Аннотация: Фанфик по "Аватару", рассказывающий о жизни танатора, и о его тяжких и скорбных долгах, которые рано или поздно придет время отдавать.
Вы меня видите? Нет... я знаю, что нет. А я вас вижу. Я здесь. Но не покажусь на глаза, пока сам этого не захочу. Вам страшно, правда? Вы слышите, как хрустят ветки под моими лапами. Мой мир небезопасен сам по себе, но среди всех кошмаров, что прячутся под пологом леса, нет никого и ничего, что сравнилось бы со мной. Так что стойте смирно - и слушайте. Вам же хочется узнать, почему я не атаковал? А ведь я бы мог убить вас одним когтем... Смешно, правда? Я бы и сам засмеялся - если бы смог. Но этого умения мне не дано. Зато у меня есть память... Что ж, пожалуй, я задержусь немного, чтобы рассказать вам свою историю. Тогда, быть может, вы поймете, почему я стал не таким, как мои собратья. Спросите, зачем мне это надо? Не знаю. Наверное, я просто устал молчать.
Я приподнял голову, но тут же спрятался обратно, лишь убедившись: добыча на месте, и даже не подозревает о моем присутствии. Осталось всего несколько шагов... Мои губы напряглись, обнажив острые клыки, и, пригнувшись, я заскользил вперед, скрываясь за каждым пучком травы. На своем загривке я чувствовал ее снисходительный взгляд, но усилием воли прогнал неприятное чувство прочь и, подобрав под себя задние лапы, приготовился к прыжку. Каждый мускул моего тела был напряжен, как струна, сердце лихорадочно билось о ребра, точно вот-вот собиралось выскочить наружу, и я чувствовал, как мое жаркое дыхание согревает пальцы, на целую треть закопавшиеся в землю... Я сделаю это! Я это обязательно сделаю! Мои бедра качнулись. Удар сердца - и я прыгнул... но оса оказалась быстрее. Она снялась с листа за миг до того, как ее накрыли мои лапы, и я, потеряв равновесие, покатился по земле, сопровождаемый веселым мурлыканьем мамы. С трудом поднявшись, я обиженно посмотрел на нее, такую огромную и могучую, что лежала на краю поляны, наблюдая за мной все еще смеющимися светло-желтыми глазами. Ну да, конечно... мама - великая охотница, а я кто такой? Словно почувствовав мое разочарование, мама протянула вперед одно из своих тонких черных щупалец, и, для виду поломавшись, я все же протянул ей свое. Бледные усики тут же зашевелились и переплелись, а у себя в голове я услышал спокойный мамин голос: "Ты слишком высоко задираешь зад, малыш. В такой позе добыча легко тебя увидит. Согни лапы, и старайся не слишком елозить хвостом по сторонам - ты шевелишь траву, и любой шестиног сразу это заметит". "А я смогу на них охотиться, мама? - не знаю, почему, но мой голос прозвучал почти жалобно, - Я такой неуклюжий!" "Ты просто еще маленький, - усмехнулась мама, - Я в твоем возрасте тоже была такой же". "Правда?" "Ну конечно. Или ты думаешь, что я так и родилась, со свежей добычей в зубах? - губы мамы изогнулись, отвернувшись назад, и я воочию увидел ее великолепные зубы - несколько десятков острых блестяще-черных лезвий, против которых не устоял бы даже камень! - Я тоже училась. И тоже сначала промахивалась. Но ведь справилась, верно?" - и она издала рваный, прерывистый рев, что обычно я предпочитал называть ее смехом. Странно, но этот жутковатое рычание, от которого любого другого хватил бы удар, меня сразу же успокоил, и, благодарно заурчав, я осторожно расцепил наши усики и, взмахнув хвостом, вновь припал к земле, на этот раз постаравшись последовать совету и не задрать крестец сверх необходимого. Получилось не сразу - лапы гнулись аж со хрустом в костях, но в конце концов я почувствовал, как мой хвост коснулся земли, и торжествующе оглянулся на маму. Та встретила мой успех улыбкой, и я уже начал оглядываться по сторонам в поисках подходящей букашки на роль моей следующей добычи... но тут взгляд мамы резко дернулся в сторону, и все десять "ушек" на ее затылке поднялись дыбом, ощетинившись длинными жесткими иглами. "Что-то не так?" - подумал я, лишь потом вспомнив, что она не может меня слышать, но через мгновение я едва удержался, чтобы не вздрогнуть - мама посмотрела прямо на меня, будто услышав мои мысли. Ее щупик вновь потянулся ко мне, и я, уже без замедления, коснулся его своим. "Спрячься где-нибудь в кустах, и не высовывайся, пока я не разрешу, - мама говорила быстро, лихорадочно, не переставая оглядываться по сторонам, - Сиди тихо, понял?" "Что происходит, мама?" - мой голос звучал надрывисто, я весь дрожал. "Не знаю, - честно призналась она, - Давай, скорее!" - и она подтолкнула меня в плечо, так что я едва не кувырком вкатился под защиту густых колючих ветвей. "Мама!" - в ужасе оглянулся я на нее, но она лишь коротко лизнула меня кончиком языка, и в следующий миг наши щупики разъединились, и, присев на месте, мама одним великолепным прыжком оказалась в центре поляны, так, что яркое полуденное солнце бешено засверкало на ее черной спинной броне. Я еще никогда не видел ее настолько красивой и опасной одновременно... И тут... я услышал гром. В ясном небе. Гром нарастал, словно к нам приближалась ужасная гроза. А потом погасло солнце, и нас с мамой накрыла огромная черная тень. Исполинская птица с грохочущими крыльями нависла над поляной, поднимая страшный ветер, и я изо всех сил ухватился за землю подо мной, чтобы удержаться на месте. Я так испугался... Мне еще никогда в жизни не было так страшно! А вот мама не испугалась, и, подняв голову, она бесстрашно зарычала в лицо врагу... в лицо врагам - странным, бледнокожим созданиям, что сидели в брюхе страшной птицы, держа в руках длинные блестящие палки. Кто они? Откуда? И зачем пришли?.. Вряд ли об этом знала даже мама, но она все равно была готова сражаться и, резко присев на задних лапах, она прыгнула вверх. Не хватило всего полпальца, и ее когти вспороли воздух в каком-то волоске от брюха птицы, но следующего шанса ей не дали - раздался оглушительный грохот, и мама, коротко взвизгнув от боли, покатилась по земле, как я мгновения назад, только в тот раз это была всего лишь игра. В этот же - все было до ужаса настоящее... На траве и сломанных листьях заблестела кровь... а я с ужасающей отчетливостью понял, что это была мамина кровь. Она умирала рядом со мной - но я не мог заставить себя даже пошевелиться. Я обзывал себя, как только мог, я кричал, что мама здесь, что ей плохо, но тело, словно понимая, что я ничем не мог бы ей помочь, молчало, и я лежал трупом, пока, для верности выстрелив еще пару раз, бледнокожие не спустили сверху какие-то тонкие длинные лианы, зацепив их за мамину броню и без лишней нежности проткнув ее тело... она даже не вскрикнула! И лишь когда, проверив надежность своих крючьев, пришельцы начали поднимать неподвижное черное тело в воздух, я, словно очнувшись, бросился вперед, через колышущуюся траву, скрывавшую меня с головой, и в последний миг успел поймать челюстями щупальце на маминой голове... Двуногие демоны меня даже не заметили, и грохочущая птица без труда подняла нас в воздух: своих хозяев, сидящих в ее брюхе, мою маму - и меня, повисшего на ее теле. Окровавленная поляна уходила все дальше и дальше вниз, но я об этом не думал. Все, что я знал - это то, что нужно, во что бы то ни стало удержаться и не свалиться на землю. Мамин труп раскачивался на крючьях, точно пытаясь сбросить меня обратно в лес, но я лишь сильнее сжимал зубы, надеясь лишь на то, что щупальце выдержит... не оборвется... Оно оборвалось. Или... ему кто-то помог? Мои глаза были крепко зажмурены из-за бившего по ним ветра, так что я ничего не увидел, только почувствовал, как совсем близко от моего носа что-то пронеслось - а в следующий миг забыл об этом, потому что воздух яростно ударил мне в морду, и я понял, что падаю вниз. Я отчаянно закричал от страха, тут же выпустив обрывок щупальца, и, опомнившись, попытался схватить его лапами, но через мгновение ударился о первые древесные ветки, и, переворачиваясь и вереща, начал проламываться сквозь листву... пока чьи-то сильные руки не схватили меня поперек туловища. От резкого рывка у меня чуть было весь воздух из легких не вылетел, и некоторое время я ничего не соображал. Мама... мама... мама... Короткое слово долбилось у меня в голове, заглушая все прочие ощущения, но потом чувства ко мне вернулись, и я понял, что лежу на чем-то твердом, и меня... гладят... гладят?! Инстинкт сработал быстрее, чем разум - извернувшись на месте, я попытался схватить зубами чужую руку, однако незнакомец, кем бы он ни был, отдернул ее быстрее, и мое неудачное нападение едва не завершилось трагедией - как оказалось, я находился на древесной ветке, и уже готов был продолжить падение на землю, если бы меня не подхватили и не водворили на место. Как странно... руки были синие. Поняв, что тут что-то не так, я приподнял голову и, щурясь, попытался рассмотреть своего спасителя. Им был... двуногий! Но не один из тех, что прилетели на грохочущей птице. Это был молодой самец, довольно высокий - маме он был бы по плечо - что сидел рядом со мной на корточках, без труда сохраняя равновесие на довольно-таки неширокой ветке (в то время как я, куда меньше его размером, вцепился в нее всеми шестью лапами) и смотрел на меня огромными желтыми глазами, чем-то неуловимо напомнившими мне глаза мамы - вот именно с таким же выражением она, порой, глядела на меня, когда я, испугавшись грома или треска упавшего дерева, забивался к ней между ног, стараясь спрятаться от, как мне казалось, неминуемой опасности. Воспоминание заставило меня съежиться от боли, и, тоненько всхлипнув, я уткнулся носом в собственные лапы, а этот юноша, улыбнувшись, мягко дотронулся до меня рукой, что-то негромко сказав - я не понял, что именно, но, судя по всему, он пытался меня успокоить. На этот раз я даже не подумал его укусить - наоборот, во мне что-то словно лопнуло, и, дернувшись вперед, я изо всех сил прижался головой к колену этого странного двуногого, который сейчас показался мне единственным родным существом во всем этом мире, что так жестоко отнял у меня мою маму... Синяя рука ласково опустилась мне на загривок, прижав к шее взъерошенные пластинки тонкой брони, после чего спаситель поднял меня на руки и пересадил к себе на плечи, покрытые чьей-то выделанной шкурой. Мне достало ума как следует вцепиться в эту самую шкуру когтями, потому что в следующий миг этот парень, подхватив лук и пару длинных стрел, сиганул вниз. Я завизжал в голос, но юноша, видимо, зная, что он делает, даже не оглянулся, зато руки его резко вырвались вперед, перехватив пронесшуюся мимо ветку и перебросив тело вперед. Его движения были отточены и уверенны, так что, если подумать, мои визги были совершенно не к месту, однако своему страху я этого сказать не мог, и кричал, как резаный, пока прямо мне в глаза не ударили гибкие зеленые стебли, и я не оказался в подвешенном состоянии на плече юноши - когти передних лап зацепились за кожу, тогда как задние повисли над землей. Негромко засмеявшись каким-то странным гортанным смехом, синекожий аккуратно подсадил меня обратно и, мимолетно погладив по голове, сорвался с места и ровной рысью побежал через подлесок, без особого труда перепрыгивая через старые гнилые коряги и высокие корни деревьев. Его мышцы перекатывались под моими лапами, точно живые клубки, и мне пришлось немало постараться, чтобы сохранить равновесие и не свалиться вниз - ведь на плече-то у него было не так уж много места! Полуденный зной медленно спадал, и над лесом сгущались предвечерние сумерки, а он все бежал и бежал, не останавливаясь ни на миг, пока откуда-то сверху до нас не донесся чей-то высокий голос, и, остановившись, юноша ответил ему на том же самом наречии. В тот же миг зашуршали ветки, и на тропу перед нами мягко, как истинная хищница, приземлилась молодая девушка с длинными, заплетенными в косы и украшенными красными перьями волосами. Увидев меня, она невольно отшатнулась назад, но юноша, засмеявшись, успокоил ее, и, подняв руку, погладил меня по голове, видимо, стараясь доказать, что все мы тут друзья. Честно говоря, насчет этой девушки я еще сомневался, а потому, на всякий случай, вздыбил щитки на затылке и оскалил зубы. Не знаю, что они тут нашли смешного, но оба двуногих в ответ расхохотались, причем у девушки смех оказался просто невероятным - с какими-то тягучими, напевными интонациями, точно журчание ручья или пение птиц. Отсмеявшись, она, все еще улыбаясь, что-то коротко сказала своему товарищу. В ответ он как-то неопределенно дернул бровью и, фыркнув, девушка посторонилась, а мы побежали дальше. Кажется, мы были уже недалеко от логова сородичей моего спасителя, потому как все чаще и чаще нас окликали незнакомые голоса, но юноша больше ни разу не остановился, пока не достиг подножия огромного дерева. Я не раз видел с мамой такие вот гигантские деревья, но она никогда не приближалась к ним, говоря, что эти громадины - территория других хищников, и потому на исполинский ствол, уходящий куда-то под самые облака, я смотрел примерно с таким же выражением, с каким впервые знакомился с солнцем и небесами, когда мама впервые позволила мне