Нох Игорь. Пять

В описании используются - слухи, "байки" и истории, а так же - личные переживания автора. Все совпадения - случайны!

На медкомиссии у хирурга.

- Повернитесь задом.

- Спустите трусы.

- Нагнитесь вперед.

- Разведите руками ягодицы.

В приоткрытую щель двери,

ожидающий свою очередь товарищ:

- Скажите: - А.

- А-А-А!

Никогда не замечали, что невропатологи - вроде и люди как люди, а что-то не то? Нет, в жизни обычной они "миляги" и "ландыши", а вот придут к себе в кабинет, наденут белую шапочку, стетоскоп на шею и все...

Наш - в медслужбе штаба армии - улыбается и с порога руку жмет. "Как дела?" - интересуется и насвистывает "Смерть Изольды".

- Тэкс, тэкс, тэкс... - говорит он, - померим-ка, температурку!

Измеряем температуру мы непременно "дуплетом". То есть - два термометра в оба посадочных места. Все фиксируется в графах таблицы специальной и анализируется. Не подумайте дурного: исключительно слева и справа! Отчего двумя - загадка. В психиатрии сплошь и рядом загадки и ребусы. А мы, наверное, - отгадки. Поэтому, передав врачу медкнижку, безропотно суем градусники по местам, а тот смотрит, анализирует и пишет. "Этюды об истерии". Раньше все было еще хуже...

Нет ужаснее "прокола" на медкомиссии, чем разбить ненароком градусник у "психа". У обычного пилота две руки (тоже левая и правая), и понятное дело, он, отвечая на вопросы медика, ими жестикулирует. Ну и как тут уследишь? Стоит только "влажной килькой" градуснику шлепнуться на кафель, начинается совсем иной медосмотр. Доктор "обмирает" и перестает насвистывать Изольду, а затем, нависая над столом, растет к потолку. Где-то у потолочных балок, упершись в перекрытия, он, заполняя объем грозовым облаком, зловеще вопрошает:

- Разбил?

- Да нет, вроде... - начинает мельтешить пилотяга и делает "щенячье" лицо, наблюдая умерший градусник.

- Полудурки! - взрывается ручной гранатой невропатолог, поражая все вокруг осколками, - двадцать градусников за месяц! Двад-цать! Как вы только на самолетах-то своих летаете? Что ты смотришь на меня, как "крошка Цахес"? Неужели тяжело измерить температуру? Просто - взять и измерить!

Затем уточняющие вопросы о случаях "слабоумия в семье" и красивые психиатрические термины. Сейчас градусники хитро связаны бинтом и прихвачены медицинской резинкой, а для замера показателей перебрасываются через шею на манер полевого бинокля. Случайно обмякнув в междумышьях истребителя, оба они безопасно повисают на этой страховке. Но всякий раз, привычно замирая и отрываясь от бумаг, невропатолог пронзительно и долго смотрит обследуемому в зрачки. А дальше - по зрительному нерву прямиком в мозг:

- Какой цвет нравится? - говорит он хмуро, подсовывая Люшера.

Есть такой тест. Простые цветные квадратики. Обязательно нужно выбирать веселые. Я однажды ради хохмы взял и сказал: "Черный". Наш невропатолог глянул на меня как на находку. Как на синдром Брике!

- А теперь? - профессионально заинтересовался он.

- Теперь серый, - уверенно ответил я.

О, каким взволнованным он стал, каким оживленным.

- Брависсимо! - зыркнув в мою сторону и изъяв лишнее, он ласково улыбнулся, предлагая продолжить.

- Ну-с!

- Коричневый!

- Какая красота! - сказал он и заходил косыми галсами по кабинету, - ты у меня - первый претендент "на Москву".

- Красный! Крас-ный, доктор! - опомнившись, кричал я пустельгой и кусал пальцы. Но было поздно. Наш док писал кандидатскую, и ему были очень нужны примеры. Потом... потом я с закрытыми глазами надувал воздушные шарики до хлопка, а все это фиксировали самописцы, тушил собакой Павлова лампочки на пульте и черкал в бесконечных таблицах совпадения "оу", оставляя "ое". И еще пару раз, контрольно перепроверив свои ощущения, проходил цветовой тест. Со временем выяснилось, что испытаниям швейцарского психотерапевта подверглись и мои родители (тест прислали почтой), а если бы были живы родители родителей, то досталось бы и им.

С невропатологом завсегда нужен глаз да глаз. И разумная опаска! Профессиональное "выгорание" делает невропатолога осторожным, как Дерсу Узала. Это вам не окулист или лор...

Был в штабе корпуса летчик-инспектор по фамилии Пушкин. Ясное дело - никак не связанный с родовой линией А.П. Ганнибала. Хотя, как знать...

