Я приехал туда, к ней. Они с девчонками снимали помещение на втором этаже. Денег у меня было немного, я решил использовать их практично.
Проехал поздно вечером, она сразу отвела меня в комнату и уложила спать. - Спи, - говорит, - поговорим завтра. Я заснул и мне приснилось утро, искрящееся от солнца и снега.
Утром она убежала на лекции, я встал, потихоньку сходил в магазин, купил еды, которую надо варить. Нацепил свои очки с линзами - полосками. Пока соображал, сколько варить сосисок, появились девочки, с которыми она проживала. Потихоньку разговорились. Поели сосиски, я достал кропалик и стал его ломать в нужных пропорциях. Достал каменную трубу, но не обнаружил в ней необходимого камешка. Ищу ему адекватную замену, но не получается - то материал не тот, то размеры чересчур.
От девочек засквозило, еще так, издалека, презрением, они еще не поняли, почему оно у них появилось и куда будет направлено, а я уже понял, что им потянет в мою сторону.
Пришла она, я говорю: девчонки вроде как не особо рады моему здесь нахождению. Она отвечает: ничего страшного, мы все равно одни будем, не обращай внимания. Опять все сели за стол, я что-то засуетился, говорю: пойдем лучше наверх, туда, в комнату. Я, отвечает, щас должна убегать уже. Сам понимаешь, лекции. Скоро экзамены - и действительно, вскоре свинтила.
Я посидел немного в комнатке, а потом вышел на улицу. Мороз, ясное небо, сугробы отражают искры, желтые автобусы носятся туда-сюда, людей много, но никто не торопится, выходные. Погулял я, похороводил со всеми, полегчало на душе. Правда, думаю - зачем приехал?
Кто-то из девочек уже ушел, какие-то новые появились, когда я вернулся к ним на второй этаж.
Одна в этой общей большой столовой лежит, одна, я не долго думая лег рядом. Потом перекатился сверху. Потом она выскочила и сказала, что и ей пора. Пришла другая. Операция повторилась. И следа презрения не осталось в атмосфере девичьего жилища. Они оставались со мной ненадолго, ровно настолько, насколько было нужно, чтобы ощутить, что всё это нам снится, они сменяли друг друга и убегали, я сменял сам себя и оставался.
Она должна вернуться через два часа.
2. Дом Творчества Писателей.
Я устроился работать в Дом Творчества Писателей (то есть и у писателей возможно творчество!) на кухне. Дом этот находился в лесу, и через неделю я уже скучал по городу. Дождался выходного, прыгнул в электричку, а оттуда с разбега в безумие Невского.
Малая Садовая - перекрытая от автомобилей улочка, ставшая своеобразной галереей уродцев, выходцев со всего света, отрывающихся здесь по полной.
Садик у Казанского собора, где некто капнул в фонтан шампуня, и вертикальная струя взбила пену. Люди в чем попало валяются на завезенном из Голландии дерне. Задрав голову тут и там вышагивают иностранцы, матричная молодежь щебечет на одном ей ведомом языке, похожая друг на друга, как синички из одной стаи. Старый город устало усмехается вставной челюстью дворянской архитектуры, раскаленной зависшим в трансе белых ночей солнцем: хи-хи-хи, ха-ха-ха, - подхватывая я, взбалтывая и вливая в горло оранжевый ноктюрн. Мы перешептываемся с затухающим Петербургом. Я растворяюсь в нем, он растворяется во мне, внезапная смена освещения утюгами домов и пролетающими атмосферными явлениями дарует возможность неописуемых видений. Гранитовый ландшафт взрезаю консервным ножом вдохновения.
Улица Правды - каменный аквариум, светильники, бьющие из-под земли, вертящиеся одноногие сидения и изгибающиеся чахлые насаждения. (Отрастив волосы, я выкидываю длинные ветки на проезжую часть, танцую вокруг своей оси, подпрыгиваю и зависаю в воздухе, в насыщенном до предела энергией времени полупрозрачном пространстве, пронизанном фарами столпившихся машин. Разносится радио, мотив надоедлив, я ищу в толпе взгляд друга, и сверху падает нечто безвесное).
- Вот памятник Невидимке.
- Где? - я продолжаю вспахивать камни.
Вот две рыбки плывут по подземному переходу. Они направляются к игральщику на гитаре, прислонившемуся к опорному столбу. Они сбивают хвостами картонку, положенную для денег, один берет гитару в плавники и что-то тренькает. Я, скрестив жабры, наблюдаю за этим, чувствуя приближение опасности, колыхающейся за их напряженными фигурами.
