли, что нам некуда ехать. Вы не обзаводились каким-то крупным имуществом. Предпочитали золото и драгоценности, редкие вещи, колдовские штуковины. Даже торговали, заодно путешествуя. Или путешествовали, заодно торгуя.

     — Эшер. Вот я тебя спрашиваю — с кем развод? Ты мне отвечаешь: с колдуньей. Это нормальный ответ, как ты сам считаешь? Ясно, что не с кобылой и не с конюхом. Как её зовут? Или звали. Она жива? Сколько лет прошло? Что произошло? Я любил её?

     Эшер с трудом выговорил злым и напряжённым голосом:

     — Мой ответ таков, потому что вы — в бытность настоящим Таро Тайрэном, а не его увечными останками — строго-настрого запретили мне беседы на эту тему. Я поклялся в разговоре с вами избегать этой болезненной темы. В отличие от вас, я нисколько не сомневаюсь, что вы — это вы. Так что все клятвы, данные вам, я намерен сдержать.

     Сенешаль подумал ещё секунду и продолжил:

     — Я прекрасно вижу, что вы не уверены в том, что я вам рассказываю правду. Не думайте, что не вижу этого. Я не намерен вас ни в чём убеждать. Любыми доводами я сделаю только хуже. Любую оговорку вы истолкуете превратно. Как вам будет угодно. Можете не верить в то, что вы легендарный колдун. Можете даже не читать письмо, которое себе написали. Я хранил его много лет. Но можете не читать. Ваше право.

     — Эшер-Эшер, не кипятись, старый друг. Меня тоже можно понять. День — не день. Я — не я. Колдун — не колдун. Богач — без собственности. Легенда — но ни одной легенды я не припомню. Пытаюсь хоть за что-то зацепиться — и каждый раз какой-то запрет. Ну вот ты бы что делал? Жена — это хоть какая-то зацепка. Живое, как говорится, свидетельство.

     — Я бы что делал? Я бы прекратил обжираться! Я бы не пил спиртного! Я бы изучил свои собственные записи. Особенно, если бы имел их такое великое множество. Записывать и сочинять было вашей страстью.

     — Ещё одной страстью?

     — Да. Чего-чего, а страстей у вас было во множестве. Так что вы всё сможете выяснить, когда просмотрите бумаги. Меня, пожалуйста, не мучайте расспросами. Мне же запрещено говорить с вами на эту тему. И вообще упоминать эту инь.

     — Инь? Даже так?

     — Вы сами просили отзываться о ней в таком ключе.

     — Ладно, пусть инь. Бумаги о браке, о разводе, они у нас есть?

     — Да. Уверяю вас. У вас целый книжный шкаф записей. Где-то там можно будет отыскать. Просто не самое разумное делать это в лесу.

     — Из леса надо уходить. Не спорю. Вот и стал расспрашивать про резиденцию. Оказалось, что у нас нет резиденции. Но у нас полно золота, так, что ли?

     — Да, милорд. Вы разменяли много золота в своё время, для того чтобы можно было содержать челядь в ваше отсутствие.

     — У меня и челядь есть?

     — А как же! Была. Отсутствие ваше несколько затянулось. Но вы были щедры с пенсиями. Ваша челядь умерла, в основном, от старости. Кроме нас с Рутерсвардом. Мы всё ещё живы благодаря сигнумам. Да, самым настоящим сигнумам, полученным в своё время при вашем содействии. Так-то его получить невозможно, коли ты не могучий колдун или именитый учёный. И вот благодаря вам мы живы и полны сил. И готовы вам служить. Отработать сигнум невозможно. Так что мы будем служить вам до конца, до смерти.

     — А сколько у нас золота? Примерно.

     — Примерно сколько угодно, милорд. Золотых талантов? Сундук! Серебряных марок? Сундук! Медных унций и железных лепт тоже в избытке. Но…

     — Я почему-то был уверен, что будет «но»...

     — Но основные ценности не в монетах. У вас есть одна уникальная вещица. Рубиновый Шип. Я завтра вам всё покажу. Нужно будет подумать, где его можно обменять на деньги. Что вам необходимо? Замок? Корабль?

     — Мне необходимо поесть. Медвежатина ещё осталась? Мы угостили людей? А то у них с собой только солонина, как я понял.

     — Да, они всего медведя уже обглодали. За людей не волнуйтесь.

     — А что насчет штанов? Как я буду с охраной знакомиться? Я бы увереннее себя чувствовал в одежде.

     — Завтра, милорд. Сегодня надо вас почистить.

     — Завтра — лишь ещё одно имя для «никогда», — прочувствовано сказал Ингвар, принимая трубку.

     — Глупости какие. Завтра — это просто завтра. Просто чуть позже, чем сегодня. Завтра придадим вам подобающий вид.

     Глава 18 Убежище — Ловец Снов

     Ингвар зажмурился от хлынувшего света. Белого и яркого.

     — Глаза! Закрой глаза! Дай руку!

     Великана штормило. Сквозь веки пекло белым пламенем. Нинсон держался за мокрую ладонь женщины и не хотел её отпускать, куда бы они ни шли.

     — Открывай. Думаю, получилось.

     Ингвар открыл глаза. Света стало ещё меньше, чем в тускло освещённой темнице. Вместо люмфайра теперь была толстая жировая свеча в дешёвом оловянном подсвечнике. Тульпа улыбалась ему.

     Искренне. Как тогда казалось.

     — Постой пока. Я посмотрю, что ты тут наворотил. Мы как бы в твоей голове, в твоём сне, в твоём романе. Не знаю, какой из вариантов кажется более интересным или более достоверным.

     Говоря это, она обходила зал, плавным мановением пальцев зажигая свечи, которых здесь оказалось великое множество.

     — Обычно ты предпочитаешь дубовые брёвна. Твоё убежище обычно больше похоже на пристанище друида. Ну, с некоторыми оговорками. На пристанище очень любящего комфорт, очень избалованного и очень богатого друида.

     — Может, просто мудрого друида, — с улыбкой заметил Ингвар.

     Он осмотрелся. Это, скорее, был кусочек кабинета учёного, перенесённый в пещеру. Везде: и под ногами, и над головой — тот же чёрный влажный камень, в котором вырублена темница. Во главе угла огромный письменный стол с оплавленными башнями свечей. Шкаф — на половине полок книги, на половине безделицы. На стене большая пробковая доска с дюжиной пришпиленных листков.

     — Видимо, эту пару недель проведём в такой обстановке, — сказала Тульпа.

     Нинсон хорошо соображал. Чётко всё видел. Но совершенно утратил способность изъясняться из-за этого дурацкого дыма. Поэтому молча ходил за Тульпой.

     — Главное ты не забыл! — Тульпа указала на три двери, выкрашенные белой краской.

     Двери... Нинсон резко обернулся. За спиной не было никакого прохода. Только тяжёлая ткань занавеса. Вся эта стена выглядела, как...

     — Полог? Как мы сюда попали? Мы оттуда пришли?

     — Стой! Не ходи туда. Это пелена. Грань реальности нельзя вообразить адекватно. Нужен символ. Театральная кулиса. Зелёная дверь. Портал города. Подойдёт даже шкаф. Женщины предпочитают зеркала.

     Ингвар отвернулся от пелены и пошёл к центру мира, к большому захламлённому письменному столу. Но Тульпа остановила его и подвела к большому ловцу снов — алтарю Пятого Лоа.

     Все ловцы снов были разными.

     Но делались по одной схеме: сердце, малый круг, большой круг, инерфы. Сердцем служил важнейший личный амулет, помещённый в центре.

     Вокруг строился малый круг. В нити малого круга вплеталось от одной до двенадцати бусин. Определяя, какому Лоа посвящался алтарь. Количество бусин во внешнем круге указывало на возраст того, для кого изготовлялся ловец, или на дату события.

     Памятные вещицы, штуки, о которых иначе и не сказать, назывались — инерф. Подвешивались они так же, как и перья. Снизу, на специальных шнурах. Благодаря прихотливым жизненным сюжетам, что угодно могло превратиться в инерф.

     Нож, спасший жизнь владельцу.

     Молочный зуб выросшего ребёнка.

     Лента из свадебного наряда бабушки.

     Обручальный венок ушедшего супруга.

     Ракушка с берега моря, где было так хорошо.

     Первый самостоятельно выкованный гвоздик.

     Бирка с ошейника недолго прожившего любимца.

     Неизменной популярностью пользовались монетки.

     Они были лёгкими, некоторые уже имели в середине дырочку.

     Да и у любого найдётся событие в жизни, которое можно обозначить монеткой.

     Ингвар подошёл к огромному чёрному ловцу снов. Прошёлся пальцами по основе большого круга, сплетенного из ветвей, перевитых пенькой. Потрогал каждую из тридцати трёх бусин. Тридцать три года.

     Потом провёл рукой по кольцу малого круга, из совсем тоненьких веточек. Бусин у этого круга было пять.

     Пять красных бусин, как пять повисших на нитях паутины капелек крови. Значит, алтарь посвящен Кинку, Пятому Лоа, покровителю безвольных пленников. Хотя, по традиции, его бусинам надлежало быть зелёными.

     В самом сердце алтаря был подвешен сломанный серебряный перстень в форме черепа ворона. Ещё один знак Кинка. Ещё одна отсылка к прошлому учителя и прошлому учителю. Ещё один абзац в Мактубе для него.

     Двенадцать вороных перьев.

     Огромных, чуть ли не по полметра.

     Набор смутно знакомых странных колец.

     Золотое колечко с сердечком — на мизинец.

     Серебряное витое кольцо — на безымянный палец.

     Стальное, прочное, с когтем отточенного резака — на средний.

     Костяной перстень с мутным лунным камнем — для указательного.

     Ингвар удивился:

     — Тут перья ворона и череп ворона. И сломанный перстень в сердце. То есть уже не перстень. Так, память о перстне. Перстень, который нельзя надеть на перст. Перст. Тень.

     Ингвар подумал о своём вымышленном питомце, об Угольке.

     И как заворожённый прошептал последние слова:

     — Перст. Тень.

     Тульпа видела, что ему тяжело. Взяла за руку. Стало легче.

     И даже логично, что пленный Лоа не получил ничего своего цвета. Здесь не было ни единой зелёной ниточки. Единственное, что выбивалось из чёрного поля — это пять бусин.

     — Почему они красные? Почему не зелёные?

     — Да янь его знает. Ты же это наворотил. Может, переоценил свои способности к созданию ловцов смерти?

     От этой странной оговорки Ингвара пробрала дрожь.

     Но Тульпа не заметила. И он ничего не сказал. Повёл Тульпу дальше. Выпускать вспотевшую женскую руку не хотелось.

     Двери ничем не отличались.

     Ингвар выбрал наугад. И усмехнулся.

     — Ты чего? — спросила Тульпа, невольно улыбаясь в ответ.

     — Я понял, какой могла бы быть моя эпитафия.

     — И?

     — «Здесь лежит Великан Ингвар Нинсон. Двери и книги он выбирал наугад».

     Глава 19 Лалангамена — Подобающий Вид

     Ингвар наконец-то прикрыл срам.

     Приличным людям следовало обезопасить от взглядов самое сакральное отверстие человеческого тела — пупок. Даже те, кто не носил штанов или юбок, придерживались этого правила. Так что минимумом ткани на теле становился пояс с узлом или ремень с пряжкой. В большинстве мест Лалангамены этого было достаточно.

     Самой обычной нижней одеждой оставалась туника или обмотанное вокруг бёдер парео. Всадникам любого пола было удобнее в штанах, что закрывают внутреннюю поверхность бёдер. Матросам с янь было удобнее скакать по вантам в коротких полотняных штанах, чтобы янь не колотились обо что ни попадя. Матросам с инь ничего не мешало прыгать по канатам и без штанов, а вот грудь они перевязывали тугим ремнём.

     Амы, ныряльщицы за жемчугом, голые большую часть жизни, всё равно носили верёвочные пояса, где крепились их плоские ломики для раковин и сумки, в которые они прятали то, что отобрали у океана.

     Городские озорницы вставляли в пупок брелок или монетку. Любой не специально предназначенный для того предмет был игрой. И с людьми, и с приличиями. Как бы указывал — я тут не на своём месте, меня тут и вовсе быть не должно.

     Даже бродячие артисты строго соблюдали это стародавнее правило, когда давали представление — показывали на сцене кино. Актёры наносили крем телесного цвета, прикрывая пупок. Чтобы имитировать полную наготу, ставили тёмную точку.

     Главные герои зачастую ходили с видной красной отметиной.

     Одарённые и талантливые были помечены жёлтой краской.

     Те, кто играл лесных фей или купцов, применяли зелёный.

     Морские жители и мудрецы использовали синий цвет.

     Колдуны — фиолетовый, чтобы показать, что сам центр жизни у колдуна иной, лучится оргоном.

     А обычным людям доставался простой чёрный.

     На детских кино использовались разноцветные пряжки.

     Танцовщицы закрывали пупок с помощью украшений. Формально прячущих срамное место, а на самом деле лишь притягивающих взгляд блеском побрякушки, вставленной в запретную дырочку.

     В присутственных местах одежда была обязательна для любого возраста и любого пола. Желающие эпатажа особы могли одеться, но заголить пупок. Обычно такими выходками грешила молодёжь, закрывавшая при этом лицо так, что оставались видны только глаза. Чтобы нельзя было опознать того, кто забавлялся с приличиями.

     Но существовали исключения. Те общины, чьим гейсом было какое-то условие в одежде. Оно могло касаться и украшений, и пупка, и чего угодно. Разнообразие гейсов не всегда поддавалось простому человеческому пониманию. Как и те помыслы, которые руководили Лоа при выдаче гейсов городам, сёлам, а иногда и конкретным людям.

     Ингвар чувствовал бы себя увереннее в привычной одежде. Технически он выбирал именно из привычной одежды. То есть из гардероба Таро Тайрэна. Но для Ингвара Нинсона эти вещи были слишком коротки и тесны.

     Великан мечтал о прочных сапогах. О толстенных кожаных штанах. О плотной рубашке с застёжками-брелоками. О тяжёлой кожаной куртке с карманами. В идеале — о моряцкой косухе, какие предпочитают те, кому выпала вахта на ветру. Словом, о дорожной одежде любящего верховую езду толстосума. Вот был бы идеальный образчик того, что Нинсон желал увидеть в платяном сундуке.

     Вместо сапог пришлось довольствоваться сандалиями. Парусиновыми штанами из красных и белых полос. Карминным табардом с вышитым золотом гербом: тремя ящерицами, плотно прижавшимися друг к другу головами в центре. Удалось найти только одну рубаху, в которую Ингвар влез. И то лишь когда Эшер разрезал её на спине. Благо под табардом не видно. Рукава пришлось распороть и закатать. Во всём лагере не было ни одного слуги, чтобы подогнать одежду по размеру.

     Кин. Проводник из местных. Он так и не вернулся из разведки.

     Жуки. Отряд Рутерсварда. Они воины, а не швеи.

     Эшер. Сенешаль и секретарь. Вот и всё.

     Могло показаться странным, что колдун, оргон которого чувствителен к металлу, имел целый ларец серебряных, золотых и рирдановых украшений. Но это вполне укладывалось в тот образ Таро Тайрэна, который нарисовала ему Тульпа. Образ беспечного человека, ставящего во главу угла свои желания, а не необходимость.

     Да и со словами Эшера это тоже хорошо согласовывалось. Он говорил, что Таро Тайрэн часто торговал. Больше из любви к искусству, чем по необходимости. А среди торговцев считалось неуместным обходиться без большого количества украшений.

     Традиция возникла не на пустом месте.

     С одной стороны, закрывая лоб золотым обручем, а шею ожерельем, торговец сразу демонстрировал достаток и уровень навыков. С другой стороны, он не случайно прятал танджоны, на которые воздействовали бы колдуны, желая повлиять на его решения в сделках.

     Пупок же, важнейший оргоновый канал, закрывали все приличные люди. Просто состоятельные торговцы делали это основательнее — крупной металлической пряжкой, желательно, тяжеленной. Из хорошей стали или золота. Ещё и с заговорённым камнем. Чтобы сразу оградить танджон ото всех посягательств.

     Кольца на руках позволяли купцам нивелировать значения инсигний. Пряча знаки, они наглядно показывали, что вне зависимости от статуса, образования или выбора покровителя среди Лоа, торговец всегда останется торговцем и предпочтёт выставить на публичное обозрение лишь золото.

     Сказочник Ингвар не имел в прежней жизни никаких украшений. Только амулет прекрасной Ишты, Лоа Милосердия, которым прикрывал средний танджон. Поэтому рьяно отказывался от украшений. С непривычки они мешали.

     Но Эшер заставил его надеть толстую золотую цепь. Он знал, что не уговорит Ингвара на несколько разных цепочек, поэтому изначально настаивал на самой крупной. На ней висели три жетона в форме ящериц. Каждый содержал по слову:

     «Мудрость». «Сила». «Красота».

     — Что это за слова, Эшер?

     — Милорд, это ваш девиз. Может быть, видели под гербами такие ленточки, в которых пишут всякую заумь или что-то абстрактное, вроде свободы, равенства, братства.

     — Да, знаю, я! У Тайрэнов это «Мудрость, Сила, Красота». Да?

     — Ну да. Очень подходит. Буквально про вас!

     Ингвар хотел узнать больше о появлении герба и о девизе.

     Но сенешаль уже подал ящик перстней и сказал, что лучше бы выбрать семь или восемь. Но, вглядевшись во вспотевшее от примерок лицо Нинсона, согласился, что хватит и пары. Главное, чтобы на каждой руке.

     — Тогда уж лучше побогаче выбирайте. С камнями.

     Великан взял два золотых кольца.

     Печатку с гербом Таро Тайрэна. Этот перстень он уже видел в Убежище, в ящике стола. И перстень-щупальце с крохотной клепсидрой из двух сапфиров. Он напомнил Ингвару прикосновение Павеля и внимательный взгляд прямоугольных зрачков.

     — Знатные кольца, — одобрил Эшер.

     Охранный ромб — горло, руки, пупок — должна была закрыть подобающая пряжка. Гладкий и блестящий золотой диск с руной Гебо в центре.

     Под правую руку приторочили большой, как сумка, кошель.

     Эшер показал Нинсону, что убирает туда стопку талантов, для щедрости с Жуками.

     Сенешаль ловко закрепил на поясе необходимую каждому уважающему себя горожанину связку ключей. Чем больше и богаче у тебя дом, тем больше там кладовых и сундуков, стало быть, и ключей надо носить много. У Нинсона имелось всего несколько, зато каждый походил на ювелирное изделие.

     Эшер подцепил платёжную карточку на цепочке. Тяжёлый золотой прямоугольник, полностью покрытый гравировкой — угловатыми саламандрами с герба.

     Ингвар ожидал, что платёжная карточка Таро Тайрэна будет сделана из стальбона. Но легендарный колдун благоразумно ограничился золотом. Карточка могла быть из чего угодно. Но, не желая заслужить репутацию чудака, надо было выбрать тот же металл, что шёл на изготовление монет.

     Сталь для бедноты, подёнщиков и тех, кто плохо учился.

     Медь для подмастерьев, средних лавочников и простых слуг.

     Серебро для мастеров, наёмников и оборотистых торговцев.

     Золото для богачей: землевладельцев, чинуш и торговых капитанов.

     Рирдан для тех, кто лазает Доле под юбку и достаёт монеты прямиком из её инь.

     Голытьба и колдуны пользовались деревянными или костяными карточками. С той только разницей, что колдуны могли позволить себе дерево орн или прочнейший стальбон.

     Практической пользы от карточки при совершении покупки не было. Но был ритуал. Покупая услугу, нужно расплатиться монетами за труд. А покупая нечто материальное — нужно расплатиться монетами за труд, а ритуалом за саму вещь. Ритуал несложный — всего лишь провести амулетом по специальной колодке с прорезью. Края обивали железными полосами, и приятный клацающий звук был усладой для уха торговца.

     На словах купцы сетовали на необходимость лишних телодвижений, на необходимость таскать с собой бессмысленную вещицу, да ещё и на то, что приходилось отказывать покупателям, у которых имелись при себе монеты, но не было платёжной карточки. Тем более что продажа без соблюдения ритуала не была запрещена и никак не порицалась. Но сделка, не скреплённая поглаживанием щёлки, могла отпугнуть от торговца удачу. А воины, моряки и купцы были самыми суеверными людьми на свете.

     Рядом с амулетами Эшер прицепил продолговатый карман для ксона.

     — Эшер, а где же сам ксон?

     — В сейфе. На публику и пустой футляр сработает.

     — Может быть, просто достанем из сейфа?

     Нинсону было интересно, что такого может храниться в сейфе, учитывая какие драгоценности лежали в простом шкафу.

     — Сейф потом откроем. Ключ запропастился. Потом найдём.

     — Среди этих? — Ингвар громыхнул связкой золотых ключей.

     — К сожалению, нет. Самые важные ключи вы всегда засовывали янь знает куда.

     Сенешаль застегнул свотч на левом запястье Нинсона. Эти ритуальные браслеты называли «скромными украшениями». Возможно, когда-то такое название и имело смысл, но сейчас в городах можно было часто встретить весьма незатейливо одетых людей с огромными свотч. У самых мелких клерков считалось особым шиком показывать из-под разлохмаченного рукава краешек массивного свотч из дутого золота или низкопробного серебра. Дебелая внушительность здесь имела больше значения, чем реальная стоимость вещицы.

     Поговаривали, первым сотворённым на Лалангамене людям Лоа надели заклятые браслеты, подобные колдовским гримуарам. Через них Мать Драконов могла слышать мысли каждого человека. Знать о нём всё, вплоть до того, часто ли бьётся сердце. В любой момент прийти на помощь. Те свотч, хоть и простые с виду, были из настоящего орихалка. Теперь-то, когда их в мире осталось считанное количество, их носили короли. И передавали по наследству как символ того, что всякая власть происходит от Лоа.

     Свотч Таро Тайрэна оказался золотым браслетом. А в том месте, где у исконных свотч находилось чёрное зеркало, сиял крупный рубин.

     Сенешаль критически осмотрел хозяина, бормоча под нос:

     — Так, ничего вроде бы не забыли. Кошель да сумка, ксон да свотч, ключи да карточка, кольца да уголёк…

     — Стой! Уголёк? Так ты сказал?

     — Да, милорд! Вы так называли вот этот оберег. — Эшер показал на крупную жемчужину, чёрную аж до зелёного блеска.

     Призрак фамильяра не проявил к ней никакого интереса. Ингвар специально поболтал жемчужиной у него перед носом. Обычный кот, возможно, заинтересовался бы. Но Уголёк от возмущения вспыхнул чёрным огнём и превратился в крысу. Оскалился, плеснул длинным чешуйчатым хвостом, а потом единым движением перетёк в жабу. И даже прикрыл от возмущения янтарные глаза. Шарообразная жаба походила на жемчужину куда больше, чем остальные животные, вид которых мог принимать фамильяр.

     Великан убрал жемчужину.

     Под левую руку подвязали меч. Здесь выбора Ингвару не предоставили. Меч у Таро Тайрэна был только один. Нинсон ожидал увидеть в орнаменте ножен колдовские знаки. Но это были кони, флаги, оружие и прочая воинская атрибутика.

     Ингвар всего пару раз держал в руках такое оружие. Было интересно, что это за ощущение. Вот баронский кузнец и дал ему поиграться. Но только в пределах кузни, чтобы никто не увидел.

     Если обычному человеку приходится сражаться, он использует то, что под рукой: рогатину, топор или нож. А меч нельзя просто так купить. И нельзя просто так носить. Это оружие не для охоты. Оно сделано для убийства людей.

     На него нужно получать разрешение.

     Разрешение на меч и разрешение на убийство — это одно и то же.

     Поэтому и владели мечами те, кто мог судить на своей земле: бароны, графы и прочие землевладельцы. Или кмети из службы поддержки. Маловероятно, что Таро, обладателю шёлкового гардероба и ювелирной сокровищницы, было интересно фехтование. Скорее всего, меч ему был нужен для того же, для чего и всё остальное. Чётче обозначить границу, проходившую между ним и обыкновенными смертными.

     Пустышками.

     Великан несколько раз взмахнул мечом.

     Клинок со свистом рассёк воздух.

     Эшер сказал:

     — Пора!

     Глава 20 Убежище — Чистые Помыслы

     Ингвар осмотрел спальню.

     В неё нельзя было войти в полном смысле этого слова. Дверь вела в небольшую выдолбленную в чёрных камнях нору. Постель начиналась сразу от порога. Заменяя и перины, и простыни, и подушки, лежал ворох разноцветных одеял. Судя по всему, они были надёрганы из разных уголков памяти.

     Вот это, с золотой вышивкой, явно уже попадалось на глаза в замке барона Шелли. Клетчатый плед можно было использовать как одежду. Пропахшая лошадьми и сеном попона. Точно такая же осталась в реальном мире, на соломенном тюфяке.

     — Тульпа, я могу здесь завалиться спать?

     — Можешь.

     — А что будет там? — Ингвар указал на непроницаемую кулису реального мира.

     — Там ты будешь сидеть напротив стенки с закрытыми глазами. Так же, как сидишь сейчас. Там прошла всего минута. Я уверена, что тебе нужно будет лечь и поспать. И только потом возвращаться в реальный мир. Прямо настоятельно рекомендую отдохнуть.

     — Получается, я беззащитен, пока здесь.

     — Ну... До какой-то степени. Как сильно задумавшийся человек. Наверное, всё же, как спящий человек. Так что ты проснёшься, если станет холодно или жарко, или услышишь громкий звук. Но, так же, как и для сна, лучше выбирать местечко поуютнее.

     — Я всегда смогу так делать?

     — Когда научишься. Это вид транса. Очень-очень глубокого. Сейчас ты принял много лекарств. И я потратила много сил, чтобы тебе помочь. Без меня всё это, конечно, будет выглядеть не так красочно.

     — Без тебя всё будет не так красочно. А ты могла бы не исчезать, когда всё закончится?

     Видно было, что она уже собиралась произнести хлёсткое односложное слово, но в последний момент увернулась от прямого ответа:

     — Давай сначала доживём.

     — Ладно. Ты побудешь?

     — Рядом? Я останусь с тобой. Прямо за дверью. Всегда сможешь меня позвать.

     — А можно сначала посмотреть другие комнаты?

     — Можно, — улыбнулась Тульпа. — Здесь же ты хозяин, а я гостья.

     «Гостья. Как же», — с неожиданной злостью подумал Нинсон и был рад, что женщина не видела его лица.

     За другой дверью оказалась ванная комната. Самое светлое помещение, которое Нинсон видел в жизни. Во всяком случае, так казалось после темницы в чёрной скале. Пол, стены, потолок — всё было выложено плитками из шафранно-жёлтого песчаника. Свет исходил из колонны в центре. Из огромного столба, сложенного из дорогой тёмно-красной соли. Он наполнял воздух специфическим запахом и живым рыжим светом, который одновременно усиливался и смягчался благодаря цвету стен.

     Ингвар положил ладонь на колонну. Тёплая.

     У противоположной стены латрина — отверстие в каменной полке. Ингвар уже видел такое в столичных банях. В другом углу что-то вроде летнего душа. Пол шёл под ощутимым углом к сливу. А потолок усеивали маленькие отверстия. Ровные ряды полок вдоль стен. Большой перевитой тритонов рог служил мыльницей. Остальное пространство полок загромождали склянки с прозрачными жидкостями.

     Подчиняясь наитию и поддаваясь игре Уголька, обнюхивавшего склянки, Ингвар вынул стеклянную пробку из одного пузырька. Никакого запаха. Вылил содержимое на ладонь. Дал понюхать призраку фамильяра. Тот лизнул руку. Тогда Нинсон отпил из склянки. Разочарованно сказал Тульпе:

     — Это обычная вода. Дешёвые декорации.

     При этих словах женщина поморщилась, но ничего не ответила. Холодная пресная вода оказалась и в других пузырьках.

     В одну из полок были вмурованы две плошки. Чёрная и белая, полная раковин солнечной стелларии. Ингвар взял одну. Соляной столб тут же стал светить чуть слабее.

     Ингвар обернулся к Тульпе: мол, видала? Женщина спокойно наблюдала за действиями своего подопечного повелителя.

     — Это светильник, — сказала она. — Если все вытащишь, мы тут в темноте окажемся.

     Великан положил раковины обратно. Столб даже загудел. Ингвар показалось, что с некоторой натугой.

     — Да не гуди! Вернул, как было!

     Столб перестал гудеть.

     Ингвар положил раковину в плошку на другой полке, и с потолка полилась чуть тёплая вода. Нинсон задрал голову. Каждая дырочка выдавала тугую струю. Он добавил раковин, и напор увеличился. Положил ещё — и попал в горячий водопад.

     Колдун — а теперь сомневаться в том, что он колдун, становилось всё сложнее — был счастлив. Как бы ни старался Ингвар Нинсон, привыкший к чистоте цивилизованный горожанин, казаться невозмутимым, но для него было сущим мучением ходить перемазанным во всех видах собственных нечистот. Особенно при каком-никаком собеседнике. Даже и придуманном.

     — Тут вода горячая! — заорал Ингвар, перекрывая рёв потока и утробное гудение где-то за потолком. — Классно-то как! Смотри, какую комнату я, чтобы помыться, придумал! Я верю в колдовство!

     — Нам нужно к Лоа. Идём.

     Странное дело, но Тульпу, кажется, злило его поведение. Непонятно только, что именно. То ли то, что он принимает душ, то ли, что он веселится, то ли что-то иное. Во всяком случае, вид у неё был отнюдь не радостный.

     — Дай мне согреться, — попросил Ингвар.

     А потом, повинуясь всегдашней мужской привычке подначивать встревоженную женщину, добавил со светлой улыбкой:

     — Может, лучше присоединишься?

     Сложная смесь эмоций отразилась на серьёзном лице Тульпы.

     — Ты… правда этого хочешь? — спросила она с сомнением.

     «Да! Да! Да! Да! Да! Да! Да! Да! Да! Да! Да! Да!»

     — Нет, просто так сказал. Чтобы тебя поддразнить.

     — Хорошо. Жду тебя снаружи.

     Белая дверь закрылась.

     Глава 21 Лалангамена — Смотр Войск

     Ингвар стоял перед небольшим войском Жуков.

     Пышная грива чисто вымытых волос шевелилась на лёгком утреннем ветерке, отчего Великан казался ещё внушительнее. Нинсон не подпустил к себе никого с ножницами. Он считал, что неухоженная борода придаёт его виду свирепости.

     Теперь Ингвар стоял перед своим войском. И думал о том, что ему делать, если кто-то из воинов улыбнётся. Толстый сказочник в расшитом табарде. Однако никто не улыбался.

     Он их всех провёл!

     Поверили золотым рептилиям в алом поле. Они не понимают, что он сказочник, торговец, повар, кто угодно, но не колдун. Ещё и сумасшедший. Нинсон едва заметно поприветствовал Уголька, который теперь выглядел как холёный домашний кот, как нарисованный чёрной тушью манул, с длинной наэлектризованной шерстью и загривком, как у молодого льва.

     Рутерсвард сделал приглашающий жест.

     Жуки стояли навытяжку перед господином.

     — Все люди проверенные. Каждый имеет уникальный талант. Это вот Стрелок. Бьёт с пятидесяти шагов в игральную кость, так сказать.

     Мужчина с повязкой на глазу поклонился, когда его назвали.

     — Это вот Повар. Сражается чуть похуже остальных. Но готовит чуть получше.

     Огромный воин, ненамного меньше Великана Нинсона, улыбнулся сразу всем веснушчатым лицом. Повар казался бесхитростным и добрым.

     — Это наш Кузнец. Если нужно что-то поправить в амуниции, то мы не обращаемся к сторонним, так сказать. Только к своим.

     Гладко выбритый мужчина с блестящей на солнышке головой поклонился Ингвару. На самом деле Рутерсвард снабжал подчинённых не только краткими описаниями умений, но и именами. Ингвар всё перезабыл ещё до того, как закончился разговор, так что в его Мактубе они так и остались функциями. Стрелком, Поваром, Кузнецом.

     Нинсон добросовестно раздал золото всем Жукам, но запомнились ему только эти трое. Стрелком он и сам был неплохим. А лука в вещах Таро не имелось. Значит, предстояло договариваться с одноглазым. Рыжего здоровяка Нинсон выделил из всех прочих наёмников из-за размеров рубахи и сапог. Хотя и негоже одеваться в обноски своих же охранников, но надо было узнать, нет ли у него запасной одежды. У кузнеца предстояло разжиться ножом. Неудобный меч только мешал. А нож всегда был у Ингвара под рукой. Хотя и крайне редко использовался как оружие. Надо было порыться в вещах Таро Тайрэна. Если бы у него нашёлся нож, то уж верно, это была бы не поделка деревенского кузнеца. А что-нибудь великолепное. Может быть, даже работа Кутха, известного на весь свет мастера ножей.

     Представив всю команду поименно, Рутерсвард разрешил людям разойтись. А сам остался с Ингваром и Эшером.

     — Я давно возглавляю вашу охрану. Что ещё сказать? Я служу вам уже более ста лет. Да, всю жизнь. А жизнь у меня, благодаря вам, долгая.

     Рутерсвард распустил ворот, отодвинул нагрудную пластину и показал тусклый контур сигнума в ореоле седых курчавых волос. Проступил матово поблёскивающий рисунок. Атраменто, соединяясь с кожей, застывала причудливым вензелем, узорным пятном, одновременно напоминающим шрам, татуировку и приклеенное к телу металлическое украшение.

     — Вот. Благодаря вам.

     Хотелось рассмотреть, что у него там за картинка нарисовалась, когда колдовская живая краска атраменто въелась в кожу. Судя по ширине обода, обширно разлилась.

     — По правде сказать, я уже отошёл на покой. Всё-таки возраст. Уж несколько лет тому. Вас уж сколько не было. Господин Эшер всех и распустил. Теперь внучков тренирую. Пенсию вашу, спасибо большое, получаю. Но когда вы призвали, снова вышел. В поле, так сказать. Решил сам проконтролировать, так сказать. Ребята у нас все бравые. Но за последние несколько лет дисциплина того… накренилась.

     — Я бы даже сказал, накернилась, — мягко поправил Ингвар, вспоминая визит в Жучью палатку.

     — Решил сам проконтролировать, — повторил Рутерсвард. — Вы много добра сделали. Мне. Всем нам. По всему лесу у нас часовые. Всё спокойно. Вы отдохните сколько нужно. И потом будем выдвигаться. Хорошо бы как можно скорее погрузить вещи на корабль.

     — Почему как можно скорее?

     — Вы знаете, где мы, милорд? Потому что я не уверен. Ведь пропали-то вы не отсюда. А шибко далече, сейчас даже уж не скажу где. А сейчас-то мы не на материке. А на атолле. Тут же, на островах, не нормальные города, как там у нас, на большой земле. Тут у них города-на-карте.

     — Ты поясни милорду, что за города-на-карте, — встрял Эшер.

     — Ну, это как бы заготовка под город. Этот проект без вас уже начали и закончили лет двадцать назад. У них уже есть гербы, названия и отметки на карте в нужных местах. Ну, в тех местах, на которых Лоа повелели быть городам, так сказать. И есть всё, что полагается. Всё, что угодно каждому из двенадцати Лоа. Мэрия, школа, кузня, почта, таверна, банк, пристань, больница, библиотека, театр, стража, храм. Все сферы влияния. Только жителей нет.

     — Я вот слыхал, что желающих много, — начал было Нинсон, но потом решил не спорить.

     — Кто же будет в таких городах селиться? Никто по доброй воле, понятно. Это вроде наказания. Ну, как по мне, так вроде наказания, да. А для многих так-то вроде непыльной работы, так сказать. Работы-то толком нет.

     Таро Тайрэн, живший давным-давно, мог ничего не знать об этом проекте. Но Ингвар, родившийся всего тридцать с лишним лет назад, много слышал о городах-на-карте. Многие мечтали вырваться из этих крохотных поселений и уехать в большие города. Многие, наоборот — попасть туда. В оплот сытого спокойствия и возможности никуда не спешить. Писать книги или картины, совершенствоваться в игре на музыкальных инструментах.

     Города-на-карте обеспечивал Конклав. Это был забег на дальнюю дистанцию. Не тактика, но стратегия. И только Лоа, жившие уже третью тысячу лет, могли позволить себе такую долгую игру. Зато когда город начнёт привлекать жителей, там уже всё будет обустроено.

     И возникнет он не стихийно, в том месте, которое выбрали первые поселенцы — люди, безусловно, смелые, но не всегда мудрые, — а появится в правильном месте. В том, какое определили Лоа.

     Но этим правилом о городах-на-карте пользовалась всякая суть.

     Не в самом городе. Там всё чётко — жалованье и железо кузнецу подвозят в срок, о закупках думать не надо. Товары в лавку тоже поставляют. Цены диктуют. Так что всё население можно считать служилыми людьми, кметями на королевской службе. С уверенностью в завтрашнем дне и всем таким.

     Плохо было другое. И Рутерсвард говорил как раз об этом:

     — Рядом с такими пустыми городами часто укрываются банды. Ведь людей в округе мало, так сказать. Жителей в городах почитай что и нет. Можно одной бандой контролировать жителей. Пугать тиуна. Отдыхать в больнице, закупаться в лавке, пировать в таверне. Формально даже и не нарушать законов, так сказать. — Рутерсвард шмыгнул носом. — Бросать дротики в розыскной лист с собственной физиономией, так сказать. И вот таких бандитов тут полно.

     Он был прав. Это не дикие земли, где водятся большие звери. И не тракты между городами, где носятся от заставы к заставе конные патрули, а на любой ферме наберется пяток крепких людей, готовых дать отпор.

     Здесь совсем другое дело — мало людей и много места.

     Пустые земли, где есть крапинки таких вот городков-поселений.

     Именно тут, на атоллах, сражаясь с бесчинствующими бандами, проходят боевое посвящение тиуны и стражи, кмети и наёмники, телохранители и палачи, воители всех сортов. А у Таро Тайрэна с собой сокровищ больше, чем в казне любого банка этих нарисованных городов.

     — Тогда собираемся, — сказал Ингвар. — Завтра выезжаем. Эшер, это возможно?

     — Да, милорд. Отдам соответствующие распоряжения.

     Уголёк пробурчал что-то кошачье и последовал за сенешалем.

     У Нинсона складывалось впечатление, что призрак фамильяра следит за Эшером.

     Глава 22 Убежище — Нет Ключа

     Ингвар вылез из воды.

     Пользуясь тем, что Тульпа не могла одернуть его, внимательно изучил сустав.

     Всё было замазано жёлтой мазью, будто залито пчелиным воском. Кое-где из-под воска выползали струйки сукровицы или крови. Но было непонятно, заживает там мясо или гниёт. Хотелось как можно скорее разобраться. Вскрыть. Посмотреть. Но не стоило. Тем более бесполезно это было проделывать тут — в своём воображаемом мирке.

     Да и Тульпа будет недовольна.

     Ингвар завернулся в попону и вошёл в последнюю дверь. Сразу от порога начиналась полукруглая лестница, спускающаяся в зал с пещерными сводами.

     Призрак фамильяра не стал прыгать по ступеням. Маленькому крысёнку это было неудобно. Он оплавился, будто сгоревшая свеча, и стёк вниз густым чёрным киселём, чтобы снова собраться в плотный сгусток у подножия лестницы. В чернильном колобке зажглись два янтарных глаза. Обозначилась мордочка, и развернулись игольчатые усики. Вытянулся чешуйчатый хвост.

     Уголёк подбежал к Тульпе, ждущей Нинсона с полотенцем в руках.

     Приятно было ощутить себя чистым.

     Приятно было уткнуться в женские руки.

     Приятно было бы забыть, что всё это лишь только часть фантазии. Не то чтобы полотенце от этого стало менее мягким или глаза женщины менее яркими. Но какая-то в этом таилась горечь.

     Грусть путника на отплывающем завтра корабле.

     Вроде бы что мешает дышать полной грудью?

     Вино имеет тот же вкус, и местный друг, у которого гостил, всё так же смешлив.

     Но уже горечь пепла на языке, уже тонкий серпик луны режет сердце.

     — Я как раз подумал: где тебя носит?

     Тульпа усмехнулась. Полотенце она колдуну не отдала, а стала энергично вытирать его, понимая, что человек, раненный в оба плеча, нуждается в помощи. Это были приятные ощущения, одновременно трогательные и тревожащие. Она, кажется, разглядела его смущение. Но Нинсону было что сказать на это:

     — Ты смеёшься? А меж тем, ты мудра, как и подобает Тульпе легендарного колдуна. Ведь, по сути, мы вытираемся сами в период одиночества не потому, что так лучше или удобнее, а потому, что с определённого возраста нас некому вытирать. И лучшее, что мы можем сделать, это найти того, кого мы сможем вытирать после купания…

     — Серьёзно? Ты серьёзно хочешь продать мне то, что разрешение себя вытирать — это большой акт любви с твоей стороны?

     Она насмешливо закатила глаза.

     Ингвар на самом деле считал предоставленную возможность весьма лестной.

     В конце концов, кто тут легендарный колдун, а кто плод воображения. Он подначивал Тульпу, чтобы любоваться переливами эмоций на её лице. Следить за летающими бровями и неуловимой улыбкой.

     Теперь он был уверен — здесь, в придуманном мире, она выглядела лучше и дышала свободнее. Как будто выдохнула. Помолодела лет на пять. Или так казалось из-за света. Зал освещался дюжиной люмфайров. Каждый располагался над чёрной прочной дверью, точной копией двери в камеру.

     Тогда Ингвар понял, что перетащил в Убежище множество символов, виденных им за последний день.

     На каждой двери стояла метка — серебряный веве одного из Лоа. В гулком зале чеканный звук каблучков Тульпы разносился театрально отчётливо.

     — Зал Лоа, — объявила она с гордостью хозяйки. — За каждой дверью встреча с Лоа.

     — Они что, правда тут живут? — никак не мог освоиться Ингвар.

     — Я начинаю думать, что ты сильно привирал насчет своих способностей, легендарный ты колдун. Ещё раз повторяю. Это твоё воображение! Тут могут жить хоть десять одинаковых Лоа за каждой дверью! Они могут бросаться молниями и пердеть громом. То, что здесь происходит, просто иллюзия, сон, игра, придумка.

     — Придумка? — переспросил Ингвар, зачарованный детским словом.

     — Ну... Выдумка. Не всё ли равно, — отмахнулась Тульпа.

     Уголёк поскрёбся в дверь, просясь войти. До сих пор призрак фамильяра крайне редко снисходил до взаимодействия с физическими преградами. То были первые двери, сквозь которые Уголёк не протёк струйкой чёрного дыма.

     Заперто.

     То ли Ингвар только сейчас это заметил, то ли они проявились под напором его внимания. Но в каждой двери была замочная скважина. На тёмном дереве сверкали ободки начищенного серебра.

     Не заметить такие было сложно.

     — У тебя ключа нет, случайно? — спросил он.

     — Сейчас не время.

     Ох как часто он слышал эти слова от красивых женщин.

     Ингвар мужественно удержался от расспросов и решительно направился обратно.

     По дороге схватил Тульпу за руку. Она нужна была рядом.

     Её душистый запах и неуместные комментарии.

     — Сейчас не время? — уточнил Нинсон.

     Тульпа кивнула.

     Кресло у письменного стола было застелено медвежьей шкурой. На спинке в самодельных деревянных ножнах покоился огромный поварской нож. Не тесак. А именно нож мастера повара. Длинный и широкий, чтобы можно было упереть острие и перекатывать лезвие, шинкуя овощи. С упором для большого пальца, когда нужна ювелирная работа. И табачного цвета рукоятью, где умещалась бы даже ладонь Великана.

     Зарубка у основания лезвия цеплялась за латунный край ножен. И доставать сподручнее. И видно клеймо мастера. Снова значок стилизованной головы ворона. Чёрная метка Кутха на сером сатине матового лезвия. Ну да. Если уж придумывать себе нож, так такой, который стоит целое состояние.

     Поварской нож у письменного стола смотрелся странно. Особенно для колдуна. А вот сказочник и путешественник Ингвар привык иметь под рукой что-то такое. Впрочем, если Тульпа говорила правду, все совпадения подобного рода отнюдь не совпадения.

     Ингвар принялся за исследование большого шкафа с четырьмя полками. На каждой стояли по восемь совершенно одинаковых с виду книг. Одинаковые обложки из чёрной бычьей кожи. В каждой книге по четыреста десять страниц. На каждой странице умещалось сорок строчек.

     Уголёк запрыгнул на стол, чтобы заглянуть в книгу, раскрытую Ингваром наугад.

     Глава 23 Лалангамена — Carpe Diem

     Ингвар пришёл в себя после операции, которую Эшер учинил на суставе, только к середине дня.

     Расплавленная луна, залитая в люмфайр, лежала на столе. Из густой жидкости сочился зеленовато-серебряный свет. Похожий оргоновый светильник был у Тульпы.

     Ингвар медленно соображал после настоя, которым его опоили, чтобы он спал, пока Эшер вскроет корку на плече. Опять он не рассмотрел, что там. Сенешаль пытался понять, как давно получена рана. Недовольно бубнил, выспрашивая. Но Великан мог только сказать, что Тульпа говорила о двух неделях.

     От полнолуния, когда она появилась, до новолуния, когда он сбежал в колодец. Прыгнул на тысячу километров. С этими четырнадцатью днями совпадали и допросы. Пытка, допрос, пытка, допрос. В общей сложности двенадцать раз. И по тому, как общались, было понятно, что последний допрос был вчера. Но поверить в это было трудно. В его мире, в его Убежище, проходило много больше времени. Он успевал десять раз поспать между переходами сквозь миры.

     И плечо всегда оставалось заклеенным и больным. Кроме уроков у Макоши, супруги Ноя. Восьмая Лоа учила его направлять оргон на заживление ран. И развороченное плечо, хотя и прикрытое бурой печатью, как нельзя лучше подходило для таких тренировок.

     Иногда Нинсону казалось, что плечо уже заросло и остались лишь шрамы. Иногда казалось, что выломанный сустав ходит ходуном и для того, чтобы выворотить руку, достаточно лишь нажать пальцем посильнее.

     Иногда из-под повязки сочилась жидкость, цветом и запахом напоминавшая еловую смолу. А иногда несло тухлятиной.

     Ингвар старался не думать о плече.

     Как орешки, отщёлкивал пальцами изумруды.

     И считал вслух прожитые месяцы.

     Призрак фамильяра, чёрным вороном устроившийся на краю стола, провожал взглядом каждый самоцвет.

     Триста девяносто семь... Триста девяносто восемь...

     Триста девяносто девять... Четыреста.

     В огромном, устланном коврами шатре пахло полевыми травами и остывшими угольями курильницы. Окошек не было, чтобы не досаждали мошкара и бивуачный быт. Сквозь лёгкую льняную ткань проходило достаточно воздуха. Можно было дышать полной грудью. Но ветерок не задувал, не вынуждал одеваться и не размётывал бумаги, коих и безо всякого ветра было предостаточно разбросано по шатру. То были списки вещей Таро Тайрэна, составленные дотошным Эшером.

     Погрузкой занимались Жуки. Нинсон пробовал вникать в бумаги. Но в итоге бросил, дав себе обещание заняться списками в дороге. Заодно прилично выглядело бы его желание не проводить в седле целый день.

     В шатёр перенесли только Рубиновый Шип, сейф и книжный шкаф. Впервые растворив дубовый шкаф, Ингвар вздрогнул. Четыре полки. По восемь книг. Переплёты из чёрной бычьей кожи. Нинсон захлопнул дверцы. Едва взглянув на книги, он услышал голос Тульпы.

     Женщина с терпеливой настойчивостью читала вслух, пока он приходил в себя после очередного урока, преподанного палачами или Лоа. У него не было сил. Ни стоять. Ни говорить. Истратив оргон, он становился пустым, выжатым. Оболочкой.

     И Тульпа наполняла его. Пищей, что приносили Лоа. Бульоном, что передавал Кинк. За пятой дверью оказалась кухня с припасами. Зельями, что передавала Макош. За восьмой дверью обнаружилась целая аптека. И историями, что Тульпа читала вслух.

     И собой.

     Ингвар очнулся от собственной команды:

     — Унести! Туда, к другим шкафам!

     Таро Тайрэн путешествовал с размахом. На многих повозках. Он вёз с собой и ковры, и кресла, и жаровни. У него было три шкафа. Дубовый, с книгами. Резной, с платьями. И ещё один, глянцевый и чёрный, в проступающих под лаком змеях. Эшер пока не мог найти ключ от большого круглого замка, врезанного в обе двери.

     Зато хотя бы отыскал ключ от сейфа.

     Денег внутри не оказалось. Самоцветов тоже.

     Зато нашлась великолепно исполненная Башня Фирболга с резными фигурками. Коробка из красного дерева служила одновременно и полем. Ещё в сейфе нашлись табакерки с высохшим до полной трухи табаком. И три ритуальные вещицы, необходимые каждому.

     Во-первых, дайс.

     Двенадцатигранная кость для принятия решений. Точно такая же использовалась в игре в Башню Фирболга. Некоторые спрашивали совета у монетки. Но у монетки было всего два варианта — урим или туммим. А у дайса имелись и два, и три, и четыре, и шесть равновероятных вариантов.

     Дайс не всегда делался из кости. Деревянные и каменные двенадцатигранники были не менее популярны. Металлические использовались редко. Разве что теми, кто работал с металлом. Да купцами из числа наиболее суеверных, кои полагали, что дайс лучше почувствует ведущий к золоту вариант, если и сам будет из золота.

     Во-вторых, ксон.

     В плотной бархатной коробочке лежала пластинка из чёрного стекла размером в ладонь. Такие лет с семи уже были у каждого человека. С ксонами было связано множество ритуалов Лалангамены.

     Те, кто был менее собран, могли занять руки. Те, кто практиковал внутреннее сосредоточение всерьёз, отрешались от окружающего мира. Те, кто желал сформулировать мысль, постукивали пальцами по гладкой стороне, чтобы лучше облечь мысли в слова.

     Ксон помогал показать, что собеседник интересен. Или, наоборот, вежливо намекнуть, что желания продолжать беседу больше нет.

     Показной жест, справа налево, служил более приемлемой формой прекратить общение, чем слова «я не хотел бы продолжать разговор». Но не менее однозначной. Пальцы, проводящие слева направо, напротив, свидетельствовали об интересе к собеседнику. Однако такие резкие жесты чаще использовались подростками как элемент игры. Или любовниками, тоже как элемент игры. Они могли применяться господином по отношению к слуге в значении «вы свободны».

     Услышать же такое от равного было оскорбительно.

     В любом обществе считалось приличным, извинившись, отойти со своей пластинкой, чтобы уединиться. И уже одно это свойство делало ксоны весьма полезными.

     Кто-то с помощью ксона напоминал себе о смысле жизни, держа под верхним стеклом герб с девизом или маленький портрет.

     Кто-то смотрел сквозь стекло на эмблемы Лоа.

     У кого-то значилась руна, на которой он сосредоточивался.

     У кого-то там было написано вдохновляющее стихотворение.

     Каждый как мог подбадривал своё вдохновение и жажду жизни.

     Поговаривали, что шанс осуществить мечту и исполнить желание увеличивался, если самостоятельно нарисованную картинку, схематический оттиск этой мечты, положить под стекло ксона и ежедневно созерцать.

     Целенаправленно вожделеть. Осознанно помнить.

     Девушки часто елозили пальчиком слева направо. Считалось, что это поможет им подгадать жениха получше. В отличие от рунического искусства — Сейда, такое простое бытовое колдовство называлось свайпом. Оно не требовало никакой особой подготовки, кроме томления в чреслах, тяжести на душе и — для некоторых ритуалов — самой капельки ежемесячной крови.

     Девочки хранили на обратной стороне зеркальце с амальгамой. У начавших входить в пору девушек в особом почёте была Десятая Лоа. Не из-за присущего ей милосердия, а из-за чувственности, красоты, соблазнения.

     Все Лоа так или иначе были мастерицами соблазнения.

     Но зёрнышки прорастали из разной почвы.

     Вторая жила инстинктом.

     Четвёртая игрой.

     Шестая расчетом.

     Восьмая мыслью.

     Десятая удовольствием.

     Двенадцатая отчаянием.

     Гладкое чёрное стекло ксона было его смыслом.

     А всё остальное выбиралось по усмотрению владельца. Так что для многих дощечка становилась способом показать вкус или богатство, мастерство в ремесле или чувство юмора.

     Ксон Таро Тайрэна был идеально ровным и гладким чёрным зеркалом на подложке из красного дерева с золотым гербом — тремя уткнувшимися друг в друга саламандрами. Совершенно непонятно, как он колдовал с таким количеством металла. Ведь все его повседневные вещи: ксон, свотч, платёжная карточка, ключи — всё было золотым.

     Неужели и правда он мог бросать руны сквозь металл? Столько металла? Тогда он и вправду мог быть и пилотом. Если уж металл до такой степени не мешал току оргона.

     А в-третьих, в сейфе нашлись диэмы.

     Шарики, отмечавшие прожитые недели.

     Количество сошлось с написанными утром цифрами. Значит, Ингвар правильно посчитал диэмы с первого раза. Это было важно. По правилам Мактуба, диэмы мог пересчитывать только тот, кому предстояло их прожить.

     Уместно, когда за ребёнка диэмы считают родители.

     Уместно сосчитать непрожитые диэмы предков на похоронах.

     Уместно супругам вместе пересчитывать диэмы, планируя совместное будущее.

     Но совершенно неуместно отдать диэмы для пересчёта слуге.

     Такое пренебрежение к месяцам, что ещё не прожил, могло сулить несчастье.

     Ингвар взял фьяску за плетёную ручку и осторожно откинулся на мягкую спинку походного кресла. Поцеловался с бутылкой и скривился от вкуса содержимого. Гадость-то какая!

     Предполагалось, что это красное вино окажется чистым нектаром. В купеческих записях была означена сумма, уплаченная за две дюжины бутылок. Вместо этой кислятины можно было купить отару овец. Как раз по одной овечке за бутылку. Фьяски оказались в одном из многочисленных сундуков наследства, коим Таро Тайрэн наградил самого себя. Груз этих бутылок предназначался для князя шестого сектора. Но это было сотню лет назад и на материке. Ингвар ещё раз глотнул кислятины и уставился на проделанную работу.

     Он в буквальном смысле слова один за другим перебирал месяцы жизни ради этого момента. Хлипкий походный стол был завален ровными кучками драгоценных камней.

     Каждая горсть помещалась на своём пергаменте с соответствующей подписью. Отдельно лежал общий список, только что довершенный Ингваром:

     «Серебро — 10 штук.

     Изумруды — 4 штуки.

     Сапфиры — 16 штук.

     Железо — 18 штук.

     Жемчуг — 30 штук.

     Рирдан — 26 штук.

     Сталь — 10 штук.

     Золото — 26 штук.

     Жёлуди — 13 штук.

     Рубины — 33 штуки.

     Дерево орн — 6 штук.

     Лакированная кость — 3 штуки.

     Остальное — простые серые камешки.

     Итого: 400.

     В году 364 дня, 52 недели по 7 дней, 13 месяцев по 28 дней.

     В человеческой жизни редко когда тысяча месяцев.

     Мало кто записывает в карпэм 1000 записей.

     Мало кто проживает 77 лет.

     Значит, я прожил уже половину жизни.

     Не помню, что отмечают эти диэмы».

     Это были не диэмы Ингвара.

     Однако количество их совпадало с количеством прожитых Нинсоном месяцев. Во всяком случае, примерно совпадало, учитывая, что прошлая жизнь закончилось где-то в середине осени, а нынешняя началась где-то в середине весны. Зиму потерял.

     Не худший вариант на самом деле. Мог ведь и лето потерять.

     Нинсон размышлял, чьи же это тогда были диэмы, если не Таро Тайрэна. Ведь жизнь колдуна была много-много длиннее.

     Даже длиннее почётной тысячи диэмов — семидесяти семи лет.

     Перед Ингваром было две возможности. Постараться найти утерянный карпэм, который содержал бы подписи к каждой прожитой неделе. Эшер утверждал, что Таро вёл карпэм с прилежанием.

     Должно же оно вознаградиться.

     Сила Мактуба в действии, так сказать.

     Или можно было продать все камни, начать жизнь с чистого листа.

     Буквально. Воспринять каждый день как подарок. Завести новый карпэм и начать снова скидывать диэмы в банку. Теперь пусть все будут драгоценными. Никаких простых камней. Никакого голодного детства.

     Ингвар ещё раз крепко приложился к бутылке и уставился на две пустые банки для диэмов, размышляя о традиции карпэма и диэмов.

     В момент рождения ребёнка в специальную банку насыпают тысячу камешков. Или лесных орешков. Или деревянных плашек. Или жемчужин. Или металлических дробинок. Или стеклянных бусинок. Или золотых самородков. Тут уже зависит от родительского достатка.

     Достаток улучшится — можно будет заменить железные дробинки на серебряные. Совсем пойдут дела в гору — поменять серебро на золото. Но только в банке ещё не прожитых дней, ещё не свершившихся вероятностей. Диэмы в блоге неприкосновенны.

     А при плохом раскладе можно будет разменять самородки, подсыпать на их место кедровых орешков или деревянных кругляшей. Правда, эта плохая примета. И такая наглядная, что даже самые отчаянные, ни во что не верящие сорвиголовы стараются обходиться без неё.

     Ещё бы. Прямо своими руками разменять золотые дни своего чада на деревяшки.

     Каждая дробинка из этой тысячи называлась диэм. Символизировала прожитый месяц. Каждое новолуние нужно переложить диэм из банки возможных вариантов в специальную банку уже случившихся, называвшуюся «блог».

     Тем самым осознать прожитый месяц. Подытожить его.

     Записать в специальную книжку — карпэм.

     В карпэме ничего кроме этого не записывалось. То был не блокнот и даже не дневник, хотя иногда его так и называли. На первой странице указывалась дата рождения, имя, булла. На второй — какие именно диэмы были положены. При рождении ребёнка лучше всего положить все одинаковые, кроме одного.

     Самый первый, отмечающий первые дни в этом мире, старались сделать настолько дорогим, насколько могли. Даже ребёнок из небогатой семьи получал на своё первое в жизни новолуние серебряный шарик.

     Диэмы, положенные в блог, уже нельзя было менять. Так же, как нельзя было поменять уже прожитые дни. И даже если ты сумел улучшить жизнь, то мог заменить только будущее — ещё не прожитые диэмы.

     День, когда родители переставали писать в карпэм за тебя, день, когда ты сам получал право складывать в копилку прожитых месяцев диэмы из банки не наступивших недель, и считался днём совершеннолетия. Традиционно это был двухсотый диэм. Но многие начинали сами выкладывать бусинки жизни в блог и намного раньше.

     Раз в месяц нужно было уделить несколько минут и перебрать в уме события прошедших двадцати восьми дней. Выбрать из них какое-то одно. Подумать о нём как следует. Поблагодарить за него, держа в руке знак уходящего момента. И переложить из одной банки в другую. С течением времени банка оставшихся моментов пустела, а банка уже прожитых наполнялась.

     Смыслом этого ритуала была наглядность. Даже самый суетный человек хотя бы на эти десять минут в месяц задумывался о количестве месяцев в его распоряжении и о том, как он провёл последний. А значит, задумывался и о своей жизни. Ибо что есть жизнь, как не совокупность прожитых диэмов, как не блог. Так учат Лоа.

     Ингвар оказался в странной ситуации. Он не помнил ни одного месяца теперешней жизни и при этом не имел на руках карпэма, чтобы узнать о себе что-то более личное, чем ярлыки, которые уже получил от Эшера. Делец, колдун, авантюрист. Очевидно, великан и обжора.

     Нинсон помнил какую-то чужую жизнь, но не слишком удачную и не богатую на события. Там он тоже был делец, в каком-то смысле, и колдун, в каком-то смысле. Как торговец он разорился. Как колдун существовал только в мире сказок. А ежедневной авантюрой было для него пробовать баронские яства: не отравлены ли?

     Великан был как Таро Тайрэн.

     Но в миниатюре. Не слишком удачный черновик.

     Ясно только то, что в блоге у него лежало четыре сотни разнокалиберных диэмов. В банке для непрожитых дней, учитывая любовь к табаку, дневным возлияниям и ночным закускам, должно было оставаться ещё примерно столько же.

     Даже уже меньше.

     Надо ведь отметить проведённые в плену месяцы. Не хотелось переплавить дни беспамятства в рирдановые дробинки. Хотелось отметить их хлебными мякишами или чёрными влажными камешками.

     Или маленькими люмфайрами Тульпы, которые единственные светили ему во мраке подземелья.

     Мысли Ингвара мгновенно унеслись к прошлой жизни.

     К отчаянию, колдовству, Тульпе.

     К чёткой границе между жизнями — ледяной воде портала.

     К невозможности поговорить с той, что спасла его жизнь и разум. Тульпа, моя Тульпа. Как бы нам снова увидеться?

     Эта твоя косая улыбка и удивлённые брови, эти твои пронзительные глаза. По чьему образу и подобию я сотворил тебя? Кого мне искать? Ты была моей спутницей?

     Моей? Моей ли?

     Великана Ингвара?

     Или субтильного Таро?

     Неудачника сказочника?

     Или легендарного колдуна?

     Если он говорил правду Тульпе, если она была снарядом, сто лет назад отправленным в будущее, то она уже умерла от старости.

     Её модель, точнее. Сама Тульпа умерла лишь несколько дней тому назад. Растворилась, отдав ему весь оргон, чтобы он мог допрыгнуть до свободы.

     Надо поговорить с Эшером и на эту тему.

     Последние дни Ингвар только и делал, что отлёживался и ел. Немилосердно болело плечо. Беспокоили шарики жировиков на затылке под волосами. Но было приятно снова быть чистым, свежим и видеть небо.

     После голодовки не стоило набрасываться на еду, следовало есть постепенно.

     Сначала чашку бульона. Вечером немного каши.

     После продолжительных тренировок, после бесконечного моря боли в темнице, после вытянувшего последние силы спуска с горы надо было не ложиться пластом, а ходить, разминаться, как-то приводить в порядок закаменевшие мышцы, одеревеневшие суставы и заржавевшие сухожилия.

     Ингвар всё это знал. Или узнал бы от обстоятельного Эшера.

     Но всё равно лежал бревном и упивался собственным бессилием. Ел как не в себя. Маялся животом. Но снова обжирался. Пока люди в лагере играли в рутгер, пока Эшер что-то планировал и описывал, пока Рутерсвард тренировал Жуков, Нинсон лежал и слушал, как тренькают струны лиары.

     Кто-то в лагере талантливо пел. Ингвар не был большим ценителем музыки. А вот песен знал множество и совершенно точно мог сказать, что этих баллад он никогда не слышал. Уже одно это подтверждало, что его забросило далеко от дома.

     От условного «дома» — от замка барона Шелли.

     Глава 24 Убежище — Книги Наугад

     Ингвар рассматривал библиотечный экслибрис.

     Простенькую угловатую ящерицу, которая отмечала все книги легендарного колдуна. Большей частью там были произведения вездесущего Лорема Ипсума. Но попадались и совсем странные книги. Их Тульпа пролистывала, время от времени пожимая плечами. Иногда что-то комментировала:

     — Тут только три буквы.

     — Янь, наверное, или инь, — предположил Нинсон. — Инь-Янь, Инь-Янь. Пошелести там страничками. Может, через девять месяцев у них родятся ещё какие-нибудь слова.

     — Я бы и не удивилась, что у тебя в библиотеке такая книжка. Я бы даже картинкам не удивилась. Но тут что-то другое. Сам посмотри.

     Тульпа показала разворот.

     Строчки состояли сплошь из букв «VCM».

     — Это что, шифр какой-то?

     Женщина пожала плечами:

     — Не знаю. Может, кто-то пресс для печати тестировал?

     Великан наблюдал и теперь мог с абсолютной уверенностью сказать, что никто и никогда прежде не пожимал плечами так естественно, так грациозно, так красиво, так беспомощно одновременно. В этом он был уверен.

     Ингвар взял следующую книгу с тем же экслибрисом.

     — Опять белиберда из буков, — досадливо сказал он и передал книгу Тульпе.

     — Букв. Буки — это деревья. Ну уж не как сказочник, но хотя бы уж как лучник ты мог бы знать такие вещи.

     — Лучник — тот, кто делает луки. Я стрелок, а не ремесленник.

     — Но ты же сам всегда говорил именно «лучник».

     — Да. Потому что все неправильно говорят. Что ж мне — всех поправлять?

     — А, ты к этому… Ну, не буду тебя больше поправлять. Говори неправильно, если хочешь.

     Женщина прекратила спор и сделала вид, что просматривает страницы, исписанные бессмысленными значками, как книги пилотов, понятные только железной плоти. Она добралась до осмысленного предложения на последней странице. Прочла вслух:

     — О время, твои пирамиды!

     — И всё?

     — Ну… Вроде как всё. Я больше не нашла. А у тебя?

     — Только фраза: «Великий квадрат не имеет углов».

     — Полный иньдец, да?

     Великан соврал:

     — Да.

     Но на самом деле он так не считал. Наоборот, прекрасно понимал, что сильный звук нельзя услышать, а великий образ не имеет формы.

     Нинсон нахмурился, но не стал ничего говорить. Он подумал, что Тульпа всё же не совсем его слепок, а какая-то чуть более упрощённая версия.

     Ингвар взялся за новую книгу. Это оказались «Бесконечные рассказы Двухголового Дракона». Наконец-то что-то знакомое. Великан не глядя раскрыл и прочёл:

     — «Завтра будет бич, — предупредил Он. — Виси спокойно, не напрягайся. И кричи. Будет легче». Клять! И здесь про то же самое.

     — Слушай, ну чего ты хотел? Это же чьё Убежище? Твоё. Чьи мысли тут воплощены? Твои. Видишь, тут и стены вырублены в той же скале, что и твоя камера. И вообще, тут как-то… тюремненько… Неудивительно, что у тебя и книжки об этом. Научишься. Будешь в другом настроении, так и книжки другие загрузятся.

     — Куда загрузятся?

     — В шкафы книжные, куда же ещё! Ты же, по сути, каждый раз, входя в эту комнату, создаёшь её заново, как сон. Сызнова придумываешь. Пишешь. Рисуешь. Так или иначе, каким-то способом выгружаешь образы из своего сознания в эту вот… ну, «реальность», что ли. В это «сновидение». Ну, янь знает, как это назвать. Хотя это, конечно, совершенно точно не «сновидение» и скорее уж антипод того, что вы понимаете под «реальностью».

     — Понял. Одним словом — Убежище.

     — О. Молодец. Я сказала, что ты разными способами выгружаешь образы. Но ты же понимаешь, что способ один и тот же, да? Назвать его можно по-разному. Но всё равно будет аналогия из мира смертных. Убогая плоская аналогия. Картинка вместо реальности. Рисунок цветка вместо цветка. Слова вместо смысла.

     Ингвар не согласился:

     — При должном старании смысл всё же можно упихать в слова.

     — Упрощённую версию. Копию копии. Чёрно-белый эскиз витража.

     — Это всё, что у нас есть.

     — Поэтому мне непонятно, чего вы дорожите этими кожаными мешками.

     — Потому что у нас есть не только это. Вот, например, если я увижу твой рисунок…

     Тульпа вопросительно приподняла бровь.

     О, этот невероятный излом.

     — То есть не твой рисунок, а рисунок тебя. Портрет. То я, конечно, его не спутаю с тобой. И понятно, что он будет бледной копией копии, гравюрой витража и всем, что ты там наговорила о наших книгах. Но он всё же будет иметь смысл. Ценность. И она в том, что он позволит мне лучше вспомнить твоё лицо и не только лицо…

     Тульпа потянула длинный шнурок, распустив верхний бант корсета.

     — Я могу раздеться, чтобы ты уже успокоился.

     Но Великан привык к этим подначкам.

     — Но и голос, запах, движения. Как ты плечами пожимаешь. Бровь эту невозможную. Меж тем, на портрете этого не будет. Там будет только видоизменённая калька, альтернативная копирка, уголь. Если не уметь тебя вспомнить. Но я-то сумею. Сквозь эту копию я смогу увидеть то настоящее, что есть.

     — Вернее, чего нет, — поправила Тульпа, уже листавшая другую книгу.

     — Да, Тульпа. Да. Разница вот в этом. В том, что для меня может быть что-то настоящее, что есть. А может быть и что-то настоящее, чего нет. А для тебя может быть только то, что есть. А того чего нет, его…

     — Его нет, — сказала Тульпа и пристально посмотрела в глаза Великану, будто самим этим взглядом, самим этим напряжённым вниманием пытаясь передать ему какую-то мысль.

     Но Ингвар не увидел и не понял этого и продолжал доказывать сам себе:

     — То, что существует на самом деле. Так что в словах… в буквах… в том, что ценится у нас, среди кожаных мешков… Оно есть! Оно настоящее! Мы не всё можем потрогать. И даже можем что-то забыть. Но оно существует, Тульпа. Оно существует. Наши мысли. Наша альтернативная копирка, наша видоизменённая калька, это всё существует. Разве ты сама мне не то же самое пытаешься показать всё время?

     — Пф-ф. Я поняла, поняла. Книжки важны, да. Любовь вечна. Сказки могут всё поменять. Совсем забыла, в чьей я голове. Всё? Идём дальше, а? Смотри, тут есть книга, полностью из твоего имени состоящая. Ингвар и Нинсон.

     — Ну-ка.

     Великан взял книгу. Действительно, в ней было множество одностраничных глав, в которых повторялось одно и то же стихотворение. Тульпа подвигала ладонью, словно обдувая себя ветром, что означало: дай послушать, вдохни свои слова в мои уши.

     Делая вид, что не хочет повышать голос, Ингвар подошёл ближе.

     ИнгварНинсонНинсон

     ИнгварИнгварНинсон

     ИнгварИнгварИнгварНинсон

     ИнгварИнгварНинсон

     ИнгварНинсонИнгварНинсон

     ИнгварИнгварНинсон

     Нинсон

     НинсонНинсонИнгварНинсонНинсон

     Нинсон

     ИнгварИнгварНинсон

     ИнгварНинсонНинсонНинсон

     НинсонИнгварИнгвар

     ИнгварИнгварНинсон

     НинсонНинсонИнгварИнгвар

     ИнгварНинсонНинсон

     ИнгварИнгварНинсонНинсон

     НинсонНинсонНинсонИнгвар

     НинсонИнгварИнгвар

     НинсонНинсонИнгварНинсонНинсон

     НинсонИнгварНинсонИнгвар

     — И?

     — И всё. Дальше эти двадцать строк опять по новой. В следующей главе. И опять.

     — Прямо Инь-Янь. Немногим лучше. Как ты мне сказал? Пошебурши страничками!

     Но Нинсон уже изучал другую книгу:

     — Вот послушай: «Не стараясь объяснить себе странное явление, довольный одним тем, что ему удалось так близко и так ясно видеть не только чёрную одежду, но даже лицо и глаза монаха. В парке и в саду покойно ходили люди, в доме играли — значит, только он один видел монаха».

     Ингвар обернулся к Тульпе:

     — Только он один видел монаха. Это ж чисто мой случай.

     Краем глаза заметил шевельнувшегося Уголька, невидимого для женщины. Нет, напрасно. Похоже, один его глитч в упор не видел другого.

     Нинсон спросил:

     — Чёрный монах, это типа какой-то помощник?

     — Не знаю, — отмахнулась Тульпа.

     — Я что сам написал все эти книги? Раз они в моей голове.

     — Совсем не обязательно. Это может быть твоя заметка. Или чья-то чужая. Как книги в библиотеке. Или вот, например, мои слова ты считаешь моими или своими?

     — А как я читаю? Это же Убежище! Типа, как сон. Все знают, что во сне невозможно читать. Стоит только начать читать — и тут же всё расплывается перед глазами, буковки то пляшут, то разбегаются.

     — Наверное, — легко согласилась Тульпа. — Я никогда не видела снов.

     — Да, я, откровенно говоря, тоже всего несколько раз видел. Но…

     Нинсон осёкся. О снах он действительно знал мало.

     «Я много расспрашивал Лонеку. Эта сумасшедшая жрица Десятой Лоа спала чутким и тревожным сном. И вынуждена была выпивать на ночь вина, чтобы уснуть. Но только не после наших неистовых любовных игр, не после изнурительных боёв с промокшими насквозь, иногда вдобавок ко всему и окровавленными, простынями. Лонека засыпала крепким и долгим сном, таким, что и десять, и двенадцать часов кряду нельзя было её добудиться. Зато потом наступало время удивительных историй. В своих снах она посещала другие миры, передавала весточки из загробного мира и иногда — правда, редко — могла предсказать грядущее».

     Великану не хотелось говорить с Тульпой о Лонеке.

     И ему казалось — вернее, он надеялся, — что и Тульпе будет неприятен этот разговор о прошлой его большой любви. Он со сладкой надеждой опасался, что ей будет тяжело воспринять такое обжигающе яркое воспоминание.

     И может быть, ему и не хотелось-то сейчас вспоминать Лонеку не столько щадя чувства Тульпы — баранья уверенность Ингвара в том, что женщинам полезно иной раз немного поревновать, часто имела для него и куда худшие последствия, — сколько из страха прочесть в лукавых глазах полное равнодушие к его прошлым и будущим ночам.

     И Нинсон не смог бы увернуться от этого равнодушия. Он уже всё понял про себя. Каждый взгляд Тульпы он теперь вынужден был ловить.

     Даже против воли.

     Даже останавливая себя.

     Даже откровенно себе противясь. Но не ловить не мог.

     Тульпа подождала какое-то время, но Великан ничего не говорил и только смотрел и смотрел на неё с пристальным, препарирующим вниманием.

     — Так что ты там завис? Ты остановился на: «Но я много…» Что ты много? У меня есть парочка предположений. Но я лучше промолчу.

     Чтобы не отвечать, Нинсон стал читать из другой книги:

     — «Может ли быть, чтобы два таких милых, прелестных создания были злыми духами, которые привыкли издеваться над смертными, принимая всевозможные обличья, либо колдуньями, или, что ещё страшней, вампирами? До сих пор я полагал, что сумею объяснить себе эти явления обычным способом, но теперь уж сам не знал, чему верить…»

     «До сих пор я полагал, что сумею объяснить себе эти явления обычным способом, но теперь уж сам не знал, чему верить», — ещё раз прочёл Ингвар, но уже про себя, и подумал, как верно сказано, как верно отражает ход его собственных мыслей.

     — Наверняка я сам это написал. Все это из моей головы, да?

     — Да, — в тысячный раз подтвердила Тульпа. — Это просто твой способ вспомнить.

     Нинсон пролистал сотню страниц и стал читать из другого произведения:

     — «Он приподнял над плахой лицо и выговорил сухим, будто обуглившимся, языком: “Вы… получите… своё чудо“».

     — Про что книжка? Про казни?

     — Да всё про то же: про привратников...

     Всё это были сказки. О невидимых друзьях, о колдунах, о дверях внутри собственного сознания. Но притом сказки, которых Ингвар никогда не читал. Уж насчет чего-чего, а насчет читаных сказок он ошибался крайне редко.

     Как в его голову попали книги с незнакомым содержанием?

     Похоже, то были сказки, которые знал легендарный колдун, но не знал Великан.

     Ингвар стал наскоро пролистывать все книги. Как не делал уже давно, добрых двадцать лет. А ведь когда-то он искал в книгах весточку, пароль, знак, код. Нинсон брал книги по одной, просматривал, ставил на место. Не хотел изменять порядок. Нигде не было ни названий, ни указаний авторов, ни даже данных переписчиков, переплётчиков, типографий.

     Только один и тот же экслибрис. Угловатая ящерица.

     — Что ты ищешь? — спросила Тульпа.

     — Весточку. Будь это я, я бы сам себе постарался передать письмо.

     И такая весточка нашлась. В книге была закладка со словами:

     «Только колдуны видят написанное здесь».

     — Смотри. Ты тут что-нибудь видишь?

     Тульпа внимательно осмотрела закладку, которую Нинсон предъявил ей.

     — Тульпа? Видишь? Тридцать три буквы, как в алфавите.

     — Нет. Просто кусочек пергамента.

     Но он-то хорошо различал там буквы:

     «Только колдуны видят написанное здесь».

     — Лучше сюда взгляни. — Женщина с улыбкой подала ему книгу.

     «Старец из Банановой обители наслаждался уединением».

     Обычно в книжках с такими провокационными названиями были и соответствующие картинки. Но на пергаменте чернели непонятные знаки. Будто бы кто-то незнакомый с азбукой насмотрелся издалека на книги и попробовал изобразить свои разномастные символы, смешав округлость букв, резаные черты рун и многосложность каракулей. Все они шли трёхстрочными отрывками и не могли значить ничего осмысленного, однако вызывали устойчивое ощущение одиночества и тревоги.

     Нинсон закрыл книжку.

     И будто зыбь большой реки пробежала по обложке.

     В некоторых книгах рядом с угловатой ящерицей была приписка из двух слов: «Кодекс Войнча», «Кодекс Рохонци», «Кодекс Копэйле», «Кодекс Серафин». Эти книги были не отпечатаны, а именно что написаны. Шрифтов, которыми их набрали, не было ни у одного печатного станка на всём белом свете. На одной стояла надпись:

     «Разгадка монумента Джейме Солнцерождённого».

     То были странные кодексы, полные причудливых картинок и схем. Альманахи иных миров, написанные на чужих языках. В «Разгадке монумента» было три главы, полные формул. Не поняв ни единого слова, Нинсон со вздохом вернул книги обратно.

     Последние три книги: тридцатая, тридцать первая и тридцать вторая, — оказались пусты. Удобное кресло, свет живого огня, чистые листы бумаги. Всё здесь было приглашением к сочинительству. Вот где можно было бы сесть и никуда не торопиться.

     Тем более что один из ящиков стола, набитый витыми стеклянными стилусами, карандашами, грифелями, очинёнными перьями и чернильницами с завинчивающимися крышками, был приготовлен как раз для такого времяпрепровождения.

     Ящик ломился от ненаписанных писем, конвертов, духов для бумаги. В отдельной коробочке лежало огниво. Набор толстых свечек. Палочки разноцветного сургуча. И здесь же — золотой перстень-печатка.

     Вот за него Ингвар ухватился с интересом. На нём мог быть герб того самого легендарного колдуна, о котором он столько слышал и которым, по всей видимости, мог оказаться.

     Но там была та же самая ящерица, что служила экслибрисом.

     

     Глава 25 Лалангамена — Всегда Готова

     Ингвар доел очередную порцию белой фасоли с беконом, сыто рыгнул и отодвинул глубокую миску. По-видимому, изначально она была салатной плошкой.

     Нинсон никогда не понимал манеры есть из плоских тарелок. Хорошо. Если ты лорд — понятно. Посуда твоя сверкает, как зеркало. Маленький кусочек изысканной пищи, какая-нибудь виноградная улиточка, смотрится прекрасно. На одной стороне блюдо оттеняет скромная веточка зелени. На другой — плевочек соуса. Крохотность порции не смущает аскетов. И не пугает обжор. Ведь блюда переменят ещё дюжину раз.

     Но когда плоской делают деревянную или глиняную посуду?

     Мясной ломоть резать удобно. Впрочем, не удобнее, чем на разделочной доске или сразу на сковородке. Но у простого люда Лалангамены никогда не было особых проблем с нарезкой жареного мяса. Как и самого мяса, из которого можно было бы вырезать приличный плоский ломоть. Крольчатина или курица, в самом лучшем случае.

     Ингвар не отупел в застенках благодаря тому, что напряженно думал.

     Или переваривал только что пройденные с Лоа уроки.

     Или досконально изучал витраж воспоминаний.

     Или фантазировал о Тульпе.

     Но чаще всего, если мысли не осаживать, они сами собой возвращались к еде. Нинсон скрупулёзно разобрал каждое из когда-либо съеденных им блюд, чтобы приправлять полузабытыми вкусами холодную овсяную кашу, выдававшуюся пленнику. И теперь не мог наслаждаться едой, параллельно не восстанавливая в уме рецепта и не примериваясь мысленно к приготовлению блюда.

     Поэтому, прежде чем приняться за еду, он утомительно подробно представил себе, как нарезал бы бекон. Толстыми, мужскими кусками, а не тоненькой строганиной, которой потчевал его Жучиный повар. Он жарил бы бекон долго, дольше, чем принято. И на слабом огне. Подкопчённое мясо не любит сильный жар.

     А когда натечёт достаточно жира, он кинул бы лук или чеснок. И томил бы его, пока зубчики не станут мягкими. А потом, когда свиной жир вобрал бы в себя весь чесночный вкус, уже засыпал на сковороду загодя сваренной фасоли. Та моментально бы увлажнилась, стала тяжёлой, масляной, душистой. А будь у него свежий хлеб, он и его бы покрошил в котёл, для нажористости.

     У Жучиного повара не было самых необходимых трав. Ингвар не видел при нём даже ножа — главного инструмента мастера-повара. Но в целом, приходилось признать, что тот неплохо справился.

     Свежезакопчённый нежирный бекон и отборную фасоль достаточно было лишь сдобрить щепоткой соли, чтобы уже получилось «неплохо».

     Ингвар посмотрел на вторую салатную плошку. В ней лежал десерт. Персики в меду под тимьяновым маслом. Звучало хорошо. Выглядело, как недожаренная начинка для пирога. На вкус он их ещё не попробовал. Ленился.

     И теперь с особым смаком прислушивался к этому ощущению: вольготной лени к персикам в меду.

     — Оказывается, я всю жизнь страдал от острого недостатка роскоши, — пробурчал Великан и перевёл сытый взгляд на Уголька.

     Ворон вспорхнул, ударив крыльями. Рассыпал перья и чернильные капли, истаявшие в воздухе. С шумом уселся на край узкого двухметрового ящика, установленного на козлах в центре шатра.

     Ингвар перевёл взгляд на сцену охоты, вырезанную на откинутой костяной крышке. А потом на реликвию, лежащую в алом бархате.

     Рубиновый Шип Хорна.

     Охотничья рогатина с физиономией Первого Лоа, которая, благодаря умелому резчику, тут и там проступала по всей поверхности ратовища, одновременно делая рогатину и прекрасной, и ухватистой. Цвет Первого Лоа — красный. Потому древко выполнили из падука. А навершие из рубина. Плоский камень размером с ладонь был искусно закреплён в широкой костяной поперечине.

     Рубиновый Шип Хорна был настоящим произведением искусства. Лоа, их вид, их атрибуты — всё это давно превратилось в излюбленный мотив для поделок художников, резчиков, ювелиров и оружейников.

     Но Ингвар видел в этой реликвии не статус обладателя чуда и не воплощение легенды. Он видел возможности. Перед ним открывались, распахивались, падая на спину и задирая подолы, манящие перспективы…

     Можно будет купить корабль.

     Или даже несколько. Или верфь.

     Самый красивый корабль Лалангамены будет называться «Тульпа».

     А самый прочный корабль сопровождения с крепким тараном станет «Ингваром».

     Это будет образец. Объект восхищения и вожделения.

     Или не трогать парусники? Купить манор?

     Поставить точку где-то на карте. Желательно с гербом. Сенешаль у него уже есть. Войско тоже. Нанять гигантскому состоянию зубастых управленцев, давно сменявших диэмы на монеты, и не беспокоиться более о деньгах.

     Получить бесконечное количество времени для…

     Путешествий?

     Самосовершенствования?

     Для того чтобы наконец написать свою историю? С такими богатствами дело станет только за выбором названия и цвета обложки.

     Или получить в управление храм?

     Следить за исполнением обычаев, решать вопросы, проводить праздники, стать светочем мудрости для тысяч людей. Ингвар не сомневался, что у него получится, и образ проповедника был вполне ему близок.

     Или стать сигнифером?

     Поехать в столицу, в самый большой храм, там встретиться с гроршахом. Только этот служитель храма имеет право поставить сигнум. Ингвар представил, как всё произойдёт.

     Гроршах будет одет в ритуальные белые одежды и маску, полностью скрывающую лицо. Он даст Нинсону рассмотреть прозрачный пузырёк с атраменто. Внутри будет густая чёрная жидкость, похожая на земляное масло. Это живая краска. Чернила, которыми пишется Мактуб. Квинтэссенция оргона, которую Лоа привезли с собой с небес.

     Алмазно-твёрдое стекло с маленьким окошечком, забранным мембраной. Вместе с Нинсоном на пузырёк с атраменто будут смотреть сотни свидетелей — желающих поглазеть на ритуал всегда полно. Активно принимаются ставки: закричит или нет, отрубится или нет, на какую часть тела будет поставлен сигнум, на что он сделается похож, когда затвердеет, и какого станет цвета. Гроршах, после всех необходимых ритуалов, прислонит это окошечко к коже в том месте, какое сам выберет. Почти всегда стигм ставился на плечо. Но бывали и исключения.

     Мембрана зашипит и распадётся. Атраменто оживёт от соприкосновения с телом. Прозрачное стекло древнего сосуда затуманится и запотеет. Запахнет жареным мясом и будет очень больно. А потом пузырёк опустеет. Атраменто въестся в плоть, станет частью Великана.

     Гроршах отлепит сосуд, снова забранный мембраной, но теперь уже полный крови, полученной взамен атраменто. На том месте, где окошечко прикипело к коже, останется серебряный круг. Плотный валик, на ощупь похожий на застарелый шрам. Внутри, под вспухшим волдырём ожога, забурлит ожившая ртуть.

     Атраменто, сначала чёрная, будет светлеть, пока не побелеет до тусклого металлического оттенка, вплавленного в плоть. Пятна атраменто поменяют цвет и станут просвечивать сквозь кожу металлическим блеском. Серебряным. Чаще всего. Но возможны варианты. Тут уже никогда не предсказать, как у кого это будет выглядеть.

     Конечно, если сигнум ставит не сам Лоа. Мало какие сигниферы удостаивались такой чести. Короли, например. Некоторые викарии — личные агенты Лоа. Заслуженные ветераны, имена которых были известны каждому жителю Лалангамены. Избранные колдуны. Обычно из тех, что специализировались на руне Третьего Лоа, Мастера Луга, — на Тива.

     Лоа всегда вознаграждали тех, кто мог поднимать предметы. Поговаривали, что они мечтали когда-нибудь собрать всех колдунов и подняться до Матери Драконов. Однако за последнюю тысячу лет не особенно продвинулись в своих планах. Но колдуны, специализирующиеся на Тива, а также сновидцы и ещё несколько категорий оставались привилегированными даже внутри элитного колдовского сословия.

     Как и те, чьему колдовству не мешал металл. Но их было так мало, что они всегда удостаивались чести личного знакомства с Лоа. Обычно ещё даже на этапе ученичества. Ведь уже тогда они могли управлять живыми доспехами. Ну, может быть, не управлять, а хоть как-то взаимодействовать. Но всё равно. Просто пройтись в них, играючи бросить валун, пинком повалить дерево.

     Конечно, таких колдунов осыпали почестями задолго до того, как они получали сигнум. А стигм им ставили сами Лоа. Это означало, что вместо кляксы, пятна атраменто, отдалённо напоминавшего зверя или предмет, на их теле могла красоваться любая картинка. Хоть веве самого Лоа, хоть родовой герб сигнифера, хоть инициалы.

     Раз в год каждый Лоа вручает бесценную атраменто нескольким людям. Сосуды не покидают храм, чтобы не образовался чёрный рынок. Будь ты хоть самый богатый пират, будь ты хоть самый могущественный работорговец или самый коррумпированный куклодел, но одних только денег недостаточно, чтобы получить сигнум. Если только ты не собирался лично явиться на аукцион.

     Гроршах сразу же ставит сигнум, превращая простых смертных в сигниферов — тех, кто станет долгожителем, кого не будут отвлекать от жизни телесные хвори.

     Всякий Лоа поощряет тех, кто особенно отличился на его поприще. Причём поприщ несколько. И для тела. И для ума.

     Чтобы самый слабый доходяга знал — у него есть шанс.

     Нужно только учиться.

     И самый непроходимый тупица понимал — у него есть шанс.

     Надо только тренироваться.

     Все равны. Все дети Лоа. У всех есть своя строчка в Мактубе.

     Хорн награждает самых сильных мужчин и лучших бегунов.

     Дэя — заботливая мать — награждает многодетных матерей. Весь год со всех уголков Лалангамены тысячи писем с разными историями передаются жрицам Дэи, чтобы те отправляли их в столицу. Никто точно не знал, какими соображениями руководствовалась Вторая Лоа выбирая кого наградить.

     Луг выбирает лучших мастеров из разных гильдий.

     Навван — лучших музыкантов и актёров, фокусников и танцовщиц.

     Кинк не выбирает лучших. Покровительствуя слабостям и потакая страстям, кого бы должен был награждать этот Лоа? Самых жирных и самых дряблых? Наиболее преуспевших в саморазрушении? Да и сам процесс отбора и сравнивания результатов — всё это было не в духе Пятого Лоа. Он награждал удачей. Он просто вытягивал номера. И тот, чей номер буллы совпадал, получал сигнум. Лоа ещё только доставал последний шарик с цифрой. Двадцатизначное число ещё шелестело по толпе. А Лоа уже знал, где живёт его избранник и чем занимается.

     «Любой житель Лалангамены может получить второй шанс!»

     В том была высшая справедливость, по мнению Кинка. И заодно способ сделать сам выбор зрелищным и необременительным для себя.

     Его напарница Доля покровительствует торговле. А лучшим купцом — по мнению Доли — был тот, кто сможет заплатить за атраменто больше остальных. Как и все Лоа, она безошибочно распознавала ложь. Купец должен был отчитаться в том, что заработал деньги честно. Хотя бы и в торговом смысле — не нарушая договорённостей. Это был единственный способ получения сигнума не за свои заслуги. Так как купец имел право сам выбрать — кого награждать.