Случилось этому Пушкину прибыть как-то в госпиталь, в Москву. На текущую врачебно-летную. Район Фуниково, по-простому - "Фуники", а рядом еще пивнушка типа "шайба". В то время должность лор-врача в упомянутом медзаведении занимал серьезный и крупный дядька. Неподкупный и строгий, как налобный рефлектор. И была у него короткая и емкая кличка - "дырокол". У всего летного состава нос - второе проблемное место, после первого... Проклятие трех "гэ" - слышали? Нет? Так я поясню: гайморит, геморрой, гонорея.

При малейших сомнениях в безупречной работе "сопелок" авиатора либо слабых намеках на проблемы "гайморических пазух" дохтур, не мудрствуя лукаво, летуна лишний раз рентгеном не светил. А попросту гнал на "прокол". А уж - был там гайморит или нет, как говорится,"не пойман - не лор". Обладая сложным характером и безудержной тягой к перфорациям, ларинголог закрепился на ВЛЭК, как проблема, и копил пробитые носы, словно Виннету скальпы. А, куда деваться? Хошь летать - жертвуй носом: да - проблемное, да - второе... Но - не первое же!

Ну и - история.

Заходит к нему очередной обследуемый летчик. Врач, не глядя на медицинскую книжку, скучно спрашивает:

- Фамилия?

- Лермонтов! - отвечает четко и громко пилот.

"Дырокол" отвлекся от дум и сезонных ринитов и с книжкой сверился.

- Какой Лермонтов! Ек-макарек! Ты ж - Петров. А-а-а, шутник! Будешь "умничать" - встанешь в очередь на прокол. "Измученный тоскою и недугом"...

Пилот по-всякому извинился за столь неудачную шутку и, успешно пройдя все испытания, получил от лора заключение "ЗКБ" (здоров, как бык) и отметку в медкнижку. И уходя, так, по-свойски, сообщает врачу с благодарностью и любовью во взоре:

- Сейчас зайдет другой кадр. Этот Пушкиным представится.

И заговорщически подмигнул. Врач кивнул устало, мол, понятно все, авиация - еще шутник...

Заходит Пушкин. Врач, как прежде, не глядя на медкнижку, спрашивает:

- Как фамилия?

Пушкин, понятное дело, отвечает:

- Пушкин.

"Ухо-горло-нос" выдохнул шумно и в окно, глянув на осень, Мюллером повторяет свой вопрос, выстукивая пальцами по подоконнику:

- А если подумать?

- А чего тут думать? Пушкин я!

Лор покраснел, как нарыв, и, недобро так, уточняет:

- Александр Сергеевич? Или Феофилакт Косичкин?

- Почему Александр Сергеевич? - не возьмет в толк пилотяга.

- Фа-ми-ли-ю назови! - упорствует Дырокол.

- Пуш-кин, - по слогам повторяет Пушкин.

- Значит так, - говорит, закипая, лор, переходя на меццо-сопрано, - вон из кабинета! Во-о-н! Посиди в коридорчике, подумай на досуге - как фамилия. Может, вспомнишь...

Тут, совершенно случайно, его взгляд падает на титульный лист медицинской книжки. И по госпиталю несется рев раненого зверя!

- А-а-а! Где этот Лермонтов, тьфу ты, Петров?! - кричит лор, выдрой выскользнув в коридор, - сгною, проколю, укатаю до синевы на качелях Хилова!

И все такое прочее, с уточнениями из медицины. Но увидел лишь пятки улепетывающего по коридору Лермонтова, то бишь - Петрова.

Давным-давно, еще в училище при поступлении, мы шумной гурьбой проходили медкомиссию. Окулист, дотошно исследуя, испытывал нас, подсовывая картинки Рабкина, и в числе прочего проверял "ночное зрение" с темновой адаптацией глаз. Для несведущих поясню: ты сидишь, таращась в тубус с ярким светом. Затем свет гаснет, а в аппарате становится темно, словно ночью в Африке, и через время в глубине устройства начинает маячить геометрическая фигура. Вот её-то и нужно назвать.

Один из абитуриентов, крупный пацан с широкой костью и коровьими глазами, ожидал своего в коридоре. Приехав из глухого села с единственным желанием - летать, он, смущаясь, замыкался и напрочь забывал все азы усредненного образования.

Освободившись, окулист кликнул следующего, и пацан, вздохнув, вошел в кабинет. Был этот вздох с неким смирением, с непротивлением судьбе и долгим печальным присвистом. Такой еще издает поезд, несущийся ночью в тоннеле. Дальше события развивались так. Оценив общую зрячесть грустных глаз по таблице Сивцева, доктор перешел к проверке "ночного". Усадив испытуемого за прибор, врач объяснил тому принцип и методу и, включив секундомер, стал ждать. Парень молчал.

- Видишь чего-нибудь? - пресно поинтересовался окулист, плеснув в кружку кипятка и развернув конфету.

Ответом было гробовое молчание. Медик решил, что что-то не так с аппаратом и, отодвинув респондента, отставил кружку и приложился к трубе сам - фигуры появлялись.

- Заново давай, - вновь усадив за тубус пацана, потребовал врач.

Свет горел-тух, секундомер тикал, а потенциальный пилот, как прежде, хранил молчание.

