Аннотация: после поражения под Желтыми Водами войско польское отступило к Корсуню. Гетман Калиновский нанимает козака-дезертира из местных уроженцев, чтобы он вывел их из окружения...
Корсунь пылал. Соломенные крыши хат занимались мгновенно — город стал одним большим костром. Жители, уцелевшие после вступления в Корсунь коронного войска, метались узкими улочками, пытаясь спасти уже не имущество — имущество давно было отобрано жовнирами — но сами жизни.
Каменная церковь возвышалась посреди горящего города, словно Ноев ковчег. К ней, на возвышение, бежали те, кому удалось вырваться из огня.
— Так, наверное, Нерон смотрел на Рим, — сказал Марцин Калиновский задумчиво.
Гетман польный польского войска любил в свободное время почитать что-нибудь из римских историков.
— Однако же нашли, что сравнивать, — пожал плечами его собеседник, — величественный Рим с этим русинским свинарником. В какие времена мы живем — я, гетман коронный, должен утихомиривать обнаглевших схизматов.
Пан Марцин посмотрел на гетмана коронного искоса. Приезжий из Кракова королевский ставленник совсем не знал местных реалий. Как не знал их его предшественник, наголову разбитый козацким войском под Желтыми Водами.
— Недооценивать противника, пане Потоцкий, — отозвался Калиновский, помолчав, — еще хуже, чем его переоценивать. Эти люди отважны и сильны духом, и лучше, чтобы они были в числе друзей, а не врагов. Наш пан король сделал ошибку, сократив козацкие реестры. Этим он только подбросил хворосту в огонь.
Гетман коронный пренебрежительно хмыкнул.
— Уж не думаете ли вы, что они так же сильны духом, как ваши любимые римляне? И что среди этих дикарей есть люди, которые во имя долга и чести сожгут себе руку на жертвенном огне, как Муций Сцевола во вражеском плену? Меня интересует совсем другое — количество войск неприятеля. Здесь совершенно невозможно обороняться. И, возможно, Крым уже стал союзником этого баниты Хмельницкого.
— Сабля, полученная из рук сына короля, сейчас попробовала польской крови, — вздохнул пан Марцин с сожалением. — Если бы этот Чаплинский не повел себя со шляхтичем-русином, как с мужиком...
— Хмельницкий — схизматик, а значит, ничем не отличается от мужика, — отрезал Потоцкий. Он отвернулся от пылающего города и пристально вглядывался в какое-то движение среди лагеря.
— Ну вот, — гетман коронный удовлетворенно кивнул головой, — мой приказ выполнен. Сейчас сюда приведут пленного схизмата. Он-то и расскажет нам о намерениях Хмельницкого. Ординарец, полкового палача сюда. Со всеми принадлежностями.
Пленник оказался крепким усатым человеком солидного телосложения. На нем был синий жупан реестровых козаков, то ли его собственный, то ли трофейный. Козак угрюмо поглядывал то на обоих гетманов, то на горящий Корсунь.
— Лазутчик, — доложил один из драгун.— Мы его схватили как раз перед нашими окопами.
— Говори, хлоп, — спросил Потоцкий, — что вынюхивал?
— Я козак реестровый, — буркнул пленник — а шел в Корсунь.
— Реестровик! Предатель отчизны. Когда перешел на сторону Хмельницкого?
— Перед тем, как вам под Желтыми Водами всыпали чертей, — ответил козак нагло. — И я никого не предавал, потому как у себя дома.
— Куда шел? — вспыльчивый гетман коронный уже начинал злиться. Пан Калиновский помалкивал — знал, что одними расспросами здесь действительно не обойтись. Однако он недолюбливал допросы с участием палача, и потому помрачнел.
— В Корсунь. Я здешний, у меня жена осталась в городе.
— Итак, дважды предатель, — заключил гетман коронный, — оставил войско ради бунтовщика Хмельницкого и оставил своих схизматов ради бабы. Вот вам, пан Марцин, ваши голопупые римляне из скифских степей.
Гетман коронный подозвал палача. Полковой дознаватель уже разложил свои орудия: ножи, железные прутья и клещи. Его помощник, маленького роста чумазый мазур, старательно раздувал огонь в небольшой жаровне.
— Давай, мастер, — велел Потоцкий, — покажи свое умение.
Палач с помощником быстро установили разборную деревянную раму с перекрестием внутри, развязали пленнику руки и содрали с него одежду, помогая себе ножами. Затем потащили к раме и прикрутили к ней веревками. Козак не сопротивлялся, видимо, знал, что бесполезно.
— Слушай, — обратился к пленному Калиновский, желая по мере возможности сократить неприятное зрелище, — как твое имя?
