Аннотация: Прежде чем совершить проступок, мы всегда ищем оправдание.
У парня что-то с питанием мозгового накопителя. Операционник сгорел или еще какая хрень - черт его знает. Накопитель располагается крайне неудобно, в шейной части, и ты накачиваешь мальчишку болеутоляющим под завязку. Когда парень вырубается, отодвигаешь лоскут кожи и качаешь головой: сгорел пик-контроллер. Вот почему у него мозги не поджарились? Это по-настоящему интересно.
Ты достаешь пятнадцативаттный паяльник, ковыряешься жалом в красно-бело-черной мешанине проводков и мяса.
Секьюрити нервничают. Тот, который покрупнее, поправляет черные очки и говорит:
- Эй, чувак, поосторожнее, ага? Пожжешь же все!
- Паяльник в розетку не включен, - бурчишь ты.
За окном люди месят грязь, смешанную со снегом, за окном орут строители, у которых кран совершенно случайно раздолбал верхний этаж жилой пятиэтажки. За окном визжат цыгане, устроившие концерт песни и пляски на пятачке рядом с ларьками, там, где армяне торгуют новогодней мишурой. За окном веселятся люди, не теряют зря время. А ты что? Работаешь, правильно. Десять часов до нового года, а к тебе привезли этого ублюдка, который, видите ли, забыл нечто важное, у которого, мать его так, что-то с накопителем.
- Если не доверяете мне, хрена в легальную клинику не пошли? - спрашиваешь, подцепляя пинцетом сгоревший конденсатор. Ублюдочный планарник ускользает, ныряет под жилы, в кровь, и парень дергается - даже под наркозом что-то чувствует.
Секьюрити переглядываются, молчат.
Собственно, правильно делают. Пик-контроллер накрылся не просто так. Мальчишка торчит, это сразу видно. Глотнул speed, или еще какой-то хрени, вот накопитель и глюкнул. Японская техника, она нежная.
Парень не из бедных, сразу видно. Сын политика, вот его в легальную клинику и не повезли. На хрена папаше лишние проблемы? Журналюги пронюхают, что сыночек сидит на игле, и политической карьере батяни - кирдык. А если отец аристократ? Позор на всю жизнь!
Вытаскиваешь, наконец, конденсатор, выкидываешь в урну и говоришь:
- Древняя хрень. Неужели поновее ничего не могли поставить?
Первый секьюрити вдруг признается, говорит тебе доверительно:
- Любит мальчишка антиквариат всякий собирать.
Второй хихикает:
- У него сердечный имплантант на седьмом "пеньке" работает, представляешь, чувак? По всем старьевщикам города искал. Пунктик такой у мальца.
Секьюрити гогочут.
Первый говорит:
- Слушай, у тебя тут как в склепе, чувак. Черное все. Как ты тут живешь вообще?
Отвечаешь, вытягивая провода из башки мальчишки:
- Я здесь не живу.
Включаешь десяти- и пятнадцативаттный паяльники в розетку. Спрашиваешь:
- Что у него в накопителе важного такого?
На самом деле тебе плевать, интересуешься просто так. Тебе насрать на этого юнца, ты смотришь на крохотную фотку в рамочке на столе с инструментами. На фотке - твой маленький сын, единственная отрада, утешение, оправдание того, что ты жив, а не послал говенный мир куда подальше.
Первый охранник закуривает (морщишься), говорит:
- Да, херня всякая. Небось каждую ночь секс записывал, в смысле как он со своей шлюшкой, Альбертой трахался...
Наследная германская принцесса Альберта. Совпадение? Нет-нет-нет... еще вчера ведь все понял, догадался, когда позвонили, попросили помочь.
Если это та самая Альберта, тогда парнишка...
Звонит видеофон, ты откладываешь в сторону паяльник, и говоришь:
- Один момент. Я сейчас.
В самом темном углу мастерской расположилась старинная тумбочка из палисандра. На тумбочке видеофон, стилизованный под старину. Подходишь к нему и нажимаешь кнопку. Смотришь на большую фотографию сына над тумбочкой. Вадька улыбается, щурится на весеннее солнышко, волосы-кудряшки растрепались, курносый носик весело смотрит вверх - вместе с мальчишкой глядит в небо.
