- Уходи, - повторила княгиня и зло блеснула в его сторону стекляшкой монокля. - Тебя здесь никто не держит. Да и удержит ли? А второго оставь. Забудь. Я его не отпускаю.
-Э нет, - ответил Лёшка, вдруг начиная свирепеть, - не будет по-вашему. Я уйду только вместе с ним.
Его словно разрядом тока ударило это её 'второго'. Знаменательное совпадение!
- Вместе с ним, сударь мой, ты можешь только остаться, - выдавила из себя княгиня, но послышалось Лёшке в её голосе неуверенность, впрочем, искусно прикрываемая озлобленностью тоном.
- Не пожалеешь? - он перешёл на 'ты', легко преодолев ограничение, накладываемое этикетом при общении молодого со взрослым, зло сощурился. - Сладим ли? - спросил и сам удивился тому, как звучал его голос. Не его это был голос. Словно кто-то другой - значительно более старший, умудрённый и властный говорил от его имени.
Княгиня вскинулась, упёрлась в него изучающим взглядом. Ответила, нисколько не обидевшись на резкость:
- Вот и началось. Значит, поладим, - и добавила мягко, почти нежно, - узнаю стать, Алёша... - В голосе её всколыхнулось что-то, напоминающее отголоски давно улёгшихся переживаний. - А вы все запомните, - вдруг обратилась она к своим, - когда я уйду, он будет здесь властвовать. Можете не любить, а жаловать придётся. Заставит!
И снова к нему:
- Ну что тебе в этом плебее? А мне шанс в какие времена выпал! Вернуться в мир без перерождения.
И это её 'Алёша', вернее, та интонация, с которой было произнесено его имя - а его ли, если никто к нему, сколько он помнил себя, никогда так не обращался? - словно камень поверхность пруда, всколыхнуло былое - прошлые его жизни. Всполохами водной глади заиграли блики воспоминаний, пока ещё не узнаваемые, но уже отчётливо проявляющиеся в колеблющихся волнах памяти. А потом, когда волнение улеглось, осколки былого осели, перемешавшись, словно россыпь фрагментов из различных наборов составных картинок. Все они - цветом ли, яркостью ли, тональностью ли что-то ему напоминали. Некоторые до острого чувства ностальгии.
Один из таких фрагментов - наиболее ярких - он мысленно потянул, и тот сейчас же оброс другими, родственными по содержанию, а все вместе они сложились в картину до боли знакомую и до боли же угнетающую. Лёшка легко узнал убранство парадной залы Деревянного дворца матушки Елизаветы, что на Невском проспекте у Мойки. Толпа придворных в богато убранной зале. На ожидающих выхода императрицы напудренные парики, золотое шитьё. Лёшка, или не уже не Лёшка - а кто же? - краем глаза видел всех тех, кого следует не упускать из виду. Отслеживал, контролировал, как и где стоят Трубецкой, Бутурлин, Шувалов. Прикидывал, как встать самому, чтобы Елизавета увидела его прежде прочих. Это важно - уметь быть всё время на виду, но при этом не мозолить глаз. И он умел. Так же хорошо, как умел выглядеть свежим после обильной всенощной выпивки и азартной карточной игры до утра. Впрочем, знавал за собой и то, что обладает даром, именно разогревшись вином, сказать наиболее остро и точно. Но состояние похмелья... Здесь, в этой зале, он остро страдал от него, а ещё от осознания того, что императрица терпеть не может пьянства. Но показаться ей на глаза в таком виде было так же опасно, как попытаться укрыться в толпе, уступив первенство в общении с Елизаветой нахрапистым и пронырливым недоброжелателям.
Лёшка, который не испытывал похмелья ни разу в реальной жизни, сейчас ощутил его особенно остро. Его передёрнуло... Усилием воли он попытался избавиться от этого состояния и, видимо, не рассчитав, выпал из тягостного эпизода и оказался в другом месте этой же своей жизни. И снова неудачное попадание! В момент зачтения смертного приговора. Второго, уже в той далёкой его жизни.
Вот звучат страшные слова, предписывающие ему четвертование, но он спокоен, и даже вызывающе улыбается. Не натужно, а 'сардонически', презрительно поглядывая на торжествующих недоброжелателей. Да, он проиграл, но не пал духом. И не только потому, что знает о зароке Елизаветы никого не казнить, но и потому, что уверен: фортуна ещё повернёт к нему своё лицо. Тем более, что есть кому волю её исполнить. Успел он уничтожить всю компрометирующую Екатерину переписку, в которой обсуждались способы передачи ей власти в обход супруга её Петра Фёдоровича.
