Варавву отпустили с миром -- были, в общем, правы,
Теперь приходится вести дела со мной.
Проклятие -- не плеть, и не боится
Проклятия веселый мой народ,
Мечтает он нажраться и напиться,
Ходить на голове, гулять и волочиться,
Ни страх ни совесть в сердце не войдет --
Собаки взлают -- ветер понесет.
А плоть не воск: ей нужно человека,
И сердце -- не простые потроха: все ищут,
Снег идет, краснеет осень века,
Смерть, как всегда, невинна и тиха --
Обыденность, беспутная калека
Гармошки скуки штопает меха.
Гори же все огнем! Тепло и славно,
Гори, а дальше горе -- не беда,
Убитым все едино и все равно,
Грехи скостит наш подвиг достославный,
И смоет кровь церковная вода.
Все для меня! Я создал порох, пулю,
Вас, Бога, все! Все от моих щедрот!
Так вот:
Дарю вам и запретный плод --
Тех, кто стеня на горькую судьбу,
Войдя в ворота, вылетел в трубу!
Шталаг N214. 26 октября 1943 года.
-- Вставайте, барон, нас ждут великие дела!
Лорх открыл глаза.
-- Ты бы поаккуратнее обращался со своим начальником, болван богемский! А то начальнику надоест, и он отправит тебя на русский фронт!
-- Одевайтесь в парадное, совещание, шеф!
-- В честь чего это?
-- Пока не знаю. И не узнаю, если вы соизволите продолжать в том же духе!
В этот день всем офицерам, смена у которых была свободной до следующего утра, было назначено увольнение -- по случаю юбилея коменданта лагеря Швигера, который получил уже от подчиненных богатые подарки, и теперь решил устроить массовое гуляние в офицерском казино Ламсдорфа. Выезд был назначен с трех часов.
Рассчитывавшим проваляться до трех в постелях офицерам выспаться не удалось -- был получен приказ начальника по делам военнопленных и перемещенных лиц OKW, который требовалось немедленно довести до сведения личного состава. Поэтому всех свободных от охраны и нарядов собрали в конференц-зале, и Швигер лично зачитал им приказ следующего содержания:
"Meibach-1"
Oberkommando der Wehrmacht 26 oct 1943.
Berlin
РАСПОРЯЖЕНИЕ.
1. Намерение обращаться с военнопленными не относящимися к группе советских, или бандформирований, строго придерживаясь Женевского соглашения 1929 года, а с советскими военнопленными -- согласно указаний OKW, зачастую приводило к формам, которые не согласуются с требованиями навязанной нам тотальной войны, в частности: производительность труда военнопленных чрезвычайно низкая, на предприятиях даже при усиленном режиме охраны происходят диверсии, саботаж, политическая агитация, в местах сосредоточения военнопленных растут и ширятся подпольные движения, в то время как у охраны зачастую связаны руки, и наши солдаты не могут реагировать адекватно, равно как и почтовые чиновники не имеют возможности задерживать писем, в которых военнопленные откровенно передают разведывательную информацию, могущую заинтересовать, и очень интересующую военного противника, который только за счет подлости и вероломства наносит тяжелые потери нашей армии, используя все средства, и не гнушаясь ничем. Поэтому необходимо решительно изменить порядок и характер обращения с военнопленными из-за того, что, находясь в плену, и занимаясь подпольной деятельностью, они уже не имеют права считаться военнопленными, так как нарушают не только имперские, но и международные законы и положения, и, следовательно, должны преследоваться в уголовном порядке. Из этого следует, что обращение с военнопленными, используемыми на работах, необходимо поставить исключительно в зависимость от того, чтобы добиться наивысшей производительности труда и немедленно принимать строгие меры, если военнопленные проявляют небрежность, ленивость, или непокорность. О военнопленных надо не "заботиться", а обращаться с ними так, чтобы была достигнута требуемая наивысшая производительность труда, и само собой разумеется, что наряду со справедливым обращением сюда относится так же и снабжение военнопленных продовольствием, одеждой, медикаментами, и.т.д. согласно имеющихся на то указаний.
