В самом старом доме, что прячется за высокой акацией, разросшейся на окраине нашей деревни, живет дед Петр. Из нынешних сельчан никто не помнит, откуда он приехал в эти края, была ли у него в прежние времена семья? То ли неизвестность пугала людей, то ли и впрямь имелось место чертовщине, но обходили люди его дом стороной, сколько себя помню. Иные поговаривают, что слышали странные нечеловеческие вопли, доносившиеся с поросшего бурьяном участка. Много ли надо, чтобы людская молва породила возникновение страшных историй, которые полетели словно по ветру далеко за окрестности деревни?
И вот однажды тихие летние улицы оглушил жуткий скрежет ржавых колес повозки, которую тащила уставшая старая лошадь. Дело было ранним утром - коров уже выгнали на пастбище, молоко процедили, но к приготовлению завтрака еще не приступили. Поэтому в это время почти все жители небольшой деревушки находились во дворах и поспешили разузнать, кто и что является источником столь неприятного и неожиданного шума.
Зрелище породило еще больше любопытства: повозкой управляла юная девушка, одетая в длинное белое платье свободного покроя. Она ехала стоя, открывая взору черную чуть распустившуюся косу, похожую на змею, извивающуюся на худенькой девичьей спине. На телеге, грозившей развалиться прямо на дороге, лежала гора тюков и вязанок - видимо, вещи хозяйки. Но самым удивительным для наблюдавших за ней людей оказался даже не вид странной гостьи, а то, что направлялась девушка в конец деревни, где жил загадочный дед Петр.
Эту новость перетирали несколько недель, угрюмо поглядывая на высокие акации, за которыми исчезла черноволосая красавица. Так как ныне все же двадцать первый век, а не средневековье какое-нибудь, местные особо любопытные кумушки подослали к Петру районного участкового. Предлогов к подобному визиту нашлось, хоть пруд пруди: у Марфы Ивановны, к примеру, внучонок заболел, у Феклы Петровны - трех куриц неизвестный зверь придушил, у Афанасия - корова раньше срока отелилась, у Леонтия пес ночами выть начал, словно волк на луну.
Надо сказать, что участковый наш и до приезда не отличался разговорчивостью, а теперь и вовсе, казалось, онемел. Вышел с Петрова двора с белым лицом, осторожно сел в свой мотоцикл, да так бы и уехал восвояси. Но Марфа Ивановна - баба ушлая, своего не упустит, - подскочила к нему как ошпаренная, чуть ли не за плечи трясла, чтоб слово сказал. Николаев фуражку поправил, глянул на нее как на муху надоедливую, но не рискнул на женщину наехать, пришлось ответ дать.
Еще не смолк рев мотора, а баба Марфа уже кричала остальным:
- Правнучка то Петрова, Клавдия.
- Ведьма, значит, - зашептали старушки.
- Заговорила Николаева, не иначе...
- Оно, как сбелел-то.
- Хорошо, живым отпустили...
Один только Леонтий сплюнул под ноги со словами:
- Тьфу, ты, бабы неразумные, языком только молоть бы!
Но, что сказано, то сказано. Боялись теперь уже не только деда Петра, но и правнучку его Клавдию. И все неудачи свои насущные ее белым рученькам приписывали, детей малых в конец деревни гулять не пускали, коров теперь подальше пасти старались, и черных кошек к августу всех перевели. А мне снились ее очи карие, косы черные, и боялся я в том признаться даже мамке родной.
Тайком от всех пробирался я за акации, прятался за кустами и наблюдал, как хрупкая девушка Петров двор в порядок приводит. Уже и дорожка прежняя выполота, и сарай старый для кобылки вычищен, и даже калитка медной проволокой починена. "Эх! Мужские руки сюда бы!" - не раз думал я, жалея девушку. Но предложить помощь не смог. Возвращался домой каждый раз без настроения, ощущая себя не то трусом, не то сынком маменькиным. И тогда пришла мне идея, как помочь Клавдии, но не попасть на глаза местным сплетницам.
Стал я незаметно инструмент из дома таскать, да между штакетника его просовывать: то гвоздей принесу с молотком, то пилу старую отцовскую. Сначала все оставалось нетронутым, но потом я к своей радости заметил, что калитка уже не проволокой починена, а гвоздями, что я принес. Высохшие деревья выпилены и аккуратно в дрова сложены. Однако, как же ей одной тяжело тут справляться! Работа ведь вся мужская, а руки - девичьи, нежные и слабые.
Иногда я встречал Клавдию в магазине, и это были самые счастливые дни. Пока другие посетители сторонились ее, я исподтишка любовался девушкой. Но ноги словно прирастали к месту, по спине полз холод, а волосы начинали шевелиться на затылке. Что-то было в ней пугающее - то ли красота неземная, то ли полуулыбка, словно она все про всех знала, то ли взгляд больших карих глаз - слишком завораживающий. Я сбегал вместе со всеми, ненавидел себя, но несколько дней спустя снова возвращался к Петрову дому.
