В Рождество Христово рано поутру деревенские жители посетили часовню , чтобы поклониться смиренно, свечи поставить, помолиться. А вечером собрались на крепкое застолье в просторной Кондратовой хате - с самогоном да бражкой. Хозяин накануне крыльцо почистил да сосульки с козырька сбил, чтобы на кого не упали, да и немного и было-то их. Пока молодежь веселилась на улице, катаясь на санках, да, весело смеясь, водила хороводы, бабы заставили столы тарелками с холодцом, крепко сдобренным чесночком, мисками с ядреными солеными огурчиками, золотистой квашеной капустой, щедро посыпанной лучком, чашками с мочеными яблоками да брусникой, пирогами с рыбой. В центре поселились горячая разварная картошка со свининой, свежий хлеб да медовые пряники, хрен да горчица.
Аришка суетилась, помогая бабам, да всё поглядывала на Ивана Глухова, впрочем, тот тоже частенько поднимал взгляд на девушку, тут же оба смущенно улыбались. Между стопочками за столом велся неспешный разговор.
- Морозное нонче рождество-то...
- Дык, оно и завсегда так - брови индевеют, пока до нужника добежишь...
- А хорошо же, снежок вон два дня шел, а щас холод - в ладу да с урожаем будем, значица.
- Ой, верно ведь, Зосима, че-то солнце ранёхонько закатилось, а звезд-то и не видать. Как Всенощную-то отстояли?
- Хорошо! Устали только шибко. Ладно, заблаговременно вчерась уехали да сёдни у брательника мово отоспались малёхонько, обратно он нас и довез, вон - развернулся только что, - отозвалась вместо мужика вошедшая вслед за ним тучная краснощекая баба, Прасковья Ляхова. Кинув на Аришкину кровать свою шубу да Зосимов зипун, протянула ребятишкам и хозяйке по баночке с лакричками.
За столом задвигались, уступая вновь прибывшим места на лавках да наливая "штрафные" стопки.
"А у меня вон звездочка, рядышком", - улыбнулся Иванушка, отыскивая глазами Аришку. А та, посасывая леденец, которым её ребятишки угостили, как раз отлучилась в светелку - баночку с конфетами на подоконник положить, к другим подаркам. Глянула - а на стуле варежечки зеленые, новые, звездочки на них вышиты. Засмущалась - поняла, Иванушка ей подарок сделал, видел, что у неё старые уже варежки-то. Прижала к щекам - теплые...
Зосима и Прасковья наперебой рассказывали о том, кто был на службе во что одет, да как торжественно да красиво пели батюшка да церковный хор, какие свечи горели, и что до ужасти было много народу с разных деревень. Остальные охали, кивали да качали головами - не каждый мог на Всенощную-то попасть, далёко до церкви добираться да и не на чем. Тут весело забренчала балалайка, заиграли ложки и трещотка, засвистели в такт мужики, бабы закружились, раздувая колоколами длинные юбки, завели голосисто частушки. Некоторые мужики потянулись в сени курнуть, пошучивая над столпившимися в очередь к чулану бабами, те хохотали, незлобно огрызаясь. Некоторые из мужиков, накинув зипуны, повыскакивали на улицу - нужду справить. Все шумели, бегали, галдели.
Небо словно расцвело - украсилось звездами, воздух стал прозрачным. Чернобровая певунья Акулинка песню затянула, голос грудной, красивый - заслушаешься. Вдруг грохнуло на улице, сверкнуло что-то, и все звездочки тьмой заволокло. Акулинка испуганно замолчала, в шаль укуталась, как спряталась.
Девки убрали со столов грязную посуду, Аришка поставила греть воду, заглянула под лавку, подлила молочка для Паньки в пустое блюдечко и только тогда заметила, что Иванушки-то нигде не видать.
- Да с Прасковьей Никитишной они ушли, Иван да Семен Глуховы-то, бражка у неё
припасённая осталась, вот решила на стол выставить.
- Мало вам, ли че ли? - пробурчала одна из баб, - вон холодина какая, да темень кругом. Пора уж по домам, а то вовсе дорогу не найдем.
- Цыц, бабы, кто ж от Парашкиной бражки-то откажется?
Да бабы-то и сами Прасковьину бражку уважали - хорошо шла, ядреная, на вишне да смородине настоянная.
