Знаешь чего? Я тут пытаюсь написать книжку. И у меня возникло несколько левых мыслей по поводу писательства вообще. Может, ты скажешь, что думаешь об этом? А то всякие абстрактные тезисы, не выходящие за пределы моей башки, всегда сопровождаются ремаркой - "тебе поговорить бы с кем... сама-то, может, уже давно догналась до банальности". А как узнать?
Так вот. Ничего, что я не жду твоего согласия? Это же просто буквы, можно и не читать. Ха-ха.
Во-первых, писатель, ищущий вдохновения, найдет столько всякого, что дай бог ему не забыть, что он искал вообще.
Во-вторых, в книжке не должно быть скучно. Но, это не значит, что должно быть интересно. Какие уж там у нас интересы... " скучно" - "интересно" неправильная пара. Должно быть "скучно" - "живенько".
В-третьих, прежде чем стать писателем, надо обязательно стать неписателем, кем-то еще. Потому что если тебя разобьют как писателя, то тебя разобьют в самых основах и обязательно надо иметь средства спасения.
В-четвертых, быть писателем стыдно перед самим собой. Потому что писатель - это предатель самости, предатель внутренних механизмов. Писателем быть можно, нет ничего, что запрещало бы. Но состояние письма само по себе - тошнотворное, абсурдное. Оно кажется несовместимым с жизнью. Как внутренности снаружи... Когда я пишу, то обнаруживаю механизмы своих интересов, схемы своего мышления. Узнаю и сразу выбалтываю их, увернувшись и так и не сделав ни одного вывода для себя лично.
А в - пятых, то, что написано пером, оказывается, можно просто сдуть в окно, неосторожно выдохнув.
Да, раз уж ты все равно слушаешь...
Моя жизнь похожа на гроздь винограда, упакованную в непрозрачный пакет с изображением той же самой грозди. Фотография отличного качества. И если я буду смотреть на эту фотографию слишком долго - я стараюсь этого не делать, но если - то, боюсь, произойдет вот что: я могу начать думать, что это собственно и есть мой виноград. Или еще - мне может стать жалко портить такую красивую упаковку. Мять эту картинку. Так или иначе, если я не стану разрывать упаковку, тогда то, что внутри - собственно, виноград или моя жизнь -, оно испортится и будет не похоже на то, что было нарисовано снаружи. И я подумаю, что меня обманули. Когда смерть откроет все.
Это насчет того, почему все всё время торчат и вообще, только и стараются, что выйти из себя.
Раньше я думала: то, что неожиданно само приходит в голову - это и есть единственное, что не слеплено мною самой или кем-то при помощи меня. Оно действительно есть. Что-то, из чего сделан мой дух. И я ужасно парилась, если не могла записать то, что приходило в голову. Потом даже решила говорить себе: "А вот эта мысль пусть только Господу достанется". Вроде как жертвовала все утерянное. И попускало, конечно. Но все равно, у меня теперь всегда в кармане есть, чем записать. Почему так? Я не задаюсь вопросом, поскольку не приходится подозревать себя в завышенной самооценке. Во всем остальном, кроме письма, чтобы я не делала, всегда балансирую где-то между "ладно, сойдет" и "так-так, вот это можно чуть подороже втюхать".
На мой взгляд, идея не очень-то отличается от книги. То есть, книга - это бумага плюс идея, которую ты смог удерживать какое-то время. Танцевать вокруг нее мысленно, безо всяких слов и описаний. В самые стоящие моменты, играть от первого лица. И такая идея не то чтобы провоцирует тебя - не-е-ет. Ты, если не пишешь, чувствуешь себя полным дерьмом. Очень плохо чувствуешь себя. Поскольку ясно - нет других вариантов, кроме как вынести это, выболтать, выдать и так избавиться от важности очередного воображаемого.
Но долго писать ты тоже не можешь, потому что срываешься и начинаешь сомневаться в себе, оценивать. Я еще под водой долго не могу плавать, тоже начинаю дергаться.