О чудо! - с другой стороны плывут еще две рыбки, опухшие мордами и чересчур расслабленные. Мгновение! и они лежат на полу по разные стороны меня. Бойцовая рыбка суетится и прыгает по их фингалистым черепам, я - это камень страха, красные обложки мелькают в пальцах блатного, крики - ОМОН! - извергает его бритая дырка, его сплющивает неведомое существо, он убегает, влекомый тем, кто тренькал, музыкант горестно чешет гриву, два истекающих тела лежат передо мной, к ним, прячась за опорными столбами от неведомого, движется охранник.
- В чем дело? Вчемдело? - это шарики краткости носятся и видны на свет, и сталкиваются между собой, и падают на мостовую жидкими пятнами, мы, как ни в чем не бывало, сохраняем правила уличного движения.
- Он просто прыгнул тому на голову! Я слышал хруст! - говорит гитарист. (Через пять часов, когда я вернусь сюда, будет продолжать расплываться по мрамору красная густистая субстанция. Это была Смерть?)
Действие ноктюрна заканчивается, я отправляюсь ждать Рассвета на Марсовом поле, сижу на дырявой скамейке автобусной остановки, наблюдаю предутреннюю жизнь Королевства Поливальных Машин, сочиняю вот этот самый эпизод, и стекла витрин покрываются испариной. Я собираю эту махровость пальцем и пробую на вкус. Нужно двигаться, иначе сон овладеет мной.
Тихо мосты погружаются в реку и я направляюсь на ж/д вокзал. Скоро закончится мой выходной.
3. Куда?
- Куда вы меня везете? - визжал он.
- Заткнись, тварь! - сквозь зубы цедил полисмен.
- Что вам от меня нужно?
- Ты тут таких дело наворотил, что если тебя не кончить, разразится международный конфликт, - машина неслась по окаймляющему гору шоссе. - Отвезем тебя к пастухам, они сами решат, что с тобой делать. В любом случае, ты оттуда не выберешься.
- Что я такого сделал?! Неужели из-за того, что у меня отсутствуют документы и что я русский, меня нужно убивать?!
- Есть еще одна причина, сынок - у русских самое вкусное мясо... Подожди, Сенькхам! - прикрикнул на шофера толстяк. - Вот здесь сверни, надо его как-нибудь успокоить ... - и они втроем принялись тыкать ручищами в хилое тельце пацана.
- Спокойно, ага, вот она... хмыкнул один из них, - я подрезал ему вену.
- Кровь будет доказательством вашего злодеяния! - орал парень.
- Не переживай, мы подоткнули тебя полиэтиленом. - Машина мчалась в один из горных аулов, где его ждала Судьба. Он глубоко вздохнул и спокойно произнес:
- Режь прямо здесь. Я готов.
Водитель резко нажал на тормоза:
- Мы так не договаривались!
- Режь здесь, я сказал! Режь горло, вот здесь, - он провел пальцем под подбородком.
- Нет, нет! - заорали они хором. - Давай быстрее в больницу, его надо успокоить во что бы то ни стало!
Машина снова рванулась вперед.
- Вы многого не учли, ребята, - произнес он торжественно притихшим ухарям. - Я принимаю свою жизнь, и я принимаю свою смерть.
- Шеф, может его лучше здесь выбросить? - они ехали по высокому мосту.
- Никакой воды, нахалы! Только быстрая героическая смерть. Кстати, меня будут искать, меня уже ищут.
Фургон, заскрипев тормозами, остановился, затем развернулся и поехал обратно.
- Что делать будем?
- Не знаю.
4. Ладно
Тогда, помню, позвонил мне Дима Юрашев и говорит: давай встретимся, я ему: а какой смысл? - Я проставляюсь, - отвечает. Ладно, в назначенное время встретились в круглом парке, которым заканчивается Садовая. (Вот улица Садовая, созданная для пчел, сейчас больше для мух да для блох). У Димы из обоих карманов торчат горлышки портвейна. Выпили одну. Пойдем, - говорит Дома, - мне надо сына из садика забрать. Только ты со мной не заходи, я, все-таки хочу быть солидным отцом. Ладно, подождал его во дворике. Потом общались с чудесным сыном, посидели немного на булыжной набережной, распили еще портвейну, потом Дима извинился, что не может меня домой пригласить, отвел сына и снова вышел. Хочу, - говорит, - с тобой дальше пить. Опять пошли в круглый парк, взяли еще две бутылки, да только я пить отказался, денег у меня не было, пользы от пьяного Димы тоже, я решил, взяв гитару, пойти на Невский.
Пришел туда, сыграл несколько песен, денег мне не кидали, тогда я взял у знакомого художника две десятки, взял еще бутылку и пошел в темноте домой.
5. Луна без курса
В самолете при взлете я ощутил панику. Корпус его наклонялся, окно то падало до асфальта, то устремляло свой зрак в месиво облаков.
Еда оказалась с запашком, зато бумажка гордо гласила, что они не используют мяса свиньи. И вдобавок можно пить спиртного сколько влезет. Я отвернулся от иллюминатора и сосредоточился на растворении льда в зеленоватой субстанции виски.