"Может, и правда ведьма?", - думал я, коротая одинокие вечера с любимым Талисманом. Помню, мне отец его на пятый день рождения подарил - ох, счастья-то было! Пятнистый крупный щенок, с оборванным и еще не зажившим ухом, - он покорил мое сердце своими добрыми доверчивыми глазами.
- Держи, сын, верного друга, только он и выжил, самый удачливый, наверное, - сказал отец и положил собаку прямо на постель.
- А что случилось с другими? - поинтересовался я.
- Не знаю, Сенька, я нашел его в лесу, - и, подумав, добавил, - одного.
Тогда я не знал, что вижу отца в последний раз. Он был лесником, и на следующий день не вернулся с работы. "Упавшее дерево", - сказала мама, когда я подрос и уже мог справиться с потерей.
Почему-то сейчас, думая о Клавдии, я вспомнил об отце. Во мне шевельнулось что-то давно забытое, что-то, хранившееся далеко в подсознании - то же самое чувство, что я испытал тогда, когда услышал версию гибели отца. "Не верю!" - вот оно. Я не верил в то, что такой опытный лесник, как мой отец, мог попасть в подобную безвыходную ситуацию. Десять лет назад я был еще ребенком, и, глядя сквозь слезы на темную кромку ближайшего к деревне леса думал о том, что однажды этот лес выдаст мне свою тайну, и я узнаю, кто или что лишило меня отца.
В глубине души я всегда верил в существование чего-то сверхъестественного, в тайны, которые обычному человеку знать не полагается. И теперь рядом со мной поселилась такая загадка. "Я узнаю все! - решил я, - "И будь что будет".
Дед Петр встретил меня на пороге своего, за пару месяцев приведенного в порядок дома, не слишком радушно, но и бежать от сурового хозяина не хотелось.
- Явился, помощник, я давно тебя жду, - он прищурился и пригласил войти.
- А... внучка ваша, то есть ...
- Правнучка она мне, Арсений, ты проходи, теперь не стыдно гостя в дом пустить.
- Как это вы ждали меня? - до меня дошли первые слова Петра.
- Ну, ноги то у меня уже лет десять как еле передвигаются, а Клава только нашлась, куда уж ее посылать к чужим людям? К тому же я знаю, что сельские про нас говорят.
- Откуда знаете? - необдуманно подтвердил я его слова и смутился.
- Спасибо за инструмент, - твердо сказал Петр, - жаль, что сам подсобить старику за столько лет ни разу не пришел, но я тебя не виню.
Я заметил, что дома у Петра все как в обычной хате, только стены сплошь деревянные, а в современных хатах давно обои да штукатурка на потолке. И половики здесь тканые, выцветшие, но чистые. И цветы полевые в стакане стоят на пожелтевшей от времени льняной скатерти. И образа древние в углу расшитым ручником украшены - словом в доме не было ничего, что бы пугало или отталкивало. И стало вдруг стыдно мне за себя и мамку свою, и за всех односельчан разом за наговоры их страшные. Ой, как же стыдно!
- Кровь молодая, девчина у меня - красавица... - прошамкал дед.
- Простите, - только и выдавил я, чувствуя, как полыхают щеки.
- Совестливый ты парень. Это хорошо. Клавдия еще не скоро приедет, в город она отправилась, надо документы кое-какие оформить. А мы давай присядем, ноги мои едва держат.
- Как же это так?! - не выдержал я, - за что же они так?!
- А ты поди и сам сомневался? Думал, в печке тебя изжарю, да съем? Или, что в поросенка превращу?
Я снова покраснел, не зная, что ответить. И все-таки, хоть не печь и не заклятья... но тайной здесь веяло, казалось, я даже видел что-то необычное в умных с хитринкой и таких же карих, как у Клавдии, глазах деда Петра.
- Я поведаю тебе свою историю, Арсений. Меня уже давно на том свете ждут, только поиски Клавдиной бабушки и держали на Земле. Ей тут оставаться, ты уж пообещай до людей правду донести, что бы они жить девке не мешали росказнями своими. Клавдия давече липовый чай заварила, поди еще не остыл. Садись за стол, Арсений, я поведаю тебе судьбу свою нелегкую.
Я и не заметил, как потемнело за маленькими окнами Петровой хаты и как сморило меня за сладким ароматным чаем под монотонную речь старого человека. Проснулся я от скрипа не смазанных петель массивной двери.
- Господи, Отец наш небесный! Что ты тут делаешь?
На пороге стояла Клавдия, а за ней участковый и несколько человек в медицинской униформе.
- А я тут чай пью с дедом, то есть, прадедом твоим. Здравствуй, - сердце колотилось от волнения под гипнотическим изучающим взглядом ее карих глаз.
- Вот наглец. Молодые, они теперь все... ничего святого, - прокомментировал один из медиков, обошел Клавдию и направился к постели.
Я обернулся, чтобы возразить и слова застряли в горле - на железной кровати, над которой склонился медбрат - лежал с закрытыми глазами дед Петр.
- А..., - "Не может быть!" - мысли путались в голове, я не мог связать появление всех этих людей с тем, что здесь произошло.