- Ты не заснул там? - уже настойчивее задал вопрос парню окулист.

В те времена в летные училища шло по тридцать человек на место и медицина "тонула" от желающих провериться.

- Да нет ничего, дяденька! - уверил врача корнет.

- Как нет? - психанул "глазник", подавившись "Каракумом". И, толкнув в сторону голову испытуемого, заглянул сам.

- Ну вот же! Вот! Фигура. Назови мне её по времени и все! Понятно?

И они провели испытание вновь. Секундомер отсчитывал время, прибор исправно работал, а парень молчал.

- И....? - визгливо спросил окулист, забыв о завтраке.

Пацан обильно потел и ерзал седалищем.

- Нету!

- Идиоты! - завопил офтальмолог, - да слепой за это время увидит! Без-гла-зый! Стиви Уандер, увидит и нарисует - за это время! Масляными красками... В коридор. В-о-о-н. Следующий!

Мы, покатываясь, расспросили паренька о его неудачах.

- Ненормальный какой-то... - отвечал пацан, - свет, потом темень. Дальше, гляжу - "рамочка"... Сижу, жду. Ну нету в этой рамке ничего, хоть вожжей удавись...

- Так это - "оно", - потешались мы, - фигура. Прямоугольник!

И получив от нас инструкции, он зашел вновь. Окулист принял его, как Англия чуму, и с порога замахал руками.

- Я все понял, доктор! - молил пацан, блея козой, и был допущен в крайний раз.

Свет зажегся и потух, врач пустил секундомер. Испытуемый молчал.

- Ну! Опять не видишь? - страшно поинтересовался доктор и потянулся за металлической указкой.

- Вижу, доктор! Крест на пузе, вижу! - закричал пацан, - ведроооо! Вед-ро!

Он, банально не знал слова трапеция.

"Если у конника прыщ на ягодице, - вон из строя, это не боец.

Конник, пуще всего береги жопу!"

("Гадюка" А. Толстой)

Один известный мне товарищ, летчик истребительной (то есть, современный конник) - не уберег!

Наш хирург в ЦНИИАК говаривал: "В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и копчик..." А еще: "Каждая неудачная операция - половина вскрытия!".

В самолетах мы сидим на железе, без "подкладочек" и утеплителей. Так положено. Катапультное кресло должно плотно прилегать к "пятой точке" - для надежного спасения её в случае чего. "Табуреты последней надежды" промерзают зимой насквозь вместе с тоннами самолетного железа. Заняв готовность в ожидании команды "Оперативного", можно с легкостью просидеть в стылой кабине нашей 30-40 минут, царапая иней по стеклышкам приборов. И попытаться тонны эти согреть. Самолет большой, а "точка" - не очень... Всяких модных штучек, типа подогрева низов, в те времена не знали. По идее, аэроплан наш, готовясь, должен прогреваться специальными машинами-фенами, создающими микроклимат и домашний уют. Только нет их и не было. Посему - энтропия внутрикабинная и равновесие термодинамическое.

В общем, вылез у "конника" на том самом месте, что зовет в поход, ординарный чирей. И доходился он с этим "гомункулом", скрывая тайну от всех, до вулканических размеров. А так как на построениях в понедельник не заглядывают туда совершенно (комиссий-то нет), начал кушать стоя.

Но пришлось обратиться к начмеду. Начмед только глянул на пастораль, зашипел котом и заругался на латыни "по матери". И руками замахал:

- Резать, к черту лысому, невзирая на уникальность!

И исполосовали истребителю тылы, безо всякой медали. А для того, чтоб быстрей заживало все, сидел наш герой каждый день в процедурной, словно "мальчик, извлекающий занозу" - в специальной кювете с фурацилином. Кювета крепилась на стуле медицинском, а тот, как водится с настройками по росту, "барашками" и колесами на резиновом ходу.

Вот однажды утром - запарка у медицины - и очередь длинная из "покалеченных". Процедурная - как горячий цех, и нет совершенно свободного окна для нашего джигита.

Медсестричка решая задачу, говорит:

- Слушай, голубь! Посажу я тебя на время в бытовку. Правда, маленькая она совсем, но тебе ли бояться закрытых объемов? Посидишь?

Пилотяга согласно головой закивал и в бытовку со швабрами, хромая, отправился. Так случилось, что в аккурат в это время подошел профосмотр у всего женского персонала столовой. И они, побросав дела, в коридоре на креслах ожидали приема. А в санчасти была санитарка Ульяна. Крепкая такая донская казачка с вороненой косой до попы и сорок первым условным размером.

Дверь в бытовку отродясь не закрывалась. Из устройств - только номерок в краске да ручка железная. Вот... наш голубь с обратной стороны крепко за нее держится, замочив в кювете причиндалы, а из формы одежды на нем одна только майка. И решила Ульяна чего-то из бытовки своей забрать. Подошла и за ручку потянула. Дверь, понятное дело, ни на сантиметр - на другой стороне истребитель! Санитарка поднатужилась, да рванула что есть мочи. И в коридор, повизгивая колесиками, выезжает наш герой. С удивленными глазами и "живыми карасями в тазу". И по центру ровно замер.