Автопилот вскоре взял свое, курс выровнялся, а затем совсем пошел по нитке. Через плотный слой облачных клубов мы сели в колхоз Шереметьево.
Я предложил свою помощь в переноске чемоданов пожилому турку, он в ответ предложил подбросить меня куда надо. Я остановил свой выбор на Ленинградском проспекте. - Где конкретно? - спросил водитель. - В районе метро Белорусская. - Я хотел быть ближе к Петербургу.
Проехав пятнадцать километров, я обнаружил, что мы всё это время едем по Ленинградскому проспекту. Выскочил, пожелав всем удачного пути, и покандехал обратно.
Ленинградский проспект, потом шоссе, МКАД, Химки, Шереметьево, Забулдыгино, Пнины, Разинки, Умсташево, Пешки, Вилки, ложки, Кресты и Ермилово.
Замерз как собака - теперь я с полным основанием почувствовал суровую правду этой метафоры. Пар валил изо рта, машины бешеными стрелами пролетали мимо.
Увидев качающегося пешехода, явно местного жителя, я подлетел к нему и взмолился о кружке чаю.
В ответ на что он предложил набить мне морду, глядя искоса, как еще совсем недавно самолет бравировал крылами, он прикрыл один глаз, видимо, чтобы лучше меня рассмотреть. Тут же передумал и обняв по-братски, повел в свою избу, где в сенях мы пробивались через баррикады картофельных мешков.
Орал телевизор в опрятном вымытом-выметенном двухкомнатном доме, шла передача, где молодежь пытается исподволь воткнуть друг другу отвертку в сердце, называя это любовью, и даже советовала и напутствовала восторженных телезрителей.
Тезка шибанул кулаком по столу и достал перцовку. Пошли разговоры об армии и о Москве.
- Слишком ты умный. Ты явно умнее всех. А сам-то откуда? Поехали завтра, вон во дворе стоит шестерка, правда у меня права отобрали, а завтра бы за клюквой сходить. Че сидишь? Вон, в сковородке картошка и курица, когда она покроется золотистой корочкой, снимай и ешь. Я когда приехал в Питер, меня тут же остановили и спросили, на хрена я тут делаю?
- Не обижайтесь, просто вы стопроцентный москвич...
- Да хоть запорожец! Дать бы ему в торец! А ты че тут делаешь? А-а, да, Питер, Питер-питер. Ну и че? - Сергей подпрыгнул и размахнулся.
- Ну-ну, без баловства... - промямлил кто-то из нас. Его глаз все больше заплывал. Чем больше он заплывал, тем больше духовных высот хотел достичь этот крепкосбитый и нехитрый мужик, одновременно всем естеством пытаясь расшибить себе лоб. Я-то согрелся, а вот ему нужен был другой огонь. Бесы закопошились в единственном глазу.
- Не м-могу, не м-м-могу, - мычал он, хватая нож, - всех вас умных долбанов терпеть не могу, всю жизнь на самосвале... да хоть сто тыщ мне дай, все равно не могу...
- Эй, эй! - посверкивал заточенный столовый ножик. Я убрал его за плитку. Хотел помыть кружку, но стальной кран давно заржавел и покрылся ревностью и стыдом.
- Какой у тебя рост? - орал Сергей. - Где твои мышцы, ребенок?!
- Мне они не нужны, - глупо оправдывался я. - Где у вас вода?
- Зачем тебе вода, ты еще картошку не доел. Жри, тебе говорят!
- А как же вы?
- Н-да, действительно, - и он чайной ложкой отколупнул со сковороды. - Мочил я таких и мочить буду, - продолжал он молиться.
- Зачем же вы меня пригласили?
- Кто? Я? - он снова подпрыгнул, желая достать до моих глаз.
Я понял его намек и темными огородами в сопровожденьи неистовых ночных псов вернулся на трассу, где стометровые фургоны летели, как злобные аквариумы.
"По фигу", - подумал я и развернулся к ним спиной.
В темноте вырисовывались два силуэта. Я не спеша обогнал их.
- Сигареты не найдется?
- Нет, ребята, - парень с девчонкой ходили за пивом в темноте за три километра. Они нашли сигареты и угостили меня. - Ну у тебя и скорость! Куда путь держишь?
- На Питер иду, - сверху виднелась вывеска "С-Петербург - 644". Мы посмеялись удачной шутке и разошлись кто куда.
Луна без курса мчалась над нашей планетой. Вопрос "Что делать?" для нее не стоял.
6. Оранжевые настроения.
Вот там у них ритуалы, вот там у них волшебство. Русский ритуал - это кулак ударом в сердца грудь и до конца и не свернуть.