     Но и тут Лоа была внимательна. «А что, почтенный, ты вон ту девочку хочешь наградить потому, что любишь её так сильно? Или потому, что твоих родичей в заложники взяли и она на самом деле полюбовница их предводителя?» Нет, Доля таких шуток не понимала. Суровее казни куклоделов и фальшивомонетчиков были только казни тех, кто пытался незаконно получить сигнум.

     Ной выбирает самых лучших пловцов и лучших капитанов.

     Макош награждает тех, кто может владеть дыханием и лучших врачевателей.

     Инк — самых метких стрелков из лука и писателей.

     Ишта — красивейших женщин и лучших художников.

     Сурт — лучших тиунов из службы поддержки — стражей порядка.

     А Шахор — лучших жриц и жрецов — служителей любого Лоа.

     Совместно, от имени всех Лоа, награждается лучшая команда рутгеров. Причём игроки удостаиваются этой чести в полном составе: квик, цепь и все три бойца. Все пять человек, доживших до момента награждения. Случались и трогательные истории, когда бойцы выживали именно благодаря награде. Израненных в финальном состязании рутгеров на носилках тащили в храм, а гроршах торопливо отправлял ритуал, пока игроки не испустили дыхание.

     Ингвар понимал, что мог не выиграть аукцион Доли даже с этим Рубиновым Шипом. Но можно было хоть попытаться. А сигнум — это ведь и силы, и бодрость, и быстрая голова, и ещё много лет продолжения всей этой карусели.

     Или идти дорогой колдовства?

     Повстречаться с мудрейшими колдуньями Лалангамены?

     Получить лучших учителей? Превратить своё поместье в логово собственного ковена? Достичь вершин того, о чём с ним говорила Тульпа?

     Что точно нужно будет сделать, так это понять, как разыскать Тульпу.

     Именно сейчас, именно сегодня это знание стало понятным и простым. Все титулы и парусники имели какой-то смысл, если было кому их преподнести.

     Ингвар просмотрел множество картинок в воображении и во всех застал Тульпу.

     Вот здесь она в усыпанном каменьями платье под руку с ним выходит на балкон перед восторженной толпой почитателей его творчества.

     Вот здесь она в белой полумаске и алой накидке на голое тело участвует в меняющем судьбу мира ритуале.

     Вот здесь она, босая, в промокшей моряцкой одежде, с пьяной улыбкой разбивает винную бутылку о сходящий со стапелей корабль.

     Так или иначе, везде была она. Женщина была сама собой.

     А он был колдун. Воплотитель невозможного.

     Клять! Давно пора браться за дело.

     Ингвар решительно поднялся, поставил фьяску с дрянным вином на стол, отодвинул драгоценные камни и пошёл искать Эшера. Срочно требовались ответы хотя бы на ряд насущных вопросов.

     Призрак фамильяра всё это время вороном расхаживал по столу и иногда рассеянно клевал диэмы. Но когда Ингвар поднялся, Уголёк спрыгнул, превратившись в чернильно-дымное облачко, из которого выскочил чёрный кот.

     Стоило только повернуться к пологу, как за тонкой стенкой шатра послышались звонкие приветствия, кто-то рысцой пробежал ко входу. Откашлялся на пороге и высоким голосом сказал:

     — Гэлхэф, милорд! Можно?

     — Да, — отозвался Ингвар.

     Полог откинулся, и в шатёр вошла девушка в броне, похожей на ту, что была на Жуках Рутерсварда. Простое круглое личико, правильные черты, над насупленным носиком складочка, отчего казалось, что девушка постоянно хмурится. Как и у всех остальных в лагере, кто носил шлем, волосы у неё были острижены коротко. Оставалась только соломенная чёлка и две тоненьких, не толще мизинца, косички.

     Её энергия и её наряд отличались от вида вчерашних воинов. А чистая, прелестно розовая — на самом деле, даже ярко-розовая, едва ли не как у поросёнка — кожа наводила на мысль о том, что она явилась к нему прямиком из бани, а не из лесного лагеря.

     У воинов, виденных Ингваром у костра и на параде, где он раздавал таланты, не было никаких знаков различия. Только лисий хвост на наплечнике Рутерсварда.

     А эта красотка тренькала монетками медалек по матовым нагрудным пластинам. Доспехи наёмников были запылёнными и обцарапанными. Там ремешок был новым, там штанина ещё не обзавелась наколенником.

     А её доспех не имел ни одной боевой отметины.

     Она была надраена до блеска. Шлем на сгибе руки. Топорик прижат к бедру. Чеканным шагом девушка вышла на средину шатра, встав едва ли не вплотную к Великану. Ингвар с интересом посмотрел на чистые кавалерийские сапожки. Такие ведь и не снимешь самостоятельно, пожалуй.

     «Хотя это я бы не снял. Она же наверняка может согнуться, как хочет».

     — К вашим услугам! — прозвенела девушка.

     «Согнуться, как хочет», — подумал Ингвар уже пристальнее.

     — К каким таким услугам?

     — Готова к любым! — с той же напряжённостью и даже с ещё большей решимостью заявила девушка.

     Румянец, который пылал на щеках отроковицы, был как документ о том, что девица подошла к ответственной миссии со всей серьёзностью. Везде, где полагалось, она была выщипана и умащена, а душистый запах фиалкового мыла размашисто подписывал этот документ.

     Эшер ничего не говорил о том, что должна будет появиться помощница. Явно, она не лекарь и не писарь.

     Её сила заключалась не в умной голове, а в молодом, пышущем здоровьем и желанием жить, юном теле.

     На телохранителя она тоже не походила. Даже и с топориком у крутого бедра.

     Наложница? Это ближе всего. Что-то такое в ней ощущалось. Она явно должна была доставить и подарить своё тело Нинсону. В той или иной форме отдаться командиру. Обречённая, почти самоотверженная готовность не радовала колдуна, а настораживала.

     Непонятно, что было с ней делать.

     Да кого он обманывал? Конечно, понятно, что с ней делать.

     Вначале только хотелось прояснить с Тульпой, женами и прочим.

     — Сколько тебе лет? — подчёркнуто холодно спросил Ингвар.

     — Восемнадцать!

     Щёки девушки покрылись новым слоем густого клюквенного румянца смущения, и Ингвар понял, что его тело отзывается на эту уже спелую, но ещё смущающуюся юность.

     — Ты откуда?

     — Прислал господин Эшер!

     — Зачем?

     — Вдруг что-то понадобится. Что угодно.

     — Мы с тобой были знакомы? Я тебя не припоминаю, если честно.

     — Никак нет! Ничего о вас не знаю.

     И зачем спрашивал?

     Ясно же, что ей не сто лет. На всякий случай? Дурак.

     — Но хочу узнать! — набравшись храбрости, стрельнула глазками девушка.

     «Рано тебе ещё кокетничать», — подумал Ингвар, мысленно примеряя на Тульпу роль соблазнительницы, доставшуюся несмышлёной девчушке.

     Как бы она справлялась с таким заданием? Уж наверняка куда изящнее этой молодки.

     Из Тульпы, прекрасно владеющей мимикой и отточено небрежными жестами, получилась бы неотразимая приманка.

     Тоска задушила радость от пахнущих тимьяном персиков, от общества красивой девушки, от обладания реликвией. Захотелось променять Рубиновый Шип на верную Тульпу. Можно даже без сдачи в виде поместья и верфи.

     — Вот чего, сходи-ка ты лучше за господином Эшером.

     Ингвар отвернулся от юной прелестницы и взялся за бутылку.

     — Будет сделано! — выпалила девушка и убежала, всколыхнув полог.

     Нинсон ухватил эхо её мыслей.

     «Даже не спросил, как зовут», — подумала она, с досадой вспоминая, что надо было иначе начать разговор. Не просто «к вашим услугам!», а «такая-то и такая-то к любым вашим услугам!» Надо было представиться. И обязательно сказать, что «к любым». А теперь придётся придумывать, как показать, что к любым. Вот дура-то! Надо было назвать всё своими именами, что ли? Но непросто всякое такое называть незнакомому мужчине. Первый раз будет самый сложный. Самое главное, не показать себя волочайкой.

     Ингвар собирался узнать у Эшера, откуда взялась девица в лагере Жуков, но хитрый сенешаль не дал смущать себя неудобными вопросами, а с ходу протянул ему посылку в промасленной бумаге.

     Великан разодрал обёртку и извлёк на свет потёртую кожаную папку с зашитыми переплётами. Разрезал твёрдые от времени верёвки парадным мечом — в личных вещах не оказалось ни ножей для очинки перьев, ни ножей для вскрытия писем, вообще ничего колюще-режущего.

     Отбросив в сторону исчирканную лезвием кожаную папку, Нинсон достал конверт вощёной бумаги. Сломал сургучную печать с изображением угловатых ящериц. Кое-как вскрыл заклеенное рыбьим клеем письмо.

     — Дракон! Скорее! Дракон!

     Крик застал Великана с оружием в руках.

     Глава 26 Убежище — Неравный Бой

     Ингвар смотрел на пробитый деревянными гвоздями листок.

     Двенадцать клинышков, помеченных веве одного из Двенадцати Лоа. «Если я сам придумал это всё, — размышлял он, — то почему такая свежая работа?»

     — Смотри. Стихи?

     Ингвар читал медленно и громко.

     Уголёк заворожённо слушал, поблёскивая янтарными бусинками. Паузы, сделанные опытным декламатором, отливали смысл в подходящую форму. А низкий голос придавал словам дополнительный вес.

     Ещё не осень! Если я

     Терплю, как осень терпит лужи,

     Печаль былого бытия,

     Я знаю: завтра будет лучше.

     Я тыщу планов отнесу

     На завтра: ничего не поздно.

     Мой гроб ещё шумит в лесу.

     Он — дерево. Он нянчит гнёзда.

     Я, как безумный, не ловлю

     Любые волны. Всё же, всё же,

     Когда я снова полюблю,

     Вновь обезумею до дрожи.

     Я знаю, что придет тоска

     И дружбу, и любовь наруша,

     Отчаявшись, я чужака —

     В самом себе вдруг обнаружу.

     Но в поединке между ним

     И тем во мне, кто жизнь прославил,

     Я буду сам судьёй своим.

     И будет этот бой неравен.

     Тульпа сказала в наступившей тишине:

     — Мне нравится. «Мой гроб ещё шумит в лесу». Мне определённо нравится.

     — А мне нравится вот это: «Отчаявшись, я чужака — в самом себе вдруг обнаружу», — сказал Ингвар.

     — Ну, спасибо.

     — Да нет. Не ты чужак, Тульпа. Ты как раз… своя какая-то, что ли. Чужак — это колдун. Или я чужак, а он колдун. В общем, мы пока оба чужаки. Оба с ним. Не с тобой.

     — А я тогда буду судьёй твоим? Ну держись... И будет этот бой неравен, — устрашающе хмуря брови, пообещала Тульпа.

     «Действительно, на своей территории — в Убежище — она чувствует себя гораздо лучше. Улыбается. Шутит. А может, просто дело во времени.

     Всё-таки она немного пообвыклась.

     Когда мы познакомились, если считать реальное время?

     Несколько часов назад?»

     — Смотри, — сказал Ингвар, — тут рядом с каждой цифрой вбит гвоздь, как точка. Что бы это значило?

     — На этих гвоздиках появятся в своё время ключи. Пока ты не готов ни к одной комнате. Так что ключей нет. Уже завтра у нас будет один.

     — А какой?

     — Это я у тебя должна спрашивать. Ты ведь их нам обеспечиваешь.

     Расспрашивать дальше не имело смысла.

     Глава 27 Лалангамена — След Дракона

     Ингвар опрометью вылетел из шатра.

     — Дракон!!!

     Заветное письмо он так и не выпустил.

     — Дракон!!!

     Обнажённый меч так и остался в руке.

     — Дракон!!!

     В десяти шагах, за деревьями, раздавались крики.

     Жук, нёсший воду от источника, бросил вёдра, и утоптанная дорожка превратилась в ручеёк. Неуклюжий Жук зацепился наплечником за полог палатки.

     Другой запнулся за растяжку и с уханьем пролетел несколько шагов. Только благодаря призраку фамильяра, который захлопал вороными крыльями, окутав Великана угольным дымом, Ингвар успел отвести меч. Горе-вояка едва не напоролся на клинок.

     Нинсон подумал, что они не слишком-то ловкие для дорогих наёмников. Люди выходили из палаток, отбегали от дымившего костра. Ингвар поискал глазами давешнюю девчонку. Она тоже была тут. Тоже подняла соломенную голову, приставила ладошку к глазам.

     В небе летел дракон.

     Крохотное белое тельце было так высоко, что могло бы уместиться на ногте мизинца. Поэтому крылья плохо просматривались. Казалось, что это просто серебряный крестик, мягко скользящий по небу.

     А вот шлейф дыма от белого огня, который драконы выпускают из пасти, был виден замечательно. Шёл ровной белой полоской, остающейся позади дракона, пока не рассеивался, бесследно всасываясь в синеву небосвода. Драконы могли оставлять одиночный след. Или двойной. Или четверной.

     Трёхголовых драконов, как известно, не бывает.

     Увидеть дракона — хорошая примета. И чем больше голов у дракона, которого довелось увидеть, тем лучше примета, тем больше обещанное судьбой счастье.

     Каждая голова оставляла свой след.

     Сейчас Великан смотрел на двуглавого дракона. Сразу за крыльями ещё можно было различить две полоски. Но они почти сразу стекались в одну. На грани видимости даже остроглазого Ингвара, тренировавшего зрение то книгами, то стрельбой. Нинсон кивнул сам себе, когда услышал, что стрелок, к которому обратились за подтверждением, сказал, что дракон попался двухголовый.

     Кто-то настырно втолковывал, что следа не два. А явно один.

     — Да один он там! Ослепли, что ли? Один. И притом далеко не самый толстый…

     — Это у тебя один и притом не самый толстый! А следа-то в небе явно два!

     Девчонка повизгивала, хлопала в ладоши, переглядывалась с пареньком её возраста с такими же очумевшими глазами. Эти двое явно редко видели драконов. Большинство жителей Лалангамены встречали драконов не единожды. Чаще всего они попадались на глаза морякам, а реже всего городским жителям.

     В восьми из двенадцати случаев это был дракон с одной головой. В трёх из двенадцати случаев — двухголовый. И лишь в одном случае из двенадцати попадался четырёхголовый. Всё это было установлено охотниками на драконов.

     Так называли тех, кто писал исследования и собирал наблюдения о следах и маршрутах этих удивительных созданий. Многие мечтали встретиться с драконом. Считалось, что он может исполнить любое желание того, кто найдёт место приземления и поговорит с древним существом.

     Пока это ещё никому не удавалось. Так что даже форма предполагаемого разговора вызывала серьёзные разногласия. Кто-то утверждал, что с драконом можно поговорить, как с человеком. Притом голос у него такой низкий, вибрирующий, что услышит его и глухой.

     Кто-то считал, что во время диалога дракон сожжёт собеседника, так как огонь валит из его пасти непрестанно. А если дракон и отвернётся, то отравит ядовитым дымом. Так что общение предполагалось только в письменной форме. И именно для того Лоа и требуют обучаться грамотности, сдавать экзамен, получать инсигнию на средний палец.

     У Лоа не раз спрашивали, верно ли это предположение. Связано ли их требование и получение трикветра с возможной встречей с жителями небес? И Лоа не раз отвечали, что и на такой случай грамотность тоже пригодится, да.

     Некоторые полагали, что с драконом возможен только обмен мыслями. Колдуньи при этих словах оживлялись. Становилось понятно, что в команде охотников на драконов просто необходима как минимум одна колдунья.

     Их пыл остужали простым доводом: огромное существо, которое уважают Лоа, которое имеет прочные, не поддающиеся обработке огнём кости, которое, клять, летает, явно и само прекрасно владеет колдовством. И уж как-нибудь сможет залезть в голову нормальному человеку.

     Колдуньи на это отвечали, что насквозь колдовское создание и не подумает общаться с пустышками. Потому что дело-то не в технической возможности. Будь дело в ней, кто-нибудь с драконом уж давно бы побеседовал.

     Пустышки отвечали, что раз колдуньи такие способные, то почему никакое колдовство так до сих пор и не помогло им найти дракона?

     На это колдуньи, конечно, ничего не могли возразить.

     Поэтому охотники на драконов разбивались на маленькие партии. Которые обыкновенно состояли либо сплошь из пустышек, либо сплошь из полнокровных.

     Вызывала опасения и плата, которую должен был истребовать дракон. Многие говорили о том, что дракон исполняет желания за плату. Но какая соразмерная плата может быть за исполнение желания?

     И какой смысл в несоразмерной плате?

     Какой вообще прок в стяжательстве для дракона?

     Так или иначе, о драконах знали все. Множество историй начиналось со встречи главного героя с драконом. С обретения им способностей, дарованных жителем небес. Иногда с какой-то конкретной целью, иногда в уплату за помощь, а иногда и просто так. Ещё чаще с какой-то глубокомысленно-загадочной формулировкой:

     «В одном древнем-предревнем и секретном-пресекретном пророчестве…»

     Ингвар чувствовал себя героем подобной саги. Он стоял с обнажённым мечом, а над ним, в невозможной высоте, летел сказочный дракон.

     Вот он — легендарный момент!

     Вот она — причина записать сегодняшний диэм!

     Вот оно — эпическое знамение, что не повторить, не вспомнить, а только прожить!

     Вокруг вяло спорили ни о чём сторонники драконьих теорий.

     Нинсон вполуха слушал измышления об охоте на драконов.

     Никакой реальной информации в них не содержалось.

     И не могло. Ведь с драконами никто не встречался.

     К фактам можно было отнести высчитанные охотниками вероятности увидеть дракона с определённым количеством голов. Они проанализировали множество свидетельств за сотни лет. Учли впечатлительность и подслеповатость свидетелей, всё перемножили и округлили. Получили цифры.

     Считалось фактом и то, что встреча с драконом возможна в хорошую погоду. Тут речь могла идти как о том, что драконы летают только в ясные дни, так и о том, что драконы летают в любую погоду, просто видно их только в хорошую.

     Несомненным фактом было и то, что драконы чаще встречались над пустошами или над океаном, далеко от берега. В небе над столицами они никогда не появлялись.

     — Да не поэтому он белый, дубина! Когда дракон летит, он дышит огнём. И огонь так жарок, что дым его плотный и белый, как вытянутое в нитку облако.

     Эшер коснулся руки Ингвара, прося наклониться.

     — Не надо так глазеть, милорд, — шёпотом попросил сенешаль. — Колдуны чаще видят драконов, чем пустышки. Ну, или так считается. Поэтому никогда не надо удивляться дракону. Посмотреть, да. Поприветствовать, да. Порадоваться со всеми, да. Удивляться не надо. Потеря репутации. И не только своей. Есть же цеховая солидарность.

     — А про удачу это правда? Про загадывание желания?

     — Это просто примета. Как и любая примета, она работает. Вы колдун, милорд.

     Эшер понял, что требуется объяснить ещё подробнее:

     — Вам не нужна примета, чтобы влить оргона в какую-то ситуацию. Обычным людям нужна отправная точка для того, чтобы поверить в успех. Ваша отправная точка внутри. Она уже отмечена в вашем Мактубе.

     Он ещё долго провожал взглядом далёкий дымный след небесного жителя.

     — Знаете, милорд, я бы сказал, что колдуна от пустышки отличает именно местоположение этой отправной точки. Колдун помнит — что он сам себе знак свыше.

     Но Ингвар всё равно загадал желание.

     

     Глава 28 Убежище — Набросок Сангиной

     Ингвар рассматривал рисунок на дорогой серой бумаге.

     То была книжная страница с мастерски исполненным рисунком. Но на иллюстрацию рисунок не походил. Такие картины вставляли в рамки, вешали на стену, ставили на стол или на каминную полку.

     В доступных Нинсону библиотеках ничего подобного не было.

     Обнажённая женщина сидела в странном кресле-лепестке. Позу нельзя было назвать расслабленной, но было понятно, что она уже долго так сидит. Задумалась. Перебирает волосы.

     Смотрит на читателя.

     Шкура крупного белого медведя с чудовищным черепом лежала под ногами женщины, плавающей в вихре дымного круговорота. Вуаль сползала по бёдрам, ничего не прикрывая, а только притягивая взгляд, утягивая его под колени, вниз по голени, спускаясь в ворох вещей. В основном, библиотечных богатств: документов и карт. И ещё свитки и чёрные книги. Кроме одной книги в красном переплёте.

     Свеча из воска и благовонного масла чадила шлейфом плотного аромата. Женщина, задумчиво перебиравшая пряди, была прекрасна и знакома. Дым укутывал её с одной стороны, а волны собственных волос с другой.

     Нинсон подумал, что лучше смолчать.

     Потом подумал ещё и решил не скромничать понапрасну.

     Наконец, раздражённый спором с самим собой, он всё же спросил у Тульпы:

     — Это ты?

     Она, затаив дыхание, изучала женщину на рисунке и поглядывала на Великана, стараясь угадать его мысли.

     С заминкой ответила:

     — Вроде бы.

     Глава 29 Лалангамена — Письмо Себе

     Ингвар вернулся в шатёр, когда дракон растаял в небе.

     Убрал меч и вынул из растрёпанного конверта пять листочков дорогой бумаги.

     Из-за сильного перелома на сгибе они почти рвались пополам. Пролежали в таком состоянии не один год. Изначально письмо было оформлено как юридический документ и лежало в другой папке. Даже сохранились дырочки от прошивки и полукружье сургучного штампа, которым опечатывали нить. В левом верхнем углу стоял номер листа и слово «начало», а в правом нижнем номер дублировался, и стояло слово «конец». Так часто поступали, чтобы не было возможности добавить что-то на уже подписанном листке.

     У нижнего края след размашистой и сложной подписи. Вензелей подписи было уже не разобрать — слишком тонкие. А вот буквы самого письма сохранились лучше. И хоть от чернил остались едва различимые лиловые полоски, текст всё ещё можно было прочитать.

     «ЛИСТ № 1 НАЧАЛО

     Дорогой друг Таро Тайрэн! Пишет тебе Таро Тайрэн!

     Рад, что я-ты-мы выбрались из той сути, в которую я вляпался!

     Угадай, откуда я знаю, что ты всё ещё жив? Я же колдун!

     Гальдр пронизывает Лалангамену нитями, и для меня нет секретов!

     Узри мою мощь, ничтожный смертный, что не обладает сигнумом!

     Шучу! Если бы ты не выбрался — ты бы просто не смог сейчас читать это моё письмо.

     Если бы всё получилось идеально, ты бы не существовал. Не помнил себя. А я просто сжёг бы письмо, как очередной не пригодившийся страховочный план. На ежегодном костре не пригодившихся планов. Но раз ты читаешь это письмо, значит, всё прошло не совсем идеально.

     Но я нас поздравляю!

     Всё прошло достаточно хорошо, чтобы ты был жив!

     Письмо будет не особо подробное. Не знаю твоей ситуации.

     Слишком много вероятностей того, как всё могло обернуться, так что я не могу выдать чёткую инструкцию. Слишком много переменных. Думаю, ты разберёшься и сам.

     В конце концов, у тебя для этого всё есть:

     1. Прекрасное юное тело охотника.

     2. Фамильяр. Древний дух. Мощный и мудрый.

     3. Сигнум. Да-да. У твоего сенешаля есть сосуд с атраменто.

     4. Дар к колдовству. Немного подзабытый. Но всё быстро вернётся.

     5. Книги — кратчайшая дорога к знаниям и воспоминаниям.

     6. Сокровища, оружие, кони, слуги. Полная свобода действий.

     7. Артефакты, что я веками собирал на зависть Конклаву.

     8. Команда первоклассных Жуков-головорезов под командованием верного Рутерсварда. В этом мире мало кому можно верить — ему можно.

     9. И наконец, мудрейший из мудрых, твой советник и твоя правая рука — Эшер.

     ЛИСТ № 1 КОНЕЦ»

     Ингвар отложил первый листок.

     — Эшер. Взгляни, пожалуйста. Список начинается с «прекрасного тела юного охотника»… — Ингвар похлопал себя по объёмистому животу. — Прекрасное тело юного охотника, говоришь?

     — Вы… Он… Таро Тайрэн собирался решить этот вопрос. Может, тогда он воспринимал ваше тело довольно юным. В конце концов, вам же нет и сорока лет.

     Эшер был в два раза старше, и Нинсон не нашёл в себе сил возражать.

     — Ага, жизнь только начинается, ясно. Мощный и мудрый фамильяр?

     — О! Вы готовы к вызову? Это прекрасная новость, милорд!

     Уголёк тёрся у ног Нинсона и мурлыкал так громко, что Великан иногда оглядывался — точно ли никто не слышит? Но всем было наплевать.

     — Нет же, нет. Не готов пока. Ты видел фамильяра? Что это?

     — Я думаю, что ответ содержится в письме. Пятый пункт о книгах.

     — Ясно. Тут ещё про то, какой молодец этот Рутерсвард.

     — Вокруг вас всегда собиралось множество людей. Но большая их часть была предателями, подхалимами, лизоблюдами, просто подонками, недоумками всех сортов. — Эшер разрумянился, подбирая эпитеты. — Дряни. Продажные дряни. Маловеры. Убогие мрази. Завистливые злопыхатели. Невежественные кретины. Мелочные сволочи. Злобные гниды. Гниды, а не люди. Просто гниды. Гниды. Ненавижу их. Не-на-вижу.

     — Эшер, всё в порядке?

     — Да, милорд. Простите. Это всегда брало меня за живое. Короче говоря, в этом мире мало кому можно доверять. Рутерсварду можно. По сути, кроме него и Жуков никто и не знает, ни где вы, ни что с вами.

     — Пригласи Рутерсварда в мой шатёр. Хочу расспросить его.

     Эшер немного помялся:

     — Лучше повременить. Закончить здесь все дела. Собрать лагерь. Выдвинуться. А уже на марше сможете побеседовать. Он не из болтливых. Но всегда любил вас слушать.

     Ингвар подумал, что Эшер прав. Вопросов у него много. Кроме того, была ещё одна причина. Если бы разговор происходил в лагере, то в шатре присутствовал бы Эшер. Нинсон же отчётливо видел, что даже при случайном разговоре, даже при вопросе о том, что будет на обед, люди, перед тем как отвечать, косятся на сенешаля. Хотелось бы получить ответы от Рутерсварда, а не домашние заготовки Эшера.

     — Так. А что с атраменто? У тебя правда есть сосуд?

     — Был, — нехотя сказал Эшер и развёл руками.

     Ингвар выждал какое-то время, но сенешаль не продолжил.

     Тогда Нинсон подсказал:

     — Но-о-о…

     — Но был утрачен, — с нажимом проговорил Эшер, как будто сетуя на недогадливость господина. — Милорд, вы меня, конечно, очень извините, но ведь дураку же ясно, что раз что-то было, а потом этого не стало, то это что-то было утрачено. Как же иначе-то?

     — Дураку, может, и ясно, сенешаль. Но мне вот неясно. Как иначе, говоришь? Ну, можно было не утрачивать — было бы иначе.

     — Иначе было никак невозможно. Потому что пришлось кое-кого подкупить с помощью атраменто. Не уверен, что сейчас самое время для расспросов. Может, письмо дочитаем?

     — В чём-то ты прав. Но и ты, конечно, меня извини, профукать атраменто — это надо уметь!

     Сенешаль снова развёл руками, как бы признавая себя виноватым в досадной оплошности, словно утеря атраменто — это разворованный кирпич.

     «ЛИСТ № 2 НАЧАЛО

     Легенда. Вот кто ты! По рождению, талантам, судьбе. Вот кто я!

     У меня оргон высшей пробы. Я умею любить. Я внимателен к миру.

     Что ещё тут скажешь? Я почти Тринадцатый Лоа!

     Шучу.

     Единственная преграда для нас — то, что ты спрятан сам от себя.

     Может быть, тебе казалось, что ты живёшь не свою жизнь?

     У меня для тебя хорошая новость — так и есть!

     Ты — моя маска. А я — это ты.

     То, что я могу против воли выдать себя Конклаву, вынуждает меня притвориться. Потому что я достаточно сильно разошёлся во мнениях и с Ковеном, и с Конклавом. Достаточно сильно, чтобы сменить место жительства, внешность, имя, квенту и всё остальное. Я кое-что о них знаю. И всё было хорошо. Пока они не узнали, что я кое-что о них знаю. Знаешь, как это бывает? Те, кто против тех, кто против тех, кто против нас…

     Да, пока не забыл, сожги это письмо, как прочтёшь.

     Потому что те, даже те, кто не очень-то сильно против нас, они при возможности всё равно нас предадут. Нет, это не повод расстраиваться или унывать. Просто держи это в голове.

     Вернусь к мысли! Пройти через это горнило можно было, только перестав быть Таро Тайрэном. И когда я, а вернее, ты, говорил им, что я не Таро Тайрэн, я, а вернее ты, не врал. Если бы я не верил в придуманную жизнь травника, как в настоящую жизнь, то я не смог бы пройти через все допросы Нижнего Дома.

     Увы, чтобы спрятаться, мне пришлось расстаться с частью умений и притвориться кем-то другим. Тобой.

     А поскольку я всё всегда делаю хорошо, я и здесь притворился до самого конца.

     По-настоящему притворился!

     По-настоящему притворился. Так можно сказать-то?

     Теперь опасность миновала, и мне пора возвращаться.

     Это что-то вроде того, как актёр должен поверить в то, что он ранен, чтобы как следует сыграть умирающего, чтобы зрителям стало его жалко, чтобы они перестали видеть мужика со стрелой под мышкой. А стрела-то на хорошем клею. Теперь замучаемся отчищаться.

     Но ничего. Искусство требует. Сам понимаешь.

     ЛИСТ № 2 КОНЕЦ»

     — Пока это всё совпадает с тем, что рассказывала мне Тульпа.

     — Ну так ведь и должно быть. Ей-то вы объясняли подробности этого плана.

     Ингвар передал Эшеру второй листок письма, в котором его называли травником.

     — Тут квента упомянута. Можно мне посмотреть квенту Таро Тайрэна?

     — Наверняка где-то есть. Разберём вещи и найдём. А в том маленьком сейфе для бумаг смотрели?

     — Так ты мне ключи не выдал. Причём, никакие.

     — Да? Хм. Действительно. Давайте всё по порядку.

     «ЛИСТ № 3 НАЧАЛО

     У тебя сейчас возник закономерный вопрос: почему же ты помнишь о том, что ты никакой не колдун, а заурядный травник в замке ничего не значащего барона на краю света?

     Качественная маскировка. Качественное погружение в роль. Полное. Абсолютное.

     Лучшее! Потому что если мужика в бумажных латах и со стрелой под мышкой бить не бутафорским молотком, а настоящим, то довольно быстро он вспомнит, что никакой он не воин, а перепачканный куриной кровью актёр.

     Юмор в том, что меня ещё будут бить долго и качественно. Тебя уже били долго и качественно. Мы не могли допустить, чтобы ты, Ингвар, вспомнил, что ты не простой травник в поместье третьеразрядного барончика, а ещё немножко легендарный колдун. Ты должен был быть полностью баронским травником и никем иным.

     Что ты ощущаешь? Смятение и раздвоенность? Это нормально! Это побочный эффект. А как избавиться от этого неприятного состояния?

     Никак.

     И не в том смысле, что ты никак от него не избавишься. А в том, что просто никак специально не надо избавляться.

     Как после сна. Ты же после сна не избавляешься специально от того, что тебе снилось.

     Убедись в том, что проснулся, в том, что вышел из темницы, а не просто сидишь в Убежище на другом уровне. И живи. Даже если ты находился под сильным впечатлением от увиденного, то морок сам растворяется.

     И вот ты — это уже обычный ты.

     Со своими обычными мыслями, со своей обычной кружкой чая.

     Ах да! Сны! Ты перестал их видеть, потому что разум и так сильно перегружен. Чтобы не вдаваться в детали, этот твой травник был помещён в то место, где у нас обычно хранятся сны.

     Так как место обычного себя было занято мной.

     А нам нужен был второй я, роль которого досталась тебе.

     Тогда мы с Эшером нашли решение. Поместить временного меня в обычное хранилище временных личностей — во сны.

     Но так как нам нужно было поместить туда не какой-то сон, а чуть ли не всю твою скучную травническую жизнь, то пришлось использовать место для всех твоих снов.

     Скажу, что ты можешь сильно не расстраиваться — обычно мне снилась какая-то дичь, которая никакого вдохновения не приносила. Уверяю тебя.

     ЛИСТ № 3 КОНЕЦ»

     Никакой раздвоенности, о которой тут шла речь, Ингвар не ощущал. И одно это уже вызывало… раздвоенность? Проклятье!

     «ЛИСТ № 5 НАЧАЛО

     Что делать?

     Теперь, когда разобрались с тем, как быстро восстановить утраченные при пытках конечности и кожный покров, давай перейдём к самому важному. Оздоровиться ты и после успеешь. Следующие сто лет у тебя вообще не должно быть никаких проблем со здоровьем, учитывая атраменто и деньги. Начинай жить!

     Твои воспоминания травника никуда не денутся, не бойся. Ты не перестанешь быть собой. Просто постепенно будешь вспоминать, кто ты на самом деле.

     Советую продолжить ежедневно делать то, что делал всю жизнь!

     Самое главное: занимайся колдовством. Каждый день. Всегда.

     Ибо колдовство — это и есть твоя жизнь.

     Вот тебе моя версия знаменитых девяти наставлений Инка:

     Двенадцать потоков.

     Обязательно делай каждое утро, и жизнь заиграет новыми красками.

     Выбирай еду. Ты то, что ты ешь!

     Еда очень важна! Это один из основных поставщиков оргона!

     Раз в фортнайт ничего не ешь, пей только воду. Разумно в этот день практиковать.

     Я был известен твёрдостью своего слова. Сказал — сделай.

     Такими окружай себя людьми, которые это качество ценят, а ещё лучше, которые им обладают. При этом никому не доверяй. Принимая советы, исходи из того, что тебя хотят обмануть.

     Ь.

     Стреляй из лука. Опустошай хотя бы дюжину тулов ежедневно.

     Это поможет и твёрдости рук, и верности глаза, и правильному мышлению.

     Записывай мысли.

     Считай, что не только у каждого твоего месяца есть свой собственный диэм. Но и у каждого дня. Так лучше будут запоминаться события и разговоры.

     Пей крепкий чёрный чай.

     Не могу без него соображать.

     Если окажется, что ты можешь — тогда не пей.

     Никогда не употребляй наркотики. Ни в коем случае!

     По возможности избегай и крепких вин. Помни: в вине — истина.

     Проще говоря, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

     А самое главное — ты превращаешься в пустышку.

     Становишься беспомощен по части Гальдра и даже Сейда.

     Самое же главное: никогда не сдавайся!

     Никогда, никогда, никогда, никогда, ни в большом, ни в малом, ни в крупном, ни в мелком, никогда не сдавайся! Понятное дело, что только если это не противоречит чести и здравому смыслу.

     И ещё: не называйся Таро Тайрэном. Заведи новые документы.

     Эшер даст контакты людей, которые сделают тебе новую квенту.

     Если будет возможность, пришлю помощницу.

     ЛИСТ № 5 КОНЕЦ»

     — Сто лет у меня не должно быть никаких проблем, Эшер?

     — Приложим все усилия.

     — Где моя атраменто?!

     — Прошу прощения. Утеряна, милорд. Прошу прощения, но уже забудьте о ней. Утеряна. Безвозвратно.

     Нинсон и сам чуть не попросил прощения, но сдержался.

     Ведь он не хотел снова заводить разговор о чудодейственной краске для сигнума. Продал её сенешаль, потерял, уничтожил или что бы там с ней ни произошло — это не так уж важно.

     Тем более что пять минут назад Великан ещё не знал, что ему причитался сосуд с атраменто. А до тех пор он жил жизнью Ингвара Нинсона и не мечтал стать сигнифером.

     Почему же сейчас его так задевала упущенная возможность?

     Даже не возможность, а мираж возможности.

     Чтобы успокоиться, он вернулся к чтению. Оставался последний листок.

     «ЛИСТ № 6 НАЧАЛО

     Эшер, прочти мне это, если я впаду в отрицание очевидного.

     Выбери один из двух вариантов начального приветствия:

     (Если меня там не покалечили)

     Я знаю, что это всё может походить на шутку.

     (Если меня там серьёзно искалечили)

     Я знаю, что это всё совсем не смешно.

     Правдивость моих слов может быть легко утверждена в соответствии с заветом Инка о том, что можно полагаться на то, чему есть девять надёжных свидетельств:

     1. Одного первого же доказательства тут хватит с лихвой: кто бы и за что бы стал давать простому травнику эти несметные богатства?

     2. Лет за сто до твоего рождения я уже знал, как тебя будут звать.

     3. Нинсон — в честь моей матушки. Ну, или твоей.

     4. Она выглядела так же и звали её так же.

     5. С воспоминаниями о матери оказалось очень сложно. По сложности подделки они бы потянули на столько же оргона, что и вся остальная жизнь. Задумайся! Вся. Остальная. Жизнь.

     Так что в следующей игре выбирай мамку с умом.

     Юность быстро проходит, но воспоминания о ней прочны.

     6. Почерк, которым написано письмо — мой, соответственно, и твой! Милости прошу убедиться. Эшер, дай мне перо и чернильницу.

     7. Никто не знает и не видел следующих событий, произошедших с тобой в поместье барончика, где якобы ты якобы служил последние якобы годы.

     8. Эшер, перечисли чего-нибудь эдакое. С Лонекой какие-нибудь утехи, куда он там чего ей запихивал. Чего-нибудь такое, что действительно никто не мог видеть. А мы знаем.

     9. Ничто не мешает тебе посетить развалины тех мест, которые ты помнишь, и лично убедиться, что там никого и ничего нет.

     ПО ПРОЧТЕНИИ СЖЕЧЬ!!!

     Запомни: большая часть любого письма, любой книги, любого Мактуба — ерунда. Верь первому впечатлению.

     Т.Т.Т.

     ЛИСТ № 6 КОНЕЦ»

     — Ну, что будем делать, милорд? — спросил Эшер.

     Ингвар тут же достал перо, откинул крышку чернильницы и написал рядом с последней строкой:

     «Запомни: большая часть любого письма, любой книги, любого Мактуба — ерунда».

     Великан не был, конечно, экспертом по почерку.

     Но буквы были одинаковыми. Слово «ерунда» немного заехало на рисунок сломанного моста в уголке письма.

     — Что это? — спросил он у сенешаля.

     — Тэ. Тэ. Тэ.

     — Что ещё за ТэТэТэ?

     Эшер посмотрел на Великана.

     Впервые так посмотрел. Тепло.

     — Твой. Таро. Тайрэн.

     Красные старческие глаза увлажнились, и он с трудом договорил:

     — Это вроде шутка такая наша. Мы друзьями были, милорд.

     Глава 30 Убежище — Рунический Сейд

     Ингвар прокомментировал:

     — Сейд. Список из двадцати четырёх спиц рунического круга…

     

     Глава 31 Лалангамена — Чёрное Зеркало

     Ингвар дочитал письмо.

     — Мне сейчас пришла в голову мысль о гримуаре. Ведь у каждого колдуна есть гримуар. Где мой? В сейфе его нет. Разве ты не должен был отдать его в первую очередь?

     Через четверть часа Нинсон уже бережно принимал из рук Эшера небольшой ящичек подозрительно нового вида. Вся шкатулка была густым сосредоточением размноженного до бесконечности гербового узора. Тонкие тёмно-красные линии бесконечных ящериц поблёскивали под гладкой алой эмалью.

     Ингвар с придыханием постарался отодвинуть крышку.

     Ничего не получилось.

     — Тут замочек какой-то или что?

     — Вы должны использовать руну Инги, милорд.

     — Клять.

     — Может быть, попробуете?

     — Инги, Инги, Инги! — громко продекламировал Нинсон, положив руку на прохладную эмаль.

     Он не пытался сосредоточиваться, не пытался направлять оргон. Он просто хотел подтвердить неудачу.

     — Вы позорите четвёртую Лоа! — неодобрительно пробрюзжал Эшер.

     — Навван? Она-то тут при чём?

     Ингвар подумал, что слабая воля к победе оскорбит Хорна, слабая вера в удачу не понравится Ною, слабое чутьё на оргон разочарует Макош. Никто не любит слабых, чего уж там. Невозможность колдовать расстроит Инка, а Ишта загрустит от неверия в сказку. Великан знал, что подвёл многих Лоа. Но при чём здесь актриса Навван?

     — Потому что по вам видно, милорд, что вы не верите в то, что изображаете. Ладно. Дело ваше. Но хотя бы ведите себя подобающе. Сыграйте, что ли. Сыграйте, что попытались. Будьте честным в своей роли.

     Полог шатра поднялся, и показалась Тульпа.

     Ингвар глазам своим не поверил! Определённо, это была она.

     Просунувшись в шатёр, женщина быстро начертила в воздухе руну Инги.

     — Родная!

     Она, казалось, смутилась, увидев захлестнувшую его радость. Уголёк вороном вылетел из-под смятых одеял, сел на плечо Ингвару и расправил крылья, собираясь защищать его от Тульпы.

     — Эшер, смотри!

     Ингвар бесцеремонно развернул старика за локоть. От резкого движения тот чуть не потерял равновесие и вцепился в драгоценный ларец с гримуаром.

     — Что, милорд? Что там?

     Тульпа ещё несколько раз сделала пассы, а потом вынырнула за полог.

     И хотя она размахивала руками в нескольких метрах от Эшера, тот ничего не видел. Позже, подумав, Нинсон понял, что так и должно быть.

     Ингвар отпихнул старика, вылетел из палатки, огляделся. Он готов был броситься за Тульпой. Но в его маленьком лагере, как и раньше, шла бивуачная жизнь. Жуки занимались своими делами.

     Никто явно не был встревожен появлением незнакомки. У костра кто-то наигрывал на лиаре, кто-то бесконечно кипятил воду, кто-то вышагивал лошадей.

     Ингвар понял, что никто не видел Тульпу.

     Великан уже и не рассчитывал на это.

     Она была его глитчем, только его.

     Эшер приподнял полог шатра, не понимая, оставаться ли ему в одиночестве или следовать за хозяином.

     — Пробуем дальше!

     — Верное решение, милорд! Верное решение.

     — Инги. Инги. Инги.

     На этот раз он тоже не чувствовал оргона. Тоже не верил, что сможет. Но было одно отличие. Он твёрдо пообещал себе пытаться, сколько бы ни понадобилось, хоть день, хоть год, хоть десять лет.

     — Инги. Инги. Инги. Инги. Инги. Инги. Инги. Инги. Инги.

     — Милорд, тут надо рукой пробовать. Мы так не увидим, открылся ли замок.

     Действительно. Оказалось, крышка уже открыта. Ингвар не почувствовал, какая из брошенных рун была настоящим Сейдом.

     Странное сочетание новенького бархата ложа и древности некрашеной холстины, в которую был завёрнут гримуар. Рядом лежал стилус. Колдовская палочка, как называли его пустышки. У каждого колдуна он выглядел по-своему, хранил частицу его оргона и слушался только его.

     Как и в любой гильдии, колдуны могли быть учениками, подмастерьями, мастерами и гранд-мастерами. Могли быть ещё легендарными колдунами.

     У учеников гримуаров не имелось, потому и стилусы им не требовались. Стилусы подмастерьев были квадратными в сечении тридцатисантиметровыми деревянными палочками с символами, выбитыми на каждой из граней, у основания.

     Стигм. Такой же, какой стоял на тыльной стороне ладони самого колдуна.

     Булла. Личный двадцатизначный номер, что записан в квенте.

     Артикул. Так назывался номер этого конкретного стилуса.

     Личные символы. Псевдоним, или какие-то значки, или заклятое слово.

     Стилусы мастеров могли различаться по внешнему виду. А у подмастерьев лишь номерами. И номера эти записывались в книгу теней. Навсегда прикипали к владельцу. По легенде, даже в Мактуб шла запись.

     Личный символ известен только колдуну и тому ковену, который посвятил его. Для чего нужно это кодовое слово, не знали не только пустышки, но и колдуны-подмастерья.

     Все палочки имели обмотку на рукояти. Профаны думали, что это для того, чтобы удобнее держать инструмент. Но это же не меч, который норовят выбить из руки ударом, и не грифель, пачкающий пальцы. Обмотки были нужны лишь для того, чтобы скрыть секретные знаки. А кроме того, это небольшая часть индивидуальности, которую колдун мог привнести в свой облик. Тут уж кто во что горазд.

     Палочки мастеров могли выглядеть как угодно. Часто весьма причудливо, так как колдуны стремились подчеркнуть свой статус. И то, что они чёрная кость, пурпурный оргон, голубая кровь и всё в таком духе. Хотя и само наличие стилуса любого уровня подразумевало наличие гримуара. А значит, и высокого доверия со стороны Лоа.

     Впрочем, ученики всех сортов шли тут на хитрость. Обзаводились палочками якобы для того, чтобы просто не терять строку в книге. Им было неудобно пользоваться закладкой или держать строку пальцем. Нет, им нужна была палочка, чаще всего из оленьей кости. И совершенно случайно каждому ученику было удобнее пользоваться именно четырёхгранной палочкой и именно тридцатисантиметровой длины.

     Потому что каждый хотел примерить на себя роль мастера или хотя бы подмастерья, водить стилусом по чёрному зеркалу колдовского гримуара.

     Ковены пытались это безобразие запретить. Выпустили эдикт, предписывающий называть подобную липовую колдовскую палочку «яд». Чтобы каждому было ясно, чем подобное подражательство является для разума и оргона.

     Ученики легко согласились, быстро переиначив «яд» в «йад».

     Обратив, таким образом, очередной эдикт в насмешку.

     Самые озорные могли делать йад из липы, чтобы «липовый стилус» превратился из обидного прозвища в простое отображение факта. Вполне себе колдовской приём игр с реальностью.

     Другие же делали йады из серебра. Самого устойчивого к колдовству металла. Как бы говоря, что это просто палочка для чтения. Все совпадения случайны.

     Ингвар бережно взял колдовскую палочку. Его немало удивило, что у Таро Тайрэна обнаружился такой стилус. Он любил золото и мишуру. А стилус был простой четырёхгранной палочкой. Как у колдуна-подмастерья. Но тяжёленький. Рукоять не обмотана лентой, а залита голубоватым стеклом. То есть до номеров и знаков можно было добраться.

     Но нельзя было скрыть это от владельца. Стекло пришлось бы расколотить. Умно.

     Когда Эшер ушёл, Ингвар открыл гримуар. Под холстиной обнаружился малиновый переплёт из крупных чешуек. В середине — красный яхонт. Под толстой обложкой оказалось впаянное каучуком и залитое силиконовым шёлком чёрное зеркало. Вот он, настоящий колдовской гримуар.

     Вот оно. Настоящее колдовство. Квинтэссенция оргона.

     Ингвар приложил руку к чёрному зеркалу. Ничего не произошло. Он стёр отпечаток вспотевшей ладони. Попеременно попробовал прикоснуться к зеркалу разными предметами. То оставалось безмолвным, как обычный ксон.

     Нинсон приложил стилус. Чёрное зеркало пошло рябью. Из непроглядной темноты бесконечности к поверхности, к выходу в наш мир, к чёрному стеклу преисподней, подплыли двадцать пять рун. Сейд во всей красе. Квадрат пять на пять символов. По две руны на каждого Лоа. А в середине значок двадцать пятой руны, безымянный квадратик.

     Ингвар потрогал квадратик стилусом. Тот мигнул и стал ярче. Теперь он выделялся среди других рун. Ингвар коснулся соседней руны. Беркана. Между квадратиком и Беркана, налившейся сочным светом, протянулась тонкая серебряная ниточка. Ингвар протянул стилус дальше вправо, коснувшись ещё четырёх рун. Когда в цепочку соединились все пять, чёрное зеркало на миг стало белым, мигнуло, а потом отобразило картинку. Опять руны. Только они поменяли свои места.

     Прекрасно. Получалось, что в квадрате двадцать пять рун, которые можно соединить как угодно. Но одну нельзя было использовать дважды. Набиралось более пятидесяти тысяч комбинаций.

     Или тут какой-то рисунок из пяти отрезков. Тогда не надо обращать внимания на руны. Нинсон уже не знал, как посчитать, сколько тут могло быть отрезков.

     В любом случае тут тысяч сто комбинаций. По полминуты на каждую. Всего год работы, если засадить кого-нибудь терпеливого. Или двух человек, чтобы один вёл записи, а другой постоянно тыкал. И пусть работают в две смены. Да, нужно нанять четырёх человек.

     Ах, как же хорошо, когда много золота.

     Пусть их будет восемь. И ещё два подавальщика воды. Повар. Танцовщица. Охранник. Отлично. Надо будет расположить эту его маленькую команду по открытию гримуара где-нибудь в секретном месте. Можно на лодке. Чтобы совсем секретно.

     Вторую комбинацию Ингвар попробовал, не стараясь запоминать. Третью додумался записать. Она тоже не подошла. Но после неё гримуар не загорелся. Чёрное зеркало оставалось лишь стекляшкой. Как большой ксон.

     — Сломал? Нет… вряд ли…

     Ингвар спрашивал у Уголька. Тот сидел рядышком, по-кошачьи склонив голову к плечу. Тоже внимательно следил за ровной поверхностью гримуара.

     — Я думаю, что не сломал, — утешил призрачного фамильяра Нинсон. — Тут какая-то пауза до следующих трёх попыток. Минута? Час?

     В сказках такая история обыгрывалась. Но срок назывался разный. Судя по всему, колдун, владелец гримуара, мог зачаровать его по-разному. В каких-то сагах упоминалась и тысяча лет.

     Ингвар серьёзно обдумывал, а не садануть ли молотом по рукояти стилуса. Разбить стекло и посмотреть, что там за секретные знаки. Может быть, там как раз скрыта нужная комбинация рун? Как раз на такой вот случай забывчивости?

     Гримуар не работал без стилуса. Поэтому тот, кто мог украсть или найти одно, почти гарантированно получал и другое. В свете чего записывать код на стилусе казалось сомнительной идеей.

     Особенно для такого умницы, как Таро Тайрэн.

     Нинсон надеялся, что код зашифрован в бумагах легендарного колдуна и он сможет добраться до него позже.

     Глава 32 Убежище — Чистый Лист

     Ингвар постучал по листку, приколотому над столом:

     — А это что? Оглавление какой-то книги? Подсказка?

     «Часть 1 Красные Слова ____ ____ __ __ ____ 5

     Часть 2 Красный Оргон ____ __ __ __ __ 23

     Часть 3 Прекрасные Дни __ ____ __ __ ____ 89

     Часть 4 Красная Кровь __ ____ ____ __ __ 213

     Часть 5 Красная Нить ____ ____ ____ ____ __ 267

     Часть 6 Красный Яггер ____ ____ __ __ __ 359

     Часть 7 Красные Брызги __ __ ____ ____ __ 433»

     — Тульпа, смотри: видишь, лист выдран из какой-то книги. Ты посмотри, какой край. Значит, был переплёт. Это была настоящая книга…

     — Какой край? — не поняла она. — Просто вырванный листок.

     — Это означает, что подсказка в оглавлении? Или цифры что-то значат? Номера страниц? А полоски? Ты видишь, что полоски разные?

     — Какие цифры? Какие полоски?

     — Не знаешь, что за книга? Все названия красные…

     — О чём ты говоришь? — спросила Тульпа, пристально посмотрев на Ингвара.

     — Ты листок видишь?

     — Вижу листок. Но он чистый. Тут нет никакого оглавления.

     — Ты этот листок видишь? — Нинсон постучал пальцем по листку с оглавлением.

     — Да вижу! Я тебе повторяю: тут заполнены только четыре листа.

     Она принялась водить пальцем, показывая, как ребёнку:

     — Гвозди для ключей. Стихотворение про гроб. Голая женщина. Руны в табличке. Остальные восемь листков пустые. Ты же смотришь на пустую страницу. Вот на эту?

     Тульпа ткнула пальцем в листок с оглавлением. Внятно и громко произнесла:

     — Тут ничего не написано, Ингвар. Идём-ка спать.

     «Да как же она не видит-то?»

     Глава 33 Лалангамена — Пылающий Человек

     Ингвар всполошился, когда понял, что пропали все звуки.

     Он легонько постукивал стилусом по чёрному зеркалу. Раздавалось мерное стеклянное клацанье. Но, кроме этого, больше ничего не было.

     Шуршание шагов. Бряцанье посуды. Гомон слоняющихся без дела Жуков. Заунывная песня вполголоса, исполняемая под перебор струн. Если бы пропало что-то одно, Нинсон мог бы и не обратить внимания.

     Но исчезло всё сразу.

     Дикий, истошный визг вонзился в эту тишину.

     Полог шатра сорвало. Влетел объятый пламенем человек. Он кричал и размахивал руками. В ревущем огне невозможно было угадать силуэт.

     Ингвар успел отпрыгнуть. Листки ветхого письма рассыпались в стороны. Пылающий человек врезался в слегу. Та накренилась, потолок провис. Человек продолжил метаться. Он уже ослеп и не понимал, что делает. Он налетел на стол и замолчал. Снёс часть разложенных там диэмов, сбил меч и безжизненный гримуар. Зашипело попавшее на огонь вино из разбитых бутылей.

     Несчастный повалился на кровать. Походная койка перевернулась, скрыв горящего. Тот бился, плотно заматываясь в покрывало с гербом Тайрэна.

     Сквозь красный шёлк сочился пахнущий жареным мясом дым.

     Золотые саламандры с герба разбежались в разные стороны.

     Ингвар кинулся было разматывать тлеющую ткань. Но человек уже пришёл в себя. Откуда-то из дымящего вороха послышался кашель:

     — Мне не помочь! Бегите! Скорее!

     Осипший от крика голос не удалось соотнести с каким конкретным именем, ни с каким живым человеком вообще.

     — Кто ты?

     Нет ответа. Надо уходить.

     Уголёк в панике крутился рядом. Хаотично превращался во что попало, порская дымом и чернилами.

     Ингвар схватил Рубиновый Шип. Придётся драться — и с таким оружием он будет полезен куда как больше, чем с мечом. А случится убегать, так лучше прихватить с собой самую дорогую вещицу. Он вынул копьё. Ящичек из слоновой кости опрокинулся. Ингвар отпихнул его и выбрался из заполненного дымом шатра.

     Стрелы ползли по небу тугими дугами, медленно карабкаясь наверх, замирали в верхней точке. Зависали там, наверху. Будто высматривая добычу. А потом пикировали, как хищные птицы.

     Некоторые стукались о доспехи Жуков, никого не ранив.

     Стрелы, пущенные навесом, должны были принести не смерть, а хаос. В котелок над огнём угодило сразу несколько. Казалось, что они там варились. Одна ударила в огонь, взметнув тучи белой золы.

     Ингвар не выбирал, на какие моменты обращать внимание, а какие нет. Всё стало медленным, будто он только что крутанул колесо Сейда и приложил ко лбу руну Ярра, чтобы замедлить картинку.

     Незадолго до нападения музыкант снял броню. Обшитая пластинами куртка лежала рядом с ним на бревне. Поверх были брошены усиленные кольчугой наручи — они мешали играть. Четыре стрелы попали в лиару, при этом ни одна не задела пальцы музыканта. Настоящий любимчик Навван. Судя по тому, что парень был ещё жив, стрелы вошли неглубоко. Лиару пригвоздило к телу. Парень не мог ни встать, ни толком пошевелиться. Мог только продолжать играть.

     Даже слова были слышны:

     Весел и упрям — останься таким!

     Кхе-кхе…

     Даже если стоп… и дальше нельзя!

     Кхе-кхе…

     Знай, что иногда…

     Кхе-кхе-кхе...

     Певец зашёлся в последнем кашле.

     Некоторые стрелы падали отвесно. Не выбирая цели. Просто делая любой шаг смертельно опасным. Две упали с неба совсем рядом с Нинсоном. Целая гроздь утыкала шатёр.

     Одна стрела попала в круп лошади, которой на беду случилось быть в лагере. Лошадь взбрыкнула, вырвала поводья у самого юного Жука, четырнадцатилетнего мальчишки, который вёл её с водопоя. На прощание лягнула его. Паренька аж отбросило от такого удара. Нинсон подумал, что раз подкова пришлась в броню, тот сейчас встанет. Но парень не шевелился.

     Другие лучники били прицельно, метя в незащищённые лица.

     Прямо перед Ингваром упал человек со стрелой в щеке. Наконечник пробил рот, ушёл куда-то в горло. Рана была не смертельна: если бы сразу извлечь стрелу и залить всё сильфумом, он мог бы и выжить. Кровь хлестала из горла. Он был жив только до тех пор, пока отплёвывался. Одной рукой он раздирал себе горло, а другой держался за древко.

     Ещё одна стрела отвесно ударила в голову ходившего без шлема Жука. С ровным и чистым хлопком попала прямо в темечко. Тот упал как подкошенный. Нога попала в костёр. Он не заметил из-за толстого сапога. И вроде бы уже умер. Но когда нога загорелась, с воем вытащил её из огня. Потом сел и стал оглядываться, пытаясь понять, где находится.

     Из головы отвесно торчало полуметровое древко с чёрным оперением. А он преспокойно снимал оплавившийся сапог с обожжённой ноги и не обращал внимания.

     Наёмник, сидевший к лесу спиной, читал книгу. Несколько стрел из самого первого залпа засело в спине. Но броня не уберегла от этой стрелы — длиннее, тяжелее и толще обычной, с броским красным оперением. Она пробила затылок и вылезла мокрым окровавленным калямом сквозь горло.

     И остановилась, только уткнувшись в раскрытые страницы.

     Парень умер.

     Начал с красной строки. Ещё моргал, глядя в последнюю точку.

     Такие огромные стрелы с красным оперением иногда вылетали из леса. Они были заметно длиннее и во много раз тяжелее обычных. Летели со свистом из-за специального отверстия в наконечнике. Все стрелы шли с большого расстояния.

     Стрелок не показывался. Не стремился попасть точно в лицо или горло, не защищённое доспехом. Достаточно было попасть в корпус, чтобы Жук отлетел и затих, зажав выросшее в груди древко.

     Всё это заняло несколько секунд. Меньше одного вдоха-выдоха.

     Стрелы больше не летели. Из леса шли люди с натянутыми луками.

     Человек двадцать пять. Лица зачернены. На плечах грязные волчьи шкуры со странным красным отливом. На головах чёрные банданы с прилепленными травинками. Щитов или брони они не носили. Одежда напоминала кусты. Обрывки чёрной материи и пучки сухой травы торчали во все стороны.

     Нинсону пришла на ум встреча с Кином.

     Тулов у них с собой не было — они собирались выпустить ещё только по одной стреле, а потом бросить луки и взяться за топоры.

     Из охранников Ингвара почти никого не осталось. Шестерых убитых он видел на поляне. Все, кто был в лесу, в карауле или на разведке, вероятно, умерли первыми. Остальных не было видно.

     Сбежали?

     Вот тебе и Рутерсвард.

     Картинка замерла, когда стрела вылетела в лицо Нинсону.

     Инстинктивно вскинув руки и так же инстинктивно выкрикнув руну Одал, Ингвар отбил стрелу широким рубиновым навершием.

     В бытность сказочником при баронских детях он много времени провел в игре «отбей стрелу». Луки там были слабосильные. Стрела, конечно, с большой мягкой насадкой. «Добряком», как её называл мастер над оружием. И тренировались там не воины, а дети. И те стрелы Великан вполне успешно отбивал доской примерно такой же ширины, как навершие Шипа.

     И вот эти знания всплыли.

     Как-то напитались необходимой скоростью Урус или удачей Соул, но так или иначе, кажется, какую-то руну он успел бросить.

     Уж и сам не помнил, какую.

     Тот, кто выстрелил в него, бросил лук отчаянным истеричным жестом. А затем побежал обратно в лес. Остальные лучники никак не прореагировали на странное поведение соратника. Одна только женщина с хищным лицом поморщилась, скривив тонкие чёрные губы.

     Разбойники ждали чего-то. Может быть, того, что из палатки выйдут боевым порядком Жуки. А может быть, того, что предпримет легендарный Таро Тайрэн.

     Он как раз соображал, что может предпринять.

     Бухнуться на колени в надежде на пощаду?

     Или броситься вперёд, чтобы погибнуть в бою?

     Циничная часть его натуры, рассудительный внутренний голос, принадлежавший колдуну Таро, отметил, что Великан именно так для себя и сформулировал.

     Не «сражаться». Не «победить». А только «погибнуть в бою».

     Раздался грай тысячи воронов. Такой же звук раздавался при появлении Тульпы. У Ингвара защемило сердце. Неужели?

     Может быть, она нашла способ вернуться? А может быть, он каким-то особым образом сконцентрировался в минуту смертельной опасности? Смог же он собраться настолько, чтобы отбить стрелу.

     Как и в прошлые разы, когда раздавался этот звук, время как бы замерло. Ветер продолжал раскачивать ветви деревьев, костёр продолжал дымить, но лучники застыли, а возня в палатке стихла.

     Бросивший оружие лучник, чья стрела осталась у ног Ингвара, продолжал бежать к лесу. То ли он был слишком далеко, чтобы на него подействовало, то ли ещё что.

     Перед натянутыми луками, не обращая внимания на смертоубийство, шла Навван, Четвёртая Лоа. Её легкомысленное одеяние — скорее ленты, чем одежда — развевалось на свежем ветерке. Энергичный, танцующий шаг не мог быть более неуместен где-либо, чем здесь, на маленьком поле боя. Все её разномастные косички подпрыгивали в такт шагам, клацая вплетёнными бусинками.

     Было понятно, что Навван — глитч, сродни Тульпе. Никто из стрелков её не видел. Никто не повёл взглядом. Все напряженно смотрели на Ингвара. Или, точнее, смотрели они на Таро Тайрэна, хотя и видели Ингвара Нинсона, о чём ещё не знали.

     За Лоа наблюдал только Уголёк, намывающий мордочку.

     Навван остановилась на линии выстрела, заслонив Ингвара. Но смогла спокойно простоять всего одно мгновение, потом стала выделывать какие-то па с маленькой арфой, которую притащила с собой.

     — Навван. Меня сейчас убьют.

     — Это была бы трагедия. — Она заломила руки. — А будь это героика, ты бы…

     — Я отбил стрелу рогатиной. В решающий момент. Героика!

     Навван из-под руки посмотрела на скрывшуюся в лесу фигурку.

     — Ты отбил стрелу. Молодец. Со стрелой понятно — вот она.

     Навван выделила интонацией слово «стрела» и легонько топнула маленькой ножкой, с хрустом переломив древко.

     — С «отбил» понятно. Ты легко мог делать такие вещи, когда успевал пользоваться Сейдом. И как-то не к лицу тебе, великому актёру в этом кино, начинать гордиться такими мелочами. Гораздо интереснее в этой реплике, которую ты подал с неуместным апломбом, слово «я». Кто ты? Эх, Ингвар… Жаль, что ты не решил для себя этот вопрос раньше, когда было время. Теперь придётся решать его очень быстро. Стрелы не могут лететь медленно. Когда показываешь кино на сцене — это всегда проблема.

     — И что же делать?

     — Ну, обычно актёры используют не настоящие луки, чтобы…

     — Нет, Навван, не что делать при выступлениях! А что делать мне? Чтобы не убили.

     — Кого не убили? Кто ты? Перестань спрашивать. Это бесполезно. Вдвойне бесполезно спрашивать у ребёнка. Ингвар, я в два раза младше, чем сказочник, которым ты себя полагаешь. И совсем бесполезно спрашивать что-либо у собственных образов. Кто ты? Ответь на этот вопрос. Сам ответь. И действуй. Если ты не знаешь, а по твоему потерянному взгляду можно утверждать, что ты не знаешь, то поступай так, как поступал бы близкий твоему сердцу образ. Обычно юноши выбирают поступать так, как поступает их дед, или отец, или старший брат.

     — Я никогда не видел, как поступает мой дед, или мой отец, или мой старший брат!

     — Тогда можно обратиться к тем, кого знаешь. Двенадцать ярких цельных образов. Каждый со своим типом решения проблемы. Выбери образ. И действуй. Вы, смертные, разве не за этим Лоа себе придумали?

     — Да, да, я понял! Лоа! Хорн. Охотник. Он бы всех раскидал. Направил оргон в ноги — рванулся на врага. Направил оргон в руки…

     — Потянешь ты охотника-то, толстопуз?

     — Не потяну, — с сожалением признал Нинсон. — Ладно, дальше. Дэя. Из леса бы вышла стая волков. Или выбежали бы вепри. Я мог бы наслать на них орлов с небес или…

     — Ты даже хорька не сможешь призвать. И даже если какой-нибудь хорёк откликнется на твой зов, вероятно, из любопытства, и захочет к тебе явиться — это не так быстро. А зверя у тебя ещё нет, насколько я знаю.

     — Да, верно. Тогда третий. Луг. Руна Тива. Я могу попробовать двигать луки или стрелы.

     — Это может сработать.

     — Но почему пришла об этом сказать ты? Почему не Луг?

     — Уверен, что хочешь начать копаться именно в этом вопросе? Может быть, я запомнилась тебе красотой или непосредственностью? Может быть, ты на каком-то уровне думаешь, что всё это обычное кино — театральная постановка, вот и выбрал королеву подмостков Навван? Может быть, образ пробитой стрелами лиары так отпечатался в твоей башке? Может быть, ты меня хочешь, и тебе приятнее меня представить? Посмотри только на мой наряд…

     Она несколько раз быстро повернулась вокруг своей оси так, что ленты, служившие платьем, завертелись вокруг талии раскрывшимся цветком.

     — Посмотри на мой наряд, извращенец. У меня уже соски проколоты. Ты нормальный вообще? Ты хоть где-нибудь такое изображение Навван встречал?

     Лоа легко постучала пальчиком по янтарным бусинкам, свисавшим с золотых колечек, и поморщилась. Потом взяла камушек и повертела в пальцах, оттягивая плоть золотой застёжкой.

     — Навван, давай вернёмся к делу. Пожалуйста.

     Четвёртая Лоа играла с серёжкой, крутя бусину в пальцах.

     — Ты уверен, что хочешь толкнуть луки? Их держат в руках. Нужно много сил.

     — Тогда стрелы. Когда они будут пущены. Я выставлю руку вот так вот. И оттолкну их. Стрелы лёгкие. И деревянные. Я буду прикладывать усилия не к наконечникам, а к древкам. Отклоню их.

     — Уверен?

     — Да, я смогу!

     — Кто ты, Таро?

     — Я Колдун!

     — Итак, — громко, как при объявлении судейского решения, провозгласила Навван. — Ты собираешься вскинуть руку, и залп направленных стрел минует тебя!

     Она подмигнула Нинсону. Ещё раз прокрутилась волчком. Повертела тощей задницей. И той же приплясывающей походкой удалилась в шатёр, за спину Великану.

     Раздался крик стаи воронов, и время полетело в обычном ритме.

     Стрелки пришли в себя. Все луки были обращены к колдуну.

     — Пли! — отдала приказ женщина с тонкими губами.

     Про себя Нинсон назвал её вожаком стаи Красных Волков.

     Полетели стрелы.

     Ингвар выставил обе руки вперёд и постарался начертить Тива. Перед мысленным взором все стрелы, пущенные в него, зависли в воздухе, будто упёрлись в мягкую, но непроницаемую преграду. А потом опали к его ногам, шелестя оперением.

     В действительности всё выглядело не так эффектно.

     Лучники просто промахнулись.

     Хотя с расстояния в десяток шагов никак не могли промазать.

     Этот залп послужил сигналом. Едва тетивы остались пустыми, из палатки ринулись перегруппировавшиеся Жуки. Они были в шлемах, прикрывались щитами и орали что-то нечленораздельное. Их было меньше, чем Красных Волков. Но в ближнем бою один только Рутерсвард многого стоил. Он единственный, кто не озаботился шлемом.

     Ингвар ожидал удобного момента, чтобы ринуться в атаку и помочь своим латникам. Он не был воином, хоть и знал приёмы борицу. Понимал, что даже один отвлечённый или раненый им лучник уже станет помощью Рутерсварду.

     Но когда Жуки схлестнулись с налётчиками, Великан сразу бросился на ближайшего противника с истошным боевым кличем:

     — Дахусим!

     Лучник стоял боком к Нинсону. Его внимание было приковано к бронированным врагам. Однако дикий вопль отвлёк его.

     Нинсон был силён. Но для рукопашного боя важнее проворство. Лучник увернулся. Поддел Рубиновый Шип луком, пропустил мимо себя под правой рукой. Локтем прижал к себе древко. Отбросив лук, достал топорик.

     Ингвар не знал, что делать, когда ратовище застряло. Он явно был больше и сильнее врага, поэтому постарался вырвать оружие. Дёрнул на себя. Но противник не собирался играть в перетягивание каната с Великаном. Одним молниеносным прыжком сократив дистанцию, оказался на расстоянии вытянутой руки от Ингвара. Он всё ещё был слишком далеко для того, чтобы рубить. Поэтому сделал выпад и выкинул руку с топориком вперёд, как поступил бы, будь у него меч.

     Удар должен был прийтись в лицо, навсегда оставив Ингвару отметину о сегодняшнем сражении.

     Великан едва успел увернуться.

     Проушина топора врезалась в плечо, опять разбивая сустав. Хрустнула корка голубой глины, которой Эшер прикрыл рану после операции. Второй удар пришёлся туда же. Кажется, был и третий удар.

     Ингвар ещё успел увидеть, как из рукава в правую ладонь лучника вылетает что-то вроде мягкого мешочка. Очередной вид «добряка», только не для стрелы, а для кулака. Одного удара этим пружинящим кастетом было достаточно для того, чтобы Ингвар потерял несколько мгновений. Лучник подобрался ближе, отпустил древко и нанёс ещё один быстрый удар.

     В голову.

     Часть IV Красная Кровь

     

     Судьба даётся не каждому, а лишь герою,

     который погрузился в бездну, чтобы соприкоснуться с ней,

     и вынырнул снова — обручённый с нею кольцом.

     Джозеф Кэмпбелл

     Глава 34 Первая Дверь — Навостри Копьё

     Ингвар подошёл к первой двери.

     Прислонился лбом к прохладному веве.

     Хорн. Копьё. Дикие звери. Добыча и Охотник.

     Идея, как открыть эту дверь, возникла сразу. Как осознание, как удар. Это и внушило уверенность в том, что идея сработает. Как ещё должна была выглядеть подсказка Первого Лоа, если не как удар? В ящике нашёлся острый ножик для очинки перьев.

     Укол. Кровь. Ничего не произошло.

     Похоже, не каждый удар шёл впрок.

     Ингвар помазал окровавленным пальцем замочную скважину соседней двери с веве Второй Лоа, супруги Хорна, Дэи. Её геральдическим цветом также был червонный. Тоже ничего. Нинсон разрезал руку как следует. Кровь закапала на пол, потекла по быстро сжимающемуся и разжимающемуся кулаку в собранные лодочкой пальцы — и целый поток полился в замочную скважину.

     — Давай же. Моя драгоценность. Биение моего сердца. Давай же.

     Замок на двери Дэи щёлкнул. Ещё бы. Она, течная самка, всегда была щедра на кровь сама и требовала того же.

     Ингвар не стал входить во вторую дверь. Ему нужно было в первую. Едва проснувшись сегодня, он понял, что ему нужно попасть к Хорну. За эту дверь, на которой стоит веве Великого Охотника — стилизованное копьё.

     — Копьё…

     Чтобы дважды не резать себя, принёс карандаш — лучший вариант копья, что у него нашёлся. Обильно смазав его кровью, вогнал в замочную скважину первой двери.

     Ничего.

     — Клять!

     Но у Нинсона было хорошее предчувствие. Просто нужно добавить. Не сдаваться. Не останавливаться. Ещё, ещё и ещё. Он лил кровь и бил карандашом в неподходящую по размеру скважину так, что она уже могла бы и получить удовольствие.

     — Давай же, клять! Инь! Давай же!

     Карандаш сломался. Пытаясь извлечь забившие скважину обломки, Ингвар кое-как ухватил огрызок и потянул на себя. Дверь подалась. Нинсон и не уследил в запале, когда она открылась.

     — Тук-тук! — прокричал Ингвар, входя. — Можно?

     Очередной коридор. Тёмное помещение, шагов тридцать в длину. Запах бойни. И пыточной. Волоски на загривке зашевелились. Пот выступил на лбу. Ингвар обругал себя. Трусость явно не придётся по душе Первому Лоа, воплощению героизма и смелости.

     Свет шёл только от большого красного шара, висевшего на цепи. Вероятно, для нормальных людей это был тот самый «верхний свет», но для Великана Нинсона светильник находился как раз на уровне глаз. Он напоминал карманную луну Тульпы. Только если люмфайр Тульпы был гладким, этот казался шершавым, бугристым, похожим на дикий плод.

     Внутри в киновари плавали более густые пятна алого цвета. Будто бы желток в белке в большой прозрачной чашке. Сгустков было много, они перетекали один в другой, принимали новые формы, снова распадались. От этого бесконечного танца по стенам кружили томные тени.

     Ингвар закрыл за собой дверь, и свет запылал ярче. А тени обрели густоту. Вся комната была в какой-то слякоти.

     Ингвар догадался, что это кровь, хотя та и выглядела чёрной, как дёготь. Очевидно, нужно было проходить сквозь это смрадное помещение как сквозь своеобразную прихожую. А то и как сквозь утробу. Великан двинулся напрямик. Пригибаясь и щурясь.

     Глаза привыкали к темноте.

     Он не прошёл и десяти шагов, как в конце коридора зашуршала занавеска, сделанная из высушенных лиан и пустых рудракш.

     — Здравствуйте. — Ингвар вежливо поклонился, ещё не видя человека, который вышел навстречу. То был измазанный кровью мужчина с головой свиньи.

     Сверху раздался громогласный крик:

     — Дерись! Убей! Победи!

     Ингвар попятился.

     — Может, мы сначала…

     Фигура наплывала из темноты, появлялись детали. Странная ковыляющая походка человека-свиньи объяснялась плотно забинтованными коленями. Такие же заскорузлые бинты были и на локтях. Его комично огромный янь стоял, но это не сразу бросалось в глаза. Орган был настолько напряжён, что плотно прижимался к животу.

     Торс покрывал примитивный узор. Вместо красной краски — запёкшаяся кровь. Пальцы сжимались-разжимались без какой-либо цели. А голова свиньи оказалась маской, но маской ужасной, сделанной из головы натуральной свиньи, с восковой жёлтой кожей и выбитыми глазами. В темноте этих провалов блестели человеческие глаза.

     — Стоять! Стой, свинья!

     Ингвар не собирался нападать на кого бы то ни было.

     Тем более это он вошёл на чужую территорию непрошеным гостем. Но дипломатия Хорна пахла кровью, и теперь нужно было или убить, или умереть.

     Бросив философию, Ингвар решил, что в следующий раз подерётся, когда будет готов. И сюда явно надо приходить с оружием. Когда рука заживёт.

     То есть он как бы не бежит.

     Он просто разведал обстановку.

     Задание можно считать выполненным.

     Нинсон провёл рукой по крашеным доскам.

     Ручки на двери не было. И как он ни скрёбся, как ни толкал дверь, та не поддавалась. У него всё ещё был нож для очинки перьев, которым он резал руку. Получилось краешком подцепить дверь. Поскрести лезвием по каменному косяку. Нет, дверь была надёжно заперта.

     Человек-свинья доковылял до Нинсона.

     Нужно было драться. И нужно было бить первым.

     Но не было запала ударить безобразного, ничего не сделавшего ему человека. Тем более шестое чувство дремлющего в сказочнике колдуна подсказывало и даже со всей определённостью утверждало, что эта страхолюдина не злая и не чувствует ненависти по отношению к нему. В каком-то смысле здесь все не по своей воле. Таков Мактуб.

     От отвлекающего удара справа Ингвар закрылся, вскинув руку к лицу. А от мощного слева уже не защитился. Он видел летящий кулак, но не успел закрыться достаточно быстро из-за того, что задумался, что лучше: получить удар в ухо или в раненое плечо?

     Нинсон отлетел в сторону.

     Ухо наполнилось горячим. Всё-таки лучше было в плечо.

     — Остановись! Мы не обязаны...

     Серия быстрых ударов вышибла из Ингвара воздух.

     Хрустели рёбра. Непонятно, ломались они под кулаками Свиньи или так только казалось от сухого треска хрящей. Ингвар выставил вперёд перочинный ножик, вспоминая борицу.

     — Уйди, уйди, прошу тебя! Свали!

     Из-за перебинтованных коленей Свинья не мог пинаться, поэтому обрабатывал корпус Нинсона прямыми ударами, изредка заряжая в лицо.

     — Хватит!!!

     Колдун заорал так дико, что Свинья опешил и даже перестал молотить его.

     — Всё. Хватит. Какое тут у вас стоп-слово?

     Свинья действительно остыл. И Ингвар был уверен, что смог бы договориться. Но в это время бестелесный голос снова взревел над их головами:

     — Дерись! Убей! Победи!

     — Нет, Свинья, стой.

     — Дерись! Убей! Победи!

     — Замолчи ты.

     — Дерись! Убей! Победи!

     Свинья ринулся на Ингвара. И на этот раз Великан ответил.

     В полузабытьи, получив в очередной раз удар в лицо, почувствовав, как съезжает плоть с рассечённой брови, Ингвар ударил в ответ. Много мелких и быстрых тычков коротким ножом. В грудь, в живот. Свинья повернулся. Опёрся о стену. Ухватился за Ингвара. Подставил бок. Спину.

     И только потом Ингвар добрался до горла.

     Прекратил мучения исколотого зверя.

     — Прости…

     — Дерись! Убей! Победи!

     — Да заткнись ты!

     Ингвар собирался снять маску со Свиньи. Посмотреть.

     Но стало не до того. Зашелестели рудракши.

     Ещё.

     Снова Свинья. С голыми руками, перевязанными коленями, вздыбленным янь и кровавыми знаками, неумело нанесёнными по всему телу. Он так же доковылял до Ингвара, никак не реагируя на увещевания. И так же принялся метелить его чувствительными выпадами, пока не упал под ударами перочинного ножа.

     — Дерись! Убей! Победи!

     Клинок сломался в горле третьего, вонзившись в позвонок.

     — Дерись! Убей! Победи!

     «Попробую договориться», — твёрдо решил Ингвар.

     Но следующим вышел Бык.

     И стало понятно — разговора не будет.

     Он тоже не мог нормально идти из-за бинтов на коленях и локтях, но, в отличие от неторопливых Свиней, Бык двигался с чёткой целью. Что-то такое читалось во всём его облике, в глазах, блестевших в прорезях маски.

     Великан чувствовал от Быка настоящую угрозу, какой не чувствовал от Свиней.

     Искусство борицу заключалось не только в правильных движениях рук и ног, не только в умении использовать окружающую обстановку себе на пользу, но и в умении видеть и различать эту угрозу.

     — Дерись! Убей! Победи!

     Свиньи были ладно сбитыми мужиками нормального роста и веса. То есть на порядок ниже и легче Ингвара. Бык был таким же, как он. Только вес его был не в брюхе, как у сказочника-домоседа, а в круглых плечах гребца и буграх мышц.

     Здесь уже не было проблем с тем, чтобы атаковать первым. Ингвар бросился на врага, оскальзываясь на окровавленном полу, схватился не за рога, не за маску, не за протянутые к нему длинные руки. Он схватился за алый шар светильника, свисающего с потолка, оторвал ноги от земли, прокатился на шаре, как на качелях, и пришёлся пятками аккурат в грудь Быку.

     Тот отлетел на несколько шагов, а потом долго пятился, пытаясь восстановить равновесие, для чего и нужно-то было всего только согнуть ногу. Но перебинтованные колени не давали ему сделать этого. Он пятился и пятился, как деревянный солдатик, пока в итоге не упал у самого выхода с бойни.

     Ингвар подлетел к нему и несколько раз ткнул раскрытой ладонью в лоб, ударяя Быка головой об пол. Потом схватился за рудракшевую верёвку и попытался оборвать её. Но это оказалось невозможно. Рудракши были нанизаны на цепочку.

     Пиная, удалось подтащить отбрыкивающегося Быка ещё на несколько шагов и удушить его цепочкой. Пришлось спутать негнущиеся руки рудракшевыми бусами с железной начинкой. Потом сдвинуть немного маску, закрывавшую горло. Ингвар ухватился за рог и отжал край маски от ключиц. Успел заметить на шее синеватый след от кромки неудобного шлема. Бык вяло отбивался. А потом затих.

     И, расслабившись, повиснув двойным весом, они оторвали одну из цепочек.

     Это было кстати — с её помощью удалось нанести удар по маске волчонка. Тот появился из ниоткуда, размахивая обломком загнутого ножа. У паренька было два таких. Но он явно не умел орудовать левой рукой и поэтому просто зажал нож в кулаке.

     Хлёсткий удар цепью с разлетевшимися во все стороны ягодками смутил паренька. Он был так же, как и остальные, разукрашен кровавыми охотничьими письменами. Кривые знаки шли по безволосому телу, перевиваясь по тонким рукам и впалой груди. Но бинтов на его теле не было.

     Не требовалось дополнительно ограничивать подвижность, чтобы уравнять шансы.

     Ингвар стегал волчонка со всей силы. Парень защищался. Маска съехала. Он уже ничего не видел. Получал цепью по спине. Пытался подвинуть маску рукой с ножом. Ингвар заметил остриё вблизи горла. Выкрутил тонкую руку. Вырвал оружие.

     Парень не сдавался, и второй клинок шизокрыло порхал, силясь подобраться к горлу Великана. Но Нинсон сводил на нет все старания паренька цепочкой, намотанной на руку.

     Потом Великан смог ответить быстрыми полосующими движениями. В плечо, в плечо, в плечо, в грудь. Нож застрял. Скорее схватив второй клинок, Нинсон едва успел защититься от плеснувшего ножа другого волчонка. Ещё двое.

     Ингвар защищался, размахивая цепочкой. Правая рука стала тяжёлой, словно кости в ней были железными. Левой он работал гораздо свободнее. Удары были столь же медленными и столь же неумелыми, как и удары ребятни, но Великан был гораздо сильнее.

     Внезапно Ингвар сменил тактику и правой рукой стал отбивать вражеский нож, а левой вкладывать силу в загребающие удары цепочкой. Волчонок не выдержал, пошатнулся и пропустил удар ножом. Второй кинулся на Ингвара со всей силой, на какую был способен. Повалил оскользнувшегося Великана.

     Ингвар успел подмять мальчишку. Когда они приземлились, туша Нинсона выбила дух из волчонка под оглушительный треск костей. Второй, лежавший рядом, успел порезать Великана ножом.

     Ингвар выпустил запутавшуюся в телах цепочку, поймал клинок, отвёл в сторону и левой рукой ухватил парня за голову. Резко пригнул. Нанизал спиной на лежащий здесь же бычий рог. Тот не убил, а распорол тело по касательной. Парень заскулил.

     Рычание со всех сторон не дало Ингвару опомниться.

     На него бежал широкий плотный мужик с дубинкой в руке и большой бараньей головой на плечах, со слипшимися от крови кудряшками. Намеревался боднуть. Ингвар вернулся за занавеску из цепочек, забросил себя за угол, и баран пронёсся мимо. Как только он, загремев звеньями, миновал рудракшевый занавес, Ингвар кинулся за ним. Но не схватил сзади за плечи, как собирался поначалу, а только подтолкнул, ускорил. Бросился вдогонку, не дал затормозить на скользком полу, пнул, крепко ухватив за рога. Провёл чуть дальше, впечатал лбом в стену.

     Добил ножом. Подобрал дубинку.

     Побежал обратно. Знал, что там кто-то да будет.

     Ударил, не глядя, просто приложил кого-то сквозь занавеску, взмётывая обломки расколотой рудракши и брызги крови. Взвыла на высокой ноте женщина.

     Сунулась вторая, и Ингвар дёрнул её, ухватив за руку. Деревянная маска с круглыми глазами и шипом в центре — птица наподобие цапли. Худющая нескладная женщина была изуродована крупными шрамами и сжимала в руке тяжёлый кнут, каким пастухи отбиваются от горных кошек. Она успела замахнуться, но не успела ничего сделать.

     Нинсон ударил дубинкой. Маска треснула. Женщина упала.

     Левую руку Ингвар подставил под кнут второй женщины.

     Боль сдула мысли. Ещё боль. Оборот, удар. Удар. Закрылась?

     На тебе, ещё удар. На ещё. И ещё. Снова женщины. Дубинка. Отнял кнут. Посмотрим, как это работает. Чуть без глаз себя не оставил. Нет, без навыка не получится. Но сойдёт, чтобы прикрываться. Ещё раз. Удар. Ещё женщины. Теперь все вперемешку.

     Какие неудобные рога. Мешают друг другу. Отлично. Ещё дубинка. Кнут. Кто-то запутался в кольцах. Кнутовище вырвали из рук. Тот, кто упал стреноженный, получил дубинкой по голове.

     Обломок рога? Отлично. Сойдёт. На!

     Получи! Кто-то унёс его в рёбрах. Клять!

     Что блеснуло? Вот ножик под ногами одного из волчат!

     Отлично. Снова баран. Не добраться ему в такой тесноте.

     Ах, женщина-птица! На нож. Меняю на топорик. Отлично.

     Дубинка сломалась о бараний череп. Ещё одна женщина с топориком. Лёгкая какая. Иди сюда. Клюнуть попыталась. Длинный шип на маске чуть не проехался по лицу. Попалась. Будешь свой тушкой меня закрывать слева. Да не дрыгайся ты. Не дрыгайся, я сказал. Топорик. А теперь? Вот так и стой. Ещё топор. На ещё. На! Ещё!

     Дрожащие от кровавой жажды люди.

     Мужчины, женщины, дети, всё лезут и лезут.

     Кожа, покрытая красными знаками свежих ран поверх застарелых шрамов. Топорик. Топорик. Кнутовище. Стерпеть. Разрезали ногу.

     Клять! Топорик сломался. Где-то был ещё. Шип на маске. Дай сюда.

     Закончились, что ли? Что это? Что за звук пробивается сквозь стоны от колышущегося кургана умирающей плоти?

     Медведь? Ну, иди сюда, родной…

     Разлетелись с занавеси размолотые ягоды.

     Великан, не помня себя, кричал, отдавшись упоительной ярости.

     Глава 35 Лалангамена — Каменная Башка

     Ингвар отплёвывался от песка и крови.

     Бой был закончен.

     Несколько Красных Волков погибло. Их тела превратились в кочки с чахлыми кустиками папоротника. Во всяком случае, так казалось из-за их маскировки для лесной засады. Остальные сменили топорики на длинные ножи с закопчёнными лезвиями.

     На Ингвара не обращали внимания.

     Он подтянул к себе Рубиновый Шип.

     Встал, опираясь на рогатину, как на посох.

     Тела Жуков лежали в траве. Один ползал на четвереньках.

     Видимо, ему досталось. Он силился встать, но ничего не получалось. Время от времени мотал головой. Измятый шлем ничем не отличался от тех, что носили Жуки. Но размеры здоровяка говорили сами за себя. Повар. Его окружили лучники, заслонив от Ингвара. Один резко дёрнул рукой. Послышался булькающий звук, и воин упал на землю.

     Похоже, остался только Рутерсвард.

     Он стоял на коленях. Без шлема и без оружия.

     Тонкогубая женщина с хищным лицом командовала:

     — Ты и ты, проверить округу. Ты и ты, раненые. Ты и ты, пленники. Ты и ты, за мной.

     Женщина сняла с пояса одного из мертвецов фляжку. Принюхалась. Убедилась, что там вода. Попила. Потом смочила тряпицу и умылась. Копоть, которой были замаскированы все разбойники, сползала неровными кляксами. Она чистила глаза точно такими же движениями, какими актёры снимают грим, отыграв кино на сцене.

     — Вояку и Великана связать. Раненых добить. Сработали хорошо.

     — Как можно было победить Жуков так легко? — зло спросил Ингвар.

     Женщина подбоченилась и посмотрела на него.

     Прополоскала рот, сплюнула. Выбросила фляжку.

     — Тебя сейчас на ленточки резать будут, а ты хочешь поговорить о тактике и стратегии? У тебя каменные яйца, как я погляжу.

     — Скорее, башка! — гоготнул лучник, оглушивший Ингвара сапой.

     Нинсон уже чуть было не ответил этой девахе. И про яйца, и про башку, и про Красных Волков, и персонально про эту бабу, клятскую инь. Вот только вряд ли такой ответ улучшил бы положение.

     — Гэлхэф, вождь! Как тебя зовут?

     Надо научиться смиряться.

     — И тебе гэлхэф. Бёльверк. А тебя как звать, великан?

     — Я Таро Тайрэн. И клянусь, ты зря прикончила моих людей.

     Женщина улыбнулась. Широко. С удовольствием.

     «Улыбаешься — значит, не сломали», — вспомнил Ингвар и ответил Бёльверк улыбкой.

     В палатке Рутерсварда послышалась возня. Кто-то из его людей?

     Раненый? Струсивший? Давешняя девчонка с хвостиком? Эшер?

     Стенка палатки с треском разъехалась. Образовался ещё один выход, из которого чинно появилась женщина. Несмотря на то, что ей было по меньшей мере лет шестьдесят, двигалась она легко. Даже получая от этих движений удовольствие, как порхают дети, играют животные, танцуют женщины.