Вскоре ввалился в избу старший Глухов, Семен, с большой бутылью бражки за пазухой. И сразу матюгаться:
- Не видать ни зги, еле добрался, вот на шум пришел, а так бы точно дорогу потерял, - и удивился, что Прасковьи с Иваном нету ещё.
- Они ж вперед меня ушли. Я ещё калитку закрывал, замок там у неё заедает, вот ключ надо отдать хозяйке-то.
С оханьем, аханьем вползла Прасковья, на щеках льдинки маленькие застыли. Скинула верхнее да рухнула на лавку в сенях, завыла:
- Ох-ти, мнеченьки, помру, страху натерпелась...
- Чего случилось? Ивашка где?
- А знаю я? Мы с ним потерялись - он впереди шел с бражкой, а я сзади. Руку вытяни, ниче не видать, да ещё ветрище поднялся, насквозь продуло, не глядите, что в шубе. А тут на небе вдруг ка-ак полыхнет, как грохнет, и я тут тоже пала в сугроб, лежу, со страху обфурилась даже, кричу: "Ванькя, Ванькя", а его и не видать. А по небу словно пелена темная движется... Ох, я ползком да на четвереньках и пробиралась сюда . Не могу, еле живая..
- Я тоже видел, только не понял: что-то огромное к небу метнулось, звезды как языком слизало, а потом шмякнулось оземь с грохотом. Аж в ушах заложило. И вроде потащилось потом сюда, ко двору Кондратову.
У Аришки руки затряслись, ладно, чугунок-то с горячей водой успела уже опростать да под лавку убрать, сама думает: "Сходил бы кто да поглядел, что там с Иваном-то". Да мужики порешили, что сам Иван придет, подумаешь, чуток поплутает, даже пошутили: мол, чего ему с бутылью бражки-то сделается?
Стали постепенно расходиться, слышно было, как Семен Глухов на улице Ивана кличет. Кондрат на пороге угощал на посошок Зосиму с Прасковьей. Аришка уж до ложек да ножей добралась с мытьем. Чует, кто-то легонько за подол юбки дергает, наклонилась: Панька! - крысенок, глазки-пуговки красненькие, что-то пискнул, лапкой махнул, в сени прошмыгнул. Аришка-то и кинулась за ним. Тут и услыхала Иванов голос, вроде, как на помощь зовет. Ахнула, шубу накинула, ноги в валенки сунула да и выскочила на улицу.
Зосима с Кондратом на рыбацкую тему перешли, Прасковья махнула рукой да пошла из хаты. Рыбаки не сразу крики-то услыхали, да и не крики уже, а вопль истошный:
- У-би-ли!!!
Кинулись на улицу. Зосима поскользнулся да полетел с крыльца, рядом что-то тюкнулось в сугроб, глянул: сосулька огроменная. Перекрестился. Во дворе что-то грузное копошится. Кондрат за лампой кинулся, осветил: Прасковья сидит в сугробе, орет, рядом лежит Семен Глухов, точь, как мертвый, а около - Аришка, вся зареванная. Кондрат руки-то её от лица убрал, а они все в крови.
- Вышла я, а она Сеньку убивааает, - выла Прасковья, - да приговаривает: "Это те за Ивашку, он не живой, и тебе не жить!". О-ой, убивица!
Кондрат с Зосимой глянули на лежащего Семена: и впрямь по зипуну-то пятно растекается кровавое, Аришка вся трясется, слова молвить не может, только головой качает и всё ревет.
- Нож, нож-то, видать в снег выкинула! Попробуй-ка сейчас найти-то! У, проклятая, чего натворила.
- Да замолчи, Прасковья! - мужики Аришку подняли да в избу завели, на табурет посадили. А она, как истукан, глаза в стену уставила, качается да стонет. Прасковья в хату заползла, к столу кинулась кухонному, заорала:
- Вона, ножа-то нету, которым рыбу вчерась пластали на пироги! - кулак Аришке под нос сунула, - ну ужо попляшешь, нечестивица. В такой день...
- Всё, хватит, Прасковья, - идите по домам. Засветло уж разбираться будем, - распорядился Кондрат, - никуда Аришка в такую темень не денется. А очухается чуток да сама про всё и расскажет.
- Тятенька, я только на улицу вышла, до сарайки добежала, ключ взяла, тут мне словно ударили чем по голове, я и упала в снег, глянула: рядом - никого, голове стало так холодно, ужасть, я потеряла сознание - ничего не помню больше, только крики чьи-то всё слышу да тени мечутся в глазах. Тятенька, ну не могла я Семена убить, не могла, он же Ванечке брат родной, - причитала Ариша.