А то ритуалы, когда ты поклоняешься одному сегодня, другому завтра, а послезавтра так и не поймешь, к кому ты обращался.
Тогда я уже дошел до того состояния, что музыка лилась из меня сама, я просто брал ручку и записывал. Это первый кайф. Потом, на студии, без лишних разговоров мы накладывали яркие и точные мелодичные пласты, и это был кайф второй.
Но стоило мне выйти на улицу, как я переставал понимать окружающий гомон. Люди бегали, прыгали и перекатывались, как шарики, улыбались, щелкали каблуками, подставляли лица солнцу или просто ехали в метро. Несчастные инкубаторные создания.
Город Месиво Машина Отбрасывающая Ошметки.
Мне было плохо, я посылал друзьям дурацкие SMS из летнего кафе, пил оранжевую жидкость и выходил на Фонтанку, где превращался в Зверя, позиционировал себя Сверхмашиной умирания, нечеловеком, зачеловеком, Великаном в маслянистом пространстве реки. Затем сворачивал в киношку и растворялся в искусной выдуманности и очень скучал до следующего сеанса уставшим человеком.
("Следующий месяц - Август. Я все перевожу в эстетическую плоскость! - Это как? - Это когда все видно только с точки зрения красоты. Когда предмет статичен и сияет в пустоте собственным светом.")
Я собирался умирать, я собирался продолжать творить, даже - вытворять. Я пил жидкость ноктюрн и рассматривал свою жизнь как чужую, я находил ее красивой и трагичной, я всегда жаждал пафоса, потому что пафос наиболее эстетичен. Раз я умираю, значит, я буду описывать умирание. Вот там у разных людей ритуалы, а у меня будет свой.
Я гулял по садикам со всевозможными писающими органами и чувствовал, что здесь я просто Странник. Я гипнотизировал себя в отместку за тотальную гипнотизацию, из которой я не видел выхода. Красное солнце калило древние кирпичи Фонтанки. Я подпрыгивал, жрал тоннами мороженное, встреченным знакомым врал напропалую, что у меня все в порядке, денег куча, скоро дом куплю, но сначала машину, и мы, довольные обоюдным гипнозом, расходились.
Музыку мы закончили, и я стал писать тексты, потому что больше у меня ничего не было. Потому что это мой долг. Перед кем? - Перед тем же, перед которым ты совершаешь свои ритуалы.
Иду сейчас домой после оранжевой жидкости, похудевший на 5 килограммов. Дома меня ждет порошковая картошка, химический кекс "ULKER", и сквозняк тихой ненависти из-под двери, свойственный для мещанских подьяческих. Здесь можно задешево купить что угодно, но уж больно заламывают цены.
Бело-красные дни не кончались, как змея переливается позументом. Чтобы все же уснуть, я глотаю овец.
Забудь обо всем, Машина, и повторов удастся избежать.
Долг - это просьба о чем-то одном.
Оранжевое настроение!
7. Поиски следующей музыки.
- Ну и где же ты был все это время? Чем занимался? Где работал?
- Я взял у отца деньги и уехал в другой город. Снял там квартирку, договорился со знакомыми музыкантами, нашел студию, и мы начали плотно работать три-четыре раза в неделю. За четыре года у меня накопилось много песен, и мы их в режиме нон-стопа осваивали и сразу же записывали. Я рассчитал, на какое время у меня хватит средств, и ввел лимит времени. Поэтому мы избегали излишних вопросов и пространных объяснений. Музыка должна быть простой, гитарной и несовременной.
Много из того, что я задумал, музыкантам удалось воплотить, а кое-что было им чуждо, поэтому я оставил эти идеи до времени. В квадратный кусок времени располагался квадратный кусок музыки и одно из другого не должно выпадать любыми способами.
- Сколько длилась запись диска?
- Два с половиной месяца.
- Ты же не мог целыми сутками только и делать, что работать на студии?
- Это такая работа, которая всегда с тобой. Я постоянно прослушивал черновики, намечая изменения или переработки, насвистывал дополнительные мелодии, а вся остальная жизнь стала как бы придатком к музыке. Я пил много водки, читал много книг и начитался до такой степени, что кишки мои вздулись и полилась черная моча. Тогда я пошел в поликленику6 но оказался в парикмахерской, где меня и подстригли. Я возвращался ночью после репетиции через искрящиеся снега и твердил себе: "Погибнуть в бою, а не в пьяном сугробе!"
Пришел домой, одержимый болью, овладевшей всем организмом, и лег на живот, поджав под себя ноги. Так я и лежал несколько дней, твердя: "Так тебе! Так тебе! Будешь знать как водку без предела пить!"
Утром я вставал, съедал обезболивающее и ехал на студию мужчиной, готовым к свершениям, и женщиной, готовой рожать.