     Она была босонога, но ступала как человек, привыкший ходить босиком. Расстёгнутая долгополая куртка из тёмно-серого меха вполсилы отражала свет и казалась не то блёклой, не то присыпанной слоем пепла. Замысловатая сумка, сшитая из кротовьих шкурок, висела спереди, на животе, прикрывая пупок. Кроме куртки и сумки на женщине ничего не было. Она спрятала серпик мутного стекла, которым вскрыла палатку. В тонких старческих лапках оружие напоминало коготь хищной птицы.

     В отличие от других налётчиков, она не нуждалась в маскировочной одежде. Волосы, крашенные дубовой корой, заплетённые в дреды, походили на ветви, а кожа, покрытая узорами времени — на кору дерева с глубокими следами прожитых лет.

     Ингвар постарался отправить ей мысль. С обычными людьми у него не получалось. Никто в лагере не слышал его мысленных посланий. Но эта женщина не могла сойти за пустышку, даже если бы пыталась. Нинсон остерегался шевелить руками или произносить руны вслух.

     «Стой». «Я Колдун». «Остановись». «Назовись». «Поберегись».

     — Получилось? — скрипучим голосом осведомилась она у главаря.

     Та с полупоклоном указала на тела неподвижных воинов, которые и в смерти походили на жуков. Их броня тускнела с каждой минутой. Ингвар понял, что такое сравнение страшнее оттого, что и разбойники, и колдунья, и сам он воспринимали их гибель краем сознания.

     Остальные — буднично. Ингвар — с жалостью. Той же, что испытывал, глядя на останки насекомых на ободе колеса. С жалостью, одинаковой для одного, двух или целой кучки разномастных жучков. Сожаление его не имело имён.

     Если на то пошло, то и их смерти он не ощущал. Не мог почувствовать дыхания Двенадцатой Лоа. Не мог даже мысленным взором вообразить её здесь, высокую, костлявую Шахор в чёрном анораке.

     — Так тут у нас колдун? — Тёмные глаза смотрели Нинсону прямо в середину лба. — Я не могу его прочитать.

     Уголёк юркнул за спину Ингвару, сжался в плотный комок, поджал лапки.

     Это подвело черту под попытками с ней связаться. И указало Ингвару на то, что налётчики пришли сюда не по его душу. Пришли не за Таро Тайрэном.

     — У него в голове лес. Древесная кора. Кошка какая-то.

     Что-то она всё-таки читала. Ингвар по-прежнему не чувствовал никакой угрозы.

     — Какая ещё кошка? — Бёльверк была в недоумении.

     — Вроде бы чёрная кошка. — Она повернулась к предводительнице. — Я не могу его прочитать, Гудда. Думаю, он курьер, посланник. Имей в виду, они хорошо защищаются. Пытать его можешь сколько угодно. Но скажет он только то, что сам захочет.

     Предводительница достала тесак:

     — А есть шанс, что если я отпилю ему все пальцы один за другим, то у него будет меньше сил, чтобы контролировать мысли. Тогда ты его прочтёшь?

     Она бы ещё захохотала, как киношный злодей на сцене, поглаживающий гигера.

     Её внимание ощущалось как спокойное, без тени злости или желания причинить боль. С другой стороны, к Жукам она тоже ничего такого не испытывала. И тем не менее отдала приказ напасть на лагерь.

     — Гудда? Я думал, ты Бёльверк.

     — Сценический псевдоним, вроде как, — объяснила предводительница. — Теперь отдай Шип старушке Гро.

     Колдунья подошла к Великану. Заглянула в лицо.

     Для этого ей пришлось задрать голову. Но оба знали, кто на кого на самом деле смотрит снизу вверх. Колдунья приняла бесценное оружие из рук Ингвара.

     Красные Волки были зачарованы артефактом. Потеряли интерес к пленнику. Нинсон пошёл в шатёр. Он не бежал и не суетился. У него было от силы полминуты.

     Гро будет какое-то время благоговеть перед реликвией, которую держит в руках.

     Глава 36 Добрые Полминуты

     Ингвар выяснил цену Рубинового Шипа.

     Верфь? Замок? Слава?

     Ха! Полминуты.

     Он быстро прошёл под полуоторванным пологом и задёрнул его за собой. Диэмы и стеклянные осколки, разбросанные по всему шатру, хрустели под сапогами, как мотыльки и звёзды.

     За столом лежал меч.

     За кроватью дымилось тело.

     За стопкой книг стояла початая утром фьяска с вином.

     От подсчётов сегодняшнего утра в относительной целости остался листок с рубинами, на котором было написано:

     «Рубины — 33 штуки»

     Нинсон сгрёб самоцветы на листок, как убирают со стола крошки. Свернул листок желобком, опустил его в горлышко. Бульк-бульк-бульк.

     А теперь быстро выпить содержимое. Не успел.

     — Эй!

     Мужчина скинул верхнюю одежду, утыканную ветками, и остался в меховом жилете с застёжками-цепочками. Он был на две головы ниже Нинсона, но ничуть не уже в плечах. Пригладив пышные усы, спросил:

     — По-плохому или по-хорошему?

     Спросил с такой деловитостью, что сразу стало понятно: ему действительно всё равно, он просто уточняет.

     — Только по-хорошему! — уверенно заявил Ингвар и быстро добавил: — Гэлхэф!

     Он много раз замечал, что это простое и старомодное приветствие сразу настраивало людей на немного иной лад. Не всех, конечно, и не всегда. Но по большей части.

     — Гэлхэф! — нехотя ответил мужчина, но заметно смягчился.

     Ингвар поставил на стол две уцелевшие винные бутылки:

     — Предлагаю выпить!

     До какой-то поры уверенное поведение приносило плоды. Но сейчас Ингвар шёл по самой грани. И когда разбойник окликнул его, Нинсон не решился переступить эту черту, едва видную в Мактубе.

     — Угощайся.

     — Вдруг там что…

     — Проверь. — Ингвар смело протянул разбойнику бутылку, на дне которой лежали драгоценные камни.

     Тот успел сделать пару глотков, когда в шатёр вошла женщина. Небольшого роста, с неаккуратно обрезанными тёмными волосами и раскосыми чёрными глазами. Она тоже была отряжена заниматься пленными. Раз она освободилась, значит, Рутерсварда уже спеленали.

     — Грани, что это ты делаешь?

     — Трофеи пробую, — ответил разбойник с такой же трусоватой наглостью, с какой с ним самим только что говорил Ингвар. — Ничо так винишко!

     — А если там яд?

     Грани самодовольно утёр усы.

     — Нет там никакого яда. Я у колдуна отобрал.

     — Отобрал, верни, — потребовала женщина.

     Ингвар принял бутылку. Показал на ещё две, стоящие на столе.

     — Угощайтесь.

     Оба разбойника напряженно смотрели на него. Ингвар понял, что они ждут. Приложится ли он к бутылке? Или надо срочно промывать желудок усатому? Нинсон сделал фьяской несколько круговых движений и опрокинул в себя, давясь полулитром кислого вина.

     — Там всё равно может быть яд, — сказала черноглазая. — Только медленный. И вы оба сдохнете. Только мучительно. И этот колдун, и ты. Я бы не стала говорить об этом Бёльверк.

     Нинсон тем временем спокойно допивал вино из перевёрнутой кверху донышком бутылки, заглатывая рубины. Разбойница спохватилась, почуяв недоброе. Кинулась к Ингвару. Но к моменту, когда она выхватила фьяску, все диэмы уже провалились в желудок.

     Разбойница обнюхала пузатую фьяску. Срезала соломенную оплётку, чтобы убедиться, что в бутылке ничего нет. Зло посмотрела на напарника. В итоге не решилась замалчивать происшествие и ушла доложить Бёльверк.

     Грани принялся откупоривать другие бутылки. Вино явно пришлось ему по вкусу.

     — Там за кроватью лежит обгоревший раненый или, может, уже мертвый, — сказал Ингвар. — Надо бы посмотреть.

     Грани потеребил ус и с сомнением уставился на перевёрнутую койку.

     — Тебе надо, ты и смотри.

     Не хочет поворачиваться спиной. Можно его понять. Разрешение посмотреть — тоже неплохо. Отличный парень этот Грани.

     Ингвар полез за кровать. Тела там не оказалось. Несколько колышков, крепящих шатер, были вытащены, земля взрыхлена. Обгоревшего либо выволокли, либо он очухался и убежал сам. Пусть милость Лоа будет с тобой, парень.

     Стоило подумать о Лоа, как Ингвар заметил краешек атласной ленты горчичного цвета, торчащий из-под мягкой стенки шатра. Нинсон вытянул ленту. Наверное, вылетела из пояса Навван.

     — Что там? — насторожился Грани.

     — Ничего, — ответил Нинсон, показывая ленточку.

     Увидеть её налётчик всё равно не мог, как не мог увидеть чужую мечту или глитч. Как не мог увидеть Уголька, лапкой играющего с ленточкой.

     — Ленточка? Вы тут праздновали, что ли?

     — Ленточка? Инь! Ты что, видишь её?

     — Вижу, я ведь не слепой. А где обгоревший труп? Я действительно чую запах. — Грани пригладил великолепные усы. — И вот чёрные следы на стенке остались. Кто-то прополз под шатром, что ли? Это твой друг?

     — Если честно, я даже не знаю. Не знаю, кто это был.

     — Ладно. Я найду его и убью быстро. Серемет лагай. Не волнуйся.

     — Да. Спасибо. Мне стало гораздо спокойнее.

     Грани кивнул в ответ. Он не ёрничал. И не ждал того от других.

     Садануть его бутылкой по голове? Или постараться усыпить? Ингвар и сам не заметил, как стал приписывать себе такие возможности. Руна Винж…

     Он постарался представить в голове общий порядок действий.

     Ладно, усыпил или оглушил. Ушёл из шатра вслед за обгоревшим. Через поле так быстро не перебежать. Не Великану Нинсону во всяком случае. Любой стрелок снимет его, прежде чем он доберётся до леса. Допустим, кинул руны, прикрылся Сейдом, ему повезло.

     Каким-то чудом убежал. Окажется в лесу. Он не лесник, не следопыт, не охотник. Нет никакого снаряжения. Что ему делать без оружия, тёплого одеяла, еды?

     Ингвар задумался о Мактубе. Хорошо бы, главным героем был выживальщик. Тогда он взял бы у оглушенного Грани нож, а уж с его помощью в лесу добыл бы себе всё остальное. Но, к сожалению, книжник вряд ли долго протянет без готовой пищи и воды.

     А главный герой колдун?

     Под настороженным взглядом Грани Ингвар подошёл к столу.

     Ему нужен был двенадцатигранник для принятия решений. Но на столе его не оказалось. Вероятно, упал и валялся там же, где золотой меч и карты окрестных территорий. Тех самых, с изучением которых он всё тянул. Никогда не откладывай на завтра…

     На краю стола оставалась лежать коробка Башни Фирболга. Там тоже должны быть кости. Заинтересовавшийся Грани тоже подошёл. Ингвар раскрыл коробку, отщёлкнув золотые крючки.

     Поле поделено на двенадцать секторов. Каждый имел маленький вымпел с цветом Лоа, который покровительствовал этому направлению и часу. И протравленную на золотом флажке эмблему. Квадраты, по которым можно было ходить на верхней площадке в башне, набраны из дерева разных пород. В отдельных коробочках — персонажи. Их карты, игральные кости и фигурки. Враги удостоились лишь схематичных пирамидок и кубиков с отметками. А героев обозначали костяные фигурки, выполненные со всеми подробностями. Каждому персонажу полагалась собственная деревянная шкатулка с его знаком на крышке.

     Ингвар открыл ящичек с каноничным изображением Фирболга. Волосы и борода солнцем нарисованы вокруг лица, а в руках кружка и книжка. На карминном бархате лежала другая фигурка. Не Фирболг-Библиотекарь, а Фирболг-Разбойник, с ножом и кистенём. Ингвар выковырял из углубления двенадцатигранную кость. Сойдёт за дайс.

     Загадал так: если выпадет мужское число, нечётное, — он будет действовать силой. Немедленно побежит. А если женское, чётное, — то останется и попробует договориться. Выдохнул.

     Пообещал себе, что послушается знака, каким бы тот ни был.

     Медленным движением, которое не испугало бы сторожа, катнул игральную кость.

     Глава 37 Винноцветные Травы

     Ингвар выдохнул с облегчением, когда увидел, что выпало двенадцать. Чёт. Значит, не воевать, а говорить.

     Гораздо более привычный образ действий и для сказочника, и для колдуна. И для Ингвара, и для Таро. Или кем он там был?

     Черноглазая вернулась с Бёльверк. Нинсон сам начал разговор:

     — А что бы ты делала на моём месте? Если бы все твои люди погибли и ты осталась одна? Попыталась бы бежать? Выпила бы?

     — Я бы постаралась запудрить врагу мозги. Тем более что от Великана такого не ждут. Это у меня солдаты такие тупые, что разрешили тебе бухать? Или такие медленные, что не успели остановить?

     Нинсон не ответил на вопросы.

     — Отлично. Теперь ты, девонька, иди вместе с Великаном, промойте ему желудок. Если колдун хотел отправиться к Матери Драконов, то ничего у него не выйдет.

     — А если просто хотел опьянеть? — спросил Ингвар.

     — Тоже ничего не выйдет, — усмехнулась Бёльверк.

     Черноглазая вывела Ингвара, прихватив кувшин воды. Бёльверк хотела пойти с ней и проконтролировать процесс. Но вид рассыпанных по полу самоцветов не позволил ей покинуть шатёр. Она ничего не трогала руками. Крикнула людей. Пусть сначала колдунья проверит всё на предмет ловушек. Разбросанные по шатру драгоценные диэмы больше походили на ловушку, чем на удачу.

     Пока черноглазая вела Ингвара на край лагеря, он осматривал произошедшие перемены. Работали налётчики споро. Прошло только десять минут. А ни одного мёртвого тела уже не было видно. Никто не стонал и не просил помощи, как то обычно бывает после сражения.

     Маленький очаг походной кухни превратился в пылающий костёр. Налётчики деловито сносили к огню походные сундуки Жуков, койки из большой палатки, постельное бельё, глиняную посуду, несвежие продукты. Добычи было много, поэтому тряпьё и бумагу не брали.

     Кипы исписанных мелким почерком листов прекрасно горели, опровергая расхожую поговорку о рукописях.

     Для Красных Волков любой предмет представлял собой нечто вроде устрицы. Был ненужной раковиной на пути к лакомству. Всё, что считалось раковинами, вскрывалось и разламывалось на части, на случай сокрытых тайников. Потом сжигалось на костре.

     Содержимое же разгребалось по нескольким кучам в зависимости от ценности и габаритов. Дубовый и резной шкафы стояли с открытыми дверцами и уже подверглись разграблению. Сверкающий чёрным лаком шкаф не трогали. Видимо, не решались портить вещь, не получив одобрения командира.

     А ключ-то от этого шкафа всё ещё был где-то у Эшера.

     Где сам Эшер?

     Можно ли расценивать запертый шкаф как знак того, что старикан унёс ноги? И хорошо ли это? Подозрительно удачно он испарился за минуту до бойни.

     — Давай тут и устроимся, — сказала черноглазая.

     Ингвар огляделся. Они вышли на опушку, огороженную телегами с его добром. Он приметил расстояние от близлежащих деревьев, чтобы потом отыскать место.

     Жуки сделали здесь небольшое поле для игры в рутгер. Обтесать два кола да воткнуть их по разные стороны — дело нехитрое. Специально готовить землю не нужно. Ямы и колдобины допускались правилами. Под одной из телег до сих пор было свалено в кучу потешное оружие. Шесты, деревянные мечи, длинная трёхсоставная цепь, собачий череп.

     — Теперь я попрошу не унижать сверх всякой меры человека, который и так всё потерял.

     — Ты потерял не всё.

     — Да ну? — напрягся Ингвар, подозревая, что хитрая черноглазая девка заметила трюк с рубинами и подыграла ему, чтобы забрать их себе.

     — Да, это легко проверить.

     — И как же?

     — Спроси себя, Великан. Ты жив? Если нет, то ты прав. Ты уже всё потерял и ничего больше не сможешь исправить и нажить. А если ещё жив, то не всё потеряно.

     — А, ты в этом смысле. Глубоко. Мактуб, да. Все на респе будем. Правильные слова, конечно. Но как-то не отзывается.

     — Не отзывается?

     — Да, как-то по-прежнему кажется, что я всё пропахтал.

     — Убить тебя? Ты соврал для Грани, я совру для тебя. Скажу, что ты на меня бросился и пришлось тебя запороть. Так как?

     — Нет-нет. Я подумал, ты права. В том смысле, что я ещё о-го-го. Ещё задам жару. Может, всё же оставим всё как есть? Суди сама. Если в бутылке обычное вино, то можно с чистой совестью дать мне быть чутка хмельным. А если там яд? На закате твой милый Грани будет уже холодным. Разве ты не хотела бы, чтобы я тоже умер? Не лучше ли и меня оставить отравленным? Ведь Бёльверк явно не позволит тебе отомстить...

     За последнее время Ингвар привык общаться исключительно со своим воображением. Что с Тульпой. Что с Лоа. В отличие от них, созданных по подобию болтуна-сказочника, реальные люди не так уж любили говорить много слов.

     Черноглазая не была исключением:

     — Складно. Но приказ я всё же выполню.

     Сказочнику стало обидно. Всё так логично, всё верно, а никакого эффекта. Ингвар решился на колдовство:

     — Винж!

     Он ещё раз оглянулся.

     За этим шкафом, как за ширмой, их никто не видел.

     — Что, прости?

     Ингвар взмахнул рукой и нарисовал в воздухе руну. Чуть подтолкнул образ Сейда к черноглазой воительнице. Нинсон ожидал, что руна будет в цветах Четвёртой Лоа — жёлтой или золотой. Но Винж, нарисованная им в воздухе, походила на гладкий металлический слиток, переливающийся всеми цветами побежалости.

     — Винж! Винж! Винж!

     Кроме Ингвара и Уголька руну никто не видел.

     Кот зачарованно смотрел янтарными глазами на возникшее в воздухе радужное колдовство.

     — Я сделаю тебе больно, если не прекратишь.

     Когда рядом не было Тульпы, ничего не получалось.

     — Всё-всё. Понял.

     — Я серьёзно. Кровью ссать будешь, если ещё раз взмахнёшь вот так. Винж, клять! — Женщина достала нож. — Я сейчас оянительно серьёзно говорю, ты понял?

     Призрак фамильяра взорвался чёрными брызгами и обратился в маленькую подранную крысу, принявшуюся скакать вокруг воительницы. Уголёк пытался прокусить девушке сапог. Но та даже не узнала о существовании колдовского зверя.

     Ингвару пришлось выпить два или три литра воды, сколько было в кувшине. И выпростать всё содержимое желудка живописным алым фонтаном. Он надеялся, что черноглазая не пырнёт его, когда дело дойдёт до припрятанных рубинов.

     Рубины падали в молодую траву.

     Уголёк подскакивал к ним и трогал самоцветы лапкой.

     Черноглазая была совершенно не заинтересована в разглядывании содержимого чужого желудка. Даже если речь шла о пупке Лалангамены, легендарном колдуне Таро Тайрэне.

     Она не была настолько брезглива, чтобы отвернуться и тем дать пленнику шанс сбежать, напасть или хотя бы ещё раз прочертить в воздухе руну Винж. Но всё же не приглядывалась, как и чем именно фонтанирует Нинсон.

     Перстень в виде щупальца с клепсидрой-сапфирами был дороже, но также он был больше и приметнее. Нинсон побоялся прятать его. А вот печатку удалось снять и спрятать во рту во время очередного засовывания туда пальцев.

     Крохотные рубины, запачканные остатками похлёбки и слизью, были незаметны в траве. Тридцать три рубина в винноцветных травах.

     Какая жизнь, такой и блог.

     Пока, до поры, следовало забыть о них, не думать.

     Ещё настанет время вспомнить о них. Ещё настанет.

     Ведь, собственно, в этом и смысл записанных диэмов.

     Помнить.

     Глава 38 Сложный Выбор

     Ингвара перевели в просторную палатку Жуков.

     Вчера он заглядывал сюда, посмотреть, как расквартированы его люди. Рассчитывал обнаружить заправленные койки и идеальную чистоту. А застал узлы с тряпьём, мешки с какой-то крупой, баулы с одеялами и одеждой. Проход перегораживал чурбак с досками для Башни Фирболга и валялись пустые тыквы-горлянки из-под сидра. Было ощущение, что здесь живут не воины, а десятилетние дети.

     Рутерсварду он тогда ничего не сказал.

     Помнится, подумал, что важна не внешняя атрибутика муштры, а результат. Сейчас можно было проанализировать неутешительный результат: гвардию недоумков разделали за пять минут. Казались плохими охранниками и оказались плохими охранниками.

     Остовы походных кроватей с сундуками в изножье у каждой. Земляной пол, покрытый соломой из распоротых тюфяков. Росчерк кровавых брызг на стене — след сильного косого удара. Вот всё, что осталось. Остальное вымели начисто.

     Ингвара избавили от украшений и поясных кошелей. Уложили на живот и спеленали шёлковым шнуром. Ноги притянули к рукам, заломленным за спину. Глаза закрыли плотной повязкой, неприятно расплющившей нос. В рот вставили кляп, который чуть не затолкал перстень прямо в горло.

     Великан не сопротивлялся. Решил, что постарается не нагнетать.

     Будет лежать смирно. Ждать, пока с ним наконец не поговорят.

     Это было хорошее время для того, чтобы паниковать.

     И чтобы обдумать положение дел.

     Выбор между двумя этими замечательными способами провести время зависел от самого Нинсона. В этом он ничем не отличался от обычных людей. Отличался он тем, что помнил об этом.

     Каждой клеткой тела, разума и духа он чувствовал, насколько сам определяет, куда свернуть на этой скользкой дорожке. Эта способность воли не поддаться отчаянию убеждала его в собственных колдовских способностях больше, чем всё виденное доселе.

     Ингвар криво улыбнулся, насколько позволял кляп.

     Просто так. Теперь уже не для проверки, сломали ли его.

     Загадать желание от разума — легко.

     Обычно желания и загадываются от разума.

     А вот сделать из желания намерение — сложная, ювелирная, подверженная стихиям и случайностям работа.

     И если бы он мог загадать желание от сердца, то, вопреки разуму, это был бы не разгром вражеской армии, не возвращение обратно в замок барона Шелли, не богатство, не всемогущество, не вечная жизнь.

     Это было бы свидание с Тульпой.

     Она распустила узел кляпа и сдёрнула повязку с его глаз.

     — Тульпа?!

     Женщина приложила палец к губам.

     Ингвар не видел этого. Она сидела перед ним на корточках. А он лежал плашмя на животе. Поэтому мог видеть только шнуровку её сапожек и бёдра, плотно обтянутые бордовой тканью.

     Но это была она.

     Колдовской цветок, пахнущий каркаде. Точь-в-точь как в подземелье. И сразу же, как тогда, он почувствовал жажду. Тульпа ткнула фьяску ему в зубы. Опять это клятое вино. Нинсон языком отодвинул перстень за щеку и присосался к бутылке, заливая бороду.

     — Не особо поколдуешь с пересохшим горлом, да? — Она наклонилась совсем низко. Шаманский амулет птичьей головы свесился между колен. Глаза с вычурной подводкой уставились на Тайрэна сквозь глаза Нинсона. — Ты как?

     Колдун улыбнулся.

     Тульпа кивнула, этого ей было вполне достаточно.

     — Тебе нужно освободиться как можно скорее.

     — Как… Как ты? Ты вернулась? Я рад! Мы могли бы…

     Она словно не слышала.

     — Ты связан хитрыми узлами. Не знаю, сколько прошло времени с нашей последней встречи и насколько выросло твоё самомнение. Но ты всё ещё недостаточно хорош для того, чтобы воспользоваться колдовством по-настоящему. Не способен приказать узлу развязаться. Но, может, получится использовать Сейд на саму верёвку.

     — Тульпа, ты меня слышишь? Я говорю, что…

     — Я слышу. Давай сначала постараемся спасти твою жопу. Вспоминай руны.

     Ингвар видел избавление от пут не в Сейде, а скорее в обычном ноже. Или Тульпа могла бы…

     — Вспоминай руны! Какие сюда хорошо лягут?

     Это было просто.

     Науд подходила сюда хорошо, потому что была руной Кинка, Пятого Лоа. Связанного. Повешенного. Пленного. Верёвка была самым лучшим ключом для этой руны. Проблема Науд была в том, что она вовсе не предполагала освобождения. Она предполагала пребывание связанным. Она помогала примириться с ситуацией, но не изменить её. В этом и была суть руны.

     Инги. Руна выхода. Открытых дверей. Развязанных узлов. Ослабления пут. Руна любимой Нинсоном Ишты. Милосердной Десятой Лоа. Проблема Инги — руны радости, вдохновения, детей, жизни, восхода, любовного колдовства и прочих замечательных вещей — была в том, что она требовала для применения определённого настроя.

     Перт. Руна Двенадцатой Лоа. Прах. Пыль. Пепел. Исчезновение. Потусторонний мир. Фамильяры, в том числе. Сложная для работы сама по себе. Но хорошо сочетающаяся с другими. Если Инги требовала внутреннего света, то Перт требовала хладнокровной отстранённости. Проблем у этой руны не было.

     Проблемы были у Ингвара с состоянием отстранённости. Он горячился во всём — в рискованных сделках, в оголтелой любви, в неуёмном чревоугодии.

     Призрак фамильяра всегда оставался рядом, не давая забыть о себе ни на миг.

     Фамильяры были сложны, и для них нужны были Феху, Перт и третья руна на выбор. Руны жизни и небытия в одном заклятии. Фамильяры могли многое, но это было зыбкое искусство. Зыбкое даже по меркам колдовства. Призрак же фамильяра был полностью бесполезен применительно к чему-либо материальному. Иногда он играл лапкой с волосами Ингвара. Все попытки как-либо приказать ему взаимодействовать с узелками на верёвках ни к чему не привели.

     Интуиция твердила брать Инги.

     Представлять себе эту руну, напаивать её лилово-пурпурным светом и...

     — Какой же ты тугодум всё-таки.

     — Это что, пальцы? Тульпа, ты что, развязываешь верёвки руками? Так бы сразу...

     — Хотела бы я… — невнятно пробормотала она.

     Потом вдруг встала и быстро вышла из палатки, ничего не сказав на прощание.

     Узлы явно ослабли.

     Ах, девочка, какая же ты умничка!

     Глава 39 Опасный Сумасшедший

     Ингвар призывал грозу:

     — Хага! Хага! Хага!

     Перевести дух.

     — Хага! Хага! Хага!

     Ингвар замолчал, прервав колдовство. Показалось, что услышал, как поднимается полог. Незнакомый мужской голос сочился ядом:

     — Колдуем тут потихоньку? Язык во рту мешает? Отрезать?

     Порода людей, которые наслаждаются страданиями других.

     Не самая приятная встреча. И совсем неудачный расклад сил.

     Сев на корточки перед колдуном, незнакомец приподнял голову Нинсона за подбородок.

     Ингвар постарался не морщиться из-за выламывающегося правого плеча. Из одного только духа противоречия. Не доставить удовольствия этой мрази. На серьёзный разговор запала у Нинсона могло и не хватить. Но, пока можно было поартачиться, не хотелось упускать такую возможность. В этом и сказочник, и колдун — оба изрядные гордецы — были солидарны, а подобную браваду считали героической.

     Соратники звали налётчика Иггуль. Нинсон уже видел его в лагере. Парня было легко узнать по странной причёске-ёжику: коротко остриженным волосам, смазанным жиром и слипшимся игольчатыми пирамидками.

     Налётчик был одет в праздничный наряд колдуна Тайрэна: ярко-жёлтую тунику с пурпурными вставками и красной саламандрой во всю спину. Все в разбойничьем лагере приоделись подобным образом. Поверх парадных одежд шла перевязь с ножнами. Через плечо была перекинута большая поясная сумка с крупной и плохо сработанной латунной пряжкой в виде ёжика.

     — Гэлхэф, Иггуль! — по возможности доброжелательно поприветствовал налетчика Ингвар.

     Красный Волк не ответил на пожелание удачи и радости, а достал сложенный вчетверо пергамент. Показал его Великану.

     «Внимание!

     Разыскивается особо опасный сумасшедший…

     Одержим поиском человека по имени Таро Тайрэн…

     Возможно действует не один... а в составе... соучастники…

     Может быть любой человек, любого возраста, любого пола...

     О любом упоминании имени Таро Тайрэн следует незамедлительно, но не позднее суток, сообщить ближайшему сотруднику службы поддержки!

     ...награда 1200 марок серебром»

     Когда Нинсон пробежал глазами объявление, Иггуль бережно убрал пергамент.

     — Вот смотри, колдун, как пишут, скоты. Тысяча двести марок. Нет бы написать: сто талантов. Так нет же! Вечно пишут в марках, чтобы больше казалось.

     — Куда уж больше? За простую информацию о местоположении предлагают сумму, на которую можно целый манор купить.

     — Угу. Ферму со всей скотиной, с землёй, с избами. Сотня золотых.

     Иггуль отпустил бороду Нинсона.

     — Может, просто липовая бумажка? — предположил Ингвар.

     — Я тоже так подумал. Давали бы сто серебряных, я б не усомнился, что всё как надо. А тут сто золотых. Я попёрся в магистрат, проверил. Там все на ушах стоят. Но такое распоряжение сверху спустили. В начале зимы не то что во всех городах, а в каждой деревеньке альдерман роспись давал, что принял к уху. Как только где заслышат «Таро Тайрэн», так сразу надо в службу поддержки бечь. Они сами не знают, что за дурость и как можно без примет человека найти.

     — Наверное, никак, — посочувствовал Ингвар.

     — Наверное, никак... Если он только сам не скажет, что его зовут Таро Тайрэн, да? Ты же представился, когда тебя в плен взяли. Забыл уже?

     — Да я тебе могу ещё десяток имён накидать, легко, — попробовал на ходу переобуться Нинсон. — Надо?

     — Не. Мне и этого пока хватит. Есть вероятность, что ты соврал. Признаю. Тогда я доставлю им не того, кого ищут. Ничего страшного. Они привыкли. Первый месяц им столько народу наволокли. Толпу просто. Тиунам это знаешь, как надоело? Страсть просто. Даже выпороли не в меру ретивых бабёнок. Да ты не пужайся так. Чего побелел? Наоборот. Поймут, что ты не Таро Тайрэн, и отпустят. Ну, может, ночь подержат. Девок всегда без ночёвки держат. Чтобы им ремпутанцию не подмочить.

     — Из девки какой Таро Тайрэн? Прямо ж пишут, что колдун! Они и девок тащат?

     — Я ж тебе листок розыскной, болвану, для чего показывал? Они не Таро Тайрэна ищут. А опасного сумасшедшего, помешанного на этом колдуне. Этот сумасшедший кого-то может нанять порасспрашивать о Таро Тайрэне. Чего б не девку?

     — А что о колдуне спрашивают?

     — Да что всегда. Где видали? Где служит?

     — Ясно. А зачем ты мне всё это рассказываешь?

     — Думается мне, что ты и есть тот сумасшедший. А то даже и тот колдун. Таро Тайрэн. И я тебя хочу доставить в службу поддержки. К тиуну. И посмотреть. Заставят меня пред тобой извиниться? Или же дадут тыщу марок?

     — Давай. Любой тиун тебе скажет, что я не тот, кто им нужен.

     — Давай ему! Думаешь, я не вижу, что у тебя рожа купеческая? Ты так врать умеешь, что меня, лапотника, легко обпахтаешь. Так что, блефуешь ты али нет, я даже разбирать не буду. Чуйка мне подсказывает, что за тебя награду выдадут. Я тебе это всё рассказываю, чтобы ты по своей воле со мной шёл.

     — Зачем это мне?

     — Я могу тебе выколоть глаза. Отрезать язык. Подрезать жилы на ногах. И уже в таком виде привести к тиуну. Даже не к тиуну, а к первому же целовальнику. И вместе с ним проследовать в магистрат. И там-то и получить свою награду.

     — Но?

     Одно короткое слово хорошо тем, что если заранее подготовиться, голос не дрогнет.

     — А вдруг ты не он? И я окажусь в неловкой ситуации. Привезу человека, которого сам же и изуродовал.

     — Логично.

     — Ну и потом, тебя ещё надо довести. Я уже понял, что колдун ты какой-то неполноценный. То ли раненый, то ли хворый. Всё одно колдовства твоего можно не бояться. А вот как тебя переть, кабана такого здорового, даже не представляю. С лошадкой не получится утечь. Пешкодралом двинем. Выходит, тебе ноги свои нужны. К тому же мне не к любому тиуну можно соваться. На этом острове всего один город остался, где со мной говорить станут.

     — Тоже логично.

     — Может так оказаться, что за тобой приду неожиданно. И тогда нам надо будет быстро уходить. У меня не будет времени всё это объяснять. Приду, разрежу веревки, и мы сразу дадим дёру. Я хочу, чтобы ты шёл по своей воле. Потому что иначе будет тяжело из лагеря уйти. А награду я ни с кем делить не хочу. Раз уж ты знаешь, что со мной тебе ещё сколько-то недель жизни предстоит, то ты, скорее, сам пойдёшь. Чем тут останешься.

     — А чем тут плохо?

     — Это ты ещё не познакомился с Брандом и Бентэйном. Ух... Это наёмники из другой группы. Не Красные Волки.

     — Красные Волки? Они на самом деле так называются?

     Ингвар удивился тому, как метко записал налётчиков в Мактуб.

     — Ну да. Известная наёмничья бригада, кстати. Вполне законно работают. Обычно.

     — Нет, никогда не слышал. Извини.

     — Да мне-то что? Я из другого цирка.

     — Цирка?

     — А о Бранде мастере меча не слыхал? А вот он о тебе много слышал. А Бентэйн… Бентэйн — это вообще непонятно что такое. Размером с тебя. У него чёрный лук с тетивой из драконьей жилы. Чёрный меч, как весло. Чёрные латы такие тяжёлые, что их за Бентэйном возит коняга.

     — Чёрный человек? Детские сказки какие-то.

     — По латам его идут борозды. И борозды те питаются кровью. Я сам видел. Для того он с собой возит кукол. Нынче у него осталось всего две штуки. Ты видел когда-нибудь вживую кукол? Я вот до того дня никогда. Теперь вот думаю, себе прикупить штучку. С ними такое можно вытворять... у-у-у...

     — Так что Бентэйн?

     — А Бентэйн мечтает сделать куклу из тебя. Я подумал, что тебе больше понравится идея убежать со мной.

     — Почему тогда меня ещё не отдали?

     — Потому что наша доблестная предводительница не хочет во всём этом участвовать. Она настоящая волчица. Готова сражаться, погибнуть, взойти на эшафот. Но ты её пленник. Если она отдаст тебя Бранду и Бентэйну, а они сделают из тебя куклу, то жизнь её кончится не на обычном эшафоте. А на храмовом. К такому она, ясен янь, не готова. К такому вообще никто не готов. Ты знаешь, как наказывают за продажу людей? А за изготовление кукол?

     Ингвар знал. Но соврал, чтобы потянуть время.

     — Не знаешь? — обрадовался Иггуль. — Я расскажу. Сначала тебя награждают сигнумом. Серьёзно. Люди всю жизнь идут к этой награде. А тут сигнум ставится на преступника. Знаешь, зачем? А чтобы на нём всё заживало как на собаке! Чтобы он мог выдерживать пытки днями и ночами. Его пытают на площади, под охраной. Кукловод... Это же преступление и против Лоа, и против Ковена, и против Конклава одновременно. Неслабо? Вот за что самые суровые наказания?

     Великан знал и обрадовался возможности продолжить разговор:

     — За фальшивомонетничество, за убийство колдуньи...

     — Но ничто не сравнится с пытками продолжительностью во много недель. Нищего, смертельно больного, отчаявшегося человека можно подбить на участие в чём-то, что подразумевает смертельный риск. Все умрут, в конце концов. Но есть смерть, есть мучительная смерть, а есть храмовый эшафот.

     — Да, это разные вещи, — согласился Нинсон.

     — А как уговорить женщину, у которой уже в руках целое состояние? Рубиновый Шип уже у Бёльверк. Уже. Понимаешь? Ей всё равно, сколько за тебя предложат. Но наша доблестная предводительница отбывает в город. Со своей колдуньей и со своими любовниками. Она врёт своим людям. Говорит, что скоро вернётся. Когда разузнает, как обстановка и где продать доспехи Жуков и всё прочее. Всё же товар приметный.

     Ингвар усмехнулся и сказал, чтобы поддержать беседу с Иггулем:

     — Да, надо думать, стража у ворот задаёт вопросы, когда ты совсем не похож на кузнеца, а хочешь ввезти в город гору попорченных доспехов.

     — Доспехи — это ещё ерунда. Куда девать такой янь, как этот Хорнов Рог, вообще непонятно. Она возьмёт с собой самоцветы. И Хорнов Рог. И лучших лошадей. Я так и понял, что она не вернётся, когда посмотрел, как обстоятельно лошадей выбирает.

     — Не хочешь остальным сказать?

     Иггуль захихикал:

     — Зачем? Чтобы все пересобачились? Нет. Да и Бёльверк не такая уж плохая. Я с ней уже помирковал. И мы это утрясли. Я свою часть получу лёгкими рирдановыми дагни. Так что никаких неудобных для продажи лат и всякой такой сути.

     — А в обмен?

     — Останусь за главного. Начну следить за порядком.

     — Ничего не понимаю. Ты ведь предлагаешь этой же ночью бежать вместе со мной.

     — Я сказал, что Бёльверк не плохая. Но я-то плохой. Обману эту тупую инь!

     Иггуль опять захихикал.

     — Так раз ты главный, просто не отдавай меня этому чёрному человеку, и всё. Храмовый эшафот, ты ж сам говорил...

     — Не отдавай? Бентэйну? Да ты его просто не видел! Нет уж. Как только он потребует, я сразу же подчинюсь. Поэтому единственный для тебя шанс не попасть к Бентэйну — это убежать до того, как он потребует. Скоро Бентэйн сообразит, что Бёльверк не вернётся. Вот тебе и прямой резон со мной уходить. От меня ты ещё, может, как-нибудь и сбежишь. От Бентэйна — нет.

     Глава 40 Колдовское Слово

     Ингвар продолжил попытки выбраться, как только Иггуль ушёл.

     — Хага! Хага! Хага!

     Потом ему на ум пришла лилово-пурпурная Инги.

     — Инги! Инги! Инги!

     Он продолжил, даже когда понял, что не может больше концентрироваться на верёвках, а бросает руны куда придётся. В небо, темнеющее в прорехах палатки.

     — Хага! Инги! Хага!

     Быстро стемнело, похолодало, и заморосил студёный дождь месяца медведя — самого начала весны. В палатку вошла черноглазая девушка с мокрыми волосами и встала у входа, придерживая полог. Двое дюжих налётчиков втащили лакированный чёрный шкаф. По гладкой, как стекло, поверхности вода чертила причудливые дорожки.

     Потом появилась Бёльверк с фонарём.

     — Ну и дождина! Ты, что ли, тут грозу набормотал, колдун?

     Женщина улыбнулась. Снаружи полыхнула молния.

     Ингвар принялся считать про себя. Бабахнул гром.

     Шестнадцать секунд. Значит, где-то километрах в пяти к югу.

     — Темень-то какая! Грани, где светильники? Ни одного нету?

     Бёльверк стала рыться в прикроватных сундуках. Ценного там ничего уже не могло остаться. Из одного она достала несколько глиняных плошек. Из другого — охапку лоскутков. Из третьего — скрученную верёвку и тут же нарезала на фитили. Один сундук всё ещё был заперт навесным замком, из которого торчала самодельная отмычка. Заклинило во время неудачной попытки взлома. Понимая, что в походном сундучке рядового наёмника вряд ли найдётся что-то ценное, его решили оставить до поры, да, видимо, так и забыли. Бёльверк сбила замок одним ударом маленького топорика. Кажется, удар она нанесла, продолжая движение, которым сняла оружие с перевязи. Ингвар ещё раз подумал, насколько невероятны все эти сказочные саги с противостоянием необученного деревенского парня и профессионального бойца. Он едва заметил движение воительницы.

     Та не глядя закинула топор в поясное кольцо и принялась копаться в тряпках. Нашла бутылку с маслом.

     Сквозь прорехи струилась холодная вода. Палатка ходила ходуном.

     Бёльверк сказала:

     — Надо же. А Гро говорила, что сегодня дождя не будет.

     — Нельзя колдуньям верить, — проворчал Иггуль, скатывая ковры и прижимая ими к земле нижнюю часть стенок шатра.

     — Нашей Гро можно, — пробасил Грани снаружи.

     Усач был всего в одном шаге от разговаривающих. Подвязывал палатку. По лицу Бёльверк скользнула нежная улыбка, и она проверила путы Ингвара:

     — Великан раздраконил верёвки. Грани. Привяжи-ка его к кровати.

     Черноглазая захихикала.

     — Лучше я, — вызвался Иггуль. — Как раз закончил с коврами.

     — Хорошо, тогда на Грани другие пленные. Тащи их сюда.

     Ингвар терпеливо сносил новую боль в выкручиваемых суставах и не провоцировал мучителей улыбкой. Про себя же тарабанил на удачу:

     «Двадцать-двадцать-двадцать!»

     Это простенькое, почти детское заклинание не помогло.

     Иггуль примотал его на совесть. Вначале ещё выбрал кровать попрочнее. А не удовлетворившись результатом, пинками отправил под непрочные поперечины те самые сундуки, в которых до того копалась Бёльверк.

     В палатку доставили Рутерсварда, Эшера и давешнюю девчонку, у которой Нинсон так и не удосужился спросить имя.

     Рутерсвард не мог идти сам. Его внесли и со всего маху бросили на кровать. Койка, конечно, не выдержала. Развалилась, но смягчила удар. Воин глухо застонал. Так утробно, будто стонал призрак внутри нагрудника. Вместо лица — грязная маска из запёкшейся крови и прилипших сосновых иголок. Когда его уронили, из-за латного воротника хлынули помои. Можно было только догадываться, какие унижения ему пришлось пережить.

     Эшер опирался на черноглазую воительницу. Старик двигался прыжками, явно не в состоянии перенести вес на ногу. Сенешаль держался за бок. Непонятно было, то ли у него сломаны рёбра, то ли рука, то ли и то, и другое. Сам растрёпанный вид уже говорил о состоянии Эшера. В волосах была запутана обезглавленная птица. Эшер заскулил, свернувшись в клубок на перекладинах походной койки.

     Девчонку нёс на руках Грани. Верхняя часть её тела казалась нетронутой. Она была в том же чистеньком мундире с пластинками брони. Медальки болтались при каждом шаге грузного Грани.

     Только кожа её была уже не розовая, словно только что из бани, а белая. Голова запрокинулась, косички болтались, девочка была без сознания. Штаны с неё были стянуты до сапог и скатались мокрыми валиками. По чисто выбритому лобку сбегала струйка крови. Частый пунктир капель отмечал путь по палатке.

     У Ингвара волосы на затылке зашевелились при мысли, что ещё сегодняшним утром он шутил сам с собой, как тяжко, наверное, снимать такие сапожки самостоятельно. У неё были ровные стройные ноги. Белые, как у мраморной статуи. Даже при таком скупом освещении было видно, что бёдра разукрашены красными ручейками.

     Казалось, изломанные линии алых струек повторяют тот же узор, что рисовала вода на глянцевой дверце шкафа, и тот же узор, что повторяли всполохи белых молнии в разодранном небе.

     Стрела попала ей прямо в танджон. В нижнюю четверть живота. И теперь покачивалась между ног. Пока девочка была на руках у Грани, оперение лежало между бёдер, но едва налётчик со всей возможной осторожностью уложил девчонку на кровать, ноги распрямились, и стрела вытянулась смертельным ростком, поднявшимся откуда-то из района мочевого пузыря.

     Бёльверк скомандовала привязать пленных.

     — Поживее давайте! Нам ещё лошадьми заниматься. Видите, гроза какая.

     — Что с ними? — Ингвар натянул верёвки и поднял голову.

     Иггуль ответил:

     — Поучили гордецов немного. Девку подстрелили. Случайно, наверное. Видишь, на излёте стрела пришла. Сверху. Тюк.

     Он ткнул пальцем в живот рядом с вошедшим в плоть древком. Девушка застонала, но не пришла в себя.

     — Стой! Вы так и свяжете её?

     Пленницу спутывали прямо так. Ноги со спущенными штанами, стрела в животе, нагрудник с медальками.

     — А что? Вынуть? Истечёт же. А так даже забавно.

     Иггуль ткнул пальцем в оперение.

     Девушка застонала громче.

     Остановившаяся на время кровь снова пошла.

     Эшер поморщился, как от собственной боли.

     Рутерсвард опять утробно застонал. Это всё, на что был сейчас способен воин. Ингвар клял происходящее сквозь зубы и готов был всё отдать за колдовство в своей крови. За настоящее, клять, колдовство. Громоподобное. Испепеляющее.

     Грани, нервно теребящий ус, вытолкал Иггуля вслед за черноглазой:

     — Всё. Привязал. Идём.

     Рутерсварда ни к чему не привязывали. Он был слишком сильно переломан, чтобы куда-то деться. Иггуль ради смеха примотал его длинные белые волосы к спинке походной койки.

     Эшер истерично икал и крупно дрожал. Он всхлипывал и содрогался без какого-либо звука и слёз.

     Ингвар, не раз помогавший жрицам Шахор управляться с мертвецами, видел такие мелкие судороги у отходящих стариков.

     — Нет.

     Ингвар с трудом сглотнул.

     — Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет.

     Эшер приподнялся и неожиданно громко и твёрдо сказал:

     — Таро. Колдуй. Обязательно. Это твоя жизнь. Каждый день. Мы ещё встретимся.

     Потом опрокинулся назад, на доски, и больше уже не поднимался.

     Шторм свирепствовал. Половину светильников, расставленных на полу, задуло ветром или залило водой. Молнии часто озаряли небо вспышками. Если бы не тяжёлые ковры, которые уложили вдоль стенок, палатку уже опрокинуло бы. Полог оставался крепко зашнурованным. Ночь просачивалась сквозь дырки от стрел и вливалась сквозь прореху, оставленную стеклянным когтем Гро.

     Иггуль влез к ним сразу после того, как Эшер произнёс последние слова.

     — У-у. Трупак. А такой был крепкий старикан. Жалко, на язык не сдержанный.

     Подмигнул Ингвару.

     — Ты-то, я смотрю, в полном порядке. Дедун тоже ещё дышит. А с девчонкой…

     Пошлёпал девушку по щекам. Она открыла мутные глаза.

     — Воды…

     — А-а… Кровопотеря… Конечно. Надо много пить. Хотя... Учитывая, куда тебе стрела вошла. Как ты писить-то будешь, зассыха? Наверное, тебе вообще больше не надо пить. Да? Как тебя звать-то? Слышь? Напоить тя, инь?

     — Иггуль. Послушай. Развяжи меня. Я вылечу её. Я смогу. Я лечил. За восьмой дверью. Я знаю как. Это как паутинка. Я наложу паутинку. Это несложно. Пусти.

     — Воды…

     — Ну, не знаю… Вдруг правда вылечишь…

     — Правда.

     — Воды…

     — Но сейчас она моя суженая. А когда вылечится? Будет ли меня так же любить? Давай её спросим. Как её звать?

     — Я не знаю.

     — Воды…

     — Я спрашиваю: как её звать? — Иггуль прокричал вопрос, чтобы перекрыть бушующий ветер.

     Утробно застонал Рутерсвард.

     — Заткнись! Я не с тобой разговариваю! Ты своё уже сказанул, дед!

     Иггуль ударил Рутерсварда по лицу. Волосы старика оставались привязанными к спинке кровати. Белые клочья повисли на перекладинах. Недавние раны открылись. В следующем отсвете молнии бурая маска на лице Рутерсварда снова блестела свежей кровью.

     — Колдун, отвечай. Как зовут эту мокрощёлку?!

     — Клянусь, я не знаю, как её зовут!

     — Воды…

     — О. Она в твоём отряде. А ты не знаешь, как её зовут? Интересная история получается… Какое же между нами будет доверие? Никакого.

     Иггуль повернулся к Ингвару спиной. Достал нож и отрезал веревку, которой были привязаны ноги девушки.

     — Посмотрим, насколько ты хочешь пить! Злой дядя Тайрэн не хочет говорить, как тебя зовут…

     — Я не знаю, как её зовут, суть ты поганая!

     — Воды…

     Иггуль без спешки положил ладони на острые девичьи коленки. Медленно развёл в стороны, оставив стопы связанными мокрыми штанами.

     — Смотри, какая тут у нас красотка. Да она прямо везде-везде красотка.

     Иггуль провёл пальцами по бёдрам от коленки к коленке, размазывая чёткий рунический узор кровавых дорожек по мраморной коже.

     — Нет. Пальцем ещё можно, а самому никак не подступиться к её инь. Стрела мешается. Вот скажи, Великан, вынуть ли стрелу?

     — Не вынимай стрелу. Она может сразу умереть. Клять! Просто отвяжи меня! Дай я вылечу её! Делай с ней потом что хочешь!

     — Воды…

     — Ты можешь её вылечить? Но не можешь меня остановить? Надо же, какое у тебя доброе избирательное колдовство! Что ж ты ничего не сделаешь, раз такой добрый?

     Иггуль наклонился к девушке и похлопал её по лобку. От каждого удара стрела дёргалась в ране, девчонку била крупная дрожь.

     — Смотри, как ноги дёргаются! Она не больная, часом? Ты же лекарь у нас? Ты же не колдун, иначе бы уже колдовал давно. Но можешь лечить. Значит, лекарь.

     Ингвар не понимал, какие нужно сказать слова, чтобы Иггуль остановился.

     — Не знаешь, что мне сказать? Может быть, что-то из Сейда? Или Гальдра? Нет? Не будешь галдеть? А может, просто имя моей возлюбленной? А может быть, чтобы я оставил её, достаточно самого главного, самого колдовского слова? Ну же! Умоляй!

     — Пожалуйста, Иггуль. Умоляю!

     Иггуль выглядел разочарованным.

     — И всё? У тя была пожёстче ремпутация…

     Он почмокал губами, явно стараясь придумать что-то ещё.

     — Иггуль, выслушай меня, пожалуйста. Послушай!

     — Нет, это было слишком легко… Как-то я ожидал большего от такого гордеца, как ты… Ну всё! Теперь у меня и не встанет…

     Налётчик понуро опустил плечи, поправил пряжку ремня и вышел в бурю.

     Ингвар откинулся на кровати, не в силах перевести дыхание.

     Крикнул, надеясь, что девочка услышит его сквозь грозу:

     — Он ушёл. Держись, я что-нибудь придумаю. Немножко только продержись, да?

     В палатку вернулся Иггуль.

     — Ой! Я тут кое-что забыл.

     Подошёл к девушке и рывком выдернул стрелу с зазубренным наконечником.

     Девушка не закричала.

     Шумно вздохнула и легла обратно.

     Ноги в красных змеиных узорах ещё двигались какое-то время, тёрлись каблуками.

     А потом замерли.

     Она так и не закричала.

     Закричал Ингвар Нинсон.

     Глава 41 Красные Руны

     Ингвар пытался воспользоваться Сейдом.

     Старался прокрутить колесо рун перед внутренним взором.

     Но оно не двигалось. Застопорилось на первой руне. И ни в какую.

     — Урус!

     Кровавая руна Урус сияла красным воспалённым шрамом.

     — Урус!

     Кровавая руна Урус очищала.

     Растворяла накипь воспоминаний.

     — Урус!

     Кровавая руна Урус разогнала сердце.

     И ржавчина слетела, как со старого замка.

     — Урус!

     Кровавая руна Урус затопила разум.

     И он наконец-то перестал быть собой.

     — Урус!

     Ингвар взрывал выкрученные мышцы.

     И оргон гулко плескался в танджонах.

     — Игн!

     Ингвар рвал верёвки и жилы.

     Слышал хруст собственных костей.

     — Гигн!

     Ингвар молотился о кровать и кричал:

     — Агн!

     Он стал собой.

     — Гагн!

     Снова.

     Глава 42 Тень Молнии

     Ингвар видел молнию.

     Яростный всполох поджёг небо.

     Тульпа стояла рядом.

     Пыталась напоить из высокой стеклянной колбы.

     Нинсон отнекивался.

     Без слов. Мотал головой. Улыбался.

     Нет, не переживай, Тульпа, ничего они не сломали.

     Видишь же, улыбаюсь.

     Чувствовал, как пролитая из колбы кровь выливается на грудь.

     Обжигает лёгкие, просочившись сквозь солнечное сплетение.

     Сквозь отверстия в потолке просвечивали молнии.

     Раскалённое добела ветвистое копьё небесного охотника.

     Ингвар видел Эшера. Тот стоял рядом с Тульпой.

     Он был причёсан и умыт. Чёрная шапочка безупречна.

     Брелоки на отглаженной серой рубашке начищены.

     Руки сложены в жесте терпения.

     Верный сенешаль сдержанно улыбался, довольный Таро Тайрэном.

     — Ну что? — спросил Эшер. — У нас получилось? Можно тебя поздравлять? Пустышка превратилась в полнокровного колдуна?

     — Рано ещё, — мрачно ответила Тульпа. — Идём.

     Нинсон не видел, как они ушли.

     Но видел молнию.

     Глава 43 Мортидо Чичероне

     Ингвар думал, что слышит треск собственных костей.

     Оказалось, трещали доски разломанной койки.

     Великан распалил себя руной Урус, чтобы использовать свой огромный вес. Раздвинул кровать вместе со всеми верёвками и деревянными клиньями. Не будь под ним этих клятых ящиков, он справился бы быстрее. Он так стучал спиной по крышкам, что, если бы не оглушающая гроза, на шум обязательно сбежались бы люди.

     Развороченный сустав отвратительно выкручивало. Пенька сдирала кожу. Ингвар трепыхался всем телом, чтобы выбраться из ослабевших верёвок. Полз ногами вперёд, дёргался, как гусеница, на которую льют кипяток, и скоро скинул с себя упряжь разлохмаченных пут.

     Кровать Эшера была пуста. Ложе девчонки тоже.

     — Где они? — спросил он у Рутерсварда.

     — Умерли. Их забрали. Ты метался в бреду. Отвяжи меня.

     — Сейчас.

     Ингвар гаркнул:

     — Урус!

     Одним ударом разломал спинку. Вынул освободившуюся балку и оставил старику спутанные волосы. Помог приподняться и прислонил к уцелевшей койке.

     — Попробуй встать. Нам надо уходить.

     — Я пока отдохну, милорд. Вы поищите какое-нибудь оружие.

     Ингвар разгрёб остатки кровати. Загородил досками уцелевшие светильники. Тот сундук, где Бёльверк нашла масло, принадлежал повару. Ингвар посмотрел, осталось ли что-то, что может ему пригодиться.

     Нашёл кольчужную рукавицу мелкого плетения. Для чистки моллюсков, чтобы не лишиться пальцев, когда лезвие соскальзывает со створок. А к ней в придачу толстую стёганую прихватку с петелькой. Половину бутылки того самого масла, тлеющего сейчас в самодельных аладдинках. Баночки с солью, перцем, гвоздикой. Мешочки с сушёными апельсиновыми корками, с орехами.

     Единственный человек, чья одежда в лагере могла бы ему подойти, хранил в сундуке только один парадный комплект поварского обмундирования. Алые штаны и двубортный китель с вышитым у сердца гербом — тремя золотыми саламандрами. Алый шейный платок. Алый колпак.

     — Неприметненько, да?

     Рутерсвард нашёл в себе силы, чтобы прохрипеть:

     — Милорд ярко жил. И говорил, что и умирать надо ярко.

     Из плотного мешка, в котором хранилась одежда, Нинсон сделал узелок и побросал туда вещи. Несколько пустых тыковок-горлянок, липких от сидра. Мешочек сухарей. Заплесневелую луковицу.

     Поварской нож. Подозрительно похожий на тот, что он видел в Убежище на спинке кресла у огромного письменного стола с башнями оплавленных свечей. Тот же странный отступ лезвия. Та же табачного цвета хваткая рукоять. Тот же латунный упор для большого пальца. Но, разумеется, это был обычный нож мастера-повара — никакого клейма Кутха.

     Единственное оружие? Нет, можно соорудить ещё.

     Нашёл сбитый Бёльверк замок. Достал из него отмычку. Распутал верёвку, которой был привязан к кровати. Сложил вдвое, продел сквозь дужку замка. Затянул узел. А на руке сделал петлю. Примерился. Правой рукой ему с кистенём не управиться из-за больного плеча. А левой не попадёт. Ладно, пусть левой. В правой будет нож.

     Выплюнул окровавленный перстень, который до сих пор держал за щекой, карябая зубы. Куда его? На палец? Отберут, когда поймают. Наскоро привязал к волосам на затылке. Может, не заметят в густой гриве.

     — Все, старина. Идём.

     — Нет, милорд. Это вы уходите. А я должен здесь остаться. С моими ребятками.

     Ингвар видел, что переубеждать старого воина бессмысленно. Мелькнула мысль о том, что доспехи больше не понадобятся Рутерсварду. А вот его, Нинсона, они могут спасти. Но нужных слов не нашлось. Как такое скажешь?

     Тебе, мол, всё равно, одна дорога, а я ещё поживу, так что раздевайся. Да и скороход из Великана был никудышный. Без брони больше шансов уйти.

     — Рутерсвард, послушай. Я смотрю на мёртвых, но не чувствую их мёртвыми. Я не чувствую смерти, Рутерсвард. А для колдуна это край. Со мной что-то не то. Ты мне нужен, Рутерсвард. Нужен! Я не знаю, куда идти. Я больше вообще никого не знаю. В целом, клять, мире.

     — Ты нашёл отмычку. Давай её сюда. Первый же, кто ко мне наклонится, получит её в ухо. Открою замочек, так сказать. Кстати, о замочках. — Рутерсвард сплюнул. Зубы окрасились кровью. — Шкаф открывается руной. Янь знает какой. Которой у вас, у колдунов, обычно всё открывается. Эшер мне говорил, да не помню. Под нижней полкой. Там тайник. Там Мортидо. Возьми его скорее. Спасай его и себя.

     — Мортидо?

     — Ну да! Чичероне! От самих Лоа! Покажи ему мир!

     — А ты?

     — А я… Умирать надо ярко, да?

     — Рутерсвард! Соберись! Идём!

     — Стань легендарным колдуном, сынок. Пусть всё это было не зря.

     — Я стану.

     Но Рутерсвард уже не слышал его. Отключился.

     Ингвар выполнил последнее желание и вложил железный штырь отмычки в немощную руку. На прощание сжал плечо командира погибших Жуков.

     — Мы ещё увидимся, друг. В другой книге. Обязательно. Думаю, я уже довольно скоро дочитаю свою. До встречи. Пусть твоя следующая игра будет не хуже.

     Шкаф оказался не заперт. Рядами стояли запечатанные амфоры матового чёрного фарфора. Проведя светом, можно было различить ускользающий, словно нанесённый мокрой кистью, узор. Поблёскивающие картинки изображали зверей.

     Огромная амфора с рисунком дракона на нижней полке была дополнительно закреплена поперечными ремешками. Ингвар видел такие крепления в лекарских саквояжах, наполненных стеклянными пузырьками.

     На средней полке умещались два горшка, больших, как вёдра. На полке повыше стояли четыре крынки поменьше, размером с кувшины. Ещё выше — обычному человеку надо тянуться, а Ингвару как раз на уровне глаз — шесть маленьких банок. В узоре просматривался шестигранник с пчелой внутри. Похоже, мёд. И раз уж он теперь стал поваром и имущество наполовину состояло из специй для приготовления глинтвейна, было бы разумно взять, в первую очередь, мёд.

     Оказалось, сосуд вылеплен заодно с крышкой. Чтобы открыть такую баночку, придётся её разбить. Нинсон бросил в узелок все шесть горшков.

     Рядом с амфорой, по боку которой летел дракон, были втиснуты какие-то тряпки и кожаные ремешки. Грязная истёртая обувка тех, кто переоделся в шелка Таро. Воров было двое, и обе пары обуви более или менее подходили по размеру. Что, если задуматься, странно. Так как среди налётчиков не было никого ростом с Великана Нинсона. Наверное, всю удачу он извёл на шанс встретить сразу двух человек с гигантскими ногами.

     Ингвар разрезал светлую льняную рубашку на полосы, из которых сделал портянки. Обулся в расхлябанные кожаные поршни, найденные в шкафу. Пока завязывал, порвал тесёмки. Но удалось прижать их обмотками.

     Изрезав на онучи рубаху, Нинсон запоздало понял, что она много больше тех, что он видел в гардеробе Тайрэна. Большая красно-бурая толстовка тоже оказалась впору. Всё ещё не хватало какой-нибудь верхней одежды.

     Где-то здесь внизу должен быть тайник.

     Что такое Мортидо, Нинсон не знал. Слово карябало, как вставший в горле ком. Оно определённо что-то значило для него. Или, может быть, для Таро Тайрэна.

     И ещё Рутерсвард говорил про чичаррон.

     Что такое чичаррон, Ингвар прекрасно знал.

     Чтобы приготовить чичаррон, нужно взять куски свежей свиной шкуры. Положить в глиняный горшок, сполоснутый кипятком. Залить тёмным ромом. Лимонным соком. Добавить чеснока. Всю ночь мариновать. А перед обжаркой обмакнуть в яйцо и извалять в муке. Если есть специи, можно добавить. Лучше перец.

     Эта хрустящая свиная закуска вкусна и сама по себе. Особенно перемешанная с красным луком и бобами. Но если чичаррон мелко покрошить, можно добавить в любое блюдо.

     Вряд ли Рутерсвард заботился о последней трапезе Таро Тайрэна, легендарного колдуна, миссию по защите которого провалил. Скорее всего, просто бредил.

     Ингвар прижал руку к нижней полке. Пробежался пальцами по едва видимым очертаниям драконов. Вверх-вниз, влево-вправо, так до тех пор, пока не нашёл место, в котором ему хотелось бы бросать Сейд. И плавно погрузил Инги в дерево. Приложил руки. Несколько раз постучал. Фальшивая панель выпала на ладонь.

     Рядом не было ни Тульпы, ни Эшера, а он колдовал.

     Тяжёлая дубовая доска с примитивной резьбой. Большое дерево с круглыми плодами. Два кольца, соединённых на манер брачных браслетов. И, конечно, ничего съестного — никакого чичаррона.

     Ингвар перевернул доску. На обратной стороне была прикреплена фибула с самоцветом в центре. Камень размером с ноготь походил на прозрачный зализанный волнами стеклянный эллипс, подобный тому, что можно найти на берегу океана, если повезёт.

     Овальный кабошон был тельцем паучка из белого металла. Лапки состояли из множества фаланг и напоминали пальцы скелета, но не человеческие, и не Лоа, а многосоставные пальцы.

     Нинсон ожидал холодного прикосновения, но на ощупь эти пальцы-ножки были тёплыми, словно деревянными. Заканчивались шариками, из которых торчали острые коготки. Ими фибула и крепилась к доске.

     Нинсон постарался выковырять фибулу из пазов. Поддел ножом, но клинок с лязгом соскочил. На доске осталась глубокая борозда, а на матовой поверхности фибулы ни следа.

     Неужто стальбон? По крайней мере так казалось.

     Материал, что твёрже металла, но подверженный колдовству, тёплый, как кость, но от огня не плавящийся. Звёздный металл лодок, на которых Мать Драконов спустила Лоа на Лалангамену.

     Ингвар перевернул доску и постучал. Нинсон решил не бросать такое сокровище, даже если придётся утащить доску.

     — Давай же, давай, — проскрежетал зубами Великан. — Чтоб тебя гигер сожрал! Ну! Игн, Гигн, Агн, Гагн!

     Он выкрикнул слова, пришедшие ему на ум, пока он бился на привязи. Фибула упала в ладонь. Уголёк с большим интересом подбежал обнюхать вещицу. Призрак фамильяра топорщил усы, фыркал и чихал, будто сунул мордочку в мяту. И вдруг Мортидо ожил.

     Конечности свернулись. Получился перстень с крупным кабошоном. Когда створки сомкнулись, шарики на ножках щёлкнули, как два мощных магнита. Ингвар помнил этот специфический хлопок ещё с демонстрации магнитных чудес.

     Мортидо можно надеть на любой палец. Подобно кольцам из саг, он менял длину конечностей, втягивая или удлиняя ножки, как жидкий металл с собственной волей. Или волей Ингвара?

     «Игн-Гигн-Агн-Гагн», — выделяя каждое слово в заклинании, подумал Ингвар. Уголёк покосился на Великана янтарным глазом. Опасливо обнюхал лежавший на ладони перстень.

     Нинсон пожелал, чтобы у него в руке появился топор, но ничего не произошло. Маленький топорик? Нет.

     Чтобы кольцо превратилось в нож? Тоже нет.

     Пошевелилось? Выпустило шипы? Зажглось светом?

     Поменяло цвет? Издало звук? Нагрелось? Всё без толку.

     Кажется, единственным колдовским свойством перстня было умение менять форму. Он плотно и мягко, как силиконовый каучук, облегал любой палец. Нинсон дал себе зарок на первом же привале заняться вещицей. Но сейчас было не до того.

     На пальцах Нинсона стояли инсигнии. Глиф, три тонких свадебных кольца, школьный Валькнут и университетский Трикветр. Оставалось только пристроить Мортидо на указательный палец правой руки. Несколько раз сжал и разжал кулак, как делают латники, надев бронированную перчатку и затянув все ремешки.

     Почувствовал резкий всплеск. Оргон воспламенился. Кипяток боли окатил Великана и, прокатившись по позвоночнику, больно ударил вниз живота, отдавшись в основании янь.

     Через миг ощущения пропали.

     Сначала болевые. А потом и все прочие.

     Глава 44 Серемет Лагай

     Ингвар пришёл в себя.

     Кот, сплетённый из густого чёрного дыма, вылизывал его щёку длинным шершавым языком. Стоило только открыть глаза, Уголёк развеялся без следа.

     Нинсон выглянул из палатки.

     Сразу заметил в небе стражницу севера, которая соблазняла недалёкого волопаса на глазах у всей Лалангамены. В медвежий месяц, ранней весной, Большая Медведица была отлично видна. Именно она давала с небес команду медведям просыпаться, покидать берлоги. Созвездие стояло в зените, показывая, что полночь недавно миновала.

     У Ингвара не было ни одеяла, ни куртки. Так что он взял самый маленький коврик, из тех, что прижимали стенки палатки во время бури. Прорезал в нём дырку для головы, соорудив примитивную накидку.

     Нинсон покинул берлогу. Напоследок ещё раз проверил Рутерсварда. Тот был без сознания и едва дышал. Ингвар прикоснулся ко лбу латника, прощаясь навсегда.

     — До встречи на респе, старый друг. Покоя и свободы тебе.

     Стекляшка в перстне превратилась в вишнёво-красный самоцвет.

     «Колдовство», — удовлетворённо подумал Нинсон.

     Рутерсвард открыл глаза, будто бы прикосновение Мортидо придал ему сил:

     — Умей принудить сердце, нервы, тело — тебе служить, когда в твоей груди уже давно всё пусто, всё сгорело, и только воля говорит: «Иди!». Понял, сынок? Иди! Гэлхэф!

     — Серемет лагай, старина. Серемет лагай.

     Глава 45 Надёжный Замок

     Ингвар бежал по полю.

     Сто шагов бега, сто шагов ходьбы.

     Сто шагов бега, сто шагов ходьбы. Так учил Хорн.

     Ни луны, ни Матери Драконов. Только тьма, пробиваемая всполохами молний.

     Когда он начал задыхаться, перешёл на шаг.

     Нинсон отвернулся от очередного порыва ветра и брызг. Увидел, что за ним кто-то идёт. Светлых одежд не было ни у Жуков, ни у налётчиков. Человек подавал сигналы, размахивал руками.

     Неизвестный двигался раза в два быстрее, чем Великан. Долго убегать не удастся. Ингвар решил дожидаться под деревьями. Отец-лес уже недалеко. В безопасности от молний, которые сам же сюда и притащил. В относительном укрытии от хлещущей с неба воды. Но никто не пришёл.

     Он двинулся дальше. В тёмный лес.

     — Далеко собрался? — насмешливо спросил Иггуль.

     Нинсон остановился. Ничего не ответил.

     Ветер бил ему в грудь.

     Значит, слова всё равно унесёт назад.

     В прошлое. А Иггуль был впереди, в будущем.

     Он вышел из-за дерева, распуская тесёмки походного плаща.

     — Я убью тебя.

     — Я убью тебя.

     Произнесли они одновременно.

     Длинный нож сверкнул, поймав отблеск молнии стальным полированным боком. Клинок Иггуля был таким длинным, что нормальный человек не стал бы носить подобный. Ещё не меч, но уже доставлял проблемы со стражниками. Из-за обилия сомнительных ситуаций, связанных с этими широкими длинными ножами, они прямо так и назывались — сакс.

     Уголёк мерцал в темноте серым покровом капель на мокрой шёрстке.

     Ингвар выбрался из ковра-накидки, достал варежку и кольчужную рукавицу. Порадовался, что неторопливым зловещим появлением Иггуль дал ему возможность подготовиться. Ведь даже поварской нож лежал в узелке.

     «Никогда, никогда, никогда не убирай нож в сумку», — сказал себе Ингвар.

     Нинсон извлёк поварской нож.

     — Никогда не убирай нож в сумку, — презрительно бросил Иггуль, судя по улыбке не особенно впечатлённый размерами. — У толстяков часто эта проблема!

     — Толстяки больше стараются! — в тон ему прокричал Нинсон и осторожно выпустил из левого рукава увесистый замок, который лёг в ладонь многообещающей тяжестью.

     Медленно попятился и вернулся под хлещущие струи дождя.

     Иггуль пошёл на него. Вначале усмехаясь. Потом уже откровенно смеясь. Он двигался быстро, но не бежал. По каждому его шагу Ингвар мог сказать, что это опытный боец. Великану не помог бы и нож, откованный самим Кутхом.

     — Я колдун! — закричал Ингвар изо всех сил.

     Ветер унёс его слова к оставленному лагерю. Он не знал, расслышал ли его Иггуль. Засмеялся ли этой неясной угрозе. Или тому, что видел, как кричит его жертва. Этого было довольно.

     Слова не важны. Слова — это суть.

     Не более того. Лишь зловонная суть.

     — Я колдун! — закричал Ингвар. — И я убью тебя.

     Как тогда, в палатке, он увидел рунный круг Сейда, который надо было сдвинуть, чтобы выбрать руну. Он же призвал грозу! Он мог!

     Надо было продолжать. Надо было ударить порывом тёмной ярости, которая клокотала в нём. Надо было сдвинуть круг на руну Одиннадцатого Лоа, на разрушительную Хага!

     Но диск застыл на руне Урус.

     Невозможно было сдвинуть колесо с первой руны.

     У Ингвара в распоряжении была только она. Руна быка. Руна крови. Руна мощи. Раз большего у него не было — побежал так. Вооружённый непослушной руной, замком на верёвке и поварским ножом.

     Можно было постараться сойтись поближе и ударить самодельным кистенём. Если бы он попал, это стало бы успехом само по себе. Но даже если бы промазал, Ингвар мог пырнуть отвлёкшегося Иггуля.

     Проблема в том, что Нинсон чувствовал: Иггуль успеет со своим ударом раньше. Можно было вытряхнуть замок из рукава прямо сейчас. И раскручивать его над головой. Не давая Иггулю сунуться под свистящую по кругу гирю. Но это просто задержало бы его.

     И возможно, была какая-то ещё, третья, выигрышная тактика.

     Но её Ингвар не успел додумать. Отпрыгнул от сакса, описавшего полукруг. Недостаточно проворно. Толстый верёвочный пояс защитил живот. Во всяком случае, Нинсон ощутил прикосновение, но не почувствовал ни боли, ни необходимости хвататься за выпадающие внутренности.

     Инь с ними, с далеко идущими планами. Теперь идея немного отогнать Иггуля казалась превосходной сама по себе. Ингвар вытряхнул замок во время очередного выпада налётчика.

     Иггуль двигался быстро. И он то ли не знал других фехтовальных движений и приёмов, то ли они не были нужны в бою с неуклюжим Великаном. Но вся его тактика заключалась в приплясывании рядом, размахивании ножом и поиске удобного момента для нанесения такого быстрого удара, который Ингвар не успеет отбить кольчужной рукой.

     Иггуль настолько не ожидал какого-то смелого движения со стороны противника, что от резкого выпада метнулся назад. Оскользнулся на мокрой траве. Успел парировать широкий удар поварского ножа. А вот замок, прилетевший ему в голову, не успел.

     Если бы Ингвар умел обращаться с кистенём, мог бы попасть в висок и проломить Иггулю голову. А так замок пролетел по касательной. И просто чиркнул по макушке.

     Иггуль успел подставить ногу, поймать себя, не упасть навзничь. Но вскочить из такого положения уже не мог. Ему приходилось опираться левой рукой, чтобы не завалиться назад.

     Нинсон нависал над ним и бешено вращал кистенем, не зная, как подойти ближе. Он получил условное преимущество. Но оказался именно в том положении, которого опасался. Колесо рун прокрутилось и оставило в его распоряжении только одну руну. Только это была не Урус.

     Ей стала Руна Пятого Лоа. Бессмысленная и неуместная здесь.

     Как пять красных бусин в центре чёрного ловца снов.

     Трор. Шип. Гром. Замок. Преграда.

     Руна Трор могла бы стать ужасающим оружием.

     Насмешка или знак — но среди её значений был и «запертый замок». Если открывающая Инги была женскими вратами, то Трор был мужским тараном.

     Эту руну рисовали на замках для того, чтобы те было сложнее взломать. Использовали в грозу, чтобы повезло, чтобы большая небесная отмычка не попробовала вскрыть ничего из твоей собственности. Руна-громоотвод, как называли её несведущие в Сейде профаны. И вот сейчас, в поле, под молниями, в центре бушующего грома, возложив все свои надежды на замок, Ингвар кричал и кричал эту руну, надеясь оглушить врага, смутить, убить одним только звуком, ещё не понимая, как она может помочь ему.

     — Трор! Трор! Трор!

     — Что?

     — Трор! Трор! Трор!

     — Что?

     Иггуль рад был этой передышке.

     Чем дольше орал колдун, тем лучше.

     Иггуль не торопился резко вскакивать только по одной причине. Он чувствительно получил по голове. По самому больному месту. По самому отбитому месту. И теперь у него двоилось в глазах. Но он всё равно многое видел в частом мерцании молний.

     Видел, что Великан боится его сверкающего сакса.

     Видел, что Великан не сунется под мелькающий клинок.

     Что Великан не понял, насколько сильно приложил его кистенём.

     Кистень был неожиданностью, да. Но длинный клинок сакса давал хорошее преимущество перед поварским ножом. Если Иггуль вскочит и у него потемнеет в глазах, то даже такой неловкий Великан сможет его продырявить. Это в планы Иггуля не входило. Проблема с такими бугаями в том, что их удар сложно правильно парировать. От их ударов нужно утекать. А для этого надо, чтобы перестало двоиться в глазах.

     — Трор! Трор! Трор!

     — Да, точно, — проворчал Иггуль. — Лучше поори. Дай мне ещё немного времени.

     — Трор! Трор! Трор!

     Иггуль ринулся, расчётливо напугал Ингвара ложным выпадом, заставил отскочить, отмахиваясь ножом. На самом деле Иггуль сам отпрянул назад. Пружинисто подпрыгнул. Потряс головой. Головокружения больше не было. Он снова мог продолжать свою ювелирную работу.

     Нинсон удивился, когда замок улетел. Дужка не выдержала.

     Белеющая в темноте верёвка, за которой следил Иггуль, продолжила своё движение. Поэтому он и не успел сориентироваться. Замок улетел вперёд, как выпущенный из пращи камень.

     Руна сработала. Грянул гром. Замок прилетел в лоб Иггулю.

     Профессиональный танцор с ножами множество раз получал травмы. И всегда знал, как себя вести в таком случае, даже выступая на канате. Умел сконцентрироваться и не терять сознания, когда не мог себе этого позволить. А на публике он никогда не мог себе этого позволить.

     Сейчас у него была важная роль. Далеко не главная. Но очень важная. Он играл плохого парня. Настоящего подонка. Иггуля-Ежа.

     Получив замком по лбу, он растерялся всего на секунду.

     Но Ингвару хватило, чтобы сбить налётчика с ног.

     Нинсон подмял коленом его левую руку и сел на Иггуля верхом.

     Тот бил в полную силу. Нинсон перехватил мешок, чтобы закрыться от пластующего воздух сакса. Вжатый в мокрый дёрн, Иггуль не мог ничего сказать, не мог предпринять ничего иного, кроме как продолжать орудовать клинком, надеясь зацепить Великана. Сакс несколько раз проехался по боку и по руке Нинсона.

     Иггуль не мог дышать, не мог нормально открыть рот, нижняя челюсть была вжата в ключицы. Почерневшее лицо говорило о том, что у него не хватит воздуха и на одно слово. И всё же он смог прохрипеть:

     — Постой, ты не понимаешь, ты не понимаешь, это всё не…

     В следующем всполохе молнии Ингвар увидел, что глаза Иггуля, до этого беспомощно пытавшиеся свести раздвоенную картинку, теперь сфокусировались прямо на нём. Следующий удар попадёт.

     Они оба поняли это со всей ясностью мгновенного озарения.

     Ингвар просто не успеет за рукой Иггуля. Нинсон ощутил это каждым вставшим дыбом волосом. Каждой капелькой оргона. Уголёк юркнул во мрак. Ингвар закричал:

     — Трор!

     И ударил.

     Запахло жжёными перьями.

     Часть V Красная Нить

     

     До тех пор пока человек не примет решение, он колеблется, отступает и действует неэффективно.

     Но в момент принятия решения меняется весь ход событий — появляются незапланированные благоприятные обстоятельства и материальная помощь.

     Иоганн Вольфганг Гёте

     Глава 46 Убежище — Жжёные Перья

     Ингвар остановился.

     Он снова был в прошлом.

     В своих воспоминаниях о своих личных застенках.

     Тогда в его распоряжении была тюремная камера и Убежище, куда он мог попасть только с Тульпой, съев высушенных грибов и наполнив помещение дымом.

     В камере он сидел, завёрнутый в попону.

     В Убежище мог одеться в любую одежду, что находилась там.

     Так родился вопрос, нельзя ли взять с собой в камеру одежду и тёплое одеяло. Естественно, это было невозможно.

     Из Убежища ничего нельзя вынести. Как нельзя забрать что-то из сновидения. Но в сновидении нет осязаемой двери, сквозь которую можно пройти в явь. А в его Убежище такая дверь была. Выглядела, как кулиса, манила, как маяк.

     — Стой!

     Тульпа заступила дорогу.

     В её взгляде и жестах читалось намерение не дать ему пройти.

     — И?

     Ингвар собирался сделать то, что было запрещено: выйти из Убежища своими ногами и к тому же вынести книгу. Попасть своим ходом в реальный мир.

     До сих пор он всегда покидал Убежище только одним способом. Улёгшись в гнезде из всевозможных покрывал и съев Пепел Шахор, поданный Тульпой. Очередное лекарство. Похожее на простой толчёный уголь, который всегда нужно было запить густым киселём с запахом трухлявого дерева.

     Ингвар потёр зубы, когда проснулся.

     Слюнявый палец выпачкался в чёрных разводах угля.

     Как могли наяву оказаться следы принятого во сне угля?

     Как-то, значит, он мог овеществлять придуманное?

     Проносить свои иллюзии в реальный мир? Или, лучше сказать, переносить что-то из одного сна в другой сон?

     Неужели были правы те, кто говорил, что весь наш мир и все люди в нём есть только сон Матери Драконов и реален лишь лучик её света, который, по сути, и есть всё остальное.

     Ингвар много раз делился мыслями с Тульпой, и они рассуждали о том, что есть мир и что есть оргон.

     Реален ли сон? Реален ли не сон?

     Почему колдуньи рождаются куда чаще колдунов?

     Где проходит грань предчувствия и простой тревоги?

     Тульпа называла такие беседы размышлениями о снах бабочек.

     За трубкой и за чаем они вели их часами, неосмотрительно расходуя те запасы оргона, которые должны были понадобиться Тульпе, чтобы обеспечить Великану прыжок. Казалось, они болтали целыми днями, пока в его темнице проходили считанные минуты. И он любовался.

     Ею целиком. Её частностями.

     Фрагментами Тульпы: её словами, её шеей, её волосами, её запахом, тем, как она убирает локон за ушко, и тем, как смеётся над его шутками. А потом Тульпа замирала, отстранялась, иногда склонив голову набок, будто прислушиваясь к чему-то, к какому-то внутреннему голосу. Грустнела. Тускло сообщала, что пора принимать Пепел Шахор.

     Он засыпал. Она сидела рядом.

     Иногда держа его за руку, иногда что-то рассказывая, иногда, плотно закрыв дверь, оставляла его.

     Но как бы крепко ни сжимал её пальцы, как бы сильно ни противился сну, он неизменно соскальзывал в небытие, срывался, как скалолаз, который едва успевает понять, что опоры под ногами больше нет.

     Нинсон оставался один. Приходил в себя в яви, больше похожей на дурной сон. Укутывался в дряхлую попону, бережно перебирал каждое слово, каждый жест и каждый миг, каждую оброненную фразу, но не вслушивался в смысл — смысл был в Тульпе. И чужие слова, пусть и точно такие же, но вложенные в чужие уста, были бы лишь шумом. Тогда как произнесённые голосом Тульпы, они становились музыкой. И он точно знал, что и она так же видела его. Так же он был музыкой для неё. Его слова не могли быть заменены ничьими чужими, пусть и состоявшими из тех же звуков.

     И наверное, так и должно быть, когда беседуешь сам с собой.

     И наверное, от этого и должно быть грустно.

     И наверное, и наверное, и наверное…

     Ингвар намеревался выйти с книгой, которую сжимал в руке. То был том с чистыми страницами и грифель, чтобы вести дневник, невидимый для стражников, как невидима для них была Тульпа и свет её люмфайра.

     Но существовали определённые правила, которые втолковывала женщина. Снова и снова, уже не зная, как объяснить простые вещи упрямому колдуну.

     — Послушай. Ты действуешь из одного только упрямства. Но мне нужно, чтобы ты меня понял. Услышал меня, Ингвар!

     — Я слушаю, — жёстко сказал он, набычившись, разгоняя в танджоне белый оргоновый ветер.

     Призрак фамильяра шипел, стараясь отогнать женщину, но сам прятался за Ингвара. Тульпа сглотнула, громко, смешно, как нервничающая перед ответом ученица, но голос её был твёрд, а взгляд внимателен:

     — Ты сомневаешься в том, что происходящее реально. Зазор в твоей уверенности, в том, где проходит граница между сном и явью — это и есть та щель в камнях, сквозь которую прорастает колдовство. Оно вечное, как цветы. Но и хрупкое, Ингвар, неужели ты не понимаешь? В какую бы сторону ты ни колыхнул эту уверенность — цветку конец.

     — Я слушаю, — выдохнул он, расслабив плечи, отпуская оргон по телу.

     Тульпа продолжала уже гораздо спокойнее, не заламывая рук:

     — Допустим, ты вернёшься в реальность с книгой в руке. Знаешь, что это будет означать? Что ты сошёл с ума. Больше не различаешь, где иллюзия, а где реальность, что существует в материальном мире, а что существует в идеальном мире. Ты свихнёшься. Тебя сломают. Тебе не на что будет опереться. Твой волчок окажется подделкой. Продолжит вертеться вечно.

     Ингвар усмехнулся этому волчку, уместному здесь, в чужом сне, как нигде в другом месте.

     Будучи порождением его собственного разума, она ведь читала все те же пьесы, смотрела все те же постановки, что смотрел он.

     — Допустим, ты не вернёшься в реальность. В смысле, вернёшься, но с пустыми руками. То есть будет понятно, что сон это сон. Убежища нет. Оно в твоей голове, в твоём воображении, в твоих снах.

     — Ну? Это ж не плохая новость. И даже не новость вовсе. Что плохого случится?

     — Разочарование. Разочарование будет настоящим. И это может всё испортить. Так что вот тебе моё слово. И своё собственное. Но только забытого тебя. Пожалуйста. Поверь нам. Иначе…

     Если бы он прислушался сейчас к словам женщины, то до последнего вздоха не знал бы, не эта ли скрытая угроза его остановила.

     — Извини, — сказал он и пошёл прямо на Тульпу, собираясь отодвинуть её плечом.

     Весил Ингвар раза в два больше, и проблем с этим не должно было возникнуть.

     Тульпа, нервно теребившая костяной амулет, быстро поднесла ко рту и дунула, словно в свисток. Из раструба вырвалось облако блестящей желтоватой пыли, похожей на пыльцу одуванчика.

     Нинсон постарался не вдохнуть её, но залп попал прямо в лицо.

     Попытка задержать дыхание ничего не дала.

     Глаза наполнились слезами, из носа потекло, он перестал дышать.

     Первую минуту он вслепую пытался сграбастать женщину.

     Но она была ловкой.

     Вторую минуту скрёб руками по полу, безо всякого смысла.

     Третью минуту он уже не помнил.

     Но помнил, как пахла эта пыльца.

     Жжёными перьями.

     Глава 47 Лалангамена — Первое Убийство

     Ингвар очнулся.

     Отвратительно чмокнуло выпавшее правое плечо.

     Распрямил затёкшие руки. Противно хрустнули локти.

     Нинсон помотал головой, пытаясь высвободится, но его никто не держал. Потёр затылок. Крупные жемчужины чирьев стали ещё больше и теперь болезненно реагировали на прикосновение.

     — Клять!

     Гроза отыграла. Внимательные глаза Матери Драконов были хорошо различимы. Отчётливо виднелся серп нарождающегося месяца и подсвечивал дымный след большого дракона, летевшего к матери.

     Иггуль лежал здесь же. Лицо налётчика превратилось в фарш.

     Замок проломил лицевые кости и ржавым боком торчал из тошнотворного месива.

     Неприятное зрелище не трогало Великана. Немного удивляло, что он иначе помнил итог их драки. Совсем немного. Потому что у Ингвара осталась только одна мысль. Как многотонная волна, она прошлась по ощущениям, погребла под собой все прочие впечатления и оставила только бурлящую массу из осколков чувств. И одну мысль.

     Убийца.

     Ингвар впервые убил человека.

     Впервые наяву. До того он много раз убивал у себя в Убежище, во владениях Хорна, в своём воображении. И много раз он убивал людей на словах. Перевоплощался в тысяче рассказов, которые читал баронским детям. Тогда он становился кровожадным берсерком, хладнокровным убийцей, благородным мстителем.

     Правда, первое убийство особенно выделялось во всех сказках.

     Кто-то рыдал.

     Кого-то тошнило.

     Кто-то сокрушался.

     Кто-то потом не мог спать.

     Кто-то приходил в неистовство.

     Кто-то даже терял дар колдовства.

     Ингвар же никак не почувствовал первого убийства.

     Возможно, потому что сознание разминулось с этим моментом.

     Отдышавшись, Нинсон нашёл поварской нож. Вытер его о рубашку покойника, хотя клинок был совершенно чист. Стягивая с Иггуля ремень с ножнами и поясную сумку, Нинсон разговаривал с мертвецом:

     — Иггуль, я не знаю, как бы ты хотел быть похороненным. Если бы у меня было время, я бы постарался выполнить завет Шахор. Предал бы тебя вечности так, как ты хотел. Заупокойным словом я бы, правда, поздравил себя и всю Лалангамену с тем, что ты сдох. Редкостная ты суть. Позор своих Лоа.

     В шатре, когда показывал объявление о розыске, Иггуль был одет в праздничную тогу Таро Тайрэна. Ингвару казалось, что он был в той же одежде, когда сбросил тяжёлый дорожный плащ. Ошибся. В свете молний не различил, что налётчик облачен в изодранную рубаху и толстую стёганку. Хоть она и была мала Великану, но в лесу должна сгодиться.

     Нинсон потянул за рукав. Ткань расползлась у него в пальцах. Хуже того, вместе с ней подалась и плоть. Ткань оказалось сгнившей и липкой на ощупь. Плоть внутри рукава отвратительно изгибалась, будто перемолотая. Ингвар опустил ладони в лужу и долго оттирал их пучками травы.

     Что здесь произошло? Человек превратился в кисель.

     Уголёк мяукнул, намекая, что пора уходить. Великан решил не брать ничего из одежды. Нашёл узелок, накидку из ковра и валявшийся в стороне сакс. Ингвар пошёл в лес разыскивать плащ Иггуля.

     Рыская впотьмах, он размышлял, не стоило ли отложить побег.

     Наверняка позже будет шанс интереснее.

     Теперь, потеряв столько времени, он всё ещё находился в видимости лагеря. А о его попытке побега ещё никто не знал. Если он решит вернуться прямо сейчас, то, может быть, никто и не узнает.

     Наверняка позже будет шанс интереснее.

     Иггуль теперь ему не грозит. Бёльверк и Гро уедут на рассвете, едва поняв, что распогодилось. Оставшаяся охрана немногочисленна и предоставлена самой себе. Командир не вернётся. Они перепьются и перессорятся из-за добычи.

     Наверняка позже будет шанс интереснее.

     Таро улыбнулся Ингвару.

     «Сколько шансов ты продул под этим девизом, Ингвар?»

     — Много! — вслух ответил Великан внутреннему голосу легендарного колдуна.

     Лошади плохо переносят бурю. Чёрных туч боятся больше, чем молний. Шум ветра страшит их сильнее, чем летящая с неба вода. Так что к ним наверняка кто-то приставлен, чтобы не разбежались. Сегодня до них не добраться.

     Плащ нашёлся и прервал праздные размышления.