Кондрат вздыхал, раздумывая, как быть-то, вроде надо заявить, куда следует, во двор уж самому боязно выходить, а как Аришке- то? О-хо-хо... И как сейчас быть-то? Зашлось сердце у Кондрата. Забилось. Вышел в сени покурить. А тут слышит, Аришка с кем-то шепчется в хате. Сама с собою, вроде? Испугался: тронулась девка... Тихохонько так говорит, а сама на полу лежит, на половичках, ещё Кондратовой матушкой тканых.
- Панечка, попей молочка-то, попей, надоели тебе шумные гости? А не слыхал ты, вроде, кто на помощь звал во дворе? И голос-то Иванушкин? Слыхал, правда? - уже громко вскричала Аришка, вскочила на ноги:
- Тятенька! Давайте сходим до сарая нашего, вроде оттуда кто-то на помощь звал, я слышала, и Панька вон, тоже.
- Аришенька, да кто ж там может на помощь звать? - а сам думает: "Плохи дела, девка совсем заговаривается'" Намедни не дала этого крысенка убить, жалко ей стало, а у него хвост - тьфу, до чего противный, и глазки-пуговки красные.
Но Аришка засобиралась, и Кондрат тоже оделся да лампу прихватил. Крысенок с ними: шмыгнул промеж ног, Кондрат аж чертыхнулся, сплюнув.
Опасливо косясь на занесенный снегом труп Семена, отец с дочерью пробрались к сараю. Панька впереди, в сугробах кувыркается. Чем ближе к сараю, тем вроде холоднее, или то казалось Кондрату. Постояли, прислушиваясь - нет, тихо, никто не зовет, не слыхать никого.
- Тятенька, давайте откроем сарай-то.
Хватились, а ключа-то нет на месте. Панька засуетился, уцепился коготками за шершавые доски да до замочной скважины добрался, нитку какую-то на двери нашел, Аришке отдал. Потом на притолоке попрыгал - нету ключа, и под дверью нету. Пискнул, пролез под дверь, исчез в сарае.
- Аришенька, ты ключ-то куда девала? - притопывая на месте, спросил Кондрат у дочери.
- Не помню, был он ввечеру-то, куда девался... не помню.
- Вот горе, и ломик-то у меня в сараюшке. Ну пойдем, ужо, в дом, доченька, а то закоченел я, - обнял Аришку, завел в хату. Сам в сенях покурить остался.
Дочка села на кровать да в подушку уткнулась, плачет беззвучно. Потом нитку, что Панька с двери сарая снял, на пальчик наматывать стала и вздрогнула - нитка-то зеленая, как её варежки новые. Значит, она, Арина, на двери нитку оставила? В голове гудит - не вспоминается, все как в тумане. Ох, неужто, и, вправду, Семена-то, она?
Дотянулась до лежащих на стуле варежек. Уткнулась в них, заплакала. Отец в хату вернулся, лампу загасил, улегся спать, Аришке тоже велел не полуночничать.
Панька, забравшись в сарай, замер на пороге. Ах! Красиво как... На обледеневшем потолке и стенах переливались яркими огнями звездочки, плыл-качался, как по небу, золотисто-желтый месяц, а в центре замерло солнышко, словно дремлет. Крысенок поморгал глазками, потопал лапками - холодно уж очень, всё во льду, подивился - откуда это взялось? А тут и услыхал: стонет кто-то внизу под полом, огляделся - нет никакого ходу - кругом лед. Лапки прилипать стали к полу, еле вылез обратно из сарайки. Тихохонько в дом пробрался, к Аришке...
- Паня, - погладила его Аришка, вскочила, - пойдем ключ искать? Может, я его в снег обронила? - оделась, варежечки было новые взяла, потом подумала, что снег-то лучше в старых разгребать. Уже вышла - холодно, вернулась. Решила поварешку взять или шумовку. Долго они с Панькой снег разгребали у сарайки, не нашли ничего, только замерзли, и керосин в лампе кончился. Остановились, тихо так кругом, глаза от черноты да холода ломит, как иголки вонзились. Уже уходить решили, да тут голос снова послышался, Иванов! Аришка заколотила шумовкой в дверь, Панька все дергал её за шубку, пищал, мол, как достучишься туда, там же лед толстенный везде. Внезапно снег повалил, густой да крупный, подивились, вернулись в дом. У Паньки вся шубка вымокла. Аришка свою шубку ближе к печке повесила, Паньку мягкой тряпочкой вытерла.