Тяжкое впечатление произвела на Лёшку эта его жизнь. Он вынырнул из неё, подцепил другой фрагмент из россыпи и увидел себя молодым, весёлым, стоящим у воткнутой в землю сабли. В руке тяжёлый дуэльный пистолет. Соперник его, гусарский поручик, давешний приятель и собутыльник, оскорблённый едкой эпиграммой, кажется, затеял стреляться всерьёз, но Серж - в этой жизни Лёшка носил такое имя - был настроен фаталистически. Знал, что судьба слишком благоволит ему, чтобы лишить тех блестящих перспектив, которые ему предначертаны.
Выстрел соперника был неточен - лишь сорвал с плеча эполету. Серж, в свой черёд, опустил ствол и выстрелил вниз... И произошло непредсказуемое. Судьба зло поглумилась над ним, истребовав в оплату за благоволение сущий пустяк - чужую смерть. Или может быть её сестра - судьба поручика - подвела предначертанный итог жизни своего протеже. Пуля, направленная мимо цели, ударилась о случайный камень, отрикошетила и сразила соперника наповал... Лёшка-Серж вторично пережил то, что пережил тогда... Отчаянье и ужас. Полные скорби глаза матери убитого. Промелькнуло, как на экране : суд, разжалование, ссылка на Кавказ, вспомнилось вдруг, что после того в неписанном дуэльном кодексе появилось правило - в таких случаях стрелять только в вверх!
Он было потянул из груды третий фрагмент, но княгиня остановила его:
- Наиграешься ещё, Алёша, впереди вечность... - Там, в яви, твоё место уже занято, и нечего об том горевать! Здесь ты можешь проживать сполна все свои прежние жизни. В полной мере, словно по-настоящему. Изменить, конечно, ничего в них уже нельзя, но пропустить ненавистное и насладиться благостным можно. Анну свою вновь встретишь. Как ты называл её? Идеальная женщина? Вот и живите в идиллии. Без страха смерти. А наскучит эта жизнь - у тебя в запасе много иных. Не менее достойных.
- А ведь темнишь ты, Алёша. Игру какую-то затеял. Ну да проверим. А проводи-ка, мил друг, его сиятельство в апартаменты для гостей, - повернулась она к Добчинскому-Бобчинскому.
Тот непонимающе выставился на неё:
- Куда изволите? Где у нас такие?
- Он покажет, - ответила княгиня непонятно. Добчинский-Бобчинский повращал глазами, но переспрашивать не стал. Видно, не решился. - А за товарища своего не беспокойся, - вновь обратилась она к Лёшке. - Как только моё дело уладится, он тебе будет предоставлен в целости и сохранности. Не вздумай мне помешать!
- Будьте покойны, сударыня, - отвечал Лёшка с усмешкой, нажимая на слово 'покойны'.
Добчинский-Бобчинский, состроив любезную мину и, сопроводив эту мину полупоклоном и изящным движением рук, направленным от Лёшки к двери, произнёс почтительно:
- Прошу-с пройти.
- А почему только одно "с"? - сделал вид, что сердится, Лёшка. Зыркнул строго, и у Петра Ивановича разом пропало состояние непринужденного благодушия.
- А как-с надо-с?
- Вот так-с и надо-с! - куражась, ответил Лёшка. - Сообразил?
В зеркальной стене мелькнуло его - его ли? - отражение: нечто смутное, неясное - вроде бы, как и он, и в то же время совсем не он. Рассмотреть не успел толком, только в памяти задержался именно насупленный старик в парике и расшитом камзоле - надменный и величественный. Ни дать, ни взять граф!
- Узнаю стать, Алёша... - проговорила ему в спину княгиня. И в голосе её всколыхнулось что-то, напоминающее отголоски давно улёгшихся переживаний. - А вы все запомните: когда я уйду, он будет здесь властвовать. Можете не любить, а жаловать придётся. Заставит!
Лёшка, оставаясь в образе графа, шагнул в дверной проём и уверенно двинулся по коридору. Ему, в отличие от Добчинского-Бобчинского, объяснять, куда идти, было не надо: особняк уже начал подстраиваться под парня и готов был принять его так, как тому требовалось, в любом понравившемся месте. Как только Пётр Иванович на секундочку отвлёкся, он и воспользовался этим щедрым гостеприимством - прошёл во внезапно образовавшийся в стене проход, который тотчас же закрылся у него за спиной. Пока спутник его обмирал и пытался докричаться до "важной персоны", Лёшка, быстро спустился по кстати появившейся в конце коридора лестнице, и насмотрел в стене малоприметную дверь. За ней, как он решил, почти потребовал, и должен был находиться Димка. На самом деле, если Димка мог быть где угодно, так почему не за этой, придуманной Лёшкой дверью?