выйти из-под кучи бурелома, где я родился. То тут, то там по толстым древесным корням были развешаны странные округлые пузыри, что мягко сияли в сумерках, давая ровный зеленовато-голубой свет, поразительно гармонирующий с колеблющимся рыжеватым светом от разожженных по всей внутренней площадке костров. Я никогда раньше не видел огонь, но внутренний голос мигом предупредил об опасности, и я весь сжался, подобрав под себя хвост и лапы, пока молодой охотник, на плече которого я ехал, осторожно пробирался между своими соплеменниками, многие из которых, замечая меня, оборачивались и еще долго смотрели вслед, а некоторые даже удивленно восклицали. Впрочем, гнева или ярости в их голосах не было, так что, пока что, я не пытался сбежать, смирно сидя на месте и только поглядывая по сторонам. Юноша пробирался к самому центру Древа, туда, где, под крутой спиралью из сплетенных корней, стоял и о чем-то негромко разговаривал с другими охотниками уже довольно пожилой двуногий, при взгляде на которого я, не знаю, почему, внезапно ощутил робость. Он не был таким уж страшным, и многие другие в этом логове выглядели куда уж опаснее его, но робость моя не была вызвана страхом, совсем нет! Скорее уж... это было что-то вроде того, что я бы ощутил, повстречайся с кем-то великим и мудрым, которого мне, детенышу, следовало бы почитать не за силу - за ум. Так что, когда, привлеченный шумом, он оглянулся, то я сразу ткнулся носом в плечо юноши: дескать, я тут вовсе не при чем. Заметив меня, проницательные желтые глаза сощурились, но незнакомец продолжал молчать, пока мой спаситель первым не поприветствовал его. Лишь после этого величественный воин о чем-то резко спросил его, и юноша - вождь назвал его "Ха"цу" - негромко ответил, старательно подбирая слова. Говорил он довольно долго, после чего, сняв что-то с пояса, протянул вождю. Я сперва не увидел, что именно, но потом на эту вещь упал свет костра, и я понял, что в синей четырехпалой руке лежал... обрывок щупальца моей матери. Громко заверещав, я всем телом дернулся вперед, чтобы схватить его, но вместо этого потерял опору, и полетел бы наземь, если бы Ха"цу вновь не поймал меня... да так и оставил держать на руках, пока вождь, словно бы и не обративший ровно никакого внимания на мой рывок, внимательно изучал тонкий черный щуп, расцвеченный алыми и желтыми отметинами.
- Саутуте! - выдал он наконец, отрывисто, точно ругательство, после чего, наконец, посмотрел мне в глаза. Я лежал на руках у Ха"цу - крошечный, беззащитный... Может быть, мне показалось, но уголок рта у этого воина слегка дернулся, то ли от жалости, то ли явив намек на улыбку, и он протянул мне обрывок щупальца, который я тут же схватил - свою драгоценную, свою единственную добычу, которую прижал к себе, как только смог... да так и замер на месте, свернувшись тугим клубком и спрятав последнее, что осталось у меня от моей мамы, на груди. Чья-то рука провела по моему загривку - уж не знаю, чья именно, и вождь что-то негромко сказал Ха"цу, в ответ на что молодой охотник просиял улыбкой, будто бы получив невесть какое приятное известие, после чего, развернувшись, уже куда неспешнее понес меня прочь... В ту ночь я заснул в странном, похожем на кокон гамаке, сделанном из какого-то необычного материала, рядом с щупальцем мамы, и надежная рука моего нового друга обнимала меня за плечи, делясь своим теплом, и потому, наверное, мне ничего не приснилось, так что утром я проснулся спокойно, а не в ужасе от пережитых ночных кошмаров. Кажется, большинство жителей Дерева уже встали, потому что я ясно слышал голоса, но когда я попытался обнаружить рядом с собой Ха"цу, то нащупал лишь пустоту. Помню, я жутко перепугался, и, тут же вскочив и кое-как выкарабкавшись из гамака, помчался его разыскивать... да почти тут же на него и налетел. Он стоял на ветке, держа в руках обрывок щупальца, но почему-то его я был рад видеть гораздо больше, чем это безжизненный и холодный комочек. Как-то грустно мне улыбнувшись, он подсадил меня к себе на плечо, и мы вместе начали спускаться на нижние уровни. На этот раз мое появление встречалось гораздо спокойнее, и многие даже не смотрели в нашу сторону - признаться, это меня даже радовало. И так приходилось немало головой по сторонам вертеть, чтобы все заметить! Но Ха"цу с какой-то странной целеустремленностью направился к самому центру Дерева, и там, опустившись на колени и несколько раз копнув землю, он осторожно опустил в образовавшуюся ямку обрывок черного щупальца. И тут я понял, что вижу это напоминание о маме в последний раз. Ха"цу бережно опустил меня на землю, и я, подойдя поближе, ткнулся носом в этот мертвый кусочек моей мамы, глубоко-глубоко вдохнув последние крупинки ее запаха, чтобы сохранить их в самой глубине души, после чего, повесив хвост, отошел в сторону, и Ха"цу, прошептав: "Эйва нгау, Цмуке", засыпал ямку землей, после чего вновь поднял меня на руки и понес назад. Я был очень молчалив, мыслями все еще пребывая в мрачных воспоминаниях, и потому появившееся в поле моего зрения детское лицо стало для меня полнейшей неожиданностью - я едва сдержался, чтобы не использовать когти! Однако Ха"цу по-прежнему был тут, и потому я просто в полном изумлении уставился на этого ребенка, а он засмеялся и, протянув ручку, потрогал меня за головные щитки.
- Нари си, Ралу, - усмехнувшись, сказал Ха"цу и посадил меня на землю. Не стремясь излишне хвастать своим мужеством, я тут же поджал хвост и спрятался за его ноги, но Ралу был тут как тут и, присев на корточки, изучал меня с поистине детским любопытством на лице. Постепенно моя броня улеглась обратно. Кажется, этот детеныш был не враг, и, поставив щитки на голове торчком, я осторожно потянулся к его руке, в любой момент готовый отпрыгнуть назад. Однако рука не спешила бить меня или причинять зло - наоборот, едва только я позволил Ралу коснуться меня, как он тут же принялся меня гладить, точно пытаясь доказать, что его бояться не стоит. Ощущение было очень приятным, и я сам не понял, в какой именно момент начал громко мурлыкать, попутно даже не заметив, как Ха"цу куда-то ушел. Вскоре меня окружили и другие дети, но я уже не боялся, позволяя им себя гладить, после чего они, без каких бы то ни было сомнений, включили меня в свои игры. Признаться, я был удивлен. У меня не было ни братьев, ни сестер, так что играть я мог только сам с собой да с мамой, когда у той было время и силы на мою возню, поэтому сразу несколько товарищей и богатый выбор всевозможных развлечений меня, мягко говоря, несколько смутили. Впрочем, я был не в том возрасте, чтобы удивляться слишком долго, и довольно скоро, поняв, что к чему, с готовностью принялся веселиться, бегая за детьми по всей площадке и, конечно, то и дело падая, но тут же вскакивая и продолжая погоню. Взрослые только посмеивались, глядя на нас, и постепенно я совсем освоился. Стук ног по твердой земле и зрелище удирающих детей пробудили во мне древние, скрытые чувства, заставившие мои щитки подняться дыбом, и я, уже без малейшего притворства, принялся ловить их лапами - с выпущенными когтями! Губы отвернулись назад, обнажая черные клыки, и я тоненько, но все равно свирепо зарычал, а когда один из малышей, замешкавшись, позволил мне приблизиться вплотную, мое бронированное плечо ударило его прямо под колени, и синекожий, не удержавшись на ногах, повалился на землю, а я тут же запрыгнул сверху. Веселый хохот оборвался, и ребенок, в котором я узнал Ралу, с недоумением посмотрел на меня, а я... я вдруг понял, что еще мгновение - и я бы вцепился этому мальчику в горло! Осознание этого ударило меня, точно плеть лианы, и, торопливо спрятав клыки, я, соскочив на землю и отбежав на приличное расстояние, смущенно сел, не зная, куда деваться от стыда. Глаза странно щипало, словно бы в них пыльца попала, и я понимал, что, наверное, этот ребенок не простит меня за то, что я пытался с ним сделать... но тут рядом со мной хрустнули ветки, и, подняв голову, я встретился глазами с Ралу, что, улыбнувшись, оскалил зубы и громко зашипел, точно рассерженный икран. От неожиданности я так и шарахнулся в сторону, а мальчик, засмеявшись, погнался за мной следом, все пытаясь ухватить меня за хвост! Я понял, что прощен, и наша игра возобновилась, только на этот раз я внимательно следил за собой, напоминая себе, что это только игра. Больше неприятных случаев не было, так что вечером, вернувшись из лесу, Ха"цу обнаружил меня, валяющимся кверху лапками под боком у какой-то старой женщины, что ткала на странном деревянном станке, негромко напевая песню и только улыбаясь моему подпевающему мурлыканью. О чем-то спросив у нее, Ха"цу довольно кивнул и сел рядом, погладив мой туго набитый животик. Лениво открыв глаза, я попытался словить его руку передними лапами, и некоторое время он довольно успешно уворачивался, но в конце концов я все же сцапал его ладонь и, подержав немного, отпустил, снова зажмурившись. Костер горел где-то за моей головой, но я не обращал на трещащие сучья никакого внимания, лишь наслаждаясь его теплом и чувствуя себя если не совершенно счастливым, то, по крайней мере, удовлетворенным. Если бы еще мама была здесь... Едва заметный укол боли заставил меня невольно дернуться, но он прошел так же быстро, как появился, и мне осталось лишь беззвучно вздохнуть. Я знал: этой боли не уйти. Но и маму мне уже не вернуть - так зачем зря страдать из-за непоправимого?.. Я не забыл ее. Где-то там, в потаенном уголке моего сердца, я по-прежнему помнил ее великолепную фигуру, ее ласковый язык, ее глаза, ее голос... но эти воспоминания сидели тихо, точно затаившиеся зверьки, и обычно я предпочитал их не беспокоить. Моя жизнь, еще такая короткая, сделала свой роковой поворот, и хотя переход достался мне дорогой ценой, я не жалел об этом. Тем более, если подумать, то мне повезло. Я потерял маму, но обрел друзей и новую семью, что приняла меня со всей теплотой, и я был бы неблагодарным, если бы оскорбил их своими напрасными сожалениями. Так что, глядя на точеное лицо Ха"цу из-под полуопущенных век и чувствуя его пальцы, поглаживающие мой живот, я слушал треск сгорающего хвороста, стук станка и песню женщин, сам не замечая, как медленно погружаюсь в дремоту... С этого вечера все пошло по намеченному распорядку: утром я просыпался, Ха"цу кормил меня завтраком и уходил в лес, по своим делам, а меня оставляли на попечение детей... правда, со временем я стал сомневаться, кто у кого остается на попечении. Я рос гораздо быстрее этих малышей, вытягиваясь с каждым днем, и хотя мне было еще далеко до момента, когда я хотя бы близко сравняюсь в размерах с взрослым самцом моего вида (который эти На"Ви называли именем палулукан, что, на их языке, означало примерно "тот, кто предвещает ужас, высушивая рот"), тем не менее, всего через три месяца я уже был в холке почти по пояс среднему мужчине, что, учитывая, что На"Ви были крайне рослым народом, являлось приличным достижением! Теперь уже мне было очень трудно отвязаться от детей, что во что бы то ни стало желали на мне прокатиться, и потому все чаще начал отправляться вместе с Ха"цу в его лесные вылазки, тем более, что пока что я был не слишком тяжелым, чтобы не поспевать бежать за ним по ветвям деревьев, но и не слишком маленьким и слабым, чтобы не заниматься этим весь день напролет. Время от времени он соединял свой один-единственный головной щуп, обвитый длинными черными волосами, с моим, через свои мысли и ощущения передавая мне все, что знал об окружающем лесе - о растениях, животных, о смене времен года и природных явлениях. Не скажу, что я всегда понимал, что именно он мне говорит, но он искренне пытался мне помочь - я не мог этого не оценить, и старательно впитывал его знания, потому что было несомненным - рано или поздно, но они мне понадобятся. Тем более, что, по мере того, как я взрослел, мой аппетит увеличивался, и Ха"цу, на которого была возложена обязанность меня кормить, уже не мог обеспечить мои потребности, так что ему пришлось учить меня еще и охотиться. Надо сказать, о том, как охотятся мне подобные, он имел довольно четкие представления, и, так как показать все это на собственном примере он не мог, ему пришлось вновь обратиться к своим воспоминаниям. Надо сказать, это было весьма забавно - судя по всему, молодому Ха"цу, однажды сбежавшему в лес без ведома взрослых, "посчастливилось" наблюдать, как огромный взрослый палулукан-самец напал на стадо ериков (так На"Ви называли шестиногов), и до сих пор зрелище гигантского черного зверя, двигавшегося с легкостью тени от облака, заставляло его содрогаться от ужаса, в то время как я просто был вне себя от восторга и во что бы то ни стало хотел повторить все вживую. Угадайте, кого я назначил на роль своей "добычи"... Разумеется, я ни на миг не забывался, и мои когти касались тонкой кожи Ха"цу почти ласково, не оставляя на ней даже царапин, но весил я уже порядочно, и своего наставника опрокидывал шутя, как игрушечного. Так же было и в тот памятный день... в тот страшно памятный день...
