Эпиграф: "Через двадцать лет советский народ построит коммунизм! Н.С. Хрущёв. 60-е годы."
Двадцать лет тому назад произошло ЧП: исчез, совсем исчез! - Володька Шилгунов, мой самый лучший приятель из нашего девятого класса. С того дня и начну свой рассказ. Причём дома оставил какую-то странную записку, из которой следовало, что ему представилась возможность побывать в будущем, без возврата: "возврат, говорят, никак невозможен".
Родители его подняли на ноги всю милицию, по городу ходили слухи о том, что парня видимо убили из чувства мести к отцу (Володькин отец - работник прокуратуры), заставив написать бумажку из-под ножа, и т.д. Долго описывать, какая поднялась кутерьма, но ничего так и не прояснилось. На родителей тяжело было смотреть: они сразу как-то постарели, мать его перестала краситься, и через неделю все увидели, какая она седая. Отец был занят поисками сына, его редко можно было увидеть, но ему видимо было не так непереносимо тяжело, всё-таки занят. И поэтому я со страхом думал, что же будет, когда он потеряет надежду.
Постепенно всё затихло. Шилгуновы сумели пережить потерю сына, да и некогда было слишком долго горевать: у них кроме Володьки - ещё две дочки, обе уже невесты, а кавалеров что-то всё нет, и меньшой, Вадим, - двоечник, как и я с Володькой, так что забот хватает. И остались у них от Володьки лишь прежняя его школьная форма, несколько фотографий, да ещё какие-то мелочи, не считая слабой надежды на правдивость записки. Я, как его друг, сначала заходил, спрашивал о нём, а потом перестал, только при встречах с Шилгуновыми здоровался.
Не буду подробно описывать, как пролетели следующие двадцать лет моей жизни. Скажу только, что было у меня всё нормально. Закончил школу, поступил на завод здесь же, в нашем сибирском городке, с освобождением от армии по роду работы. Жену себе нашёл вполне сносную. Хоть ссоримся часто, но всегда к вечеру миримся. Детей она мне - двух мальчиков и двух девочек родила, и сейчас все они учатся в школе, старшая уже кончает.
Много было всякого в жизни. Сейчас как начну под мухой разные события припоминать, слёзы сами на глаза наворачиваются, и остро хочется жить, жить. То вспомню, как на моторке с женой по нашей реке поднимались, за ягодами да грибами, какие со всех сторон нас горы обступали, как река постепенно сужалась, пока не становилась совсем непроходимой из-за порогов. Или как с ребятами из цеха на охоту ходили. Как только в конце августа объявляют охотничий сезон - сразу отпуск на неделю - и в лес. Сколько простора, как на сопку забрался и вокруг оглянулся - вот она, Сибирь наша! Собственно, это и есть самые яркие воспоминания.
Когда квартиру давали - помню, что напился, и жена моя, Клава, из-за этого всё настроение себе испортила. В общем-то много мне про себя и не рассказать. Жил, работал, с женой детей растили. Иногда Володьку вспоминал, думал: как-то он там в будущем живёт, интересно наверно ему там.
Лучше уж про наш городок подробнее. На моих глазах он рос. На берегу реки, со всех сторон крутые горы, в горах шахты, из шахт добывают руду. Громадный завод по переработке, где я работаю, размещён километрах в десяти от города, туда нас возят на автобусах. Поэтому сам городок чист, как белый камушек на пляже.
Когда я учился, было лишь две улицы: Нагорная да Лесная, да ещё вплотную примыкала старая сибирская деревня Барга. Мальчишки из новых улиц тогда, помню, враждовали с деревенскими. Однажды нас с Володькой деревенские поймали на речке Барга, спросили грозно: - "За Баргу или за стройку?!" Мы перетрусили, сказали, что за Баргу. Нам дали пару подзатыльников и отпустили. Впрочем, если бы сказали, что за стройку, вряд ли исход был другим.