Да, это он. Конечно, кто ж еще может позвонить под новый год.
Никого у тебя нет, кроме Вадика.
- Папа, привет.
Мальчишка на экране видеофона хмурится:
- Пап, ты скоро?
- Работенка подвернулась, Вадька. Надо.
- Папа ты обещал подарить мне большого плюшевого мишку.
Молчишь. Тех денег, которые заплатят за операцию, хватит только на долг. Ты должен своей "крыше", а они придут через два часа. Денег не останется.
- У тебя ж вроде есть плюшевый мишка, Вадик... - произносишь неуверенно.
- Пап!
Мальчишка готов заплакать, он трет кулачками щеки, мусолит грязь, размазывает ее по коже, говорит:
- Нет у меня никакого мишки, с чего ты взял...
- Что-нибудь придумаем, - обещаешь ты (секьюрити зовет: эй, скоро ты там...), трогаешь пальцем экранчик, шепчешь:
- Никому не открывай. Если что - сразу звони в полицию. Я скоро приеду.
- Эй, мальчишка дергается чего-то!
Ты думаешь: если засунуть жало включенного тридцативаттного паяльника в кровь, она вскипит, наверное, очень быстро. А что будет с мозгами, вот что интересно?
- Как там тебя, паяльщик!..
Плюшевый мишка, ага. Огромный такой медведь, он стоит на витрине универсама,того, что на второй линии. Там еще надпись сверху, табличка: "Новогодний медведь Келвин".
Ублюдочное, чужое имя.
Возвращаешься к работе. Вытащенные провода располагаешь на столе, достаешь из ящика смятую бумажку, схему накопителя. Паяльник. Накопитель торчит из башки парня, как глянцево-черный жук, тянет лапы к мозгу мальчишки, словно сраный хищник.
Хм... стильный костюм на пареньке, наверняка кучу бабок стоит.
Тачка, что стоит во дворике, не самая крутая и заметная, но все-таки очень дорогая. "Хонда-ройял", девятитысячная.
Мишка, плюшевый мишка в универсаме на второй линии.
Включаешь в переноску третий паяльник, достаешь запчасти из стола. Операционник, пик-контроллер. Пик вставляешь в программатор, легонько касаешься сенсорной панели - зажигается монитор.
- В пик была зашита стандартная программа? - спрашиваешь.
- Чего?
- Понятно...
Пока думаешь, руки действуют как бы на автомате. Думаешь ты, естественно, не о торчке из богатой семьи, а о Вадике. Мальчик, он один дома, ждет отца, ждет, когда папа принесет новогодний подарок... Что сказать ему? Денег не было, сыночек?
Всегда нужны оправдания.
- Вы - немцы? - интересуешься.
Первый курит, лениво пускает дымные кольца в потолок и говорит:
- Я - да, Поль - француз, а чего?
Пока программируется пик, заявляешь:
- А я - русский. Чистокровный русский, понимаете?
Секьюрити смеются. Второй, Поль, хлопает тебя по плечу, говорит:
- Оно и понятно, братишка. В такой дыре работаешь! Конечно, ты - русский.
Они гогочут. Ты смотришь на пик, застрявший в черной коробочке программатора. Надо вынуть, пора, но ведь всегда нужны оправдания, всегда-всегда-всегда...
- Я ненавижу вас, ублюдков, - говоришь. - Ненавижу за то, что вы сделали с нашей страной. С моей страной.
Всегда нужны оправдания - это главное правило, оно завязло в зубах, как кусочек мяса, как вонючий сгнивший кусочек, но без этого правила ты уже не представляешь себе жизни.
Охранники еще смеются. Второй вытирает слезы, спрашивает:
- Чего?
Ты выхватываешь паяльник из розетки и втыкаешь ему жало прямо в глазное яблоко. Да-да, модель старая, остывает долго, и глаз Поля лопается, выливается наружу, испаряется вонючим паром, застывает как олово, прилипает к паяльнику - можно сказать, залудил жало.