2. Изменение обстановки и растущая потребность в рабочей силе военнопленных вынуждают доставлять в Империю все большее число таковых. Несмотря на это, нельзя рассчитывать, что в соответствии с этим будет увеличена численность охранных сил; также нельзя будет в среднем улучшить и контингент охранников.
Затруднение представляет то обстоятельство, что военнопленные по ошибке думают использовать такое положение в свою пользу. Они будут поэтому во многих случаях дерзкими, и попытаются бежать в еще большем объеме. С такими явлениями лишь тогда можно бороться, если к военнопленным, в случае непослушания или бегства, будут немедленно применены строгие меры.
Слабодушные, которые будут говорить о том, что при теперешнем положении надо обеспечить себе путем мягкого обращения "друзей" среди военнопленных, являются распространителями пораженческих настроений, и за разложение боеспособности должны привлекаться к ответственности. Великая Германия -- страна строгого порядка, и военнопленные не должны ни минуты сомневаться в том, что против них будет беспощадно применено оружие, если они окажут пассивное сопротивление или будут бунтовать.
Господа начальники должны позаботиться о том, чтобы это положение об обращении с военнопленными стало общим достоянием всех подчиненных им офицеров, чиновников, унтер-офицеров, и солдат. Этого нельзя сделать одними письменными указаниями или памятками, но в первую очередь путем устного слова и длительного сознательного воспитания подчиненных в духе этих установок.
Прошу устно и должным образом сообщить об этих установках местным органам NSDAP и доложить всем командующим.
Генерал ГРЕНЕВИТЦ.
Это распоряжение только подтверждало и легализовывало существующий уже в лагере порядок вещей, и среди руководителей охранных батальонов пронеслись вздохи удовлетворения: отныне, что бы ни сделали охранники, все было вполне легально, и защищено приказом, который давал охране полномочия самые широкие -- так как в нем не было указаний, какие виды репрессий можно применять, а какие нельзя -- требовалось только повысить производительность труда, и снизить число побегов и бунтов.
Об "естественном отсеве", то есть об убитых охраной заключенных, в приказе не говорилось ни слова -- это число никак не ограничивалось, разве что все тем же показателем производительности труда.
Кроме того, указание на то, что контингенты заключенных будут увеличиваться, а численность охраны останется без изменений, подтверждало, что охране ни в коем случае не грозят больше маршевые роты -- это должно было куда как воодушевить солдат охранных частей, которые на фронты не рвались даже в сорок первом году, когда Германия одерживала победу за победой.
Чтобы отпраздновать такое событие, солдаты, перед самым выездом автобуса с отпускниками в город, учудили: повесили Новака -- лагерного клоуна, беззубого полуеврея, который знаменит был тем, что играл на скрипке веселенькие мелодии заключенным на поле для штрафных работ. Повесили Новака, как и положено вешать еврея -- без штанов, а на груди его укрепили табличку: "Это есть президент Иудейских Штатов Америки -- Франклин Делано Розенфельд". Шутка пришлась по вкусу Швигеру -- Швигер ныне пребывал в самом радужном настроении, и мог понять всякую шутку.
После того, как Новака оставили качаться под порывами ветра, совершенно мирно поехали в кафе развлекаться: с заходом в кабаре, и, разумеется, в бордель -- для желающих. Для нежелающих идти в бордель яркими звездами горели глаза изнывающих от неутоленной страсти концлагерных дам.
... -- А?
Маркус рассмеялся:
-- Что-то я вам сегодня все спать мешаю!
На коленях Маркус пристраивал аккордеон.
Автобус тащился с такой скоростью, что можно было запросто обогнать его и пешком. Отпускники шумели, и успели уже хватить шнапсу, пользуясь тем, что комендант ехал в своей машине, и ситуации не контролировал.
-- Исполним что-нибудь, барон? -- спросил Маркус.
-- М-м-м?
-- Для дам.