Чай согрела, крысёнку молочка налила, варежки да пимы на печку сушиться положила, пригорюнилась. Смотрит: Панька молочко не допил да вдруг кинулся, притащил от умывальника тряпицу - вся в кровавых пятнах.
- Зачем это, Панечка? Это постираю я потом, когда Ивана отыщу да спасу. Пусть уж там лежит тряпка-то, - и вспомнила. На улице-то руки у неё в крови были, старые варежки она сразу, как зелененькие увидела, на полати закинула, а выбежала тогда без варежек, иначе откуда кровь-то на руках была бы? Взяла варежечки, внимательно рассмотрела: нет затяжек-то, новехонькие. Нитка, выходит на дверях не её? Чья? Стала всех гостей вспоминать, подумала, раз варежечки-то Иван подарил, значит, нитка - знак для неё, Аришки!
Хотела Панечку с собой позвать смотрит: пригрелся у подушек, спит. Кинулась одна на улицу, поскользнулась на сосульке, что на крыльце лежала, удивилась: откуда взялась? Что-то зашуршало позади, оглянулась: темная фигура на неё кинулась, дышать стало тяжело, обмякла Аришка в обмороке.
Зосима, как проводил Прасковью до ворот, ключ отдал да ушел к себе, - рядом дома-то ихние стояли. Пока дверь отпирал, подумал: "Вроде теплее стало на улице, а то ведь вовсе дышать трудно было, нутро от холода стыло". Выпил воды да спать завалился. Но тревожно спалось: ерунда какая-то снилась, ноги мерзли, а под утро и вовсе скрипеть начало, как будто кто дверью в его чулане играет, подумал, что уж не первую ночь такое, и забылся тяжелым сном.
Панька, потеряв Аришку, метался по двору. Выпавший снег замел следы - чисто во дворе, Панька все обнюхал - около сарайки ещё запах Аришки сохранился, а от крыльца до калитки будто и не ходил никто. Странно. Видимо, в доме Ариша где-то, вернулся, проверил и подвал, и чердак. Пусто. Только Кондрат посапывает. Глянул крысенок: на столе чай недопитый, посуда не убрана, варежки в светелке лежат новые, старые на печке сушатся. Значит, Аришку кто позвал, или сама внезапно что-то удумала.
Пригорюнился Панька, лапками передними голову подпер, задумался. "Нет, явно какие-то нечистые чудеса здесь творятся, как бы разузнать, какие?". Почесал затылок, решил: нечего сидеть, действовать надобно. Спрыгнул в подвал.
Проснувшись по нужде, Кондрат сбегал во двор. Холодно. Что-то нынче совсем зима разгулялась. Заскочил в дом, крепко запер щеколду, скинул пимы и насторожился. Что-то было не так. Сердце захолонуло: Аришка!
- Арина, Аришенька! - бросился в светелку дочери. Отлегло: спит, с головой под перину спряталась. А все же как-то тревожно, отчего, не понятно. Долго ворочался, уснуть не мог. Показалось, вроде, кто на помощь зовет, тихо так, издалече. Подумал, что блазнится. Только закрыл глаза, петухи заорали. Тьфу, это ж корова Сеньки Хмурого мычит. А петухов-то, видать, Кондрат проспал? Ох-хо-хо. Это ж как понимать-то?
Вышел на крыльцо, тьма, словно иголками острыми в глаза вонзилась, метнулся с перепугу обратно в дом. И только тогда задумался: а чего это не светает так долго? Сенькина-то баба ленивая, корова ихняя последней в селе доится. Глянул в окно: черно. Зашел в светелку:
- Ариша, вставай, уже день вовсю, негоже столько спать-то.
Глянул - не зря сердце вещало: а вместо Аришки на кровати шуба старая, да две подушки. Заметался, засуетился. Нету нигде девки - во дворе покричал, сарайки дверь подергал - закрыто. Понял, что его намедни насторожило: шубки дочерней на вешалке-то не было. Кинулся к Зосиме - на помощь позвать. Прасковья встретилась у ворот, вместе и зашли.
- Зося! Надо-ть разобраться. Айда-ка до Кондратовой хаты, щас только свою закрою, - решительно заявила Прасковья, после того, как Кондрат рассказал им про Аришку, накинула полушубок, пимы, намотала вокруг головы теплую пушистую шаль и, грузно ступая, потопала впереди мужиков по узкой тропинке меж высоких сугробов. На минуту в хату свою нырнула, потом замок навесила, да поползли все до Кондрата.