"Уже лучше, - пропыхтел Ха"цу, тщетно пытаясь выбраться из-под моих лап, - Только в следующий раз - немного быстрее, понял?"
"Понял", - проурчал я, и, разъединив наши щупы, я отпрыгнул назад, собираясь вновь припасть к земле и наброситься на наставника со спины... но тут мои щитки, уже покрывшиеся длинными красно-желтыми иглами, поднялись дыбом, а спина выгнулась дугой, взъерошив пластины брони. Ха"цу несколько недоуменно посмотрел на меня, но тут ветер переменился, и его заостренные уши дернулись в сторону, а весь он как бы подался вперед, напряженный, словно натянутая тетива.
- Саутуте, - прошептал он едва слышно, но я все равно разобрал ненавистное слово, словно бы его прокричали мне в самое ухо, и этого оказалось достаточно. Мои губы отогнулись, и жуткий, идущий из самых глубин тела рев сотряс притихший лес, точно удар грома. Ха"цу, почуяв неладное, дернулся ко мне, точно пытаясь остановить, но я начал двигаться раньше, и слитного удара всех четырех передних лап оказалось достаточно, чтобы бросить мускулистое тело вперед, точно выпущенную из лука стрелу, и, без труда смяв листья папоротника, я помчался по подлеску, продираясь между сплетенными ветвями и ползучими побегами, которым оставалось либо соскальзывать с моей атласно-гладкой кожи, либо рваться в клочья, потому что я не собирался останавливаться! Голоса врагов становились все громче, каждый мой прыжок стремительно сокращал разделявшее нас расстояние, и хотя я не мог видеть их сквозь ветки и листву, едва я учуял их запах, как уже ни о чем не думал - и камнем обрушился на ничего не подозревающих двуногих. Первый из них не успел даже вскрикнуть - я сломал его, как сухую травинку, одним своим весом превратив его хрупкие кости в кучу обломков, но этой смерти мне оказалось мало и, заревев, я прыгнул дальше. Что-то загрохотало, и над самой моей головой взвилось облачко мелкой древесной трухи, однако я уже наметил свою следующую жертву, и меня ничто не могло остановить. Даже он... Почему он вмешался?! Почему не остался в стороне?!! Я бы не успел изменить направление прыжка, даже если бы пребывал в здравом уме, а в тот миг я понял лишь одно: он мешает, он препятствие, он тоже враг! - и мои когти с размаху погрузились в тонкое синекожее тело, тут же окрасившееся хлынувшей наружу темно-багровой кровью... Я успел заметить его лицо... на нем было гнева... только беспокойство, укоризна... и что-то вроде легкой грусти, которая всегда появлялась в его чертах, когда он говорил о смерти... Он упал на землю, раскинув руки, а я все стоял над ним, с так и занесенной для следующего удара лапой, с которой медленно капала кровь. И смотрел на его застывающее лицо и гаснущие золотистые глаза, которым уже не суждено было ожить. А когда прямо мне в плечо что-то ударило, срикошетив по толстой броне, я даже не сразу понял, что это такое... лишь потом, посмотрев на себя, заметил на блестящей черной броне длинную беловатую царапину, увидел бледнокожего, что трясущимися руками сжимал в руках блестящую палку... палка... мама... Ха"цу! На этот раз от моего рычания в самом прямом смысле содрогнулась земля... А когда над моей головой, сотрясая воздух, повисла громадная птица - я не побежал. Ну уж нет... больше я не буду бегать! Птица огрызнулась твердыми раскаленными шариками, что ушли в землю у самых моих лап, но я лишь заревел в ответ и, не давая ей опомниться, вскочил на ближайший древесный корень, после чего, с силой оттолкнувшись задними лапами, взвился отвесно вверх, и мои передние лапы поймали-таки длинные тонкие ноги черной птицы! Когти зловеще заскрежетали по металлу, оставляя на нем глубокие борозды, и птица, тревожно взревев крыльями, попыталась набрать высоту и стряхнуть меня вниз, но я держался крепко, и, пока вторая пара передних лап мертвой хваткой сжимала ее бока, первыми я ухватился за край дырки в ее брюхе и начал забираться внутрь. Сквозь прозрачную морду птицы я видел сидевшего внутри бледнокожего - глаза у того были просто огромные. Он ведь тоже понимал, что ему от меня не уйти. И он смог лишь отчаянно закричать, когда моя лапа, пробив разделявшую нас стенку, накрыла его голову... Потеряв своего всадника, птица тут же начала крениться вниз, но до земли она не долетела - толстые ветви деревьев перехватили ее еще в воздухе, так что мне пришлось прыгать. Как раз вовремя - спустя мгновение она взорвалась огромным клубом огня, и горящие куски ее рухнули вниз... да только мне уже было не до этого. Все, что я тогда видел - это тело Ха"цу, неподвижно лежавшее у моих лап. Кровь из его распоротого бока уже не текла, хотя земля под ним вся пропиталась ее запахом, и я молча лег рядом с ним, осторожно приобняв его за плечи, как он когда-то обнимал меня в детстве, и положив голову ему на грудь, в которой навсегда замолчало его сильное, любящее сердце... Я думал, что умру. С каждым вздохом в моей груди что-то мучительно сжималось, как будто чья-то жестокая рука тянулась к моему сердцу, пытаясь раздавить его, как я раздавил жизнь своего лучшего друга, и каждый раз я зажмуривал глаза, ожидая смерти... а она отступала прочь, словно брезгуя отнять у меня мою никчемную жизнь. Я не знаю, сколько я пролежал так. Может, день... а может - и столетия. Я не шевелился, не моргал, я почти не дышал. И меня вполне можно было бы принять за мертвого, если бы не сердце, что, как будто в насмешку, продолжало гнать по моим жилам теплую, живую кровь, которой я не смог поделиться со своим мертвым другом. Постепенно дневной свет померк, уступив место плотным ночным сумеркам, и моя шкура, почувствовав приближение ночи, неярко засветилась чередами призрачных синевато-белых точек. Тело Ха"цу осталось темным. Мертвым. Холодным... А я лежал над ним, переливаясь в безучастном свете ночного леса, и лишь когда моих ушей коснулись знакомые голоса, а на землю рядом с моей головой мягко опустилась синяя нога... Они тоже молчали. Хотя лучше бы они кричали. Или плакали. Или набросились бы на меня - да я бы и не думал сопротивляться. Но они молчали. А когда они, осторожно высвободив труп Ха"цу из моих лап, понесли его прочь, я, точно слепец, побрел за ними, спотыкаясь на каждом шагу. Они меня не гнали. Ни в чем не винили. Они вообще на меня не смотрели. Но мне другого и не надо было. Поэтому, когда все молитвы были прочитаны, а изуродованное тело Ха"цу, точно дитя в утробе матери, свернулось в выкопанной между древесных корней яме, я стоял там. Я смотрел только на него. И последним подошел к нему, чтобы попрощаться. "Прости меня, Брат", - прошептал я те же самые слова, что, порой, говорил сам Ха"цу, убив на охоте, после чего, глубоко вдохнув в себя его запах, отошел в сторону, понурив голову и хвост. Засыпать яму землей вместе с другими членами клана у меня просто не хватило духу... И лишь один раз я поднял взгляд - когда мимо меня, вытирая слезы на щеках, прошла Демини, та самая девушка, что первой встретила нас с Ха"цу в тот далекий вечер, когда мы с ним впервые оказались здесь. Словно почувствовав мой взгляд, она оглянулась. Но и она ничего мне не сказала. Просто вдруг ее лицо как-то странно сжалось, будто у ребенка, и, разрыдавшись в голос, она убежала прочь... а я остался стоять неподвижно, будто выточенная из черного камня статуя... В ту же ночь я ушел. Нет, они не прогнали меня. Ни один из них не сказал мне ни одного плохого слова. Но, хоть я и понимал, что смерть Ха"цу была моей роковой ошибкой, но уж никак не моим злым умыслом, мне от этого было ничуть не легче. И остаться там, где каждое место, каждое лицо так живо напоминало мне о моем друге... я не мог. Это было сильнее меня. Моя жизнь вновь претерпела излом, и, уходя во тьму, я оставлял за спиной все, что знал и любил... все, что было смыслом моего существования. Связавшие меня узы дружбы и любви рвались прямо на глазах, а в глубине души, будто какая-то липкая черная вода, медленно закипала звериная ярость. Ну уж нет. Я не сдамся! Потому что я знаю, кто повинен в смерти моей матери, потому что я знаю, кто лишил меня разума и заставил убить друга! Я знаю! И, приподнявшись на дыбы, я задрал голову к небесам и испустил долгий, протяжный рев, эхом прокатившийся по тут же притихшим джунглям. Жители леса должны были понимать, что означает этот рев. И спрятаться подальше от верховного хищника, вышедшего на свою роковую охоту. Вот только им беспокоиться было нечего - я не собирался сегодня ночью утолять свой голод. А мои настоящие враги были глухи, и не могли понять моего предупреждения. Ну что ж... В конце концов, на свою же беду. И, коротко рыкнув, я, точно клок текучей тьмы, заскользил под кронами деревьев, сливаясь с густыми тенями и производя не больше шума, чем всякая мелкая живность, поспешно убирающаяся с моей дороги. Я знал, что найду их. Не сегодня, так завтра, не завтра, так через месяц. Я готов был ждать. И, едва заслышав в небесах грохот птичьих крыл, я тут же мчался следом, выискивая место, где же эта тварь решит совершить последнюю посадку в своей жизни. От меня мало кому удалось уйти. Я всех находил... И убивал - без жалости, лишь иногда давая пощаду - когда, словно чувствуя слабое место в моей броне, бледнокожие заявлялись в лес внутри фальшивых тел, немного похожих на тела На"Ви. Меня они обмануть не могли - я не был настолько глуп и слеп, чтобы не увидеть дух "саутуте", в каком бы обличье не оказалось это существо, но синяя кожа брала свое, и я ни разу не попытался напасть на такого оборотня... за исключением, пожалуй, одного-единственного случая, когда в моем лесу появился странный синекожий таутуте, но не с какими-то непонятными штуковинами, которые у меня могли вызвать разве что недоумение, а с блестящей палкой в руках... Я слишком хорошо знал эту палку. А дальше мне думать было не обязательно. Этот придурок умудрился напороться на одинокого ангцика, которого Ха"цу всегда называл крайне опасным и непредсказуемым противником, советуя мне никогда с ним не связываться - мне, а что уж говорить об этом ненормальном, которого я мог бы в два счета перекусить пополам?! Вот только этот таутуте оказался не трус, и, когда ангцик попер на него, явно намереваясь вбить его в землю, синекожий (ему что, жить надоело?!) помчался навстречу, что-то бессвязно крича. Его же сейчас растопчут! Это в мои планы не входило, и я как бы невзначай выбрался из-за скрывавшего меня древесного корня. Синекожий оказался ко мне спиной... А вот ангцик - нет, и, увидев меня, он тут же понял, что к чему, потому что, развернувшись, бросился обратно к стаду, под защиту сородичей. Двуногий же продолжал что-то громогласно вещать, и его странная речь, никоим образом не похожая на певучие слова Народа, просто