-- В голову ничего не приходит.
-- Швейцарское.
-- Швейцарское?
-- Что-нибудь этакое...
-- "Роланда"?
-- А что, давайте! Внимание, дамы и господа! Барон фон Лорх будет петь швейцарскую балладу!
-- Прелесть, прелесть! -- закричали женщины.
-- Шнапса барону! Для голоса! -- рявкнул Шлоссе.
-- Благодарю, гауптманн. А, пардон, бокал?
-- Из горлышка, дорогой доктор, из горлышка!
-- Между прочим, бутылка специально изготовляется как символ материнской груди, -- заметил Вандерро, -- и от того, господа, мужчинам нравится пить из горлышка.
-- Фрейдист! -- заорали из компании научных сотрудников.
-- Назвали бы уж сразу свиньей, что там! -- парировал Вандерро, -- Я бы вас на дуэль вызвал!
-- Господа, господа! -- призвал к тишине Маркус, начиная играть вступление.
Майя Эллерманн вскочила с места, и переместилась поближе к Лорху.
-- Могу я петь с вами?
-- А вы знаете эту песню?
-- Если вы играете правильно, так я ее узнаю.
-- Вы же жили в Швейцарии? -- уточнил Лорх.
Майя рассмеялась:
-- Я там родилась. А вы?
-- Жил. В двадцать третьем году. И позже.
-- Где же?
-- В Давосе.
-- Подумайте только! Я тоже жила там! Может быть я вас и знаю, барон. Стойте, я вас, кажется, вспоминаю! Вы жили далеко от военного санатория?
-- Рядом.
-- А не было у вас собаки?
-- Была. Ее звали Гретой.
-- Бог мой, так я вас знаю! Это потрясающе! Так что, вы поете песню про разбойника Роланда?
-- Именно, фрой Эллерманн.
-- Я буду петь с вами. А потом мы выпьем...
Бледный огарок свечи умирает в себе.
Спуталась пряжа, и ветер поет в ветвях,
Скачет котенок в углу, кличет черт в трубе,
Плачет Мария, качая дитя на руках.
В башне высокой дрожит непокойный свет --
Старый колдун заклинает огнем и водой...
Милый Роланд, почему тебя долго нет,
Милый Роланд, почему не спешишь домой?
Пенится в кружках хмель, словно дева-Ночь,
Угольщик чистит флорин, проклиная войну,
Старый еврей вспоминает красавицу-дочь,
Ласково гладя рукою тугую мошну.
Угли пылают, и кости стучат по столам,
Водка вливается в глотки с довольной божбой,
Милый Роланд, почему тебя нет и там?
Милый Роланд, почему не спешишь домой?
В поле, где ворон роняет с небес свой крик,
Там, где меж двух столбов есть дорога в ад,
Ты ли примерил к себе пеньковой воротник?
Ветер тебя ли качает вперед и назад?
И, между небом невинным и грешной Землей,
Твой ли то голос звенит на дороге пустой --
"Милый Роланд наконец-то обрел покой,
Милый Роланд никогда не придет домой".
-- Вообще песня это женская, так что вы, фрой Эллерманн, должны бы петь ее одни.
-- Да, и под лютню. Зовите меня по имени, барон, прошу вас.
-- Нашли о чем петь, о висельниках! -- неодобрительно заметили сзади, -- Нет бы о пчелках! Надо вам висельников, так езжайте назад, и любуйтесь там на кретина Новака!
-- А вас как, барон, я буду называть? -- не реагируя на дурацкую реплику, улыбнулась Майя Эллерманн.
-- Зовут меня Йоганнес-Альбрехт.
-- Хайнц? Ханес? Хайни?
-- Как угодно.
-- Вообще я хочу с вами поговорить!
-- Я все понял, -- сказал Маркус, уступая Майе место, -- Пойду выпью с друзьями. И вообще, я тороплюсь на поезд...
Лорх, делая вид, что он крайне доволен, отсалютовал Маркусу ладонью.
