Стольников был уверен, что это знак. К своим сорока пяти он уже перестал верить во всякого рода случайности. Стольников встретил старого знакомого, которого когда-то считал даже другом. Случилось это в первые дни марта. Стольников возвращался с работы: он работал сантехником в местном ЖЭКе, и насвистывал популярную мелодию.
- Не свисти, а то денег не будет, - услышал он голос сзади и обернулся.
Стольников сразу не узнал окликнувшего.
- Стольников или я ошибся? - спросил окликнувший.
- Да, - ответил Стольников.
- Что, не узнал? Это же я, Балабанов.
Стольников вспомнил Балабанова. Балабанов когда-то был его литературным агентом. Их сотрудничество оказалось не очень плодотворным, и, в конце концов, они поссорились: из-за процентов Балабанова. Сначала Стольников хотел просто послать Балабанова в грубой форме, но сдержал себя: все-таки прошло немало лет, да и встреча самого Балабанова - человека из того теперь далекого творческого мира, который Стольников покинул, вызвало у него в душе ностальгические чувства.
Балабанов сказал, что встретил Стольникова очень кстати и у него есть к нему дело, посему они решили посидеть - поболтать в ближайшем недорогом кафе. Стольников заказал себе пиво, а Балабанов кофе.
- А ты значит все по трубам? - спросил Балабанов.
- По ним, - ответил Стольников.
- Успешно?
- Вполне.
- Понятно. Получается, что доволен жизнью.
- Вполне.
- А я хотел тебе дело предложить.
- Предлагай.
- Понимаешь, какое дело; выдвинули меня в главные редакторы серьезные люди, во всех отношениях и смыслах. Короче организовываем мы большой глянцевый журнал. Соответственно нужны авторы. Исходя из концепции нашего журнала, и соблюдая нормы эстетики я решил оставить место и для чисто литературной рубрики, в которой хочу разместить что-нибудь серьезное, настоящее, актуальное, жизненное. Секёшь к чему я?
- Догадываюсь. Но я ведь не писал уже много лет.
- Даже по мелочи?
- Даже по мелочи.
- Неужели так конкретно завязал?
- Выходит, что да.
- Это ты погорячился - люди даже курить бросают постепенно. Это ты психанул.
- Что об этом говорить: судьбу не переделаешь, она сама кого хочешь переделает.
- Возможно. Впрочем, времени у меня мало, чтобы рассуждать на отвлеченные темы. Давай поставим вопрос так: мне к понедельнику нужен хороший рассказ страниц на пять-десять - такой, чтобы в нем чувствовалась жизненность, актуальность. Это как раз то, что раньше у тебя хорошо получалось. Если ты согласишься, я для тебя место забью в журнале железно. Только мне нужно, чтобы ты сейчас ясно ответил, берёшься за работу или нет?
Стольников задумался на пару минут.
- Берусь. Только железно?
- Железобетонно.
Балабанов оставил Стольникову свой рабочий телефон и откланялся.
Теперь Стольников был еще больше убежден, что это знак. Настал час сделать снова крутой поворот в своей судьбе. Он уже пятнадцать лет как бросил литературу, а здесь на тебе, случайно встречает Балабанова, который железно предлагает место в журнале. Нет, это не случайно, это знак. Тем более что любой писатель знает, что это значит, когда предлагают железно место в журнале - это дорогого стоит. А пять-десять страниц для такого серьезного автора это пустяки: Стольников в свои лучшие времена столько писал в день, будучи, пребывая в добром состоянии духа.