Сейчас всё изменилось. Улиц стало так много, что я уже всех и не помню. Улицу Нагорную переименовали в Советскую, а Лесную - в улицу Чехова. При въезде в город - два двенадцатиэтажных дома, и большинство других домов - девяти и пятиэтажные. А набережная! Помню, как на субботниках выравнивали берег, укладывали бетонными плитами, подсыпали гальку, сажали деревья. Теперь там все гуляют по вечерам, ну и ещё по Проспекту Мира конечно. На противоположном берегу реки, (туда раньше ходил паром, а сейчас построили красивый мост на тросах,) устроили пляж с всевозможными ларьками, грибочками и прочими удобствами, и обещают построить солярий под плексигласовым куполом на вершине ближайшей сопки. Не говорю уж о Доме Культуры (ДК), красивее которого видимо лишь Дворец Съездов в Москве, и кресла там почти такие же, как у нас, - сам сравнивал, когда был раз в Москве и сходил туда на оперу "Иван Сусанин".
И о горнолыжной трассе можно много говорить. Увлёкся я этим спортом в последнее время. Да и как не увлечься, если каждый день из своего окна видишь, как прямо над городом скользят по склону фигурки лыжников, и как ниточка подъёмника везёт вверх народ с утра до вечера. А склон наш по крутизне как гора Чегет на Кавказе, где мне с женой тоже удалось покататься по бесплатным путёвочкам. Я конечно понимаю, что не везде такой рай как у нас, но думаю, что человек из другого города, проживший там большую часть сознательной жизни, тоже сумеет рассказать много интересного. Да что там говорить: и жить хорошо, и жизнь хороша.
Вот только с Клавой бы ещё не ссориться. Вечно она не любит, что я пропадаю на речке да на охоте, и детей с собой тащу. Боится, что утонут. А как же им утонуть, если мой Володька, в девятом классе-то! - уже первый разряд по плаванию отхватил, да и остальные утята.
Конечно, если бы ещё учиться им получше. Ну, да тут они видимо в меня. Меньшой вот только, Колька, хорошо учится, даже не знаю, в кого это. Сама-то Клава у меня домовитая, редко её уговоришь куда-нибудь поехать. Но уж коли поедем - лучше спутника не сыскать: и картошку в котелке сварит, и рыбку почистит, и песенку споёт. Скучно ей конечно дома сидеть, пока я с ребятами речку пашу на моторке. Ну, в кино с девочками сходит, или в ДК на очередную оперетку. Всё-таки мал городок, мало в нём развлечений, вот и тянет всех мужиков в лес да на речку. И как-то трудно мне придумать, что же в таком городке, кроме телевизора, по вечерам делать. Самодеятельность в ДК надоела. Приезд самого паршивого гастролёра - событие, и в кино не будешь каждый день ходить.
Интересно, а в больших городах - неужели по-другому? Говорят, в Москве москвичи нигде не бывают - ни в музеях, ни на выставках, там одни приезжие, а москвичи думают: -"Успеем." Что же они тогда по вечерам делают? Телевизор смотрят? Ведь у них нет тайги, реки и гор, один футбол, да и то со скамейки "болеть", штаны просиживать, - мало удовольствия. Или они и днём и ночью работают, сознательные? Что-то у нас не так в этом вопросе. И как на Западе не хочется, и как по-нашему сделать не знаем. Что бы делали мои Володька да Колька, если бы не уматывали со мной?
Ну, Колька, тот в Клаву - сидит дома, книжки читает, уроки делает, пробирками брякает, хочет в Москву, учиться в университете и стать учёным по химии, ему больше ничего не нужно. А Володька за мной - как привязанный. Уже и к мотору меня не подпускает, говорит, щенок, что я не понимаю, как он работает. А что там понимать? - дёрнул трос - и паши. Этот весь в меня, на завод хочет идти, династию нашу рабочую продолжать.
Скажу несколько слов о Шелгуновых. Мать и отец, как и мои родители, вышли на пенсию, живут себе потихоньку, с огородиком да телевизором, вечерними прогулками, да разговорами и заботами о детях и внуках. Старшая дочь у них уехала куда-то в Казахстан с мужем, ничего о ней мне не известно, кроме того, что живёт хорошо и родила двух девочек - близнецов. Младшая дочь так и не вышла замуж, хоть и родила двух мальчиков: один белокурый и другой рыжий. Младший сын, Вадим, окончил школу, на удивление всем с медалью, после чего закончил университет в Новосибирске и аспирантуру, защитился и приехал к нам с совсем молоденькой красивой женой. Сейчас у них пока один ребёнок, очень красивый мальчик, в этом году пойдёт в школу. Хотя - интеллигенты, могут и не захотеть второго.