-- Вы задумались, мой мальчик? А о чем? Впрочем, мне вы вряд ли ответите...
-- Я отвечу, оберштурмбаннфюрер. Вот эти двое, что сидят в углу -- из Гестапо.
-- Откуда вам это известно? Вы с ними знакомы?
-- Нет.
-- Тогда что же, у них на лбах написано?
-- Написано, оберштурмбаннфюрер.
-- И что же такое у них там написано?
-- Ответственность, если хотите. И исполнительность. Тут все дело в подборе кадров. В оперативные службы Гестапо набирают вполне определенных людей. Человеку наблюдательному их за версту видно.
-- Я думаю, нас с вами это не касается.
-- Я тоже... хотел бы надеяться. Но смотрят они в нашу сторону.
-- Ну, мало ли? Они тоже люди. Вы ведь не станете отрицать, что я -- красивая женщина?
Маркус рассмеялся:
-- Разумеется, этого я отрицать не стану.
-- Вот они и пялят на меня глаза. И пусть пялят. Пойдемте выпьем?
-- Пожалуй.
-- Вы не смущайтесь, ведите меня под руку. Давайте выпьем коньяку?
-- А за что?
-- Ну, хотя бы за то, чтобы вы, так же как ваш барон, стали звать меня по имени.
-- Превосходно. Я немедленно начинаю нарушать субординацию. Меня зовут Маркус, Майя.
-- Меня зовут Майя, Маркус.
-- Прозит.
-- Прозит. А кстати, где же сам милейший барон фон Лорх? Его не видно.
-- Не имею понятия. А что такое с ним?
-- Да если Лорх не появится сейчас здесь, то ему грозят очень большие неприятности.
-- Еще коньяку? А собственно почему Лорху грозят неприятности?
-- Мы все здесь гости Швигера, а Лорх болтается по городу неизвестно где, и неизвестно зачем! Вас вообще не беспокоит его отсутствие?
-- Нет, не беспокоит. Барон из тех, кто может позаботиться о себе сам. Да и что мы все о нем? Неужели нам не о чем больше поговорить?
-- Маркус! Вы не собираетесь мне делать неприличных предложений, я надеюсь? Неприличных предложений мне делать не надо!
Маркус пожал плечами.
-- Что вы, Майя!
-- И отлично! Давайте выйдем.
-- Вы кого-то ждете?
-- Да, жду. Но не ждать же мне в одиночестве!
-- Разумеется. Пойду за фуражкой.
Пройдя сквозь сизый дым, столбом стоящий в вестибюле кафе, Майя и Маркус вышли на улицу, и немедленно обнаружили Лорха, который стоял под ярким фонарем, и беседовал о чем-то с Рюдеке. Рюдеке порою нервно трогал кобуру (была у него такая неприятная привычка), и коротко посмеивался.
-- Барон -- великий человек! -- тихо заметила Майя, -- Он смог развеселить даже нашего медведя Рюдеке! Первая премия!
-- Пойду-ка я все же, скажу ему, чтобы он поднимался наверх, -- сказал Маркус.
-- Да, пойдите. Тем более, что я уже встретила своего гостя.
-- Майя! А я не верил, что это ты, черт возьми!
-- Маркус, это Отто Кааль, -- представила Майя высоченного майора люфтваффе, -- Отто, это Маркус Липниц, мой коллега!
-- Ну да! -- сально ухмыльнулся майор, -- И мы должны выпить за встречу!
-- Пойдем, Отто. Маркус присоединится к нам после.
Маркус, пользуясь темнотой, подошел к Лорху и Рюдеке незаметно, решив на всякий случай прояснить, о чем они говорят. Рюдеке нервно смеялся.
-- Что это вы? -- спросил Лорх.
-- Неужели вы не способны оценить идиотизм сложившегося положения? -- сквозь нервный смешок, больше похожий на рыдание, сказал Рюдеке.
-- Не больше здесь идиотизма, чем вообще в нашем мире, Макс. Правда, и не меньше.