Француз падает.
Немец тянется за пазуху, за пистолетом - делает он это очень медленно, не успевает, и ты втыкаешь жало ему в грудь, дергаешь вверх, но ни хрена не получается, застревает в кости твой шестидесятиваттник, и немец дергается вместе с ним, разглядывая тебя покрасневшими глазами, а крови нет, она спекается внутри него, превращается в горелый рыхлый пластилин, вываливается кусками наружу. Вонь канифоли и паленой кожи - все это смешивается в ноздрях, превращаясь в безумный аромат разлагающейся плоти.
Немец шепчет, и кровь течет у него изо рта:
- За что...
Ты говоришь, глядя телохранителю в глаза:
- Знаешь, всегда нужны оправдания. Убить человека ради денег, которые нужны, чтоб купить сыну плюшевого мишку? Нет, это ненастоящее оправдание.
- Ак... хх.. - говорит немец, дергается.
- Да что же это такое, застрял, сука, - бормочешь ты, двумя руками хватаясь за паяльник, проворачивая его, дергая. - Короче говоря, это не оправдание. А вот национальный вопрос - он наше всё. Понимаешь?
У немца закатываются глаза, похоже, умер. Но тебе все равно этого недостаточно, поэтому тянешь жало вверх, дробишь кости, хочешь довести паяльник до мозга. Сколько понадобится времени, чтобы он закипел - вот что интересует тебя в данный момент.
Телефон звонит настойчиво, зовет, приказывает тебе: подними трубку. Помоги мне. Спаси. Поймай. Поймай. Поймай... что за дурацкая мысль?
- Папа, ты скоро придешь?
- Да, маленький мой, потерпи еще чуть-чуть.
- Папа ты купишь плюшевого мишку?
У тебя в кармане четыре пачки банкнот - все, что было в карманах у секьюрити. Хватит на год безбедного существования. И ты говоришь:
- Да, Вадька. Но я чуть-чуть опоздаю, на пятой линии пробка, только что передавали по радио. Хорошо? Будь умницей, веди себя хорошо. Всего пару часиков - и я дома.
Оправдания, они нужны всегда. На пятой линии и правда пробка, но кто тебе мешает поехать по Фридрих-штрассе?
- Хорошо, папа...
Он вешает трубку, экран гаснет, а ты смотришь на фотографию сына. Фотографии весной будет год, а Вадик совсем не изменился - такие же пухлые щеки, такие же глазки-огоньки...
Твой малыш.
В мастерскую заходят трое. Входят расслабленно, руки в карманах, в зубах сигареты, очки-проекторы блестят отраженным светом включенного монитора. Все в кожанках. Ты стоишь над креслом, ковыряешься в голове герцога Карла. Ты занят, работаешь. Трупы охранников - внизу, в подвале. По комнате разносится запах канифоли и чего-то едко-кислого, вонючего.
Твоя "крыша". Они бесцеремонно исследуют мастерскую, хватают жирными лапами фотографии сына на стенах, и ты еле сдерживаешься. Паяльник дрожит в руках, глаза застилают проклятые слезы - как хорошо, что успел нацепить маску, лица не видно.
- Суки, - шепчешь ты.
- Лешка, ну че? Где бабки, Леша? - Он останавливается напротив, разглядывает тебя с насмешкой, жует жвачку. Надувает пузырь, и лопает его у твоего лица.
- Ты приготовил бабки, Лешенька? - Это Опарыш, лидер ублюдков.
Всегда нужно оправдание. Иначе совесть, иначе душевные метания, слезы в подушку, кровь, которую не смыть с рук - все это будет. Ты будешь просыпаться среди ночи с криком, застрявшим в глотке. Ночные кошмары станут для тебя избавлением.
Это и называется: совесть. Душа, запутавшаяся сама в себе.
Оправдание просто необходимо, и ты говоришь:
- Вы долго мучили меня, суки. Облагали несправедливой данью. Использовали как тряпку... А я человек, Опарыш. Но ладно, я. У меня есть сын, который хочет жить.