Женская половина гарнизонная так рукоплескала, что ладошки в кровь. И создала давку к экспозиции... А герой получил затем кличку нежную "кувшинка" и пожизненную вторую порцию в столовой.

Вот одни говорят, мол, летчики военные слишком уж обласканы государством и страной, и вся служба у них - сплошной шоколад реактивный. Прям не служба, а Жостовский поднос. А на нем - гора "мандыбриков" свежих от официантки Люси... Тут тебе - и питание, и санаторное лечение, и быт.

Да не верьте вы! Те же "яйца", только в изометрии... Опять же: спрос - жестче, проблем - больше и "карательная" медицина.

С медициной в авиации - "любовь и ненависть", как в бразильском сериале. Только медицина дает "добро" глядеть облакам на макушки, она же с легкостью его отбирает. Легким росчерком пера и противным сиреневым штампом "Не годен к летной работе".

И все! Утром ты уже с пешеходами. "Их бин больной!" И, гуляя с "двуногими", ощущаешь, как в первый раз, тяжесть атмосферного столба. Да и не бывает вечных военных летчиков. Так: две, три кожаные куртки... Все болезни от нервов и лекарств на спирту - только парочка, от глупостей.

Пришел однажды в полк новый доктор. До этого служил он военным хирургом в морском госпитале Владивостока. Очень нравилась ему эта авиационная специфика, потому как работы почти никакой. Все ж здоровые, как кони.

- Короче, не служба, - говорит, - лафа!

- Если бы, - говорит, - не глупости, вообще - санаторий "Сказка" с утренним кефиром. И рассказывает ухмыляясь:

Первая

Привезли ко мне как-то под ночь одного прапора на носилках, неудачно укрытого шинелью. Я шинель эту осторожненько откинул, гляжу - а ведь неплохо, чесслово! Необычный и яркий случай практической медицины. Прапор мирно на животе лежит, а из задницы обездвиженного воина желтым флажком хим.атаки торчит совок для сбора домашнего мусора...

Оказывается, пришел он домой пьяный "в дупель", да посетил по нужде теплый туалет. Ну и сел со сбитым прицелом мимо унитаза - на мусорное ведро, из которого совок торчал с красивой ручкой. Мужик как "зашплинтовался" на совке - ногами ослаб и орет матюгами протяжно, словно пароход в тумане. А вытащить самостоятельно этот предмет быта не может - больно. Рукоять самодельная и резная, с манерным набалдашником на конце. Руки-то у всякого прапора - золотые!

Жена кричит через дверь: "Коля, Коленька!" и Что с тобой, милый?", - но тот только ревет, словно раненый буйвол, да ногтями портит чехословацкую плитку. Супруга бегом к соседу! Сосед вышиб дверь одним ударом и видит - лежит Коленька на полу и виляет совком из стороны в сторону. Ну вылитая картина из песка - "Цирковой пудель".

Пришлось бежать в гинекологию срочно и просить там расширительные зеркала. А совок с красивой ручкой жене вернули, и обошлось...

Офицер входит в подразделение.

Солдат, стоящий на "тумбочке",

не проявляет активности.

Офицер:

- Ты дневальный?

Солдат:

- Нэт.

Офицер:

- А кто?

Солдат:

- Туркмэн...

Интимная жизнь в армии - самое главное. Коллектив-то, в основном, мужской. Все о ней постоянно в разговоре вспоминают, грозят и шутят. Или тосты поднимают "за силу мужского органа" и только мельком "про деньги". Тут уж - ни дать ни взять: "Птицам деньги не нужны!"

Подчиненные с начальством легко коммуницируют, и если командир говорит: "Я вас ...", то все понимают - ино-ска-за-тель-но. И никто не ноет "о харассменте", и не хихикает глупо никто. Или старший начальник говорит, допустим, младшему какому-нибудь военачальнику: - Ну-у... - твои-то, совсем расслабились. Офицеры служат самым наглым образом! Люди полеты летают, а твои только СВС жрать... Ты там "осемени" их, что ли, разок, для профилактики.

Короче, с одной стороны, как бы "интима" много, а с другой - страшная нехватка его.

В одном дальнем гарнизоне было все, как у всех. Плац, столовая, мастерские авиаремонтные и санчасть. Санчасть маленькая, простенькая, щитовая (на десяток коек), а на стенах как положено - рукотворные агитационные плакаты "о вреде и пользе". Сразу на входе - типичный "Уголок здоровья", и там разнообразные умные высказывания пером и гуашью. "Пьянство - это добровольное сумасшествие", ну и автор цитаты. Солдатик медслужбы, выполняя задание врача-терапевта, скопировал все один в один с бумажки-образца и в конце остановился: Сенека (младший)...?

Недописка, - думает, - и добавил: лейтенант. И плакат на стену водрузил... пока не заметили.

Вторая.