Так и случилось. Приятель его, скорчившись, сидел на краю грубо сколоченных нар. Слабый свет пробивался сквозь зарешеченное оконце, едва освещал убогое помещение.
- Лёшка! - обрадовался он. - Я думал, где ты? - и тут же потускнел взглядом. - Они тебя тоже поймали?
- Не боись, паря. Прорвёмся, - отвечал Лёшка, обрадованный тем, что окончательно вернулся "в себя", освободившись от перекрывавшего его яркостью образа графа. Ему, конечно, хотелось посмаковать, проанализировать случившееся, попробовать сопоставить себя сегодняшнего и себя того, чей отпечаток только что наложился на него. Однако пока было не до этого. Одолевали проблемы сиюминутные. Ну вот, куда теперь? Назад нельзя - там бабка. Оставаться тоже нельзя - здесь старуха. Есть ли ещё какие пути отхода? Княгиня сказала, что это поляна в лесу. Значит, все выходы только в лес. А оттуда уже не выйти. А им надо выйти. Надо вернуться. Времени у них на это не так и много.
- Тут должен быть подземный ход, - вдруг решил Лёшка.
- Чего? - опешил Димка. - Какой ещё ход? Откуда?
- Откуда, откуда! Отсюда туда, понял? Пошли уже.
Ну как объяснить этому растерянному пацану, что здесь теперь многое свершается по его, Лёшкиному, слову. Конечно, если он успеет сказать его раньше княгини. С ней на её сноучастке ему тягаться будет затруднительно.
И ход действительно нашёлся. Не удивительно, что начинался он прямо в этой самой комнате, а точнее сказать, камере.
- Здесь, - Лёшка указал на угол, пусть будет здесь, - и пнул ногой в стену. Кладка легко поддалась, аккуратная глубокая трещина пробежала по ней, и после второго удара кусок стены вывалился наружу.
Димка заглянул в образовавшийся пролом. И отодвинулся, уступая место Лёшке. Тот подошёл неторопливо, снял со стены свечу, посмотрел. Очень удобный ход. Стены и пол выложены кирпичом. С потолка не каплет. Мелькнула мысль: "Не легко ли достался? Может быть, другой поискать на всякий случай?" Сам себе ответил: "Заелся ты, дружище. Ход, конечно, слишком хорош, чтобы не вести в западню. Только другого не будет". И полез в дыру. Димка поспешно последовал за ним.
Коридор спускался всё ниже и ниже. Уклон был чуть заметным, но явным. Пламя свечи трепетало, как и положено ему трепетать при ходьбе: нервно, порывисто и чуть вытягиваясь вперёд, словно подчиняясь движению несуществующего потока воздуха.
- Не погасло бы, - забеспокоился Димка.
- Да кто ж ему даст погаснуть? - усмехнулся Лёшка. Приятель его ещё ничего не понял.
Они шли уже довольно долго и, судя по малой крутизне спуска, пройти ещё предстояло немало. Потому что подземный ход, если исходить из названия, должен проходить под землёй. А они, вступив в него на первом этаже - хорошо, если не выше - сейчас, пожалуй, углубились всего лишь по пояс. Думать надо было, когда топал ножкой! Проламывать пол надо было, а не стену, чтобы не предлагать сомнусу трудно выполнимые условия! Но вот, наконец, ступеньки. Дверь. Перед тем, как подняться к ней, Лёшка остановился. Подождал, и когда Димка поравняется с ним, расправил шар, который послушно раскрылся, накрывая их обоих.
- Становись на моё место. Представь, что ты, это я. Что это твоя сфера. Почувствуй её.
Сказал и двинулся вперёд. Сделал шаг. Другой. Обернулся. Димка исчез. Сработало!
- Молодец. Выйдешь за мной и, пока я буду с ними трепаться, драпай. Спрячься где-нибудь и жди меня. Только старухе в монокль не попадайся. Одна она тебя рассмотреть сможет.
Поднявшись на верхнюю ступеньку, подобрался, сосредоточился и толкнул дверь. Она легко, словно потянули снаружи, раскрылась. Там их, глумливо улыбаясь и выставив перед собой клинки ждала толпа разномастной челяди. И по их рожам видно было, что они, хоть и довольны хитроумно проведённой операцией, но особым рвением в "хватать и не пущать" не горят.