Собственно, о ком мне надо подробно говорить, так это о Вадиме. Скоро станет ясно, почему. Работает Вадим в новом НИИ (научно-исследовательский институт), что там делается - никто не знает. Вадим - теоретик, мои родители со слов Шилгуновых рассказывают, будто он на работу почти и не ходит, сидит целыми днями у себя в комнате, иногда спит среди бела дня, а по ночам работает. И все они там такие чокнутые. И что за радость портить себе глаза, сидеть день-деньской за столом, когда на улице, например, "снежок и солнце, день чудесный", и ноги сами лезут в лыжные крепления, а руки тянутся к двустволке. Вот тебе и бывший двоечник, ставший отличником. Что-то с моим Колькой будет? За Володьку своего я не беспокоюсь - тот счастлив, не хуже меня жизнь проживёт, если конечно войны не будет.
Ну, теперь подступаюсь к главному, ради чего начал весь рассказ. На днях появился-таки Володька Шелгунов! И не бородатым или бритым тридцатипятилетним мужиком, а всё тем же девятиклассником, каким я, да и все, кто его знал, помним. Уж как он "проявился", не знаю. Только на прошлой неделе иду я раненько утром к себе домой - вижу - знакомая физиономия. И меня вдруг закачало, подумал, что сплю на ходу после ночной смены и мне снится. Но нет, мальчишка лопоухий наяву идёт и по сторонам озирается. На нём какая-то мятая, с ремнём ещё, форма старая школьная, портфель, комсомольский значок, и испуганный блеск в глазах. Увидел меня, как я смотрю на него, совсем испугался, остановился. И я остановился. Он у меня спрашивает:
- Скажите пожалуйста, сколько времени? - Я отвечаю:
- Володечка, да как же ты сюда попал? Родимый, что же твои мама и папа скажут-то? - Он ещё больше испугался и спрашивает:
- А вы откуда знаете, как меня звать?
- Оттуда же, откуда ты взялся, - отвечаю. Он стал в меня всматриваться, и неуверенно, побледнев, произнёс:
- "Рыжий"?
- Ну конечно - отвечаю - я и сейчас рыжий, но лучше уж называй меня Андрей. Пойдём ко мне что ли, всё и расскажешь по порядку.
Собственно, рассказывать ему было почти нечего. Он в основном меня спрашивал, как-то заискивающе, испуганно оглядываясь по сторонам. Всё ему было в диковину - и большие дома, и широкие и светлые наши улицы, и на прохожего с транзистором он смотрел как на чудо света, а уж увидел "Жигули", - и остановился, как вкопанный. Только и спросил: - "Наша?". Пришлось ответить, что не совсем наша. Но всё равно поразился он сильно. Спросил, какой год. Что сейчас в школе проходят в девятом классе? Когда услышал, что у меня сын Володька тоже в девятом классе учится, заморгал глазами и сказал, что он всё совсем не так себе представлял, а что не так - не объяснил.
Пришли мы ко мне домой. Ребята уже в школе, Клава на работе, она у меня в сфере обслуживания трудится, в химчистке. Увидел телевизор, вначале не мог понять, что это такое, потом вспомнил, что что-то такое слышал. Когда же узнал, что принимаем Москву через космос, - а ведь, когда он исчез, как раз только-только первый спутник запустили, - то спросил: - "А на луну летали?" Сказал ему, что этого, к сожалению, мы ещё не успели сделать, недосуг пока, про американцев упомянул.
Вижу однако, что парень чувствует себя как-то неловко. Спрашиваю у него:
- Ты не устал, может быть, отдохнёшь? - Он же краснеет и наконец спрашивает, у самого слёзы в глазах и нерешительность, и всё тот же испуг:
- Родители мои как, брат и сёстры? - Я сказал:
- Ну и подлец же ты, Володька, родители тут за двадцать лет совсем извелись без тебя, а уж что было, когда ты как сквозь землю провалился! Мать поседела, отец почернел, год тебя искал по всей тайге, чуть всесоюзный розыск не объявили. И сейчас горюют. Вот попадись отцу на глаза - выпорет, ей богу!
