Аннотация: Кроссовер украинской легенды о Марко Проклятом с повестью Толкина "Дети Хурина".Турин Турамбар, его судьба и скитания по мирам...
Странный этот мир снился Марку с детства. Снился так явственно, что и просыпаться не хотелось.
Проснется — убогая хатенка под соломенной крышей, сестренка возится на земляном полу, мать стучит рогачами возле печи, вроде и не отдохнувшая после вчерашней тяжкой работы. А Марко только что сидел по правую руку вельможного князя ясноокого, ел сколько желал, пил заморские сладкие вина, и все его слов слушались, даже князь.
А тут мать кричит от печи:
- Вставай, нечупара, да отнеси свиньям поесть!
Встает Марко неохотно, берет матерью наготовленную лохань и бредет в хлев. Вот и день настал — ни минуты продыху. Одну работу сделает — мать тут же другую задает. Да все со злобою, да с укором.
- Отец твой, неумеха, нет, чтобы дома сидеть, о хозяйстве заботиться, козаковать подался. Работай теперь ты — нет другого мужчины в доме.
Только сестренке и мог рассказать Марко о своих снах. Ребята на улице его засмеяли бы, да и нечасто он к ним наведывался. Мать могла и побить, сказавши:
- Весь в отца, пустобрех. У, глаза б мои тебя не видели!
А сестренка слушала внимательно. И про князя вельможного, который Марка любил и миловал, и про княжну златовласую, которая с Марка глаз не сводила, а он, Марко, даже глядеть на нее не желал.
- А почему ж ты не глядел на ту раскрасавицу? - пытала сестра, когда подросла чуток, - неужто другая зазноба была краше?
Но Марко не помнил другой зазнобы... Кроме града красивого, в скале рубленого, изредка снился ему еще лес дремучий, король лесной — ликом молод, волосом сед — сидит на троне, пригорюнился, а вокруг русалки хороводы водят. Да только не глядит на них король, все скорби предается — где ж ты, мол, моя милая дочь, не увидеться нам боле. А он, Марко, вроде мал еще совсем, смотрит на государя и так уж грустно ему, так уж грустно.
Снилось еще Марку, что воевал он лихо — с мечом да впереди войска. Эти сны он тоже любил.
Были еще два сна — страшные. От этих снов Марко среди ночи кричал дурным голосом, мать даже к ворожке его водила, переполох выливать. То приснится,что вместо ворога лютого убил он сердечного друга, который его, отрока, разуму научал. А ужасней всего — когда грезился змей в золотой чешуе. Смотрит тот змей на Марка, и душа льдом становится. Этот, про змея сон, самый жуткий был.
- И звали меня тогда не Марком, - говорил он сестре шепотом.
- А как, братец?
- Не помню... Каждый раз, как проснусь, забываю, как меня звали-то.
- Это тебе, братец, лихая сила снится: змеище, лесовики, русалки, да те, что в скалах живут. Сказывали девки у колодца, что из соседнего села девица запропала в скалах за Тясмином. Не иначе, утянула ее нечисть.
- Нет, сестрица, - мотал Марко головой, - хорошие они, которые мне снятся-то, хоть и нелюдь некрещенная. Только вот змей золотой — лют, ох, лют. Да злые вороги, которых я мечом побивал, с виду мерзкие, чисто татары.
Как вырос Марко, то начал на девок поглядывать. Красивы девки, как в церковь соберутся, то обвешаются монистами, аж звон идет по селу, ровно с колокольни. Чернявые все да кареглазые, одна Варвара с соседней улицы меж ними как солнце, золотой косой сияет.
Тем и привлекла Марка Варка-Варвара — косами светлыми. А так — семья бедняцкая, приданого дают — в одной скрыне* уместить можно.
- Не дозволю к нищенке сватов засылать, - мать раскричалась.
- Так ведь и мы, мамо, не богачи, - впервые слово сказал сын матери поперек, - Варка девка добрая, работящая, любить-шановать вас будет больше, чем богатеева дочь.
- На порог не пущу! - шумит мать, - ноги ее не будет у меня в доме!
- Тогда я жену в свой дом приведу, - ответил Марко, да и подался прямо к Варке.
- Жди меня, ненаглядная, - наказывал он заплаканной девушке, - сны мне снятся с младенчества, что война мне будет не в погибель, а в удачу. Вернусь с добычею, турецкими цехинами осыплю, в новую хату хозяйкой войдешь.
Отправился Марко на Сечь по отцовскому следу. Везло ему в военной справе невероятно, будто и правда сны те вещали, что счастлив он будет на поле бранном. И трех лет не прошло, а стал Марко товариществу люб за отвагу-удаль молодецкую. Два похода отбыл молодой козак, в обоих отличился, карманы цехинами при дележе набил, да и домой засобирался.
