Аннотация: Иногда приходится почувствовать пустоту, что бы понять что тебя любили...
Дед умер неожиданно. Впрочем, наверное, только для неё неожиданно. Здоровье у него было неважное. В 44-м дед вернулся с фронта без ноги. Высокий, темнобровый красавец-лив, комвзвода разведки в Латышской гвардейской стрелковой, дед выжил в боях под Москвой, отделавшись легкими ранениями, Северо-Западный фронт его добил. При переходе линии фронта бравый сапер-разведчик ошибся тот самый единственный раз. Не заметил немецкую растяжку. Но и тут ему повезло, потерю только ноги в той ситуации иначе как везением не назовешь. То ли в медсанбанте при экстренной ампутации, то ли в госпитале при одном из переливаний крови ему занесли гепатит, с которым он так и доживал . Часть осколков навечно засела в теле. Вернувшись за год до конца войны домой к жене и двум сыновьям он не стал жалеть себя, а спокойно посадив жену дома, присматривать за мальчишками, окунулся в работу. Проектировщик дорог по довоенной специальности оказался востребованным в период разрухи. Страна оправлялась после немецкого варварства, дороги строились ударными темпами, специалистов не хватало, слишком много жизней забрала война. Через два года родился третий сын, дед мотался по стране в командировках, сменил Москву сперва на Пятигорск, а потом на Свердловск. Тогда личные желания особой роли не играли, сказали надо, значит надо.
Она таким деда и запомнила -- суровым, не слишком щедрым на эмоции, скорее насмешливым и язвительным. А еще никогда не сидевшим без дела. Даже выйдя на пенсию, по возрасту, а не по инвалидности, он продолжал консультировать проекты в родном НИИ, копался на даче, ремонтировал свой инвалидный запорожец. Сидя в кресле перед телевизором, за просмотром хоккейного матча, занимал руки чем нибудь вроде вытачивания тоненького вязального крючка для бабушки. А еще дед пах табаком. Ни отец, ни оба его брата не курили, а дед любил привычный ещё с фронта Беломор. Бабушка была, словно для равновесия, теплой и ласковой, у неё всегда была вкусная выпечка, вазочка с конфетами и собственная чашка для каждого из пяти внуков.С ней было уютно. Деда же она скорее побаивалась и не очень стремилась к общению. О войне дед рассказывать не любил, все что она узнала о его военной биографии, рассказали отец и младший брат деда, тоже прошедший войну. Уже будучи взрослой, она поняла причины дедова молчания -- слишком тяжелы и страшны были бои в болотах под Ленинградом и на Карельском перешейке. И еще более страшна и тяжела была будничная жизнь простого фронтового разведчика. А и вправду, о чем он мог ей рассказать? О том как перейдя линию фронта, снимали часовых? О том как брали языка, и если не удавалось оторваться от преследования, то просто добивали его? Не самая подходящая тема для сказок внукам. Да и ей свои, детские, заботы не давали времени присмотреться и прислушаться к взрослой жизни.
А потом папе предложили загранкомандировку. По тем, советским временам, для рядового геолога это было как звезду с неба поймать. И он согласился. Вот только её, одну из них, троих детей, туда не могли взять. Врачи не разрешили. Тропики ей были противопоказаны. И тогда мама пришла к деду. Они долго говорили о том что отцу эта командировка необходима и для карьеры и для семьи. Возможность заработать денег и вырваться, не из нищеты, нет, а, скорее, просто из вечной нехватки денег. Трое детей, и она, старшая, с её болячками, требовали слишком многого, того что в те времена простой геолог и простая учительница заработать не могли. В конце разговора дед посмотрел на мать, спокойно и твердо сказал: "Люда, вы езжайте. Все будет в порядке. Никто её не обидит." И родители, забрав брата и маленькую, пятилетнюю сестру уехали. Туда где солнце, пальмы, ласковое Карибское море. Она осталась. В квартиру на два года пустили квартирантов, а она перебралась в маленькую однокомнатную квартирку к деду и бабушке. Было до слез обидно, но ей было уже двенадцать и она прекрасно понимала, что изменить что-либо в этой ситуации не в силах ни родителей, ни её самой.
Бабушка уже пару лет как устроилась работать вахтером в бассейн, так что из школы её чаще всего встречал дед. Собственно, училась она всегда хорошо, и особо контролировать учебу не было необходимости. Но дед любил подробно расспросить о том как прошел день, что они проходили сегодня в школе. При этом частенько поддразнивал и задавал каверзные вопросы. Обычно он грел обед к её приходу, потом они садились за стол и он расспрашивал обо всем во время еды. Уже за первые пару месяцев она привыкла к этим ежедневным отчетам. У мамы с её работой в школе на другом конце миллионного города никогда не хватало времени на подобные разговоры. А еще дед приучил её смотреть хоккей. С безграничным терпением объяснял ей правила, рассказывал о достоинствах игроков: наших, канадских, чешских...
Впервые она поняла как ей не хватает деда, когда он лег на ежегодное лечение в госпиталь для ветеранов. Прибежать из школы в пустую квартиру, самой разогреть себе суп, сесть за стол в полном одиночестве... За этот месяц она приспособилась обедать на кухне, без деда в зале за столом было тоскливо. Визиты к деду в госпиталь, которые в её возрасте большинство детей воспринимало бы как тягостную обязанность, для неё были праздником. Братья отца изо всех сил старались заменить ей, хотя бы отчасти, уехавших родителей, и она была им признательна, но каким то внутренним, детским чутьем, она понимала что все её маленькие проблемы интересны только ему. Потом дед выписался и все пошло как раньше. Папа писал ей регулярно письма с описанием красот острова Свободы, по которому мотался в командировках. А здесь все текло своим чередом. У детей гибкая психика, и она привыкла что папа с мамой где то далеко, что брат с сестренкой с ними. Тем более, что не пришлось ничего менять в остальной жизни -- своя школа, любимые учителя, привычные одноклассники. А еще был дворец пионеров, занятия в архитектурном институте, да мало ли дел у подростков.