Потом опять приезжал домой и мучился болью. "Леночка, - позвонил я ей однажды, - мне очень плохо, сможешь приехать?" И она приехала, и мы лежали рядом, и вся боль ушла куда-то в пол. Утром я теребил бретельку на ее маечке и хихикал: "А откуда у тебя эта маечка?" - Она фыркнула, еще не проснувшаяся: - "Из шкафа". Мы разгладили друг другу волосы за ушами, и она уехала на метро.
- Ну и чем все закончилось?
- Мы записали двадцать однообразных песен. Цель была достигнута. Не сама песня являлась результатом, а то, что стояло притушенными силуэтом за ней. Я не говорю о потраченных на нее усилиях, я говорю о тех местах, их которых эти песни, слова и звуки происходили. Я говорю о непесенной природе, выраженной песнями.
Я чувствовал в себе еще много возможностей, но этот город был уже исчерпан. Я поехал в Сибирь в поисках следующей музыки.
8. Засыпайте!
- Засыпайте! - прикрикнул бригадир, и мы принялись совковыми лопатами выгребать крупнокалиберный гравий. Когда мы уже закончили это дело, снова подошел бригадир и начал орать, что велел нам засыпать гравий в ров, а не выколупывать. Мы удивились, ибо никакого другого гравия поблизости не было. Зато стоял огромный экскаватор, который двумя-тремя гребками мог бы освободить нас от тяжкого труда.
Но у водителя с бригадиром была своя работа - зацепив за зубец ковша толстенный кабель, они вытягивали его из-под земли, чтобы потом, избавившись от обмотки, сдать несколько тонн меди.
- Так что же нам делать? - спросил тот парень, который был еще в силах говорить.
- Щас придет звеньевой и все вам объяснит.
Через полчаса пришел звеньевой, объяснив, что в прокладке траншеи была допущена ошибка, и поэтому приказ бригадира был правильный. А какой приказ-то? Насыпать или высыпать? Этого звеньевой не знал, сославшись на то, что бригадир сообщил нам все до малейших деталей. Он опять ушел, затем вернулся вместе с бригадиром, и они стали созерцать раскуроченную траншею, наполовину заполненную гравием. Остальные камни валялись где попало - у кого сколько хватило сил их выбросить.
Все-таки решили выгребать дальше, экскаватор поехал сдавать обработанную медь, а в системе дренажа была обнаружена ошибка в пять сантиметров длины пленки, которой ров был выстлан.
Мы выгребли камни, перестелили пленку и начали было засыпать вновь, как бригадир сказал, что скоро прибудет экскаватор и сам загребет траншею. Нам же приказали долбить асфальт в особо чувствительных местах площади. Мы тогда совсем перестали жалеть себя и в поте лица при любом удобном случае отлынивали от работы.
И правильно сделали, потому что взглянув в топографическую карту, мы ужаснулись тому, что долбим над самым важным кабелем. Мы сказали об этом начальнику участка, но в его картах этот кабель отсутствовал.
Со злости мы схватили кусок необработанного кабеля килограмм на семьдесят, упаковали в картон и унесли подальше от зоркого взгляда звеньевого. Но он уже и так был пьян и не заметил пропажи, когда стемнело, он, обмотав голову махровым полотенцем, ринулся в свете ночных светильников на штурм недоконченных траншей. Поскольку план прокладки разрабатывали они совместно с бригадиром, которого уже уволили, а план отменили, то он почел свом долгом привести все в исходное состояние.
Поэтому мы должны были закидывать лопатами гравий в трехкубовый ковш экскаватора, а он, уже наполненный, высыпал его в яму. Потом звеньевой попросил обойти меня все участки и выставить всем оценки, и грубо говоря, сколько просили, столько и ставил, ибо не знал каков этот самый коэффициент и полезной деятельности, и трудовой успеваемости.
Затем мы с приятелем сдали наш украденный металлолом и напились пивом. И через 12 часов я снова вышел в смену.
Так мы укладывали дренажную систему на Дворцовой площади, а за нами двигались люди в спецовках, заменяя старое булыжное покрытие новым, используя при этом те же самые булыжники. После того, как они выровняли уровень площади, она оказалась уже не так крива, да и в глаза эта кривизна не бросалась.
9. Монастырь.
И он поехал в город, и на одной из перевалочных станций, выйдя покурить в тамбур, снова встретил монашку-бродяжку. Они обрадовались встрече, разместили на полках ее бесчисленные сумки, она достала хлеба и меда, и поезд тронулся.
- Поехали со мной, нечего болтаться по Питеру. Без Бога в своих мытарствах ты пропадешь. Только положившись на него можно двигаться.
- А куда вы едете?
- Я еду в Волхов, в монастырь, а на обратной дороге еще три монастыря будут, и все - мужские - как раз, что тебе нужно.
- Почему вы не остановитесь в одном монастыре, а кочуете?