- Вернусь, - обещал, - как только хату поставлю.
- Молодо-зелено, - посмеивались сечевики, - вернешься, куда денешься, сам от бабы прибежишь. Не гречкосеем ты уродился, Марко, Хведоров сын.
Не невеста встречала Марка — выбежала ему навстречу сестра Катерина. Не узнал Марко спервоначалу подруги детских лет: уезжал, оставил девочку, хрупкую, что воробышек, приехал — увидел девку-красу: грудь сорочку рвет, коса русая ниже колена, глаза светлые слезами полны.
- Не дождалась тебя Варка, - говорит сестра, - Как уехал ты, мать пошла к ней, срамила да лаяла так, что бедолаге на улицу было соромно выйти. Выдали ее замуж в село заречное — с рук спихнули. Плакала она, злосчастная, горькими слезами, так заплаканная и в церковь шла.
Скрипнул Марко зубами и снова взлетел в седло.
- Не езди, - говорит сестра, - татарове налетели год назад, от села соседнего оставили дым и пепел. Мы в ярах отсиделись, да и не сунулся ворог через Тясмин, а те люди погибли почти все. Сказывали, что Варку убили на месте, отбивалась от татарина, не давалась, а тот рассвирепел. Нечего тебе там делать — разве что могилку поглядеть.
Затосковал Марко, целыми днями сидел за столом да цехины перебирал. Мать к нему подходить боялась, только Катерина сидела подле... Остерегалась девка, чтобы братец руки на себя не наложил.
Снова начал золотой змей мерещиться Марку, кричал парень ночами страшно. Чтобы домашних не будить, стал он в амбаре ночевать. И как-то ночью пришла туда Катерина...
Словно змей золотой нашептал козаку молодому: верно мол, правильно... Сестра... Ну так и что ж, что сестра...
И всплыло в памяти иное девичье личико, похожее на лицо Катерины — только глаза безумные, испуганные. И уже не знал Марко, то ли сон свой он обнимает да милует, то ли живую девушку.
Успокоился Марко, хозяйством занялся. С матерью заговорил вежливо.
А время идет — и заметила старуха-мать, что Катерина в тягости.
- С кем таскалась, шалапутная? - вскричала старая, да за косы Катерину ухватила. Плачет девка, но не сознается.
- Оставьте ее, мамо, - сказал тут Марко хмуро, - это я виной...
Тихо с той поры в хатенке стало — да только лишь Марко за порог, мать все зудит и зудит Катерину. Довела девку чуть ли не до умопомрачения.
- Родишь, - шипит, - ребеночка в приют монастырский, а сама — в монастырь, грехи отмаливать. С родным братом пузо прижила.
По весне разродилась Катерина. Не успела она на ребенка и поглядеть — забрала его мать, да и свезла куда-то.
Марко как раз в поле был. Пришел — застал сестру в слезах.
Слово за слово — поднялся в хате крик. Мать Марка чехвостит да клянет, Катерина рыдает, Марко молчит да злобою исходит.
- Проклятый! - кричит мать, - проклятый!
Не во сне, наяву мерещится Марку змей золотой, холодными глазами глядит, языком раздвоенным дразнит, ухмыляется.
- Проклятый, - шипит, - проклятый...
Сорвал Марко со стены острую саблю и снес голову змею золотому...
Глядь — а перед ним лишь мертвая мать лежит на полу. Сестра рядом на колени упала, голосит.
- Бежим, - говорит Марко, - уйдем в края чужие, и будем жить как муж с женой...
А змей в его разуме смеется - “было ведь уже с тобой такое, жил ты с сестрою, как с женою.”
- Нет! - плачет Катерина, - уйду я в монастырь, как матушка и велела, а не то утоплюсь в Тясмине.
И кинулась к дверям. Куда уже она бежать хотела, кто знает. Гнев застлал глаза Марку, и снова взмахнул он саблею кровавой... А увидевши, что натворил, схватил нож и ударил им себя в грудь — там, где сердце.
Очнулся Марко на пыльной дороге — словно в себя пришел. Шел он не спеша, плечо оттягивал кожаный мех, сабля в ножнах больно била по боку.
- Где я? - спросил он тихо, и голос золотого змея ответил:
- В аду, голубчик, в аду...
Дорога уперлась в высокие каменные врата с узорной резьбой.
***
Архангел величавой походкой прошествовал к судейскому креслу. За ним проследовали еще два существа, которые оцепеневшему Марку показались ангелами, идущими вслед архангелу.
