Аннотация: Это результат долгой и кропотливой работы-и по-моему, довольно качественно. По крайней мере, на конкурсе альтернативки не последнее место. Далеко не последнее...
Кто бросает камень
вверх, бросает его
на свою голову.
Сирах (27: 28)
Все переменилось в один миг. Он еще не расстался с ощущением безграничной власти, и в то же время беспечности. Умная, расчетливая жена, обстановка при дворе, - это было незыблемо, как сама Русь, Московия. Но теперь это сломано и затоптано. Лишь ощущение потери чего-то привычного.
Все мелочи обыденного бытия были разбиты заскорузлыми руками. От церковной срачицы до последней накры придворного скомороха.
Обычно Федор вставал рано утром, к нему приходил духовник, с которым царь читал молитвы, затем шел к царице, потом на обедню, трапезовал, спал, шел к вечерне, и иногда перед сном - в баню. Отныне это исчезло, ушло в небытие.
Не каждому посильна шапка древнего князя Мономаха, держава, скипетр...
Он величественно шествовал пред народом в дни праздников в охабне или кирее, украшеной тонкой работы блондой. Казалось, между толпой и ним - пропасть. Такая же, как меж- ду блестящими ювелами и обычным камнем.
Долгое время народ обманывался его блаженностью, считали, что блаженный - добрый,недалекий самодержец, за которого стоит от души помолиться.
К тому же новый правитель - новые надежды. Не хотели повтора отцовой одержимости видеть в сыне. "Новый на престоле - бед будет не боле"- лукаво приговаривали старики.
Но Федор не мог удерживать природные черты злобного родителя, во взгляде появилась настороженность, скрытая угроза, затаенная обида на весь мир.
Вновь заполыхало пламя войны, выжимающей из некогда могущественного государства последние капли силы и призрач-ного богатства. Площади опять огласили жалобные, полные без-ысходности и обреченности крики медленно умирающих на колу; страшные вопли жертв, раздираемых глухо ревущими медведями в деревянных загонах; плач насилуемых и сиплый хрип вешаем- ых, исходящих бурой пеной.
Неурожаи подкосили народ, по всей стране наступил страшный голод, целые деревни снимались с мест и уходили на большую дорогу, чернь поднимала бунты, которые некому было подавл- ять - Московия вела затянувшуюся войну, в которой проигрывала.
А под белокаменными сводами Федор Иоаннович откушивал фряжской икры и рыбы из северных морей, не думая о матери, которая удушила свое вопящее от голода чадо, и по кускам об-гладывала холодный, загнивающий трупик.
Глаза, темные, скрывающие нечто нехорошее, изумленно округлились, когда в залу ворвалась разъяренная толпа, раскидывая и затаптывая алебардщиков, пытающихся оста-
новить восставших. Кровь на их красных кафтанах была плохо различима, и поэтому царь не понял, что случилось, когда один из дворцовой стражи ввалился в залу и крикн- ув: "Спасайса, царь!" упал замертво.
Теперь же весь мир сузился до смрада выгребной ямы на заднем дворе и перекошенных звериной злобой и ненавистью рож черни. Еще миг - и синее небо вверху затопил ли-
пкий зловонный кисель, накатывая со всех сторон бурым потоком.
Грязная лапа с черными ногтями грубо ухватила Ирину за волосы, тщательно причесанные резным гребнем.
Ирину стащили на пол с мягкой перины и чьи - то руки стали рвать дорогое платье,
срывать с головы кику.
- Стража! - тонко пискнула она и получила удар в зубы. Полетело алое крошево, она захрипела, подавившись кровью.
Некому было придти на помощь. Спальника давно убили, а кроме него в этой части
Кремля никого не было. Кордяных тоже перебили.
Ощерившиеся гнилозубым оскалом скоты радовались и смеялись, плевали на пол и ломали украшения тонкой работы. Тошнотворный дух их немытых тел стоял в спертом воздухе.
Все было зря. Удушение царевича Дмитрия в Угличе, травля Ивана, отправление на плаху этих вечно крутящихся у престола( явно с корыстью!) Годуновых и Шуйских. Даже если многие из этих Шуйских верой и правдой служили Ивану Грозному в войске и думе.
Дорога к счастью была расчищена, но теперь ее засыпали землей и сором.