- Потому что Бог меня так ведет. Я побывала во многих из них, чего я только ни навидалась! Мне кажется, я побывала и в тюрьмах, и в концлагерях. Везде идет та же самая грызня и сживание.
- Странно, ведь люди там стремятся к высокому, к Царству Божьему.
- В том-то и дело, поэтому сатана и усердствует чрез них еще хитрее и упорнее. Все шиворот-навыворот.
(Вера многих - типа акварелей, цветастых, радующих глаз картинок, развешанных по стенам.)
- А тебе, - продолжала она, - надо где-нибудь прибиться и трудиться. Наступит зима, и все, кому некуда будет податься, наводнят церкви.
Оказалась, что она москвичка, у нее в ходе махинаций некие братки отобрали квартиру, и вот странствует она по Центральной России уже несколько лет, молясь и неся на вытянутых руках книгу с крестом, и проходит сквозь любые двери. Монастыри - ее перевалочные пункты, где она останавливается на несколько дней, если пускают, и покидает их, переругавшись со всеми, ибо знает уже все и общается напрямую с Господом.
- Многие меня называют ведьмой, многие сумасшедшей, но всегда люди называли так святых и пророков. Потому что я смотрю им в душу и вижу все. Дьявол воцарился кругом. Ты посмотри на лица вокруг! Они же мертвые. Они дважды мертвые, ибо умрут в аду.
Она громко говорила о Боге, и он видел в нем свет, несмотря на то, что все факты говорили о том, что вера ее и постоянное нашептывание были прикрытием нищенства. Но что здесь настоящее: внешние ли обстоятельства или обстоятельства внутренние?
Ни того, ни другого не существует, - говорят буддисты, - все мы единое целое.
Ни того, ни другого не существует.
Утром они сели в теплую электричку и отправились на север, где деревья стояли в хрустале заморозков, а небо лежало на цепких ветках.
Они приехали в овражисто-холмистую местность с ленивыми запрудами и кострами по берегам. Холодно. Ветер.
- Не бойся просить, - говорила она, - не бойся своей слабости. Чего тебе стесняться, если у тебя ничего нет? Не бойся свой слабости, потому, что те, кто сильные снаружи - слабые внутри, а ты будь сильным внутри. Все равны перед Богом. Не забывай об этом. Ты никому не должен, твой долг лишь перед Ним.
Северная церковь, два окаймленных выбеленными стенами комплекса, между ними черная угольная дорога и древние, подкрашенные деревья по бокам. Северная архитектура, даже не строгая, а - целомудренная: ярусная башня со шпилем, невысокая трехглавая колокольня с арочными стенами, в дугах которых - фрески с ликами чудотворцев, и главный храм с росписями, оставшимися с XVII века. Мощи Александра Свирского под стеклом.
Он упал на приступок и, не в силах креститься, уткнулся лбом в пол, как мусульманин, постоял так, потом подошел к мощам и поцеловал стекло.
Не стоит рассуждать теперь, была ли фигурка святого вырезана из дерева...
Не существует ни того, ни другого. Но это несущественное вмещается в Безусловное. С уст его не слетело ни одно слово. Он поцеловал каменный пол. Столп Света, который не назвать ни на ощупь, ни на ощущение, ни на запах - столп безусловного вдохновения стоял здесь. Его дикарское естество не могло повиноваться окружающей мишуре, но Свет сиял здесь во всем величественном спокойствии.
- Теперь переговори с батюшкой и оставайся здесь, работники тут нужны.
Его колотило. - Традиция! - Колыхание воздуха глядя на других. - Он не мог так. - И тут как раз - батюшка был бы рад, но документы не порядке. А так - в любое время, милости просим.
Они сняли комнатку в единственной в селе пятиэтажке, поели горячего, согрелись, помылись и утром отправились в обратном направлении.
Столп Света там есть. Безусловно.
(Отдал я сознание свое на растерзание силам, чтобы узнать, каково оно, будущее. Так и не узнал я, каково оно, будущее. Все мои битвы оказались навыками, их, как известно, можно приобретать и терять.
Любой вид деятельности - это навык. И лишь недеятельность не имеет навыка. - Повторяю по нескольку раз, чтобы лучше отпечатывалось.)
У странствующей этой под плащом с капюшоном выступал горб, нарастающий на зад. Оказалось, что это рюкзак, в котором лежали священные книги и деньги. Она подарила ему экземпляр Нового Завета, потом вдруг попросила его почитать, но он не дал, сказав, что у нее есть еще. Она сказала, что ей далеко доставать, и обиделась.
Когда они ложились спать в комнате в Свирском, она положила на подлокотник дивана носки, а утром обнаружила пропажу одного. Они его так и не нашли, торопясь на рейсовый автобус.
10. В деревне.