У Опарыша вместо правой руки металлический протез со встроенным лучеметом - им он может дробить камни и плавить железо. Поэтому стреляешь именно в него, в главаря, раскалывая, расхряпывая черепушку ублюдка на две половины: она разваливается как спелый арбуз, оседает вместе с Опарышем на пол, шлепается ошметками мозга на грязный линолеум.
На улице вечереет, срываются снежинки: спасатели весело матерятся, вытаскивая из-под обломков разрушенного строителями этажа покореженные тела, цыгане поют песни, народ жмется к стенам: люди стараются побыстрее вернуться домой.
Русский квартал в когда-то русском городе - кому какое дело до криков в нелегальной мастерской?
Застывшая кровь сухими крупинками опадает на прилавок, словно снежная пороша ложится на пластик. Мишка, вот он, огромный пушистый медведь, черноглазая коричневая тварь, выбравшаяся из ада. Ты только что купил его. Руки трясутся, и вовсе не от мороза. Ты полчаса отмывал их от крови, но полностью так и не отмыл. От тебя несет горелым мясом и канифолью, а на симпатичной продавщице красная новогодняя шапочка с бубенчиком и застывшая официальная улыбка. Она протягивает тебе медведя, говорит весело:
- Пожалуйста, вот ваш новогодний медведь. Его зовут Келвин.
Думаешь: зачем он, зачем? Есть ведь у Вадьки мишка, точно есть...
Из динамиков льется рождественская мелодия.
(O! Jingle bells, jingle bells,
Jingle all the way! - суки, сволочи, где, где русские песни?..)
Возражаешь хмуро:
- Я назову его Михайло. Михайло Потапычем. Не возражаете? Это подарок сыну. А мой сын - русский, как я.
- Как угодно, - отвечает продавщица. Она такая веселая и дружелюбная, что ты готов ее убить. Но оправданий нет, не находишь. Поэтому говоришь этому светлому магазину, этой блестящей новогодней девушке-игрушке, к губам которой прилипла фальшивая улыбка:
- Спасибо.
Дверь долго не хочет открываться, руки дрожат, ключ не попадает в замочную скважину. У тебя на плечах две спортивные сумки. В одной из них мишка.
В конце концов, дверь поддается.
Тс-с...
Тишина и спокойствие, темный коридор, зашторенные окна. Старинная мебель в зале, она сдвинута к стенам, чтобы освободить место для новогодней елки-красавицы. Шары на елочке блестят-сверкают, гирлянды развешаны по всей комнате, они то опадают вниз, то стремятся ввысь, хотят пробить потолок.
- Вадик... - зовешь тихонько.
Тс-с-с...
Тишина и только плюшевый мишка подмигивает черными глазами-бусинками. Он сидит под елкой и, кажется, внимательно разглядывает тебя. Медведь - точная копия того, что прячется в сумке. Только шерстка на боку чуть обгорела.
- Учил же, не играй со спичками, пока меня нет дома... - говоришь тихо. Кому, зачем? Непонятно. Мысль пришла ниоткуда, туда же и вернулась, в черное ничто.
Устало вздыхаешь, садишься на пол, на пушистый синтетический ковер, рядом опускаешь спортивные сумки. Из первой достаешь мишку, разглядываешь его. Да-да, под елкой точная копия. Де жа вю?
- Привет, Михайло Потапыч...
Снова зовешь, без всякой надежды:
- Вадик!..
Во второй сумке что-то ворочается. Расстегиваешь "молнию".
- Ты, сука, чмо, падла, да ты хоть знаешь, кто я такой? Я - герцог!
Киваешь. Достаешь голову герцога Карла из рюкзака, смотришь в его бледное лицо, красные напряженные глаза - мальчишка-аристократ скоро умрет. Ты отрезал ублюдку голову и подцепил ее к "лайф-индуктору-3000". Заряд у "индуктора" закончится совсем скоро, а раствор еще раньше - вместе с ними закончится и жизнь молодого герцога.
Ты аккуратно ставишь голову на пол, рядом с мишкой. Карл дышит сипло, протяжно, захватывая воздух через две трубочки, вставленные в рот, в горло.