-Уух, мороз-то какой ядреный!
- А темень, ни зги не видно. А ведь уж, поди, полдня прошло...
- Да я уж и не вижу, где небо, а где дорожка - все едино чернехонько. Ладно, вон в избах лампы-то карасиновые зажгли, так хоть маненечко путь освещается. Тьфу, зараза, - при этих словах Прасковья рухнула в сугроб, оступившись на дорожке.
- Тащи, давай, - рявкнула Зосиме.
Тот, крякнув, потянул бабу за шиворот, за что был нещадно облаян. Кое-как удалось вдвоем с Кондратом все же вытащить Прасковью. Постояв чуток на четвереньках, та смогла выпрямиться, и они гуськом поплелись дальше.
- Вроде пришли, ух, как щепки в глаза натыкано, и холоднее здесь, вроде бы.
- Вот, вот. Я тоже вчера заметил, только не пойму, с чего так? - промолвил Зосима.
Отряхнув на крыльце пимы, сельчане ввалились в сени, а там и в избу. Парашка скинула на Аришкину кровать полушубок, а сама уселась, кряхтя, на низкий табурет в горнице, тот жалобно скрипнул, приняв почти семь пудов живого веса. Растопырив толстые ляжки, Парашка оправила юбку и изрекла:
- Думаю, ключ-то от сараюшки где-то здесь твоя Аришка затырила. Вы ищите, а я посижу - руку вчера в темноте распластала, до сих больно, даже тряпку намотала.
Искали долго, даже в лампу керосин подливали. Парашка руководила поисками с места, подсказывая глупым мужикам, куда девка могла ключ спрятать. Когда перешли в светелку, Парашка заставила перетащить туда табурет и взгромоздилась на него снова, заняв полкомнатки. Мужики кружились вокруг неё, то залезая на полати, то ползая под кроватью. Потом по двору с лампой ходили, Аришку искали - не нашли. Выпили чаю да и разошлись, впустую всё.
В эту ночь Кондрат снова спал плохо - о дочке беспокоился, да мороз скрипел, рисуя на окнах узоры.
Где-то шорохнуло. Кондрат приподнял голову - уж и мерещиться начинает со страху-то. Однако шорох повторился, заставив мужика вздрогнуть. А ведь это в подполье. Поёжился. Захолонуло сердце: а ну, как Аришка упала в подпол да выйти никак не может, крышка тяжелая захлопнулась. Как был босой, бросился туда, на шорох. Рванул дверцу, что-то мимо шарахнулось, вылетело оттуда, снизу, запахло знакомо, но не Аришкой - та медом да травами пахнет, а тут кислятиной понесло. Ох, вроде писк послышался. А ну как, крысы? Кондрат выронил крышку. Что-то громко пискнуло, и вроде говор послышался - тоооненькие голосочки. Трясущимися руками зажег лампу и рухнул на лавку, да так, что ковш с бадьи свалился, звякнул об пол.
- Успокоился? - пропищал кто-то. Кондрат вгляделся: как есть, крыса. Серая. Только вроде в шубе нарядной, да корона на голове. Тьфу ты, вот ведь блазнится с перепугу-то. Перекрестился, нет, не исчезла... Да впридачу с разных сторон ещё набежала куча крыс в серых шинельках. Друг другу на плечи лезут и до самой столешницы живую стеночку устраивают, а по ней та, что в шубе красивой, взбирается. Кондрат нащупал на столе поварешку - замахнулся. Не успел ударить, заговорила крысюга пискляво, но властно:
- Тихо! Я Крысиная Королева. Брось поварешку, а то покусаем, свету не взвидишь! Так- то... А теперь слухай сюда. Говори, Панька!
Крысенок под лампу уселся, ногу на ногу в бархатных сапожках закинул и прогундосил:
- Аришу Злая Вьюга холодом околдовала да с собою унесла. Куда - неведомо. А Иван в ледяном дворце томится, в подвале. Дворец этот Вьюга из сараюшки вашей сделала - пол, стены да потолок льдом затянула, - рассказывает крысенок, а сам головой вертит, носом поводит, словно принюхивается.