     Ингвар последний раз оглянулся на лагерь. Во всяком случае, куда-то в ту сторону, через поле. Там, в непроглядной темноте, должен был развеваться на штормовом ветру его штандарт с золотыми саламандрами в алом поле.

     Наверняка позже будет шанс интереснее.

     — Давай, всплакни ещё! — пришпорил Великан сам себя и пошёл в лес по мокрой подстилке из прошлогодних иголок и недавно народившейся травы.

     Пытался бросать руны. Особенно уповал на Райд, ожидая увидеть синюю ниточку, петляющую средь мокрых чёрных стволов.

     Пока колдовство проявилось только в том, что он не расшибся, а лишь исцарапался о ветви. Хоть и подрал одежду, но не выколол глаза о сучья. Нинсон и сам не сразу понял, что чувствовал деревья. Они словно бы пели, ощущались в темноте. Но не светом и не звуком, а чем-то неуловимым. Оргоновой вибрацией. Чёрточками атраменто в Мактубе.

     Для защиты от мелких веток у него был тяжёлый плащ. Последний подарок Иггуля. Ингвар закутался, опустил капюшон и пошёл напролом. Всё равно глаза в такой темноте никак не помогали. Иногда только останавливался, мягко утыкаясь коленями в поваленные давешней бурей деревья.

     Когда стало светлее, появилась мысль остановиться. Перевязать раны, осмотреть трофеи. Но Ингвар знал, как тяжело будет потом подниматься. И тянул с привалом до тех пор, пока не нашёл большую лужу у корней вывороченного дерева.

     Глава 48 Запасы Ёжика

     Ингвар определил себе полчаса отдыха.

     Предстояло тщательно распределить запасы, переложить все из истерзанного мешка в удобную сумку и продолжать путь.

     На ремне была пара пустых карманов, в которых хлюпала какая-то кашица. Неясно, что в них хранилось раньше. Теперь только грязные волокна, напоминающие сгнившее мясо. И ещё эта комковатая кашица напоминала самого Иггуля, когда они виделись последний раз.

     Даже невпечатлительного Нинсона чуть не вырвало при этом воспоминании, когда пальцы окунулись в клейкий волокнистый студень с ниточками волос и комочками...

     Великан отстегнул поясные кармашки и забросил их подальше в кусты. На ремне осталась только сумка и ножны для сакса. Ингвар посмотрел на трофейное оружие.

     Простая деревянная рукоять, изъеденная жучком-короедом или изрытая термитами. Он был удивлён, так как представлял её гладкой. Ночью в коротких всполохах молний Нинсон ясно видел, что клинок отполирован и вычищен. Запомнилось это потому, что сакс отличался от остальных клинков. Красные Волки предпочитали закопчённые лезвия, которые не бликуют на солнце. Сейчас же клинок был побит ржой, а в бурых углублениях просвечивали россыпи круглых дырочек. Не клинок, а пластинка сыра. Не самая большая странность последних дней. Нинсон вогнал ржавый клинок в поваленный ствол.

     Напился из большой лужи. Наполнил обе горлянки. Скромно позавтракал луковицей с размоченными в луже сухарями. Предполагалось употребить их с солью и маслом. Но ни то, ни другое не годилось в пищу.

     Масло оказалось прогорклым. А стеклянные баночки приправ разбились во время драки. И теперь у Ингвара была смесь из соли, перца, гвоздики и битого стекла. Сами склянки тоже стали частью приправы. Избавиться от этого ингредиента не удалось. Ингвар подумал, что смесь перца и стеклянного песка ещё послужит. Пересыпал в мешочек из-под орехов.

     Может быть, ещё придётся бросить в лицо противнику в нужный момент, обескуражив и врага, и читателей Мактуба. Или сбить со следа собак. У налётчиков, правда, не было никаких собак. Но соль могла помешать идти по его следу с помощью колдовства. Такое применение было правдоподобнее всего.

     Ему не уйти от колдуньи Гро в лесу.

     Хотя Ингвар думал, что Бёльверк не будет расставаться с верной Гро. И не пустит её по лесу за Великаном, а увезёт с собой продавать Рубиновый Шип. Если в лагере есть ещё листовки, то и без неё охотников будет много. Награда большая.

     Нинсон решил экономить еду.

     Но есть так хотелось, что он не удержался.

     Промыл от стекла орехи, предназначенные для глинтвейна, и съел весь запас. Один сухарик сдобрил маслом, положил сверху орешек и пожертвовал эту трапезу духу местного леса.

     Интересно, что все стеклянные банки размолотило в мелкую пыль. А из чёрных фарфоровых сосудов разбилась только парочка — остальные не пострадали. Ингвар осмотрел черепки. В горшочке хранилась давно испортившаяся приправа, похожая на чёрный песок. Ингвар попробовал его на вкус, не считаясь ни с видом, ни с запахом.

     Песок скрипел на зубах, отдавал мочой и тухлыми яйцами.

     И хотя он оказался солоноват, это была никакая не приправа.

     Теперь Ингвар и сам не понимал, почему подумал, что все горшочки с мёдом. Наверное, посмотрел на первые два и решил, что раз они стоят на одной полке, то все одинаковые. Но, оказалось, пчела в шестиграннике нарисована только на двух. Одном уцелевшем и одном разбившемся.

     Кроме того, уцелел сосуд с пауком в восьмиграннике паутины.

     С муравьём в треугольнике, схематично изображавшем муравейник. И то ли с гусеницей, то ли с пиявкой, вписанной в неровный двадцатигранный круг.

     На разбитом — саранча в замысловатом многограннике. Самым странным было то, что на другом разбитом горшке снова встретилось изображение пчелы в шестиграннике соты. Мёд бы не превратился в чёрный песок, даже через тысячу лет.

     «Хотя почём знать, — сказал бесцветный голос, вторящий внутреннему голосу Нинсона. — Может быть, через тысячу лет мёд как раз в такое и превращается».

     Похоже, что помимо мёда в шкафу хранились жареные акриды, кислые муравьи, сушёные гусеницы и всё в таком духе. Находились ценители и таких приправ. Ингвар перепробовал все кушанья, какие только мог себе позволить в бытность купцом, и знал, каковы на вкус и те, и эти, и…

     Ингвар одёрнул себя. Опять он запутался. Не был он купцом никогда, и Нинсоном тоже не был. А знал вкус всех этих приправ, потому что Таро Тайрэн знал, какие они. Ещё бы ему не знать, гурману, у него же и повар в штате был, и целый шкаф странных специй.

     От воспоминаний о еде стало совсем тошно. Ингвар решил, что сможет протянуть до вечера. А вечером уговорит себя не есть на ночь. А вот завтрашним утром подкрепит силы остатками сухарей и целой банкой мёда и продержится на таком завтраке весь день.

     Должен продержаться, во всяком случае. Таков план.

     Ингвар тщательно пережёвывал сухари, разбираясь с вещами из сумки Иггуля. Первым на глаза попался злополучный листочек «Разыскивается». Нинсон перечитал его несколько раз и пришёл к выводу, что достаточно не расспрашивать о Таро Тайрэне, чтобы не иметь проблем. И в целом надо вести себя тихо. Чужак по определению вызывает подозрения. А огромная награда обещала окупить все труды по доставке каждого подозрительного чужака к тиуну. Ему нечего будет сказать. Квенты у него нет. В письме от Таро Тайрэна про это даже отдельно говорилось в разделе советов:

     «…Не высовывайся. Не называйся Таро Тайрэном. Заведи себе новые документы. Контакты людей, которые сделают тебе новую квенту, даст Эшер…»

     Отличный план, Таро. Отличный план.

     Можно было хоть намекнуть, где эти люди и как раздобыть поддельные документы. Не спрашивать же на улице? Подделка квенты приравнивалась к фальшивомонетничеству.

     Да там вообще все планы были отличные.

     «Занимайся колдовством. Каждый день. Всегда. Это твоя жизнь…»

     Вчера ночью позанимался. И это действительно спасло ему жизнь.

     «Выбирай еду. Ты то, что ты ешь...»

     Ингвар и в самом деле ощущал себя где-то на уровне плавающего в луже сухарика, натёртого прогорклым маслом и толчёным стеклом.

     «Двенадцать потоков. И жизнь заиграет новыми красками…»

     Правда, что ли, сделать?

     Или не тратить силы, которые нужны на переход?

     «Стреляй из лука. Это помогает твёрдости рук и верности глаз…»

     Кажется, это помогало ещё чему-то. Но Ингвар не мог вспомнить третьего навыка, развиваемого стрельбой, по мнению Таро Тайрэна. Может быть, память?

     От лука с дюжиной стрел Ингвар бы не отказался. И для охоты они подойдут. И для охотников. Ингвар недобро усмехнулся, обернувшись на просеку, которую проломал в чаще. Надо либо бежать без оглядки, либо найти место, где устроить засаду на возможных преследователей. Будь у него лук, он бы уже давно присматривал подходящее укрытие.

     «Записывай мысли. Это позволит тебе запоминать…»

     Записывай мысли…

     Только если сразу в Мактуб. Ингвар поднял глаза на решётку веток над головой и на невыспавшееся небо. Помахал рукой читателям. Тем, кто смотрел на его нынешнее воплощение, на его нынешнюю игру.

     «Пей крепкий чёрный чай. Не могу без него соображать…»

     Да, кружка чая сейчас точно не помешала бы.

     «Ни в коем случае никогда не употребляй наркотики…»

     А вот это проще простого.

     Ради удовольствия Ингвару Нинсону было достаточно…

     Он хотел подумать, что ему достаточно было бы отменного здоровья, верных друзей, безопасного укрытия, сундука денег, горы вкусной еды и компании страстных поклонниц. Но подумал о Тульпе. Даже огляделся. Вдруг?

     Нет. Нигде её нет.

     Улыбнулся.

     Исцарапанное лицо, дёргающийся глаз.

     Улыбайся, Ингвар, улыбайся.

     Налётчик таскал с собой маленькую аптечку. Несколько тугих валиков чистого бинта. Пластинки ивовой коры. Дешёвую обеззараживающую мазь на основе жира. В маленьком кожаном конверте несколько меловых пилюль.

     Лекарства на Лалангамене делались из мела. И различались только заклятиями, которые над ними читали колдуны. О том, что за пилюля перед тобой, можно было судить по начертанному веве. Но знаки Лоа стёрлись. И что это за пилюли, было неясно, так что Нинсон выбросил их подальше в лес.

     Потом промыл и перевязал раны, оставленные саксом и ветками. Не пожалел бинта, чтобы замотать предплечья и ладони, как делают кулачные бойцы. Натёр мазью сбитые ноги. Обмотал сухими портянками. Поршни, раскисшие после многочасового перехода, сменил на запасные. Сверху надел сандалии. Потуже затянул ремни.

     Другое дело.

     Невольно вспомнил препирательства с Эшером по поводу этой обуви и торчащих пальцев. Смотр мёртвого войска. Жалость к павшим воинам была заметно источена злостью. Таро столетие содержал их семьи, чтобы Жуки защитили его в нужный момент. В итоге шайка налётчиков расправилась с ними за пять минут.

     Из сумки выпал маленький двенадцатигранник, с помощью которого Иггуль принимал решения. Надо ли было пользоваться помощью такого советчика?

     Иггуля это подвело.

     Или он не слушался советов?

     Ингвар покрутил дайс, металл клацнул о Мортидо.

     Кажется, кабошон ещё больше налился цветом сочной вишни.

     — Что мне делать, Мактуб? — спросил Великан.

     Он стал крутить дайс в пальцах, уже не глядя на цифры.

     — Скажи мне вот что: сколько по моему следу пойдёт людей?

     Пальцы разжались. Кость упала в грязь перед лужей и плотно залипла там.

     — Клять.

     Одиннадцать. Как можно драться с одиннадцатью?

     Хорошо бы найти карту и компас.

     Тучи не собирались расходиться. Не было ориентиров.

     В сумке было ещё много всякой всячины. Фигурки ежей. То ли не вполне ещё готовые, то ли просто уродливые. И было их ровно одиннадцать. Это совпадение заставило Ингвара посмотреть на дайс у ног. Он вынул его из грязи, почистил, взял с собой.

     В исцарапанном деревянном футляре нашёлся ксон. Чёрное зеркало с ладонь размером. Никаких украшений, никакой подложки, никаких записок. Просто чёрное зеркало с обеих сторон. Самый безликий вариант ксона. И самый безликий вариант наушников в придачу. Две белые косточки.

     Большинство жителей Лалангамены не расставались со своими ксонами ни днём, ни ночью. Не могли спокойно жить без того, чтобы не прижаться лицом к стеклянной пластинке. Ингвар не увлекался играми с зеркалом, но находка обрадовала его по той простой причине, что человек с незанятыми руками вызывал подозрение. Важно, чтобы ксон был. А какой именно — всё равно.

     Ингвар затаил дыхание, вынимая стекляшку из обложки. Надеялся найти квенту. Но в подкладке футляра ничего не было. Иггуль оставил документы в лагере. Квента не могла истрепаться или промокнуть, но многие опасались носить документы с собой. Потеряешь и проблем не оберёшься. Хотя с такого ублюдка станется и вовсе не иметь квенты. Что там могло быть хорошего, кроме чреды преступлений? Платёжной карточки, ключей, брелоков у него с собой тоже не было.

     Крохотный оселок для сакса.

     Надо будет заточить оружие на следующем привале.

     В сумке также нашлись два кожаных мешочка с вышивкой.

     Один из них был помечен знаком огня, красным треугольником. Огниво: кремень, кресало и изрядный запас покрошенного трутовика. Постыдная для колдуна радость.

     Ингвар подумал, что сможет с уверенностью чувствовать себя колдуном, когда не будет носить с собой огнива. И костер, и трубку он сможет разжечь метко брошенной руной Кано. Но до этого было ещё далеко.

     Второй мешочек с золототканым изображением ёжика оказался кошельком. Стараясь растянуть отдых, Ингвар внимательно разглядывал каждую найденную монетку из небогатой добычи.

     Урим — знак монетного двора, сектора, который отчеканил деньгу. Туммим — мог быть мудрым, красивым, шутливым. Звезда с разным количеством лучей. Веве одного из двенадцати Лоа. Лунные фазы. Дни календаря. Наставительный совет. Заповедь Лоа. Загадка или непонятный символ.

     Одна серебряная марка с обнажённым человеком на туммиме. Старинная монета вытерлась до такого состояния, что нельзя было даже с уверенностью сказать, мужчина это или женщина.

     Одна медная унция с веве злобного Сурта. Кто бы сомневался, что Одиннадцатый Лоа пожадничает с монетами.

     Три железные лепты. Летучая мышь, дельфин, утконос.

     Интересный набор. Ироничная пометка на полях Мактуба.

     Млекопитающее, которое летает.

     Млекопитающее, которое живёт под водой.

     Млекопитающее, которое откладывает яйца.

     Ингвар ссыпал монетки в кошелёк и улыбнулся этой плеяде чудаков, вписав и себя.

     Млекопитающее, которое колдует.

     Нинсон порезал палец. Края железных лепт оказались заточенными. Парочка затупилась. Ими недавно пользовались — резали сумки. А вот одна всё ещё была очень и очень острой.

     Впереди за деревьями замурлыкал Уголёк.

     Глава 49 Смертельная Ловушка

     Ингвар любил долгие походы по живописным местам.

     Всякий раз, когда было не холодно и баронская семья отсутствовала в замке, он уходил на несколько дней бродить по окрестностям. Доходил до самых границ. До мест, откуда уже были видны сторожевые камни барона Финна, негодяя, чьи владения начинались за межой.

     Вспомнив об этих путешествиях, Нинсон понял, что сенешаль так и унёс с собой тайну пирамидки, которая подсвечивала правильное направление на вершине холодной горы.

     «Ладно бы только эту тайну», — сплюнул Ингвар.

     Одно дело совершать прогулку неспешным шагом. Выбирать путь в соответствии с настроением. Идти то по высокой траве, то по пыльной дороге. Из озорства пинать камешки и нахваливать работу сапожника. Курить трубку в тенёчке под деревом. Записывать мысли, показавшиеся любопытными.

     И совсем другое дело продираться сквозь заросли, заставлять себя держать темп, торить дорогу через нехоженый лес.

     Чтобы отвлечься, Ингвар попытался почувствовать Тульпу рядом с собой. Раз за разом представлял, как она идёт рядом, пробираясь сквозь мокрые ветви, и ругается, когда вода попадает за воротник. Как косит глазом, делая вид, что никак не примерится к его широким шагам. Идёт впереди, чутьём выгадывая путь. Перепрыгивает коряги, придерживая юбку. Сыплет остротами, когда он толкает её в задницу, выпихивая из оврага. Скалится неподражаемой кривой усмешкой, когда протягивает руку, чтобы помочь ему, оставшемуся на дне. Следует за ним, пригибаясь под хлещущими ветками, ставя ноги след в след. Сберегает шнурованные сапожки, огибая лужи.

     Она была везде. И её ощутимо не было. Вырванная страница. Отсутствующая конечность. Даже тысячи рирдановых монет и безбрежные перспективы, которые ещё позавчера открывались Великану, не могли заполнить собой эту пустоту. А теперь, в лесу, потеряв всё, кроме одиночества, а взамен обретя лишь преследователей, Нинсон заболел. Тоска сковывала душу, как усталость сковывает тело.

     Ему нужен был кто-то, с кем можно поговорить. Кто-то, с кем можно посоветоваться. Кто-то, кто сможет усмехнуться и сказать ему, что он врёт сам себе. Обманывает себя, говоря, что ему нужен кто-то. А нужен ему не кто-то. А совершенно конкретный человек, а точнее, совершенно определённая Тульпа.

     Ингвар принялся перебирать выпавший расклад. Но перетасовка не помогала. Рано или поздно он всё равно проиграет гонку жилистым и привычным к долгим переходам Красным Волкам. Надо было придумать что-то, что могло бы задержать их. Одну простую ловушку он уже хорошо представлял и теперь только ждал, пока на пути попадётся подходящее место.

     Ингвар предполагал найти поваленное дерево. Перелезая его, человек будет вынужден перенести вес тела на одну ногу. Сделать маленький прыжок, перескакивая ствол. И место его приземления заранее известно. Нинсон представил, как находит такое место. Осторожно срезает верхний слой дёрна. Выкапывает глубокую ямку. На дне закрепляет нож. Сверху кладёт тонкие ветки. И на них расстилает загодя вырезанный дёрн с отпечатком ноги.

     Западня никого не убьёт. В лучшем случае следопыт, который идёт впереди, порежет ногу. Но на такое везение Ингвар и не рассчитывал. На самом же деле, ловушка сработает, даже если Красный Волк, провалившийся в неё, и не покалечится.

     Преследователи поймут, что каждая кочка в лесу может иметь острую начинку. Это заставит их пробираться осторожнее. А значит, медленнее. Терять время на исследование тропы. Помнить, что их жертва способна огрызаться.

     Ингвар нашёл подходящее место. Аккуратно вырезал кусок дёрна. Вырыл ямку в глинистой земле. Но стенки всё время обваливались, надо было их чем-то выкладывать. Нинсон задумался о коре. Надо было готовить её загодя. Бегая туда-сюда по окрестностям, обдирая деревья, он оставит столько следов, что никакой дурак в его западню уже не полезет.

     Уже и сейчас доводить ловушку до ума не имело смысла. Любой следопыт поймёт, что здесь что-то строили. Кусты и ветви перепачканы глинистой грязью.

     Клять! Они сразу всё поймут.

     Увидят его метания, сообразят, что он не знает, за что браться, что он городской житель, и даже если до того они опасались ловушек, то теперь перестанут. Нинсон попил из большого пня и двинулся дальше, ругая себя на чём свет стоит.

     Потом расхрабрился и начал обдумывать засаду. Идея была нездоровой. Он рассматривал её только потому, что знал: если его преследуют, то нагонят в ближайшие дни. Ловушкой или созданием ложных следов он мог просто отодвинуть этот срок. На день, не более. Тогда уж лучше застать врага врасплох.

     Ингвар сделал оружие.

     Положил поварской нож на пенёк. Взялся кольчужной рукавицей за лезвие. А обухом сакса ударил по рукояти, чтобы расколоть. Но мокрый и трухлявый пенёк развалился. Ещё несколько пеньков постигла та же участь. Потом Нинсон постарался использовать в качестве наковальни поваленные деревья.

     Рукоять оставалась на месте, а от деревьев отлетали щепки.

     В сагах ничего не говорится о том, как тяжело найти в лесу два камня. На деле никаких камней в лесу не было. Ни одного. Ни самого крохотного. Наконец Ингвар набрёл на старый дуб. Раз уж он в лесу, раз делает оружие Хорна, то и готовить его нужно с помощью дерева Хорна. Символика в действии.

     — Синергия, клять! — сплюнул Нинсон.

     Вначале с дуба слетела кора. Но потом удалось обмолотить накладки с рукояти.

     Ингвар срубил двухметровый прямой шест орешника. Расщепил, вставил кусочек пеньки и вогнал ставшую плоской рукоять поварского ножа. Забил по монетке с одной и другой стороны в качестве клинышков. Сверху обмотал верёвкой. Получилось вполне годное копьё. Такое оружие давало больше шансов, чем сакс. С копьём ему помогли дельфин и утконос, а остроотточенную летучую мышку Ингвар решил приберечь.

     Почувствовав в руках древко настоящего оружия, он задумался и ещё об одной возможности. Обогнуть преследователей. Дать им пройти вперёд, а самому вернуться в лагерь.

     Проблема заключалась в том, что Ингвар не умел скрытно ходить по лесу. Он оставлял большие и приметные следы. И даже когда он сам их не видел, то знал, что следопыт распознает, где пробирался беглец.

     Все эти книжные обороты из серии «замёл за собой следы» работали только тогда, когда герой был лесником, а за ним шли городские ребята. Никак не наоборот. Ингвар мог спрятать следы только от ещё худшего следопыта, чем он сам. А для Красного Волка с опытом выслеживания дичи это будет выглядеть, как королевский тракт.

     Убегать — догонят.

     Драться — убьют в бою.

     Возвращаться в лагерь — убьют в лагере.

     Ингвар с сомнением посмотрел на ободранного чёрного кота, который семенил рядом. Тот ответил взглядом немигающих янтарных глаз.

     — А что, как думаешь, Уголёк, убьют меня в лагере? — во весь голос спросил Ингвар.

     Вместо ответа призрак фамильяра рассыпался чёрными хлопьями, превратившимися в клокастую шерсть крупной крысы. Уголёк потеребил лапками ухо, поводил усами и исчез в куче прелой прошлогодней листвы.

     Чёрного латника в лес не поволокут. Значит, или Бентэйн с Брандом сели на лошадей и ждут его у выхода из леса. И тогда он торопится себе на погибель.

     Или эти двое преспокойно сидят в лагере. Вот с Бентэйном-то и придётся сразиться, если вернуться в лагерь. Нинсон с жалостью посмотрел на копьё, которое использовал в качестве посоха.

     — Придётся — сражусь, — как мог сурово внушил он сам себе.

     Глава 50 Лесная Песнь

     Ингвар размышлял о фразе из сказаний.

     Они, мол, ушли в лес и там питались кореньями.

     Или что-то в этом духе. Что это за корешки, которыми можно питаться? Как они выглядят?

     Ранняя весна. Никаких ягод. Никаких грибов. Никаких орехов.

     Даже случайная встреча с животным не могла бы обернуться трапезой — не было лука. А что без лука делать?

     На короткой дистанции ему никогда не угнаться за дичью. А длинную просто не пробежать. Нечего было и думать зашибить камнем белку или птицу. Не было ни подходящих снарядов, ни плеча, которым можно размахнуться.

     Вспоминая читаные саги, Ингвар истово надеялся на встречу с оголодавшим волком. То был частый мотив. Одинокий путник, зловещий вой, сверкнувшие из тени глаза.

     Где он? Где тот волк-самоубийца, что нападёт на вооружённого героя посреди леса? Ингвар не отказался бы от такой встречи, от битвы один на один. Победитель получил бы мясо побеждённого.

     Вполне справедливо. Вполне в духе времени.

     Но из тени папоротников сверкали только глаза вымышленного Уголька.

     Пустые мечты. Шансов встретить настолько отчаявшееся животное было ненамного больше, чем набрести на накрытую феями поляну. Если бы ему попался волк, то Великан и не думал бы убегать от хищника. О нет. Ингвар гнался бы за ним.

     Волки умны и осторожны. Даже стаей будут подходить к вооружённому копьём человеку с известной нежностью. Десять раз примерятся, стоит ли связываться. По весне вожак, может быть и разменяет жизнь одного из своих на стокилограммовую добычу.

     У Нинсона имелись обрывки верёвок. Можно сделать примитивные ловушки и посмотреть, не удастся ли поймать какого глупого зверька. Осталось достаточно крошек от сухарей, чтобы заинтересовать белку или птицу.

     Костёр означал тепло. Охота означала еду.

     И то, и другое означало заминку в пути.

     Которая означала бы смерть.

     — Вот такие клятские вычисления, — вслух подытожил Ингвар.

     И продолжал идти.

     Оставалось одно. Постараться не замечать холода и голода и просто тянуть себя в выбранном направлении, чтобы выйти к людям раньше, чем закончатся силы.

     Вот в чём было спасение. И вот на что была вся надежда.

     Там маячила и покупка лошади, и наём воинов, и услуги лекаря. Только вот у него странный вид, нет квенты и мало денег. Серебряная марка, унция и три лепты.

     Сто пятьдесят девять лепт.

     Хлеб — лепта.

     Тарелка жидкого супа — лепта.

     Кружка разбавленного шлорга — лепта.

     Ночёвка в общем зале постоялого двора — лепта.

     Можно было растянуть на месяц. Если сидеть на одном месте.

     Ещё нужна пара тёплых овечьих шкур, чтобы не околеть ночью. Понадобится убер в другой город, чтобы не догнали Красные Волки. В лучшем случае денег хватало на что-то одно — одежду, пищу или транспорт.

     — Вот тебе и холод, голод, интеллект, — пробормотал Нинсон старинную считалочку.

     Есть ли уберы в этих городках-на-карте? Должны быть.

     Можно переночевать в гостинице. Сделать то, о чём мечтает каждый беглец: исполнить заветные «П». Поесть, помыться, поспать, подумать. Уже четыре «П». А при хорошем стечении обстоятельств могло сложиться и ещё несколько «П».

     Придётся, правда, продать перстень-печатку.

     Как-то его надо сначала расплавить. Наверное, так просто в котелке этого не сделаешь. Да и котелка нет. Надо будет стесать печать, чтобы не показывать приметную ящерку. На розыскном плакате рисунка не было. Но в гербовых книгах ящерки Таро Тайрэна должны были оставить след. Кто-то должен знать про золотых саламандр в красном поле.

     А вот Мортидо пока лучше приберечь.

     Тем более что его можно будет продать только как обычное украшение. Чтобы сбывать с рук колдовские драгоценности, надо прилично выглядеть. Привлекать внимание стражи тоже было ни к чему. Торговец мог попасться такой, что смолчит. А мог и такой, что сразу же побежит в службу поддержки, едва Великан выйдет из лавки.

     От припрятанных богатств — тридцати трёх рубинов — пока что не было никакой пользы. Даже и с ними-то Ингвар не знал, где раздобыть документы. Но с деньгами всё проще. Можно будет спрятаться. А потом уже что-нибудь придумать.

     Три рубина, тридцать три или триста тридцать три. Неважно.

     А что если желудок смог уберечь несколько камешков?

     Это ещё предстоит выяснить, покопавшись в сути.

     Ингвар подумал о своём Мактубе, о том, что он бы написал в карпэме в первый месяц года. Какое событие определило месяц медведя?

     Как перевоплотился в легендарного колдуна с горой золота?

     Или как перестал им быть, увидев смерть своей свиты?

     Как обрёл своё настоящее имя и стал Таро Тайрэном?

     Или как потерял его, узнав, что оно под запретом?

     Как радовался новым возможностям и перспективам?

     Как воспрял духом после минутного свидания с Тульпой?

     Как копался в собственной сути, надеясь, что отыщется рубин?

     Желая оживить Мактуб, Ингвар запел одну из двенадцати песен.

     Нинсон не знал нот, не умел обращаться не то что с лиарой или свирелью, но даже и лепестки мбиры тренькали в его руках как пила. Не понимая, как попасть в такт, лишённый возможности подпевать, Великан не умел и не любил петь. Но каждому уважающему себя человеку полагалось знать хотя бы дюжину песен. По одной для каждого Лоа.

     Нинсон пел вслух и пел громко. Опасаться, что кто-то услышит его голос, не приходилось. Хруст и треск проламывающегося сквозь заросли Великана и так превосходно оповещал всю округу.

     Ингвар басил написанные больше тысячи лет назад слова и водил рукой по копью, словно то была лиара.

     Вверх, вниз, вверх, вниз, вверх, вниз.

     По дороге в Легенду нам не будет удачи

     И по звёздам забытым не вернуться назад.

     Нас по просьбе последней дождь весенний оплачет,

     Прежде чем лёд и Полночь отразятся в глазах...

     Вверх, вниз, вверх, вниз, вверх, вниз.

     Сколько было потерь…

     Что — жизни уже не жаль?

     Кто постучится в дверь,

     Чтобы прогнать печаль?

     Вверх, вниз, вверх, вниз, вверх, вниз.

     Кто назовёт в ночи

     Имя — защиты знак?..

     Но тишина молчит

     И обнимает мрак…

     Вверх, вниз, вверх, вниз, вверх, вниз.

     Ингвар собирался петь гимн Хорна. Великого Охотника.

     В этой песне не было ни торжества жизни, ни восторга охоты, ни азарта пролитой крови. В этой песне не было места ни рожку горниста, ни бою барабанов.

     Вниз, вверх, вниз, вверх, вниз, вниз.

     Сколько прошло веков,

     Который день за окном?

     Лёгкий узор стихов

     Долгим тревожным сном…

     Копьё было скверно настроено, но Ингвар упрямо продолжал.

     По дороге в Легенду нам не будет удачи

     И по звёздам забытым не вернуться назад.

     Нас по просьбе последней дождь весенний оплачет,

     Прежде чем лёд и Полночь отразятся в глазах...

     Песня пелась раз за разом, остужая душу.

     Вниз, вверх, вниз, вверх, вниз, вниз.

     И осёкся на сотом, может быть, круге, только когда в песню вклинилось совиное кыканье. Ингвара позвала сова.

     Раны души весна

     Скроет от глаз травой…

     Сова позвала Ингвара ещё раз.

     Рано проснувшаяся птица не просто кычала, а именно звала.

     С Великаном согласился и внутренний голос Таро Тайрэна, и трусивший по пятам Уголёк. Нинсон отправился на зов. Прислушивался к птице, чтобы не сбиться с направления. Через пятнадцать минут он выбрался на тропинку, окончательно изодрав одежду.

     — Ух. Отлично. Двадцаточка. Давно пора.

     Ингвар различил в грязи круглые отпечатки копыт, даже не будучи следопытом. Удивился тому, что на такой малохожей тропке кто-то подрубает ветви, чтобы проскакал верховой.

     — Давай-ка, друг! Подскажи мне дорожку.

     Ингвар достал дайс и пока тряс его в руке, пытался подобрать вопрос. Подобрать вопрос — это ведь полдела. Всё равно что отмычку к замку подобрать.

     Нинсон относился к формулировке со всей серьёзностью колдуна, задающего миру вопрос. Сформулировать его нужно было предельно конкретно. Сейчас, после двух дней голодания и двенадцати часов пути по лесу, Нинсон был в нужном состоянии, чтобы расслышать даже тихий ответ.

     Но прежде чем надоедать мирозданию, Ингвар сам пробовал ответить на вопросы, которые намеревался задать. Таков путь колдуна.

     Где город?

     Глупость! Разве именно в город? Деревня не устроит?

     В какую сторону люди?

     В любую — и так ясно. Вопрос только в расстоянии.

     Тогда как же спросить? В какую сторону ближайшие люди?

     Да, так лучше. Только любые ли ближайшие люди подойдут?

     Те, которые не убьют…

     Убьют ли меня ближайшие люди?

     Ну, не убьют...

     Выдадут преследователям? Переломают ноги?

     Нет, ему недостаточно, чтобы просто «не убьют»...

     В какую сторону ближайшие добрые люди?

     А точно нужны добрые? Какие-нибудь злые беглые каторжники могут оказаться куда полезнее в нынешней ситуации. Или остервенело жадные купцы, готовые за несколько марок выкупить у голодного человека золотой перстень-печатку. Язык не повернётся назвать их добрыми, а меж тем помощи от них будет куда больше.

     В итоге, перебрав дюжины три вариантов, сформулировал так:

     — Куда мне повернуть? Налево или направо?

     Переложил ответственность на Мактуб.

     Пока двенадцатигранник катился, Ингвар понял, что даже не выбрал значений. Впрочем, текст обычно двигался слева направо. Время текло слева направо. Стало быть, нечет соответствовал левому направлению, а чёт правому. Первая половина цифр — левому, а вторая — правому.

     Пять.

     — Значит, налево. Это и нечётное, и из первой половины. То есть строго налево.

     Хотя чутьё и подсказывало ему, что посёлок ждал его в другой стороне, Ингвар отдался на волю судьбы и последовал знакам, которые сам себе определил.

     Сначала прошёл пятьдесят шагов в одну сторону, потом в другую, повторил эти петли несколько раз. Влез в кусты, нещадно ломая ветви. В чащобе бросил кусочек пеньки, измочаленный с обоих концов.

     Ингвар не обманывал себя — Красных Волков не сбить со следа таким уловками. Но они потеряют сколько-то времени. И то ладно.

     В быстро сгущающихся сумерках Ингвар снова пробовал петь, но не пелось. Колдовать — но и не колдовалось. Сейд больше не отзывался на попытки. Оргон не ощущался. Даже Уголёк куда-то запропастился.

     Янтарные глаза больше не маячили в чаще.

     Ингвар вяло подумал о том, что ему нужно было сначала избавиться от металла. Все эти пряжки, ножи, рукавицы, всё это не способствовало правильному течению оргона. Но сил уже не осталось.

     Нинсон не падал с ног только потому, что от мысли о сне в холодной мокрой траве не становилось уютнее. Он не мог позволить себе костра, у него не было одеяла.

     Заползти во влажную хвою, укрыться ковром, обнять себя руками и слушать, как стучат зубы. Ингвар отодвигал наступление такой ночёвки сколько мог.

     Но он не спал уже часов сорок и как бы ни старался… как ни пытался… ещё немного… ещё пару шагов… но концентрация… как бы ни старался… ещё немного… как бы он ни хотел… ни хотел… ни хотел… просто присесть… ненадолго… просто прислонить спину к удобному… просто дать отдохнуть пояснице… просто вытянуть гудящие ноги… совсем ненадолго… не на долго… на дол го…

     Надолго…

     Глава 51 Летучая Мышь

     Ингвар проснулся от лёгкого прикосновения к руке.

     Полная темнота. Даже непонятно, открыл глаза или нет.

     Первое движение — найти оружие.

     Стараясь не шуметь, Нинсон пошарил ладонью в мокрой траве. Слева должна лежать самодельная рогатина. Но её не было. Зато наука.

     Во-первых, не бросать оружие абы где.

     Во-вторых, хотя бы приблизительно запоминать обстановку.

     Ингвар всем весом придавил сакс. Теперь быстро не вытащить. Да и от любого зверя копьё, пусть даже и самодельное, куда как более надёжный помощник, чем нож.

     — Тише-тише, — раздался над ухом ласковый голос Тульпы.

     — Тульпа, ты…

     — Тсс-тсс. Я. Слушай внимательно. Протри глаза. Положи поудобнее пику. К тебе кто-то идёт. С той стороны тропинки.

     Нинсон попытался угадать, где тропинка.

     По зрячей привычке вертел головой.

     — Да напротив же. Это не преследователи из лагеря. Это кто-то, кого мы не знаем. Кто-то, кто не запланирован. Понимаешь?

     Ингвар кивнул, не сомневаясь, что даже в темноте Тульпа различит едва заметное движение.

     — Попробуй притвориться лаптем. Не используй Сейд. Действуй по обстановке. Скажи, что потерялся.

     — Тульпа, не уходи! Ответь про преследователей. Тульпа, как мне тебя позвать?

     Нинсон услышал, как женщина скользнула в темноту. За ствол дерева, в корнях которого он спал. Мокрый ковёр служил простынёй, поясная сумка — подушкой, холодный кожаный плащ — одеялом.

     — Тульпа, — прошептал Ингвар так тихо, что слышал только он сам. — Не уходи.

     Но она ушла.

     «Наверное, не могла остаться», — подумал Нинсон.

     И ещё подумал, что Тульпа опять явилась без вороньего грая.

     Руна Дагз разогнала бы тьму. Ведь видел же он ночью там, в лагере, во время беседы с Эшером. Могло и сейчас получиться. Нет, Тульпа ведь сказала, не надо колдовать.

     Нинсон постарался незаметно достать клинок, прикрываясь одеялом. Но так замёрз, что почти не чувствовал пальцев. Что уж было говорить об изящности движений.

     — Дахусим! — громко выругался Великан и прочистил горло.

     Сплюнул. Поднялся. Отряхнулся. Перепоясался. Ругаясь, отыскал копьё. Может быть, ещё будет хороший бросок. Если колдунья одна.

     Нинсон вытер вспотевший лоб. Кажется, опять жар. Хорошо хоть в таком волглом лесу можно не экономить воду. Выпил целую горлянку. Вторую извёл на то, чтобы как следует умыться. Прочистить залипшие глаза, снять белую пену с губ, прополоскать рот. Даже немного почистил зубы еловой веточкой.

     Самочувствие улучшилось. Странно. Ведь совсем небольшой кусочек свободы, вроде того, умирать с почищенными зубами или нет, умирать с оружием в руках или нет. Казалось бы, пренебрежимо малая толика. Но в этих обрывках свободной воли умещается разница между героем и жертвой, между колдуном и пустышкой.

     — Дахусим, — он устало отмахнулся от собственной философии.

     И принялся мочиться на то дерево, под которым провёл полночи. Клять. Прямо на ковёр. Шаг в сторону. Такое впечатление, что кипяток идёт. Точно жар. Ну, в лесу у него только одно лекарство. Идти, покуда сможет. Без остановок.

     — Здравствуйте.

     Низкий девичий голос раздался близко. В пяти шагах.

     — Вы Таро?

     Вот те раз. Попробуй теперь притвориться лаптем.

     Либо ложь. Нет, мол, кто таков, никогда не слыхивал.

     Либо правда. Да такая, что позже не переобуться и не отвертеться.

     Кем бы ни была его гостья, но тысячи двухсот марок, которыми Нинсон смог бы откупиться, у него с собой не было. Было копьё. При определённом раскладе копьё — это своего рода козырь.

     Побьёт любой довод. А сейчас расклад как раз подходящий: ночь, лес, встреча один на один.

     Решение с помощью копья словно бы даже напрашивалось. Ингвар усмехнулся. Сутки назад он ещё не был убийцей. А сейчас ему такое решение уже само «напрашивается». Аж противно стало. Совсем ты, брат, очумел. Нет-нет-нет. Так нельзя. Такой Мактуб ему не нужен. Не учи судьбу плохому.

     — Я закончу, вы не против? — Ингвар обернулся и продемонстрировал заливисто журчащую струю.

     — Ой! Извините! — Девушка отошла и села на ковёр. Поглядывала на прислонённое к дереву копьё. — Подстилка у вас промокла совсем.

     — Дождик, что тут сделаешь.

     — Да. Удивительно тёплый. Весна же только началась.

     — Ну что ж, о погоде поговорили. Может быть, разожжёшь свет и перейдём к делу?

     — Сами разожгите. Я временно не колдую. Уж точно не бросаю огненных рун.

     Всё в этом лесу было таким мокрым, что отсырел даже призрак фамильяра. Ворон топорщил перья, переминался, пока не сдался и не перекинулся в кота. Кот мигнул янтарным взглядом, чихнул и чёрным дымом сжался в крысу. Крыса фыркнула, плеснула чешуйчатым хвостом и чернилами перетекла в жабу.

     Жабу всё устраивало.

     Уголёк даже хрюкнул от удовольствия, хотя в облике жабы обычно был крайне молчалив.

     Ингвар соорудил светильник из обрывка верёвки и плошки масла. Долго вытирал огниво. Чиркнул раз сто, прежде чем раздул тлеющий промасленный шнурок.

     Проклюнулся красный лепесток пламени.

     Несмотря на явный холод весенней ночи, девушка была обнажена. Поэтому сидела на корточках, по-лягушачьи. Длинные руки спускались между колен, прикрывая пупок. Широкие развёрнутые плечи пловчихи. Прямая спина дворянки. Маленькая грудка вошедшей в возраст девушки подведена большой татуировкой. Летучая мышь в натуральную величину. Голова с маленькими острыми ушками приходилась на солнечное сплетение. Десятисантиметровое тельце на животе. А раскинутые крылья подчёркивали нижние полукружья небольшой груди.

     Лицо породистое, характерное. Несимметричное, но всё же красивое. Может быть, своей напускной взрослостью. Может быть, длинным носом, предметом девочковых страданий. Или теми трогательными стараниями, которые она приложила, маскируя слишком высокую правую бровь, слегка скашивающую всё лицо. Будто, когда её рисовали, задели пальцем, и вся краска слегка съехала, сползла с наброска. А место, куда пришлось усилие, оказалось над правым глазом. Видно, в наказание сквозь бровь были продеты крупные белые гвоздики. Похоже, клыки летучей мыши.

     Девушка убрала с лица тёмные волосы. Этот жест был некоторым вызовом. Явно ещё недавно она прятала кривые брови за густой чёлкой. Теперь уже нет. Училась принимать себя такой, какая есть. Пусть и с помощью дополнительных зубок. Все через это проходили. Некоторые даже прошли.

     — Так вы... тот самый... Таро? Колдун?

     «Последовать совету Тульпы? Дахусим! Хоть умру колдуном».

     — Да. Я Таро Тайрэн. Легендарный Колдун.

     Он протянул плащ.

     — Не нужно, спасибо. Мне не холодно.

     — Да, — выдохнул облачко пара Ингвар. — Я вижу по твоим пупыркам.

     — Я… я привыкаю к лесу. Мне так нужно. Без света. Без одежды. Мне тут нужно…

     — Побыть, — подсказал Нинсон.

     — Побыть, — горько усмехнулась девочка. — Если бы просто побыть. Я на обучении. Хорошо вам. Всё умеешь, можно никому ничего не доказывать. А мне?

     — А тебе? Лет семнадцать. У тебя есть колдовской дар. Красивое сильное тело. Ты уверенно чувствуешь себя в ночном лесу. Если б мог, поменялся бы с тобой. Я вижу твоё разбитое сердце, девочка. Но оно скоро заживёт, и ты удивишься тому, как всё было не зря. И какая встреча тебя ещё ждёт впереди.

     Она смотрела огромными чёрными глазами. Теперь, когда она не пыталась контролировать себя, бровь совсем уехала наверх.

     — Как? Откуда вы всё это знаете?

     Вместо ответа Ингвар усмехнулся мудрой улыбкой тысячеликого героя. Он всегда так усмехался, когда говорил от лица таинственного отшельника в разыгрываемых с баронскими детьми пьесах. Ну что он ей скажет?

     У всех женщин, если не с двенадцати, так с пятнадцати лет, сердце или находится в трепетном предчувствии, или разбито, или окрылено. Не так уж много вариантов. И глаза либо светятся радостью, либо плещутся болью. И радости в этой девочке видно не было.

     Со взрослыми угадать чуть сложнее. Усталость разбавляет яркие краски мутной водичкой. И радость за того, кого любит, светится пуще, чем за себя. И боли за детей женские глаза могут уместить куда больше, чем за себя. Но Нинсон видел её грудь и живот и знал, что у этой девочки не было детей. Стало быть, разбитое сердце и страдающая инь.

     — Вот и наставница так говорит… Что я пойму, что не зря.

     Ингвар порылся в сумке и достал обрывок верёвки. Протянул.

     — Это для волос. Как тебя зовут?

     Девочка поколебалась недолго. И с ответом, и с подарком.

     — Уберите. Я лесная тень. У меня нет имени этой ночью.

     То ли жреческое, то ли колдовское посвящение. Ингвар много знал и о жрецах, и о колдунах. Наверное, много по меркам мирянина и пустышки. Но об их посвящениях и переходах он располагал только домыслами и слухами. Это информация внутреннего круга. Её нельзя подслушать в трактире или обменяться со странствующим сказителем.

     Это была сакральная и цеховая тайна одновременно.

     — Ну… У всех свои секреты. Я тут тоже в некотором роде инкогнито.

     — Да уж. Наслышана.

     — Про меня знают все встреченные люди. Буквально. Все.

     — Ну, тогда какое же это инкогнито? — усомнилась лесная тень.

     Ингвар чуть не ответил: «Такое вот, яньское!»

     — Ты просто входишь в круг избранных.

     — Да?

     — Да. Вот ты от кого знаешь?

     — Я встретила двух людей. Они хотели со мной нехорошо поступить. И я повела себя… Короче говоря, их больше нет.

     Голос девушки опасно дрогнул.

     — В смысле? — Ингвар провёл пальцем по шее.

     Девушка кивнула.

     — Сегодня важная для меня ночь. Вообще вся эта неделя. И всё, что сегодня происходит. Оно не просто так, понимаете? Меня нельзя остановить. Мне нельзя…

     Милосердные Лоа. Вот был бы номер, схватись он за копьё.

     — Я могла их не трогать. Не хотела. Пряталась. Но среди них был видящий. Они приняли меня за кого-то своего. За кого-то другого. А потом стали что-то объяснять. И даже пытались с кем-то связаться. Их гримуары засветились. Они попытались меня скрутить. Вы понимаете, как будет ужасно, если я в эту неделю дам себя поймать?

     Ингвар кивнул, разделяя с ней ужас такой перспективы.

     Судя по всему, она служительница Хорна или Дэи. Лесные Лоа более других зациклены на свободе. В лесу ведь правила простые. Кого поймали, тот выбыл из игры. Неважно, для вертела, для ошейника или просто для того, чтобы метку на ухо поставить. Но инстинкт превыше всего. В природе не найдётся тех, кто схватит тебя, чтобы просто погладить по шелковистой шёрстке или насильно достать занозу из воспалившейся лапы.

     Жреческих знаков нет, значит, своё посвящение она ещё не прошла. Стигма не разглядеть. А рук они друг другу не протягивали с самого начала. Может, она и вовсе сумасшедшая? Бегает по лесу с голым пупком. Мало ли чудачек на свете. А какого-то реального колдовства Нинсон от неё так и не увидел пока что.

     — И что ты сделала?

     — Что сделал бы любой зверь на моём месте.

     — А-а… Всё правильно. А вещи у них какие были?

     — Вы что же проверяете меня? — встрепенулась лесная тень. — Я не смотрела вещи, не трогала гримуары. Не хоронила. Неважно, как бы они там ни желали быть погребёнными. Их сожрут звери. Как и должно быть. Когда причиной гибели становится зверь. Это круг жизни.

     — Да я просто спрашиваю.

     — Я — лесная тень!

     — Я уточню. Они напали. Ты их убила. Да?

     Девочка смотрела на Великана. Шмыгала распухшим носом и не давала себе заплакать, хотя под глазами уже поблёскивали тонкие мокрые каёмки. Ингвар гадал, смотрит ли она на него каким-нибудь колдовским взглядом. Видит ли в нём ложь? Или его формулировки успешно путали следы и дурили руну Мадр?

     — Так ты поговорила с ними?

     — Мужчина умер быстро. Прямо сразу. Он... Кричал. Размахивал руками. Кричал Сейд, понимаешь?! Как будто воплем можно было запихать оргон в руну. Кричал на меня. И они размахивали руками. Они оба размахивали руками.

     Она отдышалась. Испытующе посмотрела на Ингвара. С ней ли он? Не судит ли?

     — И у него была одежда… и кухонный нож. Как вот у тебя к палке привязан. И он… Она даже не знала, что он попытается… У него был такой пояс… И там была пряжка со смешным таким… с зайкой… И на поясе длинный-длинный нож… И я смотрела на нож… Я боялась, что нож… Что нам придётся… Что он потянется к ножу. К длинному ножу. А он… Из рукава. Когда я уже собралась уходить… В спину… И я обернулась… И тут…

     — Ну-ну-ну, всё хорошо. Всё будет хорошо.

     — Когти такие у меня… Раз… Два… Он схватился за лицо… И она не успела ничего сделать… Не знала… Хватать его за руки, чтобы он меня… или меня… А она колдунья… И я… И я…

     Ингвар пожалел, что извёл всю воду на умывание. Девочке сейчас надо попить.

     — Ну, она… Она, понимаешь… Она, когда умирала… Просила сказать… Просила что-то рассказать… И она говорила про избранного колдуна… Про Эшера… Про Таро… Про путь. Про дорогу. Про легендарного колдуна. Про тридцатого… И ты, когда сказал… сразу сказал… что ты легендарный… Я сразу поняла… У неё это всё смешивалось.

     Девочке было тяжело об этом говорить, она то горячилась, то останавливала себя.

     — Найти в страницах… Не знаю… Гигеры знают, что это всё значит… И она была в крови… Она её останавливала… Кровь утекала снова… И вместе с ней оргон… И она всё меньше могла останавливать без оргона… И её всё больше утекало… Она всё быстрее утекала… И она всё меньше… А мой оргон… А мой…

     Она зашлась рыданиями, которые, наверное, и за много километров было слышно.

     — А мне… а мне… а мне… А мне нельзя было даже… нельзя было спасти их… мне нельзя лечить эту неделю, никак-никак… никого-никого…

     Ингвар в какой-то момент подумал, что лесная тень говорит о нём и Тульпе. Юная жрица встретила их в лесу и убила. А Нинсон теперь — замешкавшийся призрак. Который не помнит собственной смерти. И случайно встречает собственную убийцу.

     Из этого мог бы выйти неплохой рассказ.

     Но он только что разговаривал с Тульпой. Значит, это был кто-то другой. Уголёк лениво разомкнул жабьи глаза, надул подбородок. Ингвар присмотрелся к лесной тени. Собеседница была покрыта прилипшими иголками, листочками, бурыми разводами. Но грязь это или кровь? Нинсон сбросил плащ. Подумал: укрыть её или обнять?

     Неизвестно ещё, что она там за колдунья, но это, вне всяких сомнений, напуганный подросток, потерявшийся в лесу. Правда, это ещё и дикий зверёк, который может убить, если протянуть руки. Честно говоря, умереть в объятиях женщины было бы даже лучше, чем умереть с оружием в руках. Но не этой женщины. Не этой девочки. Он оглянулся, ища поддержки. Надеясь высмотреть притаившуюся Тульпу.

     Никого. Только крохотная жабка Уголька с янтарными глазами притулилась в стороне. Хотя Нинсон явно ощущал на себе и на лесной тени чьё-то постороннее внимание.

     Ингвар обнял плачущую девочку, и рыдания усилились многократно. Она вцепилась в рубашку, оторвав несколько пуклей. Руки у неё были сильные, жилистые, с острыми чёрными ногтями. Точно лапки летучей мыши. Девочка вжалась в него, забралась на руки, как мог бы сделать птенец, и рыдала, сначала слезами, а потом и просто, без слёз, на одной ноте.

     Ревела, как ревел бы зверь.

     А он не останавливал. Не пытался успокоить.

     Только приговаривал: «Давай-давай, давай-давай, давай-давай».

     Если долго не спать, то события дней стирают границы.

     Переплавляются в нечто новое. Былое кажется придуманным.

     А уже случившееся кажется только что выдуманным.

     Ингвар водил рукой по спине лесной тени.

     Вниз, вниз, вверх, вниз, вверх, вниз.

     Кто назовёт в ночи

     Имя — защиты знак?..

     Но тишина молчит

     И обнимает мрак…

     Вниз, вниз, вверх, вниз, вверх, вниз.

     Гладил по уголкам позвонков, по тонким косточкам.

     Касался лесной тени лишь с одного бока.

     Потому что с другого шёл глубокий порез, начинавшийся от лопатки. Капли дождя отводили кровь, и та стекала по канавкам меж рёбер.

     Казалось, красное перепончатое крыло раскинулось по спине.

     Глава 52 Кровные Родственники

     Ингвар проснулся в темноте.

     Летучая мышка долго плакала, и Великан продолжал приговаривать что-то, пока тлеющий фитилёк не усыпил его. Всё ещё была ночь, значит, спал он только несколько часов. Неясно было, с какой стороны ждать восхода. За ветвями не было звёзд.

     Только блёклое пятнышко. То ли Матерь Драконов поглядывает, то ли проступает молодая луна. Одна сплошная темнота, пахнущая сырой хвоей, голодом, кровью.

     Девочка спала на коленях Великана, склонившегося над ней.

     — Вы меня не лечили? — шепотом спросила девочка.

     — Нет. Ты же сказала — нельзя.

     — Да. Правильно. Это царапина.

     — Да, но царапина в полсантиметра глубиной. И ты, пожалуйста, покажи её наставнице, когда... когда твоя лесная неделя закончится.

     — Да. Я должна буду всё показать и рассказать.

     — Тебе не холодно?

     — Я должна научиться. А вот вы как-то странно оделись для леса.

     Даже сказочник не мог сообразить, как объяснить красную поварскую одежду.

     — Будь я легендарной колдуньей, тоже ходила бы как к себе на кухню. Типа, так. Какой тут ингредиент нужен? Ага, литр медвежьей крови. Где у нас тут полка с медведями? Иди-ка сюда, медведь, давай, делись. Для остального есть оргон, Сейд и Гальдр. А как ещё легендарный колдун ходил бы по лесу? С отрядом наёмников, что ли?!

     — Пф-ф-ф… Да. Нелепо, — посмеялся за компанию Ингвар.

     — Надо бы поесть.

     — У меня есть мёд, будешь?

     — Нет, — со вздохом сказал девочка. — Мне хочется, но нельзя такого обработанного, типа там хлеба, вяленого мяса, мёда из банки…

     — А из улья можно?

     — Дикий мёд можно.

     — Ну… Улей я тебе не найду, это правда. А хочешь, я его сюда вылью, на деревце лежащее. Он вроде лесной будет. Ну, не совсем. Но всё же. Полудикий мёд.

     — Хочется. — Девушка сглотнула слюну. — Но так вроде не очень честно. Судьба не любит хитрожопых, знаете?

     — Да? Мне кажется, судьба только хитрожопых и любит.

     — Ну… Тоже верно… — У лесной тени заурчало в животе. — А вы прямо точно-точно уверены, что там никаких добавок нет?

     — Нет, — печально признался Ингвар. — Не уверен. Я его украл.

     — Тогда не надо. Мне можно только натуральное. Жалко, ягод сейчас нет.

     — А хочешь апельсиновую корку?

     — Нет, Таро, ничего не нужно. Я и так не знаю, как об этом расскажу наставнице.

     — Не рассказывай. Ты меня этим прикончишь.

     Она зашевелилась и выползла из его рук и плаща.

     — Я не могу. Я должна буду, — сказала она, отступая во тьму.

     — Испугалась? Думаешь, я тоже на тебя наброшусь? Нет.

     — Но вы сказали…

     — Да. Если ты кому-то расскажешь про меня, то убьёшь этим. Возможно. Но даже если точно буду знать, что ты прямо сейчас пойдёшь и расскажешь обо мне наставнице, я не буду на тебя нападать. Клянусь.

     Зашуршала листва. Девушка ушла во тьму. Милосердия нет в природе, не верят в него и жрицы лесных Лоа.

     Ингвар крикнул в темноту:

     — Ты же колдунья, в конце концов! Ты можешь меня прочитать!

     — Но вы-то легендарный колдун. Вы меня можете обмануть.

     Ингвар стоял на коленях на промокшем ковре. Дрожал от холода. Ничего не видел.

     — И пожалуйста! — За неимением рун он бросил в ночной лес пустую обиду.

     Уголёк облаком чернильных брызг превратился в кота и подошёл ластиться. Слушая, как мурлычет его глитч, Ингвар думал о том, что ему не хватает терпения.

     — И пожалуйста, и пожалуйста… — пробормотал, он. — Инь!

     Ингвар ощупью нашёл место, где меньше хлюпало. Набросал веток. Постелил ковёр. Бросил кожаный плащ. Копьё своё он не найдёт до рассвета, это уже понятно. Ингвар воткнул сакс в землю рядом с собой. С металлическим оружием не стоило обходиться подобным образом. Но клинок и так уже крошился ржавыми струпьями. Можно не переживать за долгую сохранность.

     Ингвар улёгся. Подумал, что то же самое можно было сказать и на его счёт. Похоже, завтра его последний день гонки. Добежит он до города или нет, но завтра будет последний день. Потому что сил у него хватит только на завтра.

     Уголёк настороженно ощерился в темноту крысиной мордочкой.

     «До сих пор я полагал, что сумею объяснить себе эти явления обычным способом, но теперь уж сам не знал, чему верить…» — всплыли в голове строки из тех книг, что он читал Тульпе вслух в Убежище.

     А дальше Таро Тайрэн продолжал, зачитывая текст ровным голосом:

     — «Может ли быть, чтобы два таких милых, прелестных создания были злыми духами, которые привыкли издеваться над смертными, принимая всевозможные обличья, либо колдуньями, или, что ещё страшней, вампирами? До сих пор я полагал, что сумею объяснить себе эти явления обычным способом, но теперь уж сам не знал, чему верить…»

     Великан лихорадочно вспоминал, что там было ещё… Солнечный свет… отрезанные головы… сожжение до пепла… чеснок… козодой слеп спереди… лёд ломается по траншеям выхухолей… запах морской свинки отпугивает хорьков…

     Все ловчие рецепты перемешались.

     Саламандра на экслибрисе вертела хвостом, пряталась меж страниц. Ингвар услышал, что девушка вернулась, и крикнул ей охранное заклятие:

     — Мы с тобой одной крови!

     — Что ты сказал?

     — Ты же вампир. Это древнее охранное заклятье.

     — Ты знаешь древнюю формулу. А знаешь, зачем я вообще пришла? За кровью. Я не знаю, что тут происходит. Но у тех людей была с собой листовка. Не знаю, что значит то, что ты тринадцатый номер, или тридцатый, я не особо разобрала, что там за число бормотала та бабища. Но я знаю, что такую награду за абы кого не назначат. Я чую оргон в твоих танджонах.

     — Ты расскажешь толком? Что, клять, всё это значит?

     — Оргон это кровь. Кровь это оргон. Вот почему Хорн и Дэя первые. Вот почему они и солнце, и луна. Можно прожить без жрецов и без тиунов, без колдовства, без актёров, без лекарей, без моряков, без торговцев, без игорных домов, мы бы как-нибудь обошлись без музыкантов и без землепашцев, без их отвратной каши, или кукурузы, или риса, а вот без солнца, без луны, без крови мы бы не обошлись.

     Ингвар понимал, что разумнее не возражать, слушая храмовую речёвку наподобие тех, что кричат болельщики рутгера: «Наша команда всех сильнее!»

     Нинсон уважал Хорна и искренне любил Дэю. Но нельзя приписывать Хорну солнце, Дэе луну, а Ною выдавать моряков. Тогда уж нужно говорить, что Лалангамена и без океана прекрасно обошлась бы. Макоши тут достались лекари. Хотя правильнее было бы сказать, что без неё мир лишился бы пресной воды. Без колдовства жить можно. А вот без Воли и Разума, которые идут от Инка — нет. Так же, как и без любви, без мечтаний. Вместо этого Иште тут выдали актёров.

     Можно свести все отрасли влияния Лоа к профессиям.

     Но тогда в этом ряду у Дэи должны идти пастухи, а у Хорна охотники. А не солнце и луна.

     Ясно, что каждый храм должен был воспитывать своих жрецов с мыслью о том, как безмерно важно то, что именно эти жрецы делают. Остальные как бы тоже работу работают. Но они, скорее, помогают. А небо держится на нас. Именно на нас.

     Но в то же время ведь и логика, и риторика у жрецов должны быть на высоте. Хотя смотря у каких. Это же друиды. Посвящённые красной паре — Хорну и Дэе. У них если и было принято чем-то жертвовать в процессе обучения, то в первую очередь риторикой. Это, конечно, неудивительно. Чего он хочет от семнадцатилетней девушки? Разумных логических построений?

     Если да, то ещё вопрос, кто тут из них более наивен.

     — В крови же вся сила, — продолжала девушка. — Весь сок. Ещё в семени и в молоке. Да. Красное и белое. Красная жидкость общая. Белая у каждого своя. У мужчин есть семя, которого нет у женщин. У женщин есть молоко, которого нет у мужчин.

     — Но сказано в заповедях: никакой жидкостью нельзя делиться против воли.

     — Да. Закон есть закон. Поэтому я пришла к тебе.

     Ингвар понял вдруг, что вчера было с девушкой.

     Она и вчера к тем двоим, что шли по его следу, тоже пришла за кровью. Но они испугались. Вот почему вид выливающейся из ран крови произвёл на неё такое страшное впечатление. Ей было нужно совсем немного. Может быть, несколько глотков. Вот почему она с ужасом смотрела на эти красные потоки, пролитые напрасно.

     Табу насильно брать кровь, или семя, или молоко у существа своего вида. Это то же преступление, что изнасилование. И то же наказание. Кто тут ещё чьего рассказа должен больше опасаться. Ну-ну, летучая мышка.

     — Сколько ты весишь, колдун?

     — Килограммов сто двадцать.

     — Ого. — Она присвистнула. — Вот это кабан. Значит, в тебе литров десять крови.

     — Поменьше. Литр я уже расплескал по твоему лесу.

     — Кинь сюда фляжки.

     Ингвар бросил в темноту связанные горлянки, гулко стукнувшие друг о друга, когда девушка подхватила их. Она ушла в темноту.

     А Нинсон перевернулся на спину. Посмотрел в потолок из еловых лап и узорчатых листьев.

     Понял, что различает их. Пусть едва-едва. Но какие-то контуры. Начинало светать. Рядом шлёпнулись две горлянки. Из одной сразу полилась вода. Пробка потерялась. Надо будет завтра не забыть сделать пробку из какого-нибудь сучка. Ингвар выпил полную фляжку. Надо же, сходили ему за водой. Очень по-человечески.

     — Чем сильнее колдун, тем лучше у него кровь. А ты легендарный колдун. Так что да, мне нужна твоя кровь.

     Интересно она формулирует. Не просит.

     Просто уведомляет, что ей нужно. Это не просто так. Тоже какое-нибудь табу. Не могли бы передать соль? Мог бы. А передадите? Передам. Передайте, пожалуйста! Пожалуйста. Просьба и вопрос о возможности — это разные вещи. Не часто. Иногда. И сейчас, похоже, то самое «иногда».

     Лесная тень уселась рядом. Близко. Вплотную. Интересный выбор места. Между Великаном и торчащим в земле ножом.

     — Мне кое-что от тебя нужно… Тебе кое-что от меня…

     Почему она просто не попросит?

     Потому что ей зададут какие-то вопросы по возвращении?

     — Почему ты просто не попросишь?

     — Я же тебя не спрашиваю, чего ты в поварском наряде в лесу забыл и чего твоё имя на листовках с такой наградой, будто ты пачками младенцев ешь? Странненький ты, конечно. — Лесная тень сочувственно похлопала его по плечу.

     — Ты других колдунов моего уровня видела? Я ещё ничего.

     Внутренний голос. Язвительная похвала Таро Тайрэна.

     Оксюморон на оксюмороне, Ингвар. Молодец. В Мактубе подчеркнут нужные места. Конечно, она не видела колдунов твоего уровня. Никто не видел. Колдунов уровня «не могу бросать руны» просто не бывает.

     — А вы там у себя, в школе колдуний, меняетесь кровью… ну, в смысле, даёте друг другу пить кровь?

     — В школе колдуний? Ты шутишь, что ли?

     — Хех. Да. Я да. Шутник. Слушай…

     — Слушаю, — вкрадчивым голосом сказала она и вытянулась рядом.

     — И сколько вы друг у друга… отпиваете… высасываете?..

     — Ну… отдать за раз можно один бокал. Столько же получить. Это постепенный процесс. Интимный…

     Она осторожно положила ладонь ему на бок. Из-за размеров плаща Великан не мог укрыться полностью. Медленно провела холодными пальцами по грязной, едва видимой в темноте поварской куртке.

     — Я ведь должен сам тебе предложить кровь, чтобы ты могла попить, не нарушив запретов, а ты меня не можешь к этому принудить? И даже сама спросить не можешь?

     — Да! — чуть не крикнула тень ему на ухо. — Наконец-то догадался спросить. А я бы тебе предложила и другими способами оргоном обменяться.

     — Тогда нужно сначала меняться, — усмехнулся Ингвар. — А потом кровь откачивать.

     — Что?

     — Не получится, говорю, — не стал объяснять Нинсон.

     — Это из-за этой инь? За тобой тащится какая-то расфуфыренная инь. Колдунья вся из себя. Она будто бы следит за тобой. Не как та парочка, что мне попала… на меня напала. Это другая инь. Другой породы. Она хочет тебя. Прямо душой к тебе летит. Я прямо чувствую. Её липкое внимание так и обволакивает тебя.

     О ком это она? Предводительница Красных Волков Бёльверк? Колдунья Гро? Черноглазая наёмница? Служанка Яла? Жрица каким-то образом видит Тульпу? Ожившая девочка-жучок?

     Или это кто-то неизвестный?

     Нинсон распишется в том, что не чувствует преследовательницу, если начнёт расспрашивать. Лучше улыбнуться. Да, вот так, всезнающей улыбкой.

     Мол, знаю, девочка, знаю. Как же иначе-то может быть.

     — Мне от тебя нужно кое-что.

     — Слушаю, — прошептала лесная тень в ухо Нинсону.

     — За мной идёт кое-кто ещё. Ребята в крашеных волчьих шкурах. Может быть, с колдуньей или большим латником. Может, просто отряд лучников. Дюжина человек.

     — Они по лесу за тобой идут? С большим латником?

     — Я не знаю. Как раз хочу выяснить.

     — Я должна посмотреть на них? Ночью смотаться к ребятам с колдуном и латником и посмотреть, сколько их? Потом к тебе прибежать и всё это доложить? И тогда ты соизволишь свой стручок мне предъявить? Дядь, ты совсем ку-ку?

     — Тогда да… То есть нет… Только кровь… Больше никакой жидкостью с тобой меняться не буду. Я бы рад. Ты красивая. Да не в этом дело. Я просто, правда, не смогу. В других обстоятельствах первым делом. А сейчас — ну никак. Нет возможности.

     — Такая фантазия... Ну... про стокилограммового окровавленного мужика из леса, она есть у каждой девушки. Но в жизни это обычно довольно мерзко. Но ты же колдун. По тебе прямо видно, что ты такой... ну нормальный, короче. Чего ты ломаешься-то?

     — Я как раз подтвержу твои слова о том, что нормальный, и откажусь. Какое-то должно быть… притяжение… магнетизм… какая-то эмоциональная связь… старая школа…

     — Старая школа? Импотент сраный.

     — Ладно. Уже светает. Я пошёл.

     Ингвар осторожно высвободился из объятий, для чего приобнял девушку. Сел. Правое плечо у него было покалечено, да и у неё была распахана лопатка, так что он действовал осторожно. Секундочку!

     Ингвар потрогал девичью спину.

     — О да, так, нежнее…

     — Ты не она, да?

     — Я не понимаю, о чём ты.

     — А я не понимал, как же такое разное ощущение от вас. Заканчивайте маскарад, всё равно светает скоро.

     — Я не понимаю, о чём ты.

     Из темноты донёсся первый голос, более низкий по тембру и в то же время более детский по интонациям:

     — Ладно, сестра. Он догадался. Я здесь. Выхожу.

     Глава 53 Тень Тени

     Ингвар резко оглянулся на голос.

     Другая лесная тень бесшумно вышла к ним.

     — Ни та, ни другая не может предложить поделиться кровью?

     — Да! — вскрикнула та, что сидела рядом с Ингваром.

     Более пробивная, более грубая и, кажется, откровенно тупая жрица.

     — Вы правильно поняли, — низким голосом сказала подошедшая.

     Эта, более вежливая, и проплакала на руках у Ингвара полночи.

     Он спросил:

     — Почему вы поменялись местами?

     — Потому что я ей говорила, что надо сразу к тебе в штаны лезть. А ты? Сю-сю-сю. До слёз её довёл. Усыпил. Хорошо быть легендарным колдуном. Юных девочек по лесам тискать. Янь ты, а не колдун.

     — Но вы правда жрицы?

     — Ну как вам сказать…

     — Посвящённые? Друиды? Друидки? Друидессы, как правильно?

     — Да, пошёл он в инь, ещё мы будем ему говорить что-то… Импотенту этому…

     — Послушайте, девочки, я в самом деле через час должен буду идти. Я мог бы с вами поделиться… и отлежался бы потом часок… но…

     — Да ты сам сказал, что не можешь ничего! Врал опять?

     — Успокойся, сестра. Я думаю, Таро говорит про кровь.

     — Спасибо, — поклонился колдун, явно теперь обращаясь только к одной из сестёр. — Мне нужно, чтобы вы сходили и посмотрели, кто за мной идёт. И идёт ли вообще.

     — Нет. Простите, Таро. Мы не поможем вам с этим. Я уже всё обдумала. Это займёт кучу времени. Они могут быть где угодно. Мы обманем вас, сказав, что их нет, а на самом деле просто никого не найдём. И получится, что нарушим уговор, скрепленный кровью. В нашей среде так… не принято. И все отговорки «ну, мы же правда не нашли». В нашей среде так тоже не принято. Старая школа. Как для вас спать с незнакомой девушкой. Вы понимаете?

     Ингвар поклонился:

     — Понимаю.

     Буйная сестричка всё никак не унималась:

     — Вот так, получил обраточку, хряк жирный? У нас тоже старая школа!

     — Мы потратим день на поиски. И даже тогда не будем уверены полностью. Потом потратим день, чтобы добраться сюда. Потом вам всё расскажем. И что? Два дня. У вас не такая сильная кровь, Таро.

     Злобная сестричка взяла слово:

     — Согласна. Нет в тебе силы. Висюлька твоя нам не нужна, понял? Не нужна!

     — Она говорит, что если судить по запаху и по глазам, то вам и правда лучше бы отдохнуть. Бульону попить. Под одеялом полежать. Недельку. Или месяц. Зачем вы себя до такого доводите, Таро?

     Ингвар усмехнулся:

     — Ты мне говоришь? Летучая мышь с дыркой на лопатке!

     — Справедливо, — выдохнула та. — Я тоже себя довожу.

     — Заткни варежку! Ещё раз про её спину что-нибудь такое сказанёшь, ты у меня…

     — То, что вы предлагаете, сложно, долго и опасно. Мы услышали ваш вопрос. И то, что вы не примете ту естественную плату, что самцу обычно полагается за пролитую кровь. Предлагаю расходиться. У нас больше ничего нет. Я говорила правду.

     Она развела в стороны дрожащие от смущения руки, показывая пупок. Стеснение — одна из самых человеческих черт. Если не самая.

     Хотя в темноте лишь едва вырисовывались плечи, Ингвар отвернулся, чтобы не смущать девушку.

     — У нас нет денег. А имён мы вам не хотим называть. Так что возможности получить плату в будущем тоже не будет. Мы без сумок, бегаем по лесу с голыми пупками, как дикие звери.

     — Как дикие звери, как дикие звери! — весело зазвенел смех её сестры. — Как дикие звери! Ууу-уу-у!

     — Понимаю, — опять согласился Ингвар.

     — Может, мы как-то не так объяснили про кровь. Это как экзотическое вино. Мы можем заплатить много денег, чтобы его попробовать. Что-то несложное сделать. Чтобы попробовать стаканчик легендарного колдуна. Но рисковать жизнью не будем ни в коей мере. Ни на йоту.

     — Найота? — переспросила вторая сестра. — Это кто?

     — Я потом тебе расскажу, родная. Да и нянчиться мы не очень любим. Всё-таки мы жрицы Хорна, а не Дэи. Разница, думаю, понятна. Вы наверняка легендарный, а сейчас просто истощены, но мы-то живём в сейчас…

     Вторая сестра опять влезла в разговор:

     — А ты правда тот Таро Тайрэн, за голову которого магистрат даст тысячу марок?

     Ингвар понял, что они всё-таки копались в сумках тех, кого убили. Очередная ложь.

     — Вы нашли листовку?

     — Нет.

     — Да.

     Более разумная девушка закрыла лицо ладонями от стыда за глупость сестры. Уже достаточно рассвело, чтобы разобрать этот жест светлокожей лесной тени.

     — Понятно. Я прошу уточнить, что дают не за голову. Они же поговорить со мной хотят. Так что за голову без меня — награды не будет. Только за живого.

     — Ха! Я же говорила, он классный! Он как редкий зверь! С ценной шкурой!

     Это сравнение почему-то разозлило более миролюбивую из сестёр:

     — Заткнись! Ты говорила, что он жирный импотент, на которого и десять минут тратить не охота. Хватит уже выделываться. Не видишь, что ли?! Ты ему не понравилась!

     — Барышни! Я бы хотел кое-что предложить.

     Ингвар понимал, что раз в разговоре всплыли марки, имеет смысл переключить внимание девушек. Хотя он по голосам понял, что огромная награда не производила на них совершенно никакого впечатления.

     То ли они были глупы и мечтательны.

     То ли сумма была маленькой по их меркам.

     То ли их вообще не интересовали деньги как таковые.

     — Ну, говори!

     — Пожалуйста, предлагайте свой вариант.

     — От вас обещание выпить немного. Мне нужны будут силы, чтобы идти. То есть по бокалу. Раз уж у нас тут винные сравнения.

     — Ты смелый, кабанчик! А мы тебе что?

     — Это звучит хорошо. А что взамен?

     — Проводите меня к тем двоим.

     Ингвар скрестил пальцы. И попытался осторожно представить себе руну Гебо. У тех двоих должна быть теплая одежда. И еда. И деньги. И главное, там гримуар.

     Это такая вещь, которую невозможно купить. Только на чёрном рынке. У Ингвара не было для этого ни денег, ни связей. Это в сагах можно любого лавочника спросить: «Простите, а где тут у вас секретный чёрный рынок?»

     Естественный же путь получения гримуара только один. В храме. Но для этого нужна квента, где будет указано, что обладатель — колдун, которому полагается такая штука. И там будет много бумажной работы. Это не мельком показать нарисованную воровскими умельцами поддельную квенту. Там всё проверят.

     И третий вариант — взять гримуар у мёртвого колдуна. Он мог не даться в руки. Потребовать слов или жеста, чтобы открыться. Но как-то же открывают чужие гримуары. Как-то же подбирают чужие пароли. Во всяком случае, в сагах.

     — Провожать вас к тем колдунам, которых мы убили, я бы тоже не хотела. Это долго. Их придётся искать. И на самом деле, думаю, их уже должны были либо сожрать, либо найти те, кто идёт по вашему следу. Это было в той стороне, откуда вы появились. Сами понимаете.

     — Поверь мне, Таро. Здесь лес просто кишит плотоядными тварями. Собсно, то, что ты цел — это единственная причина, почему я верю в то, что ты чертовски хорош. Благородными чертами лица покупай доверчивые сердца, как у моей сестры. Или в трактире байки трави, как ты в детстве отстал от повозки папы-лорда и мамы-леди. А мне нравится твой Мактуб. В дремучем лесу. В одиночку. Не бояться спать на земле, без костра, без оружия. Это надо иметь определённый...

     Резкий хлопок ладони по голой плоти:

     — Хватит заигрывать с ним.

     Ответный звонкий шлепок.

     — Сама провалялась на нём полночи.

     — Барышни! Тогда такое предложение. Мне нужно обещание. Если вы встретите моих преследователей или любого, кто охоч до новостей о Таро, не выдавайте меня.

     — Мы бы и сами вас попросили никому не рассказывать о нашей встрече.

     — Договорились.

     Спустя час, когда рассвело, Нинсон уже не понимал, как можно было перепутать девиц. Разные голоса, разные интонации, разная мимика. Похожи только жилистые тела. Ну и одинаковые татуировки на бледной коже, само собой.

     Лесные тени лежали по бокам. Каждая со своей стороны. Они прижимались губами к шее Великана, а он обнимал их.

     Оказалось, что их ногти напоминали твёрдые птичьи когти не только с виду. Это были плотные чёрные бугорки. Одна уколола его в шею слева, другая справа. Присосались с двух сторон. Кровь по капле сочилась сквозь крохотные дырочки.

     Было бы проще сделать разрез, наполнить тыкву-горлянку и выдать ночным гостьям. Но для девушек был особый кайф в этой животности, в напряжении, в неудобных позах. В том, чтобы проводить языком по солёной шее. В том, чтобы всё было так, как описывалось в сказках. Что ж. Сказки Ингвар уважал.

     А кроме того, он хотел узнать, что за кровь бежит по его жилам.

     Надеялся, что девочки смогут дать однозначный ответ. Безо всякой лжи. Колдун он или нет? Полна ли его кровь оргона или пуста? Готовился к разоблачению, к возвращению обыденной жизни вне Сейда.

     И разочарование постигло его.

     Но разочарование другого рода.

     Они не различали насыщенность крови оргоном.

     — Ну, Таро. Я ж говорю, это как вино. Налили в дорогую бутылку, и все причмокивают. М-м-м, какая вкуснятина. А налили в дешевом пивняке, и никто даже не заметит, какой нектар выпьет.

     — Да, должна вам сказать, мало людей способно различать на вкус кровь конкретной особи. И даже это считается хорошей степенью умения. Это у жрецов Хорна! То есть у тех, у кого практически любой ритуал включает кровь! А представляете, какова тогда степень чувствительности у менее искушенных?

     — Ну, не любой ритуал у нас на крови, — порочно улыбнулась другая сестра.

     — В основном, кровь, дорогая. Твоя самодеятельность его не впечатляет, уймись. Понимаете, Таро, мало кто может сказать: тут больше оргона, тут меньше. Надо специально колдовать, самому входить в транс.

     — Нафиг нам надо?

     — В принципе, сестра права. Мы делаем это из озорства, ради приключения. Чтобы потом вспомнить и посмеяться, как на пару брали у легендарного колдуна…

     — Ха-ха, — зашлась девушка с другого бока. — Вот из-за таких высказываний тебя и дразнят, сестричка.

     Та даже не обратила внимания. Похоже, ей действительно часто доставалось.

     — Не ждите от нас какого-то анализа. Думаю, будь вы хоть простым человеком, мы бы так же насладились и так же ничего не поняли бы. Кровь дурманит и питает. Ведь даже у пустышек есть оргон. У многих колдуний его лишь чуть больше. Просто пользоваться умеют. У музыканта ведь столько же пальцев. Не потому он играет на лиаре, а вы нет.

     — А я могу! — взвилась другая девушка. — Даже простую мелодию наиграть не могут. А я могу! У меня в замке лиара работы самого Тара! Знаешь, какой звук?!

     — С уверенностью можно сказать только то, что это кровь взрослого мужчины.

     — Не-а! Не можешь. Так только кажется из-за потной шеи этого кабана. Пили бы мы с тобой из хрустальных бокалов, как тогда, на балу, и ничегошеньки бы ты не могла утверждать.

     — Спорим?

     — Спорим.

     Опять ничего. А Ингвар рассчитывал на экспертное мнение.

     Когда они уставали от вылизывания шеи или от препирательств друг с дружкой, Нинсон задавал очередной вопрос о своём местонахождении, об острове. Он отчётливо проговорил им каждое название. Лесные тени не знали таких.

     Великан всё ещё пытался уместить в свою голову понимание того, что этих названий могло вовсе не существовать. Как и родившегося там Ингвара Нинсона.

     Тогда он принялся выспрашивать о другом месте.

     Призрак фамильяра повёл ушами и сощурил янтарные глаза, услышав название знакомого Омеласа, родного города Ингвара, где Уголёк не бывал, но о котором слышал много историй, рассказанных Великаном самому себе. Призрак фамильяра в облике кота бродил по обнажённым девичьим телам. Без смущения обнюхивал маленькие юные голые пупки. Трогал мягкой лапкой.

     Но девушки никогда не слышали ни про Омелас, ни про его окрестности. Великан подумал, что вот оно, то поколение, появление которого пророчили университетские менторы. В лучшем случае знающее лишь то, что спрашивают на экзамене на Валькнут, и ничего сверх необходимого.

     Клан Шелли был невелик, а замок был, скорее, старой доброй крепостью, чем современным дворцом, какие в чести у нынешней знати. Весь род Шелли состоял из отца семейства, Конрада Шелли. Баронессы, прекрасной во всех отношениях женщины, Иоанны Шелли. И четырёх отпрысков. Городок Нэйсворт стоял на реке Нея, принадлежал барону. Хоть негодяй Финн, чьи владения начинались сразу за межой, и оспаривал этот очевидный и несомненный факт.

     Но ни одно из этих имён не отозвалось в памяти лесных теней.

     В то, что такого богатого и влиятельного человека, как барон Шелли, могло не существовать, Ингвару верилось с большим трудом, чем в то, что не существовало его самого, маленького человечка, сказочника Ингвара Нинсона. Обыкновенно в собственном существовании сомневались в последнюю очередь. Ингвар же в последнюю очередь сомневался в существовании кряжистой крепости и почтенного Конрада Шелли.

     Великан почти ничего не знал о той местности, куда попал. Он, конечно, слышал о расположенном на юго-востоке материке Тэйн. Но все знания сводились к тому, что земли эти лежали невообразимо далеко, за глубокой водой, полной кракенов и левиафанов. Даже названий здешних секторов он не знал, что уж говорить о княжеских гербах или окрестных гейсах.

     Получив ответы, Ингвар и вовсе перестал понимать, куда двигаться дальше. Так часто бывает, когда задаёшь неправильные вопросы.

     Шанс добраться до знакомых мест был мал даже при наличии собственного корабля и команды. Даже при наличии денег на толкового капитана, провизии для многомесячного плавания и амулета Ноя.

     Оставались только уж совсем фантастические варианты перемещения домой.

     Ковен или Конклав?

     Их корабли реже пропадали без вести и реже подвергались нападениям большезубов и мохнатых китов.

     Порталы?

     Имея ключ, можно было попасть в любое место. По слухам.

     Драконы?

     Этот вариант был столь же маловероятен, сколь и универсален.

     Нинсон с самого детства рассматривал его в череде возможных вариантов решения любой проблемы.

     Малой ценой убедиться в существовании на материке барона Шелли не получится. Даже если отыскать торговца со столь далёким маршрутом. Сколько будет стоить такая услуга? А главное, как получить обратную весточку?

     Так далеко от родины нельзя было ни найти общих знакомых, ни послать письмо с оказией. Да и кому посылать? Родственников нет. Друзей? С одной стороны, много. А с другой стороны, среди них вряд ли кто-то готов будет заплатить хотя бы марку за его возвращение.

     А семейство барона?

     Конрад Шелли достойнейший человек. Иоанна Шелли прекрасно относится к Ингвару. Дети души в нём не чают. Но выкупать слугу с другого конца света они не станут. Даже верного слугу.

     Придётся ковать оказии самому.

     — Хорошо, что я с вами встретился. А то пошёл бы не в ту сторону. Лучше отправлюсь к ближайшему городу. Бэгшот, да? На пару дней сил ещё хватит. А в городе уж будь что будет. Главное — пожрать.

     — Главное — пожрать, — одобрила такой подход одна из сестричек и плотоядно облизала губы окровавленным языком.

     — Знаете, Таро, может быть, вы взяли верное направление.

     — В каком смысле?

     — В смысле, иначе мы не пожрали бы, чего непонятного?! — загоготала лесная тень.

     Младшая продолжала:

     — Там километрах в десяти будет Навье озеро. Сильное место с дурной славой. Деревенские его побаиваются, приходят только в праздники, когда пьяные и гурьбой. Обычно там никого.

     — И зачем мне туда?

     — Вчера туда проехал человек. Старик на старой лошади.

     — А, да, точняк. Было такое. Мы не знаем, чего он туда попёрся. Старик и озеро.

     — Родная моя, мы же видели у него удочки. Как думаешь, зачем человек с удочками ехал на озеро?

     — Рыбачить, что ли? А Таро он зачем нужен? Рыбы пожрать? Ему тридцать километров крюк. Пусть лучше сразу чешет в город, да там и пожрёт.

     — Твоя сестра предлагает мне отнять у старика лошадь. Может быть, я так и сделаю.

     — Вряд ли вы ухудшите себе репутацию, — усмехнулась лесная тень.

     — Только старикана притопить не забудь. А то репутацию, ладно. Но на листовках нет описания твоей внешности, колдун. Хочешь, чтобы появилась? Если нет, то послушай меня — притопи старикана.

     Глава 54 Уровень Сложности

     Ингвар вспомнил, что ничего не спросил про преследовательницу.

     Он простился с лесными тенями только пятнадцать минут назад. Сестры ещё не ушли далеко. Он закричал, забыв, что отряд Красных Волков может быть поблизости:

     — Барышни!

     Нет ответа.

     Значит, сделать ещё один глоток из тыквы-горлянки и продолжить путь. Ингвар пытался вообразить предстоящий диалог. Ничего не приходило в голову. Надо было определиться с одним из трёх вариантов.

     Будет он уговаривать отдать лошадь.

     Или попробует украсть её.

     Или отобрать силой.

     Нинсон плавно перешёл к вопросу, готов ли он убить ни в чём не повинного рыбака ради того, чтобы отобрать то, что необходимо ему самому. Жизнь Иггуля он легко обменял на свою.

     Во-первых, Иггуль был подонком.

     Во-вторых, кто-то из них всё равно должен был остаться в земле.

     Во всяком случае, тогда, хлеща друг друга ножами под раскатами грома и всполохами молний, они вряд ли могли бы договориться разойтись миром.

     Здесь же никто не должен умирать.

     Здесь можно просто не встречаться.

     Так, ладно, а как бы действовал Таро Тайрэн?

     Если бы он не думал о себе, как об Ингваре Нинсоне, которого лишь незнакомцы в неоправданно затянутых диалогах называют Таро, а на самом деле считал себя легендарным колдуном. Как бы он действовал?

     Очевидно — колдовал бы.

     Это не подходит. Ставку на колдовство лучше не делать.

     Ладно, а как бы он действовал, если бы был Таро Тайрэном, но лишенным возможности колдовать?

     Очевидно — наиболее эффективно.

     Ровно так, как советовала лесная тень.

     Подкрасться, копьё в спину, забрать все припасы, притопить.

     Нет. Такой образ мыслей решительно не устраивал Нинсона.

     Он остановился. Посмотрел на кусочки серого неба в вышине.

     — Чей это Мактуб? — громко спросил он у древесных крон.

     Уголёк заметался дымным облаком.

     — Нет уж! Понимаю, что интереснее следить за тем, кто пойдёт на что угодно. Такие люди добиваются большего. Но это не их Мактуб!

     Прокашлялся, сплюнул.

     — Не их, а мой, понятно?! Не несуществующего и легендарного Таро Тайрэна! Это я автор! Там не будет сцены с убийством старика просто потому, что так проще и быстрее! Ясно? Ясно?!

     Уголёк испуганно смотрел на Нинсона большими глазами. Далеко запела птица. Лалангамена больше никак не реагировала на эти вопли. Ингвар зашагал дальше.

     Размышлял о том, что в сагах герой частенько рассказывал всю правду первому встречному. И это неудивительно. Это даже вполне правдоподобно. В людях живёт потребность выговориться.

     Удивительно то, как часто это заканчивается хорошо. Те, кто узнают правду, почему-то не начинают использовать её по прямому назначению — в качестве оружия.

     От правды сердца тают, как восковые свечи. Вот чему учат саги.

     Но это учение искренности и есть самая большая ложь.

     И уже за одну эту невозможную, немыслимую неправду нельзя не любить их. Нинсон подавился пятикратным «не», опять закашлялся, сплюнул густую слюну.

     Это не просто двойное дно всех сказаний.

     Это — великолепный ковёр.

     Разостланный над глубоким колодцем.

     На дне которого белеют кости доверчивых.

     Глава 55 Навье Озеро

     Ингвар легко прошёл десять километров.

     Несмотря на загадочное название и слово «озеро», на деле это был лишь пруд размером с поле для игры в рутгер. Шагов пятьдесят по длинной стороне и только двадцать — тридцать по короткой. Тропинка упиралась в серёдку длинного края.

     В некоторых местах деревья подступали к самой кромке воды.

     В некоторых — между чащей и прудом был широкий просвет.

     Тут не было песчаной косы и того, что в привычном смысле называется берегом. Только густые заросли камыша и рогоза, которые окружали воду.

     По сторонам от дорожки росли два мощных дуба. Своего рода арка, своего рода стражи. Даже без звучного названия было понятно, что прудик не простой. Или стал таковым от дубов-привратников, мистического названия творимых здесь обрядов и недоброй славы.

     На другой стороне озера дымил маленький костерок. Ни огня, ни сидящего перед ним человека не было видно из-за зарослей. Только голову крупного каракового коня. Нинсон почему-то не сомневался, что это парень. Тот поднял голову и уставился на Ингвара поверх травы и водной глади.

     Нинсон думал, что у лошадей слабое зрение. Впрочем, животное так и так учуяло бы его. От Великана несло потом и кровью. По звериным меркам. Среди леса и запахов стоячей воды человек не почуял бы его приближения даже с наветренной стороны.

     Донеслись вопросы, заданные старческим голосом:

     — Что там, Джо? Увидел кого-то?

     Ингвар успел бухнуться в заросли и откатиться за ствол необъятного дуба до того, как над острыми стеблями камыша и коричневыми валиками рогоза появилось лицо.