— Никита, — буркнул пленник, — Галаган.
— Так вот... Галаган, ты можешь избавиться от мук, буде расскажешь нам правду. Если ты в армии Хмельницкого от самых Желтых Вод, то должен знать, заключил он союз с ханом, или с ним только его приятель Тугай-бей. Ответишь по совести — я прикажу тебя отпустить в Корсунь, искать жену. Может, она еще жива. Ну?
— Идите на хрен, — прохрипел реестровик, — курва ваша мама, а лайдак отец.
Калиновский в который раз подивился этому русинскому обычаю обращаться на "вы" к незнакомым людям, при необходимости сочетая это обращение с непотребной бранью. Он плюнул и отвернулся. Потоцкий подал знак палачу. Мастер вынул из жаровни железный прут, раскаленный докрасна, и, держа его за деревянную рукоять, подошел к пленному.
Палач медленно вел прутом вдоль спины реестровика, оставляя черно-красный след. Козак сначала пытался стискивать зубы, а потом закричал страшно и пронзительно.
Калиновский продолжал смотреть в сторону. Он уверял себя, что это лишь необходимая на войне жестокость, но запах жареного мяса становился все невыносимее, а крики истязаемого — все громче. Когда реестровик потерял сознание, помощник палача вылил на него ведро воды, а палач отложил прут и взялся за нож.
Острое лезвие вырезало полоску кожи из груди пленного, палач дернул и через минуту держал в руке окровавленную змейку человеческой плоти. Помощник тут же посыпал рану солью, и истязаемый завыл.
— Так мы долго будем возиться, — скривился коронный гетман. — Говоришь, хам, ты к жене шел? Мастер, а ну отрежь этому проходимцу все лишнее, чтобы мог только смотреть на свою бабу.
Палач оскалился и начал рыться в своих инструментах. Реестровик забился в путах.
— Не надо, панство! Не надо! Заключен союз! Еще перед первой битвой! Сюда идет орда! С ханом во главе! Завтра! Завтра здесь будут! А Кривонос в обход пошел! Завтра на вас ударит!
Потоцкий нахмурился.
— Вечером — совет, — сказал он резко и пошел к палатке.
Палач стоял с ножом наготове и ухмылялся в ожидании приказа. Пан Марцин вздохнул с облегчением — обошлось без излишеств.
— Достаточно, — сказал он. — Отвязать и взять под стражу.
Совет превратился в уже привычную грызню. Оба гетмана сцепились между собой к удовольствию шляхтичей — командиров отрядов. Пан Калиновский, знаток татарских обычаев, настаивал, что нужно оставаться на месте и укреплять лагерь. Татары, доказывал он, на долгую осаду не способны, им только бы грабить. А значит, очень скоро они покинут Хмельницкого. Татарам там война, где добыча.
Пан Потоцкий же, памятуя о вражеском войске, которое вот-вот должно было свалиться им на головы, кричал, что нужно отступать в сторону Богуслава, на соединение с князем Вишневецким. Проспорили всю ночь, крик стоял, как на сейме, в конце концов гетман коронный ударил кулаком по столу, напомнил, что командующим его назначил сам король, и приказал отступать.
Приказу подчинились с неудовольствием. Гетман польный, опытный воин, понимал, что коронное войско будет легкой добычей для татарской конницы и козацкой пехоты. А тут еще обоз и добыча, взятая в Корсуне… Надо бы дождаться в укрепленном лагере подмоги от князя Вишневецкого. Но приказ коронного гетмана...
Они там, в Великой Польше, уверены, что против них воюет одна голота. Да... А именную сабельку королевич Владислав Хмельницкому за мужицкий труд на хуторе Суботове подарил. Дурак Чаплинский, нашел с кем связываться — с человеком, который всю жизнь в войнах провел, с которым принц Конде говорил милостиво, когда отряд козацких наемников первым ворвался в Дюнкерк... А, что уже теперь... Костер еще можно было залить: возместить Хмельницкому потери, банитовать сукина сына Чаплинского. А лесной пожар уже не погасить. И раньше восставали реестровики, а с ними Сечь, низовики-дейнеки и хлопы, и раньше было на Руси неспокойно, а Украйна козацкая давно превратилась в гнездо мятежа. Но такого вожака у схизматов еще не было — не просто опытный воин, полководец от Бога.
А пан Потоцкий велит выступать, с таким врагом за спиной. Безумие.
Однако приказ нужно выполнять, и Калиновский велел сворачивать лагерь. Но тревожные мысли не давали ему покоя. И тут гетман польный вспомнил о пленном реестровике.