Да - отдельным абзацем - мне кажется, немыслимо, когда пишешь, вообще иметь в виду, какого-то читателя. Читатели же реальные люди. И черт знает, кто там прочитает твою книгу и почему. Такие, как я, пишут потому, что не могут нигде больше потрогать то, что у них в голове. Если отбросить пафос - я глубоко убеждена, писатель может только воображать читателя; вообрази его, среди всего прочего, и это будет как еще одно звено цепи, которой ты зачем-то привязываешь свою деятельность к земле.
Книга годится, когда я слышу, как гудит у автора в грудной клетке от того, что он говорит именно это. Говорит в пустоте, во всевозможности чистого листа. Когда я читаю, то слышу голос рассказчика, его тембр и характер. Но упаси меня бог поверить, что это настоящее общение, что это действительно голос того, кто написал.
А насчет сравнения книги с разговором - не думаю, что ты смог бы вытерпеть разговор, настолько подробный и таким доминирующим собеседником.
И еще, если можно, о подлинности, идентичности и социальности:
У себя внутри, в области родного и внутреннего, я зачастую сталкиваюсь с чудовищем, у которого нет конца и поэтому неясно, что с ним делать. Бывает подозрение, что на другом конце этого чудовища я сама, но это слишком, даже для метафоры. Это чудовище явно больше, чем мое индивидуальное сознание. Оно тем и проявляется, тем и выдает себя - я начинаю слышать свой голос со стороны, будто он один из многих, только самый близкий. Этот голос чаще всего начинает с пережевывания моих проблем, с проигрывания воображаемых диалогов реальных людей. Такое тухлое воображение, которое неотразимо приправлено важностью избранных тем для меня. Я называю это чудовищем, поскольку ненавижу это. Но скорей всего, это и есть мое социальное существо, о котором ты говоришь. Оно внутри меня. И я убегаю на улицу. Когда я вынуждена принять ценности других, когда вынуждена прогнуться и на пределе упругости не противостоять, а только ждать, когда это кончится - скажем, в час пик, на главном проспекте - тогда я гораздо здоровей, чем сама по себе, в одиночестве. Изменяясь и подстраиваясь под окружающих, под случайных незнакомцев, я теряю собственную форму, и чем большее количество меня требуется для создания необходимой картины, тем чище остаток, который я чувствую в центре. Остаток, которому по-настоящему все равно, поскольку в нем нет ничего, кроме того, что это я. После того, как мир снова сделал меня, и я от чистого сердца отыграла все, что положено, я чувствую только усталость и опустошение. Никаких угрызений совести. Меня радует этот простой факт - нету внутри меня ничего настоящего, за что бы можно было взяться рукой, и попытаться пронести это через жизнь. Ничего такого, от чего приходилось бы отрываться, ради социальности; такого, которое страшно было потерять.
На метафору воды имеют полное право все клеточные существа.
Кожура всегда больше, чем сам банан. Тот, кто записал когда-то афоризм про банан - он был прав. На самом деле он тогда записал: "Кожура всегда кажется больше, чем сам банан", а тот другой, кто сделал из случая анекдот, выбросил слово "кажется" ради смеха, и, стало быть, сам совершенно не видел разницы между кожурой и бананом.
Нет более надежного способа повестить на собственные откровения, чем неожиданно быть понятым кем-то еще. Возможно, к этому я и стремлюсь, навязывая тебе весь этот эпистолярный умняк. Самой поверить. Обрести основания.
Я вспомнила, как мне пришла в голову мысль написать книжку. Один чувак сказал мне: "Слушай, заткнись! Лучше книжку напиши". И теперь я понимаю - письмо, в самом деле, помогает быть спокойней в речах. Теперь все больше мыслей я оставляю про себя. Мысли в моих глазах - даже какие-нибудь дурацкие комментарии - все оптом - повысились в цене и обрели плотность, как будто я слышу и свой голос как голос автора. И можно вести себя так: это просто звучит, я просто слушаю. Не надо больше говорить с другими, чтобы доказать право речи быть начатой. Так что, я теперь больше молчу. Сказала она.