     Нинсон подумал, что это хорошее укрытие. И что именно на этом самом месте, в дубовых корнях, будут сидеть Красные Волки, которые придут за ним.

     — Эй! Есть там кто?

     Ингвар растерял свои руны, как принято говорить о колдунах, забывших, что они собирались колдовать. Он чувствовал себя охотником, не колдуном. Крался по зарослям, держа копьё в отведённой руке. Правда, в ещё большей степени он ощущал себя актёром, исполнявшим несвойственную роль.

     Двадцать-двадцать-двадцать!

     Чутка удачи.

     Он обошёл Навье озеро по кромке воды, оскальзываясь в ряску. Там, где деревья далеко отступали от берега, Нинсон оставался у пруда, а не следовал за лесом. Почти обошёл озеро и замер, только уставившись на коня, пощипывающего травку.

     Продолжая неотрывно смотреть на лошадь на опушке и уйдя в мысли о том, как половчее подобраться к старику, Ингвар зачерпнул рукой воды, собираясь умыть горящее от волнения и лихорадки лицо. Рука ткнулась в комок начавших расклеиваться по весне лягушек.

     Те зашевелили лапками.

     Лягушки ещё находились в спячке. И потому двигались медленно. А кроме того, без каких-либо звуков. Никаких знакомых «ква-ква», никакого всплеска. Только пугающее прикосновение холодных пальцев, которые со всех сторон обняли запястье Великана.

     Нинсон выдернул руку из воды. Зашелестел камыш. Плеснули отброшенные лягушки. Ингвар упал на задницу, соскользнув ногой в воду. Усталость последних трёх дней, вся беспросветность голода и холодной ночёвки ударили по нему.

     У Великана не было сил подняться. Да и не хотелось.

     Он дремотно задумался о том, а чего бы хотелось.

     Что-то ведь имелось такое, что не продиктовано жёсткой необходимостью и крадущимися по следу Красными Волками?

     Ничего не приходило на ум.

     Разве что уснуть в пахучем гнезде попон, к которому он так привык. Под мерный рассказ Тульпы о подвигах легендарного колдуна, о рунах, о знаках, раствориться в её косой усмешке и светящихся глазах. Больное колено под её руками словно наполнялось густым и тёплым маслом, снимающим боль и усталость, излечивающим от всего.

     Старый пруд. Прыгнула лягушка. Всплеск воды.

     Старый пруд. Прыгнула в воду лягушка. Всплеск в тишине.

     Старый пруд заглох. Прыгнула лягушка. Слышен тихий всплеск.

     Или проснуться от этого кошмара под выцветшим стёганым одеялом, обнять Лонеку, понюхать её волосы. Наполниться тёплым и родным запахом женского тела. Удивиться тому, что это она здесь, в кровати, когда недалеко от замка, на ярмарке, обосновалась знаменитая гадалка Ятона. Лонека всегда живо интересовалась этой темой.

     Великан улыбнулся… Закрыл глаза… И сразу же уснул.

     Он понял, что отключился совсем ненадолго. Последнее облако, которое он видел, в форме тарелки с картошкой, уплыло всего минут на пятнадцать — двадцать.

     Его разбудили ритмичные тычки в бок.

     Великан медленно повернул голову. Караковый конь по имени Джо копал носом сумку. Раскрыл её, осторожно отгрызя хлястик с пряжкой. Выкатил содержимое, поддев носом. Добрался до мешочка с апельсиновыми корками. Прижал копытом, растрепал завязки и теперь методично хрумкал. Каждый раз, доставая лакомство, он бодал Ингвара.

     Замечательное животное, хотя по всему видно, старое. Лет двадцать ему уже было. Но это самый настоящий жемайтец. И в молодости такой скакун стоил бы несколько талантов. Несмотря на короткую, по лошадиным меркам, жизнь и небольшие размеры, жемайтцев ценили за обучаемость и почти сверхъестественную выносливость.

     Но ещё пуще за сочетание отваги с кротостью. Тогда как обычным спутником отваги становилась или беспросветная тупость, или агрессивная буйность. Это утверждение было справедливо и для людей.

     Для невнимательного человека высушенные апельсиновые корки и вовсе не пахли. Для внимательного они перестали пахнуть после того, как были тщательно промыты в луже. А для животного — отчётливо ощутимы и сейчас. Тем более Джо уже провёл здесь какое-то время. Пообвыкся и принюхался к запахам Навьего озера.

     Зная пугливый нрав лошадей, Нинсон не шевелился, пока конь не наклонил голову пониже. Жемайтец сосредоточился на вынимании новой корочки. Тогда-то Ингвар и ухватил животное за чёрную гриву. Конь вздёрнул шею, чем немало помог уже совсем обессилевшему Ингвару рывком подняться на ноги.

     Копьё, правда, пришлось оставить в примятой траве. Ничего. Драться Ингвар не собирался, а для того чтобы навести страху, хватит и ржавого полуметрового сакса.

     Жемайтец дёрнулся и собрался укусить Нинсона. Это было неожиданно. Не последовало ни воплей, ни напрасных метаний, ни попыток сбежать. Джо собирался драться. Ингвар успел отдёрнуть руку, до того как жеребец чуть не откусил ему пальцы. Но коня пришлось отпустить.

     — Эйвс, скотина! — воскликнул Ингвар. — Эйвс же!

     — Джо! Иди сюда! — Старик подал голос из зарослей.

     Обретя свободу, конь не умчался прочь. Он наклонил голову и стал напирать на Великана. Никакой Эйвс на него не действовал. Взмахи руками его не пугали, а рун он попросту не признавал. Пёр на врага широкой грудью.

     — Джо, да что там такое? — спрашивал обеспокоенный рыбак, по-прежнему оставаясь в зарослях.

     Отступая под натиском клацающего зубами коня, Ингвар провалился по колено в воду. И сразу пришёл в себя.

     Как искра, что превращает масло в огонь, холодная вода воспламенила усталость.

     Секунду назад ему самому казалось, что он пуст — ничего в нём не осталось, всё отгорело. И тут выяснилось, что он полон. До краёв. Злостью, обидой, тоской.

     Но, главное, не пуст. И они сейчас пожалеют.

     Да что он им тут — шут гороховый, что ли? Да он этого конягу может и убить, и освежевать, и сожрать. Лягушек этих склеенных прямо так одним куском и сварит. В Навью лужу отольёт с шутками да прибаутками. А деда этого, которому всё лень свою жопу притащить…

     Ингвар не дал ярости сбить себя с пути.

     Выставил вперёд левую руку с раскрытой ладонью. Правую ладонь прижал к себе. Пальцы плотно сомкнуты. Большой палец у грудины. Левая ладонь медленно повернулась боком. Из открытого положения поднялась к конской морде ребром.

     —Эйвс, — веско сказал Ингвар один раз.

     Больше не понадобилось. Конь настороженно повернул голову вполоборота — так ему было удобнее смотреть перед собой. И сделал пару бойких шагов назад. Он отошёл, сохраняя своё конское достоинство. Но не желая более находиться так близко к колдуну.

     Плечи Ингвара окаменели. Он не двигал руками, не двигал головой, а позвоночник застыл и так гудел от оргона, что самому казался единой и неподвижной конструкцией. Несмотря на то, что все позвонки превратились в спаявшийся раскалённый каркас, ноги Великан всё-таки мог переставлять.

     Ингвар выбрался из воды.

     Не глядя, протянул правую руку над брошенным оружием.

     — Тива, — скомандовал он.

     Копьё, заклятое руной Луга, мгновенно оказалось в ладони.

     Да, так-то лучше, сам себе кивнул Нинсон.

     Уголёк крутился поодаль, наблюдая за ним.

     Ингвар улыбнулся и махнул, отпуская животное.

     Заржав, Джо убежал к хозяину. Он прядал ушами, стараясь сбросить наведённое колдуном оцепенение. Ингвар собрал вещи из разорённой сумки. Отыскал наполовину утонувшее в камышах копьё.

     Как оно здесь оказалось? Ведь было же в руке. Поднял мешочек с обслюнявленными апельсиновыми корками. И уже в полной уверенности в себе вышел к костру.

     Над мостками, которых не было видно с того берега, торчали две удочки на подпорках. Притащенное много лет назад и наполовину вросшее в землю бревно в качестве стола валялось на утоптанной земляной площадке. Две скамейки из добротных досок. На одной разложены рыболовные снасти. Другая застелена одеялом.

     На нём, подогнув под себя ногу, полулежал-полусидел старик в простой подбитой травой куртке и тёплых кожаных штанах с массивными наколенниками.

     Он гладил склонившегося к нему Джо.

     — Ну чего ты напугался? Не бойся ничего. Ничего нам не сделают.

     Старик поднял глаза на Великана. Напрягся, оценив габариты и внешний вид чужака. Постарался не замечать копья. Вместо этого сначала уставился на видавший виды сапог, а потом твёрдо посмотрел в глаза колдуну.

     — Я пришёл с миром, — сказал Ингвар. — Гэлхэф!

     Перевернул копьё и воткнул его в землю.

     Жест вышел таким театральным, что, кажется, только ещё больше насторожил старика. Тот отстранил голову Джо, который обиженно косился на Нинсона. Жаловался хозяину. Вот, мол, этот вот обидел.

     — Здравствуй, — сказал старик мягко. — Поешь?

     И приглашающе указал на котелок с жиденькой ухой над экономным огоньком, какой жгут степняки. У костра совсем немного хвороста. Горстка щепок и берестяной коры, оставшаяся с розжига. Несколько приготовленных полешек со следами топора. Но самого орудия не видно.

     Ни у костра, ни в дровах, ни в бревнах, куда обычно втыкают топор, чтобы не потерять.

     — Вот что, дед! Хочешь меня зарубить? Давай.

     Ингвар сделал ещё шаг. Старик сжался.

     Не смог удержаться — зыркнул глазом. Сразу стало ясно, что топор у него там, спрятан за низенькой лавкой.

     Великан навис над стариком.

     Потом опустился перед ним на колени.

     — Веришь, нет? У меня нет сил ни на вражду, ни на защиту. Будь я разбойник, я бы уже давно тебя убил. И бед бы не знал. Но я не разбойник. Отыгрываю добряка. Высокий уровень сложности. Чтобы Лоа мной гордились. Зачитывались Мактубом. Веришь? Мне нужна помощь. Нужно пожрать. Не поможешь — убьёшь. Уж лучше давай сразу. Топором.

     Ингвар осел на пятки. Покорно склонил голову.

     Тогда казалось, что сил у него и вправду не было.

     И сказал, не глядя на старика:

     — Бей или спасай.

     Глава 56 Рирдановая Рунница

     Ингвар в ужасе отшатнулся.

     Предполагалось, что доверие обезоружит старика.

     Воззвание к помощи, склонённая голова и коленопреклонённая поза. Всё это вместе разве не должно было заставить его… ну… не бить?

     Старик же видел перед собой разбойника. Он не поднимался на ноги, чтобы ударить. Ловко вытянул из-за лавки топор и одним плавным движением опустил его на Нинсона, рассчитывая рубануть прямо по хребтине.

     Старик держался за самый конец длинной рукояти, чтобы оставаться подальше от Великана. Оказалось, загодя продел темляк, чтобы сподручнее выхватить оружие.

     Ингвар выбросил вперёд руки и в последний момент подставил их под топорище, прямо под лезвием. Скрещённые предплечья приняли удар рукояти. Спасли плотные двойные обшлага поварской куртки, на кухне берегущие повара от ожогов. Вместе с толстовкой и сделанной для тепла обмоткой из бинтов, они смягчили удар достаточно, чтобы не хрустнули кости.

     — Игн! — выдохнул Ингвар.

     Пихнул старика, стараясь повалить с лавки, но тот вцепился ему в волосы.

     Надо было подниматься. Стокилограммовый сказочник слишком долго был без еды и слишком натрудил ноги за последние дни. Сил встать не было. Так они и толкались. Один, сидя на лавке, полузавёрнутый в истлевшее одеяло, другой, стоя перед ним на коленях, равно не находивший сил ни сдаться, ни умереть.

     Над Ингваром промелькнули копыта Джо. Вскочи он на ноги, и копыта проломили бы ему череп. Больше конь не атаковал, опасаясь задеть хозяина. Он только что чуть не проломил головы обоим. Сам заметил это. Заржал.

     — Игн-Гигн! — то ли вырвался из глотки Ингвара Нинсона боевой клич, то ли высыпались из горла Таро Тайрэна покорёженные руны.

     Ингвар наконец выдрал топор из рук старика, а самого попытался спихнуть с лавки. Забыл про темляк. Противник упал бы, не будь привязан к топору. Ингвар ударил его по ноге, вышибая опору. Старик вместе с одеялом съехал с лавки, цепляясь за воротник Нинсона, чтобы не упасть. Оказалось, у него нет ноги.

     — Игн-Гигн-Агн! — закричал Таро, не в силах подобрать ни правильных слов, ни правильных рун.

     Ингвар несколько раз пнул старика, повисшего на темляке. Рука застряла в перекрученной петле на топоре, другой Нинсон закрывался от ударов по рёбрам. Он ненавидел в этот момент клятскую конягу, клятского старика, клятское колдовство, но более всего ненавидел и презирал себя.

     — Игн-Гигн-Агн-Гагн! — зарычал Ингвар на утробной ноте звериного рыка.

     Конь отпрянул. Осел на задние копыта и испуганно заржал.

     Нинсон достал сакс.

     — Нет. Нет. Не надо, — прокашлял старик.

     — Не надо было, — с нажимом произнеся последнее слово, ответил Великан.

     — Да. Да. Больше не буду.

     Нинсон попытался убрать оружие. Но он так резко выхватил нож, что разрезал петельку, заменявшую ножны. Тогда просто отбросил сакс. Потом выпутал руку старика из темляка и забрал топор.

     Старика он посадил на лавку. Наклонился к самому лицу.

     — Я сказал, что не трону тебя. Не вынуждай.

     — Да. Да. Хорошо. — Тот поднял руки в примирительном жесте.

     Ингвар сел рядом. Старикан оказался проворным. Ещё вскочит на жемайтца и поминай как звали.

     — Как тебя зовут?

     — Да. Да. Михей, в смысле.

     — Хорошо. А…

     Неумно будет называться ни Ингваром Нинсоном, ни Таро Тайрэном. Об этих секретных именах теперь знать будет только он. Нет, к сожалению, не только он. Двадцать-двадцать-двадцать. Да, по правде говоря, это ведь первый встреченный им человек, который не знает его ни как Ингвара, ни как Таро.

     Ладно. Одноногому старику и вовсе без надобности его имя.

     — А как ногу потерял, Михей?

     — Тиуном был. Мы были.

     — Вы с Джо?

     — Да. Нца! — цыкнул языком старик и показал коню несколько округлых жестов.

     Тот застыл, а потом, топая копытами, развернулся на месте.

     — Ща он другим боком встанет, увидишь.

     Действительно, по всему правому боку коня шёл длинный светлый шрам. Начинался тонкой полоской на шее, переходил в большой рубец на боку и заканчивался уже на животе, опять сходясь в тонкую белую полоску на тёмно-коричневой шкуре.

     — Да. Да. Мне ногу, ему вон чего. Так и закончилась наша служба. Давнесь.

     — Ах вот чего он такой обученный и смелый.

     — Да, — с гордостью сказал старик. — Джо, он такой.

     — Михей, ты давай мне супу налей да побольше. Я поем.

     Старик послушно достал большую деревянную миску и стал накладывать уху.

     — Да. Не готово ещё.

     — Мне нормально, сойдёт. Главное — побольше. Теперь вот чего. Слушай внимательно.

     Ингвар подошёл к недоверчиво отпрянувшему Джо. Достал мешочек с апельсиновыми корками и принялся жевать одну. Другую протянул Джо. Тот посмотрел на корку. На Нинсона. На хозяина.

     — Слышь, Михей. Скажи ему, что ты не против.

     Михей показал, что не возражает. Джо, всё ещё настороже, готовый отскочить при первом же резком движении, мягко взял угощение с раскрытой ладони.

     — Ты слушаешь, Михей?

     — Да. Да.

     — У тебя родственники есть? — спросил Ингвар задумчиво.

     Он не стал бросать руну. Но упорно о ней думал. Представлял, как раз за разом чертит руну на лице старика. Раз за разом.

     Мадр. Мадр. Мадр.

     — Есть.

     Соврал.

     Вокруг головы Михея разлилось жёлтое сияние.

     Неяркое. Но заметное. И на один только миг.

     Врушка Навван подсказывала ему.

     Как будто старик выдохнул изо рта жёлтый дым, который тут же унесло ветром. Вот только трубки у него не было. Это облачко клубится вокруг человека, когда озаряет вдохновение, либо когда он что-то изобретает, либо когда врёт. Вполне понятно. Старик давал знать, что дома его ждут. Что если Ингвар сейчас его пристукнет, уже вечером старуха начнёт нервничать, а завтра утром побежит к тиунам.

     Хотя в доказательство старик и показал инсигнии, говорившие о том, что он и в самом деле когда-то был женат. На указательном пальце можно было разобрать по мечу на каждой фаланге. Тиунство закрыто. Похоже, всё сказанное — правда.

     — Тогда план такой. Я сейчас забираю коня. Еду к твоим родственникам, к дому, который ты мне назовёшь. Отдаю им Джо. Передаю от тебя записку. Там будет сказано, что я не конокрад, ты меня сам отправил, велел накормить да поверить. Рассказываю, что тебе тут нужна помощь. В благодарность, что весточку от тебя доставил, ужинаю, ночую. А родичи утром за тобой съездят. Что скажешь? Пробудешь тут ещё день? Ты же всё равно, небось, собирался все выходные тут сидеть.

     — Да. Да. Только такой твой план меня угробит.

     — Чем же это он тебя угробит?

     — Мне с культей нельзя в холоде. Я и так уже выбрался на свой страх и риск, потому что ночь обещалась быть тёплой. Резко теплее, чем все предыдущие. Так оно и получилось, слава Матери Драконов. Уж больно по рыбалке соскучился за зиму. Но вообще мне нельзя. В культе кровь совсем плохо бежит. Утром трогаешь — как кусок мяса с ледника достал. И так уж отогревал как мог, до рассвета не спал. Я вторую такую ночь не продержусь. Видишь, все дрова извёл. Мне их заготавливать, сам понимаешь. Сложно.

     Ингвар ему поверил.

     — Хорошо. Второй вариант. Поехали со мной. Вещи бросай. Весишь ты немного. Джо выдюжит, если шагом. И к вечеру оба будете дома. Ты меня не сдашь, я надеюсь. А то славная мне будет награда, что я тебя не притопил.

     — Нет. Нельзя с ним так. Джо старый. И раненый. Он со мной, с вещами еле ходит. Ты один больше весишь, чем я со всем уловом.

     — Хорошо. Третий вариант. Оставайся. Я поеду прямо сейчас. Буду через несколько часов в городе. Такой темп выдержит твой Джо? Сейчас время к полудню?

     — Нет. Нет. Какой там. Часов десять только.

     — Хорошо. Скажем, к трём-четырем я у твоих. И к вечеру они здесь. Или заберут тебя, или пришлют внука, который будет рубить дрова. Большой костёр. Много тепла. Всё будет хорошо с твоей культёй.

     Рыбак призадумался.

     — Да. Только…

     — Михей! — Ингвар жестко осёк старика. — Мне, честно, проще тебя либо утопить. Либо оставить. Выбирайся из лесу, как знаешь. А Джо себе заберу. И ты никогда больше его не увидишь. Ни-ко-гда. Совсем. Хочешь так?

     Было видно, что старик не хотел.

     — Если не хочешь, то давай уже тоже сделай шаг навстречу.

     — Да. Да. Действительно. Можно, я подумаю, пока ты ешь?

     Неловко балансируя на одном колене, старик протягивал миску с ухой. Уха была горячей, но, в самом деле, ещё не приготовилась.

     «Лучше бы была холодной, но готовой», — усмехнулся Ингвар.

     — Хочешь, я тебе перстень в залог оставлю?

     — Не надо, — легко отказался рыбак.

     Ингвар потянулся было снимать кольцо. Но увидел, что Мортидо превратился в массивный медный перстень. Дешёвенькую, заеденную патиной поделку, какие любили пижонистые деревенские ключники.

     Вишнёвый самоцвет, налитый внутренним светом, скрылся, будто залез в ракушку. Размеры и форма только угадывались. Под невнятным цветочным узором проступали суставчатые фаланги паучьих ножек. А под тонкой коркой камеди наверняка жил и пульсировал камень, густой и тёмный, будто капля сердечной крови.

     Спрятался.

     «Вот как ты умеешь, значится», — подумал Нинсон.

     — Да… Это… У тебя бумага есть? — спросил старик.

     — Нету. Пиши на бересте, — кивнул Ингвар в сторону кучки для розжига.

     Михей сдался. Стал карябать записку.

     Значит, проблем не будет. Можно поесть.

     Рыбацкую уху готовили из всего, что наловилось за последний день-два. Использовался один универсальный рецепт. Крупную рыбу откладывали в сторону. Мелкую потрошили и тщательно промывали. А потом прямо в чешуе бросали в котелок. Варили до тех пор, пока рыбка полностью не разваривалась.

     Пока шёл этот процесс, занимались отложенной до поры крупной рыбой. Обдавали кипятком, лущили чешую, отрезали голову, потрошили, промывали. Потом, когда на огне уже побулькивало однородное варево, туда бросали репку и лук. Добавляли соль, если была. Чищеная крупная рыба ныряла в котелок в самом конце.

     Призрак фамильяра напрягся — встопорщил шерсть, навострил ушки.

     — Я не собираюсь останавливаться по дороге. И правда не собираюсь воровать у тебя Джо. Завтра уже увидитесь. Ну сам посуди, зачем бы мне такие сложные схемы предлагать? Почему бы просто не отнять лошадь?

     Михей посмотрел на Ингвара мокрыми глазами.

     — Зачем? — дрогнувшим голосом спросил он без обычных «да-да». — Ну, может быть, затем, чтобы обменять эту записку у моих родичей на ночь постоя и на харч. Я вот допишу её, тут-то ты меня и того.

     — Они так хорошо готовят, чтобы из-за такой малости возиться? Может, я бы лучше у тебя украл топор и котелок. И продал. Смог бы снять и комнату, и полный пансион. И притом надолго. Или тут такие края, что металл дешёвый?

     Тиунский топор был хорош. Длинная прочная рукоять, отменная сталь. А в обух влита маленькая руна Трор с зелёным отливом. Руна главного мастера топоров — Третьего Лоа по имени Луг. Перламутровая зелень отблеска выдавала драгоценный рирдан.

     Хоть в бой, хоть в лес. Явно даренное за службу оружие. И вряд ли такой подарок делал ключник или альдерман. Скорее, тут речь о бароне, а то и о графе, кабы не князе. Может быть, совершил какой-то подвиг, а может быть, долго и добросовестно служил.

     Или Михей отобрал оружие у кого-то из бандитов и не сдал потом в казну, как полагается. Была у тиунов такая привычка. Даже присказка появилась, иногда говорили о пропавшей вещи, что её не стянули, а стиунили.

     — Нет. Нет. Не дешёвый, — согласился Михей, стараясь не глядеть на топор.

     — Котелок оставлю. Топор тоже. Вдруг чего. Если вдруг я не вернусь, никуда с этого места не уходи. Родичи знают, где тебя искать, если что. А тут и дрова, и еда.

     — Да куда я денусь-то без ноги?

     — Справедливо.

     Пока Михей мучил бересту, Ингвар расправился с ухой. Конечно, по уму, перед длительной скачкой не стоило объедаться. Да кто же живёт по уму?

     — Береги его, — напутствовал Михей. — Верни. Умоляю. Лучше топор забери. Он дорогой. Там рунница рирдановая, глянь сам. Только Джо верни. Я его выкуплю. Что хочешь, сделаю.

     — Не беспокойся, Михей. Джо в хорошей форме. Ничего ему от тридцати — сорока километров не сделается.

     — Главное, не гони его. Слышишь? Нельзя ему!

     Оба знали, что престарелый жемайтец мог и не выдержать сорока километров за один переход.

     Рыбак про себя решил так, что Великан не убивает его только потому, что иначе взбунтуется Джо. То, что конь у него необычный, а сверх всякой меры молодец, видно было сразу. Грабитель же умён и наблюдателен. Тут Михей даже не сомневался. По глазам его была видна та разбойничья цепкая зоркость, что в одну минуту выхватывает все детали и увязывает меж собой. Таких глаз Михей навидался у самых опасных преступников в бытность тиуном.

     Вот и выходило, что Великан нуждался в благословении Михея на отъезд. Нужно, чтобы Джо видел, что Михей остался в добром здравии.

     Многолетний опыт говорил Михею, что Великан не врал и насчет остального. Во всяком случае, бывший тиун не чуял лжи как таковой в подозрительно искренних словах Великана. И людей, упрямо отыгрывающих добряков даже наперекор обстоятельствам, он тоже встречал довольно.

     Но сердце говорило ему безо всяких сомнений — больше он Джо не увидит.

     Михей обнял коня, который проломился к нему сквозь топкий берег. В обход чужака, заслонившего хозяина. Михей хотел просто провести рукой по лбу. Но вместо этого затрясся всем телом и уткнул лицо в горячую шею всхрапывающего коня. Тот положил голову на плечо старику, вжался твёрдой скулой.

     Покачивал головой, совсем как человек.

     Хотел бы он утешить хозяина. Да не мог утешиться сам.

     На сердце у него тоже было тяжело. И для него не было никакой разницы, то ли он сам чуял эту щемящую тревогу, то ли так тонко улавливал тоску, что была на душе у Михея.

     Глава 57 Дикий Мёд

     Ингвар легонько потянул вожжи, расслабил ноги и обмяк в седле.

     Джо остановился. За спиной лежали двадцать километров лесной тропки. Последние три часа Нинсон вспоминал, каково это — приноравливаться к седлу, которое бьёт нерадивого всадника так, что отдаёт в почках.

     Высокие хвойные деревья не воровали солнце у лиственных, и стало совсем светло. Запах полей перебивал прель волглых иголок. Скоро лес кончится, и он увидит дорогу, а там и перекрёсток на Бэгшот и Вэймут.

     Сразу за подлеском, всего в полукилометре.

     Сразу за Брандом и Бентэйном, преграждавшими путь, как скрещенные алебарды привратников.

     Чёрный латник Бентэйн. А рядом с ним мечник Бранд.

     Смотрели на него и переговаривались вполголоса. Чуть в стороне сидели две маленькие фигурки обритых наголо детей. Их почти не было видно. Те самые куклы. Если сейчас сплоховать, то через годик-другой он и сам так вот понуро будет сидеть на коврике рядом с какой-нибудь колдуньей.

     Бранд с Бентэйном мечтали заполучить его ещё тогда, в лагере Бёльверк. Иггуль пугал Великана их именами, словно гигерами.

     Бентэйн был огромен, как скала. Шипастые наплечники и армет с опущенным забралом делали его ещё больше. Весь он был спрятан под сталью. Руки, ноги, лицо — всё. Чёрная промасленная кожа, острые, как гвозди, шипы и воронёная сталь.

     Изваяние, а не человек.

     Латы покрывали странные завитки, не похожие ни на узор, ни на травление. Чувствовалось, что у них есть какое-то функциональное предназначение. То были желобки, какие можно встретить на незаконченном изделии, на форме, в которую ювелир ещё не влил расплавленный металл.

     Ингвар представлял Бранда таким же огромным, как Бентэйн.

     Мечник оказался жилистым юношей. В одном ухе изумрудная серьга. В другом одиннадцать тоненьких золотых колечек, дань уважения лучшему мечнику Лалангамены, Сурту. Рыжие кудри нестрижены, а бородка заплетена в двузубую вилку. Лёгкая кольчуга спрятана под кожухом. На шее замаскирована белым шарфом.

     Бранду казалось малодушным использовать броню. Он признавал щит или дагу. Что-то, что требует ловкости и служит оружием само по себе. Остальные типы брони он презирал. Более того, не забывал дразнить всех, кого уличал в ношении защиты.

     Это было глупо само по себе.

     Это было вдвойне глупо для того, кто путешествует и выступает вместе с латником.

     Это было так глупо, что подколки неизменно сходили ему с рук.

     Бранд соглашался носить кольчугу только в случаях, когда иначе было никак. Специфика их теперешней работы и состояла в том, что в контракте имелось много пунктов. Обязательное ношение брони на теле казалось далеко не самым странным.

     Даже не в десятке самых странных. Но наниматель платил щедро. По-королевски.

     За такие деньги Бранд был готов разыграть любое кино.

     Танцевать, пока не похлопают, замереть, пока не посвистят. Да что угодно. Своего отца он убил за меньшие деньги. Теперь вот эта история с «колдуном».

     — Бен, как думаешь, он поскачет? — спросил мечник. — Или всё-таки развернётся?

     — Поскачет, — спокойно пробасил забралом Бентэйн.

     — Спорим? Зассыт! Говорю тебе, Бен, зассыт.

     — Нет. Он точно поскачет. Я чую в нём что-то. Силу.

     — Ну, он же типа колдун.

     — Нет, не оргон. И не волю. И не уверенность… На языке вертится.

     — Убеждённость? Уверенность? Упорность? Упрямство? Умопомрачение? Упоро…

     — Тихо!

     Всадник шагом двинулся к ним.

     Можно было повернуть назад. Но тропка не имела развилок. Отступить пришлось бы к Навьему озеру. Отсрочка на день.

     Дахусим! Двадцать-двадцать-двадцать!

     Ингвар мягко провёл ладонью по мокрой от пота конской шее. Погладил уходящий под седло шрам.

     — Ты же бывший тиун, да? Давай попробуем, Джо. Пожалуйста.

     Кольчужную перчатку с прихваткой Нинсон переодел на левую руку. В ней будет держать копьё. Такой руки, которая умела бы биться верхом на лошади, у Ингвара всё равно не было. Но слева хотя бы крепкое плечо, чтоб хватило сил плотно зажать древко. А правой рукой он возьмёт мёд и кинет его в прорезь шлема. Нужно будет просто попасть. Хотя бы в сам шлем, дальше мёд уж затечёт в эти узкие щели. Главное — попасть.

     Баночка с паучьей приправой служила дополнительным утяжелением снаряда. Ингвар быстро связал два фарфоровых горшочка. В середину, в место, оставленное петлёй, он ещё вложил мешочек со смесью соли и стекла.

     «Скоро это кончится», — сказал себе Великан.

     И, клять, это было самой убогой попыткой взбодриться из всех возможных.

     Улыбнись, улыбнись. Нет. Не получается.

     Ингвару было уже всё равно, кто там читает Мактуб.

     Бранд стоял позади латника, шагах в десяти. Они давно работали вместе, и он хорошо представлял, какой силы будет удар, каким чудовищным замах, как далеко разлетится юшка. От него требовалось вмешаться, только если напарник сплохует. Они редко работали по одной цели. Так что обыкновенно его заботой были те, кто покушался на кукол.

     Но сейчас речь шла об одной линии атаки, одном противнике, одном возможном исходе.

     Бранд стоял, перенеся вес тела вперёд, ссутулившись, с видимой ленцой поигрывая оружием. Меч жил своей жизнью, хлестал воздух, как хвост хлещет бока взволнованного животного. Левой рукой сжимал заговорённый амулет на шее.

     Бентэйн не нервничал. Он был в полном боевом снаряжении. Неуязвимый и невозмутимый.

     Здесь всё должно было закончиться единственным ударом. Совершить много замахов таким тяжёлым оружием всё равно не получится. Оно не для боя.

     Двенадцатикилограммовый меч с одного маха снесёт голову лошади. Один удар Бентэйн мог совершить и безо всякого колдовства. Но чтобы тот вышел таким быстрым и таким зрелищным, как они привыкли, нужно было использовать оргон. Прорву оргона.

     В обычных обстоятельствах они бы не тратились на кукол. Но этих уже оплатил наниматель. А работали они всегда честно. Раз договорились, что продемонстрируют знаменитый номер «Облизывающаяся Шахор», то так и будет.

     Шахор облизнётся. Покажет им чёрный каменный язык.

     Мечник переживал. Его длинный клинок уже не играл в руке, а со свистом проносился туда-сюда. На самом деле удар должен быть ювелирным, чтобы не задеть колдуна, но при этом вразумить его насчёт контактов с незнакомцами или попыток обзавестись скакуном.

     О, кажется, колдун решился. Рысит на убой. Возьмёт в галоп? Да резво как пошёл. Это уже карьер? А конь когда-то в прошлом был неплох. Бентэйн оказался прав. Как всегда. Хорошо, что не бились об заклад.

     Ну и клять с этим конём, сейчас-то он доживает последние секунды. Тяжёлое животное со стокилограммовым всадником. Сырая лесная тропинка слишком мягка для упругого бега. Однако колдун умудрился хорошенько пришпорить этого доходягу.

     — Внимание! Колдун пошёл! — предупредил Бранд на случай, если Бентэйн отвлёкся.

     Но тот был предельно собран. Он сделал шаг в сторону, к куклам. Взмахнул мечом. Чистым движением снёс голову ближайшей девочке. Фонтан алой крови ударил вверх. Куклы у них были подготовлены. Настой держал их разогнанными с самого утра. Так и кантовать легче.

     Струя поднялась выше головы Бентэйна. Вторая дошла бы до груди, не ударься она о чёрный камень меча. Потом кровь била уже невысоко. Только пузырилась. Мечник усмехнулся. Сколько раз смотрит, столько раз его завораживает это зрелище. Тем, кто первый раз видит, вообще башню сносит.

     Хех, башню сносит.

     Латник держал Язык Шахор в этом фонтане. Потом ещё провёл им по обрубку, чиркнув по кости. От этого движения безголовая кукла плюхнулось набок. Девочки были не привязаны. Просто сидели, поджав под себя ноги. Убегать у них давно уже не было воли. Кричать могли. Некоторые иногда кричали.

     Поэтому Бранд ещё утром зашил им рты.

     Двенадцатикилограммовый каменный стержень, смоченный кровью, засветился. Алый поток пролился по узору, по завиткам и каракулям. Руны не руны, вязь не вязь, знаки не знаки. Много грамотеев смотрело у них на этот клинок.

     За отдельную плату, конечно.

     Каждый завиток жадно впитывал ползущие по нему капли. Трепетал. Светился. Полыхал недоброй силой, которую опытный Бентэйн вложит в единственный удар. Статный мужчина с этой двенадцатикилограммовой окровавленной яньской дубиной был куда больше похож на воплощение неистового Хорна, чем на служителя спокойной Шахор.

     Но тут уж Бранд мог только развести руками — у публики своё понимание. На удар, на то, чтобы как следует извозюкать меч в свежем оргоне, на то, чтобы угрожающе им потрясти и вернуться в боевую стойку, Бентэйну нужно было десять секунд. Время давно выверено.

     Ингвару, чтобы доскакать до латника, требовалось в два или три раза больше. Поэтому Бентэйн проделал всё без спешки. Насладился моментом. Кожей ощутил трепет энергии, что пронизала его, доспехи и меч, ставшую единой ужасную силу смерти.

     Конь выкладывался по полной. Долго разгонялся, но теперь набрал свой максимум. Километров тридцать — тридцать пять. Самая удобная скорость для эффектного исполнения «Облизывающейся Шахор», усмехнулся про себя Бентэйн. Колдун словно подыгрывал им.

     Мысленно латник продолжал прикидывать исполнение трюка.

     Он, конечно, заметил, что Великан прячет что-то в правой руке. Камень? Кистень? Неважно. Придётся стерпеть удар по голове и чуть отвернуть лицо, на случай, если там какая-нибудь плещущая гадость. Судя по рассказам, книжник мог и не такое учудить.

     Ещё и копьё где-то раздобыл. Но Бентэйн знал, что даже если не перерубит его, то просто сведёт по наплечнику. Лучше бы не дать удару пройти в корпус. Оружие выглядело несерьёзно. Но, работая с немалой скоростью и полутонной веса, приходилось быть внимательным к любой мелочи.

     Ингвар умолял коня не сдаваться.

     То, что он видел, никак не укладывалось у него в голове.

     Две девочки, поджав ноги, сидели на ковре, расстеленном между воинами. Худенькие до костлявости фигурки. Бритые головы. Плотно зажмуренные глаза. Из-за худобы и недокормленной плоскогрудости они казались детьми лет десяти. Кожа молочно-белая, солнечный свет они видели нечасто.

     Бентэйн крутанулся и отрубил голову девочке.

     Неправдоподобно большой меч походил на весло, а не на оружие. Когда кровь покрыла его, вокруг меча заклубился пар, будто клинок был раскалён.

     Следующий замах Бентэйна обрушится на Ингвара и Джо.

     Нинсон бросил медово-перечный снаряд.

     Он понимал, что при такой тактике боя никакой мёд не мог помочь. И будь его убогое копьё хоть целой осиной — без толку.

     Горшки раскололись о шлем Бентэйна.

     Единый взмах сверкающей дуги полностью перерубил Джо шею вместе с уздой и копьём всадника.

     Ингвар полетел через голову, как раз по направлению к мечнику. Тот точно рассчитал расстояние. Нинсон пролетел метров пять, успел подгрести под себя руки и ноги, чтобы приземлиться не на голову.

     Удар выбил воздух из груди, но Великан знал, что попал латнику точно в шлем. Значит, в запасе минута. Он использует эту минуту на полную катушку. Окровавленный и облепленный листвой, Нинсон поднялся и размашистым, актёрским движением достал из новой петельки сакс.

     Копьё он выпустил ещё в момент удара. Да и держал его едва-едва, в последний момент поняв, что если будет цепляться за древко, то его вышвырнет из седла.

     По меркам Бранда сказочник поднимался так медленно, что можно было подойти и рубануть мечом. Притом несколько раз. А потом ещё успеть отскочить на прежнее место.

     Но по меркам Ингвара это был сумасшедший рывок. Пусть и в два этапа. Сначала на колени, потом в полный рост. Сейчас, вот он, стоит, улыбается, левую кольчужную руку выставил вперёд, готовится ловить меч. Правой грозно поигрывает саксом. Что ж ты, мечник? Атакуй!

     — Давай!

     Бранд действительно выглядел неуверенно.

     Потом всё более и более странно.

     На лбу проступали капли пота.

     Он вовсе опустил оружие.

     Рука, теребившая амулет, замерла.

     Ингвар отошёл и полуобернулся, чтобы посмотреть, куда это уставился Бранд. Он был готов к тому, что это лишь уловка, и был готов ударить наотмашь, если мечник вздумает кинуться.

     Но тот не кинулся. Этот взгляд за спину не был обманкой.

     Он смотрел на своего напарника. И не мог отвести взгляд.

     Бентэйн беспорядочно размахивал Языком Шахор. Первый удар вонзился в землю. Голова Джо осталась лежать. А сам конь перекувырнулся через себя вслед за всадником. Ингвар улетел далеко, а Джо остался на месте. Латник крякнул, вытаскивая меч, глубоко ушедший в сырую землю. Но потом что-то пошло не так.

     Он стал размахивать мечом влево и вправо, будто отгоняя от себя навязчивый костровый дым. Сначала тот полыхал красным пламенем, проглотив весь оргон убитого жеребца, а потом стал светиться ещё ярче.

     — Помоги! Помоги мне!

     Бентэйн раздирал завязки шлема. Он пытался справиться с замком одной рукой, к тому же всё ещё закованной в латную перчатку.

     — Помоги мне! Ну же!

     В другой руке метался Язык Шахор, теперь уже объятый пламенем, постоянно искрящийся, вибрирующий, как разбуженный улей.

     — Что, жжётся перчик, гад?! Это тебе за Джо!

     Ингвар не представлял себе такого эффекта. Подумал, что у латника, должно быть, какая-то аллергия именно на этот сорт перца.

     Или в специи была добавлена какая-то отрава. Но потом Бентэйн содрал забрало. Стало понятно, что приправы не виноваты.

     Его лицо было покрыто пчёлами. Он провёл рукой, освобождая место для вдоха. Латная перчатка обдирала вздувшиеся волдыри с чёрными заусенцами. Из металлического воротника поползли пауки. Сотни бледно-серых пауков размером с монету ковыляли на тонких лапках, тащили за собой белёсые нити. В то время как другие плевались чем-то, по-видимому, жгучим.

     — Помоги мне! Пожалуйста!

     Насекомые проявляли большой интерес и к доспеху. Пауки отрыгивали зеленоватую кашицу, чтобы растворить латы. Творили с металлической махиной то, что обычно проделывали с мухами. Поедали живьём, переваривали снаружи. А пчёлы занимались латами изнутри. Они строили улей, выедая, выгрызая и встраивая соты в тело ещё живого латника.

     — Помоги мне! Пожалуйста!

     Бентэйн булькал, ещё пытался дышать, давясь и чавкая пауками.

     Узор на его колдовских латах пенился каплями руды, которые проступали сквозь металл. Язык Шахор трепетал в предвкушении, раскалялся от розового к красному, к рыжему, жёлтому, белому, пока наконец не вспыхнул на грани синего и фиолетового.

     Латник затих. А гул только усиливался.

     Внутри доспеха шла оживлённая работа целой колонии.

     Руки Бентэйна иногда ещё вздрагивали.

     Но было уже непонятно, он ли подаёт признаки жизни или это трепещет рой насекомых, шевелится тысяча пчёл внутри растворяющегося доспеха.

     Глаза Бранда остекленели. Он забыл даже дышать.

     Глава 58 Бросок Уробороса

     Ингвар бросился вперёд.

     Мечник, ещё деревянный от ужаса, механически отвёл удар сакса.

     И второй.

     И следующий.

     И все остальные.

     Для фехтовальщика выпады Нинсона были медленными и предсказуемыми. Он ловил их, будто заводная игрушка, не выказывающая ни усталости, ни заинтересованности в процессе.

     Немного придя в себя, мечник проговорил:

     — Я… Я… Не понимаю. Ты… Ты… же…

     — Легендарный колдун, Таро Тайрэн.

     «Да, сука! — злорадствовал внутренний голос. — Да!»

     Привычные движения возвращали Бранда к жизни. Взгляд становится осмысленным. Нинсон понимал, что ещё жив только благодаря тому, что Бранд не сделал ни единого выпада, ни единой попытки атаковать.

     Мортидо стал матовым. Кабошон запотел.

     Надежда мелькнула, когда за спиной мечника появился Уголёк. Незаметно прыгнув жабой, он обратился крысой, потом большим чёрным котом. Призрак фамильяра готовился к прыжку, как не слишком ловкий в охоте толстый домашний котяра. Он раскачивался, щурил янтарные глаза и, оттопырив зад, переминался на пухлых ножках.

     Мортидо покрылся копотью, стал непроницаемо чёрным. Самоцвет блеснул продольной полосой кошачьего глаза.

     Ингвар на миг представил, как Бранд вскрикнет и покачнётся, когда Уголёк пустит в ход чёрные бритвы когтей. Подумал, что это возможно, если захотеть достаточно сильно, если перелить оргон в намерение.

     Но Бранд растоптал Уголька, даже не обратив внимания.

     Призрак фамильяра рассыпался горстью серого пепла.

     Полоска света в кабошоне раскрылась крестом, раздвоилась, потом превратилась в двенадцатилучевую звезду в жгуче-клюквенном самоцвете.

     Ингвар лишь краем глаза видел, что с Мортидо что-то происходит.

     Фехтовальщик же парировал удары, не обращая внимания ни на Нинсона, ни на мелькавший сакс, а завороженно глядя только на постоянно меняющийся перстень.

     Ингвар запустил руку в сумку, ища колдовской горшочек. Всё равно, с муравьём в треугольнике или пиявкой в круге. Достал мешочек с огнивом. Если не считать красного треугольничка, он был примерно такого же цвета и размера, что и фарфоровая банка с изображением насекомого. По расширившимся от ужаса глазам Бранда Ингвар понял, что и тому мешочек показался похожим.

     И теперь фехтовальщик думал, что Великан грозит ему тем же, чем запустил в Бентэйна. Ингвар улыбнулся с плотоядным выражением Таро Тайрэна на лице:

     — Хочешь?

     — Я всё понял. Я всё понял.

     — Это Бентэйн всё понял. А тебе я сейчас всё объясню. Любишь колдовство на крови, да? Я тебе покажу колдовство на крови!

     Вишнёвый самоцвет переливался, бурлил внутренним светом.

     — Только попробуй, — угрожающе сказал Бранд. — В меня не попадёшь! Я отобью!

     — Не отобьёшь, — смело пообещал Нинсон. — Проваливай.

     Бранд знал, что отобьёт. Но не был уверен, получится ли сделать это так, чтобы горшочек не разлетелся на куски. Он представил, как попадает по банке, она разбивается, и его обдаёт волной того же чёрного песка, которым осыпало его товарища за пару секунд до мучительной смерти.

     Бранд не рискнул поворачиваться спиной.

     Он смотрел на Ингвара, заворожённый безжалостной улыбкой Таро. И отходил в сторону поля, к дороге, видневшейся за берёзовой рощицей. Туда, где у коновязи ждали четыре прекрасные лошадки.

     А Ингвар отступал к лесу.

     К ковру, где сидела девочка.

     К Тульпе, которая показывала, что надо скорее подойти.

     К обезображенному Бентэйну, запертому в латах, дребезжащих от возни насекомых.

     К топорщащему шерсть Угольку. Призрак фамильяра растратился на попытку укусить Бранда и стал крыской размером с полевого мышонка.

     Тульпа не обращала внимания ни на призрак фамильяра, ни на безголовый трупик, ни на вторую куклу. Хотя девочка таращилась на Тульпу во все глаза.

     Ингвар краем глаза увидел прожжённые латы. Через неровные дыры сочился розовый мёд. Невдалеке лежал Язык Шахор, оплывший, как свеча. Нинсон зачарованно посмотрел на истаявший клинок.

     — Скорее! — Тульпа указала на кучу вещей. — Вот это.

     Великан сгрёб в сторону одежду, откинул меховой спальный мешок. Нашёл сайдак с алым рисунком: змея, поедающая собственный хвост. Та же эмблема — прожорливая змея времени — была и на колчане с девятью стрелами. То ли стрелок так славил Девятого Лоа. То ли больше не уместилось. Эти стрелы были крупнее и тяжелее обычных. Ингвар уже видел такие, когда они сыпались с неба в лагере Эшера.

     Судя по натянутой тетиве, это был запасной план. На случай, если бы Ингвару удалось каким-то образом проскакать мимо Бранда и Бентэйна.

     Лук из чёрного рога неведомого Нинсону зверя не нуждался в украшениях. Ребристые рога были красивы сами по себе. Стоила такая штуковина, наверное, целое состояние. Но тетива была ещё ценнее. Ярко-алая полоска Макошиной нити вместо тетивы.

     — Ты рехнулся?! Чего застыл?! Бери лук и бежим за ним!

     Ингвар подхватил сайдак и побежал за Тульпой.

     — Тульпа? Ты откуда здесь? Ты мне кажешься? — выспрашивал он, задыхаясь.

     — Попади в этот янь, и я всё тебе расскажу, вообще, всё, что захочешь, сделаю. Ты должен попасть, понял? Убей его! — Тульпа тоже тяжело дышала.

     Пятьдесят метров.

     Бранд споро седлал рыжего, сухого как вобла кохлани. Огромный вороной фриз принадлежал Бентэйну. Пара пегих длинношёрстных тарпанов служили гужевыми лошадками для кукол и доспехов.

     Мечник не тратил время на возню с потниками и уздечками. Собирался спасти своё добро, а в нескольких километрах отсюда уже переседлать животных как следует. Заметив Ингвара, Бранд понял, что не успеет навьючить животных. Он достал меч и подбежал к берёзке, где были привязаны обозные кобылы.

     Лошадка скосила глаз. Приняла боком. Попятилась. Отскочила. И стала истово дёргать удерживающую шлею. Другая не поняла, в чём дело. Тоже попятилась. Косила глазом на свою подругу, а не на Бранда.

     Одним резким ударом мечник вогнал клинок под челюсть пегой лошадке. Вытянул лезвие и отскочил за деревья, как сделал бы в рукопашном бою.

     Кони истошно заржали. Боевой жеребец бил ногой и кричал. Пегая яростно дёргала шлею, трещала надломленная ветка, но сил отломить её у лошадки не хватало.

     Умирающее животное сначала брыкнуло, потом попыталось гарцевать, но не пускала прочная шлея. Через два прыжка силы оставили её, и она опустилась на колени. Потом уткнулась лбом в землю. Застыла в неподвижности. Только бока ещё какое-то время ходили ходуном. Упрямое сердце продолжало гнать кровь, которой становилось всё меньше и меньше.

     Тридцать метров.

     Ярко-алая полоска Макошиной нити завораживала. Для натяжения нужно было выжать килограммов шестьдесят. Лук не для каждого. Вырванный сустав отвратительно съехал внутри разбитого плеча. В отличие от рукопашных ударов, плавное движение было терпимым.

     Сто раз подряд так не сделаешь. Но на дюжину выстрелов его сил и терпения достанет. Пусть годы практики и надзор Девятого Лоа, меткого стрелка Инка, покровительствующего сказкам, не смогли сделать Нинсона хорошим стрелком. Но зато смогли сделать его сильным и терпеливым.

     Ингвар не целился. Выстрелил, чтобы приноровиться к силе натяжения и увидеть ветер. Стрела с хитрым наконечником свистнула, как там, в лагере Эшера, когда ломали броню воинов Рутерсварда.

     На метр выше и на два правее.

     Ингвар лично знал людей, бивших белку в голову со ста шагов. Это была не его история. Во всяком случае, в жизни Ингвара Нинсона. В этой новой жизни Таро Тайрэна дайс мог выпасть иначе.

     На тренировках за девятой дверью, под руководством лучшего из вымышленных стрелков Лалангамены, Ингвар поражал глиняные тарелки с тридцати, а иногда и с пятидесяти шагов. Как и любой стрелок в замке барона Шелли, Ингвар уверенно попадал в сноп сена размером с овечью шкуру с тридцати метров. Знакомой стрелой, из знакомого лука. С девяти шагов Ингвар попадал в черенок лопаты. Правда, не каждый раз.

     Вторая стрела тоже ушла сразу, без нежностей с задержкой дыхания или поиском нужного момента. Надо приноровиться к тетиве. Стрела воткнулась у корней дерева, за которым прятался Бранд.

     Третья стрела легла к щеке.

     Бранд выглянул. Ингвар тут же выстрелил.

     Стрела пришлась в ствол примерно на уровне груди. Тетива хлопнула по предплечью. Нинсон взвыл и согнулся. В замке он всегда тренировался в наручах.

     Четвёртая стрела легла на тетиву.

     Бранд не мог добраться до второй лошади, чтобы убить её. Подтянуть за шлею трёхсоткилограммовое животное тоже было невозможно. Поэтому мечник обрубил ветку. Тарпан убежал вместе с волочащейся по земле шлеёй и веткой берёзы. Мечник с невозможной для Нинсона быстротой метнулся к рыжему и вороному.

     Ингвар выстрелил. Мимо.

     Свист мелькнувшей стрелы перепугал лошадей. Бранд спрятался за животными. Он окончательно пришёл в себя после случившегося с Бентэйном и вернулся в прежний ритм.

     Пятая стрела легла на тетиву.

     Ингвар подбежал ещё на десять шагов.

     Как только мечник заметил, что Великан меняет позицию, он легко вскочил в седло. Пока прятался за животными, распутал вожжи фриза и достал из седельной сумки стальной баклер.

     Обернувшись в седле, Бранд смотрел на Ингвара.

     Смотрел с гаденькой усмешкой, готовясь отбить стрелу.

     Ингвар натянул тетиву.

     Только сейчас, когда уже уходила ярость недавнего боя, он понял, как сильно нужно напрягаться и как ломит каждый раз покалеченное плечо. Впрочем, в отличие от фехтовального удара, стрела не теряла смертоносной скорости, как бы медленно лучник ни натягивал тетиву.

     — Ты колдуешь хоть, Ингвар? — высоким от злости голосом спросила Тульпа.

     Оказалось, она всё время оставалась рядом.

     В этом было нечто потустороннее: просто стоять на поле боя с холодным взглядом, с идеальной осанкой, заложив руки за спину, спокойно ожидая развязки.

     Впрочем, для мысленного образа странно и иное поведение.

     Бранд отбил стрелу баклером. Та мелькнула рядом с мордой рыжего кохлани. Лошадь испугалась. Мечник чуть не вывалился из седла. Удержался, бросив щит, но не расставшись со шлеёй вороного, который тоже взбунтовался.

     Шестая стрела на тетиве.

     Лошадки рысили уже в тридцати метрах.

     Предельная для Ингвара дистанция. А с новым луком задача почти что невозможная. Давай же, Ингвар. Тульпа рядом.

     Ты должен попасть. Она сказала, что останется, если попадёшь. Эх, приноровиться бы к оружию да поколдовать над стрелами.

     Иваз для меткости и Соул для охотничьей удачи.

     — Это тебе от Таро и Тульпы, — мрачно произнёс Ингвар.

     Шестая стрела ушла вдогонку.

     Лишившись баклера, Бранд снова достал меч. Он спрятал улыбку и весь обратился во внимание. Опасался, что приманит наконечник себе между лопатками, если расслабится.

     Отбил, но мог и не обращать внимания. Стрела и так не попала бы.

     Седьмая легла на тетиву.

     — Двадцать-двадцать-двадцать! — Позор для колдуна, деревенский заговор на удачу вместо Сейда.

     Седьмая стрела попала.

     Было уже достаточно далеко.

     Разобрать подробности сложно.

     То ли Бранд дразнил его, делая вид, что выстрел получился удачным, то ли на самом деле что-то случилось. Лошади опять бесновались. Кохлани под Брандом встал свечкой. Бок его заливала кровь.

     Размахивающий руками мечник сначала уронил оружие.

     А потом вылетел из седла сам, потому что другой конь дернул за шлею. Ингвар, уже потерявший надежду, побежал к ним.

     Восьмая стрела уже лежала на тетиве.

     Он ничего не мог поделать. Только видел, как мечник поднялся. Тяжело, обвисая на шлейках. Нашёл оружие. Подтянулся на руках и боком влез в седло.

     Ингвар выстрелил.

     Он шептал руны, но сам чувствовал, насколько это бесполезно.

     Заклинания ничего не стоили, когда он сам знал, что не попадёт.

     На какой-то миг показалось, что он ошибся и стрела прошла совсем близко. Ингвару почудилась зеленоватая вспышка. Отблеск света, Бранд, сдирающий что-то с шейной цепочки.

     Мечник уже не мог держать брыкающегося фриза. Он выпустил шлею второго скакуна, и конь Бентэйна побежал назад, в подлесок. Всадник двумя руками вцепился в луку седла и отчаянно давал кохлани шенкеля.

     У Нинсона оставалась последняя, девятая, стрела.

     — Пожалуйста, попади! — напрасно выпрашивал Нинсон.

     Судьба, счастлива она или нет, такого не понимает и не любит.

     Кураж может быть впечатляющим или докучливым.

     Авантюра может получиться или провалиться.

     Наглость может пленять или раздражать.

     Но просьбы…

     Просьбы никогда не вызовут сочувствия Мактуба.

     Попасть-то стрела попала.

     Но Бранд увёз её в спине.

     Его жизнь сохранили колдовство, кольчуга и конь.

     Умный кохлани не сбавил ход и не засуетился, когда всадник обмяк. Они исчезли за холмом.

     Нинсон обернулся.

     Тульпы не было.

     Глава 59 Сломанная Кукла

     Ингвар молча смотрел на дорогу.

     Залип минут на десять. Лишённый сна разум сбоил всё сильнее. У ног тёрся Уголёк, мурлыканьем напоминая о нереальности всего происходящего.

     Рыжий огненный кохлани с огненным, должно быть, норовом. Никогда Ингвар не сидел на подобной лошади. Впрочем, тонкокостные кохлани не для него. То ли дело фризы. Чёрное золото. Мохноногие красавцы. Такой выдержал бы Великана. Ингвар выезжал баронского фриза. Чудо, а не лошади. Ускакали...

     Лошадки ускакали... Тульпа ушла… Куклу убили… Бранд уехал… Бентэйн просто… Бентэйн как бы… Бентэйн убыл… Убыл, но кое-что оставил. Лук. Не просто лук. Гимн Инку.

     Однако в сто раз чудеснее самого лука была тетива. Ингвар шёл к месту, где подстрелил Бранда, и разглядывал свой трофей. Ярко-алая полоска. Пряжа, которую принесла с собой со звёзд Макош. Восьмая Лоа. Именно та, что обучала пауков плести паутину на заре времён. Именно в её честь они стали единственными насекомыми не с шестью лапками, а с восемью.

     Ох, сколько легенд, упоминающих Макошины нити, довелось слышать Великану. Феи ткали из них поддоспешник главной героине саг. Что требовало особого фейского мастерства. Ведь Макошина пряжа бывала только двух метров длиной. Никогда больше или меньше. А на ощупь шершава, как старая кость.

     Её не брал нож и не брало время. Она не раскисала от долгого пребывания в воде или на солнце. Самый лютый мороз не мог ей повредить. Говорят, и в кипятке нить не теряла свойств. Да что там кипяток. Её можно было смело бросать в огонь — выдержит.

     Никто не знал, расплавится ли такое диво в кузнечном горне, где страшный жар и закипает металл. Среди обладателей сокровища пока что не нашлось тяготеющих к абстрактному знанию настолько самоотверженно.

     Лоа некогда принесли эту чудесную пряжу со звёзд.

     Канаты, что удерживали гнёзда Матери Драконов, были сплетены из этих чудесных волокон всех цветов. Но уцелели лишь обрывки. И сейчас Великан смотрел на один из них. На ниточку с изнанки мироздания. На одну из тех, которыми прошит Мактуб.

     Дойдя до места падения Бранда, Ингвар поддался искушению и прикоснулся перстнем к звёздочке крови, что виднелась в пыли.

     Мортидо оттаял. Из глухого чёрного самоцвет стал насыщенно-вишнёвым. Уголёк — крупная крыса с чешуйчатым хвостом — деловито обнюхивал кровавые следы.

     Нинсон подобрал баклер и вернулся к ковру. Стрелы не стал собирать. Не было ни сил, ни времени. Он захватил тюки, сброшенные с лошадей. Отволок к ковру, на котором по-прежнему сидела девочка. Предстояло решить, что делать дальше.

     Поискал Тульпу. Приметное платье не мелькало средь деревьев. В этом он убедился с тщательностью человека влюб… в любой ситуации остающегося внимательным.

     Укрыл спальником обезглавленную куклу. Голова девочки лежала в двух шагах от полуистлевшего латника. Пусть там и остаётся. Не стоило приближаться к жужжащим доспехам.

     Ингвар собирался ехать в Бэгшот. Но туда ускакал Бранд. Он доберётся туда. Живым или мёртвым. Зависит от того, насколько серьёзно он ранен. Человек, который использовал кукол, не пойдёт к тиуну, а соберёт дружков. Попробует исполнить задуманное изначально. Или отомстить за смерть своего товарища. Впрочем, учитывая, что изначально он намеревался обратить Таро Тайрэна в куклу, сложно было придумать месть страшнее и заковыристее.

     Если Бранд умрёт в дороге, сообразительная лошадка всё равно довезёт его до ближайшего жилья. Легконогий кохлани справится быстро. Мертвец въедет в Бэгшот с длинной чёрной стрелой в спине. Въехать сразу же за мертвецом, по той же дороге, с приметным луком в руке. Как минимум это означало расспросы, даже если избавиться ото всех стрел Бентэйна. А к расспросам Нинсон был не готов. Можно было рвануть мимо портала и приехать в Вэймут. Там, скорее всего, ничего не знают. Будет время продать вещи, собраться с мыслями. В любом случае только это направление и оставалось.

     Уголёк посмотрел янтарными глазами сквозь всполох чёрного дыма. Обернулся вороном и улетел по направлению к Навьему озеру. Ну конечно! А рыбак?

     Клять! Ведь если он, Ингвар, не поедет в Бэгшот, то родственники Михея не узнают о его беде. Пошлют ли за ним? Да. Конечно. Рано или поздно. Но даже сейчас, в середине дня, уже можно было сказать, что ночь будет холодной. А следующая?

     Жёлтый дымок не зря появился, бывший тиун врал насчёт жены. Неважно, что показал два вытатуированных кольца на безымянном пальце. Он мог быть и вдовцом, который не закрасил кольца в знак траура. Через несколько дней соседи удивятся, куда это пропал Михей. Потом увидят, что Джо нет. Отрядят кого-нибудь на поиски. Не обязательно в тот же день. Продержится ли одноногий старик все эти ночи без подмоги? Вполне может.

     Проблема ли это его, Ингвара?

     Увы, каким бы холоднокровным ни был Таро Тайрэн, в наследство он этого качества не оставил. Нинсон легко относился к риску, а вот мучения совести переносил с большим трудом.

     А что делать с куклой? Не бросишь же её здесь, в лесу.

     Для любого приличного и законопослушного человека ответ мог быть только один: куклу надо отвезти тиуну. Получить заслуженную грамоту и награду. Проблема в том, что нельзя просто так передать куклу и уйти, не сказав ни слова. Придётся объяснить, где и когда ты её встретил. У тебя будут выспрашивать обстоятельства. Попросят показать квенту.

     Можно было просто подбросить девчонку, как подбрасывают младенцев и котят. Высадить километрах в пяти от города, указать направление, и пускай себе топает. Наткнётся на кого-нибудь из местных. Волки сыты, овцы целы.

     В этих мыслях Нинсон и добрёл до ковра, на котором всё так же неподвижно сидела девочка. Со спины вполне обычная девочка. Худенькая только. Но подойдя ближе, Великан заметил, как на бледной коже поблёскивают шрамы. Сеть тонких росчерков покрывала тело так плотно, что чёрточки перекрывали одна другую, образуя невесомую паутину из старых и новых порезов.

     Ингвар никогда не разговаривал с куклами. Но, как и все, много про них слышал. По виду обычная девочка. Если не приглядываться. Стоит её одеть и спрятать все шрамы, будет ещё больше похожа на обычную девочку. Это потому, что кожу на лице и на руках не режут и не прижигают. С такой куклой в летнем платье можно идти по городу. Будет казаться просто диковатой девочкой.

     Ингвар бросил вещи и остановился на расстоянии вытянутой руки от нее. Сел на корточки. Она не могла его не слышать. Но не оборачивалась. Тогда он попросил:

     — Встань, пожалуйста.

     От слабости она поднялась рывком, поймав себя на ногах.

     Так встают новорождённые жеребята. Ингвар поддержал её. Она не дёрнулась, не отстранилась, не обернулась. Не приказывали.

     Нет, тот, кто обучал эту девочку, явно не слишком осторожничал.

     Обучал. Какое неподходящее слово.

     Создавал? Мастерил? Делал? Ломал? Кромсал?

     Ингвар начал исследовать тело куклы снизу вверх. От самых стоп и до макушки. Проверил кожу, иссеченную ровными следами скальпеля и изрытую оспинами ожогов от слабой кислоты. На ногах виднелись отметины от колодок и зажимов.

     Ингвар не смотрел ей в лицо, чтобы не заглянуть в нездешние глаза замученного человека. Далеко шагнувшего за ту черту, по которой проходит «улыбайся, чтобы не сломали» и вся эта оптимистичная ерунда.

     — Я постараюсь тебя зря не мучить. Но надо потерпеть.

     Она не издала ни звука. И это было лучшим ответом.

     Ингвар прощупал ноги, зная, что девочке больно. Но не выяснить чего-то сейчас и не узнать о сломанной ноге, заставив её идти вперёд, будет ещё хуже. А идти им придётся много. На щиколотках следы кандалов, которые либо примерзали когда-то, либо, наоборот, были раскалены. Но, насколько мог судить Нинсон, кости были в порядке.

     Медицину он не знал, но сломанные кости видеть приходилось. Много раз помогал лекарям. Нужно было носить лохани с кипятком или держать брыкающихся больных. И везде пригождался Великан, не падавший в обморок при виде крови.

     Голени, там, где кость подходила ближе всего к коже, в месте, куда девочек учат пинать насильников, превратились в сплошную рану, сочащуюся сукровицей. Колени сине-коричневые от непреходящих, наложившихся друг на друга синяков.

     Бёдра снаружи неаккуратно изрезаны большим лезвием.

     Остальные шрамы строго параллельны друг другу. Их нанесли твёрдой и трезвой рукой. Эти же были свежими и, кажется, оставленными пьяным ножом потехи ради.

     Ингвар посмотрел на разлагающееся тело Бентэйна.

     Сплюнул.

     — Повернись, пожалуйста.

     Нинсон осмотрел ноги девочки, покрытые рубцами. На гладких ягодицах не было ни шрамов, ни ожогов. Только синяки с жёлтыми краями и серые подкожные сгустки. Ингвар осторожно, кончиками пальцев, прикоснулся к фиолетовым разводам, чтобы понять, что это. Убедился в том, что уплотнения под кожей — это не просто синяки, а набухшие гематомы.

     Ингвар не мог сказать, достаточно ли они велики, чтобы пускать кровь. Как же она на лошади скакала? И каково ей ещё придётся? Эти парни издевались для удовольствия. Заставляли её скакать, чтобы помучить, а он будет заставлять, чтобы помочь.

     Есть ли для неё разница? Или уже нет?

     Девочка даже не вздрогнула, когда он провёл по синяку. Великан надавил сильнее. Нет никакой реакции. Он понял, что это давно не тот уровень боли, которым её можно пронять.

     Сколько она была в обучении? В лапах гигеров. Как это назвать-то, даже непонятно. Год? Два года? Три года? Колдуньями девочки становятся после менархе.

     По косвенным признакам их различают раньше. Без разделения на сильных и слабых. Просто некоторые колдуны могут чувствовать ток оргона уже в шестилетнем ребёнке. Тогда-то их и воруют. Потом перепродают. И в итоге дети оказываются у кукловодов. Большая часть гибнет в процессе обучения. А выжившие, переплавив страдания в оргон, становятся такими вот куклами. Людской оболочкой с чистым прокипячённым оргоном внутри.

     Но без всего лишнего, человеческого.

     Впрочем, этого-то как раз никто не знал наверняка. Даже их тела находили крайне редко. Тот, кто применял кукол, потом сжигал следы преступления. И уж тем более кукол почти никогда не находили живыми. Даже в сагах, часто использующих эту кромку «почти никогда», не было встреч с бывшими куклами. Бывших кукол не существовало. Дети, попавшие к кукловодам, не возвращались уже никогда. Не все они были потенциальными колдуньями. Но некоторые были. Были бы.

     Теоретически, находясь в заточении, кукла могла пересечь черту посвящения, пройти менархе и стать колдуньей. Но без навыка колдовства что она могла сделать?

     Передвинуть взглядом щепу? Потушить огонь в очаге? Девочке не сбежать с таким арсеналом. Но всё же она становилась опасной для кукловодов. Хотя бы уже тем, что способна была «крикнуть». Даже неосознанно. Ведь едва начиная колдовать, любая девочка становилась частью ковена. В каком-то отдалённом смысле. Но и этой частички было достаточно для того, чтобы кукловоды называли их «просроченными».

     Эта просроченная? Нет, наверное.

     — Ты уже… Как бы это спросить? Ты уже колдунья?

     Великан силился вспомнить, как выглядят девочки, участвующие в празднике красной реки. Но в полнолуние месяца змеи он, как и положено мужикам, валялся у костра, объевшись жареного мяса и напившись медовухи до бесчувствия.

     Пятнадцать лет? Нет, много.

     В пятнадцать некоторые уже вовсю подол задирают.

     Десять? Нет, мало. В десять это ж ещё ребёнок совсем.

     Ингвар читал трактаты по устройству человеческого тела, но не мог припомнить ни одной цифры. В голове осталось только то, что подтверждалось опытом или рассказывалось многократно. Саги, забавные случаи, песни. Эта мысль о разглагольствованиях вывела Нинсона на воспоминание о застольной беседе с лекарем, который объяснял, что важен не возраст девицы, а окружающая среда. Проще говоря, наличие достаточного количества хлеба с маслом и тёплой кровати.

     Ингвар посмотрел на затылок с двумя натянутыми, как верёвочки, жилами. Наверстает ли она, при нормальной кормёжке? Хотелось бы верить…

     Плеть не оставила на спине живого места. Где-то повреждённые мышцы зажили хорошо, от рассечений остались только борозды шрамов. А в некоторых местах невооруженным взглядом просматривались плотные подкожные узелки. На позвонках блестели коросты содранных болячек. Девочку елозили по полу, не особо церемонясь.

     Не спина, а картина, нарисованная хлыстами, плетями, кнутами.

     — Повернись, пожалуйста.

     Ингвар по-прежнему не смотрел в лицо кукле, опасаясь, что не сможет продолжить.

     Внутренняя поверхность бёдер была содрана и покрыта синими следами от вцепившихся пальцев. Между ног сплошная рана с разбухшей малиновой плотью.

     Эти следы оставили не кукловоды. Если бы они так неаккуратно относились к кукле, давно потеряли бы девочку от заражения крови или болезни. Ран у неё было множество.

     Но оставленные новыми хозяевами отличались.

     Ингвар понимал, что здесь, в лесу, всё равно ничего не сможет сделать для девочки. И неважно, насколько самоотверженного добряка он собирался отыграть. Нужно было раздобыть живицу орна, или воду из источника лугелы, или сушеного сильфума.

     В лесу этого не достать — чтобы там ни значилось в Мактубе.

     Но пришла и другая мысль.

     — Я промахнулся.

     Ингвар посмотрел на дорогу, прикидывая, был ли шанс быстро поймать тарпана и на вьючной лошади догнать Бранда. Плохой наездник на кляче против хорошего на быстром скакуне.

     Где-то в лесу ещё бродил осёдланный жеребец Бентэйна.

     Но к этакой коняге просто так не подойти. Даже если он ещё шастает по лесу, а не нагнал Бранда на дороге к Бэгшоту. Выученные лошади обычно преданны.

     Ингвар успокоил себя тем, что кукле не станет ни лучше, ни хуже, если он убьёт Бранда. Надо отвезти её в больницу. Там ей займутся.

     Есть ли в городе с населением в сотню семей больница?

     Должна быть. В городках-на-карте ведь всё есть. Так говорят.

     Вокруг пупка, на впалом животе, россыпь красных точек — ожогов. Это не кислота, это что-то другое. Причём Нинсон определённо видел такой узор раньше. Ещё в прошлой жизни. Где же... вспомнил.

     Прогоревший трубочный табак. В пупок ей выбивали ещё не потухшую трубку. Следовало ожидать, что самую святую точку не обойдут издевательствами. Впрочем, найдётся ли на ней хоть одно живое место?

     На выпирающих рёбрах хорошо видны следы переломов. Под грудиной странная отметина, круглый знак, след от крюка, её подвешивали…

     — Промахнулся. Прости меня, девочка, я промахнулся ...

     Такие же отметины и под ключицами.

     Только много. В них что-то продевали.

     Плоская девчачья грудь в следах уколов.

     Во всяком случае, Ингвар так себе объяснил россыпи маленьких ранок. Он напрасно ожидал худшего. Ничто, связанное с деторождением, не было тронуто теми, кто ломал эту куклу.

     Поэтому и грудь осталась цела. А между ног такое месиво.

     Потому что это не кукловоды. К ним воспалённые раны в промежности не имели никакого отношения. Тут постарались эти ребята. Ингвар ещё раз сплюнул.

     — Прости. Я. Промахнулся.

     Руки целы. Локти сбиты.

     Плечи покрыты какой-то сыпью, но в целом всё в порядке.

     Запястья не тронуты. Ингвар боялся выдранных с мясом ногтей, искорёженных, неправильно сросшихся пальцев, перебитых колодками суставов.

     Ничего такого. Лоа миловали.

     Нинсон вспомнил, что кукловоды не трогают ладони и лицо.

     Шрам от ошейника различим, но при быстром взгляде незаметен. Если задержать внимание, становилось понятно, что это не случайная тень, а надолго оставшийся след от металла, вмёрзшего в кожу.

     Надо будет прикрыть чокером.

     — Прости. Я. Промахнулся.

     Лицо её не было тронуто…

     — Клять!

     Зашитый рот.

     — Подожди...

     Ингвар достал сакс. Но насквозь проржавевшее лезвие не годилось для этой работы. У налуча оказались свои ножны. Небольшой подсайдачный нож Бентэйна с маленьким и гордым клеймом мастера Кутха оказался бритвенно-острым. Грубая нить распалась от одного прикосновения.

     Нинсон с осторожностью достал все нитки. Девочка переносила процедуру совершенно спокойно. Ингвар морщился больше, чем она.

     — Ты… Ты красивая девочка.

     Он хотел её приободрить. Кроме того, это была правда. Чётко очерченные скулы и рот с твёрдыми, будто подведёнными губами, как у Четвёртой Лоа, Навван. Запавшие глаза в чёрных тенях меняли лицо. Ей не давали достаточно спать. Или еды. Или воды.

     Ингвар мог биться об заклад, что ей ничего не давали достаточно.

     Нинсон погладил её по бритой голове. Как только он коснулся кожи, спина девочки одеревенела, шея затвердела, а скулы сжались.

     Она ждала боли. Непохоже, чтобы в её мире было что-то ещё.

     Похоже, что любое взаимодействие с её телом всегда приводило только к одному.

     — Прости. Я. Промахнулся.

     Часть VI Красный Яггер

     

     Нужно знать разницу между тем, что тебя обманом заставили посчитать судьбой,

     и тем, что на самом деле твоя судьба.

     Джесс Буллингтон

     Глава 60 Первая Дверь — Красный Туйон

     Ингвар пришёл в себя после бессмысленного и беспощадного боя в комнате с рудракшевым занавесом.

     От маленького, выложенного камнями очага пахло можжевеловым дымом. Нинсон лежал на тёплом земляном полу, под тяжёлой шкурой дикого тура. Великан вытащил руки и откинул покров. Его успели вымыть и перевязать, проложить раны листьями подорожника величиной с ладонь.

     Он смотрел на своё тело, но не ощущал его. Подорожник хорошо снимал боль. Чудное растение росло исключительно вдоль дорог, и только если по ним ходили люди. Чем чище и веселее были те люди, тем больше вырастал подорожник, и тем эффективнее его сок унимал боль.

     Существовали целые кланы, живущие на подорожниковых полях, исчерченных дорогами. Эти кланы знай только ходили туда-сюда, с песнями и плясками. Они напивались и смеялись, утаскивали красоток, чтобы любить их в тех же придорожных зарослях, сочинять песни и забывать их к утру. Кланы платили большую дань и жёстко охраняли свои угодья.

     Несколько раз в год они оставляли все дела, оставляли пляски и бражничество и собирали огромные как лопухи подорожники, сок которых за считаные минуты унимал любую боль. Из-за большого спроса средство было не из дешёвых.

     Ингвар увидел целую пачку свежих листьев и бинтов, пропитанных сине-зелёным подорожниковым соком. Он находился в странном шатре из жердей и шкур, какие возводили себе на стоянках равнинные кочевники.

     Нинсон не помнил, как они назывались, но помнил, что уже видел их. В детстве. На ярмарке. Но тогда он больше обращал внимание на странные сказки одичавших жителей прерий. Сказки, с одной стороны, полные глубокого понимания сути вещей, а с другой — наивные и жестокие. Уже тогда, когда Ингвару было только семь лет, они казались ему сказками для великовозрастных и недобрых детей.

     За открытым пологом шатра чернела тьма. Не ночь со звёздами и отблесками облаков. А непроглядная чернильная тьма. Даже Уголёк боялся выходить. В облике кота уставился на замурованный мраком выход.

     Из темноты появился подросток с охапкой хвороста. Не было ни шороха, ни звука, он не подходил к шатру. Он просто возник на пороге, пройдя сквозь тьму и войдя разом не только в шатёр, но и в реальность, в свет, в мир людей, в Лалангамену.

     На кожаной набедренной повязке красным бисером вышито копьё в круге — веве Первого Лоа. Прямые чёрные волосы закрывали грудь, и было даже непонятно, мальчик это или девочка. Весь он, включая лицо и пальцы рук, был испещрён рунами ржавого цвета, отчего разобрать его черты было ещё сложнее. На медной коже знаки смотрелись родимыми пятнами.

     Но, в отличие от тех людей, что недавно нападали на Нинсона, мальчик был не разукрашен краской, а покрыт старой поблекшей татуировкой.

     Люди… Нинсон застонал.

     — Я убил столько... Женщин. Детей. Я не понимал, что мне делать.

     — Дерись! Убей! Победи! — монотонно пробубнил подросток.

     Чёрные глаза были так темны, что в свете костерка взгляд казался звериным. Ни тени беспокойства и ни проблеска любопытства не промелькнуло на твёрдом деревянном личике с чётко очерченными скулами. Подросток свалил хворост в угол, отёр руки о ляжки. С пальцев просыпалась мелкая деревянная труха и несколько скрученных коричневых листьев. Будто это был осенний хворост.

     Подросток проверил раны Нинсона. Вначале он подносил руку к ране. Распрямлял ладонь. Замирал так на несколько секунд. Потом ощупывал рану. Видно было, что он с силой мнёт плоть, почти щиплет её. Если бы Ингвар не видел этих прикосновений, то мог бы и не почувствовать их вовсе.

     — Что со мной? Что с теми людьми?

     Подросток не ответил и даже не показал, что слышит Ингвара. Он снял бинты, которые едва держались, и собрал засохшие листы подорожника, превратившиеся в напитанные кровью сухарики.

     Нинсон увидел раны. Глубокие, но чистые, явно хорошо обработанные, затянутые голубоватой плёнкой пережёванных водорослей. Подросток наклонился над раной и выпустил изо рта тонкую струйку синеватой слюны с кусочками тягучей жвачки. Голубая глина.

     Великан терпел, пока ему залепляли рану глиной, осторожно промазывая края, сводя их. Подросток показал Нинсону, как надо зажать кожу, чтоб она не расходилась, пока он займётся бинтами. Выбрал новые листья, смочил их в пахучей воде — за стопкой подорожников обнаружилась деревянная плошка с раствором — и налепил на рану в несколько слоёв. Потом туго — не в пример тому, как было раньше — перевязал Великана. И сверху окропил бинты тем же раствором из плошки.

     Он набирал жидкость в рот и выплёвывал на бинты, распыляя её. Так что скоро Великан был полностью покрыт маленькими капельками зеленоватого раствора и слюнями подростка.

     Из темноты вышел крупный бородач с украшением из клыков. Если на мальчика Уголёк не обращал никакого внимания, то этого пришельца призрак фамильяра ощутимо боялся. Он встопорщил шерсть, перекинулся в крысу и пятился до тех пор, пока не спрятался за Нинсоном.

     Такая же набедренная повязка. Тот же веве Хорна. Такая же медная кожа. Такие же ритуальные татуировки ржавого цвета. Борода до пояса и распущенные волосы, плотной гривой колышущиеся вокруг широкоскулого лица. Ни единого лишнего движения. Повадки зверя, а не человека. В руке лёгкое копьё с каменным наконечником.

     Ингвар спросил:

     — Что со мной? Что с теми людьми, с которыми я сражался?

     Весёлый голос был низким, гудящим, идущим из самой гортани:

     — Ты спрашиваешь, где те люди? Где-где? Там же, где и сны после пробуждения, друг.

     Ингвар выбрался из-под турьего меха и неуклюже встал:

     — Какие, в жопу, сны? Меня же ранили. Вот это от ножа, вот здесь проехался топор, вот это вот…

     — Твоё хвастовство боевыми шрамами не похоже на хвастовство. Оно похоже на бабье нытьё, друг!

     — Что это были за люди?

     — Твои призраки. Может быть, в детстве над тобой издевались. Откуда я знаю, из какой тьмы ты соткал их образы. Может быть, из твоей злости? Или страха? Или обид?

     От последнего слова подросток вздрогнул. И взметнул чёрные глаза на мужчину. В них не было укоризны или какого-то ещё чувства. Но читался вопрос: как можно такое говорить вслух?

     Как можно говорить мужчине о том, что он может обижаться? Какое оскорбление может быть хуже?

     — Ты их победил. На этот раз.

     — Будут ещё разы?

     Рычащим тембром было сложно передавать какие-то эмоции, но в голосе дикаря послышалось сладостное предвкушение:

     — О да. Будет ещё много битв. А чего ты переживаешь-то? Пока ты будешь жить у меня. Никуда не пойдёшь отсюда, пока не научишься убивать. Мы будем есть мясо татунки, рассказывать татанку. И учиться убивать. Ты быстро научишься. Не делай такие глаза. Ты что, боишься на пытки опоздать? Там у тебя пройдёт несколько часов за это время.

     — Ты Хорн?

     — Нет. Но я твоё представление о Хорне.

     Представление о Хорне легко уселось по другую сторону пламени и приняло из рук подростка деревянную плошку с тончайшими лепестками жареного мяса. Ингвар уже давно отъелся. И хоть кормили его одной безвкусной кашей, уже мог спокойно смотреть на еду.

     — А меня зовут Ингвар Нинсон. Ясное дело, тут все в курсе.

     Великан протянул руку и показал инсигнии. Вежливость требовала ответного жеста. Но ни Хорн, ни подросток не потрудились показать рук. Тогда Ингвар напрямую спросил у подростка:

     — А ты кто?

     Он надеялся хотя бы сориентироваться с полом этого человека. Подросток ответил:

     — Кто для тебя ветвь дерева? Дуб для тебя дуб. А ветвь дуба? Если она для тебя ветвь — то так меня и зови. Если она для тебя дуб — то ты уже начинаешь понимать. Если она для тебя ничто, то это мне впору у тебя учиться.

     — Знаешь, я пока буду звать тебя Ветвь, так как ни янь не понимаю.

     Хорн с аппетитом жевал мясо, причмокивая.

     — Толстому-то тоже дай пожрать.

     Ветвь с видимой неохотой взял ещё одну деревянную миску. Бросил туда несколько горстей мясных лепестков. Они были похожи на тонкие ленты, сохранившие все волокна и только лишённые соков. Ветвь не трудился очищать их и бросал прямо с комьями золы.

     Ингвар благодарно кивнул, получив миску. Пересушенное и несолёное, обильно посыпанное пеплом и обляпанное прикосновениями Ветви, то и дело вытиравшего руки о ляжки, это всё равно было настоящее мясо. Нинсон блаженно прикрыл глаза, положив на язык тонкий сухой лепесток.

     — Ну, тут такое дело, — начал Хорн. — Ты сюда пришёл. Чтобы кое-чему научиться. Ты научишься. Всё, что ты видишь, это твой большой сон. Тульпа же тебя пичкает по полной программе. Отсюда такая красочность восприятия. Ты из своей камеры смог выйти на маленькую арену, где янь знает что сотворил с целой оравой народа. Кстати, довольно лихо.

     Хорн подмигнул.

     А Ветвь добавил:

     — Если бы ты заметил копьё, которое я оставил, тебе было бы легче.

     — Ясно, что он заметил, — вступился за Нинсона Хорн. — Но решил, что так будет неспортивно.

     На самом деле Ингвар никакого копья не заметил. Более того, мог со всей уверенностью утверждать, что никакого копья и не было. Ветвь, маленькая сучка. Специально, небось, как-нибудь припрятал копьё.

     — Ты не насторожился, когда сквозь стену прошёл? Или Тульпа ничего тебе не объяснила? Это же просто твоя игра разума. Твои представления. Твоя конструкция.

     Нинсон ответил с набитым ртом:

     — Когда я сказал «хватит», никто и не подумал останавливаться.

     Ветвь ехидно спросил:

     — Тебе сны когда-нибудь вообще снились?

     — Практически никогда. Не знаю почему. Всем снились. А мне всего несколько раз.

     А Хорн степенно продолжал:

     — Люди даже собой-то редко управляют во сне. Не говоря уже о других. Ты хотя бы собой управлял. Или ты думаешь, что ты бы голыми руками разорвал целую банду наяву?

     — Нет. Не знаю. Если бы они всерьёз хотели… Мне показалось, что они не могли меня… Не пытались… Не знаю, как это сказать, от них не чувствовалось угрозы…

     Ветвь спросил:

     — Ты, когда в тире стреляешь, то от мишени чувствуешь угрозу?

     Хорн кивнул, соглашаясь с уместностью такого вопроса, но потом нахмурился:

     — У тебя хорошие задатки. Глупо их не использовать. Я научу тебя чувствовать угрозу. Это луч внимания. Звери его учатся чувствовать. А охотник учится его маскировать. И ещё проливать кровь. Ты не хищник по натуре.

     — К сожалению! — без тени сожаления вставил подросток.

     — Но убивать приходится не только хищникам. Я тебя научу.

     — Ещё разбойникам, — недовольно буркнул Ингвар.

     — И фермерам, когда нападают разбойники. Да что там, самые травоядные из травоядных тоже учатся отбиваться. Ты медленный и толстый, но довольно сильный. Эдакий овцебык. Из тебя такой же разбойник, как и хищник из овцебыка. Но у многих животных есть рога. Они не для нападения. Для обороны. И девчонкам нравятся. — Хорн задорно подмигнул и засмеялся. — Также у меня есть две руны. И это именно то, зачем ты пришёл. За Сейдом. Одну практиковать просто. Другую ещё проще.

     Ингвар усмехнулся. Но Лоа говорил серьёзно:

     — Урус — это сила. Даже не сила, а сама мощь. Это воплощённая энергия. Это бык, тур, татунка. Феху моей Дэи — это ещё не воплощённая энергия, это матка, готовая рожать утроба.

     — А Урус — это, стало быть, как бы янь?

     — Нет. Не всё так просто. Трор сумасшедшего Кинка. Вот ты о какой руне сейчас подумал? Нет, это ты о Трор. Твердокаменный стояк! Это несущееся по реке бревно, это то, что хранит и доставляет оргон. Видишь, именно хранит. Именно поэтому это руна замка, засова, запора. Это вовсе не выплеск энергии, как многие думают. В чём-то похожа руна Инги. Но это, скорее, сам путь. Но у Ишты всё такое, хитропахтанное. А есть ещё Хага, с помощью которой Сурт… как бы сказать… это развоплощённая энергия. А вот Урус — это, наоборот, воплощённая энергия. Она из всех рун самая…

     Ингвар проглотил недожёванный кусок мяса:

     — Плотная?

     — Да, молодец! Как приятно всё же иметь дело с колдуном. Да ты всё прямо схватываешь. Урус, она настолько плотная, что её нельзя кинуть в пустоту, она сама по себе ничего тебе не даст, она вводится в плоть, она должна вторгнуться, она должна оплодотворить плоть, покрыть её, и тогда энергия завяжется там как плод. Урус можно практиковать самыми разными способами. Хоть в кровати с самочками.

     — Скажи, что мне предстоит именно такой способ тренировки.

     — Нет, друг. Я бы и рад. Но в этом ты и так хорош. Мне же надо учить тебя убивать.

     — Снова?

     — Ну конечно, снова. Не переживай ты. Они все нарисованные. Не более того.

     Хорн прервался, пережёвывая очередной кусок мяса. В плошке Нинсона уже почти ничего не осталось, и только тогда он заметил, что на дне вырезаны руны:

     «Исса — Урус — Дагз — Ярра — Кано — Соул»

     Великан несколько раз перечитал и пересчитал их. Протёр куском мяса забитые золой прорези. Нет, всё точно. Шесть рун, вырезанных по всем правилам Сейда, но никак не складывающиеся в единое колдовство. Шесть отдельных знаков или два заклинания. Бессмысленных и противоречивых. Что первое. Сила, разбившая лёд и выводящая к свету? Терпение, упрямство, интуиция? Что второе. Время ярости принесёт победу? Час огня принесёт удачу?

     Нинсон сложил номера рун, и так и эдак покрутил получившиеся цифры, но так и не понял, к чему они. Исса. Четырнадцать.... Урус. Один... Дагз. Двенадцать...

     «Семьдесят… Опять шифр. Ну, в задницу…»

     — Может, начнём тогда с другой руны? — предложил он.

     — Соул? Ещё проще! Её можно тренировать любым действием. Кидаешь камушки в корзинку. Пытаешься угадать карты. Да хоть вытягиваешь фасолинки из мешочка. Если ты правильно бросаешь руну, то тебе чуть-чуть больше… везёт, наверное. Нет, даже не везёт, а результат чуть лучше. Нельзя же сказать, что один пробежал километр за пять минут, а другой за три потому, что более везучий. Тут всё вместе. Он и тренировался лучше или больше, и от природы был одарённый, и конкретно в тот день лучше выспался. Много чего тут может быть. Целая горсть. И в этой горсти найдётся место и для Соул.

     — А реально, насколько она влияет? Мне всегда было интересно. Есть целые книги на эту тему. Но нигде так и нет правильного ответа. Один книжник говорит что-то одно. И приводит вполне убедительные доводы. Другой что-то другое. Но как оно на самом деле?

     Хорн поперхнулся:

     — У Лоа спроси! Откуда я, клять, знаю, как «на самом деле»?! Я просто отражение твоих знаний. Я никак тебе ничего не могу сказать из того, что ты не знал. Ну посмотри на меня! Я дикарь. И при этом у меня нет ни одного шрама. Я, знаешь, дикарь из влажных фантазий какой-нибудь мечтательной девчонки. У меня янь, как у коня!

     Лоа приподнял край набедренной повязки, чтобы Ингвар мог воочию убедиться в справедливости этих слов. Ветвь внимательно смотрел за каждым движением Хорна.

     — У меня мускулы такие, будто я живу на тренировочной площадке. А при этом посмотри, как я говорю. Можно подумать, что я перестаю тягать снаряды, только чтобы сходить в библиотеку! Послушай сам. Я говорю как по писаному.

     Ингвар вынужден был признать: да, этот Лоа действительно скорее походил на актёра, играющего роль Хорна в каком-нибудь кино на ярмарочной площади. Он не был дикарём и говорил, как образованный человек. Меж тем на его пальцах не было ни одной инсигнии.