Тут Королева Крысиная вмешалась:
- Вьюга платье готовит свадебное. Звездами, солнышком да месяцем украшать собирается. Вот и утащила все во дворец ледяной, потому и темно, хоть глаз выколи. А в этот день все сделать надумала, потому как в Рождество-то и звезды красивее, и солнце ярче, и месяц нежнее. Панька вызнал это у Черных крыс - они с нечистой силой водятся, много что рассказать могут. А ключ-то от сарая не нашелся?
- Ой, нет, - горестно покачал головою Кондрат, - все шкафы прошарили, под половичками ползали, во все крупы да в банки заглянули.
- А в подполье искали?
- Ох, неет, да как Аришка-то бы туда попала? Больно крышка тяжелая.
- Может, она ключ на пол обронила, он и скатился в подпол.
Тут крысиное братство заговорило разом, в ушах зазвенело от писка. Королева рявкнула, велела Паньке одному рассказывать. Ну, тот и поведал, что черное крысиное братство разузнало. Вьюга-то женить на себе Ивана Глухова надумала, морозом оглушила, тьмой глаза застила да во Дворце Ледяном в подполе спрятала. А Аришка своего любимого спасти решила. Видать, потому Вьюга её и погубила. Пока Панька рассказывал, да пока горевали, войско крысиное в серых шинельках в подвале шмонало, ключ искали.
Когда же поднялись в избу с расстроенными мордами, Кондрат рукою махнул: ведь говорил же, не могла Аринушка в подвал без него попасть. Согрел себе чаю, а то зуб на зуб от холода да горя не попадали, себе да Королеве бражки плеснул, крысам - от вчерашнего праздника остатки угощения выложил да баночку открыл с лакричками, что в светелке на окошке нашел. Тихо сидели, со слезами. Панька все принюхивался: ровно Аришкиного запаху в доме-то больше стало, а отчего, непонятно. Надумал все-таки, к Королеве бросился:
- Матушка, разреши войско с собою взять, по деревне пробежать, может, найдем Аришеньку. Один-то я не справлюсь. Спасибо, родная, - обрадовался, что кивнула матушка.
По Панькиному указанию побежали крыски в серых шинельках по деревне, каждому воину крысенок дом обозначил, где искать надобно. Сам ждать стал с нетерпением. Долго сидели, пока крыски не начали возвращаться - одна, другая, третья... десятая, все без хороших известий. А когда очередная примчалась, довольная, даже не поверили. Панька-то и не спросил, в каком доме Аринушку учуяли, велел вести туда. Вот так все и пошли: впереди войско крысиное, потом Панька, за ним - Кондрат еле поспевает. Королева в хате осталась.
Войско остановилось у нужной хаты. Панька внутрь пролез, принюхался: и, правда, пахнет сильно медом да травами, вроде, с чердака пахнет. Поднялся - а там Аришенька связанная лежит. Разгрыз веревки, Ариша встала, крысенка расцеловала, огляделась: сундук стоит, в нем нашла бобины с пряжею, два рулона парчи да туфли белые, холодные-холодные, словно изо льда, все аккуратно сложено. А в нитках-то нож воткнут потерянный, чисто вымытый - ни следочка, что им убивали кого.
- Панечка, я-то не могла его сюда принесть, а у кого мы, не знаешь? - говорит, а у самой голос дрожит, мысли тяжелые мелькают: неужто Иван брата убил? Пряжа-то на чердаке та самая, из которой Аришкины варежки связаны. Хотя, зачем Ивану пряжа? Он ведь сам вязать не умеет. Ещё пуще пригорюнилась девушка: знать, кто-то из девок варежки вязал для него? Ревность в Аришке пробудилась. "Неужто Иван разлюбил меня?", - совсем девка расстроилась. Тихонько с чердака в чулан спустились, дверь заскрипела, когда вышли. Аришка вздрогнула: где-то слышала она скрип этот. Тут кто-то с улицы в хату постучал, она взяла да открыла дверь с задвижки. А то Кондрат подоспел, ахнул, обнял дочку. На шум и хозяин проснулся, выглянул.
- Дяденька Зосима? - ахнула девушка, губы задрожали от обиды, - за что же вы меня? Айда, тятенька до дому.