Он же, как услышал, что родители здоровы, успокоился немного и сказал, что домой к ним пойдёт, вот только дорогу не знает, так всё изменилось. Я тогда пошёл с ним. Родители его в двухквартирном таком деревянном домике жили, ещё с тех далёких времён, на окраине. Заходим во дворик. Хозяин как раз в огородике копался. Увидел нас. Подходим. Он смотрит, а глаза недоверчивые, и сразу краснеть стал. Я говорю:
- Здравствуйте, Юрий Иванович. - Он на Володьку смотрит и молчит. И тот молчит, тоже красный, и испуганный. Отец смотрел так, смотрел, а потом и говорит:
- Ну и подлец же ты, Вова, как же ты мог так отца с матерью-то бросить? Даже радости никакой нет, что вижу снова тебя. И ведь выпороть-то уже сил нет. Как же нам теперь тебя растить, скажи на милость. - А что Володька? Он снова заморгал, и тут уж разревелся по-настоящему.
Подошёл к отцу, обнял его грязную руку, целует её. И говорит:
- Папочка, родной, как же ты постарел. Да уже не рад я. Думал, Вадим шутит, согласился так прыгнуть, сразу на двадцать лет, думал, в коммунизм сразу попаду. - Тут Шелгунов-старший взбеленился:
- Коммунизм, говоришь? Может ещё и поварёшку из дома захватил, ах ты, тунеядец. - И с себя ремень - дёрг. Так бы и отхлестал Володьку, если бы штаны не стали сползать. Ну что тут делать? И слёзы, и смешно мне стало на них смотреть. Шелгунов-младший штаны отцу поддерживает, тот его бессильно разок по спине хлестнул, да на этом весь его пыл и прошёл.
- Пошли в дом, что-то мать скажет. - А из дома уже мать бежит, наверно ругань мужа услыхала:
- Сыночек, родной, пришёл всё-таки. Ну где же ты пропадал-то всё время?! - А сыночек ведь нигде не пропадал. Для него этих двадцати лет не было. Про меня все забыли, только Юрий Иванович, когда в дом пошли, пригласил и меня, да я ответил, что не спал всю ночь, и пошёл себе.
Да, не знаю уж, как они там разобрались, только сегодня узнал, что Володька вчера, с первого сентября, пошёл в пятый класс учиться. Уж не знаю, потянет ли. Всё же много времени он потерял, хотя, как сказать, - у него ведь вся жизнь ещё впереди. Только если бы мне сейчас кто предложил в будущее попасть, - не согласился бы, ей богу, пусть там хоть сто раз коммунизм уже наступил. Уж лучше я в своём времени жить буду, а коммунизм сам строить хочу.
Что же, осталось рассказать, как всё произошло. Володька мне, пока ко мне тогда шли, рассказал, что будто шёл он в школу с Вадимом, уроки не сделал, и говорит брату:
- Эх, сейчас бы в коммунизм попасть, лет эдак через двадцать бы махнуть, и никаких тебе уроков, что хочешь, то и делай. - А Вадим ему и отвечает:
- А я это могу сделать для тебя, вот только не знаю, хорошо это будет или плохо. - Володька не поверил, стал над Вадимом смеяться. А тот тогда стал серьёзным и сказал:
- Пиши записку. - Володька конечно сразу написал, Вадим положил её к себе в портфель и сказал:
- Исчезни! - И всё. Сразу после этого Володька очутился на незнакомой улице, а дальше он стал себя щипать, думая, что спит, а потом увидел меня.
Поэтому я от Шилгуновых пошёл сразу к Вадиму, он живёт недалеко от меня. Вадим оказался дома, открыл мне. Говорю ему:
- Послушай-ка, Вадим: Володька, твой старший брат, объявился сегодня.- Он удивлённо спросил:
- С чего ты взял? Он ведь куда-то исчез. - Потом, когда я ему сказал о скачке через двадцать лет, он повёл меня к себе в комнату, усадил на диванчик, сам сел рядом и задумался. Комнатка небольшая: стол с бумагами, стул, книжный шкаф, диванчик. Я и не заметил как задремал. Вдруг очнулся, когда он спросил:
- Правду говоришь или разыгрываешь?