резала мне уши, так, что губы сами собой приподнялись, и из горла вырвалось угрожающее рычание. Сейчас ты умрешь, таутуте... Словно услышав мои мысли, а, вернее, услышав мое рычание, пришелец, резко сбавив тон, медленно обернулся, оказавшись лицом к лицу с моими клыками. Его запах коснулся моих ноздрей, и, яростно взревев, я, оттолкнувшись лапами от корня, с легкостью перемахнул через него и, вздыбив щитки, зарычал вслед убежавшему ангцику: мое! Остальные члены стада, взбудораженные моим появлением, тут же затрубили, поднимая свои ярко раскрашенные головные веера, но мне до них, признаться, дела не было, и, на всякий случай проревев им более чем красноречивый совет не вмешиваться в мои проблемы, я обернулся к таутуте. Тот стоял на месте, наставив на меня свою палку и что-то крича своим собратьям, укрывшимся в кустарнике. Просил о помощи? Вряд ли. Он не был похож на труса. И я не испытывал к нему особой ненависти. Но он оказался у меня на пути и затронул слишком болезненные струны в моей душе. Этого было достаточно, чтобы дать мне повод атаковать, и, мягко развернувшись, я неторопливо направился к нему. Я был уверен, что он не побежит - обычно одного моего вида хватало, чтобы любой таутуте замер на месте, парализованный ужасом. Только вот этот, как ни странно, оказался сильнее, и, за миг до того, как я прыгнул, сорвался с места и нырнул в расщелину между двумя стволами. Как будто надеялся, что меня это остановит... Сила прыжка порядком вдавила меня между деревьями, но я быстро понял, что тут мне не протиснуться и, вырвавшись на свободу, пошел в обход, без труда размолов в щепу сухую корягу и начав проламывать себе путь между длинными полыми стволиками, густо покрывшим землю. Их было много, и пробивать путь было трудно, да вот только против моих зубов и когтей вряд ли устоял бы даже камень. Пару раз я чуть было не схватил этого двуногого, но в густом подлеске я был не слишком поворотлив, и тонкий, ловкий таутуте каждый раз успевал вывернуться из моей хватки. Впрочем, рано или поздно это должно было закончиться, поэтому я гнал его, как ерика, продираясь под корнями и между стволов, пока он, видимо, доведенный до отчаяния, не нырнул в какую-то пустоту под корнями огромного дерева. Туда я пролезть не мог при всем своем желании, однако лапы мои все еще были при мне, и, припав к самой земле, я принялся вслепую шарить когтями, пытаясь выцарапать этого двуногого из его убежища. Быстро поняв, что я вот-вот им закушу, он принялся елозить под корнями, пытаясь перебраться в место понадежнее, однако я не отставал, и, в конце концов, загнав его в угол и ухватив сразу несколько корней зубами и лапами, я вырвал-таки их из земли... тут же услышав отчаянный крик - и грохот металлической палки. Несколько огненных пчел настигли меня, глубоко увязнув в головной броне, но, хоть они и заставили меня отшатнуться, загасить мою ярость им было не под силу, так что, отпрыгнув назад, я тут же бросился обратно к дереву и, ухватив челюстями конец грохочущей палки, вырвал ее из рук противника и отшвырнул к себе за спину. Ну все, теперь ты точно покойник! Взревев, я что есть силы ломанулся сквозь преграду из корней, но синекожий, сообразив, что к чему, и сам бросился в сторону - чтобы, через проломленную мною дыру, вырваться наружу и броситься наутек. Наивное существо... Я настиг его вторым прыжком. Ему повезло - моя лапа ударила в необычный нарост на его спине, не сломав ему хребет, однако мгновение удачи миновало, и, схватив его за этот самый нарост, я принялся трясти его, как нантанг, порой, трясет пойманную добычу. Я был уверен, что на этот-то раз ему точно не уйти!.. Я ошибался. С резким, похожим на клацанье зубов щелчком нарост отцепился от его спины, и он, воспользовавшись моим же рывком, отлетел далеко в сторону. Мне хватило одного укуса, чтобы понять: этот "нарост" не живой, и, яростно зашипев, я обратил свое внимание на проворно уползавшего прочь двуногого. Он все еще пытался спастись... В другой раз это бы меня, пожалуй, даже насмешило, но тогда я был слишком разъярен, и, взрыв когтями мягкую лесную подстилку, бросился за ним. Синий, с черной кисточкой на конце хвост почти хлестнул меня по глазам, и я тут же прыгнул вперед, на этот раз даже не сомневаясь: он мой! Но - неожиданно прямо мне в глаза ударил яркий, ослепительно яркий свет солнца, и, невольно взревев от боли, я впустую щелкнул челюстями, а мои передние лапы провалились куда-то вниз... вниз... вниз! Моя голова дернулась следом, и я в ужасе понял, что, увлекшись погоней, едва не свалился вниз с отвесного обрыва, на дне которого яростно грохотала только что миновавшая водопад река. К счастью, остальные четыре лапы остались на твердой земле, и я вовремя успел податься назад, чтобы не последовать за отчаянным двуногим, что уже рухнул вниз и теперь отчаянно пытался не потонуть где-то среди пенящихся волн. Желал ли я ему смерти? Да как никому другому в своей жизни, и, видит Мать, я бы бросился за ним следом, но палулукан - не рыба, и течение внизу было достаточно мощным, чтобы без особого труда утащить меня прочь. Плавать же у меня особого желания не было, и потому мне осталось лишь, убедившись, что безопасного пути вниз нет, огласить воздух разочарованным ревом - и не без некого удовлетворения увидеть, как судорожно оглянулся на меня чудом зацепившийся за древесные корни двуногий. Да, да... Хвали свою удачу, таутуте - тебе удалось от меня уйти! Но только попадись мне в следующий раз, и я... Яростный, бьющий по ушам рев довершил мое предупреждение, и, взмахнув хвостом, я отправился прочь, чувствуя себя, по меньшей мере, паршиво. Ради интереса, я выследил товарищей удравшего двуногого, но следы привели меня лишь к умятой площадке, на которой еще держалась отвратительная вонь улетевшей птицы, и, брезгливо сморщив нос от вида блестящей маслянистой лужицы, отправился восвояси. В тот день я задрал лишь попавшегося мне под горячую лапу молодого ерика, и съел его безо всякого удовольствия, стараясь лишь отвлечься и не думать об утренней неудаче. Правда, долго сожалеть я не умел. И не мог. А потому уже на следующий день почти не вспоминал о вчерашнем промахе. Да и на послеследующий - тоже. Наверное, я бы так и забыл об этом отчаянном таутуте... если бы однажды не учуял в лесу его запах. Признаться, я порядком удивился. По моему глубокому убеждению, после случая со мной этот худосочный должен был, по крайней мере, с месяц не вылезать из своего логова, так что тонкая струйка знакомого запаха заставила меня сперва удивленно вскинуть щитки, а спустя мгновение - разозлиться. Да что он, в конце концов, о себе возомнил?! Мои лапы напряглись, и когти чуть ли не по самое основание ушли в землю. На этот раз тебе не уйти... Глухо зарычав, я стремительно сорвался с места и помчался вперед, стелясь над землей, точно ожившая тень торука - такая же быстрая, молчаливая, такая же смертоносная... Таутуте и не пытался прятаться, а я был не в том расположении духа, чтобы давать ему за это поблажку, и, едва услышав впереди негромкий голос, тут же распластался по земле, точно подкрадываясь к стаду ериков. Но на этот раз моя добыча будет куда приятнее, чем обычно! Мои губы изогнула нехорошая ухмылка, и я уже готов был прыгнуть вперед, чтобы закончить начатое дело и смять жизнь этого таутуте одним ударом тяжелых лап... но тут щитки на моей голове встали дыбом, а зрачки глаз удивленно расширились: что?! Не рискуя доверять обманчивому слуху, я осторожно приподнял голову... и уже больше ее не опускал, а нижняя челюсть моя отчетливо начала крениться куда-то вниз. Для верности я даже пару раз тряхнул головой, сгоняя жуткое наваждение, но это видение оказалось прочнее других, и мне осталось лишь молча уставиться на невиданную раньше картинку: таутуте, гнусный таутуте, мой заклятый враг, одетый уже не в грубо сработанные тряпки своих сородичей, а в настоящую одежду На"Ви, преспокойно шагал по лесу, неся на плече длинный зазубренный гарпун для ловли рыбы, и рядом с ним, легко перепрыгивая через корни деревьев, грациозно шествовала незнакомая девушка из Народа... Из Народа?! Мои глаза разве что из орбит не вылезли, но, сколько бы я ни твердил себе, что это невозможно, глаза безучастно заявляли обратное: словно бы и не обращая внимания на узкие, продолговатые глаза своего спутника и его пятипалые ладони, девушка о чем-то негромко разговаривала с ним на его же языке, не без некоторого труда, но и без малейшего отвращения выговаривая незнакомые слова. Честно говоря, сперва я даже решил, что ошибся, и эта девушка тоже была таутуте, но, сколько бы я ни старался выглядеть в ней признаки Небесного Народа, все сводилось к одному - она была На"Ви! Но... почему? Сказать, что я был в ужасе, было бы слишком сильно, но и заявить, будто я остался невозмутим, тоже было нельзя. В общем, плавал где-то посерединке. И некоторое время беззвучно следовал за этой странной парочкой, пытаясь уловить, где здесь подвох, однако с каждым мгновением убеждаясь: обмана нет! Да уж... признаться, чем отчетливее я это понимал, тем сильнее меня охватывало недоумение. Небесные люди - и На"Ви? Чушь какая! Я даже головой потряс от возмущения, но потом мой взгляд вновь обратился к не подозревавшим о моем присутствии рыбакам, и моя решимость растаяла прямо на глазах, уступив место смущению. Народ - вместе с саутуте?! Мысль была просто безумная, особенно на фоне некстати всплывших тяжелых воспоминаний, но и попросту отрицать увиденное я тоже не мог. А потому, не дожидаясь, пока у меня голова от всего этого лопнет, я поспешно слинял прочь, чувствуя, что мой мир в очередной раз дал трещину. Почти три года прошло со дня смерти Ха"цу, и все эти годы я, точно демон мести, безжалостно уничтожал тех, кто, как мне казалось, был повинен в его гибели... а вот теперь один из этих саутуте, как ни в чем не бывало, о чем-то разговаривал с представительницей Народа, и, судя по всему, один я чувствовал, что что-то тут не так! Сдавленное рычание вырвалось сквозь мои сжатые челюсти, и, размахнувшись, я что было сил ударил когтями по ближайшей коряге, тут же превратив старое дерево в труху. Да что же это творится, в конце-то концов?! Неужели мне опять - опять! - придется пересматривать все, что я знаю, и вновь искать свое место в этом мире и то, ради чего я вообще хожу под солнцем?! А не поздно ли?.. На этот раз в моем рычании послышалась усталость. Мне миновало всего три с половиной года, и до старческой дряхлости было еще далеко, но мои жизненные устои стали такими же непоколебимыми, как броня на моей спине, и я уже не мог, подобно детенышу, пересматривать свои взгляды на то, во что я верил