Отчаявшиеся люди в неистовстве громили палаты Кремля.
Завертелось колесо смуты, с мерзким скрипом набирая обороты...
- А чаго ж ты хошь? - стукнул кулаком по грязной столешнице Кузьма, свирепо глянув на жену. - Лях столицу взял! Свей Смоленск оттяпал!
- А тебе что? То Смоленск, а то Нижний Новгород! Ты говяд- ник! В мясном ряду торгуешь, хрячьей кровью пропах, а рвешься Московию защищать! - ответила жена.
Ее лицо терялось в слабом свете лучины, и Кузьме было лег- че говорить, не глядя в очи.
Лишь неотчетливо виден был угол с образами.
- Дура! Не видишь, Рюриков род обрубился! Желаешь под ляхом, гладкомордым жидом ходить?
- Плевала я, да растерла! - воскликнула та. - Помрешь, как я жить без мужика в хозяйстве буду?
Но Кузьма был непреклонен. Он спокойно проговорил:
- Я с мужиками уже погутарил, они во мне зрят главного. Идем на Москву. А барина-то мы удавили! С чаго тут просижи- ваться? А ты - поди к Никодиму, у меня с ним уговор,мол ты к нему идешь. Он-то остается.- помолчав, продолжил: - Пер- вое- то ополченье забили ляхи, навязывают всем своего коро- левича забугорного. Владислава.
Жена прошипела, сузив глаза и уперев в бока мясистые руки:
- Ты, сучий хвост, меня к Никодиму спихнул?
- Не с собой же тебя брать. Что тут смекнешь?- пожал широкими плечами тот.
Но жена не внемлила.
- Да этот Никодим - трус и червь, к тому же поганый латин- ец! Не домыслил кому другому сбагрить?
Кузьма молча поднялся со скамьи и вышел вон из мрака избы. Ему все было ясно.
"Я мог бы уследовать советам Домостроя" - недовольно подум-ал он, вдыхая свежий воздух. "Учащай раны чадам своим и же- не" - крутилось в его голове, но Кузьма никогда не обижал жену. Он помнил, как когда-то давно сделал донос на барина, и того свели на плаху. В глазах того жирного, беспомощного человека читалась мольба " скажи, что то донос, а я уж вытащу тебя от суда и расправы", но не было пощады барину. С тех пор его мучили угрызения совести.
Во власянице было не морозно на осенней прохладе. Быстро темнело, на посаде люди разбредались по углам. Скрипела протяжно последняя несмазанная телега, брехал старый пес калачника Ивана Баранова, кто-то начал запевать нетрезвым голосом. Обычный вечер.
Но все же неуловимое напряжение чувствовалось, все знали - что-то не так.
Обрушился гнет кровожадного государя, но стало народу еще хуже. Здесь, под Нижним, это еще не было так заметно, тут еще была еда и не пришли толпы разбойников. Как русских, так и заморских.
Иоанн Грозный, Федор Иоаннович, - они были кровавыми пса- ми, при них Московия увидела худые дни, но как только не стало и такой власти- все расползлось, как песок из сгнив- шего на швах мешка.
Кузьма направился к крайней в ряду избе, где жил Андрей Валуев.
Но как всегда, тот был пьян, и кроме слов "тридцать лет одержимый правил нами, и то еще после пятидесяти лет Грозно-го" - ничего не смог поведать.
Кузьма с досадой и горечью размышлял: "И такие люди заду- мывают перевороты. Им лишь бы свергнуть, а потом - хоть трава не расти!". Те же люди думали собирать ополче-
ние, чтобы выгнать иноземцев, а дальше будь что будет. Против власти, против ляхов, но не за Отечество. За то, чтобы прихлопнуть севшую на миг муху - угрозу.
О изнутренних делах Родины даже не вспоминая. При них не одно колено прожило.
Густые кроны деревьев сомкнулись над головами ляхов. Где- то вблизи рыскали хищники.
Иван Сусанин отчаялся. Они заблудились в лесу! Явно чуял -ось, что близко тропа или грязная проезжая дорога, заросшая высокой травой.
Будто леший подшутил над ними - вокруг не было ни ягод, ни, на худой конец, кореньев. Всем им грозила лютая голодн- ая смерть в густых лесах.