     Ветвь забрал у Хорна пустую плошку и принялся наполнять её тонкими лепестками мяса, которые выкапывал из золы. Лоа довольно улыбнулся, наслаждаясь недоумением на лице Ингвара:

     — Ну, что скажешь, Великан Нинсон? Ты всё ещё сомневаешься в том, что мы с тобой пьём мудрость из одного источника?

     — Может быть. Но я пью несколько ниже по течению.

     Ветвь чуть не засмеялся. Хотя он и сдержался, было видно, что это стоило ему определённых усилий, а улыбка раскроила его рябое от ржавых рун лицо, как трещинки дробят рассохшуюся маску.

     — Короче, это примерно так. Есть мешок, в котором сто белых фасолинок. И одна красная. Твоя задача её вытащить. Если ты управляешь оргоном, то ты добываешь Сейд. Добыв Сейд, ты бросаешь руну. Бросив руну, ты так же надеешься на удачу, так же надеешься на интуицию, так же надеешься на судьбу.

     — Но? — прервал Ингвар.

     Он был уже по горло сыт этими пустопорожними переливами бессмысленных словес, типичными для персонажей, рождённых его воображением. Они все говорили, как Тульпа.

     — Но? — переспросил Хорн. — Но если ты бросил Соул, то ты тянешь красную фасолинку из девяноста девяти белых.

     — Так вроде большой разницы нет.

     — Что ты под дурака-то косишь? Если бы тебе предложили тянуть красную фасолинку из мешка, где сто белых или где девяносто девять белых. Из какого бы тянул?

     — Я бы выбрал, где девяносто девять.

     — А говоришь, нет разницы…

     — Я говорю, что большой разницы нет. Стоит из-за этого учиться колдовству?

     — Из-за этого никто не учится. Учатся, потому что не могут не учиться. Или учатся потому, что им интересно. Или из-за желания получить сигнум. Вряд ли из-за мешков фасоли. Колдуний много. Одна из сотни имеет дар. Это первая ступень. Если она может направить энергию правильно, то знакома она с Сейдом или нет, но у неё будет как бы девяносто девять фасолинок. То, что кажется тебе пренебрежимо малым, в итоге из каждодневных мельчайших удач складывается в целый поток. Как каждодневное упражнение. Чуточка. Но каждый день. Всего десять минут. Одна двенадцатая от одной двенадцатой твоего дня. Но за счёт каждого и каждого дня, год за годом, эти десять минут приносят успех. Каждый день поднимать новорожденного телёнка. Сам не заметишь, как через пару лет будешь тягать над головой огромного взрослого татунка.

     Нинсон не помнил, что означало это слово. Ни на материке, ни на островах оно не использовалось. Но в прериях что-то значило. Очевидно, обозначало какого-то зверя.

     Из тьмы появилась Тульпа. Она была растрёпана и весела.

     Ингвар лишь считаные разы слышал, как она смеялась в голос. Женщина размахивала ополовиненной бутылью. Вначале Ингвар подумал, что это вино. Но потом по специфическому горькому запаху опознал красный туйон — крепкую ядовитую настойку, которую в малых дозах принимали, чтобы подстегнуть воображение и поймать видения. Обычно мистически-эротическо-бессодержательные. Эликсир фей. Судя по тому, что он плескался, как обычное вино, это был разбавленный вариант.

     — Чуть не пропустила ваши посиделки у костра. — В другой руке позвякивала бусинками чёрная курительная трубка драконьей кости. — Аха-ха, Ингвар, непробиваемый ты Великаша, ну как же ты не понимаешь-то, а? Каждый Лоа — это своя частичка Сейда. Своё состояние ума для написанной главы. И неважно, какая это глава. Писят там седьмая или шисятая! Не-ва-жно! Мой гроб ещё шумит в лесу! Игн… Гагн… Игагн… Ингвар! Мой. Гроб. Клять! Ещё! Шумит! В лесу!

     Хорн немного подвинулся.

     Похлопал по утоптанной земле рядом с собой.

     — Иди сюда, хорошая ты наша. Присаживайся. Послушай тоже, да? Послушаешь меня? Может быть, отдашь мне… — Первый Лоа потянулся к бутылке.

     — Даже гроб, клять, шумит! Не трогай меня, конский янь!

     Хорн ненадолго остановился, но потом решительно ухватился за бутылку:

     — Отдай!

     — Нет, это ты послушай! Великан вас всех ща порвёт, ясно?

     Глаза Хорна застыли в недоброй готовности.

     Ветвь отодвинул миски, которыми занимался. Неторопливо вытер о ляжки перепачканные в золе и жире руки. Потом быстро поднялся и попытался выйти из шатра, проскочив мимо Тульпы. Но женщина преградила ему дорогу. Она дотронулась до костяного амулета на шее. Её пальцы ещё не коснулись птичьей головы, а Ветвь так отшатнулся, что чуть не потерял набедренную повязку. Тульпа всунула ему в руки потухшую трубку.

     — Великаша, надо почувствовать оргон, чтобы понять его. Тьфу. Надо понять оргон, чтобы почувствовать его. Нет... Как же там было? Надо добыть его! Вместе с Лоа. Хорн — Охотник. Он именно что добывает свой Сейд. Находит его. Дэя — Мать. Она рождает его. Рождает оргон, понимаешь?

     Тульпа звонко похлопала себя по широкому кожаному поясу.

     — Выращивает. Воспитывает. Луг куёт Сейд. Вытёсывает его из оргона. Навван его слушает и поёт. Кинк пожирает и выпивает Сейд. Доля его покупает и продаёт. Ной его ловит и заготавливает. А Макош наливает и готовит. Инк читает оргон и пишет Сейд. Ишта любит его. Желает его. Желает, понимаешь?

     Тульпа с силой потёрла кожаный пояс. Рука оставляла мокрые разводы, искрящиеся в пламени костерка.

     — Сурт поджигает и прожигает Сейд. А Шахор молчит и помнит о нём. Все по-разному. Но все суть одно. Они черпают из разных источников. Но одну и ту же воду.

     Женщина жадно присосалась к горлышку и сделала несколько больших глотков красного туйона. После этого у неё перехватило дыхание, и она закашлялась.

     — Нет, кажется, перепутала. Из одного источника, но разную воду. Разная вода? Нет, совсем глупо звучит. Наверное, всё же первый вариант…

     Ингвар во все глаза смотрел на Тульпу. Он ещё не видел её такой. Она была в своих всегдашних шнурованных сапожках, в короткой кожаной юбке и полосатых штанах под просторным платьем. Её одежды пахли каркаде. И этот, для кого другого едва различимый аромат, для Нинсона превратился в навязчивую бордовую нить.

     Каркаде не перебивал другие запахи, но пересекал их пунктиром, даже теряясь в них, он не пропадал, а сшивал их, как не пропадает ушедшая под ткань нить. Каркаде пронизывал и дым костра, и копчёный запах мяса, и промокшую от пота рубашку Тульпы. Но рукава её рубахи и ворот были пропитаны горьким ядом туйона.

     Женщина рьяно жестикулировала.

     С её рук летели сладкие красные капли.

     Это немного настораживало Первого Лоа.

     Хорн старался не подавать вида. Только улыбался в бороду.

     Тихонько переговаривался со своим прислужником Ветвью.

     Хотя Нинсон прекрасно видел, что за этой ухмылкой Великий Охотник прячет тревогу. Ингвар сам всегда старался поступать так же, если был встревожен. А ещё Хорн боялся.

     То ли Тульпу.

     То ли за Тульпу.

     Но его отношение к женщине было густо замешано на страхе.

     Ингвар различил этот страх на лице Лоа, когда Хорн отвлёкся.

     Глава 61 Причина Добряка

     Ингвар вглядывался в лицо куклы.

     От прикосновений она вздрагивала. Бесстрастно, инстинктивно, как вздрагивает безголовая змея, если ткнуть в неё факелом. Нинсон не знал, сможет ли это искорёженное тело хоть когда-нибудь отзываться иначе.

     В компании этой девочки было не то чтобы неправильно, а просто странно тосковать о придуманной Тульпе или переживать из-за искалеченного правого плеча. Или же переживать из-за каких-то ещё мелочей. В самом же деле мелочей — стоило только сравнить.

     Не учи судьбу плохому. Вот уж воистину. Кукла сидела без одежды с самого утра, и было очевидно, что ей холодно. Но замёрзшая девочка не делала ни малейшей попытки укрыться шкурами, которые валялись прямо перед ней, стоило только протянуть руку.

     — Привет. Меня зовут Ингвар.

     На тонкий подход было мало времени.

     Соберись! Найди силы на одну улыбку.

     На одну. Дальше пойдёт легче. Должно стать.

     — Как меня зовут?

     — Инг-вар.

     Это и было первое слово, что она произнесла. Дырочки от иглы над губами стали кровить. Нинсон увидел обломки жёлтых зубов и понял, что девочка не ответит на улыбку, но надо было продолжать.

     — А тебя?

     — Грязь, — уверенно произнесла она.

     — Тебя так зовут? Что ж…

     Ингвар давно не спал, на глазах выступали слёзы. Давно не спал.

     — Так, ладно. Буду звать тебя Грязнулька. Потом подберём тебе другое имя.

     Великан указал пальцем на девочку.

     — Грязнулька.

     Девочка кивнула.

     — Ты знаешь, как зовут меня?

     — Ингвар.

     — А тебя?

     — Грязнулька.

     — Молодец. А теперь, Грязнулька, скажи мне: ты знаешь, как зовут лошадок?

     — Бэкки, Мэкки, Фэкки, Рэкки.

     — Какие красивые имена, — подивился Ингвар.

     Хотя, конечно, не могут такие имена быть у всех четырёх.

     Особенно учитывая фриза, стоившего как целый дом, или кохлани с длинной родословной. То были прозвища, которыми девочка называла лошадей. Если ей давали общаться с животными, то они узнают знакомого человека и гораздо охотнее подойдут к ней. И откликнутся на эти ласковые имена.

     — А вон та?

     Ингвар указал на видневшуюся среди берёз пегую тарпанку. Кобыла не убежала. Может, боялась уходить далеко от людей. Может, шлея с поперечной веткой запуталась в зарослях.

     — Бэкки.

     — Приведи Бэкки сюда, пожалуйста. Понимаешь?

     — Поняла.

     Провожая взглядом белую спину в лиловых разводах, Ингвар подумал, не убежит ли она. Почему-то казалось, что нет. Хотя обычная пленница, скорее всего, запрыгнула бы на лошадь и дала дёру. Чем избавила бы Нинсона ото многих моральных дилемм. Лишившись лошадей, он бы мог с чистой совестью забыть и про старика, и про девочку. Пешком отправиться к порталу, а оттуда уже в Вэймут.

     И был таков!

     Но он был совершенно не таков.

     Ингвар не хотел знать, бросил бы он старика у Навьего озера. Но был искренне рад появлению веской причины не делать этого. Надо было что-то придумывать с девочкой, а кто мог помочь в этом лучше, чем бывший тиун? Который — в силу обстоятельств — будет обязан поговорить с ним начистоту.

     Теперь, задним числом, все встречи обретали значимость, выстраивались в чреду осмысленных пометок на полях Мактуба.

     Глава 62 Тысяча Талантов

     Ингвар видел чудо.

     Грязнулька тянула за шлею кобылку Бэкки, а за ними трусил породистый жеребец Бентэйна.

     Фриз был взмылен и недоверчив. Рот порван удилами во время неуклюжих попыток раненого Бранда забраться на кохлани. Под весом сумок седло съехало на бок. Животное едва переставляло ноги из-за мешающейся подпруги.

     — А этого как зовут?

     — Рэкки.

     Ингвар приговаривал, переплетая руну Инка, Девятого Лоа, и прозвище животного:

     — Эйвс, Рэкки, Эйвс, Рэкки, Эйвсрэккиэйвсрэккиэйвсрэкки, эрс, эрс-эрс-эрс…

     Лошадиная руна и лошадиное имя слились в одно сплошное мурлыканье, и конь дал прикоснуться к себе. После этого дело пошло легче.

     Руна Эйвс. Руна Инка, Девятого Лоа — самозабвенного сказочника. Руна связи с животным. Подчинения. Направления. Зова. Эйвс. Эйвс. Эй-вссс…

     Грязнулька на удивление споро ухаживала за лошадьми. Дело было не только в выучке. Сказывалась природная ловкость. И природная же потребность в любви, которую она в этой жизни видела только от животных. Звери тоже не чувствовали в девочке никакой угрозы. Распознавали своего собрата, пуганого зверька.

     Так привечали на конюшнях и кошек, и собак.

     Грязнулька занималась лошадьми.

     Нинсон занялся трофеями.

     Бентэйн снял куртку ещё рано утром, когда надевал латы. А Бранд скинул свою, как только заметил Ингвара. Поэтому они обе достались Ингвару.

     — Двадцать-двадцать! Нам нужны денежки! — Великан азартно потёр руки и стал проверять карманы.

     У Бранда была изящная куртка-жиппон из тонкой кожи цвета киновари. Нинсон ощупал жиппон на предмет тайника, зашитого где-нибудь самоцвета. Ничего. Всё в угоду хорошей фигуре. Даже карманов не было.

     Чёрная жёсткая куртка бронированного Бентэйна порадовала подшитым изнутри жилетом дублёной кожи. А также шнуровкой на боках и рукавах — чтобы можно было надеть щитки для стрельбы или краги для боя. В утянутом виде то была обыкновенная куртка, а с полностью ослабленными завязками налезла на Великана.

     Петли замыкались на крупные серебряные брелоки в виде черепов разных птиц в порядке их принадлежности Лоа: сокола, курицы, гуся, соловья, ворона, голубя, альбатроса, попугая, долгоносого киви, сипухи, чайки и грифа.

     Бентэйн не переживал за фигуру. У него на куртке были карманы с застёжками из серебряных черепов. В одном лежала пузатая бутыль с изумрудно-салатовой жидкостью. Ингвар знал всего два напитка такого цвета. Откупорил пробку и понюхал. Так и есть. Густой травяной запах. Но не такой шибающе-полынный, как от туйона. Значит, мягкий, почти лечебный шартрез.

     Ингвар хорошо помнил их рекламу.

     «Сто сорок четыре вида трав!

     Целый гросс в одной бутылке!»

     Вспомнилась и реклама жёлтого шартреза:

     «Шартрез! Теперь шафрановый!»

     Ингвар сделал большой глоток.

     Шартрез легко нашёл путь в желудок и терпко-горьким запахом вытеснил усталость и недомогания последних дней.

     Ингвар сделал ещё один глоток, чувствуя, как уставшая кровь быстрее побежала по венам.

     Вишнёвый самоцвет Мортидо пожелтел.

     В другом кармане обнаружился ксон. Чёрное зеркало лежало на серебряной пластине граммов в двести. Витиеватым шрифтом, напоминавшим узоры доспехов Бентэйна, было выгравировано:

     «На свете не бывает ошибочных мнений.

     Бывают мнения, которые не совпадают с нашими, вот и всё».

     Великан сжал кулаки.

     — Мразь. Даже жалкая дворняга сможет отличать хорошее от плохого, а правильные действия от неправильных. Даже последний недоумок может сказать, что твои действия, твоё мнение о мире и о том, что следует делать, а чего не следует — это ошибочное мнение. Ошибочное.

     Ингвар сплюнул и добавил по буквам, каждый раз ударяя пальцем по чёрному зеркалу, потому что считалось, что так слово с большей вероятностью попадёт в Мактуб:

     — Мразь.

     Громоздкую вещицу дополняла обложка из кожи шипастой рептилии. Оставалось гадать, сколько стоила вся эта дебелая красота. Но Ингвар готов был отбросить эти богатства в сторону, как упаковку настоящего подарка. Потому что там, в кармашке плотной обложки, лежала квента.

     Квента!

     Пропуск в жизнь. Ингвар бережно достал карточку с обтрёпанными краями, осмотрел, убрал обратно. Великан не был похож на человека с портрета в квенте. Но лучше так, чем никак.

     В ящике из железного дерева с Уроборосом на крышке оказался целый набор для ремонта и обновления амуниции. Катушки шёлковых ниток и впрок заготовленные перья. Рядком в специально выточенных углублениях покоились три колбы с подписями.

     Колба с белёсым киселём, похожим на прокисшее молоко. «Клей».

     Колба с густой маслянистой жидкостью табачного цвета. «Яд».

     Колба с мелким порошком свекольного цвета. «Краска».

     Ингвар рассовал их по карманам и надел куртку.

     В том же ящике лежали два наруча, покрытых чёрной эмалью с тонкой работы рисунком — таким же Уроборосом, как на луке, и застёжками — змеиными головами. Получалось, что они тоже ели свои хвосты. Тонкая сталь могла бы защитить от пореза, но не от удара топора или меча. В этом смысле даже деревянный или костяной наруч с плотной поддёвкой были бы надёжнее в ближнем бою. Для лучника главное, чтобы был лёгким и гладким. А в случае Бентэйна, ещё и прекрасно выглядящим.

     Правый наруч использовался редко. А вот левый порядком исцарапался. Нинсон надел их под куртку, зацепив ремешки на самое первое деление. Ручищи у Бентэйна были заметно мощнее.

     Ингвар нашёл и одежду кукол: рубища из мешковины, перепачканные кровью и пахнущие мочой. Увидел, как девочка проводила взглядом отброшенные в сторону тряпки. А вот несколько пар добротно сделанных и совсем новых лаптей ей пригодятся.

     Рубашка воина из отличного некрашеного полотна превратилась в сарафан до колен с горловиной-лодочкой. Рукава пошли на портянки, которые вместе с лаптями составили новую обувку для девочки.

     Ингвар разжился шерстяными носками и тупоносыми башмаками Бентэйна, разношенными достаточно, чтобы Великан смог втиснуться.

     По Грязнульке было не сказать, что она рада обновкам.

     Та же история, что с прикосновениями.

     — Ты что-нибудь знаешь о себе? Ты помнишь, откуда ты?

     — Нет, — испуганно соврала девочка.

     Очевидно, за рассказы о прошлом полагалось какое-то нешуточное наказание. Эдакая страховка от случайно заданных вопросов на постоялом дворе.

     — Как звали твоих… ладно, неважно.

     Нинсон хотел разузнать про родителей. Про родную деревню. Но подумал, что сделает это потом. Непонятно, как могла отреагировать девочка на такие разговоры. Зато понятно, что, какое бы место она ни назвала, он не сможет сейчас отвести её туда. Пусть этим займётся Михей в своё время.

     Ингвар передал Грязнульке щегольской красный жиппон.

     — Это теперь твоя куртка.

     Это произвело на девочку впечатление. Она с опаской приняла подарок. И замерла. Ингвар не желал терять время попусту и сам облачил её.

     Вначале Нинсон обрадовался. Подумал, что он, дурень, напрасно ожидал радости от подаренных лаптей. А вот если дать Грязнульке что-то интересное, то радость, природная женская радость от красивой вещи, пробьётся через годы, напильником прошедшиеся по душе.

     Уж эту-то черту кукловодам не вытравить никакими издевательствами. Но потом понял, что ошибся. Девочка оцепенела отнюдь не от радости. Жиппон — хозяйская вещь, которую было страшно трогать и опасно испортить.

     Клять.

     Даже это вытравили. Ладно, обвыкнется. Не до того сейчас.

     Ингвар нашёл ещё один лук. Совсем простой, тисовый. С едва живой тетивой и попорченными стрелами. У половины проржавели наконечники. У другой половины они были стеклянными.

     Непонятно, зачем Бранд таскал с собой этот набор горе-лучника. Невероятно, чтобы стрелок так относился к своему оружию. Такое впечатление, что лук был ему навязан. Потому и хранился не при седле, а в тюках на вьючной лошади. Там же отыскались и запасы корма для лошадей, и большие деревянные фляги. Вначале напились сами. Потом напоили лошадей, налив воду в котелок.

     — Ты всегда так неподвижно сидишь?

     Нет ответа.

     — Пока не прикажут?

     Быстрый взгляд.

     — Может, хочешь есть?

     Быстрый жадный взгляд. Ясно. Голодная.

     — Я вот хочу. Посмотрим, что тут у них есть.

     В седельных сумках Рэкки, коня латника, нашлось кое-что поинтереснее чёрствых лепешек. Крупные куски пеммикана, завёрнутые в тряпицы и упакованные в пахнувший салом пергамент. Нинсон протянул один такой брусок Грязнульке, чтобы она могла погрызть, пока он собирается в дорогу.

     Похоже, девочка не знала, как подступиться к такой еде.

     — Тебя чем-то другим кормили?

     — Да.

     — Лепёшками?

     — Нет.

     Ингвар уже собирался было спросить, чем же тогда, но понял, что пожалеет, услышав ответ. В ближайшем прошлом этой девочки вряд ли есть что-то хорошее. И уж точно нет ничего, что он мог бы исправить.

     — Это красное мясо. Я не знаю, какое. Говядина, кажется. Коровки. Му-у-у. Мясо посушили, покоптили, перетёрли с сухариками и мукой. Какие-то ягодки ещё. Это вкусно. Смотри!

     Ингвар понял, что она не станет есть одна. Разделил брусок на две части. Он собирался есть медленно, чтобы кукла могла увидеть, как это вкусно. Но моментально умял свою порцию с хрустом и чавканьем.

     Достал себе ещё один кусок, с которым расправился столь же быстро. То ли пеммикан действительно оказался таким вкусным, то ли длительное голодание способствовало обострению чувства прекрасного.

     Ингвар разломал мясной брусок на несколько маленьких кусочков. Расправил промасленный пергамент на манер скатёрки.

     — Пожалуйста. Кушай.

     Ему было жаль девочку. И небезразлично, поест она или нет.

     Но иногда жалость должна проявляться в твёрдости.

     Не поест сейчас — значит, поест потом.

     А вот если он не заставит их обоих двинуться в путь в ближайшее время, то они, может быть, никогда нормально не поедят. Станут коллегами по загону. Или как там живут куклы.

     — Приоритеты, — объяснил он шарахнувшейся девочке, отёр руки о штаны и отправился разбираться со стрелами.

     Когда он ушёл, Грязнулька опасливо взяла один кусок. Долго обнюхивала. Потом стала потихоньку обсасывать и, осмелев, откусывать обломками зубов. Пеммикан, заготовленный всего несколько дней назад, был мягким и душистым.

     Это было самое вкусное, что она ела в жизни.

     По привычке она спрятала кусочек для менее везучей сестрёнки. Но, посмотрев на укрытое тельце, поняла, что уже не понадобится. Зыркнув ещё раз на нового хозяина и убедившись, что он занят осмотром сокровищ, кукла всё же проскользнула к сестре и засунула под покрывало лучший кусочек. Самый большой. Потом, опасливо озираясь, вернулась и снова начала примериваться к ломтикам перетёртого с ягодами мяса.

     Неказистая, но выносливая тарпанка и фриз, привыкший таскать на себе Бентэйна, могли без остановок донести их до Навьего озера. Но нагружать их сверх меры всё равно не следовало.

     По прикидкам Ингвара, Красные Волки выйдут на лесную тропу нынче же вечером. Он посмотрел на солнце. Полдень? Что-то около того. Значит, времени в обрез. Нужно было съездить за стариком, вернуться и успеть миновать то место, примерно в середине тропы, куда выйдут преследователи. Часа два-три за стариком. Дать животным полчаса — час подышать. И полтора до точки выхода преследователей.

     Когда они минуют эту точку, можно считать, что их уже не возьмут. Даже если Красные Волки выберутся на тропинку спустя каких-то десять минут после того, как по ней в обратную сторону проедет Ингвар, им всё равно будет не угнаться за всадниками.

     Поэтому ничего лишнего Ингвар не брал.

     Навьючил на себя сайдак, разместив колчан и налуч за спиной.

     Крест-накрест надел бухту отличного шёлкового шнура в пятьдесят метров. Верёвку такого качества охотно примут в любой лавке.

     А вот от всего остального пришлось избавиться. Дольше всего Ингвар, последние трое суток стучавший зубами от холода, размышлял над спальным мешком оленьего меха. Мешок был зимним и очень тёплым, а главное, достаточно большим даже для Великана. Похоже, у этих ребят он был один на двоих.

     Решил выбросить.

     Всё равно эту ночь они проведут в гостях у Михея.

     Такой воин, как Бентэйн, с такими доспехами и оружием, просто не мог быть беден. Не говоря уже о ксоне, куртке, куклах. Но Ингвар всё равно был потрясен, найдя на дне одной седельной сумки компас Ноя.

     Не тот, который даёт направление на север. А тот, что показывает на маркер.

     Серая коробочка с красной стрелочкой под стеклянной крышкой. Стрелочка поворачивается в сторону второй коробочки. К сожалению, не сообщая ни расстояния, ни чего бы то ни было ещё. Редкая вещь, оставшаяся со времени освоения Лалангамены.

     Когда-то их были тысячи. И на маленьком чёрном зеркале под стрелочкой можно было всё узнать про маркер: где он, кто его оставил и далеко ли он.

     Сейчас, когда, как говорят, колдовство постепенно уходит из мира, осталась только стрелочка на чёрном зеркале. В сагах маркер приводит к несметным сокровищам, прекрасной принцессе, дракону или чему-то незабываемому. На деле же путь, даже если хватит запала его одолеть, может легко закончиться у скалы, а злорадная стрелочка укажет в толщу камня. Капитаны неделями плывут в одну сторону, доходят до точки, где пищи уже хватает только на обратный путь. А неугомонная стрелка всё рвётся к горизонту.

     Однако всё равно находятся и отчаянные приключенцы, и дальновидные инвесторы, готовые вкладываться в подобные предприятия. Время от времени затеваются экспедиции, которые иногда пролегают через всю Лалангамену, а иногда заканчиваются всего в неделе пути, когда маркер обнаруживается на дне деревенского колодца.

     Мечты Нинсона не шли дальше продажи компаса коллекционеру. Собрать пару — маркер и указывающий на него компас — было великим достижением. За это могли наградить сигнумом и удостоить аудиенции с Лоа, которому надлежало подробнейшим образом рассказать все обстоятельства находки.

     Теперь можно было попросту плюнуть на рубины.

     — Смотри! Грязнулька! Мы спасены!

     Девочка, давясь пеммиканом, уставилась на Нинсона. Она поняла его окрик так, что пора двигаться в путь. Судорожно, кашляя крошками сухого мяса, принялась запихивать пищу в рот.

     — Да тише ты. Спокойнее. Эйвс.

     Клять. Шанс найти компас Ноя на Лалангамене был ничтожен.

     И всё же Ингвар Нинсон нашёл его. Этот шанс был столь же мал, сколь и шанс совершить эту находку в компании человека, который неспособен оценить величие момента.

     Ну, может, не совсем человека. Куклы.

     В другой сумке обнаружилась Башня Фирболга. Только небольшая походная версия, в исцарапанной коробке из красного падука, перевязанной карминовым шнуром. Теперь, обладая компасом, не имело смысла тащить её с собой, сколько бы она ни стоила. Проверив, что внутри только игральные принадлежности, Нинсон выбросил коробку в придорожные кусты.

     Поле раскрылось, и по траве рассыпались карты и фигурки. Грязнулька подбежала и замерла, склонившись над коробочками. Рядом с ней замер Уголёк, ставший огромным, сотканным из дыма котом.

     Заметив интерес куклы, Ингвар сказал:

     — Бери, что понравилось.

     Она уставилась на него, смешно вывернув голову по-совиному.

     Призрак фамильяра тоже смотрел на Нинсона светящимися янтарными глазами. На памяти Великана это был первый раз, когда Уголёк вёл себя, как обычный зверь.

     — Грязнулька, ты меня понимаешь?

     — Очень.

     Кукла умело обходилась тем небольшим запасом слов, что был в её распоряжении.

     На дне другой сумки отыскался завёрнутый в ветошь золотой слиток, килограммов в десять весом. Наверное, около тысячи талантов в пересчёте на монеты. Может, восемьсот. Это была не жалкая тысяча серебряных марок за Таро Тайрэна.

     Конечно, не сравнить с утерянными богатствами легендарного колдуна. Но эта сумма была несравнима и со всем имуществом Ингвара Нинсона.

     Похоже, и фальшивая квента, и лечение Грязнульки, и вира за Джо, всё это внезапно стало куда более достижимым и осязаемым, чем минуту назад. Мактуб исполнял желания колдуна одно за другим. Надо было их правильно направить, накачать оргоном и превратить в несгибаемое намерение.

     — Ты понимаешь, что я смогу диктовать Мактуб? А? Грязнуха? Представляешь?

     Девочка вытащила из вороха карточек фигурку крупного мужчины с добродушно-звериными чертами лица и круглым животом обжоры. В руках фигурка держала крохотную дыньку-минго, которую собиралась чистить маленьким ножиком.

     Существовала добрая сотня возможных вариантов, как представить хозяина башни.

     Это был ещё один Фирболг.

     Глава 63 Рыбак Рыбака

     Ингвар приноровился к тряской рыси Рэкки только на третьем часу путешествия.

     И не по вине послушного фриза. Вначале Нинсон часто оборачивался на Грязнульку и предпочитал держать шлею Бэкки в руке. Потом ещё будет время выяснить, умеет ли девочка держаться в седле. Но для этого нужно как минимум купить ей нормальное седло со стременами. Пока она просто угнездилась между пустых вьюков, время от времени стараясь поудобнее устроить отбитую задницу.

     Они проскакали знакомые дубы и подъехали к сидящему у костра Михею. Рыбак сидел, уронив голову на руки.

     Он не выглядывал их на дорожке, не спрашивал ничего про Джо. По его виду сразу было ясно — он всё знал.

     Побулькивала разваренная уха с сегодняшним уловом.

     Ингвар спешился.

     В дороге он подобрал множество слов.

     Он твёрдо решил, что в качестве виры за Джо отдаст Михею холёного молодого фриза, стоившего во много раз больше жемайтца.

     Большинству людей были бы не нужны эти слова. Им хватило бы и золота. Они бы записали сегодняшний диэм как удачный. Но большинство есть большинство. Предложи им коня подороже или жену помоложе, они согласятся, не глядя. Легко запишут в карпэм положенную благодарность Матери Драконов.

     Ингвар прекрасно понимал старика. Михей был одной с ним породы. Его не могли утешить никакие деньги. Верного друга не заменит кто-то более резвый, красивый или дорогой. Нинсон понимал и то, что молча протянутые поводья дорогущего фриза только вскипятят Михею кровь, заставят отшвырнуть подачку, не принять виру, чтобы не оскорбить ею память ушедшего коня.

     А ещё ведь надо как-то объяснить про куклу, про квенту, про Красных Волков. Слова, которые подобрал сказочник Нинсон, были хороши и точны. Он мог в том поклясться.

     Они нашли бы дорогу к сердцу старого тиуна.

     Но когда обух топора пришёлся Великану по голове, они высыпались из памяти. Он как раз повернулся к Бэкки, чтобы снять девочку, когда понуро сидевший рыбак ожил, метнулся к нему и нанёс точный удар.

     Нинсон упал. Одноногий Михей тоже. Нинсон потянул руки к висевшему на поясе баклеру. Попытался что-то сказать, но сразу же получил ещё один удар в основание шеи.

     Михей не обыскивал Ингвара, не трогал седельных сумок.

     Подпрыгал к животным, застывшим от решительности одноногого. Резким тычком обуха скинул с лошади Грязнульку.

     Девочка вцепилась в доверенный ей неказистый лук Бранда.

     Вместе с рассыпавшимися стрелами она повалилась с коня. Земля у Навьего озера была топкой, и Грязнулька упала, не повредившись.

     «Лучше бы ей доверил кошель с золотом», — подумал Ингвар, сплёвывая кровь. Он смотрел на происходящее как бы чуть со стороны, сквозь мутное красноватое стёклышко.

     Михей встал над ним, опираясь на костыль. Было безо всякого Сейда видно, о чём он думает. Зарубить ли Великана? Примеривался так и эдак. Прикидывал что-то. Несколько раз взвешивал топор.

     Шмякнувшись с лошади, Грязнулька проворно, как ящерка, перевернулась на живот и быстро-быстро поползла на четвереньках, сначала под брюхом недоумевающей кобылы, потом между щёток нервничающего фриза.

     Кукла подползла к распростёртому Великану, который бестолково шевелил руками, как пойманная в мышеловку полёвка. Грязнулька села рядом. Не будь она острижена, она могла бы укрыть Великана пологом волос, как делали колдуньи в сагах. Но у неё не было даже этого. Грязнулька прижалась к Ингвару, склонилась, закрыла ему уши руками, а глаза собственной головой. Стукнулась лбом.

     Слишком хорошо знала, что никого ни от чего не может защитить в этом мире. Что облегчить боль не в её силах. Хоть по жилам и течёт река этого проклятого оргона, из-за которого столько проблем.

     А вот унять чужой страх она была в состоянии. Столько раз успокаивала тех, кто был заперт с ней в клетке. Тех, кому почему-то было страшнее, чем ей.

     Она парила над бездной страха и тьмы, тогда как остальные срывались туда.

     Поэтому она так долго пробыла там.

     Кем надо быть, чтобы продержаться там столько?

     Поэтому из неё никогда не получилось бы приличной куклы.

     Кем надо быть, чтобы даже куклы приличной из тебя не получалось?

     Поэтому она так дёшево стоила, и Кукловод был рад спихнуть её в паре с кем-то.

     Грязнулька не понимала, чего хочет от неё Великан, но видела, что смотрел он иначе, чем люди кукловода. И этого было довольно.

     Несмотря на то, что весил как четыре Грязнульки.

     Несмотря на то, что его слушались лошади и люди.

     Несмотря на то, что он расправился с её хозяевами.

     Несмотря на всё это, взгляд Великана напоминал ей соседок по клеткам. Фирболг был её племени и её крови.

     Она слышала это даже сквозь молчание.

     Видела это, даже не зная, куда смотреть.

     И сделала для Великана то же, что делала для каждого пойманного ребёнка. Постаралась унять его страх.

     Закрыла ему уши и глаза, перед тем как ему будет больно.

     — Тьфу! — сплюнул рыбак. — Скажи дочке спасибо и живи, гнида.

     Глава 64 Кукольное Чаепитие

     Ингвар пришёл в себя только ночью.

     На бревне, служившем рыбаку столом, сидели две девицы. Силуэты, обведённые пламенем небольшого костра. Широкие плечи, острые грудки, длинные распущенные волосы. Сестры-кровопийцы.

     — Ты только посмотри на него. И в лесу нашёл самочку. Я тебе говорила, что он тот ещё кобелина. Говорила, что он грязный пёс. Да?

     Вторая сестра ответила без эмоций:

     — Ты говорила, что он напоминает тебе нашего старого пса, который до того обжирался, что гости принимали его за беременную суку. Ты называла его псом только в таком контексте.

     — Вреднючая ж ты. Кстати, самочку он себе такую же шелудивую нашёл. Погляди только. Кожа да кости. Бе-е. Это он её так оприходовал? Посмотри только на её инь. И не умерла...

     — Да не он это. Он бы не стал... ну не так...

     — Ага. Смотри, как её распахали. У него писюн небось с мизинчик.

     — Дался тебе его писюн. Я целый день про него слушаю. Иди уже и посмотри.

     — Думаешь?

     — Это ты всё время об этом думаешь. Мне-то всё равно.

     — Может, в этом и проблема?

     Ингвар подал голос:

     — Барышни!

     Лесная тень заливисто захохотала:

     — Очухался? Я тебе чё говорила? А, добряк? Чтоб ты старика притопил!

     Сестра согласилась с ней:

     — При всём уважении, но мы действительно думаем, что в некоторых ситуациях самое простое решение является самым лучшим.

     Ингвар устало отмахнулся:

     — Да-да, а ещё так поступили бы дикие звери. Я всё помню. Это не совсем… не совсем в моём характере. Не моя игра. Не тот уровень сложности. Не про меня Мактуб будет, если я начну так поступать.

     — А про кого же?

     — Про кого-то другого.

     — Говоришь, как жрец Девятого.

     — Да, должна согласиться. По речам вы больше похожи на того, кто почитает Инка. Хотя и на почитателя Хорна вы тоже похожи. Правда, не слишком удачливого. Кто же вы на самом деле, легендарный колдун Таро?

     — Чувствую себя аккурат посредине. Жертвой обстоятельств, связанным по рукам и ногам Кинком.

     — Посредине чего?

     — Сестра, он имеет в виду цифры. Потому что Хорн — это первый, а Инк — это девятый. Аккурат посредине у них пятый. А пятый Кинк. Тот, кто идёт на поводу у желаний и прихотей. Пленник. Посредине на круге. Понимаешь?

     Ингвар потянулся за водой. В котелке плеснула остывшая заварка. То, что нужно. Зачерпнуть воды из Навьего озера. И ждать новостей. Эти барышни пришли не просто так. Ингвар свесился с мостков, зачерпнул воду. Попил и побрызгал на затылок. Приличная шишка осталась от этой клятской рирдановой рунницы.

     Нащупал уплотнения на затылке: кажется, их стало больше. Два крупных рубца остались, но по краям ещё что-то добавилось. Надо попросить посмотреть, что ж там у него такое. Уж эти-то барышни врать не станут.

     В темноте, лишь слегка разбавленной светом месяца, Ингвар снова зачерпнул воды. Вспомнил, что у него ещё остались пластинки ивовой коры, из аптечки Иггуля. Самое время заварить их. Может быть, удастся найти дубовую кору и сделать настой на утро, чтобы прополоскать рот и избавиться от привкуса крови.

     Под Ингваром, на глубине, промелькнула большая белая тень.

     Рыбина. От спины которой вода ухнула, и прокатились волны, плеснувшие во все четыре берега.

     Рыбина. Слишком здоровая не то что для такого озера, а даже и для океана. Она была длинной, как… как накер, обомлел Ингвар.

      Накер! Великан кинулся прочь с мостков, прыгая, не чуя под собой натруженных ног.

     — Ты чего это скачешь, как зайка? Мы тут как раз думаем, интересно бы попробовать кукольную кровь. Говорят, совсем особенная штука. Она хоть и откупоренная уже, не девочка, но попробовать определённо стоит.

     — Не надо, — остановила её сестра. — Мы вас нашли вечером. И ручаться за то, что правильно поняли то, что произошло, не можем. Но после удара по голове прошло часов десять. Это ваша кукла или она к вам приблудилась, пока вы спали? Нам надо знать.

     — Там, — Нинсон указал на чёрное озеро с неспокойной водой. — Там какой-то линдворм!

     — Ну, мы же на Навьем ключе. Он тут и есть. У него тут дырка.

     — Пф-ф-ф, — фыркнула другая лесная тень. — Сама ты дырка.

     Кажется, наличие монстра в десяти шагах никак не напрягало лесных теней. Их голоса не дрогнули, внимание не пронизывало темноту напряжёнными струнами. Просто семитонный линдворм проплыл где-то у маленького прудика в лесу. Ничего особенного.

     — Так что с девчонкой? Чья она?

     — Моя. Временно. Пока не смогу отдать её кому-нибудь.

     — Отдай нам! — залилась смехом лесная тень.

     Её сестра только скорбно поджала губы.

     — Прошу прощения. Она шутит.

     — Чего это шучу? Он же сам спрашивал про преследователей. Мы их встретили. Слушать — слушали. Смотреть — смотрели. Можем рассказать. А он нам оргоновую деву. Поверь, ты бы хотел услышать наш рассказ как можно скорее, не откладывая.

     — Как это будет? Так же, как со мной вчера?

     — Нет, мы совсем её выпьем, — хохотнула лесная тень.

     — Не переживайте, она шутит. Мы просто попробуем. Именно, как с вами вчера. Впрочем, она может перенести эту потерю немного тяжелее.

     Конечно, немного тяжелее. Клять, да девчонка и так еле живая.

     Он ещё раз посмотрел на девочку. Нет, не чувствовалось, что она скоро погибнет. Надо пробовать. Дахусим. Забота не всегда в доброте. Им нужна помощь лесных теней.

     — Хорошо.

     «Двадцать-двадцать. Смилуйся над ней, Милосердная Ишта!»

     Старик оставил все свои вещи, когда уезжал. Только топор прихватил. Ингвара уложили на кожаный плащ Иггуля, а Грязнулька была завёрнута в одеяло Михея. Она вытянулась по струнке. Ничего не понимая, но чувствуя, что обсуждают её. Кажется, вопреки её предчувствиям, новый хозяин всё же означал новые мучения. И ничего больше.

     — М-м… Уговорить его было легче, чем ты думала… Ну я, пожалуй, пойду, прильну к истокам, так сказать. А ты тут рассказывай.

     Лесная тень направилась к Грязнульке, покачивая бёдрами и бесстыже выставив пупок.

     — Осторожнее с ней, сестра. Пожалуйста.

     Даже отсюда было видно, как напряглась кукла, когда девушка откинула одеяло.

     — Тут очень холодно, зайчонок, — приторно пропела лесная тень. — Малышка, ты не возражаешь, если я устроюсь рядом? Вместе нам будет теплее. Да. Вот так.

     Лесная тень легла, плавным движением перекатилась на бок, оказалась вплотную к кукле, положила ногу сверху, придавила девочку, как хищница, прижавшая жертву лапой. Она обняла Грязнульку, укрыла её и себя. Прильнула к шее.

     — Вы слушаете? Таро? Вы меня слышите?

     Нинсон повернулся к вампиру, зарёкшись смотреть на куклу.

     — За вами идут восемь человек. Они вышли на тропинку вечером. Запутались в следах. По их мнению, один и тот же человек ходил то туда, то сюда, то пешим, то конным. Они пошли по самому последнему следу. То есть по направлению к городу, направо.

     Ингвар понял, что это Михей отвёл погоню, оставив Красным Волкам самый свежий след.

     — Встали там стоянкой. У выхода из леса, на перекрёстке. На том месте, где вы жестоко покарали латника, дерзнувшего поднять руку на легендарного колдуна. Он сам виноват. Увидел, что вы безоружны. Принял это за слабость. Лес знает, что за это вы не просто убили его. Хотя мы стараемся дарить всем живым существам лёгкую и быструю смерть. Иногда и в такой смерти есть своя красота. И свой смысл.

     Ингвар услышал, что другая сестра откинула одеяло.

     Кровопийца приподнялась на локте и уставилась в их сторону, чтобы вставить в разговор свою лепту. Кукла завозилась. Нинсон различил приспущенную до пояса рубаху. Разводы свежей крови, обрамлявшие скулы Грязнульки, были похожи на высоко поднятый кружевной воротник. Кровь змеилась по белой груди, оставляя след за языком лесной тени. Грязнулька искала его глазами. Фирболга, который должен был её защищать. Ингвар отвернулся.

     — Ха-ха! В такой смерти есть красота? Меня там чуть не вывернуло! «Красиво» — это последнее слово, которое пришло мне на ум на той полянке! Вот честно! Его же через мясорубку пропустили живьём! Он ещё час, наверное, там в своей банке подыхал, после того как ему рот мёдом заделали, чтоб не вопил. Ты думаешь, ему пауки случайно горло проели, чтобы он дышать мог? Эта такое словцо, которое на другом конце от лёгкой смерти. Как это назвать-то, даже непонятно. А! Аргония! Он умер в аргонии, а не милосердии!

     Ни Великан, ни лесная тень никак не прореагировали на её слова, и кровопийца вернулась к кукле:

     — Что ты? Соскучилась уже? Иду-иду, маленькая.

     Нинсон спросил важное:

     — Колдунья у них есть?

     — Нет, с ними на стоянке не было никого, кто владел бы Сейдом или Гальдром.

     — А что они собираются делать дальше? Идти в город?

     — Решат утром. Думаю, выдвинутся сюда. У вас с малышкой есть часа четыре с рассвета. Нужно выспаться и с первым же светом бежать на север, в сторону Апхолла. У вас будет фора, используйте её. И тем спасётесь.

     «Тем спасётесь», — улыбнулся про себя Ингвар.

     Даже в книжках так уже давно не выражались. Мактуб иногда странно распределяет игроков. Как может такая тонкая книжная девушка попасть в жрицы кровожадного и бескомпромиссного Хорна? Неужели на респе она сама выбрала себе такую судьбу?

     Неужели решилась получить столь чуждый опыт, манившей именно этой инаковостью?

     Как ради расширения кругозора спят с карлицами или пробуют жареных кузнечиков?

     Но Ингвар спал с карлицами и пробовал жаренных кузнечиков. Возможно поэтому чувствовал такую острую приязнь к девушке.

     — Вот что, барышня, — сказал Ингвар. — Мы не лесные тени. Мы будем идти по лесу медленнее, чем Красные Волки. А уставать быстрее. К вечеру они нас всё равно догонят.

     — А-ха-ха! Клять, я не могу. Янь мне под крыло! А то мы по твоей тюленьей туше сразу не догадались, что ты не лесная тень! Думали, вдруг всё же тень, просто крупненькая! Чью кровь надо пить, чтобы стать такой лесной тенью? Китов?

     Кажется, у этой сестры снова образовался перерыв. Она радовала Ингвара очередной порцией остроумия, пока Грязнулька переводила дух. Нинсон набрал воздуха, чтобы ответить, но чуткая собеседница мягко остановила, положив ладонь ему на колено. Великан только сейчас рассмотрел покрытые инсигниями пальцы.

     На мизинце веве Хорна, ясно дело. На безымянном тонкая полоска. Помолвлена? Когда только успела? На среднем пальце и Трикветр, и Валькнут. И выучиться успела? На указательном пальце то ли рога, то ли корона. Ну не настоятельница же она в таком возрасте. Наверное, получила по рождению. Дворянка?

     Но самой важной татуировки не было.

     Тыльная сторона ладони оказалась чиста. Стигма не было.

     Она не была колдуньей.

     Обладай девушка колдовскими силами, там стояла бы круглая печать причастности к ковену, стигм. Даже при самых что ни на есть зачаточных способностях ей обязательно поставили хотя бы энсо — круг, который потом, с ростом мастерства, мог бы уже превратиться в замысловатую колдовскую печать. Но это уже было бы обозначение истинной таковости колдуньи.

     Стигма не было…

     Девушка поспешно убрала руку и отодвинулась. Нинсон видел, что задать вопрос означало бы прекратить разговор, поэтому промолчал.

     Очередной обман.

     Девушка продолжила:

     — Да. Если не сегодня, то завтра точно. Я не могу предложить вам ничего другого, легендарный колдун Таро. Могу с уверенностью сказать, что у них ни колдуньи, ни латника. Но их восемь человек, с луками и топорами. Вам не победить, если вы не разрешите себе колдовать.

     — Ещё повоюем. У нас есть лук. И девять стрел.

     — У девочки тоже есть лук. Она прячет его под одеялом. И самодельные стрелы со стеклянными наконечниками. Ваш колчан мы положили рядом.

     Ингвар обернулся. Не задумываясь, бросил вязанку рун из Инги, зажатой между Дагз. Увидел в полной темноте стрелы и понял, что три сломаны.

     — Шесть стрел на восемь целей, — сказал он.

     — Знаете, есть такая поговорка…

     — Улыбаешься — значит, не сломали? Знаю, как же.

     — Эта поговорка мне не нравится. Думаю, есть признаки поважнее. Достаточно я повидала улыбчивых слабаков, уж можете мне поверить. Я о другой поговорке. Сделай всё, что зависит от тебя, а в остальном положись на судьбу.

     — Я сделаю. Вы поможете нам? Мы же одной крови. Помогите!

     — Нет, легендарный колдун Таро. Животные так не делают, вы же знаете.

     — Но вы же не животные!

     — Нет. Но мы учимся. Животным было бы наплевать. Нам не всё равно. Нам будет жалко, когда вас поймают. Но мы не можем помочь. Мы больше не собирались с вами видеться. Возможность попробовать кукольную кровь — поистине уникальный случай. Не настолько, чтобы рисковать за неё. Но достаточно, чтобы выйти к огню и перекинуться парой слов со знакомым человеком. Пусть и с непосвящённым. Мы вышли и перекинулись. Но не просите большего.

     — И не обижайся! — подала голос другая сестра, оторвавшись от горла Грязнульки.

     — Скажите, есть ли какой-то способ вас подкупить, уговорить? Можете взять всю мою кровь. Только завтра. А сейчас помогите. Нам очень нужна помощь. Нам не на кого больше…

     Лесная тень вскинула руку, останавливая Великана:

     — Не давите на жалость, легендарный колдун Таро. Мы это уже обсуждали. Чужие сражения нас не интересуют, как не интересовали бы зверей. Чужая боль для нас — ничто.

     Ингвар фыркнул:

     — Какая чушь!

     Кривые брови вампира даже приподнялись от такой наглости.

     — Ладно. Ответ я услышал. У меня есть ещё вопрос. Я знаю, что вы не лечите. Но ты можешь посмотреть хотя бы? Видишь, жемчужинки под кожей перекатываются? Что это?

     Ингвар пододвинулся к лесной тени и поднял длинные волосы, открывая затылок. Девушка плавно и даже с нежностью начала разбирать слипшуюся от крови гриву. Касалась шеи холодными пальцами. Надавливала и разминала плотные бугорки.

     — Какие-то старые шрамы. Не знаю. Вам надо лучше питаться, чаще мыться и меньше нервничать.

     — А кому на Лалангамене не нужен этот совет?

     — Именно что никому не нужен. — Девушка отпустила космы.

     Как показалось Нинсону, нехотя. Почувствовав эту расположенность, он склонился к уху замершей лесной тени и едва слышно, так, чтобы не посвящать в свою просьбу другую сестру, спросил:

     — А девочку осмотреть сможешь?

     — Я уже посмотрела, — неловко, как в провинности сознаваясь в этой несвойственной животным заботе о чужих детёнышах, сказала лесная тень. — Ничего ужасного. Просто нужно немного заботы. Колдуньи помогут оргоном. Лекари мазями и ваннами. Но ей всё равно придётся делать то же самое, если она хочет поправиться.

     — Что?

     — Я уже говорила. Одеяло, бульон, чай. А в качестве упражнений только прогулки и продолжительный сон. Она крайне истощена, Таро. Неужели вы не видите?

     — Хах! — Сестра оторвалась от шеи Грязнульки. — А я знаю ещё одно упражнение! Им не повредит, если они будут под одним одеялом бульон распивать.

     — Хватит, сестра. Иди сюда. Моя очередь пробовать.

     Глава 65 Охотничья Полка

     Ингвар сделал всё, что от него зависело, а в остальном положился на судьбу.

     Через пять минут всё будет кончено: он либо победит, либо...

     В крайнем случае, у него с собой ещё два горшочка с колдовским чёрным песком. Два разбились впустую, во время драки с Иггулем. Два разбились о Бентэйна и пробудили нечто ужасное. Притом и там, и там была пчела. Значит, сработают ли горшочки, зависело не от того, что на них нарисовано.

     Оставалось ещё два. Пиявка в похожем на круг двадцатиграннике и муравей в треугольнике.

     Муравей был нарисован так же, как и все остальные знаки. Будто мокрой кистью провели по камню. Изображение едва можно было различить, если свет падал под правильным углом. Но Ингвару думалось, что это красный муравей. Хоть и нарисованный чёрным лаком.

     «Вот, Мать Драконов… У нас теперь так и будет? Что вижу — то пою? Да это из-за треугольника. Девки часто вышивают красный треугольник на мешочках с огнивом», — внутренним голосом подсказал Таро Тайрэн.

     — Ну и правильно. Это ж испокон веку так.

     «Тс-с-с! Завали пахтало! Просто думай мысли — не говори. Это внутренний диалог. Внутренний. Вну-трен-ний. Строго говоря, даже не твой. Это диалог между мной… и мной же».

     Нинсон подумал, что раз символ этот принято вышивать на мешочках для огнива, то и на горшке с колдовским пеплом он должен означать что-то огненное.

     «Просто мешочек с огнивом есть у каждого паренька. Одноцветный треугольник — вышивать несложно. Красная нитка, опять-таки, яркая, красивая. А что девке ещё предложить, по большому счёту? Ну… кроме красного треугольничка? Обычно и нечего. Особенно ещё маленькой. Вот и вышивают, что могут. Заметь, взрослые тётки-то чего-нибудь посложнее вышивают. К тому же тут какая философия глубокая! Простонародная, но всё ж таки.

     Она свой красный треугольничек где вышивает? На его… мешочке? С помощью содержимого которого он… что делает? Правильно! Огонь разжигает! Понимаешь? Трёт, и трёт, и трёт, и тут, хоп — искры».

     Ингвар зло ответил колдуну:

     — С помощью содержимого которого… какой-то ты косноязычный колдун. Не особо тебя, небось, мешочками с вышивкой задаривали, да?

     «Задаривали? Больно надо. Я всё купить мог. Я сам брал, что хотел. Подарки оставь пустышкам. Как и огниво, кстати».

     Похоже, Таро Тайрэн презирал пустышек так сильно, что даже огниво стало для него унизительным символом простой жизни, ведь оно было не нужно колдуну, который мог бросить руну Кано.

     Тихо, почти не разжимая губ, Нинсон спросил про горшочки с колдовскими ингредиентами. Но ему никто не ответил. Ингвар ещё несколько раз задал самому себе вопросы об оружии из странного шкафа. Но Таро Тайрэн молчал. На горшочки нельзя было рассчитывать, пока не было понимания, как ими пользоваться.

     Даже напугать Красных Волков не получится. Они-то не видели, что произошло с латником. Поэтому оба горшочка лежали в карманах куртки на тот случай, если не останется никакого другого выхода.

     На тропинке появились Красные Волки.

     Нинсон наблюдал за отрядом, прокручивал в уме все давешние приготовления.

     Великан нашёл леску, забытую Михеем. Привязал один конец к стреле, а другой к тонкому шнуру из запасов Бентэйна. Едва рассвело, он пустил стрелу в крону дуба-привратника. На высоте метров двадцать или около того стрела перелетела толстую ветку и утащила за собой леску. Нинсон нашёл стрелу и втянул прочный шнур.

     Ингвар весил больше сотни килограммов. Ветка могла не выдержать, шнур мог не выдержать, плечо могло не выдержать. Поэтому отправилась Грязнулька. Она ловко вскарабкалась и, следуя тщательным указаниям Нинсона, проверяла ветви до тех пор, пока не выбрала две прочные и росшие на одном уровне.

     Ингвар притащил скамейки из лагеря Михея, обвязал и поднял наверх. Грязнулька положила их на соседние ветви, соорудив насест.

     В лесу люди нечасто смотрят вверх. Особенно, когда идут по следу, оставленному на земле. Охотничья полка Великана пряталась в ветвях и частично укрывалась за стволом дуба.

     Один из Красных Волков заметил что-то в стороне от дороги.

     — Глядите! Мы спугнули этого парня.

     — Он тут спал, кажись.

     — Ага, и бухал.

     Столпились.

     — Фэйлан, пойдёшь на повышение!

     Она кивнула, взмахнув хвостом собранных на затылке волос.

     Кто-то добродушно хлопнул женщину по спине.

     — Ничего себе куртец!

     — Это ж куртка того щегла. Бранда.

     — Да, это Брандов жиппончик.

     — Определённо.

     — А чего она здесь-то?

     Женщина подытожила:

     — Так, видать, всё Бранд. С концами…

     — Да, инь ему.

     И сразу же:

     — Отличная вещь, кстати.

     — Я первый её увидел!

     — Ну и что?!

     Командовала отрядом женщина, которую называли Фэйлан. Ингвар прежде не видел её. А вот разведчицу, которую та отправила вперёд, уже встречал. То была та черноглазая, что заставила его выплюнуть все рубины. Она прошла дальше, оставив группу разбираться с находками. Добралась до дуба. Огляделась. Но головы не подняла.

     — Кошелёк!

     — Парни, тут деньги.

     — Монетка!

     — Серебро...

     — Цельная марка!

     — Настоящая?

     — Обстриженная?

     — Да какой он цельный?

     — Затёртый, что твоя дырка.

     — Тьфу! На зуб проверил, а она в какой-то гадости.

     — Мы всё ещё про марку сейчас говорим?

     — Да пошёл ты.

     По приказу Фэйлан ещё двое следопытов зашуршали в лес.

     — Так, ребята, давайте делить.

     — Чего делить, тут один серебряный. Один.

     — Руки убери. Одна монета никогда не делится! Она идёт тому, кто нашёл.

     — Монета у него идёт… ты сейчас сам пойдёшь! Знаешь куда?

     — Марочку не пропахтайте там, орлы!

     — Всё найденное делится. Чётко же сказано.

     — Никогда одна монета не делится, хоть у тиунов, хоть у моряков спроси.

     — Иди у инь моей спроси!

     — Ты, видно, со своей инь только и советуешься.

     — Я хотя бы только советуюсь…

     — Ша, — резанула Фэйлан. — Монету убрать в кошелёк, в котором она была. Кошель отдать мне. Бутылку тоже.

     — Ну чего ты, Фэй…

     Командир не собиралась идти на попятную:

     — Сюда, сказала! Пробку на место воткни и дай сюда. Он мог в неё отравы какой-нибудь сыпануть. Ты и прибухнуть уже успел? Совсем, что ли, тупой?

     Красный Волк нахохлился, но отдал бутылку.

     — Ладно. Куртку-то можно взять?

     — Куртку бери, — отмахнулась командир. — Карманы проверь только.

     Красные волки принялись разыгрывать жиппон. Достали монеты.

     — Да в инь пусть идут все ваши картинки! Кто дольше всех сможет выбрасывать урим, тот и забирает куртку. Договорились?

     — Договорились, бросай уже.

     — Так, теперь ты.

     — Тьфу ты, туммим с первого раза.

     — Я своей буду…

     — Твою все знают, у неё уримы с обеих сторон, иди ты в пень…

     — Вот клять, у меня тоже туммим!

     — Ах ты ж, янь тебе в рот… тоже выбыл.

     — Охо, ну теперь только вы двое соревнуйтесь.

     Командир не участвовала в делёжке, хотя жиппон был бы ей впору.

     Фэйлан повернулась и задумчиво посмотрела на след ночёвки Ингвара. Крикнула, спрашивая разбредшихся по лесу следопытов, проигравших в делёжке:

     — Уверены, что это он? И куртка не его. И бутылка не его.

     — Я нашёл его лёжку. Это точно он. Тут его суть.

     — А ты уже суть его приноровился отличать что ли? — усмехнулась Фэйлан.

     — Идём, покажу. Ты видела когда-нибудь, чтобы человек всё это дело в блины раскатывал? Он всегда аккуратно веточкой всё размазывает. Чтобы получилась плоская такая глиняная тарелка. Только не тарелка, конечно. И не из глины.

     — А раньше он тоже так делал? — настороженно спросила Фэйлан.

     — Раньше тоже. Я просто не показывал. Не думал, что это важно. Суть всё-таки.

     — И почему он так делает? — спросила она у следопыта.

     Но догадки высказал каждый член группы:

     — Готовит ловушку?

     — Сокровища ищет?

     — Ему это нравится?

     — Хочет нас запутать?

     — Просто полоумный?

     — Колдовство какое-то делает?

     — Тоскует по гончарному ремеслу?

     — Может, это не он делает? — спросила наконец командир.

     — Хорн знает, — без интереса отмахнулся следопыт. — Я тут у вас как бы не философ ни яня. А до того, как рутгером стать, был охотником. Потому и следопыт. Эт всё равно не философ ни разу. Так что сама решай. Я тока на следы смотрю. Судя по тому, сколько за этим недобитышем плетётся народу…

     Следопыт стал загибать пальцы:

     — Бабы в городских сапожках… босые бабы… команда олухов, которые ваще не умеют ходить по лесу. И ещё несколько человек, которые явно умеют ходить по лесу. Потому я те про них ничо не скажу. Ещё пара каких-то олухов, которых мы вчера слышали. Мы, наконец. Фэйлан, я не знаю. Всё что угодно может быть. Всё что угодно. Я уже ничему не удивляюсь.

     Ингвар действительно до последнего надеялся, что его желудок смог удержать хотя бы один рубин, и не оставлял поисков. Но, похоже, все тридцать три самоцвета были разбросаны по краю выгребной ямы в лагере Таро Тайрэна.

     Нинсон прекрасно знал, что сейчас видит Фэйлан. Ковёр на земле хранит отпечаток лежавшего человека. По размашистому полукругу проехавшегося в грязи сапога видно, что он вскочил. И убежал по дорожке к Навьему озеру так быстро, что бросил бутылку и забыл куртку. При такой сырости никого не удивили мокрые рукава.

     О чём думала Фэйлан? Что он мог специально бросить и ковёр, и жиппон, и бутылку, предварительно насыпав что-то в пойло. Командир на то нужен, чтобы учитывать такие моменты. И она была права.

     В распоряжении Ингвара оказалась бутыль с ядом для стрел. Судя по качеству всех остальных вещей, найденных в ларце с Уроборосом, яд должен был оказаться мощным. А учитывая, что им предполагалось обрабатывать наконечник стрелы, ещё и быстродействующим.

     Сделай всё, что зависит от тебя — а в остальном положись на судьбу.

     Ингвар отравил всё.

     Шартрез. Монету. И те рыболовные крючки, что нашёл в запасах рыбака. Каждый крючок он аккуратнейшим образом закрепил изнутри в рукавах куртки. А рукава обильно полил ядом.

     — Ах ты ж, клять!

     — Что там?

     — Оса тяпнула.

     — Рановато для ос!

     — Ай! Да больно-то как.

     — Снимай, снимай куртку!

     — Руки, ты посмотри на его руки.

     Ингвар не знал, каким будет действие яда. Но полагал, что если им должны были смазывать стрелу, то смысл в том, чтобы даже легкораненый боец выбывал из строя. Вот он и выбыл.

     Кажется, даже простое прикосновение к яду было небезопасно, даже если тот не попадал в кровь.

     Возятся. Рука опухла. Идти самостоятельно Красный Волк уже не мог, взяли под плечи. Наверное, этот везунчик и монету попробовал на зуб. Во всяком случае, никто кроме него не жалуется на недомогание. Жаль.

     Черноглазая вернулась и сказала, что впереди пруд и открытое пространство. Командир кивнула и приказала двигаться. Они шли настороженно и крадучись. В руках луки с наложенными стрелами. Серьёзные лица.

     Ингвар подумал, что это забавно, когда люди хоронятся, пробираясь в двадцати метрах под тобой, как на ладони для выстрела. И понял, что стал холоден и твёрд, как валун, раз сейчас ему кажется что-то забавным.

     Удобно, чтобы сбросить горшочек с колдовским прахом. Эх, знать бы, как эта штука работает. Муравьи или пиявки? Нет.

     В хвосте плёлся раненый и тот следопыт, что решил ему помогать. Когда Красные Волки достигли дубов, Ингвар вернулся за дерево. Помахал Грязнульке на другой берег Навьего озера.

     Многое сейчас зависело от того, поняла ли его девочка.

     Исполнит ли всё в точности?

     «Я холоден и твёрд. Двадцать-двадцать-двадцать! Я валун».

     Сделай всё, что зависит от тебя — а в остальном положись на судьбу.

     Глава 66 Дождь Стрел

     Ингвар разобрал мостки ещё утром, по первому же свету.

     Снял отсыревшие доски, поставил вертикально, вдавил в глинистое дно. Соорудил небольшую стенку, за которой сейчас пряталась девочка. Нинсон не стал тратить верёвку на то, чтобы их связать, и время на то, чтобы выточить подпорки. После нескольких попаданий доски соскользнут с осклизлых пеньков.

     Сделай всё, что зависит от тебя — а в остальном положись на судьбу.

     Ингвар откопал бревно, заменявшее рыбакам стол. Развернул поперёк оставшегося от мостков следа. Привязал лук Бранда. Опытным путём установил прицел, потеряв половину снарядов. Грязнульке приходилось ложиться на спину, упираться в бревно и выпрямляться с тетивой в руках. Мышц спины и ног хватало там, где недоставало силы в руках. Кукла ориентировалась, глядя на разметку вбитых в землю колышков. Они наглядно обозначали, до каких пор распрямляться.

     Девочка должна была выпустить первую стрелу, едва увидит сигнал Великана. Потом сосчитать зарубки, которые Ингвар вырезал прямо на бревне.

     И только после этого выстрелить ещё раз.

     Снова сосчитать зарубки и выстрелить.

     Никакими иными способами объяснить ей понятие «подождать» не получалось. Потом она отступит в лес, спрячется и выйдет, когда всё закончится.

     Нинсон опасался, что ответные стрелы Красных Волков могут зацепить Грязнульку, если она высунется из-за бревна. Но понимал, что те несколько секунд, на которые девочка отвлечёт Красных Волков, решат исход дела. Так что он не мог пренебречь этим преимуществом и отправить её в кусты.

     Что она потом будет делать в этих кустах, если его схватят или убьют?

     На словах кукла всё поняла. Нинсон тяжело вздохнул.

     На словах-то все всё прекрасно понимают.

     А вот когда дело доходит до дела…

     «Давай, девочка, сделай, что зависит от тебя. А в остальном я положусь на судьбу».

     Ингвар проклял свой план и свою доверчивость, когда в нужное время стрела так и не вылетела из-за бревна. Но кукла исполнила всё в точности, несмотря на заминку.

     Стрела с костяным наконечником вонзилась ровнёхонько посреди тропинки. Она летела медленно, по широкой дуге, так что Фэйлан успела крикнуть, предупреждая людей, и найти укрытие.

     Но все остальные лишь бестолково попадали в траву на самой тропинке. Грани и вовсе остался стоять, как был. Следопыт беззастенчиво заслонился раненым.

     Ингвара настораживала подобная растерянность при обнаружении засады, продемонстрированная бывалыми наёмниками. Он списал это на то, что в поиски по мокрому лесу отрядили самых худших. Ведь лучшие отжали себе место при трофеях в лагере Эшера.

     Красные Волки подползли к дубам у дорожки. Вчера Ингвар и сам лежал в корнях одного из этих дубов, с мыслью о том, что нашёл превосходное укрытие, чтобы спрятаться и понаблюдать за Навьим озером. Таков и был расчёт.

     Под Ингваром, с левой стороны дорожки, оказалась Фэйлан и два здоровых бойца. Они затаились, и Нинсон не видел их. Под другим дубом заняли оборону Грани, черноглазая, раненый, следопыт и Красный Волк.

     Ингвар медленно выпрямился и посмотрел на дерево напротив. В семи-восьми шагах проходил шнур, державший ловушку. Для этого и был припасён ржавый срезень — стрела с широким наконечником. Ингвар добросовестно натачивал кромки весь последний час, пока сидел в ветвях. Он прицелился и бросил в верёвку руну Иваз.

     Потом такую же руну мастерства Третьего Лоа бросил на стрелу. Потом бросил третью Иваз, стягивая две руны на манер шнурка в вороте рубашки.

     Сделай всё, что зависит от тебя — а в остальном положись на судьбу.

     Судьба не подвела. Стрела вонзилась точно в верёвку.

     Всё-таки всего семь шагов.

     Хороший стрелок мог бы исполнить такое с семидесяти.

     Вязанка превращенных в колья молодых осинок ухнула вниз. Звук тетивы в вышине прозвучал, как пощечина дракона. В это же время на тропинку приземлилась вторая стрела, посланная Грязнулькой. Зажужжал трос, скользящий по дереву. Затрещали сломанные ветви.

     Следопыту достало реакции отпрыгнуть. Красный Волк врезался в Грани, но всё равно нашёл силы откатиться. Его отравленный друг валялся в корнях и стонал, держа больную руку. Он не мог ни откатиться, ни отпрыгнуть. Черноглазая пыталась вытянуть его из-под падающих кольев. Её тоже должно было задеть. Спас обоих Грани, который руками закрыл их от рухнувшей ловушки.

     Острия соскочили с плотных наручей. Но в ударе оказалось достаточно силы, чтобы мужчине отбило руки и стукнуло о двоих вжавшихся в корни людей. Но все были живы. Сломанные руки лучше, чем размозжённые головы.

     Ингвар приложил ко лбу руну Инги.

     Разъял её на два уголка Ярра, подтащив их к бровям.

     Окунул Ярра туда, где на лбу Ишты рисуют третий глаз.

     И нырнул в быстрый поток восприятия. Он не стал быстрее и ловчее, но всё, включая собственное тело, замедлилось. Смазано кричали люди. Не спеша задирали головы.

     «Двадцать-двадцать-двадцать!»

     Отпущенная тетива лениво толкнула мешкающую стрелу. Ингвар выстрелил в Красного Волка. Натяжение у лука было хорошим, наконечники великолепны, древки тяжелы, а стрелял он менее чем с тридцати шагов и к тому же вниз. Стрела пробила ногу, пригвоздила налётчика к земле и ушла в почву, так глубоко, что из раны остался торчать лишь хвостовик.

     Второй раз он промахнулся. Но на Красного Волка стрела, воткнувшаяся прямо между его ладонью и выпавшим топориком, произвела впечатление. Хотя Нинсон целился в руку.

     Третья прошила плечо убегавшего в лес следопыта. Прячась от ловушки, он оказался на дорожке меж дубов на открытом и простреливаемом пространстве. Наконечник пробил ему руку и разрезал бок.

     Третья Грязнулькина стрела по чистой случайности чуть не убила Красного Волка.

     Казалось, что их обстреливают с двух сторон.

     — Замрите! — рявкнул Ингвар. — Грани, ты там жив?

     Из этих восьми человек Нинсон знал по именам только Грани и Фэйлан. Надо было показать осведомлённость и превосходство. Хотя бы так.

     — Жив он! У него обе руки сломаны, урод!

     Красные Волки должны понять, насколько проще сдаться. Убивать не хотелось. Да Нинсон при всём желании и не мог бы перестрелять их. Стрел не хватало.

     Если он не победит милосердием, то не победит никак.

     Ингвар пытался воскресить в памяти все ужасные минуты кипящей красной ярости, пережитые в алой палатке. Но взбаламученный злой оргон не получалось направить на неловко копошащихся внизу людей.

     На Иггуля — да.

     На Бранда — да.

     На Бентэйна — да.

     На кукловодов — о да!

     Но эти ребята… они, кажется, были не такие...

     — Ты и ты. — Великан указал на следопыта и Красного Волка. — Говорите, что сдаётесь! Снимайте луки, топоры, ремни и куртки. Бросайте всё это на дорожку. Обувку тоже снимайте. Только штаны оставляйте, чтобы мне на пупки ваши не любоваться. Потом выкапывайте друзей из-под веток. Они тоже пусть разоружаются. Забывчивых предупреждаю сразу: кто не снимет сапог или ещё чего, получит стрелу. Шмотьё сбрасывайте на дорожку и топайте к озеру. Тех, кто исполнит, не убью.

     Люди переглядывались.

     У Нинсона был заготовлен правильный вопрос. Тут две хитрости.

     Первая простая. Правильный вопрос задаётся, когда тетива шестидесятикилограммового лука натянута, а стрела упирается в того, кому отвечать.

     — Сдаёшься?

     — Да. Сдаюсь!

     Отлично. Правильный вопрос. Правильный ответ.

     Вторая хитрость ещё проще: очевидная готовность убить за неправильный ответ. Ингвар как нечто чужеродное осознавал в себе эту холодную твёрдость валуна.

     — Следующий!

     — Сдаюсь!

     Двое раненых явно не собирались продолжать бой. Они послушно разделись, сбросили ремни и полезли откапывать других Красных Волков из-под завала. Скоро на дорожке лежала уже гора топориков, луков, поясных сумок и кошелей.

     Сделай всё, что зависит от тебя — а в остальном положись на судьбу.

     — К тем, кто затаился подо мной и натягивает луки, у меня тоже предложение…

     Ингвар гадал, какое решение примет Фэйлан.

     Будет ли кричать что-то воодушевляющее своим людям?

     «Нет, не бросать оружие, вы что, он же там один!» и всё остальное, что командиры обычно кричат подчинённым, когда из тех начинает капать кровь. Или...

     В скамейку воткнулись девять стрел.

     Не совсем в одно и то же место, но почти. С такого расстояния калёная стрела легко пробивала скамейку. Ещё и высовывалась с другой стороны на десять — пятнадцать сантиметров. Кроме тех, что попадали в баклер, на котором, плотно сомкнув ноги, стоял Ингвар.

     — А-а-а! — закричал он. — Умираю. Кровь идёт.

     Рядом с Нинсоном на ветках висели два котелка. Большой для ухи и маленький для чая. Он взял тот, что побольше, и перевернул на головы лучникам. Над скамьёй Ингвар высунул только краешек. Сразу же три стрелы вонзились рядом, а ещё две пролетели мимо. Ингвар отпустил котелок — пущай летит — и снова прижался к стволу.

     — Задело тебя? — спросила Фэйлан у кого-то из своих.

     Один промолчал, а другой ответил:

     — Нет, посекло чутка, не страшно.

     — Аха-ха! — злорадно засмеялся Ингвар. — Не страшно! Это пока яд не подействовал!

     — Врёт он всё, не переживай, — ободряюще сказала командир.

     — Вру? Может, ты осмотришь котелок? Лизнёшь? Покажешь пример парням, а?

     — Может, ты у меня лизнёшь?! — хорохорилась Фэйлан.

     Ингвар говорил чистую правду. Рецепт был прост. Вылить в котелок весь яд, засыпать все запасные наконечники, покрошить разбитую бутылку, как следует перемешать. Лить на головы врагов до готовности.

     — Ну или давайте подождём немного.

     Командир опять зашептала, но теперь уже тихо, чтобы Великан не расслышал.

     — А ты, парень, — продолжал он, — если не хочешь, чтобы вытекли глаза, иди к остальным. На дорожку бросай вещи. Портки и боты оставляй. И беги в воду. На твоём месте я бы времени не терял. Хотя мне всё равно, конечно. Через минуту ты так и так будешь не боец. Только вещи не клади в общую кучу, а поодаль кидай где-нибудь. Отравленные тряпки мне не нужны.

     Пока парень решался, Нинсон получил ещё шесть стрел в баклер, и ещё шесть прошили доски совсем рядом с краем щита. Ингвар смотрел, как достают перекорёженного Грани, как послушно люди скидывают одежду, как черноглазая расшнуровывает ботинки Грани и грозит кулаком ему, Ингвару.

     А потом помогает вести покалеченного усача, закрывшего её собой. Каждый, принявший условия, не забывал показывать пустые руки и кричать, что сдаётся. Промолчала только черноглазая.

     — Стой, подруга! Или сдавайся, или стрела, такой был уговор. Зато я тебе воочию показал, как Грани к тебе относится. Это дорогого стоит.

     — Он мой муж, клять! Я знаю, как он ко мне относится.

     — Грани, если она не скажет, что выходит из боя, мне придётся прострелить ей ногу или руку. Две сломанные руки на семью у вас уже есть. По-человечески тебя прошу, скажи ей. Я не шучу.

     С неприятным удивлением Ингвар понял, что не блефует. Он действительно выстрелит в женщину, если та не подчинится. Кажется, и остальные это поняли. Нинсон крикнул:

     — Не учите судьбу плохому, ребята!

     Грани страдальчески посмотрел на жену без единого слова.

     — Сука ж ты какая... — выругалась черноглазая. — Дай нам пройти. Я сдаюсь!

     Красный Волк, которого окропило ядом, словно и ждал этого. Тоже крикнул:

     — Сдаюсь!

     Этот вопль был визгливым и яростным, как боевой клич. То ли жечь стало сильно, то ли командир держала его до последнего. Он побежал не к кучке шмотья, где должен был сложить вещи, а к воде.

     Ингвар достаточно ясно указал порядок действий. Порядок был нарушен. Нинсон не любил правила. Не любил наказания. И вдесятеро против того не любил наказания за неподчинения правилам. Но если он помилует этого парня, будет ещё больше смертей. К тому же осталось всего три стрелы.

     Четвёртая из шести не попала. Плюхнулась в воду. Всплыла кверху брюхом и поплыла бочком, как дохлая рыбка.

     Пятая лишь оцарапала парня. Хватит с него. Красный Волк упал, взбаламутив воду. Пополз, обтирая начавшее распухать лицо.

     Сделай всё, что зависит от тебя — а в остальном положись на судьбу.

     Черноглазая сходила к груде общих вещей за сумкой с вшитым красным кристаллом, вечной эмблемой лекарского снаряжения. Прежде чем взять, спросила, можно ли. А то им нужны бинты и всё прочее. Ингвар разрешил.

     Красный Волк, попробовавший на зуб монету, судя по всему, умирал. Его кое-как напоили. Но, кажется, стало только хуже.

     — Черноглазка! Отравленному пусти кровь из разрезанной руки. И крючки выньте, если ещё не сделали этого!

     Скамейка содрогнулась от очередного залпа. Теперь скромного.

     В две стрелы. Ингвар, ободренный успехом, крикнул:

     — Черноглазка! Готовь ожоговую мазь! Лью масло!

     Сделай всё, что зависит от тебя — а в остальном положись на судьбу.

     Кипящее масло Нинсон держал в заварочном котелке, что висел рядом. Кипящим оно было полтора часа назад, когда его только поднимали сюда с великой осторожностью. Теперь уже тёплое масло. Но никто в здравом уме не будет разбираться, тёплое на него попало масло или это просто в первый момент показалось, что тёплое.

     Красная Волчица завизжала и, задирая колени, помчалась к Навьему озеру. Со всего хода ухнула в воду. Ингвар спокойно прицелился, чтобы выстрелить во всплывшую женщину, нарушавшую правила.

     Но та проплыла под водой и вылезла в зарослях камыша.

     Последняя шестая стрела. Промахнуться нельзя.

     Ингвар сосредоточился. Бросил руну.

     — Ярра.

     Мир опять стал чуть медленнее.

     Глаза и разум Нинсона реагировали быстрее.

     Он понял, что убьёт. Стрела попадёт куда-то в живот или в грудь.

     Очень не хотелось стрелять, обладая таким знанием.

     Очень не хотелось стрелять в женщину.

     Очень не хотелось убивать.

     Сделай всё, что зависит от тебя — а в остальном положись на судьбу.

     Глава 67 Грёзы Винж

     Ингвар не зря тянул время, раскручивая Ярра.

     — Стой! Я сдаюсь! Я просто испугалась масла! Оно холодное оказалось! Я сдаюсь! Не хотела нарушать правила! Не стреляй! Я сдаюсь! Выхожу! Не стреляй! Сдаюсь!

     Над зарослями поднялись руки. В одной лук, в другой пустой берестяной тул. Ах ты хитрожопая какая! Стрелы-то лишние небось командиру оставила.

     Нинсон чуть не выстрелил. Но всё же не отпустил тетиву. Хотя милосердия тут было пополам с жадностью до последней стрелы.

     — Ладно, выходи. Раздевайся и помогай раненым.

     Женщина сложила оружие, ремешки, стёганку. У её ног, в разводах от стекавшего по волосам и одежде масла, плавали стрелы. Выходит, она их в воде потеряла, а не отдала Фэйлан. А он её чуть не убил. Похоже, пора притормозить с этой суровой крутостью валуна.

     — Не хочешь посоветовать командиру тоже сложить оружие?

     — Она не послушает, — пожала плечами Красная Волчица.

     — Ладно, сдаёшься?

     — Да, сдаюсь. Я ж ещё в озере сдалась.

     Она ушла к расположившимся на берегу раненым волкам. Там активно полосовали бинты. Переговаривались. Не обращали внимания ни на Нинсона, ни на Фэйлан. Может быть, их впечатлило, что пока никто из группы не погиб.

     С некоторой натяжкой это можно было назвать ничьей.

     А ничья — это хороший результат.

     Особенно, если никто не погиб.

     Что же делать с командиром? Котелок с ядом, котелок с маслом, все приготовленные ловушки закончились.

     Арсенал невелик.

     Самодельное копьё разрубил Бентэйн.

     Поварской нож остался валяться где-то на месте их боя.

     Сыпавшийся ржавчиной сакс сломался ещё ночью, во время рубки и обтёсывания осинок для ловушки.

     У Ингвара оставался только подсайдачный ножик со скелетной рукоятью. Обманчиво простой, как набросок в несколько линий, но то был клинок работы самого Кутха, величайшего ножедела Лалангамены. Если верить рекламе, он стоил золота по весу, рубил гвозди, резал платок на лету, удобно лежал в руке, завораживал клювиком-клеймом Кутха.

     И последняя стрела. И неверные горшочки с чёрным песком.

     Нинсон знал, что попадёт, если высунется и выстрелит в Фэйлан.

     Ингвар даже не сомневался. Это была бы весьма куртуазная история. Попасть в вожака поисковой группы Красных Волков последней стрелой.

     Однако за то время, что понадобится ему: выглянуть, прицелиться и отпустить тетиву — Красная Волчица успеет послать в него самого минимум парочку стрел.

     И оставаться на охотничьей полке тоже никак нельзя. Оглушённые натиском раненые рано или поздно начнут приходить в себя. А Фэйлан могла просто рискнуть и метнуться в лес. Он бы на её месте так и сделал.

     Упала на дорожку последняя Грязнулькина стрела. Не воткнулась, а проехалась по влажной земле. Всё. Теперь девочка убежит в лес и сгинет там, если он сейчас же не наколдует что-нибудь.

     Ингвар уже и сам не замечал, как шнуровал реальность, как смело подсвечивал силуэт, как уверенно стрелял, бросив руны. Он приготовился, задержал дыхание и вздрогнул, когда эхом его мыслей о колдовстве раздался многоголосый вороний грай.

     — Таро, это я! Выгляни, пожалуйста!

     Снизу кричала Тульпа. Нинсон не мог не узнать голос.

     Наклоняясь через скамейку, он рисковал получить стрелу.

     Вороний грай должен был означать, что весь мир замер. Или точнее, это он — наследник Таро Тайрэна — ушёл в своё особое состояние, когда все вокруг едва двигались и дышали, а он соображал с обычной скоростью. Эдакая общемировая руна Ярра невероятной мощности затопила всё, кроме Ингвара и Тульпы. Поэтому он сначала оглянулся на Навье озеро. Всё та же рябь, всё так же ходит ветер, раскачиваются кроны деревьев.

     Ничего не поменялось. Отравленный продолжал скулить на одной ноте. Правда, остальные раненые едва шевелились. Даже черноглазая застыла на одной ноге с ворохом перевязок. Она ещё раз наведалась к вещам, и теперь на ней была пожелтевшая рубашка, чуть прикрывающая смуглую задницу, и накинутая на плечи красная волчья шкура.

     Та женщина, что испугалась масла, ещё только раздевалась. Она замерла, запутавшись в штанинах. Вся остальная одежда мокрым кулём валялась у её ног. Ингвара заворожила бледная, мягкая, большая, по-настоящему большая грудь немолодой женщины.

     Как она могла стать наёмницей?

     Стрелять в людей, о которых ничего не знает?

     Нинсон ухватился за ближайшую ветку и перегнулся, чтобы увидеть Тульпу.

     Уголёк не замер. Слетел громким вороном, оставляющим за собой дымный след. Взорвался комьями сажи, и в хлопьях пепла на землю шмякнулась огромная жаба. Она двигалась с обычной скоростью. У призрака фамильяра был свой ритм, который не зависел от вороньего грая.

     Тульпа держала во рту свисток, а руку приставила ко лбу козырьком, чтобы смотреть против света на легендарного колдуна. Сложно сказать, где тут было солнце в серой пелене облаков. Но выйдя из тёмного леса, действительно сложно смотреть в небеса.

     Тульпа стояла рядом с командиром поисковой партии. Та держала лук с наложенной стрелой, чуть натянув тетиву. Готовилась выстрелить, как только в поле зрения появится макушка Ингвара.

     Нинсон тоже сжимал лук. Интересно, что будет, если он выстрелит сейчас? Пока всё замерло. Всё это залипание остальных жителей Лалангамены — только иллюзия?

     Таково действие и руны Ярра. Конечно, если её кидает умелец высочайшего класса. Несколько секунд и то считается превосходным результатом. А тут вон на сколько времени все подвисли.

     — Колыбельная Навван! — прокричала Тульпа. — Почему ты её не усыпишь? Ты же на подъёме! Оргон так и брызжет! Почему бы тебе не попробовать усыпить эту женщину? Раскрути Сейд. Достань руну! Винж! Она уснёт.

     — Можно… — нерешительно согласился Ингвар.

     Чутьём Таро Тайрэна он сразу угадал, что этот вариант может сработать. Он по-прежнему не чувствовал в себе никаких сил к колдовству и не представлял, как здоровая женщина вдруг уснёт прямо под прицелом вражеского стрелка.

     — Не думаешь, что получится? — угадала его мысли Тульпа.

     — Нет, не думаю! — признался Ингвар.

     — Тогда, может быть, Хага? С яростью у тебя всегда было лучше, чем с дисциплиной. Рявкни «Хага!» Её сдует, она сделает несколько шагов назад, не сможет стрелять. У тебя будет твой выстрел. Правда, если промахнёшься… Лучше, чтобы она спала. Тогда ты мог бы спуститься.

     — Чувствую, что что-то не то. Понимаешь, Тульпа, что-то не то…

     — Тогда, может быть, Лагу? Ты на берегу озера. В сыром лесу. При сырой погоде. Видеть тебя против солнца трудно. Под таким углом тем более. Немного водяной прозрачности. Звучит как хорошее решение.

     Это же руна Макоши. Зачем она советует ему бросать руну Макоши?

     Это же его слабые руны.

     Он и в лучшие времена не умел с ними работать.

     — Тульпа, если руна не сработает…

     — То ты будешь прямо у неё на глазах вылезать из своего домика на дереве. Она просто сделает из тебя подушечку для иголок. Руки разожмутся, и ты рухнешь к её ногам. У тебя будет сломана спина. А если ты всё же сможешь удержаться за верёвку, то отделаешься сожжёнными руками и переломами ног.

     — Тульпа, зачем ты это говоришь?

     — Чтобы подумал немножко о Сейде, а не о сиськах той бабищи на берегу!

     Клять, она же права.

     — Тогда Винж!

     — Да будет так! — громко провозгласила Тульпа. — Будет Винж!

     Уголёк расплавился клейкой лужицей и превратился в крысу.

     Ловкую и вёрткую крысу с янтарными глазами и топорщащейся тёмной шёрсткой.

     Ингвар видел, как Тульпа отступает в тень деревьев. Как подносит к губам колдовской свисток. Он тоже отступил. Прижался мокрой спиной к стволу.

     Раздался грай тысячи птиц. Мир ожил.

     К скулежу страдающего от яда Красного Волка добавился гомон и стоны ещё шестерых людей. Деревья зашумели громче. Ингвар снова был собой. Кем бы он там ни был. Сказочником Ингваром Нинсоном. Или колдуном Таро Тайрэном.

     Пинком сбросил бухту шёлковой верёвки, которой хватило до земли. Кухонная прихватка в кольчужной рукавице легла на змеящийся изгиб шнура.

     Нинсон заправил ручку исцарапанного баклера за ремень. Осторожно, чтобы не стучать тяжёлыми сапогами, прошёл меж торчавшими сквозь доски наконечниками.

     — Двадцать-двадцать-двадцать!

     Ингвар ухнул вниз. Кольчуга скользила по шнуру, портя драгоценный шёлк. Фэйлан выстрелила. Стрела пролетела над головой.

     Нинсон направил руку на женщину с луком. Вишнёвая капля кабошона ярко светилась. Великан понял, что колдовство споткнётся о кольчужную прихватку, серебряные застёжки на куртке, перстень, который так и остался вплетён в волосы, о…

     Красная Волчица стояла на одном колене и поджидала Нинсона.

     Выхватывала по одной стреле из воткнутой в землю гребёнки и сразу выпускала.

     — Винж! — закричал Великан ещё в воздухе.

     Он скользил по верёвке, и стрелы пролетали на полметра выше его головы. Женщина производила впечатление хорошего бойца. Могла так ошибиться один раз, могла второй, но уже с трудом верилось, что она допустила ту же ошибку в третий раз. На миг Нинсон задумался, а может ли она вообще попасть в него.

     Учтёт ли поправку на эти полметра или так и будет мазать?

     Проверить можно было только получив стрелу. Докопается до сути как-нибудь в другой раз. Не сейчас. О нет, не сейчас. А сейчас пора спать.

     — Винж, — сказал Великан во второй раз перед самой землёй.

     Призрак фамильяра бросился на лучницу. Подпрыгнул, уцепился лапками за штанину над сапогом. Вращая для балансирования хвостом, тугим и чешуйчатым, как змея, крыса в мгновение ока вскарабкалась по стёганке Фэйлан до самого лица.

     — Винж… — прошептал Нинсон третий раз, и тяжело приземлился.

     Все брошенные руны попали.

     Фэйлан валялась на земле. Под головой растекалась чёрная лужица. Ингвар сначала подумал, что это кровь. Что женщина ударилась о камень. Или её природная оргоновая защита так упорно сопротивлялась, что в мозгу у воительницы что-то лопнуло. Что кровь натекла из уха. Но потом Нинсон увидел, что лужица грязно-серой слизи не отражает солнечный свет. Это был призрак фамильяра. Совсем без сил.

     Ингвар сбросил нагревшуюся кольчужную рукавицу и поварскую прихватку. Достал последнюю устрашающе огромную чёрную стрелу с красным оперением. Доковылял до командира Красных Волков, ломая частокол приготовленных для боя стрел.

     — Вставай!

     Нинсон натянул тетиву. До конца. До мерзкого чавканья в разбитом суставе.

     — Не стреляй! Сдаюсь! — закричала она ещё до того как открыла глаза.

     — Хорошо. Раздевайся.

     На миг она уставилась на Великана с удивлением, перестав бояться.

     Глава 68 Двойная Соул

     Ингвар засмеялся и выстрелил в землю, показывая, что не намерен сражаться:

     — Да не нужна мне твоя инь, женщина, успокойся. Там на берегу народ уже задубел. Вытаскивай скатки и отнеси им одеяла. Но с сумками я тебя к куче своих трофеев не подпущу.

     — Это куча сути, — пробурчала Фэйлан. — Настоящие трофеи остались в лагере.