и что любил - если, конечно, вообще любил хоть что-нибудь. Я был убийцей, это я знал совершенно точно, но я убивал лишь тех, кто заслуживал смерти... вернее, мне казалось, что они заслуживают смерти. Неужели я ошибался? Неужели все эти годы я убивал... невинных? В памяти тут же всплыла смерть мамы и день, когда погиб Ха"цу, отчего мои щитки поднялись дыбом, а хвост гневно хлестнул по земле, сломав попавшее под него тонкое деревце. Нет. Они не были невинными. И я убивал их за дело! Но тогда - я снова в тупике. Кому верить: своим глазам или своей памяти? А если верить и тому, и другому? Тогда напрашивается один вывод: не все таутуте похожи друг на друга. И этот... отличается от других. Но... откуда мне знать? А может, есть и другие, не похожие на убийц моей матери? Я почувствовал, что у меня вот-вот разболится голова, и, взревев, прыгнул в сторону и стремительно помчался по лесу, пластаясь над землей в длинных прыжках и стараясь хотя бы бегом вытравить тот яд, что засел в моем теле и моей памяти. Через свою территорию, когда-то принадлежавшую моей матери, я промчался, точно вихрь, и, даже не попытавшись остановиться, с легкостью перемахнул через пахучие метки своего соседа, точно их здесь и не было... А плевать! Я бежал вперед, и мне совершенно не было дела до того, что чьи-то там метки преградили мне путь! Подумаешь... Мне порой приходилось переступать законы и покруче, чем неприкосновенность территории. И, пожалуй, это была еще одна причина, почему некоторые мои собратья считали, что я нахожусь, мягко говоря, не совсем в своем уме. Я не обижался, ведь порой такое отношение было мне только на лапу - у кого возникнет особое желание связываться с сумасшедшим?! С чокнутым, что жил только ради того, чтобы выискивать в небесах странных черных птиц и уничтожать их ради одного лишь процесса убийства?! Мое рваное, булькающее рычание было достаточно красноречивым ответом... О да, я был сумасшедшим - но не в том смысле, в каком они все думали! И убивал я не потому, что мне нравился вид крови или из необъяснимой ненависти. Я их не ненавидел. Это чувство давно прошло, выгорело, как и не было его, и, когда я шел на свою охоту, я уже не чувствовал былой ярости, заставлявшей мою кровь вскипать, а разум - леденеть. Я их даже не ненавидел... Я просто знал, что они должны умереть. И - убивал. Убивал. Убивал! Столько лет... Интересно, а что сказала бы мама?.. Хм... что-то мне подсказывало, что она вряд ли бы это одобрила. Мама всегда хотела, чтобы я стал охотником, а не убийцей. И жил - а не цеплялся за жизнь, как тот таутуте цеплялся за корни деревьев, когда, спасаясь от меня, прыгнул в реку. Он - хотел жить. А я не прыгнул вслед за ним... может быть, потому, что боялся - не выплыву? Не захочу сражаться? Безропотно пойду ко дну?.. Не знаю. Я просто не знаю! И, заревев от боли и отчаяния, я что было сил припустил вперед, точно обезумевший ангцик - и, как этот самый ангцик, не особо смотрел, куда я бегу, а потому и не особо удивился, когда земля словно бы провалилась у меня под лапами, и я, потеряв опору, кубарем покатился вниз. "Ну, вот и все", - подумал я. За миг до того, как страшный удар об каменную плиту вообще лишил меня возможности думать... Даже представить боюсь, сколько я там пролежал. Но понятно, что немало. И словно бы со стороны я изумленно разглядывал свое собственное тело, неподвижно застывшее у подножия каменного алтаря, на котором росло древнее, невообразимо древнее дере... нет, не дерево. Древо. Витрайя Рамунонг... Не думал, что когда-нибудь окажусь здесь. Ха"цу не раз упоминал об этом месте, святой святых народа На"Ви, где сильнее всего чувствовалось присутствие Эйвы, и каждый раз он добавлял, что к Колодцу Душ приходят лишь по великой нужде, когда во что бы то ни стало нужно было получить прямой совет нашей Матери. И вот теперь - я. Волей или неволей, но я почувствовал робость. На"Ви верят, что, убивая других живых существ, совершают неугодное богине дело, и потому всякий раз просят прощения у душ зверей, чьи тела им пришлось отнять, но - они-то убивают по необходимости! Я же... убивал просто потому, что ничего другого делать не мог. А теперь, лежа у средоточия всей жизненной силы этого мира, я понимал, что вряд ли мне стоит ждать снисхождения. Убийцы... такого не заслуживают...
"Дурачок..."
Легкий, как шелест ветра, голос коснулся моих мыслей... уже почти забытый, а когда-то - самый любимый, самый ласковый на свете голос... Неужели я умер?!
"Мама?"
"Ну, а кто же еще? - почти засмеялась она, и теплый, влажный язык провел по моему плечу, слегка задержавшись на множестве дыр и царапин, изуродовавших мою черную броню, - Маленький мой... Мой хороший..."
"Мама... - я почувствовал, что сейчас заплачу, и даже глаз открывать не стал - я ведь знал, что это всего лишь плод моего воображения, так зачем было разрушать прекрасную иллюзию? - Мне тебя так не хватало, мама..."
"Я знаю, - она легла рядом, мягко приобняв меня передними лапами, а я, не открывая глаз, ткнулся носом ей в грудь, между пластинами грудной брони, - И, поверь мне, если бы у меня был выбор, я бы ни за что не оставила тебя, но... - она вздохнула, - рано или поздно, уходить приходится всем".
"Но мне... так одиноко без тебя, мама!"
"Я с тобой, - ее теплое дыхание согрело мне плечи, - Я всегда с тобой. Просто ты не всегда можешь меня видеть, но, где бы ты ни был, я всегда буду рядом, - и, снова вздохнув, но на этот раз - куда тяжелее, она поднялась, - Мне пора..."
"Не уходи, - я, точно слепой детеныш, протянул лапы ей вслед, стараясь ухватить ее, остановить, удержать... но огромные когти поймали лишь воздух, - Куда ты... мама! Я хочу с тобой!"
"Но я не хочу, - донесся до меня ее печальный голос, - Я покинула этот мир не для того, чтобы забрать с собой тебя, и хотя бы буду ждать тебя - сколько угодно, хоть сотни лет, я буду тебя ждать! - но я встречу тебя лишь тогда, когда тебе действительно настанет пора уходить. А до тех пор - живи, мой сын! Живи... и не забывай меня".
"Я никогда... ни за что... мама!" - не выдержав, я что было сил рванулся вперед, забил по воздуху лапами... и проснулся, лежа на спине и изумленно глядя на затянутое легкой дымкой облаков небо. Я... что... где это я? Не понял! Резко дернувшись всем телом, я попытался вскочить на лапы, но тут же едва удержался, чтобы не взвыть в голос - в ответ на такое хамское к себе отношение мне в затылок словно бы разом возилось с полдесятка осиных жал, и, не удержавшись на ногах, я тут же грохнулся обратно... грохнулся бы, если бы чья-то лапа не поддержала меня под подбородок и, уже мягче, не опустила на землю. Странно... Пересиливая боль, я кое-как заставил свои слезящиеся от боли глаза работать, и постепенно перед моим взором словно бы из тумана вылепилась голова... другого палулукана! Молодая самка стояла прямо у меня над спиной и, забавно вывернув шею, смотрела на меня искрящимися светло-золотистыми глазами, в которых плясали смешливые огоньки. А я смотрел на нее, точно на существо из иного мира, и положительно не знал, что мне делать и говорить... пока, весело замурлыкав, она не протянула свое щупальце к моему, и в моей голове не прозвучал ее смеющийся голос:
"А ты здорово ударился головой, я тебе скажу! У тебя тут такая шишка!"
"Правда?" - я попытался дотянуться лапой до своего лба, но она тут же метнулась вперед и надежно придавила мое запястье к земле.
"Не-а, не надо. Ты расшибся до крови, полезешь сейчас грязной лапой - и заработаешь болячку на весь ближайший месяц. Лучше полежи спокойно... я сама", - и, даже не дожидаясь моего ответа, она принялась вылизывать мне место где-то у оснований верхних щитков, и, хотя действовала она очень осторожно, я все равно зашипел от боли.
"Терпи, уже не маленький, - не отрываясь от своего занятия, пробурчала она, - Рану нужно прочистить... Ну, уже лучше, - через некоторое время резюмировала она, осматривая мою голову, - По крайней мере, на сегодняшний день, - и, спрыгнув с меня, она села так, чтобы я мог ее видеть, - А что ты вообще тут делаешь?"
"Я мог бы задать тебе тот же вопрос!" - не подумав, ляпнул я, но она не обиделась - наоборот, мое заявление ее порядком рассмешило, и хоть я всегда думал, что мой народ не умеет смеяться, на этот раз иного слова для этого странного мурлыкающего рычания я подобрать не мог.
"Что я тут делаю? - отсмеявшись, переспросила она, все еще отфыркиваясь, точно ей в горло что-то попало, - Живу, что же еще! Это моя земля, и что-то я не припомню, чтобы я приглашала тебя в гости!"
"Прошу прощения, - сквозь зубы прорычал я, тщательно стараясь скрыть досаду, - Это... случайно вышло. Я сейчас же у-у-у..." - но, попытавшись встать, я тут же почувствовал, как затряслись у меня колени, и, потеряв равновесие, начал заваливаться на бок, однако незнакомка, быстро сообразив, что я удумал, бросилась вперед и поддержала меня под плечо.
"Ага, - даже с некоторым сарказмом в голосе сказала она, - Ты хоть до следующего-то дерева дойдешь? Ты же на ногах не стоишь, дурень!"
"Кто не дойдет, я?" - искренне возмутилось мое прищемленное самолюбие.
"Ну а кто, я, что ли? - нимало не смутясь, фыркнула она, - Давай, обопрись-ка на меня... сильнее, я не травинка, не сломаюсь! Ну, вот так... пошли".
"Куда?"
"Будешь задавать много вопросов...", - она позволила концу не слишком-то дружелюбной фразы повиснуть в воздухе, Ну, не драться же мне с ней... Хочет считать меня маленьким и беспомощным - что ж, пусть попробует. Это может оказаться даже забавно... Кривая ухмылка скривила мои губы, но моя спутница явно решила, что это была гримаса боли, и, навоображав себе, что я тут помираю от боли и слабости, чуть ли не за шкирку потащила меня вперед. К счастью, терпеть это мне пришлось недолго - вскоре я учуял тонкий, терпкий запах примятой земли, глубоко впитавшей в себя аромат моей спутницы, и вот уже, отодвинув прочь ветки кустарника, мы спустились в довольно-таки глубокую яму, оставленную давным-давно упавшим деревом, чьи корни и доныне скрывали логово от нескромных глаз бархатистым лишайниковым пологом. Надежное, уютное убежище... но вот на меня оно произвело поистине незабываемое впечатление.
"Нравится?" - спросила незнакомка.
"Очень", - прошептал я в полном восхищении, и она довольно замурлыкала.
"Я рада... А где ты живешь?"
"У меня нет дома".
"Правда? - она удивленно посмотрела на меня, - Как же это - без дома?"
"Он мне не нужен", - я пожал плечами, и, поморщившись, начал укладываться на мягкой подстилке из опавших листьев и древесной трухи. Опомнившись, хозяйка принялась помогать, и в конце концов я более или менее удобно устроился на этом явно не рассчитанном на мои габариты ложе.