Деревню освещало низкое солнце, и низкое небо наклонено к крышам. Его приютили в общежитии железнодорожников. Стойкие кривые яблони, сбросив плоды, не желали расставаться со скрученными листьями.
Он гулял, разыскивая плоды в траве и ветках, вглядываясь в Оверские снопы соломы, а над кладбищем летали, перекликаясь, хороводили грачи и молоденькие вороны с клювами, напоминающими крупные подсолнечниковые зерна.
Люди не спеша переговаривались, стреляли пятерки, занимались своими делами. То и дело молодежь на мопедах лихо проносилась по немногочисленным дорогам. Более старшие предпочитали для своих небыстрых дел велосипеды.
- Будешь хорошо себя вести, мы и жену тебе найдем. Работящую! - весело, сплевывая семечки, говорил ему начальник домоуправления, к которому он по приезде сюда обратился за помощью.
Он гулял через веерные пути грузовой станции, ходил на почту, пытаясь дозвониться, но абоненты не отвечали. Разрушенные дома, сгоревшие избы виднелись тут и там, обрамленные желтой нежностью кленов и берез. В этих двух и одноэтажных домах поселилась тихая печаль оставленного ради жажды новых свершений благополучия, бегства в урбанические места в поисках той удачи, которая оборачивается проклятьем цивилизации.
Очарованный и уставший и грустный, как осенний вечер со свечой, он рассматривал милую сердцу разруху, развороченные бревна, не вандалически, а оставленные по забытью. Все эти черно-белые фотографии России начала-конца, духовное осеннее смирение.
Остаться бы здесь, завести хозяйство, просушивать коврики в вперемежку с нижним бельем на длинных белых веревках. Но руки его были немы. Он оставался наблюдателем. Четыре дня он наблюдал из окна просто день-синь, просто ночь, освященную фонарем. Взял у этих людей в долг, сколько могла вместить пустота, и уехал, убежденный, что есть еще чистота и да пребудет во веки веков.
И поехал обратно, обнаружив, что смерть отныне отпустила его, и погоня за собственным образом завершена, лишившись страха за сохранение жизни, понял, что танец закончился, и некому больше скалить глаза, и не над чем больше насмехаться, но поклявшись оставаться прежним, теперь лишь смеренным и несогласным, и продолжать борьбу.
11. В этом городе.
В старом гранитном Центре города много мест, т.е. он вообще только из них и состоит, где за день проходит множество совершенно разных событий. Найди какую-нибудь точку и вставь туда граммофонную иглу своего поста. Город будет крутиться своей будничной долгоиграющей пластинкой, и за день на одном и том же месте ты сможешь разглядеть десятки или сотни происшествий. Мало того, атмосфера, запахи, кармические облака также будут меняться. У этого города нет своего лица, поэтому, если хочешь, можешь приклеить куда-нибудь свое, и оно периодически будет выскакивать в карнавальной готической круговерти, как и тысячи других оставленных здесь лиц.
Не забудь только невзначай не забыть где-нибудь здесь душу. Есть тут такие существа, питающиеся ими.
12. Иисус Христос - бог отверженных и нищих.
Со всклоченными глазами, плавая как желток в воде в невыносимой атмосфере вокзала, где больные сумасшедшие люди в ломках переживая отсутствие наркотика, искали более сломленных, чтобы хоть над кем-то возвысится и впрыснуть в себя еще немного братоубийственного наркотика, перешептывались в воротники с невидимыми хозяевами, стараясь, по примеру сильнейших, отобрать хоть что-нибудь, хоть немного пространства у неимущих, там провел он ночь. "Теперь я бомж, теперь я бомж", - твердил он, ужасаясь предстоящим перспективам. Двери закрыли, чтобы отмыть опилками мраморный пол зала ожидания. Украинцы-уборщики громко переговаривались по перрону, обсуждая пластиковую бутылку, подаренную безвозмездно одному из них кем-то. Речь шла о цене безвозмездия.
"Бежать, бежать!" - неслось в голове, но бежать было некуда. Из этого города, на дне которого он теперь ползал, словно безответный уродливый насеком.
"Чистота, главное, оставаться чистым," - мир, как и следовало ожидать, перевернулся, щелкая челюстями с каждого угла, и везде безумие и традиционные игры в независимость.
Убеждать из этого города, где каждый цепляется за каждого в безответной попытке остаться, где поедом грызут хвосты друг дружке тысячи раскрашенных крыс, и хруст стоит над городом, словно туман.
Он уехал в другой город и осел на вокзале. "В деревню!" - иначе он утеряет почву. Мысли разбегались, как войско, оставшееся без военноначальника, ориентироваться было отныне не в чем, прежние координаты утратили материю. В деревню, где он сможет прожить без денег, где он сможет прийти в себя и понять, что делать.