Возвращаясь домой, Стольников вспоминал свое переменчивое литературное прошлое: как с большим трудом вышел первый его роман, каким успехом пользовался его второй роман, а потом провал, который он позже расценил как знак. Провал тогда был жутким, стоившим немалых душевных испытаний Стольникову. Он почти два года работал над романом. Это был роман с мощнейшей концепцией, оригинальнейшим сюжетом, глубочайшим подтекстом, написанный в очень изысканном стиле. Так думал о своем творении Стольников. Но в отличие от Стольникова редакторы восприняли рукопись без восторга. Самым тактичным оказался редактор, с которым Стольников работал ранее, он сказал так: "Пожалуй, это интересно, но я боюсь, что читатель этого может не понять. Читатель то нынче очень избалованный пошел". Тогда Стольников очень обиделся, и, кажется даже громко хлопнул дверью, бросив небрежно редактору: "Плохо вы знаете читателя. Не вы так кто-нибудь другой напечатает, издательств в стране много". Но в других издательствах дела обстояли еще хуже. Самые гуманные редакторы говорили: "Слабо, заумно, скучно". Большинство же открыто издевались: насмехались, хамили, даже не писали рецензий. Нервы у Стольникова сдали в одиннадцатом издательстве, когда тамошний главный редактор начал: "Знаете, что, дорогой мой Стольников, а вы уверены, что литература - это именно ваше поприще. Вот есть у меня знакомый писатель Воробьев, человек между прочим непростой судьбы, впрочем это не важно, но вот в его книгах, знаете ли..." Тогда тот редактор так и не успел досказать, что же именно такое интересное есть в книгах Воробьева, потому что Стольников оглушил и повалил его резким ударом кулаком в ухо. Когда Стольников избивал этого главреда, он подсознательно выплескивал тем самым накопившиеся боль и злость за время общения со злопыхателями-редакторами, так и не понявшими его тонкой души. После редактора досталось и секретарше, в которую Стольников запустил стул. В общем с ним произошла страшная истерика. Потом, разумеется, были пятнадцать суток в камере СИЗО, потом несколько дней замкнутого состояния: близкие боялись близко к нему подходить, тогда они всерьез опасались, что дело может кончиться сумасшедшим домом. А потом до Стольникова дошло, что это был просто знак, и в его душе снова наступил мир.
Стольников понял, что нужно многое изменить в жизни, и он решил порвать с творчеством. Творчеством, которое едва не довело его до состояния окончательного безумства. К тому же ему казалось, что он настолько душевно опустошился, что уже не способен даже на минимальные творческие подвиги. Стольников решил, что надо опроститься. Нужно стать простым человеком, овладеть каким-нибудь полезным ремеслом, чтобы всегда иметь средства на кусок хлеба. Эта мысль показалась ему гениальной: раз уж так получилось, что ему больше не суждено поделиться своими сокровенными знаниями со всем человечеством, то пускай он тогда создаст вокруг себя небольшой теплый уютный мир для себя и своих близких. А человечество, проблема противостояния государства и народа - ведь это всё так абстрактно и мерзко. Стольников сам по себе был человеком способным ко всякого рода труду; и выбрал для себя почему-то профессию сантехника, которой овладел очень быстро. В то время в Москве на сантехников был очень высокий спрос, и вполне возможно, что именно этим обстоятельством Стольников руководствовался при выборе ремесла. В своей новой специальности Стольников достиг успехов быстрее, чем в литературе, и пользовался огромным уважением у своих клиентов. Еще бы, где сейчас в наше время можно встретить такого умного, сообразительного, интеллигентного, мало пьющего, любящего свой труд сантехника?
Придя домой, Стольников решил пока не открывать близким своих планов: жене знать это ни к чему, а детям тем более. А ночью ему стало страшно оттого, что он принял решение вернуться к старому, ведь он уже так сильно привык к этой своей новой жизни со всеми ее прелестями: стабильностью и душевным покоем. Но ведь он уже дал обещание Балабанову. Он, долго мучаясь колебаниями, не мог заснуть, пока вновь не убедил себя, что это был знак. А если это был знак, то и колебаться уже не имеет смысла.
До понедельника оставалось шесть дней. Первые два дня Стольников был еще полон оптимизма. В эти дни он предполагал написать что-нибудь на какую-нибудь злободневную тему: что-то о незаконной пересадке человеческих органов, бандитских разборках или о чём-то еще в этом же духе. Мозг работал очень интенсивно, только мысли как-то путались, не складывались в последовательную цепь, и сюжет не вырисовывался. Если же что-то законченное и приходило в голову, то исключительно убогое и слабое по содержанию. Стольников читал много жёлтой прессы, пытаясь в ней отыскать что-нибудь стоящее, за что можно было бы зацепиться. К сожалению, этот путь оказался тупиковым и Стольников, таким образом, ничего не создал.