     Она быстро расстегнула ремень и побросала вещи. Оставшись в одной рубашке, задрала её до шеи и несколько раз повернулась, показывая подозрительное отсутствие волос, плоскую задницу, несколько шрамов от очень серьёзных ран и вытатуированное под грудью изречение:

     «Следи за собой, будь осторожен».

     Ингвар заметил, что она не сняла рубашку, потому что прятала что-то маленькое, висевшее на шее на серебряной цепочке с квадратными звеньями. Это не мошна, не мешочек с травами, не ксон. Что-то совсем крохотное. Наверное, амулет. Ладно, пусть.

     Нинсон не стал рассматривать ни амулет, ни поджарое тело, чтобы не смущать женщину с голым пупком. Одним взглядом убедился, что при ней нет потайных кошелей или ножен.

     — Иди.

     Женщина удивилась. Попятилась, держа рубаху у горла.

     Сначала Великан подумал, что она боится, что если только разожмёт ладонь, то звякнет цепочка амулета, который она прячет.

     Но потом понял, что Фэйлан ухватила мелькнувшую у него мысль: нож Кутха мгновенно перережет глотку. Он не знал, как она это сделала.

     Натренированным чутьём воина или обычной иньской чуйкой. Видел, что она каким-то образом различила потаённое видение, мелькнувшее перед его внутренним взором.

     — Нет, стой...

     Женщина замерла.

     Не будь таких, как она, Жуки были бы живы, Эшер по-прежнему ворчал, Рутерсвард по-прежнему командовал, та девочка с косичками по-прежнему жила. Заигрывала бы с парнем, ошалевшим от вида дракона. Или отдавалась бы Нинсону. Удивлялась бы миру. Печалилась. Чихала иногда. Или зачем там она была нужна?

     — Подойди ближе. На один шаг. Ближ-же… Винж… Винж-ж… Винш-ш-ш…

     Ингвар шипел Сейд, как огромный питон южных земель, пока его руки чертили в воздухе руну и нагнетали её злым оргоном. Энергия текла по гладким граням прозрачного знака, переливаясь всеми цветами побежалости, пока Винж не остыла и не потускнела.

     Призрак фамильяра, огромный кот, зачарованно смотрел янтарными глазами на возникшее в воздухе радужное колдовство.

     Фэйлан подошла на шаг. Она покрылась гусиной кожей, словно замёрзла. Нинсон не боялся, что она бросится на него. Хотя, доведись им сражаться, она бы победила. Он был гораздо крупнее, но оставался рыхлым сказочником. А она была тренированный боец...

     — Подойди ближе. На один шаг. Ближ-же… Винж… Винж-ж… Винш-ш-ш…

     Не боец, а… где-то он уже видел эти фигуры.

     «Двадцать-двадцать-двадцать! Вспоминай! — тусклым, но громким голосом сказал Таро Тайрэн. — Ты же видел добрую сотню голых баб! Ты же сказочник! Тебе все они казались прекрасными, и молодые и старые, и гладенькие и измятые, и свеженькие и потасканные…

     Двадцать-двадцать-двадцать! Вспоминай! А теперь представь только, сколько я повидал! Если мы в чём и разбираемся в этой горсти диэмов, то именно в этом, в красоте их наготы. Ты видишь?

     Видишь, что на их пупки будто светит луч Матери Драконов?

     Будто оживший оргон! Двадцать-двадцать-двадцать! Вспоминай!»

     Ингвар пытался примерить все силуэты, виденные им в жизни. Где-то он уже воочию видел те же скупые движения и отточенную мягкость походки. Но, кроме воительниц и танцовщиц, на ум ничего не приходило. Женщина была хорошо сложена. Без широкобёдрой красоты Дэи, неспелой терпкости Навван, холёной ухоженности Доли, сухопарой зрелости Макоши или располагающего тепла Ишты.

     То была упругая грация зверя, видная даже сейчас, когда женщина была скована заклятием.

     — Подойди ближе. На один шаг. Ближ-же… Винж… Винж-ж… Винш-ш-ш…

     Она подошла. Ингвар не спеша прикоснулся к её волосам. Взялся за собранный на затылке хвост. Медленно потянул вниз, вынуждая отклонять голову и открывать горло. Дальше. Ещё дальше. Заломил голову так, что Фэйлан открыла рот. Но она не произнесла ни звука и не сопротивлялась. Он давил дальше, она захрипела и чуть согнула колени, потому что отклонять голову больше было невозможно.

     Из такой позы она точно не нападёт. Хотя предосторожность была лишней. Нинсон знал, что у неё нет воли к сопротивлению. Он не мог объяснить, зачем тогда так сильно тянул Фэйлан за волосы. На всякий случай. Наверное.

     — Вот так, — сладострастно прошептал Ингвар.

     Уголёк оживился.

     Чем больше женщина боялась, тем быстрее призрак фамильяра приходил в себя.

     Разлитая в траве клякса грязно-серого цвета сжималась.

     Уголёк был похож на грязный комок расплавленного сыра.

     Потом на каплю земляного масла с поблёскивающими боками.

     Теперь в нём зажглись две красных искры, быстро раскалившиеся до привычного янтарного сияния. Из крохотной жабки Уголёк стал крысой.

     — Тш-ш-ш… — успокаивающе прошипел Ингвар и медленно достал нож.

     Фэйлан смотрела в небо и не могла видеть, что Великан достал оружие. Но отлично слышала шелест подсайдачных ножен. Великан так и хотел. Коснулся загорелой шеи Фэйлан, полосатой от грязи.

     Уголёк быстро раздался, превратившись из крысы с маленьким как проволочка хвостиком в огромного дымчатого кота.

     Губы Фэйлан затряслись, но она не попыталась ничего сказать.

     — Тш-ш-ш… — успокаивающе прошипел Ингвар и медленно провёл ножом полукруг под грудью женщины.

     Она не могла видеть, что он касается кожи рукоятью ножа.

     Нинсон нажал сильнее. Осталась багряная полоса.

     — Если сейчас татуировка окажется нарисованной, а шрам налепленным, я тебя…

     — Не… нда… пж… ста.

     — Тш-ш-ш…

     Она заткнулась. Да и сложно было говорить в такой позе. Тем более что Ингвар ещё потянул за волосы. Из уголка глаза стекла слезинка. Это Нинсон заметил, потому что внизу крутился Уголёк. Крутился как обычная кошка у праздничного стола. Гигер ждал эту слезинку. Предвкушал её.

     Ингвар с силой провёл по татуировке туда и обратно. Рукоять ножа скребла Фэйлан по рёбрам. Багряная полоса стала фиолетовой. Женщина не проронила ни звука. Татуировка была настоящей.

     Но это не успокоило Ингвара, а только распалило.

     — Следи за собой, Фэйлан, — прошептал он ей в самое ухо.

     Он потянул волосы ещё, и женщина дёрнулась, чуть не упала. Смогла отогнуться ещё дальше. Слёзы скатывались, проторив дорожку по грязной щеке. Капли падали в чёрный дым фамильяра и исчезали там, будто вода в костре.

     — Теперь тихо… Тш-ш-ш…

     Ингвар несколько раз провёл рукоятью по бугристым белым шрамам, полосовавшим бок. Он давил так сильно, что Фэйлан уже не могла вздохнуть от боли. Шрам был превосходно выполнен. Наверное, даже не рыбий клей использовался, а что-то алхимическое. Никак не поддавался. Тогда Нинсон перехватил нож, повернул лезвие и чуть надрезал, чтобы отлепить его. Пошла кровь. Фэйлан судорожно дёрнулась и вдохнула так, будто собиралась плакать.

     — Думала, я тебя уже того?

     Она именно так и подумала, когда поняла, что холодная сталь рассекла кожу. Уголёк превратился в огромную рысь с пылающими, как два люмфайра глазищами и стоячими ушами. Поднявшись на задние лапы позади Фэйлан, он невесомо опирался ей на плечи и пытливо обнюхивал мокрые дорожки на щеках. Иногда женщина пыталась что-то сказать, но Нинсон только слегка дёргал за волосы, и она сразу затыкалась.

     Ингвар снова повернул нож.

     Провёл красно-синюю полосу вниз, по уже залитому кровью боку.

     Испытал сильнейшее желание ткнуть Фэйлан в пупок. Но не стал издеваться сверх того, что сам для себя мог оправдать проверкой. Проскоблил кожу вниз, до бедра, до ещё одного странного, будто из уголков составленного шрама, проходящего через ноги и захлёстывающего ягодицы. Этот шрам был совсем не похож на настоящий.

     — Цп. Цп.

     — Тш-ш-ш…

     Это был не грим. Настоящие следы глубоких и не самым лучшим образом сросшихся ран. С трудом верилось. Даже сейчас. Когда бок был залит кровью. У Фэйлан была хорошая кожа и ладная — хоть и мужская — фигура. На ней эти белые полосы вспаханной плоти смотрелись, как на актрисе в ярмарочном кино.

     — Ты актриса?

     Великан снова перехватил нож и приставил острие к плоскому животу Фэйлан.

     — Нт.

     — Что это за шрамы? Что ты за?..

     Он имел в виду всё сразу. И эту кривую неслаженную стрельбу, и этот хаос при обстреле, и даже то, что сейчас остальные Красные Волки преспокойно сидели на берегу, пока он издевался над их командиром. И в то же время их целеустремлённость, их выносливость, их спокойное отношение к своей и чужой боли.

     — Я сказочник. У меня хорошее воображение. Но картинка не складывается.

     — Я… р. Рр... г.

     Теперь Ингвар собирался утопить клинок по самую рукоять, если она солжёт.

     — Не ври… Что за ярг?

     — Ртгр…

     — Клять!

     Он понял.

     Нинсон выпустил волосы.

     Фэйлан всхлипнула и упала в траву.

     На миг показалось, что Уголёк поглотил её. Женщина скрылась в облаке непроницаемого жирного дыма. Но тут же появилась в ворохе чернильных брызг и опять шлёпнулась наземь. Она тёрла шею. Очумевшим взглядом осматривала тоненький порез на боку, из которого текло куда больше крови, чем рассчитывал Ингвар.

     — Я рутгер. Дай мне сказать. Убери нож. Мы спортсмены. Рутгеры. Мы правда наёмники. От случая к случаю. Но мы не убийцы. Мы соврали. Очень нужны были деньги. Пожалуйста. Возьми вот.

     Фэйлан сняла цепочку квадратных звеньев и швырнула в Нинсона.

     — Всё забери. Не режь больше.

     Сдвоенный вибросвисток. Пара серебряных трубочек с симметричными прорезями торчала из стального кожуха с гравировкой в виде двух рун Соул. Два свистка, две руны, двойная удача. Ещё и собакам по ушам бьёт в два раза сильнее. У свистков, делавшихся на продажу, стояла пометка. От кого они. От волков, медведей, акул. Говорят, даже от людей делали. Но если собачьи-то не всегда работали, что уж говорить о человеческих.

     На том же колечке — медальон в форме сердечка. Нинсон подковырнул ножом, открыл. Два крохотных рисунка, залитые сверху прозрачной орновой смолой. Молодая Фэйлан и курносый лобастый мужик.

     Ингвар посмотрел на окровавленный клинок Кутха в своей руке.

     Фамильяр мурчал, обхватив женщину кольцом. Ластился к ней. Пил её. Она не стала надевать рубаху. Наоборот, стянула через голову, скомкала и прижала к пупку, пряча срамное место, а заодно и закрывая порез на боку.

     — Смотри. Это вот сделал Мбулу. Этого ты ещё не видел.

     Она показала переломанную и криво сросшуюся ключицу.

     — И вот этот тоже под рубашкой прятался. Цимбер оставила.

     Следы рассечённой кожи и точки от игл, которыми стягивали края раны.

     — Вот эти шрамы, которые ты ковырял, это удары мечом. Один удар — одно ребро. Поэтому выглядит так странно. Надо же было, чтобы парню так не везло. Столько раз резанул меня и всё зазря, всё поймали рёбра. Самое забавное, что его звали Кость.

     Она не стала убирать напитавшуюся кровью ткань.

     Нинсон и так понял, о чём речь.

     — Это вот Пёс выкусил. Пёс это в смысле не собака, это их квика так звали.

     На подвздошной кости действительно белело пятно укуса.

     — А вот этот вот странный шрам — это цепь Гара. Смотри, как пришлась по ноге. Ещё бы чуть-чуть и кусок жопы мне оторвала. А так только ногу захлестнула.

     То ли они сражались заточенной цепью, то ли что там у них происходило, но нога выглядела так, будто её пытались отпилить. Фэйлан поняла его взгляд.

     — Жёстко, да? Это сувенир из Красного города. Там всё жёстко, а как же. Вот ещё! — Она хвастливо показала на стянутую плоть, отмечавшую вырванный кусок на икре. — А за кого болеешь? За какую команду? Дай угадаю! За «Жнецов»? Нет? А за кого ж тогда? За «Грифонов»? Нет-нет, не говори! За «Тигров»? Только не говори, что ты болеешь за этих сучек, которые выступают с голыми пупками — за «Вставь Монетку»? Нет? Тогда знаю. Всё. Точно. За «Алмазных Псов»?

     Великан отрицательно помотал головой:

     — Ни за кого.

     Фэйлан кивнула и стала приводить в порядок собранные на затылке волосы:

     — Ну да. Логично. Если бы ты увлекался рутгером, то сразу бы опознал шрамы.

     — Теперь уходи. И вибросвисток забери.

     Женщина неуверенно отошла на несколько шагов и остановилась. Нинсон не понимал, почему она не уходит. Должна бы уже. Он даже вернул серебряную цепочку с оберегом сдвоенных Соул и портретом того, кто сделал для Фэйлан этот вибросвисток. Великану казалось, это самое естественное желание — свалить как можно скорее от того, кто тебя только что резал и наматывал хвост на кулак.

     Потом подумал, что рутгеры, во-первых, воспринимали боль не так, как остальные люди. Или это в них воспитывается, или изначально рутгером может стать только тот, кто легко относится к повреждениям.

     А во-вторых, она ведь тоже недавно намеревалась его убить. Теперь он с ней беседует. Без какого-либо страха. Без злобы даже. Наоборот. Очень комфортно. При иных обстоятельствах, может, позвал бы её куда-нибудь. Она на него тоже не без интереса посматривает. Рутгеры любят упорных.

     Ингвару пришло на ум, что он может не чувствовать угрозы, если она и не пыталась его убить. А Эшер? Рутерсвард? Молодка со стрелой между ног? Тел он так и не видел. Хотя яд был настоящим — в этом уж точно можно было убедиться. И до того. Бентэйн?

     Тоже нет сомнений.

     Собирался ли его зарубить Бранд? Точно.

     Была ли мертва вторая кукла? Да. Это было совершенно настоящее тело и по-настоящему отрубленная голова. Тут Ингвар мог ручаться.

     И взгляд Михея с топором был совершенно точно тем взглядом, с которым убивают. И про Джо не было сомнений. Игра могла быть сколь угодно хороша. Но Нинсон видел настоящую дружбу между престарелым тиуном и конём.

     Ингвар достал из земли стрелы, которыми Фэйлан приготовилась стрелять. Проверил, боевые ли. Да. Всё без обмана. Настоящие стальные наконечники. Бронебойные пирамидки на тонких лёгких стрелах. Покарябал наконечник ножом. Сталь. Сломал стрелу. Твёрдое дерево. Всё настоящее.

     Нинсон вспомнил, что видел ложь, когда рыбак пытался его обмануть. Постарался подобрать заклинание, которое помогло бы ему и в этот раз увидеть, в какие слова человек и сам не верит. В каких фразах будет подгнивший оргон.

     Уголёк тарахтел громко, как трещотка. Он устроился на молодой траве, между ног Фэйлан, и, прищурив глаза, пил исходящий от неё аромат и страх. Женщина ловила каждый взгляд Ингвара. Поэтому, когда он принялся исследовать стрелы, сказала:

     — Яньский из меня стрелок. Я, вообще-то, квик.

     — Дагз. Мадр. Ансс. Мадр. Ансс. Дагз. Ансс. Дагз. Мадр.

     Ингвар не смог связать руны в заклинание. И просто трижды бросил в женщину руну Девятого Лоа:

     — Мадр. Мадр. Мадр.

     — Ась?

     Фэйлан стояла в нескольких шагах, не зная, что дальше делать. Она боялась торопить Великана. Видела, что он смотрит на неё, прикидывает что-то своё. Она думала, что это хорошо, что он смотрит.

     Пусть смотрит.

     Кровь уже унялась, и воительница медленно отлепила рубаху от подсохшего пореза. В притворной задумчивости поворачивалась и так, и сяк.

     Пусть смотрит.

     Фэйлан понимала, что немолода, но прекрасно знала, что ещё хороша собой. А по Нинсону видела, что он не из тех, кто ценит только упругие сиськи и ровную кожу.

     Пусть смотрит.

     Он скорее из тех, кому нравятся морщины, шрамы, татуировки.

     Если уж в чём Фэйлан и разбиралась, так это в рутгере.

     И в зрителях.

     — Ты бы меня убила, если бы смогла?

     — Не знаю.

     Нет никакого облачка жёлтого дыма. Ничего такого. Хотя…

     — Ты бы меня убила, если бы получила трофеи из лагеря?

     Секундное колебание. Соображает, честно ли ответить. В итоге решилась:

     — Нет. Не убила бы.

     Вокруг головы Фэйлан разлилось неяркое жёлтое сияние. Насыщенной ложью жёлтый воздух промелькнул и тут же развеялся.

     Значит, руна сработала.

     Значит, женщина соврала.

     Значит, она убила бы, если бы могла.

     Ингвар даже обрадовался. Похоже, всё это двойное дно ему только мерещилось. Он кивнул в сторону Навьего озера, где копошились Красные Волки:

     — А их?

     — Их? «Красноспинок»? Свою команду? Ни за что! А другую? «Пурпурных Змей». Да. Да, пожалуй. «Утреннюю Звезду»? Этих я бы и так убила. Без всякой награды. А «Красные Яггеры» уделали нас три раза подряд. Три. Раза. Подряд. А если нам в этом году снова выпадет по жеребьёвке с ними идти? У нас уже не встанет. Нет оргона, понимаешь? Мы уже знаем, что если против Красных Яггеров — то всё. Хоть сразу отдавай им собачий череп и ложись кверху жопой. Я бы ещё и приплатила, если бы их кто-нибудь замочил.

     — Тут все вперемешку, что ли? Это не одна команда?

     — Ну да. Мы же когда сидели в кабаке, нас несколько команд было. Вот разных и наняли. Своих «Красноспинок» я бы не тронула. Нет. Ни за что.

     — А где вас наняли? Кто нанял?

     — Бёльверк наняла всех в Бэгшоте. Сказала, что все, кто с северными именами, ей подходят.

     — Именами?

     — Да. Понятия не имею, зачем ей это понадобилось. Но Мбула не подошёл, например. И Акико тоже. И Чен тоже. Но народу много набралось. Бэгшот ведь по образцу северного города устроен. Вэймут восточный. Акико и Чен как раз оттуда.

     Ингвар припомнил, что для переселения в некоторые городах-на-карте нужно было менять имя. И что-то такое подписывать, что и детей, и внуков назовут определённым образом. В такие тонкости он уже не вникал.

     Кто-то не хотел отказываться от имени. И главное, от фамилии. Такой человек мог выбирать только из городов, которые совпадали с его именем. У него было меньше шансов попасть в город-на-карте. А тем, кому было всё равно как зваться, предоставлялся куда больший выбор и куда больший шанс участвовать в программе.

     Нинсон понадеялся, что удача повернулась к нему задом, избавив от своего пристального взора, и осторожно спросил у Фэйлан:

     — Она просто на слово верила? Или квенты спрашивала?

     — Нет. Квенты проверяла.

     По внешности можно было определить достаток и род занятий. Но не то, откуда ты родом. Имена первых ста сорока четырёх человек ещё что-то значили. Даже их кожа была разного цвета. Какое-то время держались родовые имена. Но со временем все так перемешались, что Чен, Мбулу и Гар легко могли быть родными братьями.

     Лишь жителей самых отдалённых островов Лалангамены иногда можно было опознать по выговору. А потомков самых закрытых городов по причудливым и однотипным именам.

     Отлично. Удача всё-таки задрала подол.

     Ингвар с радостью потребовал документы:

     — Мне нужны все бумаги.

     — Так ничего же нет…

     — Клять!

     — Всё у Бёльверк. Она забрала, чтобы мы не сбежали раньше времени. Вообще всё: письма, билеты, спортивные наши квенты. Сказала, вернёт, когда всё закончится.

     — А у Бентэйна почему была квента?

     — Это у латника-то? Я почём знаю! Они не с нами. Таким уродам в рутгере не место!

     Нинсон не чувствовал в её словах никакой лжи.

     — А Иггуль?

     — Кто?

     — Иггуль? С такими волосами? — Нинсон взъерошил волосы.

     — Не знаю такого.

     Ингвар пристально всмотрелся в лицо Фэйлан. Не только он был ранен и измождён, не только он почти не спал в последние дни. Уставшие лица читать проще. Любой тиун подтвердит, что допрос куда проще вести с пленником, который не спал часиков тридцать — сорок. Нинсон читал Фэйлан, как открытую книгу.

     «Она в самом деле не знает, кто такой Иггуль, — отстранённо произнёс голос Таро Тайрэна. — Уже либо трахни её, либо отпусти. Нам пора».

     — Потерпи ещё, я тебя сейчас отпущу. Рассказывай, что дальше.

     — Да ничего особенного не было. Тех, у кого северные имена, взяли с собой. Заплатили за взятие лагеря. А за каждый день охраны имущества мы ещё могли получить по марке. Думаю, нас могли кинуть с оплатой. Но мы не собирались обламываться. Вещи там ценные. И деньги большие. Так что либо то, либо то мы бы получили. Неплохо, да?

     — Неплохо? Разве? Много хороших людей погибло.

     — Так всегда бывает. Это не дети-сироты, которых мы порезали от нечего делать. Жуки были вооружены и получали большие деньги именно за риск. Они умели сражаться, любили сражаться и избрали смерть других людей своей профессией.

     — Они избрали своей профессией безопасность других людей, тупая ты инь.

     — Да я не хотела про них ничего плохого сказать. Ладно тебе. И… спасибо.

     — А что в лагере было, когда я ушёл?

     — Все перепились, как вожди уехали. Днём отправили нашего бойца проверить вас, пленников. Его заколол дед из Жуков. Мы даже не сразу поняли. Потом разобрались с дедом. И уже далеко за полдень отбыли за тобой. Поэтому так поздно пришли.

     «Разобрались с Рутерсвардом», — эхом отозвалось в голове.

     — Теперь очень важный вопрос, Фэйлан. Если ты соврёшь, то умрёшь. Поняла?

     — Да. Чего же не понять.

     Женщина уже не боялась его. Это чувствовалось. Нинсон не знал, как вернуть страх. Вряд ли поможет, если он ещё раз будет елозить ножом по телу Фэйлан.

     — Мадр… Мадр… Мадр… Мадр… Мадр… Мадр… Мадр… Мадр… Мадр… Рутерсвард, предводитель Жуков, помощник Таро Тайрэна. Этот человек жив?

     Фэйлан кивнула, показывая, что хорошо поняла о ком идёт речь.

     — Нет.

     Жёлтое облачко не появилось. Она не врала.

     Уголёк облизывал её стройные, изукрашенные шрамами ноги.

     «Нож Кутха сделает всё за один миг», — подумал Ингвар.

     — Проваливай!

     Но она не торопилась.

     Надела окровавленную рубаху, расправила подол и сказала:

     — Я тебе очень благодарна. Ты не убил никого из «Красноспинок». И остальных тоже не тронул.

     — Старался. Но до сих пор не уверен насчёт того парня, который отмокает.

     — Дог. Его зовут Дог. Я думаю, он поправится. Он очень крепкий. Почему это важно для тебя?

     — Говорят, из-за уровня сложности. Добряк, знаешь ли.

     — Не верю, что ты думаешь об уровне сложности в тот момент, когда решаешь: просто всадить стрелу в живот и забыть об угрозе или прострелить ногу и поиметь потом неприятности от того, кого пощадил.

     — Нет. Не думаю…

     — А о чём думаешь?

     Она спрашивала серьёзно.

     Настойчиво и упрямо глядя прямо в глаза Великану.

     Вряд ли ей так уж хотелось прильнуть к его мудрости. Она просто не могла прервать разговор. Бывалые воины и служилые кмети называли это «реакция». Волна расслабления, которая накатывает после боя. Реакция накрывает всех. Но проявляется по-разному.

     Кто-то смеётся. Кто-то блюёт.

     Кого-то мучит жажда, кого-то подводит живот.

     Кого-то одолевают вопросы. Кого-то задумчивость.

     — Так о чём ты думаешь?

     — Проваливай! — рявкнул Великан.

     Фэйлан пошлёпала выбирать из кучи трофеев одеяла для своей команды. А Нинсон остался стоять перед россыпью стрел.

     Всадить ей в спину? Удивить Мактуб?

     Глава 69 Волчьи Шкуры

     Ингвар позвал:

     — Грязнулька!

     Попробовал поймать лучик внимания юной помощницы.

     Но мог увидеть только чадящий призрак фамильяра, который, как обычно, крутился поблизости. Нинсон задумался об Угольке, Тульпе, Грязнульке. Потряс головой. Кто-то из них существовал на самом деле?

     Правда — только в Мактубе.

     Надо поспать. Сначала отойти подальше. Потом поспать.

     Промёрзший за последние дни Великан выбрал одежду самого большого размера и надел её поверх замызганного поварского наряда. Толстенные штаны свиной кожи со шнуровкой на бёдрах. Застиранная бурая рубаха со свободными рукавами. Тяжёлый дублет землистого цвета с нашивкой: белый собачий череп в чёрном круге и подписью «Желтушник». Поверх всего этого кое-как налезла куртка Бентэйна.

     — Желтушник. Ну и имечко.

     Ингвар выбрал в куче вещей самый длинный ремень. Нанизал несколько поясных карманов и колец для тулов и топоров.

     — Баклер, добрый друг! Одно из оружейных колец по праву твоё.

     Нужно будет снести щит к кузнецу. Выправить и почистить. Ингвар только сейчас заметил, что под немилосердно стёсанным серебрением и затёртой пастой сталью проступал рисунок. Кажется, ещё один Уроборос, вытравленный на металлической основе баклера.

     Большой охотничий нож, широкий, как лопата, и такой же тупой. На ремень. Узкий клинок с наборной кожаной рукоятью — в ножны на лямке рюкзака. Маленькую, сработанную из гвоздя заточку — за голенище. Никер с рукоятью оленьего рога — для Грязнульки.

     Ножей никогда не бывает слишком много, как говорят герои.

     Великан закрепил чёрный боевой топорик на поясе, под правой рукой. Вздохнул. Наконец-то вооружен. На всякий случай и под левой рукой закрепил ещё один.

     Остальные ножи и топоры Нинсон закинул в рюкзак. Их легко будет сменять в любой, даже самой захудалой деревеньке.

     Каждый из налётчиков нёс кусок доспехов Бентэйна. Кое-как очищенные песком и промытые водой латы всё ещё липли к рукам, неприятно пахли и хранили следы растворившейся плоти. Замысловатые желобки разъело кислотой.

     Но это всё равно был металл, а значит, деньги. Не те деньги, что можно выручить за компас Ноя, конечно. Но драгоценная вещь из звёздного наследия Лоа не поможет им, если надо будет расплатиться за ночлег или еду.

     «Не бери доспех. Ты не жилистый Красный Волк. Смотри правде в глаза», — сказал Таро.

     Хорошо бы взять побольше. Но не утащить. Он будет потеть, дышать, как выброшенная на берег рыба, тащить собственную тушу, а ещё воду, еду, оружие. Нет. Жадность погубит.

     Нинсон уже взял пять дюжин стрел. Самых обычных, с гусиными перьями и деревянными пятками. Все рутгеры пользовались одинаковыми.

     Фэйлан запретила своим людям брать громоздкие стрелы Бентэйна. Красные Волки не упускали своего. Они разломали стрелы, чтобы забрать килограммовый мешок наконечников из прекрасной стали.

     Нинсон перебрал луки, разложенные на тропинке. Большинство оказались на удивление слабыми. Только у Фэйлан был настоящий боевой лук, хотя и там натяжение было не больше тридцати. Ингвар взял его на продажу, несмотря на то, что на нём было выцарапано имя владелицы: «Фэйлан».

     С остальных луков поснимал тетивы. Теперь уж не пошлют стрелу ему вдогонку. Даже верящий в людскую доброту сказочник Нинсон понимал, что это весьма вероятная форма благодарности за сохранение жизни. Впрочем, он уже не сомневался, что сможет смахнуть стрелу Тива или отразить Одал.

     Нельзя спать, нельзя. Не сейчас. Взбодрись.

     Улыбнись, или что там. Давай. Сосредоточься.

     Деньги. Оружие. Припасы. Вещи для Грязнульки.

     Рюкзаки были все одинаковые, с удобными широкими лямками, с креплениями для фляжек, с ножнами на груди, со стальными кольцами для верёвок. Он уже видел их. Все сняты с мёртвых воинов его отряда.

     Один себе, один Грязнульке.

     Превосходный спальник из северного оленя тоже был здесь. Голодные Красные Волки утащили его со вчерашней стоянки. Грязнульке нести такое в самый раз. Вещь объёмная, но лёгкая.

     Нашлась целая сумка мурцовки. Ингвар взял пахнущие прогорклым салом шарики. Ссыпал большую часть найденного в отдельный карман рюкзака. Эта была вся еда Красных Волков. Ничего. Наохотят себе что-нибудь.

     Правда, без снаряженных луков они не особенно чего наохотят. Ну, значит, попостятся пару дней.

     Отличная куртка Фэйлан подойдёт для Грязнульки.

     Ингвар забрал ещё одну вещь. Не понимал зачем, просто чувствовал, что должен. Хотя она была неприменима ни в миру, ни в бою, а весила несколько килограммов. Оплавленный огарок Языка Шахор.

     Простые наёмничьи души любили украсить себя. Надо идти, вынимать золотые серёжки, отнимать нательные обереги, снимать кольца. Лёгкое и дорогое. Такие трофеи надо брать в первую очередь. А какие отбирать? Все подряд? И те, что дарились с нежными словами, с мольбами о защите? Уже умершими родителями? Уже ушедшими возлюбленными? Или только те, что были куплены с нежданного куша? Или выиграны в кости?

     Нет, определённо надо было отнимать всё, без долгих разговоров. Но это было так мелочно, что подобные строчки не хотели ложиться в Мактуб.

     «Вот будет нечем откупиться, поймёшь тогда, что всё прекрасно ложится, когда надо», — урезонил Таро Тайрэн.

     Но Нинсон всё же не пошёл отнимать обереги у раненых.

     Увязав трофеи, он всё не мог остановить этот внутренний разговор. Самому же противно будет перечитывать историю этой своей игры, когда закончится жизнь. История выходила сложноватой, местами затянутой, изобилующей подробностями, которые ни в инь, ни в жопу.

     Но какое-то колдовство в ней имелось.

     Не хотелось портить её этой мелочностью…

     «Пф-ф-ф, — подал голос Таро. — Мелочностью? Ты бы почитал, сколько мыслей у тебя про вещи, про то, что сколько стоит, как что приладить, каково что на ощупь, как выглядит и какого цвета. Тут вот у нас оборочка обштопана, а тут косоворотка на эту сторону застёгивается, а здесь четыреста диэмов, а здесь тридцать три унции…»

     — При жизни — не перечитывают! — отрезал Ингвар.

     По всему выходило, что колдун прав. В сагах герои не мелочились. Но как же можно бросить сумку с наконечниками, когда каждый кусочек металла — это лишняя ночь под крышей или лишняя тарелка супа? А она лишней не бывает.

     — Иди ты в инь, Таро Тайрэн. Хорошо тебе быть легендарным. А мне ещё свою острозубку кормить. Так что я лучше разбавлю свой Мактуб заботой о таких мелочах. Зато кашу ей поставлю. Густую. И с маслом. Её откармливать нужно.

     Уголёк уставился на копошащихся у воды людей.

     «А эти? — спросил Таро. — Как насчёт этих? Серебришка с них ободрать? Мамкино, заговорённое, скупщик возьмёт так же легко, как любое другое. А серебришко — это тебе не только суп и не только на один день. Серебришко — это…»

     Таро Тайрэн развеселился, замурлыкал, будто про себя, но значит, и про Ингвара:

     А деньги деньгами будут всегда,

     С деньгами вином обернётся вода,

     Хочешь домой неси, хочешь в кабак.

     Разве не так?

     — А я ей не только кашу с супом хочу дать. Но и…

     Таро продолжал издеваться:

     А горсть серебра — это новая жизнь,

     Всё сразу потрать или впрок отложи,

     Тёплая куртка и мягкий тюфяк.

     Разве не так?

     Великан решил не отбирать у пленных амулеты, но не нашёл ничего зазорного в том, чтобы выбрать из кучи вещей все брелоки, свотчи, ксоны и медные платёжные карточки.

     Он завернул ксоны в запасную рубаху, а остальные вещи побросал сверху. Подумал, не нацепить ли свотч на левую руку. Или даже парочку — и на левую, и на правую. Но решил оставить наручи.

     Нинсон выпотрошил все кошельки Красных Волков в одну прочную кожаную мошну с бисерной вышивкой — веве Шестой Лоа, зелёной шестиконечной звездой. Теперь можно избавиться от кошеля Иггуля.

     Улов составил пригоршню стальных лепт и несколько медных унций. А ещё двадцать четыре серебряные марки — по три из каждого кошелька. Все новые, блестящие, будто только что отчеканенные.

     С одной и той же картинкой на туммиме, все с одного монетного двора. Ингвар механически перевернул марку, изучая урим. Монетный двор находился в том же секторе, где жил барон Шелли.

     Как это возможно? Совпадение? Невероятно!

     При иных обстоятельствах Ингвар впечатлился бы картинкой-головоломкой. Но головоломок и так хватало.

     Сначала Нинсон подумал, что две лошади скачут в разные стороны. Но художник добавил ещё пару спящих лошадей, всего двумя линиями и не подрисовывая дополнительных голов. Нинсон запомнил бы такую картинку, если бы встречал раньше. Ему понравился смысл.

     Больше сущностей при меньшем количестве голов.

     Двадцать четыре серебряные монеты!

     Эта цена хорошей упряжной лошади или даже плохонькой ездовой. Нинсон сложил руки рупором и крикнул во всю глотку:

     — Тульпа!

     Часть VII Красные Брызги

     

     Путь, навязанный тебе судьбой, не обязательно плох лишь потому, что ты не сам его выбрал.

     Роберт Джордан

     Глава 70 Первая Дверь — Руна Соул

     Ингвар долго перебирал пальцами в мешочке с фасолинками.

     — Теперь руна! — скомандовал Хорн. — Бросай!

     Они сидели друг напротив друга.

     Ветвь скупо подкидывал щепки в костёр. Уголёк дышал дымом. До ужина оставалась триста семьдесят одна попытка. Великан скрестил ноги, держа мешочек с фасолью в промежности.

     Он уверенно опустил Сейд в мешочек, произнося:

     — Соул.

     И вытянул сжатый кулак с фасолинкой.

     — Какая? — нехорошо прищурившись, спросил Лоа.

     Оба знали ответ. Нинсон разжал кулак.

     На руке лежала белая фасолина.

     — Клять!

     Ингвар знал, что сейчас последует, и постарался защититься.

     Первый Лоа жалел его плечо, запечатанное огнёвкой и замазанное голубой глиной. Поэтому всегда бил с другой стороны. Ингвар успел подставить левую руку, но удар Лоа был такой силы, что легко сбил блок и залепил пощёчину, от которой Великан покачнулся.

     К вечеру половина лица превратилась в огромный синяк. Глаз заплыл. Шесть с лишним сотен неудачных попыток давали о себе знать. Нинсон улыбнулся красной улыбкой. Ему казалось, что это битая усмешка раздражала Хорна. Это было всё, чем он мог ответить. Поэтому он улыбался в шестьсот двадцать девятый раз.

     Хорну было наплевать. Но гордыня Нинсона не давала ему заметить этого, и он упорно продолжал доказывать себе, что его не сломали, раз он продолжает скалиться.

     — Ты не старался, — привычно повторил Великий Охотник.

     — Ты про защиту? Или про руну? Или про фасолинку?

     Хорн ударил. Если раньше могло показаться, что он бил всерьёз, то теперь стало ясно, что он просто щёлкал в десятую часть силы. Великана опрокинуло. Он смог подняться на четвереньки. Его вытошнило зелёной желчью. Он больше не улыбался.

     — Прекрати это! — крикнул Хорн. — Ты меня специально провоцируешь, что ли? Это одно и то же! Это всё проявление воли! Пока ты делишь действие своей руки, или свой руны, или своего выбора, ты будешь… пустышка! Ты будешь каждый раз получать от меня по зубам. Каждый, сука, раз. Твоя слабость всегда будет ощущаться тобой как кровь.

     — Зна…

     — У нас нет времени на знаки и символы, на глубинную проработку всей это яни.

     — И на…

     — И на то, чтобы выслушивать твоё мнение. Прекрати разделять это. Ты действуешь в этом мире только одним. Ты действуешь только намерением. Только. Ничего другого нет. Ничего. Твоя рука, твоя руна, результат твоего выбора — это только проявления намерения. Только. И всё. Больше ничего нет. Если ты не защитился, то только потому, что не было намерения. Если у тебя в руке белая фасолина, то только потому, что у тебя нет намерения достать красную.

     — Есть… — сказал Ингвар и почувствовал, что начинает плакать от боли. — Намерение есть. Правда. Правда.

     Великан заметил, что Ветвь тихонько улыбается.

     Он заставил себя улыбнуться. Всё, что у него получилось — это страшная улыбка с кровавыми распилами разбитых губ и красными прорезями меж зубов. Но он перестал чувствовать лицо, не мог ему больше приказывать. Он мог ещё вспомнить Тульпу, мог заставить себя улыбнуться, но не мог приказать себе не плакать. Слёзы лились против его воли. И гаденькая ухмылка Ветви только усиливала поток.

     Ингвар сказал себе все слова поддержки, которые знал. Но слёзы не унимались.

     — Иди сюда. Садись, — спокойно сказал Хорн.

     — Я не могу.

     — Ты не можешь контролировать слёзы. Ладно. Но у тебя всё равно есть выбор. Он только в одном. Продолжить или не продолжать. Выбор за тобой. Поверь, голодным насрать, с каким лицом ты приносишь им жратву. И с каким лицом ты защищаешь их, не даёшь чужакам пахтать их. Всем насрать, какое у тебя лицо. Важно только, получилось у тебя или нет. А получилось или нет — зависит от намерения. Только. Скажу больше. Ты волен уйти. Вот прямо сейчас. Ты в любой момент можешь всё это прекратить.

     — Но я ж реву... как баба.

     — Бабы тоже бывают разные, — спокойно сказал Хорн. — Какая-то ревёт и делает. Какая-то ревёт вместо того, чтобы делать. Это вот единственная разница. Другой разницы нет. Правда, это такая разница, которая определяет всё остальное. А в конечном итоге всё сводится к тому, что у одной детёныши выживают, у другой нет. А на слёзы — всем насрать, парень. Вообще всем. Но это тебе моя Дэя лучше объяснит. А пока садись.

     — Сделай всё…

     — Всё — не обязательно. Но начни уже чувствовать оргон. А то у меня ладонь занемела тебе пахтало разукрашивать.

     — Что зависит от тебя…

     — Ой, это оставь, пожалуйста, Инку. Он такое любит. А мне это знаешь — водой вода. Намерение твоё я увижу, или когда ты мою руку начнёшь останавливать, или когда красные фасолинки доставать. И не раньше.

     — А в остальном положись…

     — Куда положись? Я из твоего лица сделаю отбивную, ты понимаешь? У тебя в голове слишком много слов. Макош их вытравит лекарствами, Ной, наверное, даже не станет слушать, Инк заменит другими словами, Ишта примет состраданием. Как ты будешь с Суртом взаимодействовать, я себе не представляю, конечно. Но это не моя проблема, слава Матери Драконов.

     — На судьбу.

     — Всё? Выговорился? Теперь сядь и тяни фасолину. Тут девяносто девять белых. И одна красная. Ты кидаешь Соул и этой же руной достаёшь красную фасолину. А если нет, ты не плачешь, не бесишься, а защищаешься от моего удара. Тоже Соул. Я показывал, как. Значит, ещё раз. Ты вскидываешь плечо, и одновременно подкручиваешь локоть навстречу, и одновременно напрягаешь кисть, от которой вся остальная рука напрягается и костенеет до плеча. Одновременно, усёк? Иначе не успеваешь. Понял теперь?

     — Ты ж больше в два раза.

     — Ну не в два, — добродушно усмехнулся Хорн. — Но немного больше, да. Это будет доводом, только когда ты легко будешь справляться со всеми, кто твоего размера или меньше. Ты слаб, Великан. И мы будем лечить твою слабость. Садись.

     Ингвар тяжело опустился перед Первым Лоа. Спрятал белую фасолинку в мешок и снова принялся шебуршить рукой.

     — Молодец, что не потерял, — похвалил Лоа, видя, что нужно как-то приободрить ученика.

     — Я шестьсот раз подряд не угадал…

     — И что? Если бы ты три раза подряд вытянул красную, ты бы сказал, что это колдовство?

     — Конечно!

     — Ну вот. Тогда ты понимаешь, что шестьсот раз умудриться достать белую — это тоже колдовство. Ты же, клять, колдуешь! И хорошо колдуешь! Но только чтобы получать по мордасам. Колдуй уже в другую сторону, что ли…

     — Я не…

     — Понятно, что никто не хочет получать по морде. Но тебе так привычнее. Ты же ещё толком и не знаешь, что будет, если вытянуть красную. Тем более, если вытягивать постоянно. Это ж целый мир… Это ж колдовство… Непонятно, что со всем этим делать… А как получать по морде, ты уже прекрасно знаешь. Ты знаешь, как это работает, и знаешь, что бывает и как. Ты даже уже предвкушаешь. Как ты немножко ослабишь удар и получишь по лицу. И даже уже предвкушаешь — я, сука, это вижу прекрасно — как ты улыбнёшься мне своей несломленной улыбочкой.

     Ветвь усмехнулся:

     — Даже я это вижу, Великан. Неужели ты один, кто не видит этого?

     — А! Мелкий! — воскликнул Хорн. — Раз ты проявился, ты можешь нам не только мясо дать на ужин? Красная фасоль? Красный лук? Яньская пища тоже бывает разная. Это не только мясо. Он ещё так не может. Даже я подустал уже от татунки. Давай всего это набутотень и поперчи хорошенько. У него танджоны, как у старика. Надо их как-то раскочегаривать.

     — Бабу? — безо всякого выражения спросил Ветвь.

     — Он за шестьсот попыток ни разу не достал красную фасолину. За шестьсот. Ни разу. Какую ему бабу? Что он с ней делать-то будет? Еды принеси нам!

     — Легко, — кивнул Ветвь. — Имбирь?

     — Да. На своё усмотрение там возьми что надо. Пусть в основе мясо. Но только ещё с чем-нибудь. Ему сейчас некуда. Дело не в количестве оргона. Его можно хоть искупать в крови… хотя… знаешь, вот это ещё можно будет попробовать.

     — Так имбирь брать?

     — Я же тебе говорю, бери что угодно. На своё усмотрение.

     Ветвь вышел из шатра в непроницаемую, схлопнувшуюся за ним темноту.

     — Конечно, ты боишься пробовать новое! Ты плохо кидаешь руну. И плохо защищаешься от ударов. Я тебе помогу. И с тем, и с тем. Но пока ты трусишь, мы будем просто тренировать твою рожу. Всё. Больше мы ничего не сможем тренировать. До тех пор, пока ты боишься.

     Хорн задумался, как бы получше объяснить это:

     — Соул — это намерение! В основе любого намерения — смелость. И с намерением у тебя нет проблем. Парень, ты же шестьсот раз умудрился не вытащить красную фасолинку. Ты прекрасно колдуешь! Так что с намерением у тебя проблем нет. Только ты не того хочешь. Не в ту сторону намерение направляешь. Это из-за страха. Или заставь себя…

     — Или? — с вызовом спросил Нинсон.

     — Или? Да больно мне надо. Или ничего в твоей жизни не поменяется. Если тебя это недостаточно ещё пугает, то я тебя сильнее напугать не смогу.

     — Ладно. Напугал. Соул!

     Нинсон бросил руну. Потом достал фасолинку. Белую. Получил оплеуху. Совсем не сильную. Он почти свёл удар на нет, резко выбросив руку. Предплечье глухо ударилось о твёрдую, словно деревянную ладонь Хорна. Принял удар. Действительно, совсем не больно. Только немного страшно.

     И продолжал так до ужина.

     — Соул!

     Белая.

     Удар. Блок. Кровь.

     — Соул!

     Белая.

     Удар. Блок. Кровь.

     — Соул!

     Ещё триста семьдесят раз…

     — Соул! Соул. Соул…

     И когда Нинсон трясущимися руками взял плошку с тоненькими лепестками жареного мяса в густой похлёбке из красных бобов и красного лука, ему было уже всё равно, что он даже не может прикоснуться разбитыми губами к такой перчёной пище. Нинсон заполз в шкуры в своём углу шатра и старался плакать беззвучно. Но получалось неважно. Он это знал. И от этого было ещё обиднее.

     Уголёк в камешке чёрной жабы оставался у костра.

     Потому Великан слышал, что говорил Первый Лоа. Принимая из рук Ветви плошку с мясом, Хорн крепко ухватил подростка за запястье и тихонько сказал:

     — Ах ты, ревнивая сучка. Я видел, что ты вытащил красную фасолинку утром. Завтра чтоб вернул. И больше без фокусов. Мы тут серьёзное дело делаем.

     Глава 71 Надо Спрашивать

     Ингвар с раздражением думал, зачем она там-то вылезла.

     Раздражала не девочка, а то, что он выкрикнул чужое имя.

     Позвал не куклу, а женщину, которую звал последние месяцы. Тульпа не пришла поздравить с победой. Оставалось злиться на единственного союзника — на затюканную куклу.

     — Ах ты, мелкая инь! Чего там встала?

     Во взрыве веточек и листьев Грязнулька выпала из придорожных зарослей. Расправила помявшийся сарафанчик и посмотрела на Ингвара. Даже робко подняла руку.

     Великан помахал в ответ.

     Потом помахал приглашающе.

     Потом настойчиво приглашающе.

     Она не думала подходить ближе, так и стояла поодаль.

     — Мне придётся твой рюкзак тащить? С курткой, с едой, флягами?

     Грязнулька вертела исполосованной головой туда-сюда.

     — Это с моей-то загрузкой? И с больной спиной? И с оторванным плечом? Зачем связался только…

     Рюкзак, который Ингвар отдал кукле, почти ничего не весил.

     Но сказочники часто верят в собственные истории.

     И неважно, кто их рассказывает. Пусть даже они сами.

     Девочка сообразила то, чего не сообразил пьяный победой и гордостью Ингвар. Лучше б не попадаться на глаза Красным Волкам. Они не знают, сколько у него помощников. Незачем им сообщать, что всё его воинство — лишь маленькая кукла.

     Грязнулька радостно выхватила у Великана рюкзак. Но сразу замерла, с тревогой всматриваясь в хмурое лицо. Показала лук, крепко сжатый обеими руками. Вот он. Не потеряла. В её глазах было только молчаливое страдание и бесконечная растерянность.

     Она явно опять что-то сделала не так.

     Кукла, как любой зверёк, улавливала направленное на неё внимание или агрессию. И понимала, что новый хозяин опечален по её поводу, а значит, по её вине.

     Это остудило Ингвара. До холода в животе.

     И всё?

     Можно столько страданий живому существу причинить недовольным лицом? Мысли сразу читались на лице девочки, не обученной лгать, притворяться, да и просто толком разговаривать с людьми.

     Ингвар опустился на колено. Показал Грязнульке куртку Фэйлан.

     Не смог разобраться в сложной и смешанной реакции.

     Сейчас на это не было времени. Нинсон отобрал у неё оружие и снял тетиву. Навалившись, сломал лук, зашвырнул в лес. Вдел послушные руки Грязнульки в рукава. Потом просунул их в лямки рюкзака. Утянул и куртку, и рюкзак, насколько позволяли ремешки. Закатал и подвязал рукава. Подёргал так-сяк. Плотно.

     Показал ножны. Достал никер. Убрал. Накинул петельку.

     — Доставай без вопросов. Когда решишь, что необходимо. Поняла?

     — Да.

     — Вопросы есть?

     — Без вопросов.

     — Покажи.

     Кукла показала, что запомнила последовательность действий. Откинула петельку. Убрала руку. Посмотрела на Нинсона. Достала нож. Показала его с разных сторон. Посмотрела. Подняла брови. Нахмурилась. Не спеша убрала нож. Медленно, с преувеличенным значением накинула петельку. Посмотрела на Великана, свершив таинство.

     — Неужели я так со стороны выгляжу?

     Мимолётно дёрнулись губы. Но и только. То ли успела схватить за хвост гримасу, то ли задавить улыбку, то ли остановить чуть не выпорхнувшее слово.

     Ингвар подумал, что от природы у неё, должно быть, живая мимика. Была. Могла бы быть. Будет ли когда-нибудь?

     — Ладно, а быстро ты то же самое сделать сможешь?

     — Да.

     Великан немного подождал. Но девочка стояла, не шевелясь.

     — Сделай!

     Единым плавным движением Грязнулька выхватила оружие, успев отжать петельку большим пальцем. Нинсон увидел только размытое пятно света — никер отразил небо — и нож появился в маленькой ладони.

     — Ух ты. Вы там что, тренировались? Занимались как-то?

     — Да.

     Ингвар прикусил язык.

     Ясно, что они там много чем занимались. Не надо об этом.

     — Хорошо. Убери нож. И если будет надо, доставай. Но лучше не надо. Поняла?

     — Нет.

     Вот она, разница разговора с куклой. Ведь обычному человеку всё будет сразу ясно.

     «И если будет надо, доставай. Но лучше не надо».

     «Каши будешь? Да нет, наверное».

     «Да ладно».

     Что отобразится в голове куклы при этом «да нет, наверное»?

     Ингвар показал девочке, что фляжка снимается с рюкзака.

     — Ты понимаешь?

     — Понимаю.

     — Ты понимаешь, что ты можешь пить, когда захочешь, не надо меня спрашивать?

     На этот раз девочка задумалась прямо посреди ответа:

     — Пони… понимаю.

     — Не похоже. Ты понимаешь, что можешь остановиться, если… и вообще… Что там ещё? Поправить обувь или спросить что-то. Или пописать, например, нужно… Ты понимаешь?

     — Можно сейчас? — переспросила девочка.

     — Да, конечно, давай прямо сейчас.

     Кукла сорвалась с места. Отбежала с дороги, в лес. Провалилась в канаву. Выбралась на той стороне. Захрустела ветками. Зажурчала.

     Ингвар остался ждать. Он поглядывал в сторону Навьего озера и размышлял о том, что будет чрезвычайно утомительно каждый раз вот так вот думать за Грязнульку каждую мысль. Угадывать, что ей нужно позволить из того, на что она не спрашивает разрешения.

     А что делать? Договариваться.

     Просто сказать, чтобы говорила, если что? Можно.

     А она скажет? Нет. Так быстро люди только в сказках меняются.

     Ингвар с ужасом понял, что он не отдавал распоряжений о походе в туалет с момента их знакомства. Уже едва ли не сутки.

     Наверное, была какая-то сформулированная команда, чёткое указание. Наверное, существовала инструкция со списком этих формулировок. Наверное, можно эти команды как-то обойти.

     Сплошные «наверное».

     И ведь ни у кого не спросишь.

     Выбираясь на дорогу, кукла застряла в ветвях, не понимая, что объёмный рюкзак пролезет не везде, где протиснется щуплое тельце. Ингвар молча взялся за ручку в кожаной оплётке, которая оказалась как раз на затылке у Грязнульки, и вытянул девочку из кустов.

     Никакого спасибо. Просто выжидающий взгляд. Что дальше?

     — Идём.

     «Никаким “спасибо“ она не обучена», — напомнил себе Ингвар.

     Не словам. Словам-то он её быстро научит. А самим понятиям.

     Таро Тайрэн цокнул языком:

     «Нет, хуже, сказочник. Кукла не обучена этим чувствам.

     Чувства можно перевести в понятия. Понятия в слова.

     А у неё нечего переводить. Она застряла. Её подтолкнули.

     Не потому что это ей нужно или приятно. Не потому что хотели помочь. Потому что так быстрее и удобнее хозяину. Чашка, подхваченная в полёте, не поблагодарит, а разбившись, не расстроится».

     Таро Тайрэн часто выдавал глубокомысленные изречения или коротко комментировал происходящее, а ещё чаще просто цокал, хмыкал, вздыхал. Но обращаться к нему было бесполезно.

     На вопросы он не отвечал. Так что Нинсон всё реже пытался разговорить его и просто начал воспринимать голос легендарного колдуна Таро Тайрэна как свой собственный внутренний голос.

     Глава 72 Нарекаю Тебя

     Ингвар оглядывался, опасаясь то погони, то выстрела в спину.

     Он выкинул обувь Красных Волков в озеро. Чтобы им ещё меньше хотелось пускаться за ним в путь. Но это было несерьёзно. А выстрелить в ногу каждому наёмнику — не хватило совести. Им и так ещё тащить едва живого парня через лес к лагерю. Или они его не потащат, а просто бросят Дога. Нинсон не знал заведённых у Красных Волков порядков. Тем более что все они оказались никакими не Красными Волками, а рутгерами.

     Это был уже не его карпэм. Пусть пишут в свой, что захотят.

     Ингвар заставлял себя шагать по тропинке. Боролся со сном, но сползал в дремотный морок. Ему мерещилась погоня.

     То женщина с большой грудью, которую он видел у озера. Отчаянно нуждаясь в деньгах, она была готова пойти на любой риск. Иначе просто не оказалась бы в этой шайке. Она шла по его следу…

     То черноглазая красавица, собиравшаяся мстить за сломанные руки Грани. Она достала из тайника тетиву. И её раскосые карие глаза смотрели на Ингвара поверх оперения нацеленной стрелы…

     То Фэйлан с ножом в каждой руке, решившая, что нарушенное слово лучше проваленного задания. Она выследит, она подкрадётся ночью, она уже недалеко...

     Надо было выбрать одно из двух.

     Либо пресечь саму возможность преследования.

     Либо надеяться, что Красные Волки махнут на него рукой.

     Сделай всё, что зависит от тебя — а в остальном положись на судьбу.

     «Всё. Хватит. Не думай больше об этом. Выбор сделан. Хватит».

     Чтобы отвлечься, он стал думать о кукле. О том, сколько ей лет.

     Двенадцать? Тринадцать? А на момент похищения?

     Сколько бы ни было, она уже знала бы своё имя.

     Не говорит потому, что запрещено это делать.

     «Мы узнаем имя, когда девочка поймёт, что с тобой можно разговаривать. Это не будет быстрым процессом. Впрочем, времени у нас полно», — сказал Таро Тайрэн.

     — Нет. К моменту, когда мы придём в город-на-карте, она уже должна откликаться на нормальное имя. Не только на Грязнульку.

     — Да? — Поскольку Нинсон говорил почти про себя, лишь едва шевеля губами, девочка расслышала только обращение.

     Усилием воли Великан пробудил в себе остатки зачатков благодушия и спросил:

     — А давай выберем тебе имя. Как ты на это смотришь?

     Это предложение повергло куклу в ступор. Она сбилась с шага, но потом сделала вид, что ничего не слышала. Было отчётливо видно — ей хочется ответить.

     — Ну, начнём сначала. С первых ста сорока четырёх имён. Или лучше с начала алфавита? Как насчёт… Алаис? Битра? Вентия? М? Битра лучше? Герда? Дейдра? Нравится? А я вижу, что нравится. Это из-за дэ? Или из-за эр? Далла? Дана? Девона? Диса? Что-нибудь такое р-р-рычащее? Дарра? Дарья? Дора?

     — Р-р-р мне нр-р-равится, — неожиданно сказала девочка, но сразу же осеклась и захлопнула рот, пытаясь поймать последнее вылетевшее слово.

     — Вот! — обрадовался Ингвар. — Умница, поучаствуй в выборе!

     Это он зря.

     Кажется, удары она воспринимала спокойнее, чем похвалу. Уши заалели, и она уже не знала, куда девать глаза. В дальнейших переборах имени девочка не участвовала.

     Пока не встрепенулась на Кьяре.

     — Нравится? Кир-р-ра? Кей-р-ра? Кьяр-р-ра?

     — Нет! — резко заявила кукла со страхом, который резанул Нинсона.

     Понятно. Вероятно, это слишком похоже на настоящее имя. Нечто запрещённое. За что наказывают. Такими темпами они не скоро доберутся до выяснения её фамилии. Ингвар осадил себя.

     «Слишком разогнался. Темпы и так заоблачные, если подумать. Она ещё писает по разрешению, а уже участвует в диалоге. В большей степени, конечно, про себя, не вслух. Но ты же видишь, что она совершенно пунцовая. Значит, как-то взаимодействует. Это же продвижение».

     «Не торопи её, — подсказал Таро Тайрэн. — Сутки назад у неё ещё был зашит рот. А радужная перспектива выглядела как не слишком сильное избиение после того как её изнасилует Бентэйн. А сейчас вон уже — имя».

     Таро был прав. Не следовало слишком давить. Но с именем хотелось определиться сегодня же. Кукла ещё должна привыкнуть к нему. Она не схватывала такие вещи на лету.

     На «Кьярре» у Грязнульки глаза чуть не вылезли из орбит, но она упрямо мотала головой. Нет, мол, не понимаю, о чём ты. Ингвар запомнил это, но девочку больше не мучал.

     — Ярина? Рина? Рапид? Нет, это наркотик, схожий с действием руны Ярра. Уже сам запутался. Уже столько имён перебрали. Сдаюсь.

     Стоило только отказаться от попыток заинтересовать девочку, как она оживилась.

     — Инг-Вар-Инна.

     Она вглядывалась в лицо Великана. Различала усталость, брызжущую из пасмурных глаз, но ни тени враждебности. Не обнаружив того, что обычно предваряет наказание, кукла продолжила, сделав глубокий вдох, как перед прыжком в воду:

     — Ты же Инг-вар!

     Грязнулька была права.

     То ли он сам так отупел в застенках.

     То ли надо спать хотя бы раз в три дня.

     То ли ему повезло урвать очень уж смышлёную куклу.

     Во-первых, Ингвар не помнил, чтобы называл своё настоящее имя.

     «Ну, положим, не такое уж и настоящее…» — хмыкнул Таро Тайрэн.

     Во-вторых, она подала правильную мысль, пытаясь как-то присоседиться к его имени. Сплавить своё будущее и его настоящее. Это навело Нинсона на мысль об общей фамилии. Не навсегда, не насовсем, не в бумагах. А так, для беседы с кем-то.

     Племянница. Дочка братишки. Усыновлённого братишки, чернявенького. Нет, не осиротела. Гостила у меня зиму. Везу к папке. Страху натерпелся. Представляешь, чуть не погиб на руках чужой ребёнок. Как бы я потом родственнику в глаза смотрел? Ага, ужас. Переболела тяжело. Вишь, какая худоба. Ничего, откормлю. Волосы? Завшивела. Обрили. Нет, меня не берут. Невкусный. Хе-хе. Да. Такие дела. Всего доброго. Нет, ей не холодно, всего доброго. Нет, клять, не холодно. Как взгляд пустой? Ты это сейчас про мою племяшку сказал, что у неё взгляд странный? Ну-ка подь сюды. С зубами у неё плохо? На свои посмотри! Я тебе сейчас такие же сделаю, понял? Закон нарушил? Стража? Нет, не боюсь. Меня любая мамка оправдает, когда скажу, что ты докопался до зубов чужого ребёнка.

     Да, надо будет так и держаться. «Подь сюды». Вот это вот всё.

     — Теперь нам нужна какая-то общая фамилия. Да?

     Кукла кивнула. Скупо, но красноречиво.

     Ингвар напомнил себе, что при нынешнем раскладе такое проявление эмоций могло считаться визгом от радости.

     — А твоя?

     — Моя фамилия? — Он задумался, говорить ли. — Нинсон.

     — Я теперь Нинсон? Грязнулька Нинсон?

     — Нет. Эту фамилию мы взять не сможем.

     — Проклята?

     — Типа того. Имя, наверное, тоже.

     Великан понимал, что на всякий случай не стоило называться Ингваром Нинсоном.

     «Как-то ты запоздало всё понимаешь», — опять посетовал Таро Тайрэн.

     — Так что Ингвар Нинсон — это будет секретное имя. Только наше. Ты ведь умеешь хранить тайны?

     Невооруженным глазом было видно: уж что-что, а это она умела превосходно.

     — Фирболг, а как тогда нас зовут?

     — Дай подумать…

     — Лонека?

     — Нет. Точно не Лонека. Абсолютно точно не Лонека. Почему ты выбрала именно это имя?

     — Не знаю.

     Когда он успел всё это выболтать?

     «Ты ничего не говорил», — подсказал внутренний голос Тайрэна.

     — Ещё можно всякие вторые имена использовать. И клички. Типа Глупый Олень, Танцующее Облако, Танцующий С Волками и всё такое. Это часто у людей встречается. Я Ингвар Нинсон. И-н-г-в-а-р- н-и-н-с-о-н. Двенадцать букв. Дюжина. Это имя для спокойного и задумчивого человека под покровительством Шахор. Т-а-р-о- т-а-й-р-э-н. Десять. Такое имя приносит удачу. Особенно в любви. Сочетанию покровительствует Десятая Лоа. Ишта.

     Девочка посмотрела на Великана. Он подмигнул.

     — Нам не помешает немного удачи, а?

     Грязнулька промолчала. Нинсон заговорил:

     — Ты думаешь, у меня нет ощущения, что Ишта нам покровительствует?

     Кукла легонько кивнула, и Нинсон объяснил:

     — Наоборот. Страшусь представить, как выглядела бы моя жизнь, если бы она, в милости своей, хоть раз выпустила меня из поля зрения всех своих многочисленных глаз.

     — Много… численных?

     — Десятая Лоа может принимать и такую форму. Тысячерукая Ишта. На каждой ладони по глазу. Одной руки достаточно для чтения Мактуба каждого игрока. Можно и читать, и переворачивать страницы, и сразу править, где понадобится. Удобно, да?

     — Удобно, — отрешённо согласилась девочка.

     Она была не в силах представить такой образ. Вот уж кому не досталось большого количество внимания Ишты, так это ей.

     — У тебя есть хорошие идеи? Как нас должны звать?

     Кукла замедлила шаг. Грязнулька проверяла, вправду ли она сможет остановить их отряд. Но так и не решилась.

     «Какая ты смелая», — подумал Ингвар.

     «Ансс. Ансс. Ансс. Верь себе, девочка. Останавливаемся».

     Грязнулька подошла к Великану и ткнула пальцем в ремень. Сумку Иггуля с отъеденной Джо застёжкой Нинсон оставил на тропинке, стараясь избавиться ото всех вещей и воспоминаний. Теперь у него был целый пояс, утрамбованный разнообразными карманами.

     Он снял ремень и передал девочке. Сел прямо посреди дороги.

     Не выдержал. Лёг, завалившись набок, чтобы не попортить стрелы, хранившиеся в тулах, притороченных к рюкзаку. Кукла бросила копаться в карманах и посмотрела на Великана. Он махнул рукой:

     — Занимайся-занимайся. Я в порядке.

     Ему надо было полежать пять минут. Всего пять минут.

     Призрак фамильяра устроился рядом, свернувшись клубочком. Теперь он был плотным угольно-чёрным дымом, не отражавшим свет. Казалось, он нарисован поверх всего остального, словно клякса густых чернил, за которыми не видно букв.

     «Не видно самого Мактуба», — подумал Ингвар и задремал, положив руку на игольчатую кошачью шёрстку.

     Грязнулька заглянула в каждый карман. Покопалась. Нашла дайс.

     Остальное запаковала обратно. Потянула Великана за руку.

     — Идём, Ингвар. Надо скорее. Ты сам сказал. Пять минут.

     Он не говорил. Совершенно точно помнил, что не говорил.

     На Нинсона что-то нашло, мгновенное озарение или бессонная расторможенность, но он резко вытряхнул оргон в послание, провёл им по танджонам и вложил прямо между глаз куклы.

     — Ансс! Ансс! Ансс! — сказал он негромко и прочертил в воздухе девять полосок, представляя, как втирает их в лоб куклы.

     Крутанул колесо Сейда.

     Ансс — Ансс — Ансс.

     «Прячься!»

     Девочка перекатилась через валяющегося посреди дороги Великана и юркнула в заросли. Она слышит.

     Ишта милостивая! Что ж это делается-то?!

     Глава 73 Жребий Брошен

     Ингвар бросил руны:

     — Ансс. Ансс. Ансс.

     На этот раз он отправил: «Выходи!»

     Из листьев появилась макушка. Белые полосы шрамов на твёрдой щетинке волос.

     — Ансс, Ансс, Ансс.

     Она рядом. Слышит его.

     — Ансс — Ансс — Ансс.

     «Пить!» — подумал он.

     Девочка принялась возиться с завязками фляжки.

     — На. Вода.

     Ингвар шумно выдохнул.

     — Иди-ка сюда.

     Она слышала. Он колдовал. Теперь не было сомнений. Кто бы что ни замыслил, кто бы что ни говорил, какую бы роль ни играл, но Грязнулька не притворялась. Просто не сумела бы. Ингвар сгрёб девочку в охапку.

     — Ты слышишь?!

     — Слышу, — промямлила та, явно напуганная объятиями Великана гораздо больше, чем необходимостью прятаться.

     Да, она слышит колдовство. Да с таким… Да за такое… Подумаешь, писает по команде. Мало ли кто как писает. Шрамы… Зубки… Ну, будут серебряные. Если накопят на лекарей. Золотом сейчас всё решается.

     «Не всё, — горько усмехнулся легендарный колдун Тайрэн, в своё время владевший горами золота. — Кто тебя слышит, а кто нет, золотом не решается. Вот что главное. Уж поверь мне».

     Она пошла следом, едва он подумал: «Идём!»

     — Что ты нашла интересного в моих карманах? Дайс? Хочешь взять себе? Бери!

     Не сбавляя шага, девочка вертела дайс в руках, пока не нашла единичку:

     — Так упало — Хорн.

     Потом нашла двойку:

     — Так упало — Дэя.

     Ингвар догадался:

     — Жребий.

     Она не знала такого слова.

     — Загадываем имена, кидаем дайс, что выпало, такое и имя?

     — Да.

     — Ну, смотри… Нет, идея хорошая… Но это имя Лоа. Редко кто называется именами Лоа. Это…

     Как объяснить кукле слова «претенциозно» или «вычурно»?

     — Это слишком приметно. Слишком необычно. Привлекает внимание. Нам не нужно внимание. Мы с тобой должны быть незаметными. Как мышки.

     — Незаметными…

     Кукла посмотрела на Нинсона.

     Сравнила свои лапти и его сапоги с серебряными застёжками.

     Перевела взгляд с алого поварского наряда на трещащий по швам дублет. Потом на свою переделанную из рубахи тунику, на трижды закатанные рукава. Потёрла бритый череп, глядя на всклокоченную гриву пыхтящего Великана. Задрала голову, чтобы посмотреть в мучнисто-белое лицо человека, который будет на голову возвышаться над любой толпой.

     — Незаметными… поняла.

     — Молодец!

     «Красные уши. Нормально. Научится ещё принимать похвалу. И “спасибо“ тоже научится. Переживёшь пока без благодарностей», — осаживал сам себя Ингвар.

     — Мне нравится идея выбора с помощью дайса, — сказал он. — Хорошо для Мактуба. Понимаешь?

     — Нет.

     — Ничего. Я потом объясню. Лоа любят такое. Любят, когда доверяют судьбе.

     — Я думаю. Мактуб любит. Когда с ним настойчиво. Настойчивость смягчает судьбу.

     — Это тоже… С ним… Понимаешь, с ним…

     «С судьбой, как с женщиной. Будь настойчивым, но внимательным. Будь сильным, но не дави. Дави, но не сильно. Слушай, но не верь. Верь, но контролируй. Прислушивайся, но не слушайся. Принимай всё как есть, а главное — всегда решай сам. Никогда ничего не проси». — Таро знал толк в обращении с женщинами и судьбой.

     — Пока давай, бросай дайс, а ты заткнись.

     Кукла застыла с остекленевшим взглядом.

     — Клять! Да не ты. Отомри. Говори спокойно. Это я этому… неважно.

     «Ну, типа того», — ворчливо согласился Таро Тайрэн, понимая, что именно такой ответ Нинсона лучше любого согласия подтверждал, что Великан усвоил урок.

     — Гряз… девочка моя, договорились?

     — Да. Давай. Давай… договоримся. — Слово далось ей с трудом. Видимо, девочке ещё не приходилось им пользоваться, хоть она и знала его.

     — Договоримся, что это колдовство. И первое слово. Которое вслух скажем, будет именем.

     Ингвар кивнул в знак того, что они договорились, и протянул руку. Девочка порывисто пожала её. Ладошка была мокрой от предвкушения. Всё в полном молчании, согласно уговору.

     Дайс улетел.

     Сначала он проскакал по дорожке, потом вильнул на выбоине, пророкотал по корешку, соскочил на обочину и исчез в придорожной канаве. Нинсон страдальчески посмотрел на небо и подумал, что следовало ожидать чего-то подобного.

     Кукла пискнула и полезла в кусты, смешно воткнувшись в заросли, как мышкующая лиса втыкается в снег, услышав добычу. Нинсон шёл вдоль дорожки, направив оргон в ладони, перебирая воздух пальцами, пытаясь почувствовать металлический многогранник.

     Ингвар думал о том, что смертельно устал.

     Таро думал о Сейде. Но выбор фамилии был своего рода ритуалом. Не следовало колдовать до его завершения. Нинсон сел и смотрел, как Грязнулька ползала по дну канавы со сползшим на голову рюкзаком, сверкая изрезанными бёдрами.

     Она что-то бубнила.

     Что-то вроде песенки или речитатива заклинания.

     Ингвар со вздохом поднялся и подошёл ближе. Прислушался.

     Девочка звала потерявшийся предмет, как созывала бы кошек, выставляя блюдце с молоком. Кис, кис, кис…

     — Дайс, дайс, дайс…

     Ингвар укоризненно посмотрел на неё. Но ничего не сказал. И даже не подумал. Но она как-то смогла почувствовать его взгляд. Чутьём? Рюкзаком? Попой?

     Девочка пятясь, вылезла. Уставилась на него. Осела. Поняла, что произошло. Зажала рот ладошками. Колдовство свершилось.

     Ингвар успокоил её, убедил себя и подытожил:

     — Для колдунов имя не так уж важно. Подойдёт!

     Великану показалось, что он услышал, как Таро Тайрэн шлёпнул себя по лбу.

     — Точно? — переспросила кукла.

     То ли от осознания непоправимой ошибки, то ли от страха перед грядущим наказанием глаза её опять стали чёрными.

     — Подходит, — заверил Ингвар. — Отличное имя, даже не сомневайся.

     — Общее имя.

     — А, да, это ж наше общее имя-фамилия. Годится. А имена?

     — Ингвар.

     — Да, но это наш секрет. Поэтому для всех я буду…

     — Желтушник!

     — Желтушник? Почему Желтушник?

     — На тебе написано.

     Да, действительно. Нашивка рутгера: яггер — собачий череп, служивший мячом в опасной игре, а под ним имя: «Желтушник».

     — И потому что И-н-г-в-а-р-Н-и-н-с-о-н — это двенадцать. Это спокойный человек. Это покровительство Шахор. Это прошлое! А теперь ты Желтушник Дайс. Ж-е-л-т-у-ш-н-и-к-Д-а-й-с! Тринадцать букв!

     — Только ведь нет такого Лоа.

     — Есть Тринадцатый, это Отступник! Я сама его видела! Честно!

     — А-а-а… ну да, Тринадцатый Лоа…

     Глава 74 Тринадцатый Лоа

     Ингвар знал эти легенды во множестве.

     Знал и корни их появления.

     То было на заре времён. Лалангамена была пуста, а Мать Драконов лишь недавно родила Лоа, в то время ещё покрытых кожей, как люди. Но, в отличие от выносливых драконов, Лоа были смертны. Ибо их сердца жили всего по две сотни лет. Если бы не эта слабость сердца, то Лоа могли бы жить и много дольше.

     И чтобы не бросить людей на произвол судьбы и не оставить Мактуб недописанным, они решили поделить сердца. Но поделить их не поровну, а по справедливости. И отдать их самым лучшим, чтобы те жили долгие тысячелетия, тогда как остальные уснули бы без сердец и без снов. Ибо пусть лучше двадцать Лоа будут жить два тысячелетия, чем двести Лоа будут жить всего две сотни лет. Ибо те первые двести лет будут для людей уютной колыбелью, но потом Мактуб прервётся.

     И должна была остаться горстка избранных Лоа.

     Никто не знает сколько.

     Кто говорит, что всего дюжина, как в итоге и получилось.

     А кто говорит, что хотя бы две дюжины, как рун в Сейде.

     А кто говорит, что тридцать три Лоа — и у каждого своя буква. И хоть Лоа и ушли, но алфавит остался и с достоверностью сообщает число ушедших.

     А кто говорит, что дюжина дюжин, вот истинное число изначальных Лоа. Но никто не говорит, что более.

     Не все были согласны делить сердца по справедливости. А из тех, кто был согласен, не все видели справедливость одинаково. И тогда Лоа затеяли войну, похожую на соревнование, или соревнование, похожее на войну.

     И победу одержали двенадцать Лоа Верховного Ковена и те, кто верил в них и готов был отдать им свои сердца. Сердца поверженных Лоа теперь принадлежали победителям. Дали им много лет бодрствования.

     Были ещё Лоа, что уклонились от боя и ушли, забрав часть сердец.

     Кто говорит, что на такое глубокое океанское дно, где не плавают даже ныряльщицы Ама.

     Кто говорит, что в такие высокие горы, куда только дракон мог их доставить.

     Кто говорит, что в такие жаркие прерии, что вода, оставленная на солнце, закипает.

     Между ушедшими Лоа не было согласия, и они бы не стали делиться сердцами друг с другом. А это означало, что никто из них не прожил двадцать веков и не дожил до наших дней.

     И первые сто сорок четыре человека, каждый из которых мог быть пилотом живых доспехов, и их несмышленые дети видели эту войну.

     И запомнили её. Хотя Лоа просили их забыть о ней.

     Но первым людям Лоа не могли приказать. Ибо так было написано в Мактубе. Лоа могли приказать забывать и вспоминать только детям. Для Лоа все дети. Кроме первых ста сорока четырёх человек. Так как в Мактубе они записаны иначе.

     Но люди не могли забыть, несмотря на просьбу Лоа. И не могли не рассказать потомкам, которые ничего не помнили по приказу Лоа.

     И тогда Лоа увидели, что сказания не остановить.

     Тогда-то и появилось много преданий об Отступнике, Тринадцатом Лоа. О том, кто без пары, кто сам по себе, кто подтачивает устои и расшатывает скрепы. О том, кто не тиун, но вершит справедливость на свой лад.

     Тринадцатый носит на лице маску.

     Тринадцатый действует не бумагами, а собственными руками.

     Тринадцатый на своё усмотрение раздаёт гейсы и пишет Мактуб.

     Тринадцатый слишком тяжёл для коня и ходит по дорогам Лалангамены пешком.

     Тринадцатый предпочитает южные широты, ибо только там, где много солнца, могут произрастать зеркальные цветы, питающие его.

     Однако быстро стало понятно, что Тринадцатый получился слишком уж многоликим и многогранным, обоеполым, а ещё и умирал в некоторых книгах. Кроме того северяне тоже любили читать о Лоа-Отступнике. И хотели, чтобы он и в северных краях мог путешествовать.

     Но там, где зимние дни были мимолётны, как кошачье чихание, Отступник никогда бы не появился. Там было недостаточно солнечного света для зеркальных цветов.

     И тогда Девятый Лоа, Инк, мастер шифров, велел запретить писать о Тринадцатом Лоа. Злые языки поговаривали, что тут дело в простой зависти и в том, что книг о приключениях Тринадцатого стало столько же, сколько о приключениях всех остальных Лоа вместе взятых.

     Но Инк не был бы мастером знаков и писаных посланий, если бы просто запретил что-то да ещё и позволил злословить на эту тему. Потому он издал эдикт о выдаче сытных пайков тем авторам, которые будут писать об Отступниках, придерживаясь нескольких несложных правил. Достаточно было писать без грамматических ошибок и без упоминания Верховного Ковена. Лучше было не использовать число тринадцать в любом виде. Сто тринадцатый Лоа или сто тридцатый мог лишить своего автора обеда.

     Так и возникла эта примета о числе тринадцать.

     На Лалангамене быстро возникли целые общины монастырского типа, ориентированные на производство подобных рукописей и принимавшие послушание количеством выведенных набело строк.

     В женских монастырях производство отталкивалось от той идеи, что Лоа-Отступник будет много путешествовать по Лалангамене, чтобы влюбляться и страдать. Ещё чаще странствующий Лоа мучился не сам, а нужен был для того, чтобы в книге об него страдала героиня.

     Или же, напротив, вернувшийся из бесконечно далёких мест своего заточения Отступник станет безо всякой рефлексии утолять неутолимую похоть десятков сердец, что бились в груди. Для чего будет на сотнях страниц удовлетворять многочисленные фантазии.

     Лоа-Отступники почему-то упрямо выбирали принцесс, колдуний и послушниц вместо хорошо тренированных профессионалок из доступных по всему свету витриолей. Впрочем, различались женщины всё равно только номинально. Потому что и послушницы, и принцессы, и колдуньи говорили ровно одно и то же. И во всем прочем тоже вели себя совершенно одинаково. Причём именно так, как вели бы себя тренированные профессионалки.

     В этой категории книг был слаб сюжет, но сильна описательная сторона. Причём как глубокие внутренние страдания, так и сугубо внешние проявления любви описывались одними и теми же ремесленницами, в одних и тех же выражениях.

     В мужских монастырях исходили большей частью из того, что Лоа-Отступник будет искать юного отрока, чтобы объявить ему о том, что Мактуб избрал его для важной миссии. После чего могло начаться невесть что, а это означало, что книга всё же из женского монастыря, а все эти разговоры об избранности неопытного героя были нужны лишь для того, чтобы усыпить его бдительность.

     А могло и впрямь начаться детально прописанное обучение и даже местами становление героя.

     Книги об Избранных тоже мало чем различались. Возраст и пол главного героя никак не отражались ни в диалогах, ни в поведении Избранного. По сути, они различались только способом самоустранения Тринадцатого Лоа. Той причиной, почему в третьей части книги его участие сходило на нет.

     Но самыми популярными всё равно оставались истории про Лоа-Отступников, которые восстанавливали справедливость. Они ходили в ярких одноцветных костюмах и были вооружены самым разнообразным оружием ближнего боя…

     — А почему только ближнего? — спросила Грязнулька.

     — Ну… как тебе объяснить? Лоа может натянуть лук в сто килограммов. И может сколько угодно держать руки. Может учесть поправку на ветер и расстояние. И поэтому он легко прикончит врага первой же стрелой, ещё за километр. То есть до того, как они сумеют обменяться эффектными репликами. И какой тогда смысл будет?

     — Смысл Отступников в том, чтобы сражаться не с людьми. Это люди и сами смогут. А с другими Лоа.

     Мысль была ясной, чётко сформулированной и никак не могла принадлежать девочке.

     — И кто же тебе это сказал?

     — Тринадцатый.

     — Тринадцатый? Это который Лоа-Отступник?

     Ингвар опять не уследил за тоном и громким голосом спугнул смелость куклы, карасиком юркнувшую в чёрные омуты глаз.

     — Не расскажешь?

     Грязнулька чуть заметно помотала головой.

     — Жаль. Как же я узнаю, кто мне покровительствует?

     — Ты Фирболг. Ты сам себе покровительствуешь!

     — Да. Обычно да. Но ты же видишь, до добра это не доводит.

     — Потому что ты И-н-г-в-а-р-Н-и-н-с-о-н. Двенадцать. Стань Отступником.

     — Так, давай-ка ты эти разговоры прекращай! Знаешь, какие у нас проблемы могут быть за такие речи? Стань Отступником! Про Тринадцатого никаких подробностей. Только тринадцать букв в имени. Это, между прочим, не самая лучшая примета.

     Ингвару было наплевать на приметы, но он опять впал в раздражение из-за закрытости маленькой куклы, из-за невозможности поговорить по-человечески, из-за собственной неосторожности.

     — Так, а тебя-то как зовут тогда?

     — Д-а-й-с. И-н-г-а. Во-семь. Покровительство Макоши. Я буду хранить красную нить. И буду лечить тебя, Фирболг. И себя тоже. Чтобы больше не шла кровь. Восемь.

     — Инга. Дайс. Лечить, чтобы не шла кровь?

     «Да не дави ты! И не допахтывай её вопросами. Даже я уже устал от твоей любознательности. Янь с ним, с именем. Инга и Инга, ляд с ней. Главное, что она сама выбрала, значит, может, не забудет. Она хоть и смышлёная, но всё равно девка, к тому же кукла. Давай-ка ты не наседай на неё. Как это говорится? Один взмах за раз».

     Нинсон понял, что легендарный колдун прав. И рассмеялся.

     От понимания того, что торопиться некуда. Что всё он успеет.

     И выспросит её ещё обо всём, и расскажет она ему ещё в охотку и тысячу раз, а он ещё устанет от её историй и, наверное, даже начнёт попрекать за болтливость, а она будет что-нибудь на это возражать, или отшучиваться, или что угодно говорить, и абсолютно всё равно, что это будет.

     «Я всё успею. Мой гроб ещё шумит в лесу. Он дерево. Он нянчит гнёзда…»

     Ингвар смеялся оттого, что он теперь Желтушник Дайс, и сложно найти имя глупее.

     И неожиданно, стоило только перестать допекать её вниманием, к его веселью присоединилась и Грязнулька. Этот смех был первым, что они по-настоящему разделили. Хотя смех у девочки был кашляющим, придушенным.

     Непохоже, чтобы куклам разрешали смеяться, подумал Ингвар, а в следующий миг уже злился на себя. Клять, да с чего им там было смеяться-то?!

     Великан внезапно понял:

     «Я должен убить Бранда. Вот зачем я там оказался. Это была моя миссия. А я запорол. А ведь мог. Снаряженный лук. Макошина нить. Явно не случайно всё это.

     Больное плечо, не дававшее толком заниматься борицу, не давшее в своё время научиться посылать сотню стрел за минуту, зато позволившее практиковаться в редких прицельных выстрелах.

     Длительные периоды вынужденного безделья на корабле, когда можно было упражняться, пока хватало сил натягивать тетиву.

     Сотни часов практики в Убежище, за девятой дверью, под руководством наставника Инка, величайшего стрелка Лалангамены.

     Тысячи и тысячи изведённых впустую стрел.

     Всё это просто не могло быть случайностью.

     Всё это было не зря».

     Таро Тайрэн усмехнулся:

     «Очевидно, всё это было зря! Надо убираться отсюда…»

     Великан схватился за голову:

      «Заткнись! Заткнись! Заткнись!

     Всё это служило одному моменту. Затачивало меня под ту страницу в Мактубе, на которой я должен был выстрелить.

     И я, клять, выстрелил! Но я ещё должен был попасть.

     А я промахнулся.

     Сделай всё, что зависит от тебя.

     А в остальном положись на судьбу, но…

     Никаких «но», разве я сделал всё, что зависит?

     На тот момент, может быть, и да, но сейчас-то я ещё жив.

     Танджоны работают.

     Нижний танджон ещё разгоняет мощь по ослабевшему телу.

     Я это чувствую. Ещё есть силы двигаться.

     Средний танджон тоже работает.

     Грудь вздымается, хочется дышать, есть воля и решимость.

     Немного храбрости.

     Верхний уцелел, несмотря ни на что.

     Я вижу, слышу, думаю. Понимаю.

     Ещё смогу всё исправить. Смогу попасть. Я убью Бранда».

     Будто что-то крутилось на языке и вот наконец удалось формулировать. Я. Убью. Бранда.

     Великан даже на миг увидел образ пронзённого стрелами мечника.

     Он посмотрел на небо. Распогодилось. Щурилось весеннее солнышко. Над Лалангаменой парила Мать Драконов.

     Придушенный боязливый смех девочки обязывал Великана Ингвара Нинсона. Жёг руки и зудел в плече.

     У него был отличный лук Уроборос и колдовские горшочки с муравьями и пиявками.

     Я. Убью. Бранда.

     Он знал, куда направился мечник. В Бэгшот.

     Его никогда не найти, если не попробовать догнать по свежему следу. И если Ингвар и в самом деле был когда-то колдуном, то сейчас он смотрел на развилку линий вероятности.

     Распускались веточки проросших возможностей.

     Разветвлялся сюжет. Полчаса назад они прошагали развилку.

     Прямо — дорога к Вэймуту.

     Сквозь пустошь портала, прочь от безутешного Михея и Бранда.

     Налево — путь к Бэгшоту.

     Шанс настигнуть Бранда. Спросить, где тот купил куклу.

     И убить.

     Таро Тайрэн напомнил Великану Нинсону, что месть бессмысленна и горька:

     «Новая кровь рождает лишь новую кровь».

     Но заученные фразы не находили отклика.

     Бранд взывал к мести кашляющим смехом и осколками зубов в девичьей улыбке. Взывал к мести каждым, клять, своим вздохом.

     Я. Убью. Бранда.

     Ингвар отвёл глаза, так и не разобрав строк Мактуба.

     — Простите, — попросил прощения у всего неба сразу. — Но это будет не моя книга.

     — Что? — набравшись смелости, переспросила Грязнулька.

     — Говорю, мы с тобой прошли нужный поворот. Нам налево. К Бэгшоту.

     — Я думала, нам туда нельзя, — сказала девочка и испуганно замолкла, опасаясь перечить Фирболгу.

     — Я тоже думал, что нам туда нельзя. Но по-другому нам тоже нельзя.

     Глава 75 Молчание Призраков

     Ингвар ещё раз посмотрел на Грязнульку, держится ли.

     Сам-то он к вечеру уже еле дышал.

     Чётко очерченные скулы девочки обозначились ещё острее.

     Воспалённые глаза казались постоянно заплаканными.

     Нос заострился, сделавшись более хрупким.

     Облупившиеся губы стали жёстче.

     Грязнулька молчала.

     Гораздо отстранённее, чем молчала бы лошадка. Та постоянно держала бы связь с хозяином, вздыхала, фыркала, посматривала искоса.

     Гораздо тише, чем кошка. Та мяукает и мурлычет, хотя бы и для того, чтобы показать, насколько ей всё равно, слышат ли её.

     Грязнулька молчала непроницаемо, как призрак фамильяра.

     Уголёк вышагивал по обочине крупным чёрным котом.

     Постепенно, по чуть-чуть, Нинсон втягивал куклу в разговор.

     Когда она не отвечала, умягчал словами, как умягчают словами характер не то что лошадей и кошек. Но и пользующихся дурной репутацией охотничьих хорьков.

     По меркам заправского пешехода они двигались медленно.

     Но по меркам толстяка и замученной девочки шли с приличной скоростью.

     Глава 76 Красный Ворон

     Ингвар бросил рюкзак к замшелому пеньку, отмечая конец дневного перехода.

     Пригорок был подходящим. В стороне от дороги. Земля ровная, без камней и веток. Только зелёная весенняя травка. Великан вытащил спальный мешок из рюкзака куклы, на секунду подняв девочку в воздух. Единым движением развернул олений мех.

     — Ложись, — как можно нежнее сказал он, глядя на девочку.

     Кукла ещё не понимала, как общаться с Фирболгом и к чему готовиться.

     И потому тюкнулась на подстилку деревянным истуканом.

     Не шевелилась и только настороженно следила за его руками.

     Перекусили отобранной у Красных Волков мурцовкой и запили её сырой водой в нарушение заповедей Макоши, велевшей кипятить даже родниковую воду.

     Разводить костёр было хлопотно, поэтому Нинсон объявил, что это опасно.

     Он пытался колдовать, но ни одна руна больше не легла как нужно. Так что он не поставил ни охранных, ни сигнальных заклятий.

     Призрак фамильяра крутился вокруг в облике кота, выбирая местечко поудобнее. Ингвар заметил, как Грязнулька смотрит на Мортидо, и спросил:

     — Хочешь посмотреть поближе?

     Кукла всё ещё боялась прикосновений и поэтому с сомнением взялась за перстень. К тому же, чтобы стянуть его, понадобилось упереться в широкую ладонь Великана.

     — Теперь будешь слушать?

     Грязнулька кивнула, а в голове отозвалось: «Да».

     Девочка играла с перстнем, крутила его и так, и эдак, что-то нашёптывала посветлевшему клюквенно-красному камню.

     Ингвар стянул сапоги, закусил подобранную соломинку и указал в небо:

     — Видишь те звёздочки? Похожие. Нет? Вон Млечный Путь. А вон они. Это Близнецы. Надо же, здесь, на Тэйне, я едва могу их отыскать. Я долго привыкал, когда перебрался из Омеласа…

     Ингвар назвал разные архипелаги и атоллы, города и реки, надеясь, что какое-нибудь название покажется девочке знакомым. Полагая, что сможет распознать это по ней. Угадает по мимолётной перемене острых черт. Расслышит в дыхании.