Привозят ко мне в санчасть после обеда матросика на военных носилках. С удивительным членовредительством и красивым журналом "Плейбой" поверх одеяла. Как потом выяснилось, все из ПАРМа ушли на обед, а этот остался. Непонятно из каких соображений, но красуется на "причинном месте" грозного воина здоровенная гайка с неизвестным шагом резьбы. Ну, а "место" натурально взывает о помощи. Распухло угрожающе и назад гайку не пущает. Стали думать - как спасти иммобилизированного? Поприкладывали для пробы в фас и профиль разные мединструменты - только бесполезно все. Лед опробовали и масло - "фрезеровщик" только мычит нежно, да глазами вращает. Приказываю я сопровождающим: "Срочно везите хорошие тиски и ножовку по металлу..."

Привозят. Прицепляем парню на кровати тиски, зажимаем надежно гайку, и один начинает ее пилить, будто Кио на шоу "Аттракцион", а другой, ассистируя, поливает холодной водой из пятилитрового чайника (гайка-то нагревается). Парень зайцем раненым стенает, но лежит смирнехонько. Пилим долго, и причем, с двух сторон, так как первый распил не дает совершенно разогнуть изделие. Гайка-то авиационная! Да и не схватиться - попортить можно резьбовое соединение. В общем, кое-как с перекурами, распилили и освободили воина от ритуального кольца, отменив, выходит, его неожиданную помолвку. А затем и на свободу выпустили. Дело молодое...

А журнал забрали. Гаек-то в ПАРМе до черта! А вы говорите - "интима" мало...

"Летать любит - но не умеет,

считает быстро - но неправильно,

пьет часто, помногу - но с отвращением".

Раньше анализ на калоглист непременно в коробке сдавали. Такая была кооперация со спичечной фабрикой Бакинской.

Во-первых - это красиво. На коробках этикетки всякие: "Театры", "Съедобные грибы Полесья", или "Заповедники СССР". А во-вторых - практично. Много-то в коробок не запихнешь.

Если бы тогда, как сейчас, сплошь и рядом продавали зажигалки одноразовые - в стране полностью остановился бак-посев. А "недосев и пересев" у нас всегда с далеко идущими последствиями. Коробок этот еще замыкали резинкой от бигуди, но это уже рационализаторство.

Вот один пилот, получив на построении в понедельник указания от медицины "сдать назавтра коробок", рассказал все супруге своей о нормативе. Дело было зимой, гарнизон таежный и морозы каждый день - "сорок" и не меньше.

Пилотяга с вечера еще все, что надо, сделал и в коробочку упаковал. А жена коробок на балкон пристроила. Ночью - минус и стужа, и коробок, конечно, же промерз насквозь, аки литосфера в Арктике.

Утром наш собрался и бегом с коробочкой в санчасть. Лаборантка молоденькая глянула на это безобразие и говорит, надув губу:

- И зачем мне этот "пломбир"? Я что - дышать теперь на него должна, оттаивая?

- Короче, забирай, - говорит, - и неси, как все - в нормальном агрегатом состоянии! А иначе - не приму... И не пытайся!

Тот пошумел, поплевался, а деваться некуда. Да и времени свободного ноль. Сунул коробок в карман боковой и дверьми в сердцах хлопнул так, что штукатурка салютом.

Только вышел - перехватило его начальство эскадрильское и в автобус да на аэродром. Там замыслили учения с отработкой действий автономных, контролем престрогим и конечно же - "раздачей слонов". Каждое учение в армии заканчивается наказанием невиновных и награждением непричастных. Такая вот военная эклектика, а тут еще - проверяющие из штаба.

"Отучились", значит, и "победили всех" и привычно "за слонами" выстроились. Инспектирующий из штаба нашего взял да повел по зонам эскадрильским, отмечая, где и что устранить и всемерно обеспечить. И такой попался въедливый. В раз "задрал" военного - как хорек куру. За стоянками проходила дорога-бетонка, в длину совершенно прямая и где-то километра полтора. Вот они по дороге неспешно двигаются, военный лоб под шапкой морщит, имитируя заинтересованность, а начальство перстом тычет, исключительно в недостатки и промахи: "Здесь - убрать, а там - вырубить, а - здесь...".

Вдруг встречается им на бетонке явное уставное несоответствие, а именно - долгий след коровий. Словно буква "Э" в азбуке Морзе. Проверяющий остановился и нахмурился, а сам за куревом полез.

- Это что, вашу мать?! На объект - посторонний доступ? Скот откуда? Отвечай!

А сам по карманам захлопал.

- Огонек дай...

Наш с перепугу - "таксой" по следу и, позабыв совершенно про утренний забор, молча руку в карман и коробок полкану сует.

Проверяющий коробок открывает и смотрит в него по-всякому, под различными боевыми ракурсами.

- Это что? - спрашивает.

- Не иначе, дерьмо, - докладывает пилотяга, - точно, тащ командир! Сто процентов - дерьмо коровье...

- В коробке? - изумляется начальство.

Истребитель обернулся, осознал все и обмер. И, смущаясь, сообщает:

- В коробке, товарищ командир, тоже дерьмо...

