Слякоть от ночного дождя успело крепко прихватить первым осенним заморозком. Лестницу около входа в ЗАГС ничем не посыпали, и Люба осторожно спускалась по сколотым ступеням на тонких каблуках. Уже внизу, на гладком, как стариковская лысина, тротуаре, она все-таки поскользнулась, ойкнула, и вцепилась в куртку идущего рядом Смирнова.
- Сейчас такси приедет, - сказал Смирнов, придерживая Любу за локоть. - Тебя подбросить... куда-нибудь?
- Нет, пешком пройдусь, - ответила Люба, выдергивая свою руку. - Ну, бывай.
- Счастливо, - ответил Смирнов, и равнодушно загородился воротником от ветра и ненужного прощания.
Люба одернула пальто, совершенно без надобности поправила шапку, и пошла прочь, прижимая к себе сумочку. Внутри, между ежедневником с жирным пятном на зеленой обложке, и нечитанным журналом про здоровую еду, купленным вчера в продуктовом магазине, лежало свидетельство о расторжении брака. Такая же бумага была вручена и Смирнову. Синяя печать и размашистая красивая подпись ответственного работника прекращали существование их семьи юридическим актом.
Не удержавшись, она быстро обернулась. Смирнов садился в назойливо-желтое такси, разговаривая по мобильнику, и даже не посмотрел в ее сторону. Ну и черт с ним, и точка.
Впереди Любу ждал целый день отгула, ненужный затяжной разговор с мамой, и неопределенность планов на будущее. Вопреки ожиданиям, вместо свободы и легкости под ложечкой ворочался тяжелый ком, состоящий из множественных "если", с пустотами отсутствия счастья. Требовалось себя занять и пристроить, хотя бы в ближайшей перспективе. Люба остановилась и огляделась.
Утренний поток спешащих на работу сменился упорно бредущими одинокими пенсионерами, катящими какие-то подозрительно одинаковые модели сумок на колесиках. Их иногда разбавляли мамочки, рулящие свои коляски прямым фарватером. Первые раздражали Любу возможным сценарием будущего, вторые бесили не случившимся.
Люба свернула с центральной улицы, с ее пугающе прямыми линиями, в лабиринт точечных застроек и детских площадок, с краснеющими листьями клена на мокрых скамейках. Проходя мимо небольшого магазинчика, она поняла, что надо выпить. Требовалось заглушить проклятый внутренний монолог, бередящий сердце и отвлекающий разум.
Первые сто грамм коньяка ухнули внутрь огненной дорожкой, и что-то разжалось там, в глубине ее женского тела. Люба сидела на мокрой скамейке, между песочницей и синей железной горкой, и молча плакала. Слезы сами текли, и она совершенно не противилась этому явлению. Только иногда делала технический перерыв, отпить из бутылки и закусить шоколадкой с изюмом и орехами.
Она и сама не понимала, почему плачет, много всего разного смешалось в одной точке. Злость на маму и подружек, которые все три года их брака пели нескончаемую песню, что Смирнов ей не пара, не перспективен-не нужен, найдем тебе интересного-вот тут есть на примете. Обидная обида на Смирнова, который равнодушно воспринял сообщение о разводе, словно и не было ничего и никогда. А ведь было, безумная страсть, поездки в Прагу, ночные прогулки по Питеру, свадебное платье и кольца. Мечтали о счастье в отдельной квартире, о ребеночке, как будут его растить и кем ему быть...
Когда начало темнеть, к скамейке подошли веселые мудаки. Они принесли еще коньяка, закуски, и рассказывали забавные истории про жизнь. Люба хотел уйти, но из веселых они превратились в злых. Их сильные руки обхватили ее и переместили на заднее сиденье машины, как она успела понять. Стало немного больно, потом приятно, затем все равно. Она тыкалась лицом в пропахшую дымом и чем-то кислым ткань обивки. Заглушая пыхтенье мудаков, играла музыка. Что-то про свободу, счастье и волю.
***
Фонари качались, и безжалостно разрезали своим мертвым светом погрузившийся в сумерки мир. Переулок вывел Любу в тупик, оканчивавшийся серой бетонной помойкой, с забитыми под завязку мусорными баками. Кто-то там шуршал пакетами и звенел пустыми консервными банками, прячась в тени между стенкой и баком.