Развернулась, выскочила на улицу, Панька с крысками за ней. Кондрат глянул на дружка бывшего исподлобья, вслед за дочкой вышел, не попрощавшись. На улице почувствовал, что плачет. То ли от мороза, то ли от темноты, а, скорее всего, от боли сердешной. Слышит: вроде, догоняет его кто. Не обернулся. Так и дошли до хаты. Зосима на пороге остановился:
- Ты, никак, Кондрат, решил, что это я Аришеньку-то похитил. Вот те крест - не знал я ничего. Я, как лег спать, все мне скрип во сне мерещился, будто кто чулан мой то закроет, то откроет. Несколько ночей так скрипело-то до праздников ещё, я все у тебя масла хотел попросить, у самого-то кончилось. Потом вроде тихо стало, я и забыл, а нынче уж так скрипели, ужасть. Хотел проверить, да заснул, - тихо так сказал Зосима, с болью в голосе, не смог Кондрат не поверить другу, пригласил в хату, плеснул в стопки бражку. Стали думать, как Ариша на чердаке-то оказалась.
Аришка в светелку зашла, варежки в руки взяла и ахнула - холодные, словно ушло тепло из пряжи. И ниточка выдернута. Что за чудеса? Вчера ж целые были! Провела осторожно пальчиком по вышитым снежинкам - зябко. Плечами дернула, поежилась, в горницу возвратилась, губы дрожат от обиды.
- Тятенька, а ключ-то не нашли от сарая?
- Нет, Ариша, все обшарили мы с Зосимой, все облазали, Парашка нас во все дыры заставила глянуть, а крыски даже подпол перешарили. Нету.
- Парашка? Прасковья Ляхова?
- Она самая. Толстозадая, как села на табурет, чуть не раздавила его, так все на ём и сидела.
- Все на ём, - эхом повторила Аришка, вскочила, - я вспомнила! Я ж на табурет тот села, когда вы меня со двора в дом-то завели, а ключ промеж досочек просунула!
Сыщики крысиные бросились табурет обыскивать. И определили, что в пазах табурета что-то до того лежало, похожее на ключ- то.
- Неужто Парашка ключ нашла да не сказала? Зачем он ей-то?
Призадумались. А в тишине звуки странные услышали. Глянули: а войско крысиное почти всё спит мертвым сном, причмокивают да похрапывают. Королева глазенки вытаращила: что за черт?
- Погодите! - Аришка задрожала вся, - а ведь тетушка Прасковья пироги-то с нами не пекла! Она ж в церкву на Всенощную уезжала с самого утра, шестого-то. Значит и про то, каким ножом рыбу резали, знать не могла!
- Прасковья Ляхова Семена убила! - пропищал Панька, - а нож стянула, когда все туда-сюда мотались, а Ариша посуду мыла.
- Панечка, да зачем тетушке Прасковье Семена-то убивать?
А сама крепко призадумалась, всё ей пряжа покоя не давала. "Неужто Иван погубил брата? А нож унес, когда к Прасковье за бражкой пошли, видать, уже тогда задумал недоброе, а нитку к сараю прицепил, чтобы на меня подумали", - затрясло девку, разрыдалась, закрыла лицо ладонями. Панька гладить кинулся, утешать. А потом вскрикнул:
- Нет, это не Прасковья Семена убила. Я знаю кто!
Аришка руки от лица отняла, смотрит умоляюще на крысенка: мол, молчи, молчи, Панечка. А тот уже не может остановиться, по полу бегает, лапками передними жестикулирует:
- Семена Глухова Злая Вьюга убила! Чтобы он её свадьбе с Иваном не смог помешать! - и осекся, увидев, как Аришка в лице изменилась.
- Свадьба? Ваня? Какая вьюга? Ну-ка, говори всё, Панечка!
Ну, тот и рассказал ещё раз, все, что прознал.
- А ведь, точно, не ножом Семена убили, - промолвил вдруг Зосима, - сосулькой ему сердце проткнула Вьюга Злая! Я ещё на крыльце поскользнулся.
- Да не было у нас сосулек-то! Я ж накануне все убрал, - развел руками Кондрат.
- А долго ли Вьюге сосульку сделать? Вона, какой Ледяной дворец соорудила, - вмешался Панька.
- Точно! - вскочила Аришка, - и мне голову холодом окутала, что я долго ничего вспомнить не могла.
Тут войско крысиное разом в сон свалилось, причмокивают да похрапывают. Уморились, видать. Ариша палец к губам приложила.
В тишине услыхали, как скрипит снег, словно кто по двору ходит. Переглянулись. Хотели встать, да словно каждый к месту прирос. А шаги уже на крыльце, тяжелые: одна ступенька скрипнула, вторая... Брякнула дверь, распахнулась широко, впуская Прасковью Ляхову. Все успокоились, выдохнули страх. Прасковья шубу в светелку занесла, пироги на стол выставила. Аришка чаю налила.