-- Все равно я ничего не понимаю. У них полно своих людей, зачем им использовать наших для своих операций?
-- Ну, этого я вам разъяснить не смогу. У меня нет опыта работы в следственных органах. Скажем так, что они хотят использовать именно вас. Не меня. А может быть, что и меня. Не верю я в то, что инспектор Гестапо проговорился мне случайно, или по глупости, хоть он и мой давний приятель. Так что, если он что-то сказал, то... Я думаю, даже то, что он говорит своей милой, должно быть санкционировано с Принц-Альбрехтштрассе.
-- Что конкретно вам сказал ван-Маарланд?
-- Сказал, что на нашем вечере будет один из его клиентов. Они его хотят взять прямо здесь, а я должен предупредить об этом именно вас. Именно вас. Может быть, они хотят поделить ответственность?
-- Зачем?
-- Какая-нибудь авантюра...
-- Ка-кая авантюра, доктор Лорх?
-- Оставьте, Макс! Я не сторонник мифов о непогрешимости службы безопасности!
-- Хм.
-- А может быть, это психическая атака.
-- Слушайте, а вы не боитесь себя скомпрометировать?
-- Я? Нисколько! Я доверяю своему знанию людей. У вас полно врагов, но у вас есть и друзья. Я в их числе, знайте это. Вы мне нравитесь, Макс.
-- Благодарю.
-- Не за что пока.
-- Тише!
Маркус понял, что его заметили, и подошел.
-- Ну, Макс, это не самое страшное! -- успокоил Лорх. -- Что такое?
-- Шеф, вас срочно требует к себе оберштурмбаннфюрер Эллерманн.
-- По какому вопросу?
Маркус улыбнулся:
-- По постельному.
Рюдеке хмыкнул:
-- Ошибаетесь, гауптманн. С этой дамой номера не проходят. Многие пробовали.
-- Барон, господин майор, мужчина неотразимый.
-- Не знаю, не знаю. Посмотрим. Кто же это, черт его дери, с таким ревом носится по городу?
Лорх присмотрелся:
-- Машина ван-Маарланда. Сам пожаловал! Я у него сегодня просил машину на вечер, но не думал, что он пригонит ее прямо сюда! Это не в их стиле!
-- Веселой компании! -- крикнули из машины.
Рюдеке побледнел.
-- Желаю всяческих успехов! -- хрипло бросил он Лорху и Маркусу.
-- Да что вы, Макс! -- удивился Лорх, -- Не за вами же они приехали!
-- Идите, идите, господа!
Из машины вылез штурмбаннфюрер Ян ван-Маарланд.
-- Йоганн, -- адресовался он к Лорху, -- Машину, что ты просил, я сам к тебе пригнал. Сочти за честь!
-- Сочту! -- усмехнулся Лорх.
-- Здравствуйте, штурмбаннфюрер Рюдеке, -- продолжил ван-Маарланд.
-- Heil Hitler! -- Рюдеке заметно охрип.
-- А у меня к вам дельце есть.
-- Слушаю вас.
-- Вы много привезли охраны?
-- Восемь человек.
-- Вооружение?
-- Люгеры. И два маузера.
-- Отлично. Вы не поможете нам, так сказать, огнем и маневром?
-- А что такое?
-- Да надо взять тут одного фрукта. Он может оказать сопротивление... Садитесь в машину, поговорим. А ты, Йоганн, бери приятеля, и можете быть свободны -- это дело не ваше. Машину я тебе оставлю на этом месте. Утром вернешь, или здесь оставишь, мне ее пригонят. Прошу, Рюдеке.
-- Наконец-то он отвлек свое внимание от этой перезрелой красотки, -- сказала Эрика Долле Карлу Вилльтену, кивая в сторону Маркуса.
-- Кто?
-- Липниц. Ты с ним хорошо знаком?
-- Нас знакомил Эрак. Он тоже из Богемии, правда не из Праги.
-- А откуда?
-- Из Липницы. Оттого и его фамилия происходит. Он из семьи старых липницких юнкеров. Земляк.