Аннотация: Мальчик любит день Иерусалима. Старый сосед, забытая война, немного страха и заповедей.
На табличке было написано "Эли и Геула Шварц", но это была неправда - тетя Геула уже года два как не жила в этой квартире. Однажды, когда Шимек приезжал на кладбище к дедушке Израилю, мама показала ему могилу тети Геулы. Шимек вздохнул - тогда, в детстве, он любил бывать в этой квартире, хозяйка угощала его очень вкусными пирожками и расспрашивала о школьных делах с неподдельным интересом.Он, гордый первоклашка, бежал к тете Геуле рассказать о новой выученной букве и похвастаться аккуратными тетрадями. Дядя Эли обычно возился с радиоприемником, или поливал горшки с цветами, расставленные в разных, неожиданных местах, и всгда весело здоровался с маленьким гостем. Тогда чета Шварцев не казалась Шимеку слишком старой - просто пожилые, приятные соседи.
Летом, перед самым вторым классом его разбудила сирена. Он выскочил из комнаты, но мама велела ему лечь в кровать.
- Кто-то заболел, сынок, можешь прочитать псалом, - быстро ответила мать, набрасывая халат и косынку, и выскользнула из дома. Мама долго не возвращалась, даже когда маленькая Наоми заплакала, и Шели, Шимека старшая сестра, укачивала ее. Когда мать, наконец, зашла в дом, дети со страхом заметили на ее лице следы от слез.
- Тетя Геула умерла, дорогие, - обняла она старших.
- Благословен Судящий справедливо, - прошептала Шели обычную формулу при плохих известиях, а Шимек повторил за ней. Но ему все равно было горько и непонятно, куда ушла тетя Геула и почему не попрощалась с ним...
Теперь он стал намного старше, но и дядя Эли как будто постарел сразу лет на десять. Шимек боялся его шамкающего рта без зубов, он старался не смотреть на старческие руки, покрытые сетью морщин, и на короткие седые волосы, с каждым месяцев отдающие все большую территорию лысине. Он знал, что нужно уважать старших, но кадый визит к дяде Эли был для него наказанием.
Вот и сейчас он размахивал пакетом со свежими булками и бутылкой молока, все не решаясь нажать на кнопку звонка.
- И почему мама никогда не поручит это Шели! - с обидой прошептал он. Но мать была непреклонна - каждое утро, перед школой, Шимек должен был занести дяде Эли свежие продукты.
Звонок у Шварцев был особенно громким, Шимек знал, что дядя Эли совсем плохо слышет. Послышались медленные, шаркающие шаги, и на пороге появился старик. Шимек быстро отвел взгляд, и, пробормотав: "Доброе утро!", отдал соседу пакет. Дядя Эли прошамкал: "Спасибо!", но Шимек уже летел вниз по ступенькам, а школьный рюкзак хлопал оторванной ручкой. Ему не раз казалось, что дядя Эли хочет что-то добавить к дежурной благодарности, но мальчик успокаивал себя тем, что послушает как-нибудь в другой раз.
Двадцать восьмое ияра было ярким, солнечным днем. День Иерусалима! Эту дату Шимек всегда обводил в дневнике двойной линией, не слушая фырканья Шели, считавшей, что это не слишком уж большой праздник. Но Шимек выгладил еще с вечера белую рубашку, нашел синие нарядные брюки и даже помог Наоми подобрать праздничный, бело-голубой наряд. С самого утра он весело напевал песни про Иерусалим, и, оставив дома рюкзак, побежал в булочную за продуктами для соседа. Продолжая напевать "Мой город светлый и святой", Шимек позвонил в знакомую дверь. Дядя Эли был сегдня непривычно серьезен, и услышав, что поет мальчик, вдруг изменился в лице. Не глядя на пакет, он твердо сказал:
- Зайди ко мне на минутку, сынок!
Шимек испуганно забормотал:
- Но... я опоздаю на церемонию... Сегодня день Иерусалима!
- Я знаю, - ответил сосед, роясь в ящике стола. Дядя Эли достал старый альбом, и раскрыл на одной из первых страниц. На Шимека, рискнувшего все-таки переступить порог, смотрел мальчик его лет в белой рубашке. Шимек очень удивлся - он знал, что у Шварцев нет детей.
- Это кто? - почему-то шепетом спросил он.
- Это Надав, - неопределенно ответил дядя Эли.
У Надава был очень серьезный взгляд, как у лучшего друга Шимека Гая. Наверно, если б этот мальчик был его ровесником, они бы дружили. Но судя по выцветшим краскам, Надав мог быть скорее дедушкой Шимека, чем другом.
На следующей странице Надав был сфотографирован в талите и тфилин. Бар-мицва, триннадцать лет, догадался Шимек. А на третьей фотографии улыбался солдат, совсем молоденький, с автоматом через плечо. Шимек нетерепливо перевернул страницу, но там больше не было фотографий.
Он недоуменно посмотрел на дядю Эли:
- А что дальше?
- Дальше? Дальше это...
Он протянул мальчику письмо с печатью армии обороны. Шимек судорожно вздохнул, даже не читая: было понятно, что в нем.
Дядя Эли рассуждал будто с самим собой:
- Про Арсенальную высоту слышал? Наверняка... Там были склады, оружие и... враги. На полпути к Иерусалиму. Бои. Взрывы, выстрелы. Герои... Ничего не поделаешь, там много солдат погибло. Много... Если б не они, не дошли бы до города. Не было бы освобождания Иерусалима, понимаешь?
Шимек кивнул. Он учил в школе про этот бой, один из страшнейших в шестидневную войну. Перевернул страницу, и снова посмотрел в лицо улыбающемуся солдату.
Дядя Эли тихо добавил:
- Наш единственный сын... Дочь еще в детстве умерла... Надав его звали, щедрый. Он и был щедрым. В школе последним делился с друзьями, а в 67-ом не пожалел, жизнью своей поделился...
Он закашлялся, и Шимек поспешил налить воды.
- Дядя Эли! - попросил он, - можно я пересниму ту, первую фотографию?
- Сорок лет прошло... А он так и остался восемнадцатилетним. Ровесником Израиля он был, Надав наш. Возьми фотографию, не потеряешь, я знаю...
Дядя Эли бережно вытащил из пластикого кармашка фотографию Надава, обернул непослушными руками в газету, и отдал Шимеку.
- А теперь беги, на церемонию опоздаешь.
Запыхавшись, прибежал Шимек в школу. Он встал между своими друзьями, но не шептался, и даже н слушал, что говорил директор. А когда запели всей школой "Золотой Иеурсалим", он сжал в руке фотографию Надава Шварца, щедро отдавшего жизнь на дороге в древний город.