Один из ляхов закричал на Ивана, ударил его в грудь, и он упал.
- Куда нас завел? - яростно вопил лях на своем языке, наступая на лежащего Сусанина.
- Клянусь, карта врет! Тут должна была случиться тропин -ка! - в отчаянии попытался оправдываться он по- ляшски.
Но вспыльчивые лядские шляхтичи не хотели верить, они решили, что русский из чувства верности Отчизне завел их в дремучий бор на погибель.
Иван, утопая в холодной грязи, поднялся на ноги. У инозем-цев силы были на исходе, они давно уже отобрали деньги, которые отдавали Ивану за провод к Москве.
Он продал Московию за звенящий мешочек, но получалось, что он невольно спасал ненавистную землю, заблудившись вместе со своими искусителями. Те уже изодрали свои одежды, расте- ряли оружие, и теперь шли по лесу, надеясь лишь выйти, благодаря русскому, который тоже, несомненно хочет выйти на дорогу и знает места лучше.
Иван проклинал родные земли за голодающих людей, встречающихся не только в каждой веси, но и в стольном городе; за дороги, кишащие лихими людьми; за неубранные те-
ла, что кучами лежат везде; за ворон, клюющих этих мертвец-ов. Всего и не перечислить.
Вдали показался просвет меж древесными стволами, но никто из лядцев того еще не узрел. Они по-прежнему вяло переруги- вались и спотыкались на каждом шагу. Кое-кто уже лишился сапог.
Можно было и сигануть по хрустящему ковру сухой листвы, за-теряться средь стволов и причудливых переплетений изогнутых ветвей.
И собрав все оставшиеся силы, Сусанин, не оглядываясь, рванул вперед.
Тотчас же вдогонку полетело: "Русская гнида, стой!", послышался хруст ломаемых уставшими ногами веток, сочное хлюпанье грязи. Но где сравниться европскому шлядичу
и русскому человеку по хождению в лесах? Хоть и у тех стояли боры.
Утомленные ляхи не могли преследовать беглеца, тем более он сорвался так внезапно.
Беглец уходил без оглядки, выкладывая все силы, дышал как конь, не жалея груди. Лес будто стремился помочь непутевому русскому сыну, не выхлестывая глаза сучками, не просовывая сгнившие коряги в торопящиеся ноги.
Вскоре Иван оторвался. Не желая выводить врага на дорогу, он вилял, углубляясь обратно в чащобы. Но вот, перед ним простиралась грязная, расползшаяся дорога, и тут и там блес- тящая неровными зеркалами луж и дувшаяся взгорками ссохше- йся влажной земли и конскими яблоками. Дорога уходила дале- ко, к самому виднокраю, где ее тона забирались на твердь неба, придавая ему болотисто-пурпурный цвет у самой кромки земли.
Сусанин грустно улыбнулся и побрел вперед, в надежде встретить обоз или толпу крестьян.
Кузьма очнулся от странного предчувствия. Он лежал на широ-ких полатях вместе с остальными мужиками, в полной темноте. Кто-то густо похрапывал, кто-то со скрипом чесался. Иногда слышался невнятный стон. В клетушке стоял теплый и немного вонючий, затхлый дух.
Взгляд его уперся в паука, мерно плетущего свою сеть в пыльном углу. Через затянутое по старинке, бычьим пузырем окно, проникал тусклый тон ночной полутьмы.
Паук - друг домового, языческого щура, который охраняет устои Руси...
Они остановились на ночь в убогой придорожной харчевне, которой владел тщедушный косой старец.
Чьи - то ноги ступали по полу, получался странный звук, будто стопы были липкими и при каждом шаге их приходилось отдирать от холодных шершавых досок.
Кузьма осторожно приподнялся на локте и с прищуром глянул в темень. Вырисовывалась чья-то согбенная фигура...Старик! Кузьма решил до поры помолчать, дабы не спугнуть странного деда, явно что-то замышлявшего, чтобы после уличить его.
Владелец харчевни согнулся над сопящим Вадимом, полез куда-то в складки своего рваного обнаряда и достал что-то. В руке блеснуло.
Старик стоял, повернувшись к Кузьме боком. Он резко вско- чил с полатей, разбудив спящих под боком соседей толчком, и набросился на деда. Тот бессловесно осел вниз под тяжес- тью чужого тела и со звонким стуком выронил из руки лезвие поваренного ножа.