Потом было 8 марта. Стольников отправил жену и детей на дачу в Конобеево, ему важно было остаться одному в квартире, потому что он решил испробовать второй способ для поиска вдохновения, которым иногда пользовался в былые писательские времена. Он дождался вечера, выключил везде свет, кроме ночника в большой комнате, и принялся танцевать по кругу: как бы вращаясь вокруг своей оси, как планета кружится вокруг светила. Он полузакрыл глаза и делал плавные, пластичные движения и жесты руками; при этом он воображал себя индейским шаманом, который таким образом начинает переходить в другое измерение, мир духов и мыслей. Через какое-то время он почувствовал, что уже совсем близок к цели и перестал танцевать, вышел на середину комнаты, лёг навзничь и стал представлять, что становиться невесомым, и, наконец, попадает в ноосферу, которая для него открывается совсем материальной, ощутимой, а не какой-то абстракцией... Чистый лист, который Стольников предусмотрительно положил на столе, для записи накопленных мыслей в процессе этого своеобразного медитативного обряда, так и остался чистым. Стольников просто заснул в процессе медитации, а когда проснулся, так и не смог вспомнить, что же ему приснилось. После этого случая Стольников был уже настроен менее оптимистично.
До понедельника оставалось три дня, и Стольников еще не потерял надежды успеть сотворить что-нибудь стоящее. Для разрешения критической ситуации он придумал новый метод, который про себя назвал "стимуляция чувствами", суть которого заключалась в следующем: нужно испытать некие чувственные перемены, потрясения, чтобы попробовать тем самым вызвать новый приток мыслей и вдохновения. Для осуществления этого плана он решил наведаться к старой любовнице Шутовой, с которой уже не встречался несколько лет. Опасения, что Шутова вышла замуж, оказались напрасными. Раньше она всегда была рада Стольникову, и он надеялся, что и теперь она не изменила своего отношения к нему. Была пятница последний рабочий день, а именно в рабочие часы под видом вызова Стольников мог произвольно распорядиться своим временем; в свободное же время он обычно находился под зорким оком жены. Из-за лимита времени Стольников начал действовать с раннего утра: он сделал два телефонных звонка Шутовой, которая на его удачу оказалась дома. Во время первого звонка Стольников мило поболтал о всяких несущественных мелочах, расспросил о ее жизни, пытался шутить. Позже перезвонив, начав издалека, напросился-таки в гости с намеком на пикантное содержание визита. Шутова не возражала. Стольников быстро прибыл к месту преступления, к блочной пятиэтажке на окраине Москвы. Волнуясь и пребывая в определенной гордости за собственную востребованность, он начал подниматься по лестнице на пятый этаж. Вскоре волнение перешло в нервозность, потому что он начал сомневаться в правильности своих действий. Он вспомнил, что его супруга всегда считала, что все деятели искусства занимаются творчеством исключительно из похотливых соображений. Теперь ему показалось, что она возможно в чём-то и права... И всё же его встреча с Шутовой состоялась, со всеми вытекающими последствиями.
С Шутовой все получилось как-то неудачно, торопливо, некрасиво, почти без результата. А ведь про его возраст иногда говорят - седина в бороду, бес в ребро.
Тем же вечером Стольников сидел у себя на балконе, на табурете, закинув ногу на ногу, курил любимые болгарские сигареты и пытался осмыслить все произошедшее с ним за неделю. В какой-то момент ему стало весело; так что он невольно заулыбался. Ему подумалось вдруг, что всё, что он делал в последние дни: ковыряние в желтой прессе, эксперимент с медитацией, сомнительный секс - все это так глупо, неестественно, омерзительно и в то же время смешно. Стольников подумал, что хороший смех - это единственное средство, с помощью которого можно очиститься от всей этой нелепицы.
"Какую же я все-таки совершил глупость, взявшись за работу над этим сочинительством, - размышлял Стольников. - Впрочем, почему глупость?"
Стольников вышел из балкона и оказался в пустой кухне. "Жизненно и актуально, так кажется? - вспомнил Стольников, достал с холодильника чистый лист бумаги, сел за стол и принялся писать:
"Стольников был уверен, что это знак. К своим сорока пяти он уже перестал верить во всякого рода случайности".
Остановился, задумавшись о названии.
"К понедельнику", - написал он большими буквами вверху листа.