- Иди домой, Арсений, - Клавдия смотрела обеспокоенно, казалось, что ее глаза хотят сказать много больше, нежели могут губы.
- Да, я наверное пойду, - только и промямлил я.
Деда Петра похоронили через два дня. Я подрядился копать могилу вместе с несколькими ребятами, кто уже оказывал подобную помощь, но, на поминки в теперь уже дом Клавдии, никто не пошел. И понятное дело, люди ведь не общались с Петром при жизни, что греха таить, не переступили его порога и в траурный день.
- Не ходи, сынок! - мать пыталась удержать и меня, но я решительно взглянул в ее васильковые глаза, поправил выбившиеся рыжие кудри и покачал головой.
- Я пойду, мама, а сплетни - они все равно пойдут. Видишь ли, есть вещи, поважнее того, что бабки напридумывать могут.
Клавдия встретила меня во дворе и позвала присесть на покрытую опавшими листьями лавку.
- Это ты инструменты приносил, - Клавдия сказала это скорее утвердительно, чем с вопросом.
- Да.
- Что же не набрался смелости зайти раньше? Опоздал теперь...
- Не совсем. Мы же здесь с тобой... сидим, разговариваем вот...
А ведь люди в чем-то были правы, нет, не сплетнями про задушенных кур, а в том, что боялись Петра и дома его. Теперь все это стало не важным. Главное то, что дед рассказал мне свою историю, и теперь я сделаю все, чтобы злые языки не испортили жизнь его правнучке. Настал час прервать замкнутый круг, в котором оказалась семья Петра.
В далеком 1940 году встретились два человека - молодой красавец Петр и девушка Настасья. Они полюбили друг друга, но родители Петра считали кареглазую темноволосую красавицу, ее мать и бабушку - потомственными ведьмами и всячески противились выбору сына. Скоро Петр в числе многих молодых мужчин отправился на передовую. Война не пощадила здешние места. От деревни осталось всего несколько домов и покосившаяся от взрыва хата самого Петра, в которой счастливая мать дождалась своего сына. В те времена возможностей найти человека в разрушенной войной стране было очень мало. Но Петр верил, что его возлюбленная жива и терпеливо ждал ее все эти годы, не переставая писать письма, куда только можно. Только перед смертью мать рассказала, что Настасья, когда бежала от оккупантов в леса, уже была на сносях и показала пожелтевший конверт. В коротком письме сообщалось, что у Петра родилась дочь Прасковья, значилось и место проживания. "Люди бы прокляли нас", - оправдания вместе с последним воздухом
вырвались изо рта умирающей женщины. Они то и стали настоящим проклятьем для Петра. Он возненавидел людей. Старался меньше появляться на улице, чтобы не видеть их счастливые лица. Слишком поздно. Он исходил вдоль и поперек улицы того города, где исчезли последние следы жизни женщины, которую он любил, и девочки, которую никогда не увидит. Клавдия нашла его сама, когда век компьютерных технологий позволил сиротской девушке отыскать своего родного прадеда и скрасить последние месяцы его жизни.
- Я скоро ухожу в армию, Клавдия, - я вглядывался в карие очи, набирая воздух в легкие, чтобы впервые в жизни сказать следующие важные слова. - Я люблю тебя.
Она кокетливо склонила голову и смущенно опустила глаза, перебирая пальчиками подол серого платья.
- И когда только успел?
- Я два месяца тайно наблюдал за тобой, - я махнул рукой в сторону акаций, - а вообще еще тогда, когда ты с косой за плечами на повозке своей старой ехала... Я понимаю, что я простой парень, училище только окончил, не красавец вовсе - рыжий весь и конопатый...
- А не побоишься людской молвы? Меня ведь местные уже ведьмой окрестили. Кстати, я про тебя все знаю, мне прадедушка рассказал. Он может и старый был, но взгляд у него больно зоркий. Бывший лесник.
Что-то екнуло внутри. Я поднял на Клавдию глаза с немой мольбой, и она поняла, что я отчаянно хотел знать все эти годы.
- Отец твой - герой, Арсений. Это Петр нашел его в лесу. Но поздно было помощь звать. И отец твой сам
легенду про дерево придумал. Люди, что охотились в запрещенных местах - очень влиятельные. Он знал, что умирает и боялся за жену и сына.
- Не сказал, кто они? - у меня пульсировало в висках, а в груди разгоралась жажда мести.
- Видимо, еще не время... отслужить тебе надо, на ноги встать...
- Как это не время?
- Арсений, ты во сколько тогда сюда пришел?
- Ну, около шести...
- А прадедушка мой еще на рассвете того дня умер.
Наверное, мир должен был накрениться, но странным образом даже не пошатнулся. Я глядел в карие очи и видел в них саму тайну ночи. Если я сейчас уйду, если мой разум не примет произошедшего в этом старом доме - я потеряю Клавдию. Нет, людские страхи и предрассудки более не властны надо мной.
- Дождешься меня, Клавдия?
Чем дольше она вглядывалась, тем увереннее я себя чувствовал, тем шире становилась улыбка на прекрасном лице моей чаровницы.