- В смысле? - продолжает уточнять инспектирующий.

- В смысле анализа, - отвечает пилот, глядя вверх на перистую облачность, в санчасти, утром принять отказались. Виноват... Перепутал.

И другой коробок подает. До штабного как дошло, что в "секрете", он коробочку ту швырнул за горизонт. И все - нету образца! А вторую брать категорически отказался, и быть может, после - курить бросил.

А "слонов-то" потом было. Уфф... Стада!

Если Вы пошли в авиацию - приготовьтесь к интересным замерам. Вам измерят все! От внутреннего вашего до внешнего. У пилота нет секретов от медицины, а если и есть, то медицина постоянно рубежи эти расширяет. И заполняет пятна неизвестности, фиксируя и помечая, неприметно стуча молоточком по коленям. В медицинской книжке - на все своя графа и своя скупая страница. Медкнижка у летчика - как годичные круги на спиле деревов. И по ней шагая, легко проследить можно все, что было: засуху, суровую зиму, или, скажем, нападение вредителей... Это летопись, где история у каждого своя. И только начало одинаковое: "В лето первое, одна тысяча девятьсот...". Словно заметки биолога-натуралиста о перерождении тилландсии воздушной в полевой ползучий пырей. И никуда от этого не деться. Вот ни-ку-да!

Один из молодых "штурманят" хорошо отметил прошедшие праздники, но в результате непредусмотренного контакта с землей заимел нетоварный вид лица. На следующий день от полкового врача он принес справку на освобождение. Не лишенный чувства юмора доктор в строке "Диагноз" записал на латыни: "Mordus pobitus ob asfaltus". Наш человек.

Я к чему это рассказываю? В авиации больных нет, только живые и мертвые. Там ни у кого на здоровье "жалоб нет". И точка!

Есть такой анализ - "по Нечипоренко". Мочу, извините, собирают, как березовый сок, в течение 24 часов и равными порциями - с 6.00 до 6.00. Один шутник, проходя медкомиссию, решил разыграть медсестру и заранее припас трехлитровую банку пива. Утром, собирая результаты, та как обычно зашла в палату за персональными достижениями. Пилотяга этот, улыбаясь, передал ей налитую под крышечку емкость. Девушка от души порадовалась продуктивности истребителя, но отметила, "что это много. И незачем было так себя изводить. Хватило бы трети". На реплику медперсонала, "нечипоренец" ответил: "Не беда и все решаемо", - и с трудом распечатав емкость, жадно отпил с литр, дергая кадыком.

Медсестра упала в обморок.

"Я сегодня иду к окулисту.

За какие такие грехи?

В моей комнате, вроде бы, чисто,

И друзья мои тоже тихи..."

(Денис Бородулин)

ВЛК до тридцати пяти - рутина.

ВЛК до тридцати пяти - это чаша. А скорее - чашка. И испить ее ежегодно обязан всякий. Всякий, стремящийся в небо. Это ключ под ковриком или пропуск в "школьный бассейн". И до тридцати пяти все "телодвижения" просты и будничны, а результат скучен и правилен, как забор. В авиации хорошо малым да старым.

После тридцати пяти заключение дает только Москва (Aut Caesar, aut nihil). Тут уж интересного поболе. Потому - это уже не чаша, а скорее грааль. По легенде, всякий, испивший из Грааля, получает прощение грехов, вечную жизнь и заключение "годен к летной работе". Храбрым судьба помогает! Разбуди летчика ночью и прошепчи роковым на ухо: "окулист", - словно только вам двоим известный пароль. Он тебе, не просыпаясь, отзыв: Н К И Б М Ш Ы И Б, - и опять заснул. А! Вона как! Третья снизу строка - стопроцентное зрение. Можешь вновь растормошить спящего, и теперь уже в обратную: Б И Ы Ш М Б И К Н, - все равно стопроцентное.

Потому что глаза для пилота - ВСЕ! Вот мы и добрались до донышка. Как утверждал наш армейский окулист "у каждого свое дно", и это дно он затем тщательно изучал и придирчиво разглядывал. Уверяя нас, что там, на дне - кратерами лунной карты и пейзажами Марса - все наши пороки. А когда очередной летун на финальное врача "вопросы есть?" отвечал утвердительно и умно спрашивал:

- Доктор! Отчего люди не летают, как птицы? - тут же получал ироничный ответ:

- Потому что бухают, как свиньи!

В Братске зам по ИАС однажды сформулировал почти медицинскую мысль, ставшую бессмертной и достойной трактатов Абу Али ибн Сины. И ее, безусловно, нужно оформить в рамке или бронзе и размножить через политотдел:

"Раз в неделю нужно устраивать разгрузочный день. Не пить!"

(Зам по ИАС)

На приеме у офтальмолога летчик неуверенно садится на стул. Тот обыденно поясняет:

- Закройте один глаз заслонкой и называйте мне те буквы, которые укажу.

И указкой - на первую.

Летчик:

- Ссээ!