Коньяк и шоколад лезли наружу, разлетаясь на асфальте в цветные брызги. После выворачивающего приступа рвоты стало намного легче, голова прояснилась. Из-за бака, держа в зубах кость, вышла дворняга, и остановилась перед Любой. Глаза у нее смотрели жалостливо и с непонятной надеждой, как иногда у Смирнова.
- Дура я, - доверительно призналась Люба псине. - Смирнов хороший был, а я все просрала.
Собака завиляла хвостом, словно поддерживая ее.
- Ему бы отмудохать меня как следует, дурь из головы выбить, ну и трахнуть потом, чтобы сидеть не могла три дня, - вздохнула Люба. - А он добрый и непутевый... Смотрит и улыбается только.
Ключи, документы и кошелек в сумочке никто не взял. Люба даже нашла комок денег, пахнущих портвейном, и несколько блестящих квадратиков презервативов. Когда она повалилась спать в одежде на диван, за окном уже вставало солнце...
***
Девочка идет по дорожке из утоптанной хвои. Ноги в сандалиях приятно пружинят, в руке истертый кожаный поводок. Девочка спускается по небольшому песчаному откосу, к ручью. За ней едва поспевает старая и слепая собака, тыкаясь носом в землю. Девочка садится к самой воде, и смотрит на быстрых рыбок, мелькающих среди камней в ледяной воде. Собака запуталась в корнях и скулит. Девочка сердится, берет гладкий, обточенный водой увесистый камень, и кидает в надоедливую псину. Та взвизгивает и замирает, подергивая лапами. Фиолетовый язык свешивается набок, глаза тускнеют. Кровь тяжелыми каплями впитывается в песок. Девочка пугается, и от страха ссытся. Потом собака поднимает мертвую голову, и начинает говорить.
- Все беды, Любовь, от саморазрушения , ненужных сомнений и слабости воли. Человека ведет чужой поводок. А я знаю рецепт счастья, надо стать Сукой. Ты сможешь, я верю в тебя.
***
Люба проснулась и неподвижно лежала, еще не отойдя от странного сна. Действительно, мертвая собака права, все просто. Удивительно, как это она раньше не понимала. Она выпила чашку кипяченой воды, накинула пальто, и вышла на улицу. В розыск ее объявили через три дня...
***
К местной стае собак прибилась молодая сука. Вначале ее не приняли, и даже немного покусали. Но потом вожак обнюхал ее и принял под свое покровительство, после быстрой случки в кустах. Главным местом пропитания у стаи была помойка недалеко от "Пятерочки". Каждый вечер сюда выкидывали что-то мясное. Иногда случались сражения с пришлыми, которые приходили на запах еды. После победы кобели громко лаяли и выли, юридически закрепляя результат.
Но однажды сука услышала знакомый запах, откуда-то из прошлой жизни. Она бежала по следу, пока не увидела человека. Он стоял около магазина и что-то пил из бутылки. Сука ткнулась носом в его одежду.
- Отстань! - замахнулся на собаку человек. Но псина не отходила, виляла хвостом и жалостливо смотрела в глаза.
- Ну чего тебе, жрать небось хочешь? - вытирая губы от пива, уже мягче спросил человек.
Собака не походила на обычную дворнягу. Было в ней что-то необычное, какая-то мудрость и понимание. Когда человек пошел домой, собака семенила рядом с ним, словно признавая человека за Хозяина.
- Ну что с тобой делать? - спросил псину Хозяин перед дверью подъезда.
Собака прижалась к его ноге, и даже начала лизать ботинки, понимая важность ситуации.
- Черт с тобой, пойдем, - махнул рукой Хозяин. - Может, ты мне счастье принесешь.
Он почесал за ухом собаку, удивляясь гладкости шерсти и чистоте.
От прикосновения руки сука зажмурила глаза и замерла. Настоящее счастье залило ее от носа до кончика хвоста. Сука шла рядом с Хозяином, и ей казалось, что всю жизнь она так и шла. Вспомнила она ЗАГС, машину, свадьбу и работу, некую женщину по имени Любовь, мудаков, но все это представилось ей теперь как длинный, перепутанный и тяжелый сон.