     Нинсон затихал после каждого произнесённого названия, после каждой попытки. Он походил на человека, который бросил в пропасть монетку, чтобы проверить глубину. И теперь напрасно ждал у края.

     — ... не то что здесь у вас. Здесь, на Тэйне… На большом-пребольшом Тэйне. А? В секторе Арма… В седьмом секторе Арма. На Оаху… на острове Оаху… рядом с которым…

     Казалось, что девочке всё равно. Она не обращала на имена никакого внимания. Но потом ни с того ни с сего спросила:

     — Кто они?

     — Что-то показалось знакомым? Какое название?

     — Да нет, вон они кто? — Грязнулька показала на звёзды.

     — Близнецы. Мальчик и девочка. Кто из них кто? Ну, по-разному. Кто как хочет. Они меняются иногда. А у тебя были братья или сёстры?

     Он понимал, что она слышит, но никак реагирует.

     — А ты наблюдала за звёздами когда-нибудь? Знаешь названия? Вот эту знаешь?

     Девочка не помнила, как выглядело ночное небо у неё дома или у кукловодов.

     От усталости последних дней Ингвар не мог спать. Куклу тоже потряхивало. Они, не раздеваясь, залезли в спальник и теперь то и дело вздрагивали, как вздрагивают во сне собаки после дня, полного беготни. Мышцы отказывались верить, что можно расслабиться.

     Великан продолжал урок географии, начатый ещё утром. Он уже опробовал разные способы преподавания на детях барона Шелли. Да и на челяди. Так что умел подбирать слова, понятные любому возрасту. Кукла многое понимала, хотя и боялась как-либо это показывать.

     Девочка опасалась задавать вопросы, а по непроницаемому лицу с плотно сжатыми губами сложно было различить, что ей уже известно.

     Урок напоминал скорее пространную лекцию, так что сказочник оседлал любимого конька и в процессе понял, как же ему этого не хватало. Ингвар не только должен был поведать о своём мире, но и выспросить о мире куклы.

     Он рассказал девочке о тысячи островов, из которых состоит мир. Об Альма-Исла — колыбели первых людей. Об архипелагах и атоллах. О редких материках — самых крупных островах Лалангамены.

     — Ты жила на материке?

     — Нет.

     Он больше ничего не выпытывал. В конце красочного повествования, сдобренного живописаниями заморских диковин, осторожно поинтересовался:

     — А какие животные у тебя дома?

     Но не получил внятного ответа.

     Ингвар рассказал кукле о быстроходных парусниках, которые называли «невестами ветра». О том, что они много дней кряду идут по океану, чтобы добраться до других материков. Попытался рассмешить моряцкими байками, которых девочка не поняла.

     Тогда упомянул о резных носовых фигурах, заключавших оргон корабля. Об удаче, которую приносят некоторые люди, и о том, что судовые колдуны называют их «амулетами Ноя». О том, что многие капитаны не отправляются в дальний поход без такого человека на борту. И спросил:

     — А ты когда-нибудь плавала на кораблях между островами? Помнишь, как назывался порт?

     Но девочка не хотела помнить.

     Ингвар рассказал кукле, что люди всё чаще путешествуют, проплывая океан насквозь. Хотя дело это остаётся рискованным.

     Всё меньше из-за превратностей стихий.

     Всё больше из-за пиратов.

     — Ты жила у моря? Ты не боялась пиратов? А морских чудищ?

     — Нет.

     — Ну ты и смелая. Неужели мечехвоста или ракоскорпиона тоже не боишься?

     — Нет.

     — Ты знаешь таких тварей?

     — Нет.

     Ингвар раз за разом убеждался в том, что такой способ общения не особо проясняет картину мира куклы. Ответы Грязнульки могли означать что угодно, даже если и были правдивы.

     Девочка могла быть с севера, жить в глубине материка, не знать названий или же в её секторе просто не водились такие твари. Коралловые отмели, водорослевые леса, ровное каменное дно, остовы чёрных башен, мелкие шестигранные камешки, обычная галька, красный песок, жёлтый песок, белый песок, даже пляжи вылизанных круглых стекляшек. Берег мог сильно различаться от сектора к сектору, не говоря уже о разных островах.

     Но Великан продолжал. С упорством настоящего Фирболга он выспрашивал и выспрашивал, надеясь, что рано или поздно перекрёстные ответы дадут ему подсказку.

     — Даже вблизи от берега можно наткнуться на зигоризу или дорудона. Большому кораблю они, понятное дело, ничего не сделают. А вот небольшие лодки опасаются заплывать далеко. Ты заплывала далеко?

     И вдруг:

     — Да.

     — Так ты умеешь плавать?

     После длительного и, как показалось Нинсону, мучительного колебания девочка всё же ответила:

     — Нет.

     — Ты плавала на корабле. И не боялась?

     — Нет.

     — Вы видели берег? А то ведь, когда с корабля уже не видно берега, его может утащить на дно кракен или перекусить пополам большезуб. Тебе не было страшно?

     — Нет.

     Ингвар рассказал кукле, что каждым материком правит король и двенадцать наместников. Каждый наместник руководит вверенным ему сектором. Каждый сектор — это сторона света по розе ветров.

     — А как твоего короля звали, не знаешь?

     — Нет.

     — А наместника, правителя страны?

     — Нет.

     — А страна как называлась?

     — Нет.

     — А на флаге что было нарисовано?

     — Нет.

     — А солнышко куда садилось? В океан?

     — Нет, нет, нет, не помню, не знаю…

     — А ты не знаешь, как назывался ваш большой город? Или, может, его номер? Не помнишь, что на воротах написано? Там обычно номер пишут.

     Ингвар рассказал кукле, что разные страны, города, села, деревни, отдельные острова и даже кланы имели собственные гейсы. Что-то вроде особых правил, по которым надлежит играть. Помимо общих законов, разумеется.

     — Свои гейсы или любят, или хвалят. Не слыхала поговорку?

     — Нет.

     — А между тем в ней много мудрости. Гейс — это серьёзнее, чем закон.

     — Почему? — неожиданно спросила девочка, на секунду оторвавшись от перстня.

     — Потому что за соблюдением законов следят архивариусы, судьи, ключники, тиуны, целовальники, служба поддержки, да много народа, в общем. Но всё это люди. А за гейсами присматривают сами Лоа и их викарии. Знаешь кто такие викарии? Нет? Это агенты Лоа. Колдуны, которые исполняют поручения самих Лоа. Представляешь? А у вас в городе был гейс? Не было? А что было? Музей? Храм? Библиотека?

     Постепенно Ингвар выяснил, что девочка не видела ни эксельсиоров, ни зверинцев, ни летающих шаров. Значит, в столицах не бывала. Она не помнила стел, которыми Лоа отметили все значимые поселения. Значит, и в города тоже не ездила.

     «Такая вот маленькая дикарка тебе досталась», — прокомментировал Таро.

     В каких бы условиях ей ни пришлось существовать у кукловодов, а искорку разума она сохранила. Хотя и непонятно, как смогла выдержать бесконечные истязательства и, как подозревал Ингвар, запретное колдовство.

     Нинсон пришёл к выводу, что Грязнулька помнит, где её дом, но не скажет этого. Девочка понимала, что хочет не просто сбежать от кукловодов в абстрактный мир добрых людей, а вернуться именно к маме с папой. Про людей она уже всё прекрасно поняла. Из своих воспоминаний и разговоров с сотнями пойманных детей сделала простой вывод: о куклах все слышали, но никто никогда их не видел.

     Потому что тот, кто увидит куклу, должен сразу сообщить ключнику, или тиуну, или в храм. Кукловоды очень рискуют, сопровождая кукол. А их фермы или мастерские — какое слово ни подбери, всё будет не то — располагались где-то на отшибе. Не со всеми.

     Грязнулька сказала:

     — Я больше не хочу жить не со всеми.

     Родителям будет непросто скрывать, что она кукла. Но они хотя бы попробуют. Наверное, отдадут родственникам в другой город. Ведь в её родном поселении власти должны знать, что ребёнок пропал. И не оставят без вопросов его возвращение через несколько лет. Даже родители редко берутся прятать кукол, что уж говорить о ком-то ещё.

     У Ингвара сложилось впечатление, что отец девочки был кметем. Инсигнию на его указательном пальце кукла никак не могла вспомнить. Вернее, могла, конечно. Но врала, что не помнит. И от этого у Нинсона было впечатление, что у него была эта инсигния.

     Выяснилось, что дом был «большой и хороший».

     Но Таро сразу же приземлил Великана:

     «Большой? Он в любом случае огромный для маленького ребёнка. Хороший? Он в любом случае хороший, потому что там мама и любят».

     Семья жила на берегу.

     Это удалось выяснить, зайдя сложным манёвром, заговорив про фей, танцующих на отражениях звёзд, потому что пустая вода их не выдерживала.

     Но берег чего этого был? Океана? Моря? Озера? Пруда? Реки?

     Грязнулька не помнила, была ли там солёная вода или нет. Пить эту воду родители запрещали. Нинсон решил, что выяснит это позже. Даже придумал как.

     Когда они продадут компас Ноя и Макошину нить, разбогатеют и смогут добраться до больших трактиров. Там-то девочка наверняка опознает пресноводную или морскую рыбу.

     У воды можно много чем заниматься.

     С трудом удалось выяснить только то, что в дом приходили незнакомые люди. Мама записывала их в книжку. Папа катал на корабле. Это повторялось время от времени.

     При этом было непонятно, происходило это раз в неделю или раз в год. Даже примерно не удалось выяснить, каким кораблём управлял папа. Похоже, для девочки не было разницы между коггом и кнорром.

     Отец Грязнульки мог катать господ и показывать им какое-нибудь диво на отдельно стоящем островке или под водой. Мать рисовала бы билетики или открытки на память об этих чудесах. А может быть, они делают что-нибудь совершенно иное?

     Отец — лодочник. А мать Грязнульки берёт за перевоз плату.

     Отец — контрабандист. А мать ведёт логи черновых сделок.

     Отец — возит пассажиров к кораблям с большой осадкой или передаёт с борта на борт грузы. Мать принимает товар по описи.

     Отец — рыбак и выводит в море артель. Мать записывает в книжку доли улова или выручку за рыбу.

     Отец — честный торговец, который собирает таких же местных дельцов в один караван, чтобы сподручнее отбиваться от ушкуйников. Мать же составляет списки.

     Хотя по некоторым рассказам можно было догадаться, что у папиной лодки имелась палуба. И не простые чердаки для хранения на носу и на корме, какие оборудуют даже на шнеках, а настоящие трюмы. Девочка могла там играть. Великан напомнил себе не судить по собственной шкуре. Малышка могла бы играть и в крохотном трюме.

     Ингвар рассказал кукле, что матросы с помощью флагов могут обмениваться сообщениями. И сразу же вспомнил Тульпу. Но не дал себе раскиснуть, а продолжил про флаги, вымпелы и гербы. Но у девочки не удалось дознаться ни про один символ, который можно было бы найти в картах или гербовых книгах.

     — А как же папа узнавал свой корабль?

     — Чутьём.

     Действительно, судовладелец вряд ли читал бы название на борту, чтобы узнать своё судно. Ингвар подумал, что ответ удивительно осмысленный и даже мудрый. Но не сдался:

     — А другие? Кто мимо проплывал? Кто с берега смотрел? Совсем ничего не было особенного? Как же они его с другими кораблями не путали?

     — Все знали Красного Ворона.

     Дальнейшие вопросы не прояснили, был ли то цвет, носовая фигура или название.

     «Красный Ворон»

     — Спасибо тебе, милая Тульпа, — вслух поблагодарил Нинсон.

     Это была удача. Хоть мелкая, зато настоящая.

     «Приспустила штанишки», — как говаривал в таких случаях барон Шелли. Ингвар очутился в прошлом и увидел внутренним взором всю картинку целиком:

     Стрелу, пущенную в оленя, дёрнувшегося в последний момент.

     Дребезжащее древко, звонко засевшее в стволе.

     Растерянный взгляд провожатых.

     Встрепенувшихся птиц.

     Уносящегося оленя.

     Смех барона:

     — Удача ещё не далась! Только приспустила штанишки! Го-о!

     И с этим «го-о!» барон укатывал дальше, будоража лес хохотом и удалью.

     Ингвар нисколько не сомневался, что его удача с этим «Красным Вороном» связана с образом Тульпы. С красным чаем, с едва слышной отдушкой прелой листвы и дорожной пыли. С запахом конской гривы и выделанной кожи. С ускользающим ароматом весеннего снега и ещё каким-то неброским, но узнаваемым, дорогим запахом.

     С ироничной улыбкой на знакомых губах.

     Великан улыбнулся в ответ своим воспоминаниям.

     Будто Тульпа могла его видеть оттуда, со звёзд, где летела Мать Драконов, где жила своей жизнью луна.

     — Тульпа? — неожиданно спросила девочка. — Ты её любишь?

     Великан вздохнул:

     — А ты кого-нибудь любила? Кроме мамы и папы? Братиков, сестёр? Зверушки у тебя были? Или на дворе наверняка были. Лошади? Коровы? Овцы? Козы? Куры-то хоть у вас были? А?

     И он продолжил расспрашивать...

     Глава 77 Бродячий Мортидо

     Ингвар так и не дождался ответа.

     Вместо этого кукла показала Мортидо. Самоцвет из сочно-клюквенного стал дымно-серым. А само кольцо потемнело, будто плохое серебро. Только коготки на паучьих лапках не потускнели.

     — Дуб, — сказала вдруг девочка.

     Мортидо не просто поменял цвет на соломенно-жёлтый. Он стал деревянным.

     — Терновник.

     Древесина неуловимо превратилась в красно-коричневую. Узор расплылся.

     — Ясень.

     Текстура чётче обозначилась и посветлела до бежево-рыжей.

     — Драконья кость, — назвал Ингвар первое, что пришло на ум.

     Ничего не произошло.

     — Драконья кость, — повторил Нинсон, отчётливо и громко, как для глухого.

     Великан легонько ткнул девочку в руку и кивнул на перстень. Давай, мол, ты.

     — Драконья кость, — сказала Грязнулька.

     Мортидо стал матовым и тёмным, как омытый водой камень, почти чёрным.

     — Стальбон, — скомандовал Ингвар, но перстень не поменялся.

     — Стальбон, — повторила Грязнулька, и перстень превратился в белую лакированную кость, а кабошон в полудрагоценный лунный камень.

     Девочка покрутила Мортидо и так и эдак, а потом спросила:

     — Что такое драконья кость и стальбон?

     Ингвар был удивлён. Ошарашен.

     — Я не понимаю. Этого не может быть…

     Будучи сказочником, Нинсон множество раз сталкивался с описаниями загадочных вещей прошлого, привезённых Лоа на небесных лодках. И с людскими творениями, подчас не менее удивительными. Множество отраслей механики и алхимии имели собственные гейсы и были под постоянным прямым контролем викариев.

     Так что поразил его не предмет, который может менять свой вид.

     А то, что Грязнулька могла не понимать, во что превращает кольцо.

     — Ты же не знаешь, что такое стальбон. И как выглядит драконья кость. Не знаешь, ведь?

     — Ну и что?

     — Как ты направила оргон? На что?

     — На Мортидо.

     Ингвар потёр лоб. Немногословность девочки угнетала его.

     — К какому образу ты могла приводить перстень, если образа не было у тебя самой? Как ты это сделала?

     Она задумалась. Впервые за время их знакомства Нинсон отчётливо видел, что она размышляет. Не реагирует на сиюминутный раздражитель, а в самом деле думает.

     — Может, он знает?

     — Ты имеешь в виду перстень? Мортидо? Может быть. Но тогда он и на мои слова ответил бы. Он же реагирует не на слова. А на образ. На картинку. А на какую, спрашивается, картинку, если у тебя практически чистый карпэм?

     Девочка не поняла половины сказанного, но легко уловила смысл:

     — Ну и что?

     — Ты знаешь, Грязнулька, мне нравится, что ты так осмелела. И да, мы договорились, что когда нас никто не слышит, можно мне всё-всё говорить. И даже нужно. Не следить за словами, а говорить как есть. Но нельзя же, клять, втупую талдычить своё «ну и что», «ну и что», «ну и что». Чего ты заладила?

     — Ну и что?

     Ингвар не ожидал такой наглости и наконец посмотрел на девочку. Грязнулька не издевалась над ним. Она в очередной раз пыталась закончить долгую и потому сложную для неё речь. Нинсон показал, что будет терпеливо молчать. Выдохнул.

     «Тоже мне воспитатель нашёлся», — поддел Таро Тайрэн.

     — Ну и что, что я не с картинкой? Мы с картинкой. Мортидо с картинкой.

     — Мы с картинкой? То есть достаточно того, что я знаю, что такое стальбон? Я сразу так подумал. Но почему же ты тогда не можешь из моей головы подцепить картинку и сама узнать, что такое стальбон?

     Кукла ничего больше не говорила. Ингвар уже подумал, что она так и будет молчать, но девочка едва шевеля губами, неслышно вымолвила:

     — Ну и что?

     Нинсон думал, как бы так вернуть перстень и научиться самому менять его цвета. И при этом не спугнуть бы колдовство, которое освоила девочка.

     — Ладно. «Ну и что». Давай расскажу, что такое стальбон. Это такой металл… кристалл… не знаю. На ощупь похоже на лакированное дерево или на кость. Прочный, как сталь. Даже прочнее. Как титан. Но при этом лёгкий.

     — Почему?

     Ингвар осторожно, чтобы не спугнуть момент пробуждения колдовства, продолжал отвечать на её расспросы:

     — Это из-за колдовства. Обычно металлом можно загородиться от колдовства. Поэтому люди так часто носят обручи и ожерелья, браслеты и кольца. Пряжки металлические, чтобы пупок прикрыть. Пупок это тебе не инь — его прикрывать нужно.

     — А стальбон? Не перекрывает?

     — Нет. Танджоны не закрывают им, потому что он не останавливает оргон. Стальбон не мешает колдовать. Колдун может при себе иметь оружие из стальбона. Или даже броню. Поэтому он такой дорогой. А ещё потому, что его не делают и не добывают.

     — Воруют?

     — Я имею в виду, его не производят. Крохотные частички стальбона остались со времени прибытия Лоа. На Лалангамене всё меньше стальбона.

     — А драконья кость?

     — Тоже дорогая.

     — И тоже не кость?

     — В мире взрослых это нормально. Компас Ноя — тоже не компас. У него есть чёрное зеркальце, как в ксоне. И на крышке стрелочка. Она указывает на привязанный к этому компасу маркер. Но север ты с его помощью не найдёшь. Макошина нить — тоже не нить. Её называют драконья жила, но почем я знаю, жила ли это настоящего дракона. Нет, не думаю. Слишком уж она прочная для чего-то живого. Вот и это тоже. Типа орихалка. Только про орихалк мы знаем, что он привезен Лоа. Потому что из него все эти эксельсиоры, и порталы, и все их менгиры. Его много было.

     Перед мысленным взглядом Нинсона неожиданно ярко возникла стена из светлого металла, похожего на запотевшее серебро с матовым жирным отблеском.

     — Грязнулька! Что это было? Это твоя картинка? Ты где-то видела такую стену? С такой гравировкой. Вот эта линия с тремя изломами и с точечками. Вроде перевёрнутой буквы «М». Это же портальная арка. Ты была там?

     — Нет, — ответила кукла, но очевидно соврала. — Откуда кость?

     — Ладно.

     «Выдыхай, горе-учитель. Выдыхай. Быстро такие дела не делаются. Неужто не видишь? Она ничего не скажет. Приручай зверушку. Не торопись», — шепнул Таро Тайрэн.

     — Я не знаю, откуда драконья кость. Тоже Лоа принесли, наверное. Это остатки чего-то. Какого-то сооружения. Какого-то механизма. Драконьей кости тоже совсем мало. И она не плавится. Люди не могут ничего из неё сделать. Только Лоа. Поэтому любая вещь из драконьей кости уникальна.

     — Много уникального.

     — Нет. Мало. Просто у нас разговор такой. О странных штуках.

     — А колдовство? Колдовство драконья кость останавливает?

     — Обычно. Но иногда и усиливает работу танджонов. Ведь исключения бывают с чем угодно. С чем угодно, кроме серебра.

     Наконец терпение Нинсона было вознаграждено, и разговор вильнул к Мортидо.

     — Значит, это колечко дорогое? Оно дороже, когда из стальбона?

     — Можно? — Ингвар осторожно взял нагретый ладошкой куклы перстень. — Теперь меняй. Пусть станет золотым, серебряным, медным.

     Девочка смотрела на перстень.

     И громко повторяла за Нинсоном:

     — Золотым… серебряным… медным…

     Перстень менял цвет и фактуру. Но не вес.

     Ингвар вернул колечко в потную ладонь Грязнульки.

     — Неважно. Металлы тут ненастоящие. Видишь, оно не меняет вес. Только цвет.

     — Камешек не меняется. — Девочка указала на кабошон, который в её руках снова стал прозрачным.

     —   меня тоже такой сначала был, как стеклышко. Пока не надел. Хочешь попробовать?

     — А можно?

     — Можно, — усмехнулся Ингвар и надел перстень на тоненький пальчик куклы.

     Из осторожности Нинсон выбрал мизинец левой руки. Перстень мог сжиматься и разжиматься. Мог даже полностью развернуться, став плоской фибулой. В таком виде он и хранился у легендарного колдуна в потайном отделении шкафа.

     Вероятно, Мортидо мог полностью сжаться, отрезав палец.

     Судя по напуганному и ошарашенному взгляду девочки, по тому, как она дёрнулась и сжала ноги, с ней произошло то же, что и с ним в прошлый раз. Судорога вдоль позвоночника, отдающая в низ живота, ломота в шее и мгновенная вспышка.

     Кабошон так же, как и в случае с Ингваром, медленно наполнился клубами крови, загустел, наливаясь кармином, постепенно превратился в вишнёвый рубин.

     — Как комарик, — захихикала Грязнулька.

     — Да. Теперь и тебя укусил.

     Нинсону нравился Мортидо.

     Кроме того это было наследство Таро Тайрэна.

     Последний привет Эшера. Последняя воля Рутерсварда.

     Но Ингвар понимал, что перстень, скорее всего, придётся продать. Девочка думала в ту же сторону:

     — Так оно дешёвое? Подделка?

     — Ещё какое дорогое! Меняющий цвет перстень — это настоящая диковина. Колдовская вещь.

     — Тогда бродячий перстень ещё большая редкость?

     — Бродячий?

     Нинсон проследил за взглядом Грязнульки.

     На раскрытой ладони девочки ползал маленький паучок Мортидо.

     Глава 78 Волчья Пасть

     Ингвар едва успел сжать ладонь, пряча перстень Грязнульки.

     На поляну выбрался щуплый молодой человек. Одеждой ему служил вытертый кожух. Тяжёлые сапоги разваливались. Меховая шапка кое-где облысела. Только наспинная перевязь длинного меча выглядела совершенно новой и поблёскивала масляной пропиткой.

     Великан был обескровлен, обессилен и обескуражен событиями последних дней. Кроме того, он был всецело поглощён разговором с куклой. И незамедлительно, на той же странице Мактуба, поплатился за пренебрежение ко всему остальному миру.

     Уголёк шарахнулся в сторону. Боком, как застигнутый врасплох кот. Потом, будто вспомнив о своей природе, призрак фамильяра распался на пряди чёрного тумана, впитавшегося в густые сумерки.

     Таро Тайрэн мысленно попенял глитчу:

     «Мог бы и предупредить».

     Нинсон всё больше воспринимал Уголька не как ручного гигера и не как колдовского фамильяра, а лишь как игру сознания, глитч. По этой причине фамильяр мало на что годился.

     Парень сбросил с плеча перекрученный боевой плед, игравший роль походного узелка с вещами. Поприветствовал Нинсона:

     — Гэлхэф!

     Он не показал инсигний и не дождался ответа. Сразу развязал узелок и достал деревянные палочки. Принялся сооружать скромный костёр. Сев на корточки, он так сильно ударился ножнами оземь, что потерял равновесие и завалился вперёд. Помянув янь Хорна и инь Дэи, юноша снял перевязь.

     Нинсон запоздало прислушивался и принюхивался к лесу.

     Нет ли кого ещё?

     Но чуял лишь собственный пот и гулко паникующее сердце.

     Парень тем временем составил шалашиком принесённые ветви. Чиркнул огнивом, с первой попытки высек искру, воспламенившую трут, споро раздул огонёк, и вот уже уютно разгорелся костерок. Прошла всего минута с тех пор, как он появился из лесу.

     Ингвар приподнялся на локте, потом сел со стоном тяжелобольного человека. Растирая поясницу, он скрытно отцепил нож. Другую руку открыто держал на топоре. Лесной этикет вполне допускал это при встрече с чужаком. Особенно явившимся без приглашения и не потрудившимся назваться.

     Великан спросил с нарочитой грубостью:

     — Как тебя звать-то?

     — Хольмудр Волчья Пасть. А тебя?

     Ингвар понял, что у него вылетело из головы, как они условились зваться.

     Мысль пуганым зайцем металась от Таро к Ингвару, от Тайрэна к Нинсону. Великан помнил только забавный случай с кривым ритуалом. Но не мог даже сообразить, чем был «дайс», именем или фамилией?

     — Дайс, — пересохшим ртом сказал Нинсон, цепенея от липкого предчувствия крови.

     — Ого. Предки сильно верующие, что ли? Мактуб? Лоа? Всё такое? Да кто их видел, этих твоих Лоа?

     — Я видела! — запальчиво вскрикнула Грязнулька и тут же заткнула себе рот.

     — А ты кто? Если он Дайс, то ты небось Дека? Ну, типа кубик и карты? Поняли, да?

     — Дайс — это фамилия. Я Дэйдра! Дэйдра Дайс, — Кукла, видать, тоже забыла, о каких именах они условились. — Д-э-й-д-р-а-д-а-й-с. Десять. Такое имя приносит удачу. Сочетанию покровительствует Десятая Лоа. Ишта покровительствует мне.

     «Ну, понятно… — со вздохом сообщил Таро Тайрэн. — Ишта ей покровительствует… Угу. А такие благородные были помыслы! Лечить тебя буду, Фирболг! Буду верной ведьмой, Восьмой. Красную нить твою теребить или что там было, уже забыл… Клять! Все они одинаковые! Выбрала Ишту!»

     Хольмудр поднялся от разгоравшегося костра, отряхивая колени:

     — Ого. Острый язычок у твоей этой… И где ж ты видела Лоа?

     Ингвар уже очухался и взял инициативу в свои руки:

     — На празднике! Ясно, что не на личной аунденции.

     — Хах! — оскалился парень, заслышав исковерканное слово. — Так, а тя как зовут, папаша-Дайс?

     Нинсон постучал по нашивке:

     — Желтушник.

     Когда дублет был коричневым, а нити ярко-жёлтыми, смотрелось, должно быть, здорово. Но с годами кожаные вставки растрескались, дублет выцвел до пепельно-землистого оттенка. А лимонно-жёлтый потускнел до цвета рассыпчатого переваренного желтка.

     Хольмудр Волчья Пасть присмотрелся к вышивке:

     — Ни янь не видно! Это у тебя яггер, что ли? Ты рутгер?

     — Да, было дело, — будто неохотно признаваясь, врал Нинсон, понимая, что спортсмена будут уважать больше, чем сказочника.

     — И кем ты был?

     — Щитом.

     — Щитом? Я не люблю новый формат с этим арсеналом. Мне больше нравится старый. Квик. Цепь. Три посоха. Всё. Ничего лишнего. Нет, теперь устроили цирк. Щит, меч, посохи разные. Я даже про версию с луком слышал. Правда, там всего три стрелы. Но не важно. Убивают спорт. Просто убивают.

     — Ну… — Ингвар вживался в роль, отвечая уже так, как отвечал бы старый рутгер. — Мне и самому больше нравится играть в формате с тремя бойцами. И когда я, клять, говорю «боец», я хочу знать, что говорю о парне с посохом, да? А не уточнять потом ещё, какое у него оружие. Арсенал развели, это верно. Тут ты прав. Но я давно уж со щитом. Мне с моим плечом остаётся только так и выезжать.

     Великан снял куртку Бентэйна и спрятал в спальник. Не хотелось подходить ближе к огню, хвастая всеми этими серебряными черепами на застёжках. И самое главное, в кармане был компас Ноя. Избавившись от куртки, Ингвар вылез из спальника, расстегнул дублет, рванул ворот рубахи. Рану свою он так и не видел. Эшер должен был всё вычистить, прожечь раствором огнёвки, залепить голубой глиной, зашить нитями силиконового шёлка. Сверху всё было аккуратнейшим образом забинтовано. Но от стрельбы из шестидесятикилограммового лука швы разошлись, повязки съехали. Просвечивала залепленная кракелюрной глиной рука в грязных, измазанных кровью бинтах.

     Нинсон удивился запаху несвежей крови. Так пахнет лежалое, но ещё годное в пищу мясо. Это не тот запах, совсем не тот запах, который должен исходить от повязок.

     — А что такое там?

     — Полная инь, а не сустав. Разбили, когда на посохе стоял. Много лет уж…

     — А чего тогда кровь?

     «Клять!» — беззвучно вскрикнул Ингвар, когда понял, что облажался.

     Обычно присовокупление «давно уж» и «много лет уж» в разговоре хорошо работало. Особенно с молодым собеседником. Добавляло солидности. Делало тему менее интересной. Позволяло стушевать подробности за давностью лет. Да и люди легче воспринимали то, что уже длилось какое-то время.

     Однажды Нинсон провёл целый день у срубленного дерева, лежавшего поперёк королевского тракта. И все проезжавшие по дороге спрашивали: «Это чего это?»

     А он всем отвечал: «Да это давно уж лежит».

     И люди со спокойной совестью проезжали дальше: «Ах, ну раз давно…»

     — Это я ствол помогал с дороги оттаскивать, — зацепился Ингвар за последнее воспоминание. — Вот и разъехались швы. Чистка, опять-таки. Пилюли. Мел. Шлаки. Лоа. Бабка одна заговорила. Лугела. Водичка заряженная.

     Парень не вслушивался, и это невнятное бормотание вполне сошло за осмысленный ответ.

     — Ну ладно тогда, — сказал Хольмудр на средине фразы Нинсона о лечебных корешках. — А пожрать-то у вас есть чего?

     Грязнулька вопросительно посмотрела на Ингвара. Он кивнул. Девочка вылезла из спальника и поползла к рюкзаку. Обычный человек встал бы, прошёл несколько шагов и снова присел у пенька, к которому был привален рюкзак. Но кукла привыкла передвигаться по клетке и не видела большого неудобства в том, чтобы проделать весь путь на четвереньках. Она сноровисто и быстро ползала таким манером.

     Нинсон мысленно вознёс хвалу Иште. Поднимись Грязнулька на ноги, и Хольмудр увидел бы многочисленные раны. Нинсон утёр пот алым поварским платком, который оказался под рукой. И с ужасом уставился на платок.

     Каждая деталь поварской формы имела какую-то функцию, не была пустой данью традиции. Двубортная куртка позволяла перестегнуть заляпанную соусом сторону на чистую. Кроме того, создавала двойную броню от кипятка или масляных брызг. Поварской китель шился так, чтобы остались длинные рукава, которые придётся подвернуть в двойные или тройные обшлага. Множественный слой ткани защищал руки от искр и кипящего жира. Защитил предплечья Нинсона и от перелома, когда Михей пытался его зарубить. Но ещё этот запас длины позволял повару развернуть обшлага и обойтись без прихватки. Пукли поварского кителя не пришивались, а заправлялись в специальные петельки, чтобы легче сорвать куртку, если загорится. Иногда их обтягивали тканью, чтобы не так сильно раскалялись от близкого соседства с огнём. Правильный поварской платок был большим и носился на шее. Тогда его можно не развязывать, а прямо так промокнуть пот с лица — ведь толстый повар обильно потеет на жаркой кухне.

     Только сейчас, используя платок по прямому назначению, Нинсон понял, что он не должен быть у него в руке. Он должен был оставаться на голове Грязнульки как красная шапочка.

     Ингвар медленно, едва не скрипнув глазами, перевёл взгляд на девочку. Та обняла рюкзак, широко расставив ободранные коленки, и доставала шарики мурцовки, чтобы угостить чужака. Сарафанчик доехал почти что до бёдер, обтянув острую фигурку, лишённую приятных глазу округлостей. Нинсон приготовился к тому, что сейчас они будут биться за девочку. Но Хольмудр не смотрел ни на голые, выставленные напоказ колени, ни на истерзанные бёдра, ни на бритый исполосованный череп, ни на ножны, закреплённые на лямке рюкзака, с которых Грязнулька потихоньку сняла петлю.

     Волчья Пасть уселся на пень и принялся точить меч. Крупный оселок, забранный медными скобками, можно было закрепить и точить клинок под разными углами. Но Хольмудр точил его небрежно, не нуждаясь в дополнительных замерах. За свою жизнь он провёл по клинку больше ста тысяч раз. Руки сами знали, что делать.

     Когда Хольмудр склонился над мечом, Нинсон рассмотрел чужака и его оружие. Длинная, под две ладони рукоять с серым мехом. Цзуба в виде двух пожирающих друг друга волков — чёрного и белого. Непривычно было видеть такое оружие в руках пешего воина. То была не упругая и гибкая полоса стали, но твёрдое и широкое лезвие.

     Длинные волосы были схвачены широким кожаным ремешком. Виднелись края ещё не зажившего шрама. Под ремешком рана постоянно мокла и не могла зарубцеваться как следует. Но скрыть рану для Волчьей Пасти было важнее, чем залечить её. Что бы ему ни вырезали там, в самом центре лба, это приходилось как раз на танджон.

     Скверная метка, называвшаяся «слепая Ишта».

     Воин был не столь молод, как Великану показалось с самого начала. Он был ровесником Нинсона, но тренировки не дали ему закоснеть и оплыть, и парень находился в отличной форме. Вязанка хвороста и путь по лесу не сбили дыхания. На свету стало ясно, что он получил своё прозвище не за жадность или свирепость, а за родовой шрам. Волчью пасть. Или, как его ещё называли, заячью губу. Шрам был спрятан за густой бородой, смазанной воском. Без этой отметки парень мог бы считаться писаным красавцем. Золотоволосый, голубоглазый, с высоким чистым лбом и правильными чертами лица, он мог бы быть моделью для скульптора — настолько симметричным было его лицо и тело.

     Ингвара заворожил момент, подчёркнутый для него в Мактубе.

     Два человека сидели перед ним на равном удалении от костра. Пламя омывало светом то одного, то другого, как океанский прибой. Красивая в своей уязвимой искажённости и искорёженности девочка с дикой и несимметричной жизнью, отражённой в непроницаемых угольных глазах. И уродливый золотоволосый красавец с чертами нарисованного героя, с пропорциями галантерейного манекена и с глазами баловня, в которых не отражалось ничего, кроме заточенной стали.

     Грязнулька спросила:

     — А как ты получил имя Волчья Пасть?

     Нинсон опять приготовился к битве. Вряд ли Хольмудр стерпит издёвку. Хотя кукла, ясное дело, и не думала его подначивать. Она пыталась вести светскую беседу. Но вряд ли парень мог воспринять такой вопрос благодушно. И тем не менее он только усмехнулся:

     — Вот девка, а! Расскажу, чего ж не рассказать-то.

     Хольмудр жадно вгрызся в подтаявший комок мурцовки и захрустел сухарями. С аппетитом эту дрянь можно было есть только с большой голодухи. Нинсон кивнул, чтобы Грязнулька протянула ему ещё. Не прекращая водить оселком по лезвию и пережёвывать мурцовку, Волчья Пасть продолжил:

     — Я, понимаешь, санитар леса. Выгрызаю заразу.

     — Ты ешь… — Грязнулька замерла, подыскивая нужное слово, а Нинсон успел порадоваться тому, что она не знает слова «падаль», — …тех, кто умер? Ешь стерв?

     — И стерв тоже ем, — плотоядно осклабился Хольмудр. — Хотя предпочитаю что посвежее. Я убиваю чужаков. Иных. Тех, кто прибыл к нам, на Лалангамену. Оттуда. — Он указал на пасмурное ночное небо, жадное до звёзд.

     — А как ты их находишь? — спросила Грязнулька и улучила момент, когда Хольмудр откусывал кусок сала, чтобы забрать никер под край сарафанчика.

     — Их легко отличить. У пришельцев голубые глаза и светлые волосы.

     Глаза у Ингвара были светлые, серо-синие, как глубокая вода. Борода и нечёсаная грива напоминали бурый мех лесного зверя. Проблеск светлых коричневых прядей заставил Хольмудра пристально вглядываться, он даже приостановил работу. Замер истекающий жиром шарик, и остановилось на лезвии точило.

     — Та-а-ак… — недовольно протянул Волчья Пасть.

     — Это твой гейс? — Нинсон обдумывал, что делать и спросил, чтобы потянуть время.

     Великан был раза в полтора крупнее и наверняка не слабее. Но в человеке, что сидел против него, чувствовалась рвущаяся наружу злость. Ингвар пока не знал, как себя вести с этой опасной раскалённой пружиной. Так медведь неуверенно обнюхивает воздух, столкнувшись с рассерженной росомахой, что впятеро меньше, но куда яростнее неуклюжего лесного хозяина.

     — Да. Гейс, — с некоторой гордостью подтвердил собеседник.

     — Персональный гейс? — уточнил Ингвар.

     — Да. Персональный гейс, — с достоинством ответил Хольмудр, а потом окончательно убедил Нинсона в своём сумасшествии, добавив: — Я его сам на себя возложил.

     — И сколько тебе нужно убить? Каков твой гейс? Всех подряд убивать? Или кроме женщин и детей? Или ещё как-то надо выбирать?

     — Сколько? Да сколько есть. Буду давить эту мразь, пока не очищу Лалангаменку нашу родненькую.

     Ингвар не решился спрашивать, а как же, в таком случае, убийца относится к себе.

     — А ты не дёргайся, Дайс. Вижу, что глаза у тебя светлые. Я ж такое сразу подмечаю. Для меня, борца с иномирцами, это вопрос жизни и смерти. Преимущественно, даже смерти. Тёмные волосёнки-то у тебя. Живи, — милостиво позволил воин.

     Потом сплюнул в костёр и добавил:

     — Полукровка. Ну, ничего. Главное — волосяная масть. Глаза-то ваши слабые и светленькие вытесняются нашей сильной и чистой кровью. Кто у тебя был выродок? Папаша или мамаша? Оба? Ну, понятно.

     — А почему глаза другого цвета неправильные? — спросила Грязнулька, подавая Волчьей Пасти ещё один шарик мурцовки.

     — Сама подумай! В твоём возрасте уже соображать надо.

     — Ну просвети нас! — попросил Ингвар, прижав ладонь к груди.

     Нинсон и в самом деле искренне желал, чтобы Хольмудр начал разглагольствовать. Ему нужно было время — решить, что делать. Он не успеет бросить руну или ударить воина топором. Он видел, что перед ним опытный боец.

     — Ну, вот будут у нормального человека жёлтые волосы, а?

     Ингвар не представлял, как на это ответить блондину и поэтому только понимающе усмехнулся. Эдакое уважительное ободрение, даже с толикой восхищения. Ещё одна маска из репертуара тысячеликого героя. Получилось не слишком изысканно. Но Волчья Пасть проглотил.

     — Ты же видел, что у всех зверей волосы правильного цвета? Ну вот, как у тебя. Чёрного, серого, бурого. А глаза? Правильно. Карие! От почти чёрного, как вот у неё. До жёлтого, волчьего цвета, как у меня. У какого зверя, по-твоему, такие вот голубые зенки, как у тебя? А?

     Нинсон ещё не придумал, что делать с Хольмудром, поэтому заинтересованно кивнул: мол, продолжай.

     — А ни у какого! — торжествующе провозгласил парень. — Всё потому, что ты чуждый элемент. Чужой. Не здешний. Не нашенский. Не лалангаменский.

     — Не лалангаменский?

     — Не. Никак нет.

     — А эски?

     — А. Встречал. Красивые собаки. Бывают, у кого один глаз такой, какой должен быть. Всамделишный, собачий. А другой уже глаз пришельцев. Голубой. Даже не как у тебя, а прямо совсем голубой, аж прозрачный. И вот таких я не трогаю.

     — Да?

     — Да. Из уважения к духу воина. Из уважения к той силе, что в них бурлит. Они же борются. Сражаются против заразы чужаков. Против этих пахтаных синеглазок! Истинная природная часть в них сопротивляется. Вытесняют вашу пришлую хворобу. И из уважения к ним, к духу сопротивления, я не трогаю их.

     Хольмудр скинул изодранный кожух и остался в истлевшей рубахе с прорехами. Он вытер руки о лохмотья и наклонился к огню, нависнув над мечом. Когда на полуголое тело легли тени, стало видно, что у Волчьей Пасти нет ни грамма лишнего жира, только поджарые мышцы.

     Парень доверительно посмотрел на Ингвара. По интонации и выражению его чересчур правильного лица было понятно, что он поверяет большой секрет. Золотому отблеску его локонов позавидовала бы любая блондинка. Из-за повязки на лбу чёлка приподнималась и казалась кокетливой короной, сооруженной нарочно, чтобы подчеркнуть золото волос. Сверкнув васильковыми глазами, он поделился тайной:

     — Понимаешь, я же и сам такой. Не совсем чистый.

     Хольмудр многозначительно помолчал, давая собеседнику время переварить услышанное.

     — Ого…— протянул Ингвар, гадая, успеет ли он встретить воина топором, если тот вздумает кинуться.

     — Тоже кровь борется. В роду-то были ваши. Ну, ты понимаешь. Синеглазые захватчики. — Он сплюнул, прочищая рот от неприятного слова. — Тоже прошлись по моему роду катком. У меня знаешь, какие предки были? У-у-у! Сила! Волосы — как земляное масло! Глаза — два колодца. Литые глаза были, абсолютно чёрные.

     — Как у крысы? — спросил Ингвар.

     Слишком напряжён был Нинсон.

     Слишком остро чувствовал угрозу, исходящую от Волчьей Пасти.

     Слишком хорошо понимал, что сумасшедший собеседник представляет серьёзную и совершенно реальную опасность. Обдумывал, не вызовет ли вспышку агрессии, если скажет, что ему сейчас пора двигаться дальше. Не сорвётся ли с предохранителя эта пружина и не выпотрошит ли ему кишки за цвет глаз.

     И поэтому он спросил механически. Не подумав.

     Для таких бесед даже и слово существовало собственное.

     Смолтолк. Разговор, который, как из трещины в дереве, течёт медленно и натекает сам на себя, и уже не разобраться, что там было под нижними слоями и каких комариков смола захватила по пути. А цель такая же. Обволакивать. Мудрое дерево обеззараживает порез, залепляет рану. Так и мудрые собеседники сначала предпочтут сгладить все шероховатости встречи такими вот смоляными толками. А потом уж говорить серьёзно, о деле, о сватовстве, о новостях.

     Но теперь смолтолк завёл его в неприятную ловушку — самую настоящую охотничью смоляную яму.

     Для Ингвара крыса — чрезвычайно умный и приспосабливающийся зверёк с чудовищной жаждой жизни. Прикормыш в замке барона Шелли. Вечный компаньон Уголёк.

     Но бравому воину хитрая крыса наверняка мнилась низким и недостойным животным. Нинсон лихорадочно соображал, как исправить ситуацию, как вырулить на тихую воду.

     «Кто же люб этому ненормальному? Волк, конечно. Но слишком топорно. Решит, что издеваюсь. А кто? Барс? Да, крутое животное. Одиночка. Охотник. Ах, инь! У барсов-то тоже частенько встречаются голубые глаза. Кто ж тогда?»

     Тогда он продолжил ряд, как бы размывая границы, ретушируя ошибку:

     — Как у крысы? Как у хорька? Как у кабана?

     Ингвар решил, что если идти по восходящей, то будет незаметно, что начали с крысы. Но пока дорожка выводила не туда. На ум приходили только двусмысленные животные. Сочетание явно издевательских тотемов и уважения в голосе, а также прекрасная актёрская игра и лицом, и — что главное в полутьме — голосом, привычная для сказочника и чтеца, спасли Нинсона, дали ему ещё одну дополнительную минуту.

     — Как у медведя?

     Это предположение в каком-то смысле продолжало цепочку, начатую всеядным лесным зверьём. Кто может быть круче медведя? Зверя вероломного, хитрого, чрезвычайно жестокого, убивающего встречных детёнышей своего же вида, чтобы из них не выросли конкуренты. Да, медведи нравились крутышам.

     Но воин только неопределённо хмыкнул.

     — А мне он напоминает волка! — просто сказала Грязнулька без долгой подводки.

     Хольмудр просиял:

     — Да! Волка!

     Мужчина обрадовался оттого, что ему самому не придётся говорить, на кого ж это он похож. Скинул истлевшую рубаху и, подхватив меч, крутнулся на месте.

     Ингвар успел только мысленно крикнуть Грязнульке:

     «Назад!»

     Глава 79 Синие Глаза

     Ингвар не успел бы ничего сделать.

     Девочка не шелохнулась. То ли не услышала предупреждения, то ли не успела среагировать на стремительное движение. Хольмудр не собирался нападать, а меч подхватил только чтобы не дать клинку упасть. Воин показывал спину. По хорошо видным узлам мышц бежали татуировки разномастных волков.

     — Да! Именно! Волк!

     — А что дальше? — осторожно спросил Ингвар.

     Волчья Пасть ответил, резко обернувшись:

     — А потом они перемешались с чужаками. Не по доброй воле, надо думать. Но я борюсь с этим, борюсь, как только могу. Моя кровь борется. Я как те эски. Внутри как бы тёмный — как коренной житель Лалангамены. А кровушка у меня уже подпорчена всякими этими вот. Клятями этими внелалангаменскими! Голубоглазыми выродками!

     Хольмудр произнёс это с жаром. Глаза его пылали.

     Голубые глаза. Понимал ли он это сам?

     Понимал ли, какую чушь несёт?

     — И как же ты? — неопределённо спросил Ингвар, чтобы спихнуть разговор с мёртвой точки и ослабить то напряжённое внимание, с каким воин сверлил его взглядом.

     — Борюсь, — скромно ответил герой.

     — И как?

     — Ну, — усмехнулся Хольмудр. — Как видишь. Пока не поддался.

     — Нет, не в смысле, как успехи. В смысле, как борешься-то?

     — А. Как борюсь? Ну что. Известно как.

     Волчья Пасть любовно погладил лезвие своего меча.

     — Волчий Клык!

     — Очень приятно. — Ингвар кивнул оружию.

     Он не вполне представлял, как принято реагировать, когда представляют меч. И ведь много же раз в сказках были герои с поименованным оружием. И Великан всегда рассказывал от лица этого героя, когда тот оглашал имя своего клинка. А как остальные должны были реагировать, он не задумывался. Ответно представлять свои клинки? Чёрное Пламя? Как же как же, наслышан! Очень приятно, здравствуйте, а это Огненный Рассвет. Позволите представить, Вдовьи Слёзы. Или молчать просто? Или аплодировать? Или кивать? Но это вроде тоже невежливо, мол, ну да, ну да...

     Воин убрал меч в ножны и достал из рюкзака кожаный тубус.

     — У меня тут уши солёные хранятся. Хочешь посмотреть?

     Хольмудр ловко достал свёрток из прочной кожи и развернул. Человеческие уши были составлены попарно — наподобие крыльев бабочки. Этот ужасающий ковёр из бабочек был целиком обработан какой-то бальзамической мазью. Уши не гнили. Под каждой парой стояла дата и пояснительная надпись. Ярлычок.

     Большие и маленькие. Дочерна загоревшие и совсем бледные. Обветренные лопухи. Пельмени борцов. Тоненькие детские. Нежные девичьи. Розовые женские. Стариковские, с оттянутыми мочками. Многие имели следы проколов. При жизни люди носили серёжки.

     — С-сколько же здесь?

     — Девяносто девять пар! Я ещё думал, когда заказывал этот коврик, а удастся ли дойти до такой цифры. Удастся ли перешагнуть значимый трёхзначный рубеж. Видишь, в последнем ряду не хватает пары?

     — Вижу, — признался Ингвар, глядя на свободную петельку.

     — Будет ровно сто убитых мной голубоглазых блондинов. Этого отродья внешнего льда! Ты заметил, что их становится больше? Их всё больше и больше! И чем дальше я забираюсь на север, тем больше этих сволочей! Надо бы нам с ребятами охотничье угодье организовать.

     — С ребятами? Так ты не один?

     Хольмудр воспринял это как попытку умалить значимость его трофеев.

     — Это я один сделал! Я! Самолично их всех убил! И самолично у всех уши подрезал. Конечно, сначала я глаза думал забирать. Нагляднее. А только как их сохранишь-то? Банка с раствором нужна. Она тяжеленная будет. И потом, ни подписей не сделать, ничего. А тут у меня ушко к ушку. Видишь светлые косички? Это волосики их сволочные, жёлтенькие.

     И действительно. Между ушами-крыльями были приторочены косички сухих и ломких человеческих волос, похожих на пучки соломы.

     Ингвар думал.

     С одной стороны, оставаться с этим сумасшедшим было опасно.

     Во-первых, их могли всё-таки выследить и схватить.

     Ингвар надеялся, что за человеком, убившим сотню людей, должны были бы идти не просто стражники из службы поддержки. А пущены все окрестные целовальники, наёмные кмети, охотники за головами.

     И попасться в компании этого ухореза не хотелось бы.

     Во-вторых, Ингвар уже встречал коллекционеров раньше.

     И мог с уверенностью сказать, что если какому-то увлечённому собирателю для заполнения свёртка, знаменующего серьёзную веху в коллекции, не хватало ещё только одной вещи, то он приложит все усилия, чтобы раздобыть недостающий фрагмент.

     В-третьих, он мог убить Ингвара только за цвет глаз. Среди его трофеев попадались косицы лишь немного светлее, чем волосы Нинсона. И когда рассветёт, парень может легко пересмотреть своё решение.

     Всё это говорило в пользу того, что надо скорее убираться отсюда.

     Но, с другой стороны, было непонятно, как им уйти.

     Они не то чтобы подружились, но хотя бы как-то нашли общий язык. Хольмудр азартно хвастался трофеями. Делился планами. Ингвар напряжённо думал и не вслушивался в эти бредни, лишь краем уха ловя обрывки идей…

     …Про изгнание чужеродных и человеческому, и звериному миру пришлых голубоглазых иноземцев. Или лучше сказать: иномирцев?

     …Про то, что всем бабам надо бы их золотые кудряшки выдрать, а ощипанные инь наполнить благородным семенем кареглазых наследников Лалангамены. Некоторые блондинки смогут плодиться нормальными темноглазыми и чернобровыми детьми.

     …Про то, как они должны будут ещё заработать право дожить свой век в новом обществе, хоть и на правах полукровок. И всё остальное в таком духе…

     А попытка уйти нарушит их хрупкий мир.

     Волчья Пасть спохватится, что уши уходят.

     Да и сам выход в ночную чащу будет смотреться странно.

     Хольмудр каким-то образом ещё не попался тиунам. Не попался девяносто девять раз. Вероятно, не попадётся и дальше. Значит, надо его остановить. Драться с ним честно — бессмысленно. Надо просто уйти от него живым. И рассказать тиунам, как выглядит убийца и где они повстречались. К тому же, по всему выходило, что он не единственный в своём роде сумасшедший. Раз обмолвился: «нам с ребятами», то их ещё несколько человек, этих ревнителей чистоты крови.

     Ингвар протянул Хольмудру фляжку с водой.

     — Вот спасибо. Я возьму, да? А то я свою потерял где-то.

     — Бери, — радушно улыбнулся Нинсон, стараясь не провоцировать сумасшедшего.

     — Сейчас бы ещё вздремнуть, да?

     — Ага, — согласился Нинсон.

     И отогнал соблазнительное видение: он обхватывает рукоять — аж почувствовал дерево в ладонях — и со всех сил бьёт спящего Хольмудра топором по голове. Предложил:

     — Ты ж только пришёл. А я уже отлежался чутка. Давай я первый покараулю.

     Волчья Пасть бросил фляжку в свой узелок и ухмыльнулся, открыв страшный шрам над губой:

     — С радостью. Мы с тобой преломили пищу, ты угостил меня водой. Я верю тебе, парень. Да и девчонка у тебя смышлёненькая и юркая. Я таких как раз люблю. А ты, видать, не жадный. Это тоже хорошо. Но мне пора.

     — Пора? Сейчас? Ночью?

     За время разговора окончательно стемнело.

     — Ну да. Обогрелся, перекусил и дальше побегу. Волчья жизнь, она такая. Надо успеть, в этом деле вторых не будет.

     — Куда успеть?

     — Постой, так ты летуна не видел, что ли?

     — Летуна? Летучего викария? Нет!

     — Вот это просто оянеть! — выругался Хольмудр. — Он же должен был прямо над вами пролетать. Клять! Ладно. А ветер не менялся?

     — Ветер? Нет. Кажется, не менялся. Что за летун?

     — Да никто не знает! Я неподалёку был. Гляжу, в небе летун пронёсся. Я даже не уверен, что он падал. Низко-низко над лесом шёл. А что ему в такой глуши делать? Он же к центру острова летел. Там нет поселений. Только Чёрная гора, где викарии собираются. Да только брешут всё. Викариям там тоже делать нечего вдали от народа. Если там кто и собирается, так синеглазая всякая шушера.

     — Так что летун? — Ингвар поспешил вернуть воина в русло разговора, пока тот не начал разглагольствовать о наполненных благородным семенем ощипанных инь.

     — Что-что? Даже если бы он летел к Чёрной горе или хотел пролететь остров насквозь, то летел бы высоко. Ведь до горы ещё далеко. Летуны весь остров за день насквозь пролетают, если ветер в лоб не бьёт. Ни к чему ему было посадку тут устраивать. Знать, случилось чего.

     — Тогда ясно. На помощь спешишь?

     Волчья Пасть взял перевязь и недобро усмехнулся:

     — На помощь? Ну, как пойдёт. Может, и на помощь. Сначала посмотрим, каков он из себя. Не пришелец ли внелалангаменский. Представляешь — сотая пара ушей будет от всамделешнего викария. Надеюсь, это будет синеглазка!

     На радостях Нинсон не знал, что и сказать.

     Больше всего он боялся расслабиться раньше времени. Такой человек, как Хольмудр, легко мог уйти, а потом вернуться, под тем предлогом, что, дескать, забыл что-нибудь. Убить его, Ингвара, каким-нибудь неотразимым фехтовальным ударом, отрезать уши, надругаться над Грязнулькой и преспокойно пойти дальше, разыскивать своего проклятого летуна.

     — Ни пуха, ни пера тебе, Волчья Пасть!

     — К гигеру, — лениво отмахнулся воин от пожелания неудачи.

     Собрав свою коллекцию, он ловко крутанул боевой плед, заворачивая пожитки. Забросил узел на плечо и как ни в чём не бывало зашагал в ночную тьму.

     Прямо в непролазную чащобу.

     — Эй, темно ж!

     Волчья Пасть обернулся и сокрушенно помотал головой. Мол, что ж с тобой делать-то, тупица? Потом снизошёл до глупости собеседника и показал на свои голубые глаза.

     — Они у меня не только с виду жёлтые и волчьи. В темноте вижу! Бывай! Гэлхэф!

     — Гэл-хэф, — Нинсон через силу выдавил пожелание радости и победы, понимая, что победа Хольмудра сулит кому-то погибель.

     Если судить по звукам — а Великан прислушивался — человек не спотыкался. Кое-где только шуршал лесной ковёр, да похрустывали веточки, но не больше, чем при обычной прогулке.

     Похоже, Хольмудр и в самом деле видел в темноте.

     Нинсон знал, что от четвёртых бессонных суток можно тронуться умом, но решил, что лучше тронуться, чем дать ещё раз застать себя врасплох. Поэтому он расчехлил сайдак, натянул тетиву Уробороса и стал ждать. Ингвар не был уверен, вернётся ли Волчья Пасть, но натерпелся такого страха, что спать больше не собирался.

     Никогда.

     Глава 80 Два Волка

     Ингвар всё не ложился, подбрасывал дрова в огонь.

     — Желтушник! — донёсся из леса голос Хольмудра. — Не стреляй, Желтушник Дайс. Я забыл кое-что. Видишь, там у тебя у ног лежит.

     «Как ты и говорил…» — протянул Таро Тайрэн.

     Нинсон отступил на несколько шагов. Рявкнул на девочку:

     — В спальник!

     Кукла и так сидела в спальнике. Она исследовала куртку Бентэйна, которую там оставил Великан. Нашла в кармане компас Ноя и игралась с ним, пока на неё не крикнул Ингвар. Грязнулька моментально зарылась в меха, сжимая в руке никер.

     — Я оселок забыл. Не подкинешь?

     Клять.

     Из травы действительно поблёскивала медная скобка. Хольмудр Волчья Пасть стоял напротив — всего в дюжине шагов — и глумливо улыбался.

     «Выстрелишь?» — первый раз спросил, а не продиктовал, как действовать, Таро.

     В этот момент Ингвар понял, что надо было брать простой лук Фэйлан, а не бронебойный Уроборос. Он мог бы выстрелить несколько раз. С шестидесятикилограммовым луком ему не справиться. Искорёженное плечо не выдержит. В лучшем случае сил хватит на один выстрел. Больше тетиву не натянуть.

     Если он не попадёт, то Волчья Пасть порубит его в капусту.

     А тот ждал. Ждал стрелы и был готов от неё увернуться.

     Какой был шанс попасть? Один к одному? Один к трём?

     Поэтому Нинсон так и не решился выстрелить.

     Волчья Пасть презрительно усмехнулся, когда Ингвар кинул ему точильный камень, а не подошёл, чтобы передать из рук в руки. Глаза воина горели яростью. Но он не напал.

     То ли не хотел связываться, чтобы не прикидывать собственные три к одному — снаряженный лук в руках Великана всё же смотрелся грозным оружием.

     То ли этого и добивался — припугнуть, оставить о себе память как об опасном непредсказуемом звере.

     Хольмудр убрал оселок в карман и молча ушёл. Напоследок оглянулся, у самой границы света. Со значением посмотрел на Грязнульку. И исчез во тьме.

     Волчья Пасть показал, что, если захочет, подкрадётся неслышно. Нинсон всё равно ещё мог успеть выстрелить, если тот попробует напасть. Но только если будет готов. Великан сел на пенёк, воткнул рядом несколько стрел, а лук положил на колени.

     Он и сам не заметил, что в точности повторил позу Волчьей Пасти.

     Грязнулька не спала.

     Собрала в спальнике сокровища — Мортидо, компас и никер. Но изучала не предметы, а Нинсона, за которым следила поверх ровной серой грани колдовского компаса. В темноте поблёскивали чёрные огоньки глаз. Уголёк устроился рядом. Свернулся котом и, казалось, мурчал, прижавшись к девочке, которая не могла его чувствовать, но всё равно лежала на одном локте, так, словно знала о призраке фамильяра и давала ему место.

     — А хочешь, я расскажу тебе про двух волков? Видела, у него были? На рукояти. Это называется цзуба. Защищает руку. Ну, чтобы не попало по пальцам. У него там сражались два волка. Я хочу рассказать тебе эту притчу. Сказку.

     В каждом человеке постоянно идёт борьба.

     Она похожа на борьбу двух волков.

     Один волк — это зло: обида, зависть, ревность, предательство.

     А другой волк — это добро: любовь, красота, верность.

     — А какой волк в конце побеждает?

     Ингвар улыбнулся и ответил:

     — Всегда побеждает тот волк, которого ты кормишь.

     — Ты меня кормил. Я теперь твой волк? Который?

     — Нет. Не совсем. Тут речь идёт о других немножко волках…

     — О каких?

     — О внутренних…

     — Внутренний волк? — с ужасом выпучила глаза Грязнулька.

     — Давай я лучше про что-нибудь другое сказку расскажу.

     — Про что?

     — Да про что хочешь…

     — А расскажи тогда про летуна.

     — Ты уже слышала про них раньше?

     — Да... У Голтиса был свой.

     Ингвар посмотрел на девочку.

     Она уже засыпала и мямлила в полудрёме.

     — А кто такой Голтис?

     Нинсон слишком топорно задал вопрос и услышал испуганное:

     — Никто!

     — Может быть, ты расскажешь про того летуна?

     — Нет… лучше ты…

     Нинсон принялся рассказывать, надеясь, что кукла ещё разговорится. Рассказывал он о больших треугольных парусах, которые весят больше, чем вся Грязнулька целиком. О том, что летуны умеют управлять этими треугольниками и за день могут пролететь полтысячи километров. О том, что летуны получаются только из маленьких людей. Иначе парус будет слишком тяжёлым.

     А маленьких людей тренируют в специальных монастырях Небесных Братьев. Их целыми днями крутят на верёвках и качают на качелях, заставляют стоять на одной ноге на высоком столбе, тренируя выносливость. Те, кто проходит долгое и сложное обучение, становятся летунами. Сильными и смелыми.

     — А почему ты не стал летуном? Ты сильный и смелый.

     — Потому что нужно родиться маленьким, лёгким. При монастырях Небесных Братьев есть целые деревни карликов. Тот, кто ниже вот такого роста, — Нинсон провёл ладонью по верху живота, — может туда прийти и там жить. И за это ему будут платить. Ну, то есть там всё равно есть какая-то работа, и тренировки, и надо будет выбрать жену или мужа из местных, тоже карликов. Но, в целом, неплохая жизнь. Вначале тебя туда пустят только на год. Посмотреть, как община тебя приняла. Как ты вписался. А после этого ознакомительного года уже будут решать. Никого ли ты не назвал полуросликом?

     — Почему это?

     — Это поговорка такая. Назвал карлика полуросликом. Вроде всё правильно сказал, но невежливо. Обидел кого-то на пустом месте. Нарушил местный обычай.

     — Почему обычай? Они обижены на полуросликов?

     — Они обижаются на слово «полурослик». Как будто есть какой-то рост. А им досталась половина. Меньше, чем всем. А карлик — это звучит гордо. Будто свой собственный вид. Вроде великанов.

     — Или Фирболгов?

     — Конечно, — усмехнулся Нинсон.

     Девочка поставила фигурку из игры на компас.

     «Постараюсь установить Фирболга так, будто он стоит на стрелке, будто катается на досках в прибрежных волнах», — подумал Ингвар.

     — И к ним можно просто прийти и остаться?

     — Там какие-то сложные правила. Я тонкостей не знаю. Для сказок я их выдумываю. Но как оно на самом деле — понятия не имею, если честно. Знаю, что Лоа благословили такие места при монастырях Небесных Братьев.

     — А почему братьев? Рэбекка говорила, что у неё там были сёстры.

     Рэбекка? Где-то он уже слышал это имя.

     «Нет, — вмешался Таро Тайрэн. — Не Рэбекка, а Рэкки и Бэкки. И то, и то, это уменьшительные от Рэбекки. Так звали фриза и пегую тарпанку. Вернее, даже не звали, такие прозвища дала им сама Грязнулька. А лошадок она любила. Не стала бы называть их в честь тех, кого не любит. Наверное, эта Рэбекка была её подружкой».

     — Да, твоя Рэбекка права. Есть монастыри Небесных Братьев. А есть Небесных Сестёр. Это практически одно и то же. Учат одному и тому же. Но только, чтобы братья не залетали к сёстрам, а сёстры не залетали от братьев, это разные монастыри.

     — Странно. Рэбекка говорила, их там как раз учат взлетать, и летать, и залетать, и подлетать, и всякое такое.

     «Так-так-так, — протяжно выдохнул Тайрэн. — Оставь-ка свои остроумные пассажи и мотай на ус, Великан. Рэбекка-то её — пилот, или летун, или ещё кто… живые доспехи… а я могу оргон направлять сквозь металл… смекаешь?»

     Ингвар спокойно продолжал, не отвлекаясь на разговор с легендарным голосом в своей голове:

     — Ну вот. Учат всякому. А к братьям им залетать нельзя.

     — А-а. Ну да. Так и есть. А ты всё-всё знаешь?

     — Многое.

     — Это хорошо.

     «Это когда как», — грустно заметил Таро Тайрэн.

     — Можно, я хворост ещё соберу? А то холодно.

     — Потому что в спальнике сидеть нужно было. Можно. Только чтобы я видел.

     Грязнулька принялась ползать в круге красного света, который давали последние язычки пламени, ещё живущие в горке золы.

     Нинсон старался не выпускать девочку из виду. Но его внимание привлёк шум в кустах. Едва-едва слышный. Это были заросли за краем темноты. И даже за пригорком. Великан понял, что и днём едва мог бы их различить. Но он воспринимал эти заросли иначе, будто по воспоминаниям, будто с чужих слов.

     «Это фамильяр», — торопливо, словно бы не отвлекаясь от работы, пояснил Таро.

     С тех пор, как Грязнулька согнала кота, уйдя за хворостом, Уголёк, обернувшись вороном, летал над поляной. Но стоило только Нинсону найти его взглядом, как он споткнулся, всплеснул крыльями и на лету обратился в жабу. Шмякнулся в темноту. Затих. Обратился крысой. Янтарные огоньки часто запрыгали, он бежал крысиными прыжками. Глитч перекинулся в кота и звериной охотничьей трусцой направился к кустам за пригорком.

     Пока не споткнулся о невидимую стену и не стал часто мотать головой. Успел свернуться крысиным клубком. Отступил. Зашипел. Исчез.

     Ингвар бросил руну. Но чувствовал, что оргон давно закончился. Сейд не отзывался на его слабенькую просьбу.

     Нинсон искоса посмотрел на край полянки, где шебуршилась Грязнулька, выискивающая в темноте хоть какие-то веточки. Убедился, что кто бы ни оказался в тех кустах, это точно не девочка. Выдохнул в предчувствии боли. Плечо с чавканьем вывихнулось из порядком разболтанной суставной сумки. Великан скрипнул зубами, отводя тетиву плавным, но быстрым движением, чтобы сразу же выстрелить.

     — Не надо! — вскрикнули там, за кустами, когда тетива уже выскользнула из пальцев.

     Макошина нить хлопнула по наручу, стрела влетела в куст.

     Ворох веток и молодых листочков вышиб из куста человека.

     Он вскрикнул и упал в заросли. Упал спиной вперёд, потому что из груди торчала стрела.

     Нинсон успел заметить плеть огненно-рыжих волос и слетевший с головы колпак. Взметнулись полы чёрного кожаного плаща. Будто птица последний раз ударила крыльями.

     Сверкнул на груди золотой служебный жетон.

     Это был не Хольмудр.

     Глава 81 Красный Колпак

     Ингвар, с луком наготове, побежал смотреть, что натворил.

     — Клять!

     Различил узкие сапоги и исцарапанные ветками кожаные штаны. Ножны меча на поясе. Поискал взглядом слетевший с женщины колпак. Вот он. Чёрный, потому что вывернут наизнанку для маскировки. А внутри красный.

     Целовальник. Работник службы поддержки. Служитель ведомства Одиннадцатого Лоа. Представитель силовых структур. Как ни назови, а всё только хуже.

     «К тому же баба», — печально заметил Таро Тайрэн.

     — Клять!

     — Сам ты клять. Иди сюда и помоги подняться.

     Женщина открыла клапан на сумке с люмфайром. Оргоновая лампа тиуна цвета киновари светила холодным, но красным светом, как медвежья луна. Нинсон посмотрел наверх. Но луны не было. Только иногда звёзды в прорехах ватных облаков.

     Женщина выпутывалась из завернувшегося плаща и лямок съехавшей набок сумки с люмфайром. Действовать ей приходилось осторожно, чтобы не задеть древко стрелы. Ингвар повесил лук на ветку дерева и полез помогать, стараясь не наклоняться слишком близко. И действовать одной рукой, чтобы иметь возможность выхватить топорик.

     — Да не ссы ты. Ещё и рутгер бывший. Я всё слышала. Я за ним уже давно слежу.

     То была типичная рыжеволосая воительница, спустя двадцать лет после того, как про неё сложили последнюю сагу. Лицо оставалось породистым и волевым, но углы губ уже загнулись книзу, пухлые щёчки обвисли, светились огненно-рыжим пламенем крашеные волосы.

     Под плащом на ней был только корсет с металлическими вставками. Алхимически укреплённая кожа не остановила стрелу, но всё же две нагрудных пластины бронелифа не дали ей войти в тело глубоко. Наконечник остановился, засев в ребре. Если бы не бронелиф, женщине прошило бы лёгкое. А так только ранило. Хоть и болезненно, но не опасно для жизни.

     Женщина показала на ногу, выше колена перевязанную окровавленной рубахой.

     — Он подрезал меня. Я на коне была, он крутнулся, присел. Ох и быстрый. Но я это так не оставлю. Сука. Конь ещё держался сколько мог. Но с ночи я уже сама пру. Да и он лесами стал уходить. Уж и не помог бы конь. Надо идти за ним, пока след свежий.

     Женщина достала из кармана плаща три склянки. Две были пусты, а в одной плескалась тёмная жидкость. Кровь Хорна, чёрная в свете люмфайра. Вот почему темнота не становилась помехой для выбора направления. Хотя, как тиун шла в нужном направлении, не спотыкаясь, оставалось загадкой.

     «Она колдунья, — заметил Таро. — Осторожнее с ней».

     — Но мы его схватим, да?

     — Мы? Его? С тобой? Нет, рутгер. Мы его не задержим. Он легко выйдет против нас. Прирождённый фехтовальщик. А мы не в лучшей форме. Я не знаю, как ты. А я так, едва держусь.

     Они закончили распутываться. Женщина придерживала стрелу, а другой рукой опёрлась о Великана. Он подставил ноги, чтобы она могла упереться сапогами хоть во что-то, кроме влажной листвы.

     — А как же…

     — А вот так же. Смотри у меня тут. Поднимай!

     Ингвар потянул, женщина выругалась и повисла на нём. Он обнял её, чтобы она могла держаться за его здоровое плечо.

     — Слушай, рутгер, а ты можешь встать с другой стороны?

     — Нет.

     Боль из развороченного плеча придала этому «нет» достаточно твёрдости, чтобы тиун не стала возражать, хоть ей и пришлось отодвинуть назад перевязь с мечом. Она обхватила шею Ингвара, а он обнял её за талию, и так, ковыляя, они двинулись к лагерю.

     — Короче, я слышала ваш разговор на троих. Видеть не видела, но слышала хорошо. Ты хорошо держался. Хорошо, что он к девочке не полез. И главное, хорошо, что ты в него потом стрелять не стал. Когда он вернулся. Он всегда возвращается. Не знаю, что за штука у него такая. Но всегда сначала уходит. А потом приходит. И уж либо не трогает. Либо убивает. Раз он не тронул во второй раз, то ушёл совсем. Летуна ищет, гадина!

     — А чего же ты тогда в кустах сидела, если он после второго раза не возвращается?

     — Я для верности выжидала. А потом ты как выстрелишь. Безо всякого предупреждения. Как ты меня услышал, кстати?

     — Повезло, — ответил Нинсон и с благодарностью кивнул призраку чёрной крысы.

     Маленький и взъерошенный Уголёк ковылял рядом. Чешуйчатый хвост безвольной верёвочкой тащился по листве.

     — За мной идёт Бэр Путешественник с компасом. У меня маркер.

     Женщина похлопала по плащу, показывая, что маркер в кармане.

     Похоже, у Нинсона были плохие новости для тиуна. Её Путешественник мог наткнуться на Бентэйна. И возможно, именно его компас сейчас валяется на спальнике. Потому что шанс, что в одном месте окажутся два компаса, был ничтожен. Для светлой саги слишком неправдоподобно, а для тёмной слишком зловеще. Надо будет посмотреть, куда указывает стрелка.

     Тиун взвыла, споткнувшись.

     — Потерпи, мы почти пришли.

     — Скверно, конечно, что ты меня подстрелил, рутгер. Инь как скверно. Но, справедливости ради, я всё равно дальше не пошла бы. Нога уже всё. Поэтому и сидела в кустах, встать не могла.

     — Бэр Путешественник — кто-то из твоего отряда?

     — От моего отряда уже никого не осталось. Мы на Волчью Пасть наткнулись неожиданно. А вот он нас ждал. Сука. А Бэр Путешественник не из моего отряда. Бэр это Бэр.

     — Кто это?

     — Никогда не слыхал? Это, брат, сила. Силища. Бэр и его колдунья Гвиневра. Они тут такого шороха наведут. Их за летуном вроде как послали… Тут запутанная история. Но он нам поможет, это точно. Он всегда помогает. Он где-то в пути. Должен идти по моему следу.

     — И далеко он? Давно вы последний раз виделись?

     — Утром.

     — Этим утром?

     — Ну, конечно, клять, этим. Правда о вас говорят, что вам отшибает мозги напрочь.

     Нинсон уточнял не просто так. Если этим утром, то у Бентэйна был свой компас, а её Бэр «Силища» Путешественник мог быть ещё жив.

     — Между нами было часа четыре хода. Но я даже не могу тебе сказать, сколько времени я уже сижу в этих пахтаных кустах. Может быть, он уже рядом. Он всё же Путешественник. Это мне часа четыре нужно. А ему… не знаю… два. Он меня не потеряет, пока у меня с собой маркер. Нам бы только не упустить этого гада. Я-то идти дальше не смогу. У твоего костерка и останусь. А ты пойдёшь. Маркер тебе дам с собой.

     — Так как идти-то? Ночь же.

     Она повернула его руку. Осмотрела тыльную сторону ладони.

     — Нету стигма? Странно. Я почему-то была уверена, что ты колдун.

     — Странно? На целый город пустышек может приходиться всего несколько полнокровных. А на дюжину колдуний родится только один колдун. И ты удивляешься, что первый встречный мужик не колдун?

     — Удивляюсь, что я подумала, что ты колдун. А стигма нет. Я редко ошибаюсь. Даже и не помню, когда ошибалась в человеке последний раз. Вот по тебе сразу видать, что неплохой ты парень…

     Тиун поправила бронелиф с засевшей стрелой и добавила:

     — Хоть и изрядный придурок, конечно!

     Ингвар посмотрел на окровавленную руку, которой она держала древко. На тыльной стороне ладони чернел стигм — круг энсо, заполненный одинаковыми чёрными крестиками. Нинсон не успел сосчитать, сколько их.

     — Двадцать девять. За каждого убитого колдуна ставлю. Не спрашивай. Долгая история. Так ты не колдун? Значит, в темноте видеть не сможешь? Плохо. Но я могу выдать тебе люмфайр. Идти по лесу с ним иньдец как неудобно, но всё же можно.

     — Так я как на витрине буду. Меня Хольмудр не того?

     — Может и того! Нечего было в тиуна стрелять.

     «Даже не думай! Не соглашайся! Не смей!» — запротестовал Таро Тайрэн.

     — Раз надо, я готов. Придумаю, как идти. Вот только девочка там у меня.

     — Герой, клять! Вот за что девки рутгеров любят. Понимаю. Только чего толку, если тебя пришибут? Ещё и маркер потеряю казённый. Я тебе говорю, я в людях разбираюсь. Насквозь вижу, кто есть кто. И по тебе вижу, что ты ходить по лесу не умеешь. Ты даже на рутгера не очень-то похож. А на следопыта ещё меньше.

     Нинсон будто случайно обернулся к женщине. Она испытующе смотрела на него.

     — Я, может, и соврал немного. Думал, так меньше шансов, что он нас тронет.

     — Да я уж поняла. Давай достанем стрелу, и я пойду дальше. А ты тут сиди. Ещё я только с чужими девочками не сидела. Когда встретишь Бэра Путешественника, то обязательно расскажи ему всё. И про стрелу тоже лучше расскажи. Я подтвержу, что ты не знал, в кого стреляешь. Не переживай. Главное, давай этого ухореза прищучим. Но потом ты мне проставишься!

     — Железная ты тётка, — восхитился Ингвар.

     — Клять! Осторожнее, великан. Меня, кстати, Целлия зовут. Лейтенант службы поддержки Целлия Циннци. А тебя?

     — Лейтенант? Ого! А я Желтушник Дайс.

     — Желтушник? — Целлия усмехнулась, превозмогая боль. — Тебе даже идёт.

     А потом из леса с охапкой хвороста вышла Грязнулька.

     Девочка не уходила далеко, собирая маленькие веточки на опушке. Набрав целый подол, она возвращалась к огню. Кукла была без платка, с открытой шеей, руками, и даже сарафанчик был закатан чуть ли не до самого пупка, чтобы сложить в рубашку как можно больше деревянной трухи.

     Ингвар начал загораживаться ложью:

     — А это моя…

     Но Целлия просто сказала:

     — Кукла!

     Схватила Нинсона за волосы, потянула вниз и назад. Так же, как он управлялся с Фэйлан. Одновременно Целлия держалась за гриву Великана, чтобы не упасть. Рука сначала дёрнулась к рукояти меча, но ткнулась в пузо Нинсона. Из-за этих движений перевязь перемесилась. Теперь цзуба тиунского меча болталась где-то на заднице, пряжка ремня была на левом боку, а кинжал, который обычно был под правой рукой, переехал на живот.

     Тиун с поразительной скоростью ударила Ингвара в солнечное сплетение. У неё оказался твёрдый и острый кулак. Великана будто ткнули черенком лопаты. Не будь у Целлии стрелы в ребре, она ударила бы ещё жёстче.

     Нинсон прижимал её к себе изо всех сил, не давая замахиваться. Он зацепился за край бронелифа и тянул в сторону, шуруя обломком стрелы в сломанном ребре.

     Целлия сражалась с Ингваром за кинжал. Великан орудовал левой рукой, правой раздирая рану на боку тиуна. А Целлия пыталась вытащить клинок, по-прежнему держа Нинсона за волосы, чтобы он не мог ни посмотреть, что она делает, ни укусить её, ни боднуть.

     Она на секунду отпустила волосы Ингвара. Он смог вздохнуть и уже собирался снова попытаться договориться, как горло захлестнула удавка, появившаяся из рукава тиуна. Прочный сыромятный ремешок, который использовался для того, чтобы связывать руки задержанному.

     На боку у Нинсона висел топорик. Но он не переставал бороться за кинжал. Елозил рукоятью по пупку Целлии. Он хорошо понимал, что, если клинок окажется у неё, тиун запросто выпотрошит его, и неважно, успеет он к тому моменту достать топорик или нет. Он видел, как быстро и метко она может ударить кулаком, и понимал, что у него не будет шансов, если она завладеет оружием.

     Ингвар до последнего вздоха решил держаться за рукоять.

     Ремешок был слишком толстым, чтобы сломать ему гортань. Да Великан ещё и напрягал шею изо всех сил. В глазах начало темнеть. Нинсон видел, что и у обескровленного тиуна взгляд тоже поплыл. Из-под твёрдых пластин бронелифа уже обильно текла кровь. Нинсон даже слышал, как сломался наконечник, который он пропихнул поглубже под рёбра.

     Ингвар пнул Целлию по раненой ноге, целясь в повязку. Боль давно копилась там. Тиун долго шла по лесу, каждый шаг заговаривая боль: чуть позже, чуть позже, чуть позже, не сейчас, не сейчас, не сейчас. И когда Великан изо всех сил проехался по ране, вся эта накопленная боль хлынула на Целлию.

     Тиун не хотела использовать Сейд, чтобы не лишаться остатка сил. Берегла оргон для пути сквозь ночной лес. Но всё же она перестала бороться за кинжал и бросила руну.

     Оттолкнувшись от плеч Великана, подпрыгнула чуть не на высоту человеческого роста и обрушилась на Нинсона. Обхватила ногами, ударила по лицу. Он заслонился плечом, свёл удар, но всё равно получил в висок с такой силой, что перестал чувствовать ноги.

     «Двадцать-двадцать-двадцать!», — слабым голосом заклинал Таро Тайрэн.

     Ингвар успел вздохнуть, потому что удавка ослабла. Стремительные удары не позволяли ему повернуть оседлавшую его Целлию, подмять под себя и расшибить весом. Великан ещё стоял на ногах. Ещё надеялся разогнуться и повалиться на тиуна. Но оргон уже обмяк. Нинсон ещё кое-как заслонялся руками.

     Целлия больше не дралась за кинжал. Рукоять оказалась прямо перед лицом Ингвара. Он потянулся к клинку, выдирая зацепленные кожаным ремешком волосы и выламывая плечо, но всё равно не успел достать нож.

     Когда они упали, Целлия оказалась сверху. Ей пришлось отпустить удавку, чтобы всё-таки выдрать из упрямых пальцев Великана тиунский кинжал. Нинсон ещё вяло отбивался, сводил удары кинжала. Наручи с Уроборосом серебрились полосами содранной эмали. Рукава дублета превратились в мочалки.

     — Ах ты ж настырный янь! Сдохни же ты, проклятый кукловод!

     Ингвар хотел ей всё объяснить, но не мог. Целлия так сильно сжимала ногами бока Великана, что рёбрам некуда было двинуться, вдоха не получалось.

     Ингвар с ужасом понял, что он теперь — это Иггуль три ночи назад. Голова его, так же, как и голова налётчика, была вжата в мокрую траву. Рот напрасно разевался без звука. А нужно-то было только сказать, что его не так поняли, не за того приняли, не дали…

     «Но у Иггуля же хватило сил на последнее слово!» — увещевал Таро Тайрэн.

     Великан уже не помнил того, что говорил Иггуль. Но помнил, как посиневшие губы выдыхали какие-то слова. Значит, силы на последние слова всегда есть — и сейчас тоже. Та самая капля оргона из зуба мудрости, что раскусывают в последний момент.

     Великан вспомнил уроки Эшера, поляну, ведьмовской круг из грибов, разлетающиеся в сторону факелы, влипшие в деревья лисички, ворох карточек с изображениями Сейда.

     И хуже всего, что никаких жжёных перьев.

     Тульпа! Тульпа, ты где?

     Из последних сил он бросил в Целлию руну Хага! Ха-га. Х-а-г-а.

     — Ха-ага-а…— хрип Нинсона вышел жалким и жалобным.

     Он надеялся, что тиуна собьёт яростным ураганом.

     Но только кровавые пузыри брызнули с губ.

     Вот и всё, на что хватило оргона.

     Тогда Нинсон позвал глитч:

     — Уго-ллёк.

     Глава 82 Внутренний Волк

     Ингвар не ожидал, что доживёт до момента, когда Уголёк станет его слушаться.

     Призрак фамильяра налетел на женщину и поглотил её всем своим существом. Но то ли порыв потустороннего ветра — это всё, на что он был способен, то ли его самого сдуло обычным холодным ночным ветром. Клочья тьмы, похожие на крохотные грозовые облачка, пронеслись сквозь Целлию, не причинив вреда.

     Хотя Нинсон и успел заметить, что она заслонилась руками. Будто могла различить бесплотную тень галлюцинаций Ингвара в общем Мактубе.

     Будто слышала крысиное шипение клочьев тьмы, окутавших её на целую секунду. Целлия невредимой вывалилась из этих грозовых облачков и перехватила кинжал.

     Великан удивился, когда в одной из тучек сверкнула молния.

     Это блеснул никер.

     — Не тронь моего Фирболга!

     Клинок сделал ровно то, для чего и был создан. Вошёл под основание черепа, чтобы убить одним ударом. Хотя обычно никер использовался для добивания безымянных оленей, в этот раз он помог пройти сквозь последнюю дверь Целлии Циннци.

     Тиун умерла мгновенно.

     — Кля…ть…

     Потяжелевшая в смерти Целлия и маленькая черноглазая Грязнулька, прыгнувшая сверху на тиуна. Кукла всегда казалась Ингвару лёгкой, но теперь весила, наверное, не меньше него самого.

     — Сле…зь…

     Грязнулька спрыгнула с Нинсона. Великан упёрся в колено воительницы и разжал стиснутые бёдра. Целлия сползла безвольным мешком.

     Ингвар лежал, растирая передавленное горло. Грязнулька, видя, что её Фирболг отдыхает, просто устроилась рядом. Без раздумий опустилась в мокрую от росы траву.

     Нинсон смотрел на звёзды, и не верил, что ещё жив. Лениво отплёвывался, непослушными пальцами вытаскивал сгустки крови и комки волос, которые попали в рот во время драки.

     Уголёк крысой тыкался рядом. Пока Грязнулька не подобрала его на руки, он напоминал беспомощное и оглушенное животное. Тусклые глазки мутного янтаря остыли и почти не светились. Призрак фамильяра тяжело дышал, исходя клочьями серого дыма.

     Ингвар собрался с силами и встал. Хрустнул разбитой спиной. Покачался туда-сюда, уперев руки в поясницу, с хрустом выщелкнул съехавшие позвонки. Грязнулька в точности повторяла его движения.

     Великан оттащил тиуна к костру, ухватившись за воротник плаща.

     — Смотри, Грязнулька, это человек из службы поддержки. И не простой целовальник. С жетоном. Запомнить просто, как монетки. Чтобы было понятно, в каких монетках взятку давать. У рядовых — стальной. У капралов — медный. У сержантов — серебряный. У лейтенантов — золотой. А у ярлов — рирдановый. Всё просто. Бывает даже стальбоновый. У викариев. Слава Матери Драконов, это не викарий.

     Нинсон поднял руку в приветственном жесте, обращаясь к далёкой точке над самыми верхушками деревьев. В ночном небе очи Матери Драконов светились ярче, чем любая звезда.

     — У Целлии Циннци жетон золотой, значит, она лейтенант. Она, кажется, мне это сама и говорила. А ещё у них есть красные колпаки и красные люмфайры. Давай поищем. Колпак там, у куста валяется. Иди, принеси.

     Ингвар снова вспомнил Фэйлан. Кажется, не у неё одной наступившая «реакция» выходила словесным потоком.

     Нинсон наскоро обыскал тиуна. Походные принадлежности. Красный оргоновый светильник. Золотая платёжная карточка с изображением тиунского жетона. Два кошелька. Под золотые монеты и под все прочие. Ксон. Безжизненное чёрное зеркало. Гримуар. Точно такой же мёртвый. Костяная колдовская палочка. Кость похожа на человеческую. Квента. Нинсон даже не стал смотреть.

     Маячок. Ингвар никогда их не видел вживую. Только рисунки в книгах. Металлический цилиндр, похожий на рукоять меча с набалдашником. Нинсон до последнего надеялся, что тиун блефовала. На всякий случай. Чтобы не говорить первому встреченному в лесу Великану, что она тут в одиночку, без прикрытия. А оказалось — реально маячок. Так что же теперь делать? Убегать?

     Ждать этого Бэра и Гвиневру? А куклу он им как покажет?

     Нинсон бросил маячок в общую кучу трофеев. Сколько же на ней было металла?

     Тиуны-колдуны всегда выбирали: колдовство или оружие и броня. Либо у тебя меч, бронелиф и всё остальное, как у нормального человека с платёжной карточкой и монетами в кошельке. Либо ты можешь бросить руну, не разоружаясь. Абсолютное большинство тиунов предпочитали железо.

     Сильные могли колдовать и в металле, не разоблачаясь. Но это сжигало так много оргона, что обычно энергия заканчивалась раньше, чем начинался хоть какой-то эффект колдовства. При должном таланте и упорстве можно было освоить одно из нескольких заклятий, которые применялись на себя. И только на себя. Тогда оргон не выходил за пределы собственной кожи, не пересекал металл.

     Даже наконечник стрелы, введённый под кожу, мог свести на нет значительную часть усилий, потраченных на колдовство.

     Ингвар провёл рукой по отверстию в бронелифе. Стрела сломалась во время драки. А наконечник, вот он. В ребре у Целлии Циннци.

     Мечи, ножи. Ещё сталь. Даже в сапогах стальные носы, чтобы пинаться. Хорошо, что у неё была ранена нога. Один удар таким сапогом, и Целлия сломала бы ему голень. Драться тиун умела. За сколько она с ним расправилась? Секунд за десять — пятнадцать? Не больше.

     Спасибо, что кукла подсуетилась.

     Вспомнив о кукле, Ингвар повернул тело тиуна. Из раны на бедре натекло очень много крови. Из неглубокой раны от стрелы натекло совсем чуть-чуть. Хотя в бою Нинсону казалось, что из-под бронелифа хлещут потоки кармина. Из смертельной раны в затылке не просочилось ни капли крови. Никер вошёл глубоко и сидел плотно. Достать ли нож? Или сказать, что так и было?

     Великан раздел Целлию. Удивился тому, что на расплывшейся сиське вытатуирован тиунский жетон. Во всех подробностях, включая номер.

     Интересно, это у всех тиунов так? Нинсон никогда не слышал о подобном. Отвернул полу плаща, сличил цифры с жетоном, зачитывая вслух:

     — Один, ноль, четыре, один, пять, четыре, один, ноль, четыре, один, пять, один, четыре, один, пять, четыре, один, четыре, один, пять.

     Да. Её же жетон и наколот у неё сиське. Такой же номер выбит и на простой квадратной цзубе. Оружие и жетон были единственными украшениями. Даже на шее ни амулета, ни вибросвистка, ни памятной бусинки.

     «Ну, прекрасно, — сказал Таро Тайрэн. — Теперь её тело и не выдать за тело простой смертной женщины».

     — Наверное, за этим и набивают, — вслух ответил Ингвар. — Смотри, на другой сиське круг энсо, заполненный крестиками. Двадцать девять. Как на стигме.

     «Ты чуть не стал тридцатым. У неё что-то странное с оргоном. Наверное, на неё плохо действует Сейд. Бывают такие люди. Редко. Слава Лоа!»

     Кровь собралась в пупке красной лужицей, затопив даже охранную татуировку. Ингвару стало неловко, и он укрыл женщину рубашкой. Осторожно расправил ей руки, сложил пальцы в замок, будто она отдыхает.

     — Грязнулька! Кинь этот хворост в костёр и принеси ещё.

     Кукла раздула чахлое пламя, подложила веток и взяла свой рюкзак.

     — А это-то зачем? Что там?