Врач:

- Вы что - в школе не учились?! Не Ссээ, а эС. Понятно?

Пилот, покрываясь испариной, согласно кивает головой.

Доктор тычет указкой на вторую.

Летчик мычит:

- Мэ-э!

Врач раздраженно:

- Ну что за безграмотность! Да вы, батенька, фалалей! Дослужиться до таких чинов и неправильно буквы называть. Что за "вербальная полифония"? Эм!

Пилот, жмурясь и краснея, эхом повторяет: ээМ...

Доктор переходит к следующей и строго глядит на пациента.

Летчик, обезьянкой заглядывая врачу в глаза:

- ЭП?!

В авиации очень любят шутить и подтрунивать друг над другом. В сущности, летчики - те же дети. В советское время при одном министерстве была сформирована группа ученых для определения интеллектуально-нравственых отличий летчиков от пионеров.

После многолетней работы комиссия рапортовала наверх, что у исследуемых групп выявлена разница лишь физиологического характера: у первой "писюльки" длиннее.

Как-то в московский госпиталь для прохождения ВЛК прибыл бравый майор. Который, войдя в назначенную ему палату, с порога громко и артикулярно произнес:

- Представляюсь по поводу прибытия в госпиталь для дальнейшего прохождения ВЛК! - и руки по швам. Представившийся далее заявил, "что не потерпит сквернословия в любых, пусть даже самых невинных проявлениях, а также употребления пива, алкогольных напитков, азартных игр и всяких разговоров после отбоя".

И, сразу уточнив ранжиры как старший по званию, стал "строить" палату, апеллируя к субординации и уставу. Народ загрустил. Уныние продолжалось ровно до тех пор, пока новоприбывший не "вложил" с самоволкой одного из пилотяг начальнику отделения. По зову сердца его решили проучить. И как только майор приступил к сдаче анализов и забегал по обследованиям - стали зорко отслеживать все направления. Среди процедур и медицинских обрядов самые иезуитские обычно связаны с подбрюшьем. Всевозможные глубинные "скопии" и прочие тривиальные УЗИ - слова вроде красивые, но неприятные по сути. И после иных процедур такая интимная немота и приятная гибкость, что хочется курить и перейти на "ты". Ну, а в качестве прелюдий вместо пенной кружки "баварского" - кружка Эсмарха.

"...клизму переносит хорошо, матерится шепотом..."

Не миновала "кружка" сия и майора. Санитарке-нянечке под большим секретом рассказали о майоре тайное. И слово взяли стерильно-медицинское - "мол, ни-ко-му!". Тетка сразу головой затрясла и глазом блеснула: "Пацаненки! Я ж - бетон! Рассказывай!".

В общем, так объясняют: пациент новый изгнан был из другого госпиталя по причине не совсем обычной. Подловили его на том, что в отсутствие контроля со стороны младшего медперсонала стал этот паскудник "ходить не по-детски" - исключительно мимо толчка. То есть, вместо постамента законного "летающий лыжник" выбирает места необычные: ведра для помывки, урны для бумаг, или вообще - писсуар белый из фаянса!

Санитарка заохала:

- Что ж он, аспид, на санитарию так взъелся?

- Да уж, не знаем, - отвечают, - только и вы имейте в виду...

И наутро, только отбыл майор на "прелюдию" - все гурьбой в туалет. Там по кабинкам распределились, а где не хватило - дверки изнутри на замок. А для полной имитации - снизу тапочки больничные аккуратно.

Уставной майор, как учуял, что процесс пошел, бегом в туалетную - ну а там "аншлаг". Все кабинки заняты! Начал он метаться и дверцы рвать и умолять слезно "побыстрее закончить все свои дела мирские". Но не тут-то было - ради этого все мероприятие. А процессы идут! Майор кометой по кафелю скользит... "Е...!" - кричит, позабыв о моральных устоях, и, не удержав порыва, сбрасывает порты больничные и пристраивается, как может, к писсуару, виртуозно при этом изрыгая хулу. Все это с искрой и душой.

Тут и нянечка-уборщица подоспела...

- Ну, говорит, угАдил! И пришлось майору тихо съехать.

В седые 90-е довелось мне познакомиться с человеком удивительной судьбы и необыкновенной кармы. Звали его просто Боря, а все остальные друзья и товарищи за достижения в быту называли героя Гиперборей. Дед у Бори был путевым обходчиком и однажды, по рассказу самого Боряна, нашел на железной дороге инкассаторскую сумку. Будучи человеком крепких моральных устоев, дед, не задумываясь, сдал находку в линейное отделение милиции и сперва был даже премирован некой грамотой с профилями вождей и серебряным значком ГТО. Мутные же "следаки", проявив сноровку в подсчетах, изыскали в сумке недостачу, и Борин пращур сразу за свалившийся славой получил вдогон "петрофан".

Далее по мужской линии следовал отец Бориса. Служа механиком на сах.заводе, он внес в производственный цикл собственное рацпредложение и, успешно его апробировав, остановил работу гиганта на месяц, едва не сорвав пятилетний план области по сахарозаготовке.