"А ты как же?.." - уже засыпая, спросил я ее.
"Не волнуйся за меня. Отдыхай", - промурлыкала она и, отсоединив свое щупальце, ласково погладила меня им по шее, после чего, изящно развернувшись, куда-то ушла, а я устало закрыл глаза. Думать не хотелось совершенно, и, оставив все это на потом, я провалился в глубокий, беспокойный сон... и на этот раз - без всяких сновидений. Просто на какое-то мгновение вокруг сгустилась тьма... а потом я проснулся, почувствовав, что кто-то лижет мне затылок. Еще вчера я бы, пожалуй, вскочил, как ошпаренный, а так я лишь лениво приоткрыл глаза - и увидел прямо над собой покрытую черной броней грудь своей нежданной знакомой, что мягко вылизывала мне затылок... и, хоть меня и не особо радовала ее излишняя, по моему мнению, заботливость, я не стал возражать и, прикрыв веки, терпеливо ждал, пока она закончит, после чего приподнял голову - и, даром что лежал, едва не столкнулся с ней носами. Увидев, что я проснулся, она довольно замурлыкала, и ее щупальце тут же протянулось вперед.
"Как спалось?" - спросила она, едва связь была установлена.
"Неплохо, - усмехнулся я, - Как моя голова?"
"Лучше, чем вчера, но там еще заживать и..."
"Вчера?! - я был настолько ошарашен, что даже перебил ее, - Сколько я спал?"
"Почти целый день, и большую часть ночи, - усмехнулась она, - Я как раз хотела тебя будить".
"О... прости", - только и смог я выдавить.
"Ничего, - щитки на ее голове слегка шевельнулись, - Ты голоден?"
"Только не вздумай меня кормить! - тут же взвился я - мысленно, разумеется, - Я и сам могу охотиться..."
"Это ты на своей земле охотиться можешь, - фыркнула она, - А пока что ты у меня дома, и потому, будь добр, делай так, как я велю! Вот, держи, - и, повернув голову, она схватила за тонкую шею и выволокла мне под нос почти целую тушу ерика, - Приятного аппетита".
"Это... что,.. все мне?!"
"Конечно, - как ни в чем не бывало, кивнула она, - Я сегодня уже ела, а этого специально поймала для тебя. Так что закрой пасть и ешь. Тебе нужны силы, а мне, знаешь ли, вовсе не улыбается, что ты свалишься от слабости, и мне придется тебя тащить на себе!" - после чего, слегка хлопнув меня по лбу своим уплощенным хвостом и расцепив наши щупальца, она вышла прочь, а мне осталось лишь вздохнуть и приняться за... завтрак, надо полагать? Пререкаться больше не было желания, да, к тому же, я и впрямь был чертовски голоден, так что без особых мук совести принялся драть мягкую пятнистую шкуру. Ел я, по привычке, быстро, без труда разрывая и мясо, и кости, так что вскоре от тщедушного зверя у моих лап остались лишь жалкие объедки, а я, издав громогласный звук, свидетельствующий о моей сытости, и, не без некоторого усилия привстав (впрочем, я объяснил это больше набитым животом), я неторопливо вышел наружу. Судя по всему, солнце встало совсем недавно, и в джунглях царили сумерки, постепенно прогонявшие прочь живое пламя ночи, сменяясь обычным дневным светом. Моя кормилица, которую я, про себя, уже окрестил Сыльцан, что значило Добрая на языке Народа, сидела неподалеку, и ее шкура все еще мягко мерцала, будто не спеша расставаться со своими огоньками. Я невольно улыбнулся. А она красивая... Будто почувствовав мой взгляд, Сыльцан оглянулась, и я полностью утонул в мерцающих озерах ее глаз. Внимательно осмотрев меня, и, судя по всему, удовлетворившись увиденным, она мягко поднялась и зашагала ко мне навстречу. Двигалась она настолько легко и бесшумно, словно весила не больше ерика, и широкие когтистые лапы касались земли, точно облачка тумана, казалось, не сдвигая даже крупинок древесной пыли. Подойдя ко мне, она внимательно осмотрела мою голову, и я даже слегка наклонился, чтобы ей было удобнее - сейчас, стоя в полный рост, я отчетливо понял, что на самом деле она, показавшаяся сперва такой мощной и огромной, едва достает мне до плеча. Впрочем, ее это, кажется, совсем не смущало, и уж скорее я чувствовал себя в ее присутствии малышом... Слегка изогнув шею, я внимательно следил за ее перемещениями, и когда, явно увлекшись, она принялась обходить меня кругом, изучая с ног до головы, то я, усмехнувшись, приоткрыл пасть и... тяпнул ее за кончик хвоста! Конечно, тяпнул я едва ли в четверть силы, да и хвост у нее тоже был покрыт бронированными пластинами, однако, судя по всему, шутка удалась - Сыльцан аж подпрыгнула на месте, мгновенно развернувшись и выгнув спину дугой. Сперва я даже решил, что она разозлилась, но тут в ее глазах сверкнули искры смеха, и она, резко прыгнув вперед, отнюдь не жалеючи хлопнула меня передней лапой по носу! Поняв, что игра поддержана, я тут же припал к земле, точь-в-точь, как когда-то в детстве, и мы, два гигантских зверя, величайших из наземных хищников леса, заскакали друг против друга, точно несмышленые детеныши, только-только вылезшие из материнского логова. Сыльцан была намного ловчее меня, и с легкостью уворачивалась от моих лап, а вот зато оплеухи ее постоянно достигали цели, и в конце концов, устав ловить ее ускользающую тень, я попросту подсек ее под задние лапы, на мгновение лишив равновесия, и мы оба, сцепившись в клубок, кубарем покатились по земле, сминая папоротники. Мой более внушительный вес подарил мне в этом противостоянии одно крошечное преимущество, которым я не преминул воспользоваться, и, едва дав Сыльцан подумать, что она и тут одержит надо мною верх, как я, ударив лапами по земле, резко дернул нас обоих назад, и через мгновение уже стоял над своей слегка ошарашенной соперницей. Пару раз глянув по сторонам и убедившись, что отсюда ей будет не так-то легко вырваться, она как-то странно вздохнула и, усмехнувшись, внимательно посмотрела на меня своими пронизывающими глазами, а ее щупальце чуть заметно коснулось моего, так, чтобы я мог услышать ее голос:
"Ну хорошо, ты меня поймал... И что ты теперь будешь делать?"
"В смысле?" - не совсем понял я вопрос, и, на всякий случай, поспешно отпустил ее и отпрыгнул назад. Только вот Сыльцан что-то не спешила подниматься - перевернувшись на живот, она все так же пристально смотрела на меня, в самом прямом смысле пронизывая взглядом. Она не могла сказать, что думает - я был слишком далеко, чтобы установить со мной связь, однако ее глаза говорили даже больше, чем, при всем своем желании, могли бы сказать ее мысли. Медленно поднявшись, она, все так же неторопливо, села, наклонив голову набок, отчего вид у нее стал по-детски наивный, но больше я уже не верил этой внешней простоте... и мне стало страшно. Мой хвост нервно вытянулся, мускулистая шея напряглась, а щитки на затылке разом встали дыбом - я одновременно был растерян и готов к бою, а потому, когда Сыльцан, поднявшись, сделала шаг в моем направлении, то я почувствовал, что разрываюсь между желанием немедленно ее атаковать - и припустить наутек, точно испуганный ерик! К счастью, я сумел найти более или менее приемлемое решение: просто остался на месте. Но Сыльцан, будто почувствовав, на какой тонкой лиане сейчас балансирует моя душа, остановилась, когда между нами оставалось еще прыжка три расстояния и, развернувшись на месте, села ко мне хвостом, равнодушно уставившись куда-то в сторону. Кажется, она потеряла ко мне всякий интерес, но я все равно стоял, как на иголках, молчаливо гадая, в чем же тут подвох. Вот только время шло, а Сыльцан все не шевелилась, и постепенно моя напряженность начала спадать, сменяясь обычным любопытством. Какую же игру она ведет? Фыркнув от едва сдерживаемых чувств, я неуверенно сделал пару шагов в сторону, попытавшись поймать ее взгляд, но она упорно отворачивалась, и в конце концов я просто обошел ее кругом, сев напротив. Однако, едва моя морда оказалась в ее поле зрения, как она тут же приподнялась на месте и, не обратив на меня ровно никакого внимания, вновь повернулась спиной. Ах, так она решила обидеться?! Ну что ж, хорошо... Не изменившись во взгляде, я вновь сменил положение, но Сыльцан явно понравилось играть, и несколько раз мы с ней попеременно пересаживались с места на место, пока она не выдохлась. И когда я уселся напротив, все с тем же непробиваемым выражением на морде, она не сдвинулась, лишь с какой-то странной насмешкой посмотрела мне в глаза. И когда она прыгнула на меня - я даже не сразу понял, что к чему, пока две пары когтистых лап не ударили меня прямо в грудь, и, не удержавшись, я повалился на спину. От резкого рывка весь воздух в легких словно бы мигом вылетел наружу, на мгновение лишив меня возможности дышать, а потом дыхание и вовсе покинуло мое тело, потому что голова Сыльцан наклонилась к самому моему носу, и ее бледно-палевые губы изогнулись, показав острые, точно охотничьи ножи Народа, зубы. И я лежал, не смея даже пикнуть, пока одно из ее щупалец не коснулось моего, и в моей голове не прозвучал ее звенящий голос:
"Это - за то, что обидел! - и ее челюсти зловеще клацнули у самого моего глаза, точно намереваясь вырвать его из черепа, после чего, спрыгнув на землю, она позволила мне подняться... и, едва я более или менее твердо встал на лапы, как тут же едва не грохнулся на землю, потому что широкий влажный язык от души лизнул меня в скулу!
"А это за что?" - отдышавшись и кое-как вернув себе способность соображать, спросил я, а она, улыбнувшись, щелкнула меня по лбу свободным щупальцем.