- Сознавайся, старый хрыч, чаго вздумал?! - заорал Кузьма прямо в искаженное страхом дряблое лицо.
В ответ старик что-то неразборчиво промямлил.
- Говори лучше, мешок с костями!- встряхнул его тот.
Проснулись все, кто был в этой клетушке.
- На кой ляд ты его трясешь? Скнипа под хвост попала? - вопросил Василько, брат Вадима, с недовольным видом потирая глаза.
- Энтот вот мотовило чуть не убил твоего брата! Горло порезать алкал!
- Я мяса хотел! - огрызнулся старик. - Вы, хари ненасытные, все запасы сожрали! А на каком торгу я сейчас его возьму?! Надо засаливать, коптить, самому себе ишчо отложить.
- А думал ты, песье отродье, что режешь защитника свое- го?! - Кузьма при этих словах наотмашь ударил всхлипнувшего деда по лицу.- Мы идем Московию от ляха и свея чистить!
Старец боязливо ответил, пряча лицо:
- Шли бы как защитники, у меня б не ночевали. Сейчас не лютые морозы, у дороги б заснули.
- Не твое холопье дело, где мы спим, - уже уняв свой пыл, сказал Кузьма.- Но мы уйдем, коли так тебе хочется.
- Еще дед мой свободу купил, - ответил старик на холопа.
- Да ты что, с дубу рухнул? Куды мы в ночь пойдем? - недоуменно протянул Вадим.
- Если останемся - кто-то все равно этого изгоя порешит, или он мне глотку перережет.
А сейчас не надо в дрязги падать, не то время.- жестко отрезал Василько, и Кузьма согласился с ним.
Выбив из деда свои гроши, и подырявив окна, мужики, громко матерясь, вышли вон из харчевни. Настрой у вялой, усталой толпы был самый враждебный.
Вскоре сонные люди двинулись по дороге вдоль ночного леса, отпугивая своим видом одиноких путников.
Волей-неволей приходилось разживаться на попутных богате- ях. Иначе было не прокормить себя. Грань между защитниками и грабителями в такое время мало заметна.
Кузьма шел в отобранной у какого-то насмерть перепуганного боярина епанче. Мужики позади тащили винокуренный казан, на продажу. Другие зачем-то прихватили несколько фашин хвороста. Только самые неудачные шли в своих промокших насквозь, рваных и много раз перештопанных камлотовых, украденных в незапамятные времена еще отцами, кафтанах.
" Идет, судя по правде, толпа. Кто с чем." - невесело думал Кузьма. Но так оно и было.
На Москву, выгонять врагов, шли деревенские мужики с топо- рами, рогатинами и даже вилами. А у ляхов уже были неведо- мые огнем- стрельные палки...
"Что они, вражины поганые, смогут сделать своими палками против веры народной?"- за дорожным разговором отвечал Кузьме увязавшийся к воинству поп. "Это лишь перек-
ресты, что сидят по своим мызам, отметники проклятые, не йдут помогать. Сейчас на любой площади любого города закричит полногорло бирюк: "Прогоним ляхов голыми рука-
ми!", и волна народной стихии сметет иноземцев. Потому как правда за нами, а кто праву того и сила."
Было решено уйти немного за Москву, к северу, чтобы пресекать пути иноземцев, идущих на столицу. О Смоленске мужики совсем не вспомнили - сколько уж он раньше был под чужими коронами.
Перед их взором проходили разоренные веси, сожженные городки, и везде мертвые люди. Окрестности оглашали гнетущим карканьем черные тучи воронья. Везде уныние и за-
пустение, безмолвие и горе.
Дороги стали совсем плохи. Это были грязевые вымоины, усе-янные глубокими лужами, зажатые между двумя стенами леса. Небо давным-давно было забрызгано серой похлебкой из туч, временами проливающейся вниз, на людей.
Вадим, почесывая бороду, вгляделся в даль. Под деревьями, в грязи, сидел человек. Подойдя ближе, Вадим всмотрелся в черты лица забулдыги.
Волосы у него были пшеничного цвета, только невообразимо грязны; на широком, открытом лице не было беззаботной улыбки, ясные голубые глаза смотрели пристально и серьезно из-под светлых бровей. Нос картошкой дышал тяжело, разду-вая ноздри.