Козак стучал зубами — у него начиналась лихорадка. Воспаленные раны ему никто не перевязал, пленник кое-как прикрыл их обрывками одежды. От него смердело кровью, мочой и паленым мясом, и Калиновский приложил к носу пропитанный духами платок.
— Слушай, как там тебя... Галаган. Ты говорил, что родом из Корсуня. Знаешь путь, которым может пройти войско? К Богуславу. Если проведешь, дарую тебе жизнь.
— А вы добрый, — хмыкнул Галаган, трясясь в лихорадке. — Но я вас проведу, а меня потом прикончат... Не верю я ляхам ни на грош.
— Сколько? — спросил Галаган. — Нужно, чтобы на хату хватило, и еще...
Договорились. Калиновский приказал пока поместить проводника на телеге и прислать к нему врача. Доверял он козаку не до конца, но все же…Галаган не нетяга-сечевик, и не дейнека-разбойник. Реестровик, привычный к дисциплине. Ну, и благодарен должен быть за спасение жизни. Милосердие угодно Богу.
На следующий день войско двинулось к Богуславу.
Галаган шагал рядом с лошадью Калиновского. Его шатало от слабости, но держался он довольно бодро.
Дорога вела через негустой лес. Пан Потоцкий явно повеселел — его план должен был принести удачу. Галагана теперь он тоже считал частью «своего плана». А вот гетман польный не мог избавиться от тревоги. Инстинкт опытного солдата подсказывал Калиновскому, что за ними следят.
Дорога резко повернула вправо, и оба гетмана увидели спуск к поросшей кустарником балке. С одной стороны над балкой нависал холм, с другой она круто обрывалась вниз. Не хотел Калиновский туда спускаться, ох не хотел. Но от обоза примчался гонец с сообщением, что татары выскочили из лесочка и обстреляли обоз из луков.
С другой стороны грянули самопалы. Солдаты засуетились, а Калиновский знал, что паника на узкой дороге очень опасна.
— Конница татарская, — прохрипел Галаган, — не пройдет оврагом. Надо идти вперед, тогда к обеду выберемся на Богуславский шлях.
Калиновский махнул рукой — вперед. Посмотрел на гетмана коронного: тот командовать уже не рвался, а только бормотал молитвы и целовал иногда образок Матки Боски.
«Если бы не он, — подумал Калиновский зло, — сидели бы сейчас в укрепленном лагере. Бог дал, отбились бы, а там и князь Иеремия подошел бы с войском. А теперь одна надежда — на этого Галагана».
Жовниры медленно спускались по склону на дно балки. Здесь царили тишина и сырость.
Голоса, ржание лошадей и скрип колес словно глохли в неподвижном воздухе.
Сзади грохнуло. Еще раз… Пушечный залп разнес тишину в клочья.
— Вперед! — скомандовал Калиновский и пришпорил коня. Галаган быстро шагал рядом с ним.
Вдруг передовые резко остановились. Дороги не было. Ее преграждал ров. За ним виднелась огромная засека.
— Засада! — закричал кто-то надрывно.
Паника в войске — страшное дело. Люди, лошади, телеги сбились вместе. Подняться по склонам они не могли, лошади скользили, телеги переворачивались. Некоторые бросились бежать на середину балки, заболоченное дно которой оказалось трясиной — могилой для тех, кто хотел спастись.
Ругаясь и срывая голос, Калиновский пытался повернуть растерявшихся людей назад. С гетманом коронным их давно разнесло в разные стороны.
Но на выходе из балки уже слышался треск козачьих самопалов.
Пан Марцин оглядывался по сторонам в поисках выхода. Метавшиеся туда и сюда жовниры не слушали команд. Гетману удалось вырваться из толкотни, сбив конем нескольких человек, но склон балки был крут и скользок, лошадь подняться по нему не могла. Пешему тоже было не вскарабкаться.
И тут он увидел Галагана, которого потерял было из виду. Козак сидел на земле, и смотрел, как мечутся по дну балки растерявшиеся жовниры.
— Ты знал, — сказал Калиновский уверенно. Его затрясло. — Быдло, сволочь! Я же жизнь тебе спас, хамская морда!
Галаган улыбнулся.
— А то бы ваши раззявы так бы меня и схватили. Я сам им навстречу вышел. Гетман Хмельницкий спросил — кто по своей воле жизнь за отчизну готов положить, яко Муций Сцевола, ну, я и решился. Раз мать на свет народила…
Калиновский потянул из ножен саблю. Галаган побледнел, но продолжал улыбаться. Пан Марцин взмахнул клинком...
— Сцевола, — пробормотал, глядя на обезглавленное тело у своих ног. — Проклятый лайдак! Так глупо дать поймать себя в ловушку... Пся крев...