"А это - просто за то, что ты мне нравишься, красавчик!" - после чего, легко отцепив свое щупальце и развернувшись, она неторопливой рысцой побежала в лес. Некоторое время я молча переминался с лапы на лапу, не зная, стоит ли мне ее догонять, но, уже у самой кромки деревьев, она приостановилась и посмотрела на меня через плечо... О, эти глаза! В одно мгновение мои сомнения покатились к ангцику под хвост, и, тряхнув головой, я со всех лап бросился за ней... В тот день мы, словно детеныши, весь день носились по лесу, пугая ошалевших от страха ериков, и наши лапы, что обычно едва слышно касались мягкой лесной почвы, сбивали в воздух тучи водяных капель и ломали папоротниковые листья, по самые локти вымазываясь в липком зеленоватом соке... и были счастливы этим! Вот так просто, незамысловато счастливы... впервые - за столько лет! - я понял, каково это. Я ведь почти забыл об этом. А теперь заново открывал для себя окружающий мир, в котором, оказывается, существовала не только охота ради пропитания, не только сон ради отдыха, не только месть - ради мести. И когда я, просто на диво неуклюже, попытался поймать свой собственный хвост, но вместо этого споткнулся и кубарем покатился по земле, то потом еще долго не мог подняться от колотившего меня булькающего рычания, сотрясавшего грудь - от смеха! Я лежал кверху лапами, смотря на медленно угасающее вечернее небо - и был счастлив! Без убийства саутуте, без крови на когтях, без болезненных воспоминаний и сладкого чувства отмщения - я просто был счастлив! Так что, когда Сыльцан, обеспокоенная моим долгим лежанием, наклонилась надо мной, то я ничего не стал говорить - просто обхватил ее лапами и заставил лечь рядом с собой, так, чтобы ее голова легла ко мне на грудь, прямо туда, где под толстой броней радостно колотилось наконец-то начавшее оживать сердце... И этим простым жестом я, сам того не подозревая, вновь заставил реку своей жизни сделать поворот, но впервые - в лучшую сторону... Я не остался с Сыльцан, на ее территории. Все-таки во мне еще жила гордость самца, и, едва выждав подходящий момент, я тут же вернулся в свои владения, не без удовлетворения отметив, что, пока меня не было, ни один нахал не посмел присвоить себе бесхозную землю. На всякий случай я даже обошел границы и тщательно отметил, куда чужакам можно соваться, а куда - не стоит, если не хотят нарваться на мои зубы. Сам не знаю, что меня сподвигло на такое новшество - раньше я как-то не особо беспокоился о том, кто гуляет по моему лесу... Однако с того дня мы с Сыльцан словно договорились, и как-то так получилось, что про пахучую дорожку, отделявшую ее землю от моей, в скором времени пришлось забыть, настолько часто ее топтали наши лапы. Мое увлечение ею переросло в какую-то зависимость - я просто не находил себе места, если не встречался с ней хотя бы раз в день, и порой мы прямо нос к носу сталкивались на границе, чтобы через мгновение разразиться жутковатым хохотом! И я долго не мог решиться предложить ей вообще переселиться ко мне, пока Сыльцан сама все не сделала - и, одним прекрасным днем свалившись мне на голову, заявила:
"Ну все, твоя мужская осторожность меня окончательно доконала! Собирайся, и чтоб до заката у меня дома был, понял?!" - после чего, сквозь зубы прорычав нечто угрожающее, она исчезла в папоротниках, а я все стоял, дурень дурнем, и только глупо хлопал глазами, глядя ей вслед. Испытывать же на своей шкуре последствия ее неудовольствия у меня желания не было, так что уже вечером мы с ней, кое-как втиснувшись под древесный выворотень, уснули в обнимку, и хоть наутро у нас дружно болели все кости - мы только посмеивались друг над дружкой, хрустя суставами, вприпрыжку бежали по лесу, ежась и фыркая, когда, задев низко растущую ветку, сбрасывали на себя очередную порцию холодной воды... В то утро мы никого не поймали, хотя обошли почти всю нашу территорию - видимо, лесные звери еще издали слышали тот невообразимый шум, что мы поднимали, и успевали убраться с дороги до того, как мы улавливали их запахи. Вот только ни меня, ни ее это совершенно не расстроило. В конце концов, один денек отдыха никому еще не повредил. Однако - смехом не насытишься, и потому на следующий день мы решили пойти разными дорогами, чтобы принести побольше еды. Только вот кто слышал, чтобы Сыльцан даже охоту не превратила в забаву?.. Хитро сверкнув желтыми глазищами, она с усмешкой предложила мне проверить, кто из нас лучший охотник, и я, пень древесный, еще и решил согласиться. Мог бы и сразу понять, что проиграю... Впрочем, я не особо огорчился, тем более, что всю нашу добычу - пару молодых ериков, мою самочку и ее самца - мы съели вместе, щедро делясь друг с другом, и не из-за скудности пищи, а просто так, ради собственного удовольствия. О да, мы вели себя глупо. Но не так уж не правы те, кто говорит, что первая любовь творит чудеса... И теперь, слыша в небесах грохот крыльев птицы саутуте, я лишь вздрагивал, плотнее прижимаясь к боку своей подруги. Нет уж... хватит! Я не забыл их - ни маму, ни Ха"цу... но теперь, вспоминая их, сердце болело чуточку поменьше, и эту боль можно было терпеть. Впрочем... до поры, до времени. До поры. До времени... Потому что я знал - рано или поздно, но это время настанет. И когда, однажды утром, я проснулся так, словно меня кто подтолкнул, то я сразу понял: вот оно. Сыльцан сопела рядом, по-детски обняв себя передними лапками - на рассвете в лесу было прохладно - но, едва я пошевелился, как ее глаза тут же открылись. Наши взгляды встретились, и я почувствовал, как щитки на моей голове поднялись дыбом, ощетинившись иглами. Я знал, что значит этот зов... Я слышал его - не ушами, ведь он был беззвучен, но всем своим телом я чувствовал, как где-то там, глубоко под моими лапами, судорожно напряглись переплетенные древесные корни, будто это сама земля молила меня о помощи... Сыльцан, словно тень, поднялась со мною рядом, замерев в охотничьей стойке, когда каждый мускул звенит от едва сдерживаемого возбуждения, а расширенные зрачки сверкающих глаз ловят малейшее движение в пылинках воздуха или танце мелкой мошкары... Она тоже слышала. И тоже все понимала. Мы переглянулись молча... Мы были готовы к этой схватке, а потому, бесшумно выбравшись из своего убежища, понеслись прочь, будто призраки смерти, отправленные на свою последнюю охоту. Наши сердца стучали, как единое целое, хриплое дыхание вырывалось словно бы из одной груди, а двенадцать лап в одном ритме касались земли, по самые основания когтей погружаясь в мягкую почву... О, мы знали, на что идем. И когда услышали вдалеке рев стада ангциков, перекрываемый выстрелами палок саутуте, то не повернули обратно, а лишь, еще больше взбесившись, рванулись вперед, и... Я не помню, когда потерял ее из виду. Наверное, был слишком занят - точно безумный, я гнал убегающих саутуте, то одного, то другого вминая в землю и раздраженно рыча на мелькавших у меня под лапами нантангов, то и дело пытавшихся вырвать у меня мою добычу! Ну уж нет. Этой битвы им было у меня не отнять, и я по самые уши погрузился в кровавый хаос, воцарившийся под лесным пологом, щедро сея смерть в рядах моих врагов. Говорите, стыдно бить и так убегающего? А мне плевать! Я вам тут не благородный герой, чтобы думать о чести, когда речь заходит о давних, как сама моя жизнь, долгах, которые настало время платить... И в тот день я сполна залил старые раны свежей кровью, оставив десятки саутуте гнить в нашей земле, чтобы уже никогда не вернуться на свои небеса. Я почти забыл обо всем... я забыл о себе... о своей подруге... я забыл, кто я, что я... пока голову мне, точно молния из палки саутуте, не пронзил дикий, ужасающий вой, полный боли и отчаяния... я сразу даже не понял, кто это кричит, но потом правда обрушилась на меня, точно черная птица, и я понял: СЫЛЬЦАН! Моя пасть раскрылась, как, вроде бы, и не положено ей раскрываться, а из глотки моей, точно всесметающий поток воды, вырвался громогласный стон, и, бросив себе под лапы уже мертвого таутуте с проломленным черепом, я, развернувшись, стрелой помчался прочь, стелясь над землей в широких, яростных прыжках, хотя знал, хотя точно знал: не успею... Не смогу... Снова! И когда, выскочив из-за деревьев на залитую солнечным светом поляну, я увидел посреди нее огромное неподвижное тело... Вы думаете, что зверь не может умирать заживо? Ошибаетесь. Может. Потому я что сам пережил это. Я не мог даже кричать - воздух словно бы окаменел в моей груди, давя на тело изнутри и пригибая к земле, когда я, точно едва научившийся ходить детеныш, полз к медленно остывающему телу своей любимой... Она уже не дышала. И когда я коснулся носом ее бока, то почувствовал лишь зловещий холод смерти. В глазах у меня помутилось, и, не удержавшись на лапах, я, как убитый, рухнул рядом с ней, уронив свою тяжелую голову ей на плечо... да что там - как. Я и был убит. И чувствовал, как медленно, неохотно, но жизнь покидает мое тело... так же, как она покинула тела мамы, Ха"цу и Сыльцан... сколько ран нужно нанести живому сердцу, чтобы оно наконец-то перестало биться?! По мне - хватило бы и одной. А потому я молча лежал рядом с телом своей возлюбленной... и умирал. Тихо, молча... Они ведь тоже не кричали, когда покидали этот мир, зачем-то оставляя меня в нем... ради чего? Неужели ради одного вот этого дня, когда я наконец-то сполна выплатил все долги и обрел возможность покинуть этот мир спокойно?! Я прикрыл глаза. Ну что ж... воля твоя, Эйва. Теперь-то ты позволишь мне уйти? Ты же видишь, что от меня осталось. Больше... я уже ничем не смогу помочь. И богиня, словно услышав мою последнюю мольбу, позволила тьме сгуститься перед моим взором... Я уходил. По дороге без начала и конца, без боли и сожаления - просто уходил. Облаком тумана. Дыханием росы. Шепотом ветерка, играющего среди древесных крон... Нити, что так долго удерживали меня в жизни, рвались одна за другой, пока их не осталось три... две... одна! Всего одна... Я даже с какой-то насмешкой посмотрел на нее, на эту жалкую, тоненькую ниточку, все еще пытавшуюся вернуть меня назад. Нет. Я не вернусь. Я сделал свой выбор. И скоро увижу их - маму, Ха"цу... Сыльцан. Мы встретимся там, где не бывает разлук, где уже никто и ничто не помешает нам быть вместе. Я знал это. И, улыбнувшись, слегка присел на задние лапы, чтобы, одним рывком разорвав последние узы, во всю прыть помчаться вперед, к тем, кого я так любил и так несправедливо потерял...
"Не надо".
"Ты меня не остановишь, - я прекрасно знал, кому принадлежит этот голос, хотя слышал его впервые, - Я сделал все, что ты хотела! Теперь отпусти меня!"
"Ты сделал все, что, как тебе казалось, должен был сделать - но отнюдь не все, что от тебя хотела я, - кажется, мой хамский ответ Ее не оскорбил, и в голосе Эйвы не было и следа гнева, - Или ты думаешь, что я радовалась, глядя, как ты губишь жизнь в погоне за своей местью?"
"Мне все равно, что ты чувствовала! - я почувствовал, что злюсь, и уже не мог остановиться, хотя еще недавно сама возможность беседы с богиней в подобном тоне, вкупе с тем почтением, что было мне привито к Эйве еще в годы юности, повергла бы меня в ужас, - А ты знаешь, что я чувствовал? Или тебе все равно?! Да ты и представить не можешь, что я пережил! Хотя, что это я - ведь ты все знаешь! Так для чего, скажи на милость, ты опять посылаешь меня туда?! Чтобы вновь позволить полюбить кого-то - а потом отнять?!! - и, не выдержав, я, привстав на задние лапы, огласил междумирье свирепым ревом, прогремевшем в нем, точно удар грома, - Нет уж, хватит! Я и так достаточно страдал! И на этот раз я сделаю так, как хочу, а не так, как тебе нужно!" - после чего, стараясь ни о чем не думать, я бросился вперед. И последняя нить лопнула... лопнула бы, если бы внезапно туман передо мной не сгустился, и из легкой розоватой дымки не показалась... Это было уже слишком! Я даже не смог пошевелиться, и хотя я всячески твердил себе, что это всего лишь мираж, всего лишь тень прошлого - глаза говорили обратное, а по мере того, как чудесное видение становилось все отчетливее, всеми фибрами своей души я всячески отвергал саму возможность его существования, но в то же время, где-то глубоко в сердце, не мог не надеяться, что я снова ошибаюсь... Она ничего не говорила. Просто стояла и смотрела на меня, но в глазах ее было столько печали, любви и нежности, что, даже если бы она и заговорила, то вряд ли сумела бы сказать хоть полслова из того, что не сумела передать одним лишь взглядом. И мы молча застыли друг против друга, точно две угольно-черные, выточенные из камня статуи, пока чьи-то огромные полупрозрачные крылья не коснулись наших плеч, сводя нас вместе, и Ее голос - ласковый, бесконечно добрый и нежный голос - не прошептал:
"Я лишь хочу, чтобы вы были счастливы, дети. Чтобы жили для того, для чего были рождены, а не для каких-то глупостей, что сами вбили себе в головы... - и, наклонившись к моему уху, она с едва различимой укоризной прошептала, - Она носит под сердцем твоих детей, глупенький... Так поймешь ли ты наконец, что все эти годы я сохраняла тебе жизнь в надежде, что ты наконец осознаешь: жизнь сильнее смерти. И твоя верность прошлому делает тебе честь... но, думая лишь о своем прошлом, ты потеряешь свое будущее. Понимаешь?"
"Да, - едва слышно выдохнул я, - Но скажи мне... почему?"
"В свое время ты сам все узнаешь", - чуть слышно засмеявшись, прошептала богиня, и ее крылья, заискрившись, растворились в тумане, а я почувствовал, как вздрогнула последняя нить жизни, становясь прочнее. Но... выдержит ли она обоих? Меня... Сыльцан... моих детей?! Я с мукой оглянулся на свою подругу, что полупрозрачной тенью дрожала рядом со мной, точно вот-вот собираясь растаять... я не перенесу, если потеряю ее во второй раз!