- Иван, Сусанов внук,- басом представил себя он, поднима- ясь с земли.
- Откуды таков? - вопросил Василько, также подойдя.
- От ляха бегал, в полон брали!
Вадим, нахмурив брови, настороженно произнес:
- Мы где-то ляхам дали верх взять? Сражение было?
Казалось, Иван смешался, но тут же взял себя в руки.
- Да, было, там,- он небрежно махнул невесть куда рукой.
- Под какой весью, или там, градом- то?- настаивал Вадим. Быть может, не имело здравого умысла идти в разоренные земли такими малыми силами.
- Не ведаю названия, деревушка была малая.
Подошедший Кузьма заподозрил что-то неладное.
- Мы идем за столицу, и ни одного жилого места не видали там, куда ты показал, - проговорил он, поймав недоуменный взгляд Вадима. Все они знали, что не ходили в указанной стороне.
- Ну, значит память отшибло! - улыбнулся Иван.
- Хорошо же ему отшибло! Имя помнит, а откуда идет - нет! - усмехнулся кто-то из мужиков.
- Не договариваешь чтой- то, Иван Сусанин! - хитро улыбнул-ся Василько и в тот же миг вытащил торчащую из-за драного пояса Ивана свернутую телячью кожу.
- А зачем тебе эта кожа с, как я знаю, нарисованной местно-стью окрест?
- А..., - хотел тот сказать, но решив что-то про себя, стремглав бросился прочь от дороги.
- Черт с ним, - махнул рукой Кузьма.- Идем далее, нужно дотемна добраться к, - он глянул на телячью кожу, неожидан- но перешедшую в их руки,- до деревни Кимирки.
Мутная вода Москвы-реки хлынула на набережную, бурля, про- неслась далее, вглубь города, просачиваясь в узкие улочки, сметая телеги и людей, мусор и мертвые тела, ошметки одежды и деревянные обломки. Вода тушила яркие искры пожаров, превращая пламя в бессильные струйки дыма, бешеный напор выбивал двери в домах, стихия проникала в каждый уголок города. Перед ней не устояли и церкви, и река внесла свое течение под купольные своды и цветастые луковки башенок, неся погибель жирным попам и редким богомольцам. Холодный поток накрыл иконы, алтари и разрушил высокие иконостасы. Золоченые маковки пошатнулись над морем летящих в бездну грязных, убогих домишек.
Метались черными пятнами и голосили в сером небе не улетев -шие птицы.
Смерть начала триумфальное шествие по столице, собирая бо- гатый урожай.
- Пусть мрут, сучьи дети! - с довольным видом произнес Вадим.
Вся толпа, влившаяся в огромный бунташный отряд Болотникова, Хлопка и Пожарского вместе с другими стояла в отдалении от Москвы, наблюдая ужасную картину с возвышен-ности.
Мужики выстроили на реке плотину, и тем самым обрекли город и иноземцев, засевших в нем. Ляхи попытались подорвать выстроенную преграду, но лишь разнесли на куски несколько домов.
Столица была спасена, но в то же время и угроблена.
Вдруг Василько на диво всем досадливо сплюнул.
- А на что нам энто вот? - он махом ладони указал на Моск- ву. - Ведь выберем нового правителя, и еще не знаем, кого! Если б гнали ляхов за кого-нибудь! Пусть бы даже явился проходимец и выдал себя за цареныша Дмитрия, которого в Угличе годков пятнадцать назад порешили!
- Разница ли, за кого спину горбатить? - ответил Вадим. - Любой царь три шкуры дерет, хоть ты его за ручку к престолу подведи! Но твоя правда - кто грядущий правитель - неведомо...
Ядреный, трескучий мороз подгонял и так уже неуправляемую народную массу. Голодные и холодные, они шли валом безликих фигур, движимые чувством ненависти.
Каждая капля - человек в этом бушующем океане людских страстей ясно осознавал, куда и зачем он идет.
Солдат и рабочий.
Они устали терпеть царский гнет.
Пора слушать заветы Владимира Ильича Сусанина, товар'гищи!
К Зимнему! Долой Самодержавие! Долой Временное Правительс-тво! Долой ненавист- ную династию Пожарских и последнего из них - Николая II!