Когда ты собираешься писать... чтобы начать делать это, поставить в ряд своих действий, надо чтобы кто-то внешний в тебе углядел и разместил кого-то внутреннего, одного из самых внутренних. Кого-то из тех, кто имеет право действовать и не оглядываться. И кого, стало быть, нельзя спланировать и разместить. Внутренний, не может притворяться внешним, поэтому внешний никак не может принять его, несмотря на то, что все они - один и тот же человек. У внешнего есть отношение к внутреннему. Это вообще дело внешнего - отношения со всем, что не ты. Внешний не глядя нащупывает внутреннего и, отворачиваясь, уступает. Нет, неверно, ты сковываешь его, как можешь, потому что не надо уже планировать, надо собственно начинать. И тут внутренний сразу говорит тебе то, что ты о себе думаешь. На его глазах ты борешься с внешним, и он просто не может не сказать. Прямо, открытым текстом. Ты слышишь и видишь вкратце все свое отношение к себе. Так можно просто и быстро выцепить жирного таракана. Если тебе есть, что сказать, то это на пользу. Проблем не решает, но ты теперь сможешь отличить тараканов от своего внутреннего мира. Они выделяются.
Неплохо бы разобраться, кто у меня и где. Но только один раз и в письменной форме, а иначе останешься с пустыми руками и будет не за что зацепиться, а значит нечего сказать, да и незачем. Я же на данный момент хочу продолжать говорить.
Знаешь, на что я сама обращаю внимание в прозе? Вот что меня привлекает:
То, что каждое действующее лицо представляет из себя самостоятельный спектакль, где действующие лица по-разному относятся друг к другу. Персонажи такие - "я", "она", абстрактный "ты", "они" и т.д., а так же то, что без местоимения - хозяин глаз, оператор. Каждый персонаж поддерживает и продолжает себя. Как в жизни. Я смотрю на это в хорошей прозе и залипаю. Может и не понимаю, в чем особая игра, а просто уставлюсь и думаю - вот, такая жизнь. Но чаще всего в книгах все по полочкам: "я " думает и говорит, "она" ходит и действует, абстрактные позволяют автору говорить напрямую, а "хозяин глаз" отражает отношение Господа к происходящему, или там, красоту момента. А в жизни все вперемешку, они не выстроены напоказ, а существуют в отношении друг друга. Примерно как у шизофреников.
Вот я и смешиваю их искусственно, а оживляю с помощью потраченного времени. Делаю это, уставившись в стену или куря одну за другой. Пытаюсь, видимо, создать псевдожизнь. Так или иначе, меньше всего про мою книжку можно сказать, от какого она лица.
p.s. Я не представляю тебя, не жду твоей реакции. Боюсь, я пишу тебе, чтобы не писать то, что мне на сегодня полагается.
Сейчас ранее утро. Странно говорить "привет".
Но не смогла удержаться, чтобы не ответить тебе спонтанно, не обдумав свои слова. Когда ты говоришь про свою речь - "темная и спутанная, имеющая привкус пепла", это звучит как часть рекламного слогана современной литературы вообще. И то, как ты выразился - в этом столько отношения. Хочется воскликнуть - замечательно, многие, со своей темнотой, поймут твое спутанное как свое ясное... Но я не воскликну.
Словно я говорю вслух.... кто слушает тебя, когда ты говоришь вслух? Кто говорит тебе, что голос звучит плохо? Ты можешь сам узнать, какой вкус у твой речи? Из твоих собственных уст это - индульгирование. Отвечу в рамках твоей метафоры - если выносишь изнутри пепел, ты должен помнить, что именно сгорело. Почему этот пепел был все еще твой. Осознать, что нет ничего более чистого и ничего более объединяющего итоги разных предметов, чем пепел. Это ли не прекрасное основание? Прости, ты, может, просто не хочешь всем этим заниматься.
Да, а Кафка, который писал в стол, наверное, таким образом реализовывал свой пессимистично - интровертный способ положить на окружающий мир. Я не знаю его биографии, но мне кажется, что он плохо кончил, так что мы из его жизни не будем делать выводов, мы же хотим кончить хорошо, ведь так?