Второй год отцовской командировки подходил к концу. В сентябре родители должны были вернуться. А сейчас стоял необычно теплый для Урала май. Она заканчивала седьмой класс. 19 мая , в День пионерии, должен был пройти парад на центральной площади Свердловска. Она вся была в подготовке , колонна Дворца пионеров шла первой. Их цветоводческая секция юнатской станции должна была дарить ветеранам выращенные собственноручно в теплицах гвоздики. Так что все свободное время было занято репетициями. Чувствовал ли дед себя в эти дни хуже? За своими делами она об этом не задумывалась, а жаловаться дед не умел.
В тот день она прибежала из школы рано. Отменили последний урок, заболела англичанка. Пообедали с дедом как всегда, потом он напомнил, что ей пора съездить записаться на прием к своему врачу. Безрезультатно попытавшись отложить это дело(спорить с дедом вообще было бесполезно), она собралась и поехала в больницу. Туда, обратно, взять талончик -- часа через полтора она была уже дома. Два часа дня, дед любил в это время поспать. Поэтому дверь открыла своим ключом. Сняла туфельки, влезла в тапочки и, стараясь не шуметь, зашла в комнату. Кровать бабушки с дедом была отгорожена как ширмой сервантом. Поэтому она не сразу увидела его. Наверное, именно спать он и собирался. Дед сидел на кровати, откинувшись на стену. Протез был отстегнут, брюки наполовину сняты. Она застыла.
Понимание того, что дед умер пришло сразу. Хотя до этого видеть умерших ей не приходилось. Подойти и потрогать она не решилась, вышла в коридор, постояла, подумала и набрала 03. Слово умер не хотело выговариваться, поэтому она проговорила в трубку: "Я пришла домой, а дедушка не дышит". Все это спокойным, практически застывшим голосом, такое впечатление что эмоции у неё выключили. Врач приехал через десять минут, подошел, посмотрел, молча выписал справку о смерти.
-Девочка, кому то из взрослых сможешь сама позвонить?,-она кивнула. Врачи уехали. Состояние было странным, внутри неё как будто стопор какой то установили. Хотя эмоции и отключились, логические связки в мозгу работали безупречно. Немного подумав, она взяла с тумбочки бабушкину телефонную книжку. Сперва позвонила дяде, старшему брату отца. Пока дядю искали по всему цеху(он работал в типографии), ей казалось что внутри всё сильнее натягивается какая то струна. Дядя Арнольд понял все с полуслова и пообещал приехать минут через пятнадцать. Второй номер был рабочий бабушкин. Трубку взяла медсестра бассейна, её родная тетка. Наверное это было даже к лучшему, тете Наташе она могла рассказать все спокойно. Та, велев больше никому не звонить, она сама все сделает, положила трубку. Все в том же ступоре она вышла на площадку подъезда и позвонила в квартиру напротив.
-Тетя Лиля, дед умер. - пока соседка осмысливала сказанное, она прислонилась к дверному косяку, струна наконец лопнула и из глаз сами собой потекли молчаливые слезы. Дальше был туман. Соседка пыталась отпоить её водой с валерьянкой, потом приехал дядька. Не один, с двоюродной сестрой на полтора года старше её. Посмотрев на племянницу, он просто взял её за руку, подтолкнул к старшей сестре: "Лена, уведи её". Очнулась она в квартире у дяди. Сестра пыталась чем то накормить, напоить горячим чаем. Слава богу, она не пыталась ни о чем расспрашивать, понимая что с новой истерикой одна без взрослых не справится.
Потом она уснула. Как в тумане прошли три дня, похороны. Утром, перед ними, в комнату зашел дядя и спокойно спросил, пойдет ли она на них. Она молча помотала головой. На поминках ей впервые налили сухого вина. Как то не заметно закончился учебный год. Она все так же жила у дяди, не пытаясь вернуться к бабушке. При одной мысли о возвращение кидало в дрожь. Потом, уже в конце июня, пришла бабушка и попросила вернуться.
Она зашла в разом опустевшую квартиру. За этот месяц почти выветрился запах дедова беломора, в квартире давило почти физическое ощущение пустоты. Наверное она была все-таки слишком мала, чтоб оформить это в какие-то связные мысли, и только пару лет спустя она поняла...
Это было перед девятым мая(так уж сложилось, что в семье деда вспоминали именно в этот день, а не в день смерти), они вечером сидели за столом и вспоминали деда. Став старше, она уже понимала, насколько тяжело для папы было пережить невозможность проводить отца, поэтому часто, оставшись с ним вдвоем, вспоминала какие то эпизоды из этих двух лет, пересказывая их папе, воспроизводила дедовы шутки и интонации.
-Знаешь, пап, я тогда просто этого не понимала. Дед был суров и закрыт. Он не умел нежничать, да и не пытался научиться этому. Я как-то спокойно это воспринимала и только теперь поняла. Я сейчас знаю, дед нас любил. Просто его любовь выражалась не так как в книжках и в кино. Когда он умер, вокруг меня словно появилась пустота, и только сейчас я понимаю, что это не стало его любви...
***
А ещё она никогда не смотрит по телевизору хоккей..