- C-cука, ее...
- Заткнись.
На елке висит белый листок. Вырванный из блокнота, на нем надпись твоим почерком: "Положение два".
Мысль срабатывает автоматически, руки действуют как надо: нащупываешь на затылке тумблер и ставишь его в положение два.
Образы возникают из ниоткуда, память, мозг пылает как на пожаре: огонь и вода, стекло и запах гари. И мишка, плюшевый мишка, у которого обгорел бок.
- Ты ублю... сука, что ты со мной сделал? Когда папа узнает, он башку тебе отор... аааа, сука-а-а-а! - голова воет, скулит, как вшивая псина, а ты смотришь на пакет со спецраствором, благодаря которому она еще жива - жидкости осталось меньше четверти. Хватит минут на двадцать.
- Знаешь, - говоришь, - а мой сын умер, оказывается. Умер год назад, на прошлый новый год. Он был для меня всем. Понимаешь, Карл?
- Отпусти, пожалуйста, позвони папе, тебе все простят...
Ты щелкаешь герцога по носу и говоришь:
- Спрашиваешь, что было дальше, Карл? Да, я хотел покончить с собой. Не получалось - не хватало смелости. Или недостаточно оправданий для самоубийства? Короче говоря, я выжил. А потом появился ты.
Наклоняешься к мертвенно-бледному лицу Карла:
- Ты, ублюдочный аристократ. Лишился важных воспоминаний. Понадобилась операция, да? Я понял - вот мой шанс. Но я не мог убить тебя просто так. Повод, причина? Не было их.
- Ты - больной ублюдок...
Бьешь Карла кулаком в лицо - и голова дергается, покачивается, разбрызгивая во все стороны желто-красную кровь - спецраствор окрасил ее в такой цвет.
- Причина - ребенок. Мой сын. Оправдание - его желание. Чуешь, Карл?
Стучишь себя по затылку:
- Нейротранслятор, малыш. Положение один - и мне кажется, что сын звонит. Просит в подарок плюшевого мишку... Мне кажется, что он жив.
(огонь-треск на четвертом этаже, и ты - растерянный испуганный внизу. Твой Вадик - в окне. Прижался к стеклу. Сзади все горит, пылает, а в его руках - мишка. До нового года две или три минуты)
- Мой Вадик... мой сынок. - Слезы наворачиваются на глаза. Ты стираешь их грязным рукавом. Поднимаешь голову, чтоб они закатились обратно. Голова Карла стонет, но ты не обращаешь на нее внимания.
(надо было побежать, попробовать спасти мальчишку, но ты нашел оправдание - ты же не пожарник.Cамый обычный паяльщик, нет у тебя защитного костюма, нет...)
Шмыгаешь носом и произносишь тихо:
- Положение два - все в порядке. В смысле, ничего не в порядке. Я все помню. Сын мертв. Деньги есть, но на хрена они нужны, если самое дорогое для меня - Вадька. А его нет... И нет мне оправданий.
(звон-треск разбитого стекла, и Михайло Потапыч, летящий вниз, а твой сын - он исчезает в пламени, в дыму...поймай, поймай, поймай...)
- Положение три - и у меня никогда не было сына. Спрашиваешь, почему я сразу не воспользовался этим самым положением? Тогда бы я не смог заработать денег, Карл. Не было бы оправдания для убийства. - Твои пальцы тянутся к затылку. - А теперь у меня есть деньги, много-много денег и свобода.
- Сс-ука-а-а...
Размах и удар ногой, носком тяжелого ботинка прямо по носу: голова летит в окно, разбивает стекло и вываливается наружу вместе с осколками, проткнувшими кожу, вместе с кровью и липким спецраствором...
- С Новым Годом, Карл! - кричишь вслед.
Может быть, голова упадет на детскую площадку.
Добро пожаловать в русский квартал, где никого ничем не удивишь!
Смотришь на фото Вадика на стене.
- Прощай, малыш, - шепчешь ты и перещелкиваешь рычажок в положение три.