- Ох, нашлась Аришенька. А я переживала, ночь не спала. Ты, Кондрат, дай нам масла петли смазать на дверях, а то вон у Зосимы чуланная ужасти как скрипит, - проговорила Прасковья, повернулась к Зосиме, - а ты чего всю ночь-то в чулане делал? Днем не успеется, что ли? Итак, весь день в страхе провели, ещё ты устроил мне бессонницу.
- Да не я это...
Прасковья рукой махнула, налила чаю в блюдце, шумно втянула в себя, причмокнула.
Огляделась, взвизгнула, ноги поджала:
- Аришка! Чего это у тебя крысы по всей избе валяются?
А девка как раз в светелку заскочила, за гребенкой, косу растрепавшуюся заколоть решила. И застыла на пороге. Не так варежки-то лежали, и что ж это? Снежинки же были вышиты, а сейчас - звездочки. Коснулась варежек - теплые-теплые. Тут Аришку и осенило: вспомнила, кто в светёлку к ней чаще других заходил. Вышла в горницу, посмотрела на Прасковью да брякнула:
- А это они лакричек ваших наелись, вот и заснули. А чего это у вас, тетушка, рука замотана?
- А, ну ладно. Лакрички-то полезные, на солодке, сама их шибко люблю. А рука? Да, ерунда, сцапина маленькая. Вечером сниму тряпку-то.
- Нет, нет, давайте глянем, да я вон йодом смажу. А то, мало ли, что. Сейчас кругом темно, ну как, грязь какая попадет? - и Аришка ловко сдернула тряпицу с Прасковьиной руки. А рука-то опухшая, покрасневшая, в ладони заноза здоровая, глубоко засела.
- А вы, тетушка Прасковья, где такую занозу нашли? Уж, не с нашего ли сарая-то? Так это вы Вьюге Злой служите?
Прасковья захохотала да вдруг вскочила и на Аришку - с кулаками. Панька кинулся на выручку, зубками острыми в лодыжку бабе впился. Та закружилась на месте, заорала. Откуда ни возьмись, в избе ветер поднялся, чашки, тарелки да спящие крысы в воздух поднялись, по кругу летать начали. Тут из под юбки Прасковьиной ключ-то и выпал, Панька схватил.
- Отдай, крысеныш, - побагровела Прасковья, занесла над ним ногу тучную. Аришка, откуда силы взялись, оттолкнула злодейку. Та рухнула на пол с грохотом, лавка подпрыгнула, бадья с водой опрокинулась да вылилась на Прасковью.
- И-и-и, - визгливо заголосила баба, на глазах превращаясь в громадный кусок льда. И сразу стих ветер. Панька Аришке ключ отдал, та - к сараю, за ней отец да Зосима, Открыли, ахнули: внутри лед лопается, кусками опадает, и не тает, а исчезает на глазах. А потом засверкало, засияло, аж глазам больно. Тут потолок раскрылся, звезды да месяц с солнышком к небу устремились. Светло на улице стало, люди из домов повыскакивали, дивясь на красоту неожиданную: день и ночь в одно время над деревнею...
А Кондрат с Зосимой вход в подпол открыли да Ивана оттуда вытащили. Аришка по волосам кудрявым гладит, глаза ему целует, руками отогревает любимого.. Тот и ожил, открыл глаза. А когда узнал, что его чуть на себе Злая Вьюга-Парашка не женила, вспомнил, что варежки-то сам ей заказал, чтобы в городе купила для Ариши. А когда бражку нес, словно кто голову обручем вдруг сдавил, очнулся уже в подвале, весь промерз, на помощь звал, слышал голос Аришкин, а потом заснул от холода.
- Вьюга-то того и ждала: чтоб ты уснул да замерз, да чтобы сердце заледенело, тогда бы и женила на себе. Не вышло - Аришка помешала. Любит она тебя, - затараторил Панька.
Аришка зарделась, засмущалась, голову опустила, косу теребит. Иван заглянул в глаза девушке, поцеловал нежно:
- Звездочка моя, любушка...
- Ну, и когда мирком да за свадебку? - появился на пороге раскрасневшийся с морозу Семен Глухов.
- А скоро! - ответили хором влюбленные, радуясь, что чары Злой Вьюги рухнули.