Читал Банану Ёсимото? Она отчетливо отвернулась от того, сколько по идее надо писать и о чем. Просто показывает свой внутренний мир. И этот мир не несет в себе ничего яркого, осмысленного, важного. Она придумывает сюжеты только для того, чтобы был хоть какой-то скелет, на который можно повесить развеваться платья ее души - воспоминания из цвета, мысли и ощущения. Обожаю ее. Скачала ее фото. Ем ее на завтрак и обед, вместе с пищей. Не знаю почему.
p.s. Опять длинное письмо... может, я просто боюсь замолчать?
То, о чем ты говоришь - определенно нормально. Также, почти нормально, что я сама именно сегодня об этом думала. По-своему, но название тоже. Кажется, я поняла кое-что о любви.
Мне всегда хотелось что-то сделать с ожиданием любви. Потому что - да, она придает смысл жизни. Да, она приходит изнутри - которое равно наруже в тот момент - приходит сама по себе, освещая все, даже боль. Но как быть моей бедной душе, которая однажды вдохнув это, не может без этого сделать следующий вдох. Обнаружить, что следующий вдох - это уже просто ты дальше живешь. Поэтому я не ем грибы.
Я не могу продолжать тащить время. Проживать его с радостью невозможно, потому что нельзя даже просить у Господа любви. Кажется, все мои реальные отношения не научили меня ничему в глобальном смысле. По-прежнему попадаюсь и жду. По-прежнему пытаюсь связать любовь с чем-то, что тоже, как и я, существует во времени. Кажется, теперь я уже не смогу полюбить человека. Внутри нет ничего, от чего я была бы не согласна избавиться. Когда меня кто-то задевает, то становится грустно наблюдать, как внутри возникает какая-то "я", для того, чтобы чувствовать все это. К сожалению, я никак не могу поверить в "нее" до конца.
Зато теперь, если меня предают - мне наплевать. Зато наплевать на все возможные варианты событий, которые могли бы ТЕОРЕТИЧЕСКИ принести мне любовь. Да и по сути ничего не изменилось. Я стараюсь продолжать жить и не более, потому что моя горечь может быть оплачена только смертью. Вот это чувство постоянно и не уйдет никуда. Это можно почувствовать в любой момент. Эта штука, обещание конца, - моя личная пауза, и я, вставляя ее перед каждой фразой, стала адекватней в общении.
А еще, конечно, остается само стремление. Молния, натянутая тетива, - как у каждого. И, ты знаешь, всю жизнь я могу любить только призраков. Стреляю только в воздух. Представляешь, я, со всеми своими понтами, не могу ничего поделать, и признаю - самые серьезные чувства были и есть мои чувства к призракам. Например, к мертвым уже рок-звездам. Со всеми поправками. И лично к ним. Для меня это идеальный вариант. В реальности я могу только разрушать - другого или себя. Разрушать, не изменяя, оставляя пробел в одном из уголков памяти. Потому что нет у меня способов отличить разрушение от созидания.
Если это ненормально - мне ведь уже 30 лет, и внутри и снаружи, - то что все это значит? Как бы мне это перевести, чтобы назвалось другими именами и тогда я, может быть, пойму, что так и должно быть.
Я хотела бы спросить кого-нибудь из тех, кто востребован: как вам удается продолжать писать? Недоделанный текст - недопустимое и уродливое зрелище, подрывающее авторитет творца. Когда надо доделать текст, надо встать и сказать - так, давайте, я творец. А для этого нужен определенный внутренний вес, который у себя поначалу неизбежно придется вообразить. Или надо знать хитрые обходные пути? Я правильно понимаю?
Кажется, я пишу так, чтобы вдруг не оказалось, что я так думаю.
p.s. Есть новости. Просивший да напросится. Кажется, я встретила человека, который поможет мне побороть мои приступы отвращения, возникающие при мысли о том, чтобы начать писать. Этот человек ценит тексты сами по себе, как ткань из речи, независимо от того, кто автор...
Шучу. Никого я не встретила. Видишь, вот в чем вся проблема - написать можно все, что угодно.