И вспомнил тут Марко имя грозного Судии - Намо Феантури, по прозванию Мандос.
- Что же ты, Турин, опять натворил, - сказал архангел Намо укоризнено, - мы зачем тебя на земле держим, на пути Эру не пускаем? Живи только, да ожидай Дагор Дагоррата. А ты... И опять все то же.
Марко совсем не удивился странному имени, не единожды в снах слышанному, и только теперь припомненному. С глухим стуком поставил к ногам тяжелый кожаный мех.
- Что у тебя в мешке, сынок? - ласково и напевно спросил один из ангелов.
- Головы, - глухо ответил Марко, - сестры и матери. Проклят я навеки — сперва мать зарубил саблею, потом сестрицу, с каковой во грехе сожительствовал. Нет мне прощения.
- В прошлом своем воплощении он тоже сожительствовал с сестрой, - хмуро произнес второй мрачный ангел которого, как Марко вспомнил, звали Эонвэ, - а отравила его собственная матушка.
- И вы посоветовали, Олорин, - обратился Намо к сладкоголосому ангелу, - поселить Турина среди простолюдинов, которые не столь развратны, как вельможи. Ну и каков результат? Все то же — инцест и убийства.
Марко угрюмо глядел на ангелов, которые затеяли бесконечный спор.
- Это наше единственное оружие, - говорил архангел, - противу брата моего, на Творца восставшего. Живой меч. Нельзя его утратить.
- Нельзя, - соглашался ангел Эонвэ, а ангел Олорин суперечил ему - жалел, выходит.
Память возвращалась к Марку медленно, но верно. Вспомнил он уже не только прежнее имя - но и самую первую жизнь свою: и матушку Морвен, и короля лесного Тингола, который его приютил и вырастил, и Белега-лучника, друга сердечного, и Ородрета, ясноокого князя из пещерного града...
И дочь Ородретову, так часто ему снившуюся вспомнил, и о погибели ее заплакал.
И лицо сестры встало перед ним, сестры, с которой разлучился он в детстве, а взрослую увидевши, не признал и жил с нею, как с женою.
И взгляд змея в чешуе золотой...
- Отпустите меня, - сказал Турин хрипло, - отпустите к Господу на покаяние.
Тени просачивались сквозь стены залы, шурша, словно листья на ветру.
- Великий Намо, уже в который раз мы вас просим за этого адана!
Голос, звонкий и в посмертии, никогда при жизни Турином не слышанный.
Нахмурился гневно Судия:
- Нолофинвэ, Финголфином прозванный, что тебе до этого человека? Ты же его никогда не видел.
- Он внук моего лучшего военачальника, - ответила тень, и блеснули в полумраке кольца кольчуги, словно свитые из лунного света. - Я хочу лишь справедливости.
- Он сын моего друга-человека, - выступил вперед второй призрак, сжимавший древко с боевым стягом, - Хурин был непревзойденным бойцом.
За этими двумя толпились еще привидения, и Турин видел сквозь непрошенные слез силуэты милых нелюдей. Тень с луком в руках... Две тени рядом - владетель пещерного града и его дочь... Отдельно от всех - король лесной стоит, печальный и в смерти. И много еще было их - знакомых туманных лиц, которым когда-то Турин причинил боль, сам того не желая. Потому что проклял Нечистый его отца-воина со всем родом его.
Но ни отца, ни матери, ни сестры Ниэнор не было среди теней - они давно ушли на пути Господни и были свободны.
- Настанет Дагор Дагоррат, - сказал Судья резко, прерывая ропот, - а Пророчество гласит, что именно этот человек одолеет того, кто вернется из-за Грани Мира. Этим он искупит все свои ошибки и грехи.
- Но он не может вырваться из круга проклятия, - сказал призрак со стягом, - его жизнь превратилсь в пытку. Милосердия, о великий Намо!
- А с тем, кто вернется, мы и сами... - добавил кольчужный призрак, - тут ведь нас целое войско. Неужели не одолеем?
Грозно нахмурился Судья и произнес долгую речь о гордыне и нераскаянности эльфийских душ. Затем махнул рукой - и с ропотом отступили тени, слившись со стеною залы.
Так уже было много раз - сын Хурина знал, что не обретет желанного покоя. Турин Турамбар, живое оружие Последней Битвы, будет снова скитаться по мирам. А после каждой из смертей он возвратится сюда, в эту величественную залу, где его будут ждать, чтобы снова отправить на бесконечную дорогу перевоплощений.
"Проклят, - шипел золотой змей в его призрачном разуме, - проклят...”