Там он встретил женщину, предложившую помочь ей с сумками, за что она бы напоила его кофеем в буфете. Буфет был закрыт на санитарную ночь, и они разговорились.
- Пустота властвует нашими временами, - говорила она, - у кого она в голове, у кого в кошельке.
- Да, да, да, - подтверждал он.
- Безумие и мрак! Все отдано дьяволу. Вот вам несколько адресов, где вы сможете и пожить и отъесться - во! - она показала, - и не перетрудиться. - Она написала адреса монастырей. - Исповедуется, покайся и проси батюшку дать благословение на труд. Ни на кого не обращай внимания, ни во что не вмешивайся, будь один, иначе можешь с ума сойти. Молись! - сказала она и вручила ему десятку.
- Не мое это, - мямлил он, - я вот щас в деревню еду, хочу попробовать там жить. Не могу ни секунды в городе находиться.
- Деревню надо летом начинать, а сейчас замерзнешь и некому будет тебя похоронить.
- Ну и хрен с ним! - воскликнул и пошел по платформе обратно.
13. Что-то в нем есть
Кафе располагалось на втором этаже. Узкий и тесный подъем. Там сидели трое. При виде меня их лица стали меняться. Я только что сошел с самолета, в котором летел чуть ли не весь день и устал достаточно, чтобы не обращать на их далеко не светозарные лики какого-либо внимания. Но там еще была девушка. Ей было скучно здесь, она, видимо, ждала меня, потому что сразу же подсела ко мне и стала знакомиться. Мы поели вместе и я откинулся на диване в сытом блаженстве. Мой чемодан стоял рядом.
Ребятам не понравилось, что человек может сидеть таким образом. По их мнению, человек - это существо вечно напряженное. Началось "слово за словом", смысл которого сводился к тому, чтобы я покинул сей уютный уголок по их желанию. Я же этого делать не собирался. Они продемонстрировали мне здоровенную двузубую вилку и проявили больше настойчивости.
- Хорошо, - сказал я, - но вечером я приду сюда ужинать.
Девушка наблюдала за разборками самцов.
- Если ты придешь сюда, то на ногах уже не выйдешь, - посоветовали они. Страх сжал мою внутреннюю челюсть, но мне так понравилась местная кухня.
Один парень внезапно выскочил из-за их стола и убежал. Я было подумал воспользоваться его примером, но остался сидеть, видимо, в ожидании ужина. Некуда было мне идти, за окном падал крупнокалиберный снег.
Двое других договорились, что подождут меня на лестнице. Им вдруг захотелось проверить мои документы, хотя явствовало, что им принадлежат только собственные органы. Они ушли.
Мы с девушкой еще выпили по рюмочке кофе, и я все-таки вспомнил про одно дело, требовавшее воплощения в ближайшем будущем. Я стал спускаться, и в переходике между этажами, тот, что был в коричневой футболке, кинулся на меня. Я не знаю как, но в руках у меня оказалась тарелка с каким-то съестным месивом, и не теряя времени, я припечатал ее к его тупому лицу. Он засмущался и исчез. Зато возник другой, с вилкой. Я попросту схватил его за вилку и пнул по яйцам. Он побежал быстренько сварганить из них яичницу. Третьего я толкнул вниз, он не удержался полетел через весь лестничный пролет, успев даже задеть головой о низкий потолок. Я же пригнулся, чтобы не удариться также, и вышел на улицу.
И, знаете, мне стало так хорошо. Просто здорово! По-человечески приятно, так, что я вернулся и предложил девушке прогулку по Летнему саду. Но ей и тут было неплохо.
Тогда я пошел воплощать вспомненное дело. Удивительно, как я мог про него забыть! Я вообще последнее время это часто за собой замечаю. Будто нету никаких неотложных дел, будто вообще никаких дел нету. Странно.
Хотя было еще темно, я проснулся в бодром настроении и всем встречным и поперечным раздавал приветы.
Накинув вафельное полотенце на плечо, я пошел в ванную.
14. Бабита
Я тогда тусил на 5-ом отделении. Привели человека громоподобного голоса с широкими лицом, еще более широкой бородой и огромным пузом. В шортах и клетчатой рубашке этот кораблеобразный гигант проследовал в 1-ую палату, на ходу рассказывая медсестре увлекательно-познавательный анекдотец. Она весело смеялась.
Своей грузной мощью и невозмутимостью он выделялся среди прибитых жизнью теней. Глаза весело сверкали из-под прямоугольных очков. Я решил с ним познакомиться.
- Володя, - протянул он лопатную ладонь.
- Как вы относитесь к философии?
- Уважаю. Греков уважаю, Эпикура.
- Да, да, да, я так и подумал. Могу я задать вам несколько вопросов?
- Каких, сын мой? Серега, меня щас ждут в восьмерке пить йогурт, я с удовольствием пообщаюсь с тобой через часик.