Боря же был славен тем, что жег на запуске движки, прилетал избитый градом, а еще терял на стрельбах ракеты.

Однажды, долго добираясь в поезде на ВЛК, Борис всю ночь играл с попутчиками в преферанс, и конечно, запивал успехи крепким алкоголем. Поутру, покимарив часа два и почувствовав общее недомогание, Боря посетил вагон-ресторан и употребил там оздоровительный бутыль "красного игристого". Ожидая, что после привычной сдачи документов отправится в профилакторий и спокойно начнет прохождение ВЛК на следующий день, наш герой, совершенно не беспокоясь, вошел в штаб, но был схвачен и немедленно отправлен на барокамеру. На "баре" затеяли регламенты, и врач, торопя события, пояснил невозможность прохождения столь обязательной процедуры завтра. Боря согласился.

Барокамера - ежегодная "радость" истребителя, где пилота, обвесив датчиками и внимательно разглядывая в круглое окошко, проверяют на работоспособность, устроив тому "кислородное голодание", заставляют решать несложные задачи и "бросают" с высоты, наблюдая за цветом носика.

Прибыв на место, Боря с ходу поинтересовался: "Были ли "на производстве" несчастные случаи?"

И, получив пинок под зад, услышал позитивный ответ, что "если он будет мять сиськи и дальше - станет первым".

Погрузившись в бочку и проверив кислородную маску, Борис приступил к "подъему". На неизвестной высоте наш герой почувствовал, как "красное игристое" внутри отчего-то продолжило свою ферментацию и проклял Дом Периньона. Еще, через километр высоты он добавил в список Пупкина с арифметикой, а также всю его возможную родню. И наконец, забравшись на высоту Аннапурны, расцвел там, как эдельвейс, неудержимо сбрызгивая игристым вогнутые стенки, шипя и клокоча, словно испорченный сифон.

Подъем был прекращен, а Гиперборей потом долго искал "подходы" к врачу и лаборантке.

Омар Хаям писал: "Трезвый, я замыкаюсь, как в панцире краб".

Я уже рассказывал - в числе мед.заведений есть места сугубо профилактические. Например - Ельцовка. Там пилоты отдыхают телом и душой, слушают тишину и мирно жарят шашлыки. Бродят по хвойному лесу или попросту ленятся. Пяток счастливых дней. В профилактории - теннис и бильярд. Обь, пляж и моторка.

Все это замечательно восстанавливает общий полиморсос (политико-моральное состояние) пилота и зовет затем к новым рубежам и далям. И они - "берутся"!

"Сон и питание - основа летания".

В Ельцовке, уже изрядно "отдохнувшие" летчики Омского истребительного играют на бильярде. Рядом у стола стоит неприметный "дедок" в поношенной летной куртке - такой затертой куртке еще послевоенного образца, и навязчиво подсказывает всем - где и как бить. И вот после очередной подсказки, "киксуя", один из играющих, не удержавшись, говорит ему, отложив в сторону кий:

- Дед! А не пошел бы ты к корове на прибор с нужными своими советиками!

На что "дед" спокойно отвечает:

- Я вам не дед... Я - командующий Армии!

Дальше следует "немая сцена в творчестве Гоголя" и потрясение от известия. А затем всех "забирает" кататанический ступор, с тошнотой грудничковой. Ведь никто раньше вблизи генерал-полковника не видел. Помолчали. Генерал говорит, оборвав паузу:

- Ладно. Не напрягайтесь. В преферанс кто-нибудь играет? Двое со мной - остальные продолжайте.

Э П И Л О Г

Куприн очень любил летчиков. Восхищался их отвагой и считал людьми особой породы, лишенной обычных низменных чувств: трусости, зависти, мелочности и страха. "Мне кажется, - писал он в очерке "Люди-птицы", - что у них и сердце горячее, и кровь краснее, и легкие шире, чем у их земных братьев".

Говорят, у современного человека всегда присутствуют четыре страха:

- страх неудачи;

- страх перемен;

- страх одиночества;

- страх бедности.

Есть у летно-подъемного пятый. Страх потерять любимую профессию. И трагедия в том, что как ни крути, ни одна профессия, пусть хорошая и очень нужная - не может по накалу и эмоциям сравниться с нашей летной.

Долго, долго потом будет ломать и корежить, и давить в висках и груди, надеясь на что-то. И искать адреналин... и просить такую нужную "дозу" неба.

И сто раз задавал я вопрос, и не получал ответ сто раз: "Смог ли кто-нибудь найти подобное здесь - на земле?"

Вероятно, нет... Выходит - Пять.

______2020

Комментарии: 1, последний от 09/11/2020. © Copyright Нох Игорь (noxinbox@mail.ru) Размещен: 04/11/2020, изменен: 04/11/2020. 41k. Статистика. Рассказ: Проза Скачать FB2		Оценка: *8.004** Ваша оценка:

Нох Игорь : другие произведения.

Пять