"Ты ее не потеряешь, - точно шепот ветра, коснулся моих ушей ее голос, - Ты никогда не потеряешь тех, кого любишь... потому что они всегда будут жить в твоем сердце, малыш, - и, едва различимой тенью появившись из тумана, мама на мгновение прижалась ко мне, - Я так горжусь тобой..." - после чего, наклонившись, она легко дохнула на тонкую дрожащую ниточку, отчего словно бы бесчисленные серебристые паутинки вырвались из ее пасти, тут же принявшись покрывать мою единственную связь с миром живых мерцающим коконом. Я хотел что-то сказать ей, сказать, как сильно я ее люблю... но мысли путались у меня в голове, и я смог лишь подарить ей свой взгляд, полный детской нежности... впрочем, я думаю, что она меня поняла и без слов. А потом туман возле нее вновь стал сгущаться, чтобы до боли знакомая рука привычно легла мне на плечо, и Ха"цу, мой давным-давно потерянный друг, прижался лбом к моему дрожащему телу... такой маленький... хрупкий... а мне он всегда казался почти гигантом...
"Не грусти, - прошептал его голос, который я до сих пор слышу в своих снах, - И не вини себя за то, что случилось. Я на тебя не сержусь".
"Но ты погиб... по моей вине. Из-за моей ненависти! Мне так жаль..."
"Ты бы все равно меня потерял, - с грустью прошептал Ха"цу, почесывая мне подбородок, - Рано или поздно... Ты брат мне, но ты - палулукан, а я принадлежу Народу. И когда-нибудь наши тропы все равно бы разошлись в разные стороны. Поэтому... не отравляй свою жизнь печалью. И... если встретишь Демини, скажи ей... что я люблю ее, и, если бы так было суждено, я бы ответил ей "да"... Она поймет, что я имею в виду. Скажешь?"
"Даю слово, - я слегка прикрыл глаза, - Спасибо тебе, Ха"цу... за все".
"И тебе спасибо, Цмукан", - улыбнулся он, перед тем, как очертания его начали смазываться, точно на него с размаху плеснули водой из чаши, и я понял: пора. Сыльцан по-прежнему неподвижно стояла рядом со мной, лишь молчаливо глядя на меня, и, мягко приобняв ее за шею, я прошептал ей на ухо: "Все будет хорошо". Я верил в это. Я обязан был в это верить! И, глубоко, глубоко вздохнув, я, на всякий случай прижмурив глаза, вслепую прыгнул туда, откуда пришел...
... и, точно запнувшись о торчащий из-под земли корень, кубарем вывалился назад. Я лежал на земле, правда, не чувствуя ее под собою, но зато с каким-то странным, но приятным удовлетворением ощущая всю каменную тяжесть своего неподвижного и холодного тела. Я был жив - это я понимал совершенно точно. И Сыльцан тоже была жива - я ведь чувствовал, как слабенько вздымались и опадали ее бока, а в груди, сначала очень медленно, робко, но потом все уверенней застучало просыпающееся сердце... даже не одно... несколько сердец... Я почувствовал, что улыбаюсь, что запекшаяся на губах корка крови натянулась, пойдя трещинами, и огромные клыки оскалились - в дерзком приветствии всему миру! Только вот... мы здесь были не одни. Ибо, по мере того, как мои чувства возвращались ко мне, сквозь шум в ушах я начал разбирать... голоса. И, признаться, вначале едва не вскочил, как ошпаренный, разобрав отрывистые слова языка саутуте, но чуть погодя уловил знакомый акцент - и, расслабившись, уже спокойнее приоткрыл глаза. Это был Народ... И, знаете ли, я был просто невероятно рад их видеть. Обоих. Впрочем, на нас они не смотрели - судя по всему, считали мертвыми, и потому совершенно спокойно о чем-то разговаривали у стенки блестящей штуковины, стоявшей тут же, на поляне... Он и она. Обняв друг друга за плечи и задумчиво глядя куда-то в небеса. Хм... Уголки моих губ поползли вверх, и на этот раз улыбка вышла совсем нехорошей. Ах так... не успел я затихнуть, как вы тут же и думать обо мне забыли?! Забыли, кто я? Я вам что, ерик? Ошибаетесь, двуногие... Я - палулукан! И пока я хожу под солнцем Пандоры, вам лучше не забывать о моем присутствии! Так что, мысленно выдав им эту тираду, я осторожно подобрал под себя лапы и нарочито неторопливо, с этакой царственной ленцой приподнялся над землей. Клонящееся к закату солнце светило мне прямо в спину, бросая на землю громадную тень, тут же накрывшую собой сидящих На"Ви. И... видели бы вы их лица! Если бы моя морда не была настолько изодрана о сучья деревьев и оружие саутуте, я бы, наверное, усмехнулся, а так сумел лишь не слишком-то дружелюбно приподнять левую губу, показав целый ряд зубов... один из которых я, по-моему, сломал о блестящую палку саутуте, неудачно сжав ее клыками. Мой язык тут же коснулся его, и я поморщился: больно! - но через мгновение согнал эту гримасу, дабы уж окончательно не повергать своих невольных зрителей в шок. Они ж и так смотрели на меня, как на призрака... что, собственно, не сильно отличалось от правды. А я смотрел только на него. Я его сразу узнал, хотя за прошедшее время его лицо сильно изменилось... сильнее, чем у меня - за всю жизнь. И дело было тут вовсе не в боевой раскраске или выбритом, как и положено воину На"Ви черепе с гребнем заплетенных во множество косичек волос от лба до затылка... В выражении глаз - вот в чем было дело. Теперь он выглядел гораздо старше своих... сколько ему было? Семнадцать? Никогда не умел определять возраст двуногих, что, по сравнению со мной, росли медленнее, чем лесные деревья, да и не особо хочу этому учиться, если по-хорошему. Мне возраст не важен... И потому, глядя на этого юношу, что, должно быть, родился, когда на свете даже моей матери еще не было, я, раньше считавший его гораздо младше себя, даже позволил себе усмехнуться: быстро взрослеешь, малыш. А он, сидя у моих лап, молча смотрел на меня, и, когда я опустил голову, приблизив свою страшную, оголенную морду к его лицу, он не отшатнулся, хотя девушка, что сидела рядом с ним, едва не повиснув на его локте от страха, и вздрогнула всем телом, глядя на меня круглыми от ужаса глазами. Глупая. Я на сегодня уже видел достаточно смертей... Утробное урчание вырвалось из моей груди и, двинувшись вперед, я, согнув щупальце, протянул его вперед, а юноша, молча взяв свою косу, поднес ее кончик к шевелящимся в ожидании белесым усикам. Наша связь установилась даже быстрее, чем я мог подумать, и мысли этого странного воина коснулись моих, принеся с собой целый хаос всевозможных чувств: боли, отчаяния, скорби, надежды... На несколько мгновений я совершенно ослеп, и, стоя на земле, мог лишь изо всех сил стараться не упасть, не поддаться колотившей меня дикой дрожи... Столько смертей! Столь загубленных жизней... "Они погибли не напрасно, - услышал я его голос, с едва заметным акцентом выговаривающий слова На"Ви, и хоть голос и был полон печали, я знал точно - он не сожалеет, - Этот мир спасен, и дети тех, кто ушел от нас в этот день, никогда его не забудут". "А я не хочу, чтобы мои дети о нем помнили, - чуть слышно прорычал я в ответ, - С меня хватит и того, что я сам буду о нем помнить... - после чего я прямо посмотрел ему в лицо, и зрачки моих желтых глаз слегка сузились, превратившись в две черные точки, - И... у меня есть к тебе просьба, таутуте". "Говори", - он и виду не показал, что удивлен. "Когда вернешься под сень Келултрала, - медленно, чуть ли не по слогам говорил я на языке Народа, с трудом припоминая некоторые слова, - найди Демини, дочь Илиен... передай ей... вот это", - и, не в силах повторять, я просто показал ему свое воспоминание с просьбой Ха"цу. Таутуте вздрогнул, однако связь не разорвал, и, едва нам обоим позволило дыхание, прошептал: "Я сделаю это, Брат". "Ирейо", - мой голос тоже был почти не отличим от шума ветра, но тут за моей спиной раздался тихий стон, и, тут же забыв обо всем на свете, я, разорвав нашу связь, прыгнул назад, едва не угробив этого парня и его девушку ударом своего тяжелого хвоста - к счастью, они успели пригнуться, так что огромная вмятина осталась лишь на боку блестящей штуковины. Впрочем, я этого уже не видел... Мои щупальца бережно, как усики мотылька, касались головы Сыльцан, гладя ее закрытые глаза, и она чуть слышно мурлыкала в ответ, пока я не лег рядом, и она не прижалась ко мне всем телом, от носа до самого кончика хвоста... А я положил голову на скрещенные передние лапы и устало закрыл глаза. В конце концов, я вновь был среди живых. А значит, имел право отдохнуть. И когда щупальце Сыльцан слегка коснулось моего, я лишь блаженно улыбнулся, чувствуя, как наши души переплетаются воедино...
"Я думал, что потерял тебя", - прошептал я едва слышно.
"Ну и дурачок, - засмеявшись, ответила она, - Как я могла уйти, если оставляла за своей спиной тебя?.. Я люблю тебя, глупый. И, пока это будет в моих силах, я всегда буду рядом с тобой. Ты... я..."
"И наши малыши, - я почувствовал, как мое горло задрожало от нежного мурлыканья, которое, оказывается, еще умело издавать мое огрубевшее от рычания горло, - Почему ты мне не сказала?.."
"Я не знала, как, - она еще сильнее прижалась ко мне, - Я... я думала..."
"И кто из нас дурачок? - поняв, что ее остановило, я едва удержался, чтобы не рассмеяться, хотя, признаться, еще больше хотелось плакать, - Да я буду самым счастливым существом на свете, зная, что ты носишь моих детей! - и, не открывая глаз, я чуть коснулся языком ее скулы, - Хотя... знай я, что ты беременна, я бы ни за что не позволил тебе сегодня идти в бой! И о чем ты только думала, а?"
"Наверное, о том же, о чем и ты, - она устало вздохнула, - Ты же понимаешь, любимый... сегодня все зависело не от того, хотим мы участвовать в этой битве или нет... а от того, что мы должны это сделать".
"Но теперь все долги отданы, - в моем голосе просто в каждом звуке скользило облегчение, - И... я готов жить дальше. А ты?"
"Да, - прошептала она, - Мы вернемся домой... и у нас будет много детей... много-много малышей, представляешь... похожих на тебя... и на меня..."
"Только... можно тебя попросить? Давай первенца назовем Ха"цу, хорошо?"
"Назовем? - она попыталась улыбнуться, - Странно... назовем... зачем?"
"Ну... просто так. Пусть у него будет такое имя. Это... очень важно для меня".
"Ха"цу, - она словно пыталась распробовать это слово на вкус, - Хм... звучит немного... необычно. Но, если ты так хочешь... пусть будет Ха"цу".
"Спасибо, - я почувствовал, что сейчас растаю от накатившего блаженства, - Кстати... Я тебе говорил, что ты - самое чудесное существо на свете?"
Но Сыльцан не ответила. Спрятав мордочку в сгибе передней лапы, так, что наружу торчали лишь иглы на головных щитках, она негромко сопела, досматривая уже второй сон, а я, улыбнувшись, заметил:
"Значит, говорю сейчас... и повторю, когда ты проснешься" - после чего, негромко замурлыкав какую-то старую, почти позабытую колыбельную, которую, порой, в детстве напевала мне мама, я медленно начал погружаться в теплую негу дремоты... уже сквозь сон разобрав чьи-то тихие, певучие голоса, для меня звучавшие лучше всякой музыки:
- Я и не думала, что палулуканы могут быть настолько...
- Знаю. Наверное, просто не все палулуканы похожи друг на друга, - ответил ей посмеивающийся голос моего заклятого врага, и я не смог не улыбнуться в ответ.
"Наверное, просто не все саутуте похожи друг на друга".