Потом ещё минут десять прошло.
Наконец он встал и сказал:
- Мне кажется, во всём я виноват. Но сейчас я пока что ни в чём ещё не виноват. Так что я лишь ещё буду во всём виноват, понимаешь, Андрей, меня? - Я сказал, что ночь не спал, поэтому мозги пока тупо соображают. Тогда Вадим стал объяснять, часто приговаривая, что он это только предполагает. Выходило так, что их институт занимается какими-то гравитационными волнами, причём сейчас он как раз думает над тем, как можно усиливать эти волны, вроде того как усиливаются радиоволны. Сейчас у него пока что особо революционных идей на этот счёт нет, но какое-то сходство в каком-то аппарате у него наблюдается с теорией лазеров, на бумаге конечно.
Но если уже сейчас проявляются такие эффекты, как переброс родного брата, это может например означать, что идеи со сходством теорий верные. Он над этим копается уже с третьего курса универа, и вряд ли что-нибудь ещё способен в жизни придумать. Но если удастся построить "гразер", то тогда можно будет создавать очень сильные гравитационные волны, то есть в каком-то участке пространства сильное гравитационное поле. В сильном поле сильно замедляется время того, кто туда попал. Но тогда можно "законсервировать" так кого угодно и на сколько угодно времени. А дальше ясно.
Неясно только одно. Как это Вадим, учась в школе, отправил брата невесть куда. Спросил об этом. Он ответил:
- А я тогда пошутил над Володей. Решил, пусть попробует, посмеёмся потом вместе, да и дальше пойдём в школу. А он вдруг взял, да и всерьёз исчез. Я испугался, решил ничего не говорить никому, только записку на стол положил дома. А сам стал думать, как же это всё стало возможным. Ну и пошло. На физике стал слушать, на математике, заинтересовался, но и сейчас не знаю, в чём всё-таки дело. Хотя уже гораздо ближе к истине вроде бы нахожусь.
На том и расстались. Да, удивительная всё же штука жизнь. Так живёшь, совсем по-своему, и вроде бы ничего тебе больше не нужно. И вдруг открываешь, что рядом с тобой - ещё какая-то жизнь, своеобразная, совсем не похожая на твою. Интересно, чем же всё это кончится? Нужно бы тоже начать почитывать "Науку и жизнь", которую Коле выписал. И что это за гравитационные волны такие?
Спросил об этом у Коли, а он не знает. А когда услышал, что Володька вернулся, заявил, что это наверно он всё сделал, точнее, в будущем сделает, так как сам об этом долго думал, и решил, что дело наверно в химии. Ну и дела. А может быть, это я сам всё сделаю? Нет, определённо нужно с гравитационными волнами разобраться. Всё же жизнь исключительно интересна.
Эпилог: Прошёл год. Недавно заходит ко мне Володька Шилгунов и заявляет, уплетая ложкой мороженое которое я ему достал из холодильника, что нам с Вадимом, старикам, до переброски ни в жизнь не додуматься, и наверно только ему на это времени хватит, ну и Кольке наверно. Но всё же это будет его, Володькиных рук дело - не другого же кого-то в коммунизм перебрасывать. Я в этот момент поймал одну свежую идею насчёт того, отчего же всё это случилось, но болтовня Володьки сбила с мысли. Стало так обидно, что раздражённо буркнул:
- Исчезни!
И бедный Володька снова исчез, вместе со столовой ложкой.
Боже мой, что же я наделал! Хотя, ведь это же вдруг снова "проявилась" та самая "свежая идея": "А ларчик просто открывался"! (Утром продолжил чтение басен Крылова, а в школе на них времени ну никак не было). Итак, Володька опять пожертвовал собой для науки. И тогда я пророкотал, торжественно как Иван Сусанин, нашей сибирской кошке Муське, которая умывалась лапкой на подоконнике:
- Исчезни! - Муська обиделась и гордо удалилась из кухни. М-да, не всё так просто. Что ж, остаётся лишь утешить совесть мыслью, что быть может на этот раз Володька Шилгунов всё же попадёт именно в свой коммунизм.